Секретный террор Сталина. Исповедь резидента

Георгий Агабеков, 2013

«ОГПУ постарается расправиться со мной при удобном случае. Поживем – увидим…» – так завершил свои воспоминания Георгий Агабеков, высокопоставленный советский разведчик, который в 1930 году сбежал на Запад (как он утверждал, по политическим мотивам, а на самом деле из-за женщины) и в своих скандальных книгах раскрыл агентурную сеть Сталина на Ближнем Востоке и в Европе, пролив свет на самые грязные тайны СССР, будь то вторжение в Афганистан в 1929 году, перехват британской дипломатической почты в Персии, секретные операции в Стамбуле, Сирии, Палестине и Европе, высылка Троцкого или расправа над Блюмкиным. Кроме того, Агабеков предложил свои услуги спецслужбам Англии, Бельгии, Франции, Германии, Голландии, Болгарии и Румынии. Несколько лет советские агенты охотились за предателем по всей Европе, пока, наконец, не ликвидировали его в 1937 году – по одной версии, «растерзали» и сбросили в пропасть на границе Испании, по другой – зарезали в Париже, вывезли труп в чемодане и утопили в море. Тело перебежчика так и не было найдено. После него осталась лишь эта книга – сенсационная исповедь беглого резидента, раскрывающая всю подноготную советской разведки и самые опасные секреты Сталина.

Сонька незолотая ручка

Свой рассказ о бухарском периоде моей работы мне хотелось бы дополнить одним эпизодом.

В Бухаре я проживал одновременно на двух квартирах. В Старой Бухаре я занимал две комнаты в казенном здании недалеко от штаба армии, а в Новой Бухаре (Кагане), расположенной в двенадцати верстах от Старой, я занимал номер в единственной еще функционирующей гостинице «Европа». Это была небольшая комната с двумя дверьми, выходящими одна в коридор, а другая в смежный номер. Последняя была заставлена платяным шкафом.

Соседний номер занимал нелегальный резидент ВЧК — Окотов, проживавший по документам делопроизводителя какого-то учреждения и носивший фамилию Петров. Я, как и многие другие, был подчинен ему.

Я сидел поздно вечером в своем номере и составлял сводку сведений, полученных за день. Раздался троекратный стук в шкафу у смежной двери. Я встал, повернул ключ и открыл дверь шкафа. Оттуда вышел Окотов и сел на свободный стул. Это был высокий, худощавый мужчина с бритым продолговатым лицом и вдумчивыми, умными глазами. При людях мы никогда не встречались и делали вид, что незнакомы. Только по ночам он открывал смежную со мной дверь и через шкаф, задняя стенка которого была разобрана, проходил ко мне.

— Ну, что у тебя новенького? — спросил он, устало скользя взглядом по бумагам на столе.

— Ничего особенного, вот сводку для тебя составляю, — ответил я, откладывая бумаги в сторону.

— Ты помнишь, я как-то развивал теорию, что на Востоке при помощи хорошенькой, неглупой женщины можно многое сделать. Так вот, я тебе скажу, сегодня утром я встретил такую женщину, которая точно создана для нашей работы.

Тут у Окотова, против обыкновения, оживилось лицо.

— Да, совершенно случайно я встретил то, что нам нужно.

— Кто же это такая? — спросил я. — Уж не завлекла ли она тебя в свои сети, — смеялся я, ибо знал, что Окотов не из того теста сделан, чтобы увлекаться женщинами.

— Да нет! В том и дело, что я и сам не знаю, кто она, и даже не мог выяснить ее адреса. Да вот я лучше расскажу тебе по порядку. Сегодня утром, когда я сел в поезд, чтобы ехать в Старую Бухару, по обыкновению, все места были заняты и пришлось торчать на переполненной площадке вагона. Я стоял у самого выхода и смотрел на проходившие перед глазами декханские поля. Ты ведь знаешь, что я бывший эсер и не могу равнодушно смотреть на вспаханную землю. А тут еще эта живописная картина. Бухарцы в ярких, пестрых халатах с подобранными полами, босиком, топчутся в грязи и в то же время на головах белые как снег тюрбаны. Работают, как во времена фараонов, примитивным способом засевая на своих маленьких клочках земли табак, хлопок, рис. Поневоле я смотрел на эту картину и думал: какой черт нас сюда занес устраивать мировую революцию. Не лучше ли оставить их в покое. Эх! Как только покончу с Бухарой, вернусь и сейчас же подам рапорт об увольнении. Хватит, больше нет сил.

