Космическая чума

Георг Оливер Смит

4

Следующие шесть недель я провел в глубокой депрессии. В конце четвертой недели я получил маленькую картонную коробку, содержавшую кое-какие мои личные вещи, оставленные в квартире Катарины. Мужчина не может встречаться неделями со своей девушкой, не забывая каких-нибудь вещей вроде зажигалки, галстучной булавки, каких-то бумажек, писем, книг и всякого хлама из нужных и ненужных предметов, которые дороги нам по той или иной причине. Получить такую посылку — все равно, что заново пережить сильнейшее потрясение, и это выбило меня из колеи дня на три-четыре.

Потом, к концу шестой недели мне принесли открытку от доктора Торндайка. На ней была стереолитография какого-то вида Иеллоунстоунского заповедника, но не всемирно известного Великого Нагромождения, а нечто более прозаическое.

На обороте было какое-то загробное послание:

«Стив, я как раз провел исследования на той дороге, справа от места катастрофы. Это напомнило мне твой случай, и я решил написать, так как мне интересно, как ты выпутался из той передряги. Через пару недель я буду в Медцентре, напиши мне туда. Джим Торндайк».

Я перевернул открытку и критически ее осмотрел. И до меня дошло. У обочины стоял высокий размалеванный сварной штандарт. Тот самый дорожный знак, что стоял на моем роковом хайвэе.

Я сидел, рассматривая через увеличительное стекло возвышавшийся у обочины дорожный знак. Его стереоизображение, казалось, было живым и реальным. Оно вернуло меня к тому мигу, когда Катарина прильнула к моему плечу, волнуя своим теплом и желанием.

Это тоже выбило меня из колеи на несколько дней.

Прошел еще месяц. Наконец, я тихо-мирно вышел из своей скорлупы и теперь чувствовал, что смогу прогуляться в бар, не боясь, что все остальные люди вокруг будут показывать на меня пальцем. Я порвал со всеми прежними приятелями, и за прошедшие недели не завел новых. Я все больше и больше жаждал поговорить с людьми и встретить знакомых.

Несчастный случай уже не казался чем-то ужасным. Жизнь повторяется исключительно редко. Катарина зала свое место в моей жизни. Я помнил тепло ее рук и поцелуев перед той злосчастной поездкой, и мой разум, особенно под градусом, откалывал со мной различные фокусы. Не раз во сне мне чудилась Катарина. Но когда она приходила в мои объятия, это оказывалась Мариан — загорелая, с искрящимися голубыми глазами и живым трепетным телом.

И я ничего не мог с этим поделать. Я знал, что попроси Мариан Харрисон о свидании, я вконец запутаюсь в своих чувствах. А потом, если вернется Катарина, я окажусь между двух огней.

Я просыпался и называл себя отъявленным дураком. Я и видел Мариан всего-то пятнадцать минут, да и то в компании ее брата.

Но, по-видимому, этот сон оставил свое жало и однажды утром я очнулся в долгих и нескончаемых дебатах между сознанием и его подкоркой. В тот же миг я решил, что мне необходимо опять прошвырнуться роковым хайвэем и нанести визит на ферму Харрисонов. Я тешил свое ничтожное, замшелое сознание, говоря себе, что делаю это только потому, что не успел высказать своей признательности Харрисону-старшему, но где-то подсознательно был уверен, что, не окажись отца дома и присутствуй дочь, я побывал бы на ферме с неменьшим удовольствием.

Но мою подкорку ожидал удар в спину. Тем же утром, в девять часов, позвонили в дверь, и, когда я вышел на порог, столкнулся нос к носу с двумя джентльменами с золотыми значками в кожаных удостоверениях, лежащих в карманах их курток.

Я открыл дверь, так как не мог изображать свое отсутствие перед командой из эспера и телепата. Оба знали, что я на месте.

— Мистер Корнелл, не будем терять времени. Мы хотели бы знать, откуда вы знакомы с доктором Торндайком.

Я не стал хлопать глазами от такой фамильярности. Это стандартный прием, когда расследование проводит эспер-телепатическая команда. Телепат знал обо мне все, включая то, что я прощупал их бумажники и удостоверения личности, значки и серийные номера маленьких автоматических пистолетов, которые они носили. Смысл был в том, чтобы задать главный вопрос сразу и в упор, чтобы некогда было придумывать уклончивые ответы. Все, что я знал о Торндайке, было довольно отрывочно, но не стоило это скрывать. И я дал им узнать все.

