Конфуций и Вэнь

Георгий Георгиевич Батура, 2018

В книге рассматривается вопрос правильного понимания базовой терминологии Лунь юя (иероглифы Жэнь, Вэнь, Дэ и др.). В качестве обоснования дан перевод с вэньяня первых четырех глав этой книги. Рассмотрение каждого суждения сопровождается подробным комментарием. Параллельно проводится сопоставление проповеди Конфуция о Вэнь с евангельской проповедью Христа о Царстве и с положениями классических Упанишад Индии о Брахмане. В книге показано, что во всех этих текстах речь идет о едином для всего человечества "духовном опыте".

Чжэн мин «исправление имен»

Иероглиф чжэн переводится как «прямой», «прямо», «правильный», «справедливый», «исправлять», «приводить в порядок». Перевод иероглифа мин — это «имя», «название», но также и «слово». Во время Конфуция каждый иероглиф соответствовал, как правило, отдельному слову европейского языка, поэтому мин означало также «иероглиф». Традиционное понимание высказывания Конфуция о необходимости «исправления имен», которое присутствует в суждении 13.3, дано в энциклопедическом словаре «Китайская философия» («Мысль», М.:, 1994, стр. 478):

Суть чжэн мин — необходимое для понимания административного управления требование адекватности реального номинальному. У Конфуция идея чжэн мин подразумевала необходимость соответствия действительного положения и поведения индивидуума его этико-ритуальному статусу в интересах упорядочения общества: «Правитель [должен быть] правителем, сановник — сановником, отец — отцом, сын — сыном»; «Когда имена (мин) неправильны, суждения (янь, «разговоры» — Г. Б.) несоответственны, дела не исполняются».

В статье «”Исправление имен” — о чем не говорил Конфуций» отечественный китаевед Г. А. Ткаченко разъясняет, что «на обыденном языке [это] называется единством слова и дела» (Древние культуры Восточной и Южной Азии / Под ред. В. В. Иванова. — М.:Изд-во Моск. ун-та, 1999, стр. 93). Но при этом любому разумному человеку очевидно, что такое общепринятое понимание термина чжэн мин не соответствует элементарной логике, а значит, не является правильным. Мы сейчас это объясним. С другой стороны, Ткаченко очень точно подметил дух правильного понимания этих слов Конфуция: «Эх, если бы [можно было] подправить [все эти] имена!» (там же, стр. 97). То есть, — «подправить иероглифы», а еще точнее, — их значения.

Для иллюстрации термина чжэн мин часто приводится, причем совершенно справедливо, высказывание Конфуция из суждения 12.11, где он заявляет, что «правитель должен быть правителем, подданный — подданным, отец — отцом, а сын — сыном». Здесь правильнее было бы дать буквальный перевод: «Правитель — [это] правитель, подданный — [это] подданный, отец — [это] отец, сын — [это] сын», т. е. в исходном тексте мы видим простое дублирование одного и того же иероглифа (аналога нашему знаку «тире» в китайском тексте не существовало). Но и эти слова Конфуция тоже понимаются неверно.

Итак, что же в действительности имеет в виду Конфуций? Для него самого очевидно (он надеется, что это понятно также и слушателям), что в приведенном выше примере иероглиф «правитель» обозначает реального правителя государства, а значит, этому правителю соответствует. Какого-то другого понимания иероглифа «правитель» в китайском обществе, современном Конфуцию, не существует. Например, использовать этот иероглиф по отношению к вознице, который тоже управляет, но уже лошадьми, нельзя, и такое примерение этого иероглифа не соответствовало бы его установившемуся пониманию. При этом всем было ясно также и то, что реальный правитель государства, который обозначался этим иероглифом, на деле мог быть как хорошим правителем, так и плохим. В жизни — именно так. Однако сама система соответствия — правитель (иероглиф) — правитель государства (какой-то конкретный человек) — от личных качеств не зависит.

То же самое можно сказать и об иероглифе «отец»: он означал в древности — и продолжал означать во время жизни Конфуция — отца какого-то ребенка, не зависимо ни от каких обстоятельств. А иероглиф «сын» — всегда соответствовал и продолжал соответствовать реальному сыну какого-то мужчины или какой-то женщины. Приводя эти простейшие примеры-сравнения Конфуций как бы наглядно демонстрировал собеседнику те старые (!) иероглифы-имена (мин), которые всегда понимались в обществе одинаково, — как в древние времена Чжоу, которым Конфуций подражал, так и при жизни его поколения. Любой из приведенных им в пример иероглифов соответствовал своему древнему значению не только по графике, но и по смыслу.

И Конфуций хотел бы («Эх, если бы можно было…»), чтобы и все те имена-иероглифы, которыми он был вынужден оперировать в своем Учении в силу необходимости — ведь они тоже древние и тоже пришли из времени Раннего Чжоу (и современных аналогов или смысловых заменителей для них не существует) — чтобы они тоже соответствовали бы своему подлинному древнему содержанию. Речь здесь идет, в первую очередь, об иероглифах Дэ, Вэнь, Сяо и Ли. Но как это очевидно для самого Конфуция, такого их понимания, к сожалению, уже нет, потому что все те базовые духовные категории (иероглифы), которые возникли в письменности во время династии Чжоу и даже раньше, — уже давно используются в языке для обозначения совершенно других понятий.

Любой логически мыслящий человек сразу же увидит противоречие между традиционным объяснением фразы чжэн мин и тем, что заявляет сам Конфуций. Конфуций призывает к тому, чтобы «привести в соответствие сами имена (иероглифы)», а комментаторы понимают это так, что следует привести в соответствие поступки всех тех, кто этими именами обозначается. Если сам Конфуций ратует, образно говоря, за «реформу алфавита» — за приведение его к старым нормам, — то все комментаторы понимают это как требование каких-то этических преобразований людей, обозначенных этим «алфавитом».

Никто не возражает против того, что все Учение Конфуция — точно так же, как и Христа, и Будды, и Сократа — направлено на внутреннее «выпрямление» (чжэн) человека. Но в данном случае Конфуций ведет речь совсем о другом: для того, чтобы его правильно понимали современники — правильно понимали его слова о внутреннем «выпрямлении» человека — необходимо, чтобы обучающий и слушающий говорили «на одном языке», т. е. чтобы оба участника беседы под одним и тем же словом-иероглифом понимали одно и то же содержание. А то, что такого понимания нет даже между Конфуцием и его учениками, мы видим из бесконечных вопросов учеников о том, что́ такое Жэнь, кто такой Цзюнь цзы, или их разговоров о Сяо, Дэ, Вэнь. А ведь все это — «старые имена» (исключение в этом списке единственное: древнему выражению цзюнь цзы Конфуций придал новую окраску).