— Ладно, это ты потом, — перебил я его. — А где же девочка, я все-таки не вижу.

— Да, так вот, стою я и вдруг слышу, за спиной какая-то женщина оживленно разговаривает, как видно, с двумя мужчинами. Уже по ее голосу я подумал, что она должна быть молодая, красивая и вдобавок умная женщина. Я не хотел оборачиваться. Мне хотелось попробовать угадать ее внешность, поэтому я продолжал слушать беседу, стоя к ним спиной. Из разговора я заключил, что у нее колоссальные знакомства в Бухаре и что она знает туземный язык. Поезд подходил к станционному семафору Старой Бухары, и через пару минут мы должны были быть на станции. Я обернулся и сразу встретился лицом к лицу с молодой женщиной с редким красивым лицом еврейки, с черными, как маслины, жгучими глазами. Из-под черной шляпки выбивались иссиня-черные густые волосы. Одета она была в черное же пальто и темно-синее платье. На шляпе я заметил три позолоченных квадрата, прикрепленных с правой стороны. Поезд остановился у станционной платформы, и она вышла в сопровождении собеседников на перрон. Я вышел за ними и, проходя мимо, услышал, что ее спутники, прощаясь, называли ее Софья Владимировна. Вот все, что я узнал о ней.

— Немного, в сущности, — подумав, сказал я.

— Да, но ты знаешь мое чутье. Я уверен, что эта женщина нам будет полезна. Надо только ее разыскать.

— В том-то и дело. Но как? Мы здесь всего три недели. Агентурный аппарат ничтожный, а знакомств, в сущности, никаких, за исключением пары коммунистов, — возразил я.

— Однако давай попробуем, — начал опять Окотов. — Во-первых, что мы знаем о ней? Так как она ехала утренним восьмичасовым поездом, то, значит, она служит где-то в Старой Бухаре, поэтому ее можно встретить каждое утро на станции. Затем мы знаем ее наружность, и главная примета — это шляпа с квадратиками. Наконец, мы знаем, что ее зовут Софья Владимировна. Исходя из этих данных, пожалуйста, завтра же дай задание агентуре выяснить ее фамилию, место жительства и место службы, — добавил он уже начальническим тоном.

— Слушаюсь, — ответил я и придвинул к себе бумаги.

— Ну, я пойду к себе работать. Когда закончишь писать сводку, положи в шкаф, — сказал Окотов и скрылся тем же путем, каким пришел.

Я продолжал работать. Закончив сводку, я сжег все вспомогательные бумажки. Заперев сводку в шкаф, я положил ключ в карман, оделся и вышел через наружную дверь из отеля. Я спешил к двухчасовому ночному поезду, чтобы под утро быть на своей официальной квартире в Старой Бухаре.

Спустя два дня я опять сидел в «Европе» с Окотовым и докладывал ему, что за это время было сделано. О Софье Владимировне моей агентуре удалось выяснить помимо всего того, что требовалось, также то, что она являлась невестой адъютанта военного министра, который, по нашим сведениям, был начальником секретной агентуры при Совете народных назиров.

Получив нужные сведения. Окотов решил написать ей письмо с приглашением встретиться с ним.

— Вот увидишь, я ее завербую, — говорил он уверенно.

Я в душе не соглашался с его тактикой и думал, что его письмо останется без ответа, но я видел, что возражать бесполезно, и молчал.

Письмо было послано. Свидание было назначено в его комнате в отеле, и я должен был, сидя в своем шкафу, быть невидимым свидетелем встречи.

Вопреки моему ожиданию Софья Владимировна согласилась на встречу и пришла в назначенное время. Войдя в комнату, она сразу обратилась к Окотову со словами:

— Слушайте, я получила ваше письмо. Я не думаю, чтобы вы по пустякам назначали свидание. Я уверена, что вы серьезный человек и начнете прямо с дела, по которому вы меня вызвали.