«Это все, — подумал я. — Но почему вы о нем спрашиваете?»

Телепатическая половина команды ответила:

— Естественно, мы не стали бы отвечать, мистер Корнелл, пока вы не произнесете все вслух. Но мы все равно не ответим, будь вы даже телепатом. Для ясности, вы последний человек, получивший какие-либо известия от доктора Торндайка.

— Я?

Открытка. Она была последним звеном, связывающим Торндайка с внешним миром. Потом он исчез.

— Но…

— Торндайк должен был прибыть в Медицинский центр в Марион, штат Индиана, три недели назад. Мы хорошо изучили все его скитания до последнего пункта в Иеллоустоунском заповеднике. Там следы оборвались. Он позвонил в маленький отель, забронировал номер, и как в воду канул. Теперь, мистер Корнелл, разрешите взглянуть на открытку.

— Конечно, — я подал ее. Эспер поднес ее к окну и взглянул на нее при свете. Когда он сделал это, я встал рядом, и вместе мы прощупывали ее до тех пор, пока ее края не начали загибаться. Но если там и был какой-нибудь шифр, тайнопись, какой-то скрытый смысл или послание, я ничего не заметил.

Я умываю руки. Я не следователь. Но я знаю, что Торндайк был хорошо знаком с моей глубиной восприятия, и не стал бы что-то далеко от меня прятать.

Наконец эспер покачал головой и протянул мне открытку:

— Никаких следов.

Телепат кивнул. Он взглянул на меня и улыбнулся — как-то кисло и натянуто:

— Мы, естественно, заинтересовались вами, мистер Корнелл. Кажется, это уже второе исчезновение. И вы ничего не знаете.

— Понимаю, — проговорил я медленно. Вновь в моей голове всплыли загадки, круг за кругом, назад к мерцающей дороге и недавней аварии.

— Наверное, мы еще вернемся, мистер Корнелл. Вы не против?

— Слушайте, — сказал я довольно грубо, — если эта чехарда кончится, я буду самым счастливым человеком на планете. Может я смогу чем-нибудь помочь, только дайте знать.

После этого они ушли. Я все еще не оставлял надежду навестить ферму Харрисонов. Еще одна дикая гусиная охота, но я чувствовал — где-то там зарыта собака. Честные люди, здоровые и вполне счастливые, с большими видами на будущее, никогда не исчезают, не оставив после себя следов.

Я не позволил своему восприятию задержаться на знаке, мимо которого проезжал, настолько, чтобы это стало опасным. И все же, к своему удивлению, заметил, что кто-то удосужился починить сломанную стойку. Кто-то, наверное, занялся самоусовершенствованием. Поломка была такой незначительной, как в случае с заполненной окурками пепельницей.

Потом я заметил еще некоторые перемены, внесенные временем.

Выжженное пятно затянулось высокой сорной травой. Сук дерева, нависавший над местом катастрофы, на который подвешивали блок и полиспаст, потерял былую черноту. Блок убрали.

«Дайте год, — подумал я, — и единственным напоминанием о катастрофе останется только рубец в моем мозгу, а потом и он исчезнет».

Я вернулся к дороге, покрутился по проселку и выскочил прямо напротив большого приземистого дома.

Он выглядел холодным и неуютным. Лужайка перед крыльцом сильно заросла, а на веранде валялось несколько клочков бумаги. Венецианские ставни были закрыты и плотно пригнаны. Поскольку сейчас было лето, закрытые окна и запертые двери, неважно, стояли противомоскитные сетки или нет, говорили об отсутствии хозяев. Харрисоны съехали.

Еще одно исчезновение?

Я быстро развернулся, помчался в ближайший городок и зашел на почту.

— Я ищу семейство Харрисонов, — сообщил я человеку за стойкой.

— А, они уехали несколько недель назад.

— Уехали? — спросил я бесцветным голосом.

Клерк кивнул. Затем он наклонился ко мне и прошептал конфиденциально:

— Прошел слух, что девочка подхватила космическую чуму.

— Мекстромову болезнь? — ляпнул я.

Клерк взглянул на меня, будто я скверно выругался.