Это свидетельствует о том, что по отношению к большинству древних иероглифов, пришедших в эпоху Конфуция из времени Раннего Чжоу, в обществе уже не было представления о том, ка́к эти иероглифы воспринимались зрительно в прежние времена (т. е. что́ конкретно видел их древний предок в «картинке» того или иного иероглифа), и что́ эти иероглифы обозначали (какой смысл содержала «картинка», правильно распознанная древним китайцем). И нашему читателю уже должно быть ясно, почему это произошло. К концу эпохи Чунь цю («Вёсны и осени»), в которую и жил Конфуций, значения всех духовных иероглифов Чжоу секуляризировалось и трансформировалось в бытовые характеристики. Но при этом иероглиф «отец» по-прежнему означал отца, а «сын» — сына и т. д.

Конфуций же проповедовал тот духовный Путь (Дао), который был стержнем всей жизни и политики Раннего Чжоу. Он к этой практике Чжоу постоянно обращается, ссылаясь на нее как на высочайший авторитет. Но когда он, основываясь на этом авторитете, говорит о Вэнь — том иероглифе, который изображает фигуру человека с большой грудной клеткой и нарисованным на этой груди сердцем — его понимают так, что он ведет речь о некой «культуре» человека (правильном ритуальном поведении) или о его «образованности», в том числе грамотности в иероглифической письменности.

И пусть читатель попробует хоть на минуту войти в его положение: что́ Конфуцию в этом случае оставалось делать? Общепринятое мнение таково, что вэнь — это «письменность» («литература») или какие-то там «исскуства», а сяо — «почитание живых родителей»; и если Конфуций начнет открыто убеждать всех, что раньше это было не так, его просто сочтут сумасшедшим. Потому что Китай к этому времени — даже в лице своей аристократической верхушки — полностью забыл духовный опыт Чжоу. Конфуций оказался тем «последним из могикан», кто этот опыт реально унаследовал, а для всех остальных (кроме чиновника из «похоронного бюро», выведенного в одном из суждений Лунь юя, о чем мы будем говорить отдельно) — это стало уже какими-то «небылицами», как и для нашего сегодняшнего «просвещенного» (вэнь) человечества.

И опять-таки, если бы Конфуций стал выдумывать какие-то новые иероглифы для обозначения старых понятий Чжоу, — его бы тоже никто не понял, и тоже сочли бы сумасшедшим. К этому времени в Китае уже почиталось и ценилось — пусть формально и пусть неправильно понятое — все только древнее, но не новое.

Всё нововведение Конфуция по сравнению с древним Учением Чжоу было связано только с тем, что вместо высших аристократов, окружающих Сына Неба — наследного правителя Чжоу, — практика достижения опыта Вэнь была адресована самому нижнему аристократическому сословию Китая, к сословию ши, к «книжникам», к которому принадлежал и сам Конфуций. И по этой причине требовались дополнительные усилия от самого ученика для возмещения всего того, что ранее восполнялось регулярной ритуальной практикой царского двора (с Сыном Неба во главе) и поддерживалось выработанными этой древней практикой специальными узаконенными духовными ритуалами, например, сложившимся в Китае институтом дарения набора традиционных вещей (от вана — подчиненному), или «передачей Дэ» (от вана — его ближайшим аристократам) во время специальных пиршенств.

И здесь интересно сравнить условия проповеди двух Учителей духовного пути: Конфуция и Христа. Но предварительно мы должны сказать следующее. Необходимо уже сейчас предупредить нашего читателя, чтобы он внутренне успокоился и не волновался бы из-за того, что автор — «Вот опять!» — отвлекается от Конфуция и Лунь юя и тратит много времени на те вопросы, которые читателю, возможно, не интересны, в первую очередь касающиеся Евангелия и Учения Христа. В оправдание скажем следующее. Наши пространные «отвлечения от темы» — это не аналог рекламы в телевизионной передаче, когда появляется время для того, чтобы выпить чашечку кофе.

Мы намерены говорить — много говорить! — о евангельском Учении Христа в том числе. И все это только для того, чтобы наш читатель смог увидеть и прояснить для себя всю цепочку духовной трансформации человека в ее развитии, потому что Учение Конфуция является только первым законным ее звеном. А последние звенья Учения Конфуция тесно переплетаются с евангельским Учением Христа. Но упоминать голословно об Учении Христа — а все то, что мы собираемся сообщить читателю, в корне расходится с положениями христианского богословия — было бы по меньшей мере неуважительным по отношению к традиционной Церкви. Итак, пусть наш читатель наберется немного терпения именно сейчас, когда мы собираемся дать ему «первый урок», т. е. ввести в курс дела. В дальнейшем наши отвлечения не будут такими пространными.

Мы не поднимаем пока вопрос о том, в какой степени евангельский текст является реальным отражением жизни того человека, который назван Иисусом. Более того, мы полностью согласны с теми исследователями, которые заявляют, что в повествование канонических Евангелий искусственно вплетено — пусть и в «зашифрованном» виде — представление древних народов о Солнце, его «рождении», «воскресении» и о двенадцати знаках Зодиака. А также многое из того, что уходит своими корнями в глубинные знания древних египтян, с их почитанием Бога Осириса, который первый из всех Богов «воскрес из мертвых» и тем самым проложил путь к бессмертию всем остальным жителям долины Нила. Правильное представление о евангельском тексте читатель получит в процессе чтения нашей книги.

Главное в канонических Евангелиях то, что в литературное (то есть вымышленное) повествование о еврейском Мессии — а именно отсюда и все эти «астрономические намеки», включая рождение героя от Девы (но это также известное зороастрийское пророчество о рождении Спасителя мира, Сайоша́нта, от Девственницы) и появление Вифлеемской звезды с «тремя магами» (обо всех этих астрономических соответствиях в свое время подробно писал энциклопедист «революционер» Николай Александрович Морозов в своем семитомнике «Христос», опубликованном в 1924–1932 г.г.) — главное то, что в художественное повествование о еврейском Мессии искусно вплетено новое духовное Учение, которое проповедовал совершенно другогой исторический персонаж. В евангельском тексте приведено Учение некогда реально существовавшего на земле проповедника — Учение о «спасении» человека из того онтологически несправедливого земного мира, в котором каждый из нас оказывается в силу своего физического рождения. Все евреи, которые окружали евангельского «Христа», воспринимали законы нашего земного мира как «свои», и ничего другого не желали, кроме освобождения из-под власти Рима. И все-таки именно сейчас попробуем что-то сказать читателю, пусть пока только предварительно и коротко, об этом новом Учении Иисуса.

Новизна Учения заключалась, в первую очередь, в том, что в нем впервые в истории всех религий и философий постулировался вид «абсолютного спасения» из нашего мира: совместное спасение мужа и жены, как единого «человека», прототипом которого являлся Адам Шестоднева. Причем, евангельский «Христос» проповедовал этот путь, исходя из собственного жизненного опыта. Мы можем принимать Его проповедь или возражать против такого понимания, но от этого смысл евангельского текста не меняется.