Окотов, ошеломленный, начал говорить, что, в сущности, у него нет никаких дел, что он ее часто видит и она ему настолько понравилась, что…

— Я не пришла слушать ваши любовные признания, — прервала она его и, повернувшись, ушла, сердито хлопнув дверью. Я вышел из засады и нашел Окотова сидящим в удрученном состоянии. Мне стало жалко его за неудачу.

— Послушай, Коля, — сказал я, — дай мне взяться за нее, и ты увидишь. Разреши только недельку заняться ею.

— Нет, я сам. Посмотрим, чья возьмет, — отрезал он.

Я вышел. На следующий день моя агентура сообщила, что Сонька (она уже получила кличку) играет активную роль в разведке Совета народных назиров. Еще два дня позже, когда я пришел в «Европу», я нашел печально сидящего за бутылкой коньяку Окотова. Он пил редко, почти никогда. — Что случилось? — спросил я.

— Дело дрянь, я сегодня целый день не могу выйти из дома. Я все время вижу за собой слежку. Вероятно, расшифрован, и мне нужно выехать, чтобы не провалить других.

Я ему передал новые сведения о Соньке.

— Так вот кто натравил на меня шпиков! — воскликнул он. — Ну, братишка, возьмись за нее. Мне все равно теперь нельзя выходить на улицу, — предложил он мне.

Чудный южный мартовский день. Солнце еще не жжет, а только ласкает своими лучами, напоминая весну на севере. К пятичасовому поезду из Старой Бухары в Каган собралась масса народу. Тут, главным образом, служащие, возвращающиеся со службы в Каган, где они живут. Много женщин, приехавших в Ст[арую] Бухару за покупками, и, наконец, не мало и узбеков, едущих в Каган провести вечер, а может быть, и ночь вдали от семей и знакомых.

Толпа частью разгуливает по перрону. Многие делают покупки у уличных торговцев сладостями и фруктами, которые толпятся у вокзала с лотками на головах. Большая очередь стоит у билетной кассы.

Я издали слежу за Сонькой, прогуливающейся по перрону с каким-то пожилым человеком. На ее лице скучающее выражение, из чего я заключаю, что собеседник ей неинтересен и она не прочь от него избавиться. Я продвигаюсь к ней ближе. Наконец она, не прощаясь, отходит от своего спутника и направляется к торговцу миндалем.

— Извиняюсь, если не ошибаюсь, вы м[адемуазе]ль Кацман? — обратился я к ней.

— Да, а в чем дело? — спросила она, окидывая меня удивленно-любопытным взглядом.

— Я начальник разведки бухарского штаба. Мне нужно поговорить с вами по одному очень важному делу, — отрекомендовался я.

— Пожалуйста, говорите, я вас слушаю.

— Видите ли, — начал я, — здесь неудобно говорить, ибо, повторяю, дело очень важное. Не согласитесь ли вы поехать со мною в штаб, где мы спокойно могли бы поговорить, — предложил я.

— Нет, — ответила она, взглянув на часы на руке, — я опоздаю к поезду.

— Это поправимо, — сказал я. — Вы сможете поехать в Каган на штабном фаэтоне. Я думаю, что так даже приятнее будет ехать.

Подумав немного, она согласилась.

Мы сидим в моем кабинете при штабе, роскошно обставленном мебелью и коврами, вывезенными из дворцов бывшего эмира бухарского.

— Так вот, Софья Владимировна… — начал я.

— Откуда вы знаете, как мое имя, отчество? — перебила она меня.

— Мы многое знаем, на то мы и разведка, — продолжал я. — Мы знаем, что вы хорошая патриотка, что вы очень умная женщина и что у вас большие знакомства. Наконец, нам известно, что вы обладаете настойчивостью и при желании всегда добьетесь ваших целей. Поэтому, нуждаясь в вашей помощи, я и решил прямо обратиться к вам.

— Чем же я могу быть полезной, — уже более мягко сказала она, польщенная моими словами.

— Я хочу просить вас принять участие в нашей работе и надеюсь, вы принесете очень много пользы. Особенно ценя вас, я предлагаю вам сразу исключительные условия. Я готов платить вам пятьдесят рублей золотом за каждый рапорт. Так что если в месяц вы дадите тридцать рапортов, это составит тысячу пятьсот рублей золотом или тридцать миллионов на нынешние бухарские деньги. Конечно, в вашей работе понадобятся непредвиденные расходы. Вам также нужно будет иметь хорошие туалеты. Это все также будет оплачиваться нами, — соблазнял я ее.

