Откровение и закат

Георг Тракль

В книгу вошли избранные лирические произведения Георга Тракля, которые условно относят к «зрелому» периоду его творчества. Тексты подобраны таким образом, чтобы читатель смог получить целостное представление об уникальном мире его «потусторонних» откровений. В русском переводе впервые представлен «Драматический фрагмент», а также некоторые известные стихи поэта в ранних редакциях. В книгу включён раздел, иллюстрирующий сложности в интерпретации и «переводе» поэтического «Я» Г. Тракля.

«Явлен свет, что ветром погашен»

…трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит…

Ис.42:3

• Из посвящения Карла Крауса

Георгу Траклю

«Есть совершенные дети, которые созревают тогда, когда становится уже слишком поздно. С криком стыда они являются миру, травмированные только одним, первым и последним чувством: назад в твоё лоно, о мать, где было так хорошо».

^{Карл Краус (1874—1936) — австрийский писатель, с которым Георга Тракля связывали не только литературные интересы, но и чувство духовного единства. Благодаря Краусу Тракль получил возможность опубликоваться в престижном журнале «Факел».}

• Из телеграммы Георга Тракля

Карлу Краусу

«Благодарю Вас за миг болезненной просветлённости».

•••

«В контексте европейского эстетического движения конца XIX века в немецкой литературе наблюдалась проявление характерной поэтической интонации, которую Гофманнсталь³⁹ назвал состоянием предсуществования».

Альфред Допплер

Рождение

Geburt

Цепи гор: чернота, безмолвие, снег.

Красная из чащобы в долину устремляется травля;

О, мшистый взор лани.

Тишь материнская; в черном сумраке елей

Распростерты дремотные длани,

Когда на ущербе месяц холодный сияет.

О, человека рожденье. Трепещет в ночи

Родник голубой в расщелине скал;

Потрясенный, падший ангел зрит свое отраженье,

Пробуждается очертание Бледное в затворе глухом.

Две луны

Два ока сверкают окаменевшей старухи.

О горе, схватки и вопль Роженицы. Черным крылом

Ночь виски обвивает младенца,

Снег, что с пурпурного облака осыпается тихо.

•••

«Предсуществование… чувство счастья „быть наедине со всем, что живет“ есть „великолепное, но опасное состояние“. Великолепное, потому что духовный и физический мир воспринимаются как великое единство; опасное, потому что и мгновения отражения достаточно, чтобы упасть с этой высоты».

Альфред Допплер

Детство

Kindheit

Ягодный рай бузины. Безоблачно детство таилось

В лазурной пещере.

Теперь над тропинкой заброшенной,

Где дикие травы ржавея вздыхают,

Ветви свисают в раздумьях притихшие. Шепчутся листья,

Словно воды поют голубые в расщелине скал.

Нежны плачи дрозда. Приумолкший пастух

Солнце вдаль провожает, что по осеннему склону закатывается.

Голубое мгновенье — это проблеск души без остатка.

Проступает пугливая лань на опушке лесной

И покоятся с миром в долине

Колокольни старинные, деревушки угрюмые.

Всё смиренней теперь постигаешь промысел сумрачных лет,

Прохладу и осень келий пустынных;

И в священной лазури отдаётся со звоном светоносная поступь.

Тихо мается створка в окне приоткрытом; и слёз не сдержать

При виде погоста, на всхолмье ветшающего,

Поминаешь былое, преданья изустные; но, бывает, душа просветлеет нечаянно,

Вспоминая улыбку на лицах людей, дни весенние в сумрачном золоте.

•••

«По сути, можно выделить три образа, в которых формируется опыт предсуществования: образ ребенка, образ смерти и опыт сна. В детстве и смерти внутреннее и наружное, время и пространство представляют собой великое таинственное единство, в сновидениях противоположности жизни находятся в неустойчивом равновесии, и сохраняется возможность их нивелировать и погасить. Но то, что переживается в волшебный момент [вдохновения] и обретает форму стихотворения, — это не сами детство, смерть или сон, а всегда только их образы; воспоминание о прошлом, ожидание будущего и метаморфозы текущего содержания сознания».