Исходя из евангельской проповеди этого человека, существует как бы два «разных» возможных спасения. Первое — это иудейское спасение «по Моисею» (добавим, — оно же «по Конфуцию»). Это такое спасение, когда человек в награду получает то, что в будущем стало называться словом «рай». Религиозное понятие «рай» берет свое начало в древнеиранском языке зороастрийцев, где оно первоначально означало «отовсюду огороженное место». В еврейской Книге Бытие это, фактически, «сад», который Бог Яхве устроил для первых людей земли — Адама и Евы. Это и есть так называемый первый вид спасения — возвращение в «рай». Но через какой-то период времени душа такого «спасшегося» опять возвращается в плен земного рождения. Второе спасение — это евангельское «спасение по Элохиму», или «по Иисусу», как «Сыну Бога». Фактически, жизненно, конечный результат такого спасения зафиксирован в классических Упанишадах Индии в виде «становления Бра́хманом». Но в отличии от Евангелий, путь к такому спасению в индийских текстах не прописан, потому что древние получатели этого духовного опыта и создатели Упанишад этот Путь не осознавали как системный.

И уже отсюда — принципиальная разница в отношении к женщине в Лунь юе и в Евангелиях: если в Лунь юе женщина практически отсутствует, то в евангельском тексте ей отведено очень важное место. Историческая Церковь всего этого не понимала — она уранивала «Бога Христа» с еврейским «Богом Яхве», — и по этой причине в христианстве главенствующее место со временем заняло монашество, которое женщину в качестве жены отвергает. Однако исходя из подлинного евангельского Учения Христа монашеская жизнь поднять человека выше уровня «рая» не в состоянии. И более того, если человек нарушил евангельскую заповедь «не прелюбы́ сотвори», он тоже подняться выше уровня «рая» уже не сможет, даже будучи женатым. Так логически вытекает из проповеди того безымянного Учителя, который в евангельском тексте назван Иисусом.

Итак, пусть наш читатель не удивляется тому, что мы поставили Бога Христа рядом с человеком Конфуцием. Причем, речь в данном случае вовсе не идет о том, что Христос, по Евангелию, был человеком, а потом воскрес и стал «Богом». Для духовно зрелого человека Иисус — это такой же когда-то живший на земле человек, как и Конфуций или как мы с вами. В том, что такой проповедник реально существовал, — в этом не может быть никакого сомнения исходя из абсолютной новизны Его Учения (мы это читателю покажем). Такое жизненное Учение кто-то мог предложить только исходя из своего личного земного опыта. Хотя следует еще раз повторить, что проповедь этого человека о «Царстве Небесном» была искусственно вплетена в некое подобие «художественного вымысла» канонических Евангелий.

Словом «Бог» (греч. тхэо́с) не называл себя ни сам Христос (а кроме канонического евангельского греческого текста и коптского Евангелия от Фомы — перевод с утраченного древнегреческого подлинника — других достоверных источников о Его проповеди не существует), не называл Его так и апостол Павел, который считал себя правоверным иудеем. В греческом языке слово тхэо́с («бог») и слово кю́риос — («гросподин»; более позднее церковное «Господь») — это совершенно разные понятия. Если первое слово имело отношение исключительно к сфере небожителей, то второе использовалось по отношению к хозяину, к земному человеку. Например, «госпожа» — это, по аналогии с «господином», греческое кюри́а. Назвать «Богом» кого-либо еще, кроме Бога Яхве, было для любого иудея кощунством, которое карается по Закону-Торе побиванием камнями. Апостол Павел был «иудей из иудеев», поэтому назвать Христа «Богом» он не мог и никогда не называл. И все же именно апостол Павел фактически превратил Иисуса в грозного Бога всей последующей христианской Церкви. В своих Посланиях Павел называет Христа словом «Господин» (кю́риос), но в христианской Церкви это слово впоследствии уровнялось со словом «Бог» и составило с ним единую пару: «Господь Бог», кю́риос тхео́с.

В своих Посланиях Павел показал Христа в виде какого-то запредельного и неведомого всему миру Существа, — небесного Сверхчеловека. Его Христос — это иудейский Мессия (в переводе на греческий — Христо́с, «помазанный», т. к. апостол Павел проповедовал на общепринятом греческом языке), который после распятия вознесся на Небеса, и который вот-вот грядет в мир «с облаков» со своим грозным Вторым Пришествием. Само представление о таком «мерцающем» полу-Боге, которого невозможно «ухватить за руку», было новым для народов всего средиземноморского бассейна, включая самих иудеев.

Но и это еще не все. Павел в одном из своих Посланий фактически отрекается от того земного человека Иисуса, который затем «превратился» в Христа. Для Павла существовал только тот воскресший еврейский Мессия, который «во время оно» был распят римлянами и который вот-вот грядет на землю с «легионом ангелов» вершить свой праведный суд над всеми народами мира. Земная жизнь Христа до Его крестной смерти апостола не интересовала.

Последнее обстоятельство — полное отсутствие интереса Павла к земному Иисусу — можно объяснить иначе. Послания Павла впервые были обнародованы неким судовладельцем Маркионом, прибывшим в Рим из портового города на Черном море. То есть они впервые были введены в оборот и стали известны Церкви только через сто лет после распятия Христа, хотя в них описываются события, происшедшие непосредственно после казни еврейского Мессии. До появления Маркиона об этих текстах и о самом «Павле» в Риме никто ничего не знал. И это не может не вызвать множество вопросов. Если предположить, что все эти Послания в действительности являются «подложными» (или подавляющая часть из них), т. е. что они были написаны именно в это время (около 150 г. н. э., а не сразу после казни Христа) каким-то неизвестным христианским автором, возможно самим Маркионом, а значит «Павел» — это личность вымышленная, в таком случае отсутствие в них какого-либо описания внешности земного Иисуса представляется вполне естественным. Ведь Павел выдает себя за современника Христа, а значит, он должен был что-то о Нем знать. Но анонимный автор II в. н. э. уже не мог знать ничего, и только по этой причине он от земного Христа якобы «отрекается». Иначе, к этим «Посланиям», появившимся через 100 лет после евангельских событий, обязательно возникли бы вопросы. То есть вполне вероятно, что это «отречение» — обычный литературный прием. Следует напомнить читателю, что и в евангельском тексте отсутствует какая-либо (даже самая общая) информация о внешности «главного героя». И скорее всего, объясняется это тем, что конкретные авторы-создатели Евангелий тоже не были знакомы лично ни с описываемым ими Мессией, ни с проповедником Благой Вести.