Она сидела и некоторое время обдумывала. Предложение для нее, видимо, заманчивое, но что-то ее удерживало согласиться.

Наконец она заговорила:

— Да, все это хорошо, но я боюсь, что кто-нибудь узнает, что я у вас работаю шпионкой, а у меня родные, что они скажут! Наконец, жених…

— Вы можете быть уверены, — прервал я, — что никто не будет и не должен знать. Мы даже наружно не будем подавать вида, что знакомы, а наши встречи будут происходить на конспиративной квартире, — уговаривал я.

— Хорошо, я согласна. Только имейте в виду, я не буду ничего писать своей рукой. Я только буду сообщать все, что вам нужно, словесно.

— Прекрасно, это для нас безразлично, — согласился я, делая радостное лицо.

— А теперь говорите, что нужно, а то уже поздно.

Я дал ей пустяковое задание и адрес конспиративной квартиры, где мы должны в будущем встречаться. Мы вышли из кабинета, и я предложил ей ехать в экипаже одной, дабы не быть скомпрометированной моей компанией.

Вечером того же дня состоялся очередной доклад Окотову.

— Ладно, а что ты думаешь делать с ней дальше? — спросил он.

— А вот подожди, втянем ее постепенно в работу, а там видно будет, — ответил я, хотя, признаться, и сам еще не знал, что я буду делать дальше. Но я был уверен, что обстоятельства подскажут.

Кацман начала работать очень усердно и добросовестно. Я ей давал все более сложные поручения, и она выполняла, их без особых затруднений. Она уже успела дать много сведений о красноармейских частях, стоявших в Кагане. Она освещала жизнь и деятельность тогдашнего афганского консула в Бухаре Расул-хана. От нее же я имел сведения о деятельности восставшего Эвеншер-паши. Одновременно моя агентура следила за самой Кацман и выяснила, что она со своим женихом являются душой секретной разведки Совета народных назиров. По-видимому, пользуясь тем — другим аппаратом, она легко выполняла мои поручения, зарабатывая себе личные деньги.

Теперь она была менее осторожна со мной. Она уже подписала несколько расписок в получении денег от меня. Она заполнила анкету, где ее настоящая фамилия стоит рядом с ее кличкой. Наконец, она даже принесла в последний раз два рапорта, написанных ее рукой. План расправы в голове у меня созрел.

Однажды Кацман, по обыкновению, пришла на конспиративную квартиру. Она застала меня сидящим за столом с печально опущенной головой.

— Что с вами? — спросила она, усаживаясь в кресло.

— Плохие дела, — начал я, — вчера ночью напился пьяный и не знаю, где потерял портфель. Сегодня я искал по всем местам, где был вчера, но портфеля не нашел.

— А что, там были деньги? — равнодушно спросила она.

— В том-то и дело, что не одни только деньги, — я сделал паузу. — Вы знаете, как я скрываю вашу работу для нас. Так вот, чтобы никто не знал о нашей связи, я все ваше личное дело всегда хранил при себе в портфеле. И вот теперь портфель пропал вместе с бумагами. Не знаю, что и будет.

Мгновение она сидела и соображала. Затем она вскочила как ужаленная.

— Так что же вы сидите? Нужно же разыскать. Ведь что будет со мной, если кто-нибудь прочтет эти бумаги. Я же тогда пропала. Что скажут мои родные! Ах! — и она начала плакать.

— Бросьте, не нервничайте! — раздраженно остановил я ее. — Моя агентура сейчас разыскивает портфель, и, я надеюсь, он будет найден.

Она ушла заплаканной. Я взял телефонную трубку, вызвал трибунал и соединился со следователем-узбеком Хитаровым. Он являлся нашим секретным агентом, и я попросил его прийти ко мне.

— Вот что, товарищ Хитаров, — встретил я его, — пошлите, пожалуйста, за своей подписью повестку на бланке трибунала по этому адресу.

— Хорошо, — ответил он, читая адрес. — А что мне делать, когда она явится ко мне?

— Не беспокойтесь, она не придет. Видите ли, это частное дело между нами, я ей симпатизирую, но она очень горда. И вот я хочу ее немного попугать, — объяснил я смущенно.