Альфред Допплер

Из письма Г. Тракля

• 8 июля 1913 г.

г. Зальцбург

Людвигу фон Фикеру

«…Прилагаю к письму новую редакцию „Часословной песни“ — из полного мрака и отчаяния…» ^А.Б.®

•••

«<…> Предсуществование <…> означало „ожидаемое мировое владение“ юности, предвосхищаемое „состояние мудрости века“, в котором можно мечтательно постичь и представить всю совокупность мира».

«Опыт предсуществования характеризуется не только переживанием приступа экзальтации и волшебной целостностью созерцания, но также исподволь усугубляет чувство вины: „Если отчуждение от мира привело к экзистенциальному концу мира, то отчуждение от „я“ — к экзистенциальному суду над человечеством“. Развитие подобного опыта <…> приводит к серьезному творческому кризису <…> Георга Тракля».

Альфред Допплер

Часословная

Stundenlied

Темными взорами созерцают друг друга влюбленные,

Златокудрые, лучезарные. В стынущем мраке

Истосковавшиеся руки сплетаются в хрупких объятьях.

Пурпурно разорваны благословенных уста. В очах округлённых

Темное злато весны отражается после полудня,

Опушка лесная и чернота, тревоги вечерние в зелени;

Быть может, невыразимое птичье круженье, Нерожденного

Путь мимо мрачных селений, вдоль одинокого лета за летом,

А порою из голубизны угасающей проступает очертанье Отжившее.

Тихо шепчутся в поле колоски золотистые.

Жизнь сурова, и взлетают размашисто крестьянские косы стальные,

Плотник обтесывает бревна могучие.

Нарядилась пурпурно в осеннюю пору листва; монашеский дух

В дни веселья прогуливается; наливается гроздь виноградная,

И полон праздника воздух во дворах распахнувшихся.

Слаще дух пожелтевших плодов; тихо сиянье улыбки

Счастливого, музыка в погребке затенённом и танцы;

В сумерках сада шаги и затишье умершего Отрока.

•••

«Орфическая песня ранних стихов [Тракля] превращается в апокалиптическую песню; за преображением мира следует его разрушение. Или точнее: преображенный мир уже несет в себе семена отчуждения, маскировки и ужаса, которые в преображающем песнопении опосредованно предвещают приближающуюся катастрофу и надвигающийся суд над миром».

Альфред Допплер

В пути

Unterwegs

В час вечерний понесли в мертвецкую Странника;

Дух смольный витал; шёпоты красных платанов;

Взмахи галок сумрачно-тёмные; заступала стража на площади;

Солнце гасло скрываясь под простынёй исчернённой; неизбывно

Проживается в памяти этот вечер минувший.

В комнате рядом мелодия Шуберта льется: сестра исполняет сонату.

Бестревожно тонет улыбка её в обветшалом колодце,

Голубовато мерцающем в сумерках. О, как древен наш род!

Чей-то шепот в саду ещё не затих; кто-то оставил небесную твердь эту чёрную.

На комоде яблоки пахнут — дух ароматный разносится. Теплит бабушка свечку — горит золотая.

О, как осень печально нежна. С замираньем звенит наша поступь в стареющем парке

Под сенью деревьев высоких. Гиацинтовый лик полумрака как он строго взирает на нас.

Стопы твои ласкает родник голубой, алый покой твоих уст таинственно дышит,

Дремлет в них сумрак листвы, темное злато увядших подсолнухов.

Веки твои хмелея от мака, на челе моём грезят украдкой.

Нежный звон колокольный сердце до боли пронзает. Облаком синим

Лик твой нисходит осеняя меня в полумраке.

Песня звучит под гитару в далёком-далёком трактире,

Там где кусты бузины одичалые, день ноября из давнишнего прошлого,

Ступанье доверчивое по лестнице меркнущей, вид побуревших от времени бревен,

Окно нараспашку, в котором лишь сладость надежды осталась навеки —

Несказанно всё это, о Боже, отчего до глубин потрясенный, встаешь на колени.

О, эта ночь омрачённая. Пламя пурпурное

На моих угасает устах. Тишине отдаваясь, смолкает

Гармония струн одиноких в душе до краёв растревоженной.