Но пусть наш читатель не пугается и не «ломает своих рук» в отчаянии. Для древнего мира подобное положение вещей было нормой — приписывать собственный вдохновенный религиозный труд какому-то персонажу прошлого, в данном случае Павлу из «Деяний апостолов» или ученикам-апостолам, сопровождавшим Христа во время Его проповеди, если говорить о евангельском тексте. С этим явлением мы встретимся и в китайской истории при анализе бесед Лунь юя, которые, по традиции, приписываются Конфуцию и его ученикам. Более того, если предположить, что анонимный автор имел характер выведенного им в Посланиях «Павла», а следовательно — и его «неистовую» веру и стремление проповедовать о «евангельском Боге», в таком случае в этом подлоге, по представлениям древних, не было ничего предосудительного.

Интересно во всей этой истории и то, что именно в это время в Церкви возникла необходимость в легализации появившегося монашеского движения, которое стало оттеснять первоначальную мирскую евангельскую жизнь на второй план. В тексте канонических Евангелий нет ни одного эпизода, который можно было бы — хоть как-то! — расценить в качестве оправдания монашества. Известные евангельские слова Христа о «скопцах» — это вовсе не о «монахах», а об абсолютном запрете на прелюбодеяние, если речь идет о стремлении человека к достижению Царства Небесного. Этими словами Христос, фактически, в притчевой форме объясняет свое собственное «вдовство», которое не имело оправдания в глазах Его учеников, выходцев из иудаизма. Подобное «обвинение» учеников в Его адрес было вызвано тем, что не монашеская, а именно супружеская жизнь — в еврейском, мандейском и греческом мирах — санкционировалась религиозными требованиями: и греки, и иудеи, и мандеи резко осуждали «монашеский» образ жизни.

То есть ко времени появления Посланий Павла в Церкви возникла необходимость в наличии авторитетного древнего текста, возвеличивающего монашество. Маркион появился очень во-время: именно он принес «монашеские» Послания Павла, и именно он создал первый в истории христианства Канон Нового Завета, состоящий из двух частей: Евангелие (от Луки) и Апостол (включал Книгу «Деяний» и обретенные «Павловы Послания»). То есть уже в первом церковном Каноне Нового Завета монашеству была отдана «пальма первенства».

Все это, вместе взятое, утвердило веру Церкви в то, что Христос — это Бог. А подобное, само по себе, является, конечно же, настоящим «язычеством». От открытых обвинений в язычестве древнюю христианскую Церковь спасло только то, что Христос был фактически приравнен к иудейскому Богу Яхве. Более того, к тому времени, когда был принят догмат о христианской Троице, все «еретические» рассуждения на этот счет уже решительно пресекались государством и ставшей могущественной Церковью. При этом даже тот очевидный факт, что ожидаемое Павлом «Пришествие» не состоялось ни во время жизни его поколения (сам Павел испытывал от этого некоторую растерянность), ни спустя две тысячи лет, не стало основанием для естественных дискуссий богословов Церкви о том, кто же, все-таки, в действительности, был этот неведомый «человеко-Бог» евангельского текста. Представления Павла о сущности «распятого Христа», фактически, оказались несостоятельными. Окончательный нелицеприятный вердикт всей его проповеди вынесло Время. И это — та объективная реальность сегодняшнего дня, против которой может спорить только не вполне адекватный человек.

Поясним читателю дополнительно, что если строго следовать греческому тексту Евангелий, то того «Пришествия» (т. е. Второго Пришествия), о котором заявляет апостол Павел в своих Посланиях, ожидать не разумно. По той простой причине, что оно уже давно состоялось. Состоялось сразу же после смерти проповедника Иисуса. Выражаясь китайским языком, Иисус стал «духом верха», и уже тысячелетия «присутствует» в нашем земном мире в этом Своем качестве. Причем, это никак не влияет на тот факт, что евреи по-прежнему ждут появления своего Мессии. Пусть ждут. Их Мессия никогда не имел, и не имеет никакого отношения к проповеди о Царстве «настоящего» Иисуса.

Боже мой! Но это не слова очередного «противника иудаизма» — да не поймет это так наш разумный читатель! — это логический вывод из тщательного анализа всей накопившейся у человечества информации о «евангельском деле». Другого вывода, исходя из всех имеющихся сегодня «свидетельств», сделать невозможно. У нас еще будет возможность все это подробно доказать читателю. И пусть читатель — пока только предварительно — поверит в то, что автором движет вовсе не стремление очередного «антисемита» «забрать у евреев нашего Христа», а логика строгого анализа исторических документов.

Греческое слово «пришествие» использует сам евангельский Иисус. «Как молния вспыхивает на востоке и являет себя до запада, — так будет пребывание/приход (паруси́а) Сына человека». Так говорит о Своем «Пришествии» (паруси́а) Иисус в Евангелии от Матфея (Мф. 24:27). Речь здесь идет о «мгновенном» приходе Иисуса (уже после Его смерти, причем, не обязательно смерти крестной) к человеку в духовном опыте, а не об «общем» для всего человечества Втором Пришествии Мессии, как это понимает сам Павел, а с ним и все христианские богословы. Это принципиальное различие прекрасно показано в Евангелии от Фомы. Более того, следует напомнить читателю, что само представление и о «Конце света» или «Конце всех времен», и о «Спасителе», которыми оперирует Павел в своих Посланиях, иудеи заимствовали из древней персидской религии — зороастризма. Но там это было оправдано базовым положением о «трех исторических периодах» существования мира, и было связано с разными эпохами противостояния Добра и Зла. В Посланиях Павла такое «Пришествие» оказалось логически оторванным от зороастрийской версии.

Древнегреческое слово паруси́а (известная на Руси Пару́сия, созвучная со словом «Русь») — это, в действительности, «присутствие/приход», а не «пришествие». Принципиальная разница в понимании этого существительного заключается во временных категориях. Свое значение «пришествие» в будущем времени, оторванном от настоящего момента, это греческое слово получило уже от богословов Церкви, после чего оно так и вошло во все греческие словари. В качестве аналогичного примера неправильного понимания терминов евангельской проповеди Христа можно сослаться на традиционный перевод слова мюстэ́рион словом «таинство» (от слова «тайна») или на понимание глагола метаноэ́о в смысле «(по)каяться».

Был ли иудей «Павел» искренен, и что явилось толчком для написания его Посланий? — Бесспорно, был искренним. Даже в том случае, если никакого известного нам «апостола Павла» в действительности не существовало. На чем основывалась специфическая «ярость» его Посланий и новое представление о еврейском Мессии? — На том видении по дороге в Дамаск, когда «Павлу» явился «дух» (китайское шэнь) распятого римлянами Машиаха. До этого события правоверный иудей Павел был убежден в том, что тот еврейский пророк, который называл себя при жизни Мессией, не был подлинным Мессией. Поэтому он такого лже-Мессию «гнал», т. е. преследовал всех сторонников такой веры, как сказано об этом в книге «Деяния апостолов». После видения Христа, от которого Павел упал в придорожную пыль и ослеп на несколько дней, он уверовал в то, что этот еврейский Мессия — действительно подлинный. «Трудно тебе идти против рожна» («рожо́н» — заостренная палка возницы, или древко с железным крюком, — для того, чтобы погонять непослушных запряженных быков) — так сказал Павлу этот «Дух». То есть во время этого Дамасского видения (а это действительно произошло с подлинным автором «Посланий») Мессия, по словам «Павла», сначала сравнил его с упрямым волом, а затем ослепил, чтобы превратить в свое послушное орудие. Естественным следствием этого устрашающего видения автора и являются все «Послания апостола Павла», которые иначе бы просто не было.