— Она была славная девушка, — сказал я нежно.

Он пошел за какими-то документами. Я старался проследить его, прощупать, но бумаги оказались в маленькой мертвой зоне в самом конце здания. Я проклял весь белый свет, хотя и ожидал, что дела будут находиться в мертвой зоне. Как только открылся институт Райна, правительство прочесало весь округ на предмет мертвых зон для хранения секретных и личных бумаг. Разразился и крупный скандал со стороны бизнесменов, высшего общества и всякого отребья вкупе с правительством в защиту законных прав личной тайны.

Он вернулся с виноватым видом.

— Они заставили закрыть адрес, — сказал он.

Я испытал желание выложить перед ним двадцатку, и потом одним глазком, как в добром старом романе, взглянуть на секретные бумаги, но понял, что это не сработает. Из-за Райна взятки должностным лицам стали невозможными. Так что мне пришлось изображать страшное разочарование.

— Это чрезвычайно важно. Я сказал, что это дело жизни и смерти.

— Простите. Но закрытый адрес — это закрытый адрес. И ничего не поделаешь. Если вам надо с ними связаться, отправьте письмо. Если они соблаговолят ответить, то свяжутся с вами сами.

— Возможно, чуть позже я вернусь, — сказал я. — Отправлю письмо прямо отсюда.

Он склонился над конторкой, я кивнул и вышел.

Размышляя, я проехал назад, к бывшей ферме Харрисонов. Удивительно! Насколько я знаю, люди никогда не бегут куда глаза глядят, подцепив Мекстромову болезнь. Почему-то мысль о том, что Мариан Харрисон тихо увянет и умрет, или, быть может, безбоязненно уйдет из жизни, полностью игнорировалась моим сознанием, за исключением редких вспышек ледяного ужаса.

Я вновь подъехал к дому и остановился напротив веранды. Я хорошо знал, почему там оказался. Мне хотелось побродить по нему и осмотреть, прежде чем вернуться на почту и написать письмо или открытку.

Со двора дом был заперт на старинный задвижной засов, который открывался так называемым «Е»-образным ключом. Я пожал плечами и, умаслив свою совесть, нашел кусок стальной проволоки. Щелкнув замком, будто его вовсе не было, и прощупав дверь, я поднял два простейших сигнализатора и отодвинул засов так быстро, словно пользовался настоящим ключом.

Это было не бегство и не исчезновение. В каждой из четырнадцати комнат виднелись безошибочные следы продуманных сборов. Ненужный хлам валялся вместе с обрывками упаковочных материалов, рассыпанным набором коротких гвоздей, полузаконченным, но так и не понадобившимся ящиком, набитым старой одеждой.

Я обошел все комнаты, но ничего не нашел. Я медленно бродил по дому, позволив своему восприятию блуждать от точки к точке. Я пробовал прощупать место во времени, но все было впустую. У меня не хватало восприятия.

Я уловил лишь один отклик. В одной из верхних спален. Но остановившись в комнате Мариан, я вновь начал сомневаться в моих ощущениях. С эсперами такое случалось. Скорее всего я уловил запах смерти.

Тогда я вдруг понял, что все стало на свои места. Ощущаемая эспером Карта Мира выглядит наподобие испещренного неба, с чистыми прогалинами и туманными пятнами, мчащимися по небу в полном беспорядке. Испещренное небо, за исключением пси-модели, обычно не менялось. Но этот дом находился в темной, почти мертвой зоне. Теперь это стало совершенно ясно.

Я оставил дом и прошел в громадную комбинацию из сарая и гаража. Она оставила у меня то же чувство неудовлетворенности, что и дом. Филипп Харрисон, или кто-то еще, должно быть, держал здесь мастерскую. Я нашел верстак и небольшой столик с отверстиями для болтов, масляными пятнами и другими следами, говорящими о том, что здесь стоял один из тех больших, комбинированных деревообрабатывающих станков, с циркулярной пилой, дрелью, токарным станком, рубанком и еще всякой всячиной. Там валялось также немного металлолома, но никаких столярных поделок.

Я не знаю, почему там задержался, копаясь в этом брошенном хламе. Может, я предчувствовал, что узнаю что-то, что ускользнуло от моей интуиции. Я стоял в недоумении, соображая, что меня здесь держит.