Так смелей опьяняй эту голову хмелем — пусть катится в сточную яму.

•••

«Состояние, характерное для предрасположенности к творчеству, наполнено бесконечным повторением „уже пережитого“ или „впервые достигаемого“, между воспоминаниями и ожиданиями остается пустое настоящее, которое переживается как гнетущая бренность. Это чувство мимолетности пропитывает безвозвратно [прожитое] мгновение предсуществования мрачностью и тоской или обесценивает его через осознание упадка, разложения и страха: такова магия предсуществования, „царство слов, в котором присутствуют все вещи“ — разумеется, это присутствие оторвано от повседневной жизни, — оно неспособно „возносить каждое отдельное мгновение — тем более целую череду мгновений — в порыве восторга в Вечное“»

Альфред Допплер

De profundis

De profundis⁴⁰

Вот оно — сжатое поле, в которое плачами черными излились дожди.

Вот оно — бурое деревце, что одиноко в сторонке стоит.

Вот оно — беснование ветра, что рыщет вокруг опустевших лачуг.

Эта вечерня, как она скорбна.

За околицей где-то

Сиротинушка кроткая остатки колосьев ещё собирает.

В полумраке блаженно пасутся глаза её золотисто-округлые

О Женихе о Небесном её лоно тоскует.

По дороге домой

Набрели пастухи на плоть её на сладчайшую

Что истлела в колючем терновнике.

Я — тень вдалеке от угрюмых селений.

Из источника в роще

Испил я безгласие Господа.

Хладный металл на челе моём проступает,

Ищут сердце моё пауки.

Вот он — свет, что в устах моих гаснет.

Ночью я очутился на пустоши

Весь в нечистотах и среди звёздного праха.

В кущах орешника

Хрустальные ангелы вновь зазвенели.

•••

«Можно было бы сказать, что он [лирический герой] находится на грани отчаяния, но это отчаяние отмечено одной особенностью, которая является почти универсальной для поэзии Тракля — непосредственным соседством противоположностей, сменяющих друг друга с поразительной скоростью: изображений ужаса или психического расстройства, [с одной стороны], и изображений возвышенного, но зачастую горьковато-сладостного умиротворения, [с другой]. Такие словосочетания как „сладкий труп“ или „нечистоты и звёздная пыль“ иллюстрируют эту технику на уровне первичных элементов текста. Мы также наблюдаем подобную технику в чередовании целых фраз, таких как „Испил я / молчание Бога из источника в роще“ и „пауки ищут мое сердце“. И, более того, всё стихотворение оказывается обрамлённым контрастом между „чёрным дождём“ и „хрустальными ангелами“»

Роберт Фёрмидж

Псалом

Psalm («Es ist ein Licht…»)

• 2-я редакция

Посвящается Карлу Краусу

Явлен свет, что ветром погашен.

Явлен кабак на отшибе, откуда Подвыпивший выбрался после полудня.

Явлен выжженный виноградник, почерневший от нор переполненных пауками.

Явлен затвор, который они молоком убелили.

Умер Безумствующий. Явлен остров в южных морях,

Чтобы бога солнца приветствовать. Бьют барабаны.

В воинственном танце мужчины.

Гибки талии женщин в лианах и огненных маках,

Когда поёт океан. О наш потерянный рай.

Покинули нимфы леса золотые.

В могилу кладут Чужестранного. Следом мерцающий дождь проливается.

Отпрыск Пана в облике землекопа является,

Который до полудня спит беспробудно на асфальте расплавленном.

Явлены девочки во дворе в таких обветшалых от бедности платьицах что душа разрывается!

Явлены комнаты, по которым льётся соната аккордами.

Явлены тени, что перед ослепшим обнимаются зеркалом.

Идущие на поправку больные в окнах лечебницы греются.

Вверх по каналу белое судно кровавые язвы мора разносит.

Сестра чужестранная снова в зловещих грезах Кого-то является.

Покоясь в орешнике играет она с Его звёздами.

Студент, возможно — Двойник, подолгу за ней из окна наблюдает.

Прямо за ним Брат его мертвый стоит, а порою Он сходит по древней спирально изогнутой лестнице.