И неужели это был «наш» евангельский Христос? Милосердный и беззлобный? Возможно ли? «Блаженны кроткие сердцем» — вот истинные слова Христа из Нагорной проповеди, которые известны всем. Однако если исходить из текста «Деяний» и Посланий Павла, сам «Христос» отнюдь не «кроток». У него, как и у «сильных мира сего», существуют «двойные стандарты»: для апостолов и для себя самого — одни, а для несчастного Павла, который «лезет на рожон» — совсем другие?

Для подлинного Царства Небесного, которое описано в евангельском тексте, подобное выглядит абсурдом! Для пути к Царству нет и не может быть никакого принуждения свободной воли человека. А этот «Христос» — Павла принудил. Любому разумному читателю должно быть понятно, что перед нами — два совершенно разных «небесных Духа»: один — это проповедник, названный в Евангелиях Христом, а второй — очередной распятый римлянами еврейский Машиах, Мессия. Но нам все станет понятно по ходу книги, а точнее, наш читатель скоро все поймет сам.

Для упорядочения наших мыслей перечислим подлинные этапы создания Новозаветных текстов. Первоначальный текст (пусть и не Новозаветный) — аутентичное Евангелие от Фомы, отражающее мысли и проповедь реального человека, именуемого в этом тексте Иисусом. Исходя из анализа смежных текстов (об этом — позже) евреем он не был. Затем, на базе Евангелия от Фомы и каких-то преданий о жизни этого проповедника, а также реальной жизни очередного еврейского Мессии, распятого римлянами, создаются «художественные произведения», которые позднее получили название Евангелие от Марка и Евангелие от Матфея. Следующим этапом — но уже через столетие или больше — какой-то мандей создает удивительное по своей духовности Евангелие от Иоанна.

Этот «Иоанн» Иисуса не знал, апостолом никогда не был, и писал свое Евангелие на основании знания двух предшествующих Евангелий (или эквивалентных им устных «былин») и своего личного духовного опыта постижения Царства Небесного. Далее, до или после времени создания Евангелия от Иоанна и независимо от него, появляется Евангелие от Луки, текст которого «расширенно» суммирует опыт синоптических Евангелий и, но уже немного позднее, в это Евангелие включается все то, что потребовалось возникшей Церкви в качестве догматического ообснования своих постулатов, связанных с «ипостасью» Христа. Этот же автор создает «Деяния апостолов» в качестве документального «оправдания» обнаружившихся приблизительно в это же время «Посланий апостола Павла». Все, что появляется в Церкви после Евангелия от Иоанна, это уже дело рук грекоязычных ромеев, а не евреев и не мандеев.

Итак, Иисус — не Бог (да простят меня за эти слова правоверные христиане!), а если уж и Бог, значит, и мы тоже Боги. «Все вы Боги», — эти Его «кощунственные» (по мнению ортодоксальных иудеев) слова из канонического Евангелия от Иоанна, обращены к любому амбициозному читателю (или слушателю). И если евреи имеют законное право как-то объяснять текст своего Псалма на библейском иврите, откуда и взята эта евангельская цитата, то Христос произносит ее по Септуагинте (перевод еврейского Писания на греческий язык, выполненный иерусалимскими евреями для собственного употребления во время богослужения, в том числе в Александрии). То есть Он произносит эту фразу по-гречески, и следовательно, никаких неясностей с правильным пониманием этих Его слов нет и быть не может.

Любое человеческое существо не только может «стать Богом» из своего первоначального животного состояния, но оно от рождения призвано к тем «трансформациям», которые произошли когда-то с Конфуцием и Христом. С ними, Великими, эти духовные преобразования уже произошли, а с подавляющим большинством остальных людей — еще нет. И удивляться тут нечему: если какой-то невзрачный червяк Вселенной, ползающая гусеница, — способен летать, став порхающей бабочкой, и такое действительно происходит в природе, то тем более — человек. Он от рождения призван к полету. Это не «высокие» слова автора настоящей книги: именно этому учит не только Конфуций, но и Иисус.

Правильнее сказать «по-китайски» несколько иначе: после смерти Христос стал духом-шэнь, как и Конфуций и все другие, ушедшие из этого мира. Это подтверждает евангельский текст, который свидетельствует о том, что после своего Воскресения Христос, являясь к апостолам, проходил сквозь запертые двери и стены. Роль отдельных «вознесшихся духов» в жизни земных людей может отличаться от шэнь всех остальных умерших, и по этой причине появилось слово «Бог». Например, какой-то человек способен поднять штангу только в 20 кг., а иной — все 200. В духовном («невидимом») — то же самое.

Китайцы династии Чжоу называли духов выдающихся людей «духами верха», отделяя их от духов всех прочих покойников («духов низа», по аналогии с общественной социальной лестницей «верхов и низов»). Они полагли, что у «духов верха» — иная посмертная судьба. Но и в этих словах нет никакого ущерба или обиды для любого верующего: все благие Боги или «духи верха» призваны только для того, чтобы поднять духовный статус человека до своего уровня. «Ученик не выше Учителя» — заявляет Христос.

Как мы уже упомянули, слова о том, что все мы — потенциальные Боги, произносит сам Иисус. Так что мы и здесь не преувеличиваем и совсем не оригинальны. И когда это происходит в жизни — неожиданно и удивительно для самого человека, — такой человек понимает, что «Бога нет», а существует скрытая трансформация внутренней природы человека (наподобие трансформации червя в бабочку), выходящая за пределы нашей земной жизни. И что все мертвые — живы.

Итак, Иисус. То, что описано в Евангелии, — это реальный земной путь человека, который постепенно достигает духовных вершин. Первоначально об Иисусе никто ничего не слышал и ничего не знает, что нашло отражение в Евангелиях от Матфея и от Марка. Каноническое Евангелие от Луки — это уже «откорректированное» Евангелие, в котором первые «главы детства» добавлены через десятилетия после создания первоначальной редакции, о чем однозначно свидетельствует широко известное современной науке нашумевшее в Риме «дело Маркиона». Затем, в какой-то момент времени — точнее, во время Крещения в Иордане — человек Иисус получает реальный духовный опыт «раскрывшегося Неба». До этого все духовные процессы, духовный рост, происходили у Него «внутри»; они характеризовались значительно меньшей интенсивностью «переживаний» (в том числе и чжоуский опыт «просветления сердца», опыт Вэнь). Поэтому до Крещения Иисус жил незаметно, как и все вокруг, и о Нем никто не знал. Так, если исходить из анализа евангельского текста.