Спустя два дня Кацман буквально влетела ко мне.

— Смотрите, я получила повестку из трибунала. Это, вероятно, по поводу этих несчастных бумаг. Боже, что я буду делать?

— Слушайте, Софья Владимировна, я знаю этого следователя. По моим сведениям, он большой взяточник. Вы не ходите в трибунал, и я постараюсь поговорить с ним. Я, вероятно, смогу уладить дело. Не беспокойтесь. Идите домой и приходите завтра в это время. Я вам скажу о результатах.

На следующий вечер она пришла. Я поджидал ее с серьезно-озабоченным лицом.

— Ну как? — спросила она, не успев войти в комнату.

— Не знаю, как и сказать. Я был у следователя. Бумаги у него. Он обвиняет вас в международном шпионаже. В конце концов он согласился потушить дело, но просит сорок миллионов взятки. А я такими деньгами не располагаю, — закончил я.

— Слушайте, товарищ Азадов (я тогда работал под этой фамилией). Найдите эти деньги, я вас умоляю. У меня есть накопленные восемь миллионов; я их передам вам, а остальные я отработаю. Только прекратите это дело во что бы то ни стало, — просит она, и слезы катятся по щекам.

Я сидел в раздумье минуты три. Затем внезапно обратился к ней:

— Слушайте, Софья Владимировна, с одной стороны, мне вас жалко, и вместе с тем обидно, что вы со мной не откровенны. Ведь вы же одновременно работаете в агентуре Совета бухарских назиров. Почему бы вам не взять денег оттуда.

— Откуда вы знаете, что я там работаю? — спросила она, покраснев.

— Я вам уже говорил, что нам очень многое известно. Поскольку мы начали говорить откровенно, давайте продолжать. Хотите, я заплачу следователю сорок миллионов и буду продолжать платить вам по миллиону, как и раньше. Я сделаю это при одном условии.

— Каком? — спросила она.

— При условии быть со мной абсолютно откровенной. Если вы сейчас же назовете всех руководителей и агентов секретной разведки назиров и задачи, которые они поручали вам, то я завтра же покончу со следователем и все по-прежнему останется только между нами, — предложил я.

Короткое молчание.

— Хорошо, я согласна. Пишите, я буду говорить.

В этот вечер я получил полный список всей бухарской агентуры, и из заданий, которые назиры давали этой агентуре, мне стало ясно, что вдохновителем восстания против бухарского правительства являются сами же члены этого правительства.

Теперь оставалось отправить Кацман куда-нибудь подальше, чтобы она не могла помешать нашей дальнейшей работе.

— Прекрасно. Дело в том, что следователь просил, чтобы вы уехали недели на две из Бухары, дабы он смог начисто, без всяких подозрений, уничтожить начатое против вас дело. Куда бы вы могли поехать на недельку? — спросил я, укладывая в карман полученные сведения.

— У меня тетка живет в Самарканде. Я могу поехать к ней, — ответила она.

— Так вот вам еще пять миллионов, и завтра же выезжайте в Самарканд. Отдохните там неделю-две, затем приедете, и будем продолжать работать, — закончил я, вставая.

Той же ночью я сидел в своей комнате отеля «Европа» и составлял обширную сводку на основании полученных материалов. Через открытый шкаф вошел Окотов.

— Ну, все кончено, — обратился я к нему. — Подпиши вот эту телеграмму и завтра можешь опять свободно расхаживать по городу.

И я рассказал ему мой последний разговор с Кацман.

— Я же тебе с самого начала говорил, что эта женщина окажется полезной, — смеясь, сказал Окотов, подписывая телеграмму, которая гласила: «Самарканд. Начальнику особого отдела ВЧК. Сегодня наблюдением нашего агента выезжает Самарканд Кацман София, повторяю, Кацман София. По прибытии немедленно арестуйте Кацман Софию, содержите до особого распоряжения. Окотов».

Дальше нам легче работать. Мы знаем, кто работает против нас и как. Мы теперь будем бить наверняка. Бухарская народная республика будет уничтожена. Люди, ее поддерживающие, будут арестованы и ликвидированы. Их места займут наши люди, и будет объявлена «социалистическая республика».