Очертанье Послушника юного в сумраке бурых каштанов бледнеет.

Cад ввечеру. По галерее собора мыши летучие мечутся.

Дети привратника оставили игры и злато небесное ищут.

Финал из аккордов квартета. Содрогаясь слепая малютка бежит по аллее,

А следом за ней вдоль стены ледяной тень её пробирается ощупью, в объятиях сказок и преданий святых.

Явлена лодка пустая, что под вечер по каналу чернеющему вниз устремляется.

Во мраке приюта старинного истлевают останки людские.

Мёртвые сироты у садовой ограды лежат.

Из серых затворов ангелы проступают с крыльями осквернёнными нечистотами.

Из под их век пожелтевших сыплются черви.

Соборная площадь мрачна и безмолвна, как в дни детства когда-то.

На серебристых подошвах прошедшие жизни прочь ускользают

И призраки проклятых сходят к вздыхающим водам.

Белый маг в гробнице своей играет со змеями.

Над Голгофой безмолвно отверзаются золотые очи Господни.

•••

«Подобно сновидениям стихи Тракля имеют внутреннюю согласованность, то есть [для них характерны] настроение и тон, а не логика. Все уровни проявления эмоций, все настроения и оттенки чувств объективируются в образы. Эти образы играют роль метафор, которые раскрывают сущность единого „я“ среди [проявлений] множественного „я“ поэта, а также придают особый настрой ситуации, в которой [каждая] компонента индивидуальности обнаруживает себя».

Лючия Гетси

«„Я“, испытывающее непосредственный опыт, и рефлексирующее „я“ несовместимы друг с другом, хотя принадлежат одному и тому же человеку. Это приводит к расщеплению сознания: „я“, которое ощущает природу во всем и себя во всей природе, постоянно выпадает „из этого высшего мира“ и встречает рефлексивное „я“ как двойника».

Альфред Допплер

«Мы слышим голос незнакомца в стихах Тракля на протяжении всей его творческой жизни».

Роберт Фёрмидж

Псалом

Psalm («Stille, als sänken Blinde…»)

Затишье; словно Слепец у осенней ограды долу припал,

Взмахи ворон ощущая висками гноящимися;

Золотое затишье осени; лик отца в мерцании солнечном

Ввечеру деревушка дряхлеющая чахнет в буром покое дубравы,

В кузнице молот стучит докрасна раскаленный, сердце бьющееся.

Затишье; девица прячет свой лик гиацинтовый в истонченных ладонях

Меж дрожащих подсолнухов. Онеменье и страх

Что в глазах стекленеющих переполняют комнату меркнущую,

Старушечье шарканье, проклятья пурпурного рта ещё долго витают во мраке.

Неразговорчивый вечер с вином. С нависающей балки под кровлей

Пал ночной мотылек, словно нимфа в голубоватом загробье уснувшая.

Во дворе забивают ягненочка, сладковатый дух крови

Наши лбы обволакивает, сумрак прохлады в источнике.

Горюет тоска умирающих астр, в ветре гласы златые.

В час когда ночь подступает, ты меня созерцаешь угасающим взором своим,

В синем покое щёки твои истлели до праха.

О как среди плевел неслышно пожар затухает, каменеет деревня в долине чернеющая

Словно с Голгофской горы голубой распятие пало,

И земля онемев исторгла своих мертвецов.

Вечерняя страна

Abendland

• 4-я редакция

Эльзе Ласкер-Шюлер

с почтением

1

Месяц — как если б видение Мёртвое

Вышло из синей пещеры,

И лепестков осыпается море

На скалистые тропы.

Серебристо рыдает Болезное

Над прудом вечереющим,

В черной лодке Влюблённые

Через смерть переправились.

А порою ступание Элиса

В роще звенит

Гиацинтовой

Вновь и вновь отдаваясь эхом в дубраве.

О эта призрачность Отрока

Хрустальной слезой сотворённая,

Тенью ночной.

Озаряют зигзаги молний

Виски его вечно прохладные,

Когда над холмом зеленеющим

Грохочут весенние грозы.