У Конфуция было иначе. У него была возможность сравнить свой опыт с опытом Вэнь-вана — самого прославленного человека Китайской истории. Древние иероглифы своими наглядными рисунками свидетельствовали о том, что с Конфуцием произошло то же самое, что и с Вэнь-ваном. По этой причине Конфуций просто не мог «отсидеться в стороне» с этим своим опытом. Вэнь-ван, получив подобное, смог сменить прежнюю правящую династию Шан на более справедливую династию Чжоу. Этот опыт, как это мог понять Конфуций из древних текстов, дается человеку самим Небом-Тянь (или «духами верха») вовсе не для того, чтобы он размышлял о происшедшем в укромной тишине. Этот опыт, как и сопряженные с таким опытом особые способности, дается для выполнения важной государственной миссии — так это понимал сам Конфуций.

И только этим вызваны частые обращения Конфуция к Небу-Тянь, в которых он стремится понять, насколько его поведение соответствует установкам Неба. Более того, Конфуций прекрасно видел, что в обществе окончательно выветрились идеалы Чжоу, и что эту древнюю практику уже никто не понимает. И он воспринял свою миссию, как «мандат Неба» на приведение Поднебесной к прежнему гармоничному состоянию. «Гармоничному» — в первую очередь между миром живых и миром мертвых, а все остальное, как это понимал он сам, является только следствием главного.

У Иисуса — совсем по-другому. Он никак не проявил Себя после получения опыта Вэнь, и это может свидетельствовать только о Его природной скромности. Следует также отметить, что опыт «расширения сердца» («просветления сердца») ни в текстах египтян, ни у мандеев, ни у иудеев не описан в качестве особого духовного состояния. Иисус ничего не мог знать о каком-то выдающемся человеке, подобном Вэнь-вану или Конфуцию, — с которыми Он мог бы этот свой опыт сравнить. Опыт Вэнь имел Моисей, но догадаться об этом по еврейским текстам было невозможно (да и сам Моисей вряд ли отдавал себе отчет в том, что с ним произошло). Когда над Иисусом вдруг «раскрылось Небо», — это оказалось для Него полной неожиданностью и произвело на Него сильнейшее впечатление, — так, что Он ушел в «пустыню», надо было все это обдумать и объяснить самому Себе. По Евангелию там с Ним происходили «испытания», что тоже укладывается в парадигму стандартного духовного роста человека.

И только после всего этого Иисус вышел на проповедь мета́нойи — «изменения ума»: «Покайтесь (метаноэ́о, что на греческом языке всегда означало «измениться/меняться умом»; буквально — «перейти [из одного состояния/местоположения] ума [в другое]»), близко есть Царство Небесное!». В христианской переводческой практике греческий глагол метаноэ́о всегда превратно перводился (и переводится) словом «(по)каяться», что уравнивает его с совершенно другим греческим глаголом — метамэ́ломай, который тоже неоднократно встречается в евангельской проповеди Христа и правильный перевод которого — действительно «(по)каяться». Без мета́нойи (но не церковного «покаяния»!), которая произошла с Христом (а Он заявляет о метанойи из собственного опыта), достижение человеком Царства Небесного невозможно.

Причем, Иисус не кривит душой, когда утверждает, что проповедует евреям их собственный Закон (Тору). Но при этом все окружающие не понимают того, что если Моисей проповедовал народу «своего» еврейского Бога я́хве (возможно, здесь более справедливо говорить о Принципе Яхве, — том Принципе, который является, если руководствоваться библейским текстом, вторым началом Творения мира, но не первым), то Иисус — проповедует уже общечеловеческого Бога Элохи́ма («Отца», первый Принцип Творения, или мандейского «Отца Света») из той же еврейской Торы (см. «Шестоднев» Книги Бытие). Исторически евреи оказались не в состоянии правильно понять проповедь мандея Иисуса, зафиксированную в евангельском тексте.

Итак, — два реальных проповедника духовной эволюции человека (фактически, — инволюции). Принципиальная разница в их проповеди заключается в том, что у Конфуция имеется конкретный предшественник в виде Вэнь-вана, носителя традиции Чжоу. Конфуций «сам от себя» ничего не придумывает, он фактически возобновляет проповедь Чжоу о «стяжании Дэ» и достижении состояния «просветления сердца» (мин синь). И для него самого все это ясно за одним исключением: всем важнейшим древним иероглифам Чжоу надо вернуть их прежние значения. Хотя, уточним: Конфуций — здравый человек, и ему прекрасно понятны и видны все приведенные нами ранее рассуждения о сложности той ситуации, в которой он оказался. Поэтому на практике он часто проповедует с помощью намеков или мысленных обращений к рисунку иероглифа и главное — с помощью использования омонимов, т. е. фактически проповедует «притчами», прекрасно понимая, что для прозревшего человека смысл всех этих «притч» и «намеков» прояснится сам собой.

Здесь важно разъяснить читателю принципиальные основы любой духовной проповеди — как Конфуция, так и Христа. Истинный проповедник направляет все свои усилия на то, чтобы слушающие (а точнее, какая-то часть из них) смогли получить тот же самый духовный опыт, который некогда приобрел он сам. Но при этом он понимает, что говорить об этом опыте напрямую бесполезно и даже опасно: слушающий человек ничего не поймет, и более того, подобные «разъяснения» только оттолкнут человека от предлагаемого пути. Поэтому подлинная духовная проповедь всегда разветвляется на два направления. Первое — это требование строгого соблюдения конкретных моральных заповедей, без которых достижение этой реальной цели невозможно. Проповедник знает это, и поэтому он обязан быть жестким в своих требованиях, несмотря на то, что это может оттолкнуть от него часть слушателей.

Второе — это постоянные разговоры проповедника о каком-то привлекательном и почти «сказочном» будущем: о чем-то необычайно прекрасном, чудесном и желанном для слушателя, — о том будущем, которое «само реализуется» в конце предлагаемого пути. Обязательное условие этих разговоров — это их завуалированность, неясность, образность и загадочность для слушателя. «Загадочность» — в описании той «конфетки», которая предлагается каждому в качестве награды за все труды. У Христа такой «конфеткой» было Царство Небесное, которое Его еврейское окружение отождествляло с ожидаемым всем Израилем малькут шамаим. Для всех евреев, учитывая их подчиненное Риму положение, — это действительно было жизненно важно. Все притчи-загадки Христа — о Его Царстве. И большинство сравнений этого Царства — с «браками», т. е. с сексуальным (sic!) единением жениха и невесты. При этом следует сказать нашему читателю, что сравнение с «браками» — это не просто отвлеченная «конфетка», связанная с современным пониманием секса, как «сладострастия»: оно имеет под собой реальную, причем, очень важную подоплеку.