Я лениво наклонился, поднял с пола кусочек металла и нервно ощупал его руками. Потом огляделся вокруг, но ничего интересного не увидел. Я тщательно прощупал весь гараж, но все хлопоты свелись к нулю. Наконец, изрядно разозлившись на себя, я вышел наружу.

Время от времени с каждым случается что-то подобное. На обратном пути к машине, погруженный в круговорот мыслей, планов, вопросов и идей, я так ничего и не вспомнил. Возможно, я бы промчался весь путь до дома, погрузившись в этот вихрь, но меня выбило из колеи то, что я не смог завести машину. Оказалось, сунул в гнездо зажигания вместо ключа тот кусочек металла. Конечно, он не подошел.

Я улыбнулся. Железка остудила голову. Я бросил обломок металла в траву, вставил ключ в замок зажигания и…

И тут же рванулся за этой железкой обратно…

Маленький кусочек металла, найденный на полу в покинутой столярне, был отсутствующей стойкой дорожного знака, когда я с Катариной, разбился на машине.

Я поехал по хайвэю и остановился около одного из знаков. Я прощупал его, сравнивая свое восприятие с внешним видом. Так и есть!

Этот обломок металла, полдюйма длиной и в четверть дюйма диаметром, с чуть шероховатыми, зазубренными краями, был идентичен по размерам и форме сломанной перекладине знака!

Затем я заметил кое-что еще. Тройной орнамент в середине не был тем же самым, как я его помнил. Я достал из кармана открытку Торндайка, посмотрел на стереофото. Я сравнил картинку с реальной вещью передо мной и понял, что был прав.

Трилистник был заменен на флерде-лиз, значок бойскаутского новобранца — фигуру, которую они использовали для обозначения северного полюса на компасе. Основание трилистника было шире, чем обычно на эмблемах и почти таким же широким, как верхушка. При сравнении сразу становилась видна разница между ними, один был повернут набок, а второй — вверх ногами. Видно, сначала предполагалось, что большие лепестки будут смотреть вверх. Если так, то те знаки, что стояли сейчас вдоль дороги недалеко от Иеллоунстоунского заповедника, были повернуты набок, в то время как на моем хайвэе — вверх ногами.

Последнее, что я сделал, выворачивая на хайвэй — это еще раз прощупал эту конструкцию. Я закрыл сам знак, позволив моему восприятию скользнуть вдоль перекладины, а потом — по диску, на котором крепились перекладины трилистников.

Но это еще ничего не значит. Он так задуман, как говорится. Если бы поинтересовались моим профессиональным мнением, я бы отметил, что круг хорошо вписывается в остальной орнамент и представляет собой продуманную композицию, никак не предназначенную специально для того, чтобы вертеть эмблему как заблагорассудится.

Собственно, если бы не эта сломанная перекладина, найденная мной на полу гаража Харрисонов, мне бы никогда, и за миллион лет, не пришло бы в голову, что эти дорожные знаки значат нечто большее.

На почте я написал письмо Филиппу Харрисону.

«Дорогой Фил!

Сегодня заезжал к вам домой и был очень огорчен, узнав, что вы съехали. Я бы хотел вновь связаться с вами. Если не возражаете, сообщите, пожалуйста, ваш нынешний адрес. Если вы желаете, я сохраню его в тайне, или отвечу через почту, до востребования. Вот что меня заинтриговало: вы знаете, что ваш дом лишился своей мертвой зоны? Подготовленному эсперу-медиуму обнаружить это ничего не стоит. Вы когда-нибудь слышали о пси-модельных изменениях?

Да. И еще: кто-то сменил тот дорожный знак со сломанной перекладиной. Вы, должно быть, здорово постарались, чтобы не выбить те странные завитки в середине. Я нашел выбитую перекладину на полу вашего гаража, если, конечно, вы хотели взять ее на память, как сувенир для любимой девушки.

Пожалуйста, дайте знать, как идут ваши дела. Ходят слухи, что Мариан подхватила Мекстромову болезнь. Простите, что затрагиваю деликатный вопрос, но, думаю, что делаю это только потому, что готов помочь, чем только смогу. Собственно, не важно, как вы это воспримите, но я, все-таки, обязан вам своей жизнью.

Это тот долг, который я не в силах забыть.

Искренне признателен,

Стив Корнелл».