2

Как же тих этот лес полный зелени

Края родного,

Хрустальна волна

У развалин стены умирающая

И во сне мы слёзно излились;

Робкой поступью странствуют

Минуя терновые изгороди

В летний вечер Поющие

В покое святом

Виноградников дальних лучисто сияющих;

Тени отныне в холодной утробе

Ночной, орлы что скорбят.

Лунный луч заживляет так нежно

Пурпурные язвы тоски.

3

О вы громады городов

Из камня воздвигнутые

На равнинах!

Внимает онемев

Отверженный

Помутившимся челом

Ветрам, деревьям обнажённым на холме.

Вы реки всюду меркнущие!

Наводит жуткий страх

Заката зарево зловещее

В тучах шторма.

Вы к гибели идущие народы!

Бледная волна

Что разбивается о берег ночи,

Низвергнутые звёзды.

Страсти

Passion

• 3-я редакция

Когда Орфей серебрено перебирает струны,

В саду вечернем оплакивая Мертвенное,

Кто ты Отдохновенное под высотой дерев?

Плач расшевеливает трепетом камыш осенний,

Пруд голубой,

Под зеленеющими кронами предсмертно затихая

И следует за призраком сестры;

Темна любовь

Что одичалый род терзает,

День от него уносится на колеснице золотой.

Затишие ночное.

Во мраке ельника

Кровь свою смешали два волка,

Окаменев в объятьях; Нечто Золотое

Рассеянное облачко исчезло над мостком,

Терпенье и безмолвие из детства.

Вновь нежный труп является навстречу

У заводи тритоновой

В своих власах из гиацинта дремлющий.

Чело его холодное да размозжится, наконец!

Ибо извечно голубая Лань внимает —

Виденье Зрящее под меркнущими кронами —

Этим тропинкам в полутьме

Сон разомкнув взволнованно от благозвучья ночи,

Безумья нежного;

Или порою переборы струн звенят

Исполненные сумрачного восхищенья

У стоп холодных кающейся грешницы

В том граде, что окаменел.

Чистилище

Vorhölle

Вдоль осенних оград бродят тени выискивая

Звенящее злато на всхолмье

Закатные тучи пасущиеся

В тишине под платанами высохшими.

Это время омрачённые слёзы глотает,

Муки ада, когда переполнено сердце Сновидца

Пурпуром вечернего зарева,

Печалью града дымящегося;

За покойно Идущим золотая прохлада струится,

За Чужестранником — от самого кладбища —

Как если б следом в тени за ним труп истончённый ступал.

Трепетно стены из камня звенят;

Сад для сирот, пристанище мрачной лечебницы,

Алый в проливе корабль.

В грёзах люди встают истлевающие

И во мрак погружаются

А из чернеющих врат проступают

Ангелы с ликами хладными;

Голубизна, похоронный плач матерей.

Пронзая их долгие волосы катится

Колесо огнедышащее, круглый день

Скорбь земли бесконечная.

Попусту в кельях прохладных

Утварь ветшает, в синеву костяными ручонками

Ощупью тянется к сказке

Детство отверженное,

Крыса отъевшаяся дверь прогрызает и ларь,

Сердце

В тишине снеговой цепенеет.

Эхом во мраке прогнившем разносятся

Проклятья пурпурные голода,

Мечи почерневшие лжи,

Словно врата из железа со скрежетом где-то захлопнулись.

К Люциферу

An Luzifer*

• 3-я редакция

Духу предай своё пламя, отчаянье жгучее;

Воздыхая голова подымается к полночи,

На всхолмье весны зеленеющей; где кровью когда-то

Изошел кроткий Агнец, что скорбь претерпел

Глубочайшую; но следует Тёмный за призраком

Зла, или же влажные крылья он расправляет

К золотому нимбу солнечному и содрогается

От колокольного звона грудь его болью истерзанная,

Упование дикое; мрак низвержения пламенного.

* ^{Люцифер, «Несущий Свет», является фигурой особенно важной в творчестве Тракля.}

Карл Краус

Karl Kraus

Убелённый первостоятель истины,

В хрустальный голос которого вдунул своё ледяное дыхание Бог,

Маг во гневе,

Чья голубая кираса звенит под пылающей ризой воителя.