У Конфуция в качестве такой «конфетки» выступал иероглиф (слово) Жэнь, а точнее, достижение состояния Жэнь. И уже как результат такого достижения — становление Цзюнь цзы (буквально «сын правителя»; что́ это такое, ученикам тоже не было до конца понятно). Ученики понимали это как становление таким «чудесным» человеком — ну, прямо как Вэнь-ван, — которому ничего не стоит занять важный государственный пост у любого правителя княжества. А значит, — обеспечить себе жизненное благосостояние и добиться успеха и известности на государственном поприще. Именно в этом заключался смысл жизни любого амбициозного китайца во время Конфуция.

Но важнейшей задачей проповеди любого великого духовного Учителя является, наверное, совсем другое: проповеднику необходимо зафиксировать или обозначить — в притчевой форме — те координаты Пути, которые станут видимыми и понятными ученику только после получения самим учеником конкретного духовного опыта, соответствующего той или иной «координате». Благодаря «неожиданному» обнаружению в уже хорошо знакомом тексте этих скрытых прежде от глаз и ума «разъяснений» человек понимает, что он следует по правильному пути, т. е. не сбился с дороги. Понимает, что то неожиданное, чудесное, необыкновенное и непонятное, — что произошло с ним, — это и есть абсолютная гарантия правильности выбранного им направления. И текст Лунь юй, и евангельский текст (прямая речь этих Учителей) содержит «зашифрованную» информацию подобного рода. Поэтому такие тексты следует читать в подлиннике. В любом переводе эта информация исчезает. Сам Конфуций идентифицировал свой опыт благодаря наглядной «картинной» письменности бронзовых сосудов Чжоу. То есть он тоже читал тексты Раннего Чжоу «в подлиннике».

Иисус проповедует притчами, как и Конфуций, не называя вещи своими именами, но уже по другой причине. И при этом Он не требует «исправления имен». Почему? Потому что если для Конфуция время Чжоу с его правильным пониманием иероглифов («имен») — в далеком прошлом, то для Христа время Его терминологии — фактически в настоящем. Он проповедует «мистерии (мюстэ́риой) Царства Небесного», а в это время — т. е. во время Его проповеди — в Греции, в Элевсинском Храме Телестерио́н, регулярно проводятся мюстэриой, — и так вплоть до IV в. н. э., когда этот «языческий» Храм был разрушен пришедшими «людьми в черном» (монахами). Для аудитории Христа, разговорным языком которой был древнегреческий (пусть не классический, а упрощенный — койнэ́), прекрасно понятна вся эта «мистическая» терминология, — слова мюстэ́рион, те́лос, палингенеси́а, мета́нойа и др. Все эти термины напрямую связаны с получением духовного опыта, который получали эллины, прошедшие через мистерии. Поэтому Христу не требовалось никакого «исправления имен», как Конфуцию. Предлагаемые Им мистерии оставались теми же самыми по своей духовной сути, но отличались от «языческих» по своему уровню или статусу.

Особо отметим для достаточно грамотного читателя следующее. Доказать, что проповедь исторического Христа состоялась на общеразговорном греческом языке, а не на арамейском, как это утверждают обоюдно христианская Церковь и иудейская Синагога (а их богословы заинтересованы именно в таком решении вопроса), — не составляет никакого труда для любого профессионально порядочного филолога-эллиниста, знакомого с греческим текстом Евангелий. Хотя при этом ясно также и то, что родным языком «Христа» был мандейский диалект арамейского. Отсюда — отдельные семитские слова в Его евангельской речи. Мы к языку проповеди Христа еще не раз вернемся.

Единственно, что следует здесь отметить — и это роднит проповедь Христа с суждениями Конфуция в части намеренного «затемнения» смысла слов, — это то, что исторический Иисус проповедовал совсем другое Царство Небес, чем то, прихода которого с нетерпением ожидали все иудеи. Это не было еврейское мальку́т шама́им (так оно звучит на иврите), которое означало — в дословном переводе на греческий — то же самое «Царство Небес» (Христово греческое басиле́йя тон урано́н). Иудеи ожидали прихода своего Машиа́ха, который освободит их народ от римского гнета и установит во всем мире справедливое земное Царство с евреями во главе.

Проповедь реального «Иисуса» о духовном Царстве, которая происходила в среде иудеев, могла состояться и состоялась только потому, что все окружающие и даже Его апостолы, включая обманутого Им Иуду и братьев Зеведеевых, воспринимали это «греческое» Царство (басиле́йя) Христа, как свое мальку́т. Но если бы Христос раскрыл им Свою тайну о «Царстве», Его бы тут же предали смерти через побивание камнями в соответствии с иудейским Законом (такие попытки мы видим в евангельском тексте). Он это прекрасно понимал, и по этой причине, в том числе, проповедовал о Царстве притчами. Он должен был исполнить Свою миссию, возложенную на него во время Крещения «Отцом»-Элохи́мом (мандейским «Отцом Света»). Он знал, получив духовное знание-гно́сис, что «правда Элохима» выше «правды Яхве-Адо́на», поэтому такое поведение Иисуса ложью назвать нельзя.

Кстати сказать, довольно «нахальное» (по мнению интеллигентного человека) именование Всевышнего Бога своим «Отцом» — это изначально мандейская традиция, а не иудейская (мандеи — это евангельские «дети», которые считали себя «избранными Отца»). Для традиционного иудаизма заявлять подобное — крамола. «Отцом» иудеев мог быть только Авраам, но не «выше», о чем они и заявляют Иисусу в Евангелии от Иоанна. Но после появления Евангелий и утверждения христианства многое было откорректировано и у самих иудеев, в том числе и их представления о посмертной жизни. Например, появление еврейской Каббалы невозможно представить себе без наследия мандеев, неоплатоников и христианского богословия. У мандеев (до I в. н. э. они называли себя назареями) отношение к Высшему Богу, которому они покланялись, было иное, чем у иудеев — к Богу Яхве. Мандеи считали Бога Света своим Отцом, и это свидетельствует о том, что опыт того Царства Небесного, которое проповедует евангельский Иисус, к этому времени был для назируты уже испытанной реальностью. И уже отсюда слова евангельского Христа — «Все вы Боги», которые не приемлет традиционный иудаизм.

Если опять вернуться к термину чжэн мин и перенести его на христианские реалии, то следует сказать, что со временем — уже после того, как окончательно утвердилась Церковь со своим Символом веры и Таинствами; после того, когда Элевсинские мистерии ушли в далекое прошлое, — евангельскому тексту и словам Христа тоже потребовалось (а точнее, — требуется сейчас) конфуцианское «исправление имен», которое — как и у Конфуция — до настоящего времени никто не сделал. Слово «мистерия» (в греческом языке Христа именно мюстэ́рион, а не «тайна» — греческое та крюпта́) со временем, через века после разрушения элевсинского Храма и прекращения языческих мистерий, стало означать регулярный церковный обряд под названием «Таинство» — Причастие или Крещение. А редкое в человеческом сознании «триггерное» опрокидывание мировоззрения — мета́нойя — полностью уровнялось с евангельским же метаме́ломай (совершенно другое существительное, которое действительно означает «раскаяние», «покаяние») и стало оно означать многократное церковное «покаяние» верующих во время церковной исповеди у священника.