Тёплый ветер

Föhn*

Плач на ветру ослепленный, лунные зимние дни,

Детство, робкий шаг замирает у чернеющей изгороди,

Звон протяжный к вечерне.

Поседевшая ночь неслышно приходит и медленно

Превращает боль и мучения каменной жизни

В пурпурные грёзы,

Чтобы снова и снова терновое жало пронзало гниющую плоть.

В полудреме душа растревоженная вздох из глуби своей испускает,

Тяжко ветер в древесных разломах гудит,

И плывёт видение скорбное матери

Колыхаясь от плача по лесу пустынному

Онемелой печали; ночь за ночью

Потоки из слёз, воспламенения ангельского.

Разбиваются детские мощи о голую стену: в серебряный прах.

* ^{Фён — тёплый сухой ветер, часто дующий в северных долинах Альп.}

•••

«В лирике Тракля очень мало реальных людей, а в его более поздних стихах их нет и вовсе. Есть только очертания, фигуры, скелеты, фантомы и те, кто еще не родился. Эти проявления, как правило, находятся в движении — когда движение прекращается, происходит не просто потеря спокойствия, но порождаются состояния внезапного ужаса, страха или отчаяния. Это диалектическое движение или ритм в смене образов и есть именно то, что придаёт единство стихам Тракля как внутри самих себя, так и по отношению друг к другу».

Лючия Гетси

Аниф

Anif*

Память: чайка, парящая выше небес омраченных

Той тоски что исполнена Мужественного.

Тихо под сенью осеннего ясеня ты обитаешь,

В холм погребенный измерения праведного;

Снова нисходишь по водам реки зеленеющей,

Как заслышится вечер,

Пение любящее; тёмная лань здесь навстречу ступает доверчивая,

Человек в сиянии розовом. Голубым напоенный предчувствием,

Челом ворошишь листву умирающую,

И матери лик воскрешается строгий;

О, как к потаенному в сумраке всё приникает;

Суровые кельи, убранство и утварь истлевшая

Древних.

Здесь до самых глубин сокрушается сердце Пришельца.

О, предначертания эти и звёзды.

Вина так безмерна Рожденного. О горе, этот озноб золотой, содрогания

Смерти,

Когда в грезах тоскует душа о свежайшем рассвете.

Неумолчно в ветвях сиротливых плачет птица ночная

Над поступью Лунного,

У самой околицы ветер поет ледяной.

*^{Аниф — замок в окрестностях Зальцбурга}

Семипсалмие смерти

Siebengesang des Todes⁴¹

Голубоватая брезжит весна; меж тянущих соки дерев

Бредет Потаенное сквозь вечер к закату,

Внимая щемящему плачу дрозда.

В молчании ночь проступает, кровоточащая лань,

Что никнет к холму с замиранием.

В воздухе влажном ветви яблонь цветущих трепещут,

В серебре обретает свободу все что сплелось,

Предсмертно из очей этой ночи взирая; падучие звёзды;

Сладостный с детства псалом.

Стал ступать ещё призрачней черной чащобой Сновидящий,

И в долине взыграл родник голубой,

Чтобы Иной побледневшие веки неслышно приподнял

Над своим белоснежным лицом;

А луна изгоняет красного зверя

Из его обиталища;

И рыдания смутные женщин в смертных вырвались стонах.

Ещё лучезарней к звезде своей длани вознес

Убеленный Пришелец,

Дом разрушенный в прах безмолвно покинуло Мертвое.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

39

Гуго фон Гофмансталь (1874 1929) — австрийский писатель, поэт, драматург, яркий представитель течения символизма в европейской литературе конца XIX века — начала XX века

40

De profundis (лат.) — «Из глубины…» (имеется в виду «скорби, отчаянья») — начало 130-го Псалма.

41

Философ Мартин Хайдеггер хотя и допустил возможность «диалога между мышлением и поэзией», на примере этого стихотворения согласился с тем, что когда мы слушаем Тракля, надо «расстаться со всякой претензией на непосредственное понимание» его поэзии. (Цитата из доклада Мартина Хайдеггера «Время и бытие» дана в переводе В. Бибихина).