И если разумно читать евангельский эпизод, то Иуда, например, действительно «раскаялся» (метаме́ломай, именно так в тексте) в своей выдаче Христа, но при этом… он не «раскаялся» (метаноэ́о, как требует от человека в проповеди о Царстве Сам Христос). Из чтения греческого текста понятно, что подобное искреннее (!) раскаяние Иуды не имеет никакого отношения к тому евангельскому Царству Небесному, о котором проповедовал Христос, и которое даруется только после «сумасшествия в голове» под названием мета́нойя. Ой-ой-ой! «Всё смешалось в доме Облонских».

Кстати сказать, даже исходя из такого небольшого обзора евангельского текста, в котором присутствуют важнейшие категории проповеди Христа, любому грамотному филологу понятно, что Иисус проповедовал на греческом. В достаточно простом арамейском языке, который никогда не использовался для выражения философских или богословских понятий, аналогов этой паре греческих слов — мета́нойя и метаме́ломай — нет. Как нет, например, аналогов греческим терминам агапа́о (упрощенно говоря, «любить» Бога, т. е. возвышенно) и филе́о (тоже «любить», но уже по-другому, «по-людски»). На противопоставлении этих двух «похожих» глаголов, которые использует Христос, построен весь последний эпизод из канонического «мандейского» Евангелия от Иоанна, когда воскресший Иисус спрашивает пристыженного Петра, который Его трижды предал: «Любишь ли ты Меня?». И читателю евангельского текста (на любом европейском языке) невдомек: почему Петр «сокрушился» только после третьего вопрошания Христа об «одном и том же»? Отвечаем: потому что Христос заменил в своем последнем, третьем обращении к Петру первоначальный глагол агапа́о на филе́о. Но в арамейском языке всегда существовал и существует только один единственный глагол для выражения понятия «любить». А значит, после перевода этого Евангелия с греческого языка на якобы «первоначальный» арамейский вариант Петр «может спать спокойно».

Хотя, если «закрыть глаза» на это принципиальное различие между двумя древними языками — что и делает христианское богословие, — в таком случае Иисус действительно «проповедовал на арамейском». Но в таком случае Он проповедовал о «Рае» Бога Яхве, а не о «Царстве Небесном» Элохима. И здесь сразу же возникает вполне закономерный вопрос: что нового, при таком понимании языка проповеди Христа, Он принес в мир евреев, кроме того, что уже давно было сказано Моисеем? Правильный ответ: ничего нового. И именно так думают сами евреи. Вот и считают Его все разумные и далекие от «языков» люди — включая евреев и арабов — каким-то наивным романтиком (причем, здесь можно было бы употребить гораздо более жесткие выражения), — неудавшимся пророком (для евреев и мусульман Он действительно Пророк, а не «Мессия» и не «Сын Аллаха») с добрыми и красивыми речами. Вся проповедь которого только и состояла в том, что Он, несчастный, безвинно принял страшную смерть, пострадав таким образом «за людей».

И от подобной богословской логики — от этого непонятного выражения «за людей», и от того странного, что Он «взял грехи на себя» — у любого здравомыслящего человека поневоле начинают шевелиться волосы на голове и «расширяться глаза» (но не сердце): такая логика абсурдна для разумного человека (но не Тертуллиана). Более того, именно эта противоестественная логика сделала евреев главными виновниками в смерти Христа, с последствиями чего еврейский народ сталкивался на протяжении всей своей истории. Пора, наконец, «разложить все это по полочкам» и дать разумное объяснение двум важнейшим текстам человечества: Евангелию и Лунь юю.

* * *

Итак, вернемся к началу этой главы и еще раз скажем коротко об очень важном термине всего Учения Конфуция — о необходимости «исправления имен» (чжэн мин). Конфуций учит своих учеников тому древнему «пути Чжоу» (Дао Чжоу), который отстоит от его времени на половину тысячелетия. Конфуций не изобретает ничего принципиально нового, а учит «подражанию древним» в их духовном пути. Но за то долгое время, которое прошло от периода становления династии Чжоу — когда этот путь уже окончательно выкристаллизовался — и до времени жизни Конфуция, многие ключевые слова (иероглифы) принципиально изменили свое значение, оставаясь прежними по рисунку. Это относится, в первую очередь, к таким важнейшим иероглифам Лунь юя как Вэнь, Сяо, Дэ, Ли.

Использовать эти иероглифы в их современном значении Конфуций не мог, — разумно рассуждая, пришлось бы придумывать какие-то аналоги, дублирующие древние образцы. Против такого решения вопроса любой искренний поклонник Чжоу — и это выглядит вполне понятным чисто по-человечески — будет внутренне противиться. Это равносильно тому, что для христианина, например, заменить имя Христос на какое-то другое, оставив Его проповедь в неприкосновенности (вспомним, какие битвы на Руси были между староверами и «никоновцами» из-за простого изменения прежнего написания «Исус» на новое «Иисус»). Конфуций воспринимал письменность в качестве дара, полученного свыше от духов, — дара, предназначенного для мысленного общения человека с этими духами. И по этой причине ему пришлось излагать свое Учение о «древнем пути Чжоу» в какой-то степени притчевым языком: Конфуций очень часто использует эти иероглифы (или их произношение) в их первоначальном древнем значении.

Но при этом Конфуций прекрасно понимает, что для его слушателей часть таких высказываний может вылиться в сущую «абракадабру», и ему приходится балансировать на грани неадекватности, порой заменяя необходимый древний иероглиф каким-нибудь омонимом — другим иероглифом, который звучит одинаково с этим древним (что было нормой для древнекитайского языка того времени). Наиболее наглядный пример подобной «неадекватности» можно увидеть в «духовной биографии» Конфуция, где он буквально заявляет о том, что его «уши стали ему послушными». К удивлению читателя, это выражение часто так и переводится, причем, безо всяких разумных пояснений (или переводчики придумывают какую-то «отсебятину», которая не имеет никакого отношения к реальному тексту).

Чжэн мин — это то «выправление [значений] иероглифов», которое должен делать мысленно, в своем сознании, каждый понимающий слушатель Конфуция, придавая всем этим древним знакам их первоначальный смысл. Об этих прежних значениях очень много пишет российский китаевед — Василий Михайлович Крюков в своей замечательной итоговой работе «Текст и ритуал» (мы на нее будем часто ссылаться). И вот теперь-то, наконец, мы можем перейти к персональному рассмотрению всех главных категорий (иероглифов) Лунь юя.