Нелепая и смешная жизнь капитана К. Офицера без имени

Генрих Оккервиль, 2022

Книга о фантастических похождениях знаменитого безымянного Капитана К., проживавшего в Петербурге на рубеже 19-го и 20-го столетий. Капитан К. – лейб-гвардеец, безрассудный храбрец и любовник, обладатель баснословно дорогого янтарного мундира с алмазными пуговицами. Одно только его появление на улицах превращалось в праздник, а иногда – в настоящую катастрофу. Умудрялся попадать в самые нелепые передряги, из которых, однако, почти всегда выходил с честью. Капитан К. – свидетель и очевидец множества исторических событий, великосветских раутов и народных потрясений. Его наблюдения порою неожиданны и парадоксальны. Был лично знаком с государем. Однако, в какой-то момент Капитан К. страстно влюбился в государыню, из-за чего его жизнь и вся его блестящая карьера подверглись смертельной опасности. Данная книга – собрание дневников и записей самого Капитана К., собранных по крупицам его друзьями и знакомыми. Книга публикуется с авторской орфографией и знаками препинания.

Отрывок первый

Наполнив благоуханный рот новогодними конфетами и мандаринами, в казарму входит майор Дарлингтон. Я обожаю и боюсь его, вдруг это наш грядущий государь. Как знать. Он же не будет нас мучать и лупить без лишней на то необходимости? Вот все на это и надеются и уповают. Ну может быть, я не вполне уверен. Солдаты смотрят на него подобострастно. Вслед за ним проходит парадом вереница сказочных людей и величественных добродушных существ, которые окружают меня с самого раннего детства. Наперсники и наперсницы невинных игр и устремлений. Сколько себя помню, мы вечно барахтались в грязи, визжали, катались на метро? Ну уж нет конечно. Не катались. Некогда. Вячеслав Самсонович, последний персицкий слон, Михайлопотапыч, страдалец за оскорбленное отечество, Лизаветпетровна, ветреная огнеподобная богиня Департамента морских и небесных коммуникаций, фельшер кукушкин, премудрая кладезь витаминная, неотступный лекарь души и плоти моей, да и еще и еще и еще. Ну и ты, канареечка моя, алмазный призрак сырых александрийских лугов, государыня сердца моего. Днем и ночью тебя стерегут злые и свирепые бутошники, и государь не спускает с тебя красных и воспаленных от восторга и страшных ночей глаз. Лишь на несколько мгновений он отпадает, отвлекается, отворачивается и немного отлучается, чтобы прильнуть к дальнобойному и всезнающему подзорному просветленному телескопу и посмотреть, как там флот. Флот в полном порядке, он в свою очередь разворачивается, перемещается, расправляет белоснежные и белокрылые паруса и раздвигает могучие дымы. Флот наш застилает горизонт, орудия палят, господи, как красиво. Ну что тут еще скажешь.

Флейта и вьюга, вьюга и барабан. Смотрю в окно. Солдат миллионы. Экая ведь силища! Думаю: «надобно сей же час идти к майору и, взявшись за руки, вести солдат на…» Но только вот куда же их вести? Против мороза? Против вьюги? Мы сами как снег и вьюга.

Майор, обдумав это, дожевывая предпоследний мандарин и потирая мокрые руки, говорит мне: «ну что, капитан, надумал? Вспомни, что ты давеча говорил государыне. Я (ну то есть он) все сохраню в глубочайшей тайне».

Да ничего я такого не говорил, голубчик. Никому. Никому. Никому. Между нами не было ничего плохого, запретного или упаси боже отвратительного. Мы не шли супротив природы и здравого смысла. Так, пустяки и больше ничего. И вообще мы были как невинные бестолковые ангелы. Между ангелами ничего дурного и предосудительного быть по определению не может. Просто немое обожание и взаимное небесное восхищение.

И притяжение. Притяжение. Восторг.

Говорю ему: «Дружище! вспомни, как мы с тобой, нагие и голодные, колобродили по Серному острову!» В поисках счастья. Было дело. Но майор ничегошеньки не помнит, бог наказал его, треснув дубиной по голове. Майор обещает навести справки и уходит восвояси. Говорит мне: «капитан, безымянная скотина, ты словно слепой дождевой червь».

Ну да я червь и есть.

Ничего странного, что такой нелепый и смешной великанище, как Вячеслав Самсонович заглядывает ко мне на полночную чашечку чая. Он идет бредет ко мне на далекую Батискафную улицу, где я располагаю скромным жилищем об одном этаже на погребах, где с незапамятных времен хранится скромный запас ренских вин, плюс древесные антресоли. Вячеслав Самсонович аккуратно огибает выгребные и угольные ямы, вообще он очень ловкий и деликатный. Хотя топот и чавкание его безразмерных сапожищ слышен и на 2-й Батискафной и даже на 3-й. «Чмок… чмок… чмок…» «Стой кто идет!» — всполошится какой-нибудь осоловелый бутошник ну да Вячеслав Самсонович знай прет себе напролом. Хрустнет что-то там под подошвой, круглой и страшной, как блин, а ему и дела нет, такой уж он увалень. И вот он тут. У тебя, друг, слишком низкие двери. Я разумею язык животных и птиц, и между нами нет никаких недомолвок и перегородок. Рыбы в Ждановке и Гренадерке сообщают мне сумасшедшие волшебные сказки и печальные последние новости, и мокроокие рыжеволосые речные девы шепчут мне слова быстротечной любви. Жаль Вячеслав Самсонович утоп недавно в Обводном канале, неаккуратно сиганув с моста, имени какового я все равно не упомню, сколько бы еще пользы он принес отечеству.

Его ножищи как сковородки. Мои же развеваются свободно по ветру. Они несут меня… господи, надеюсь, они несут меня в правильном направлении, иначе зачем бы я на белом свете существую.

Говорю солдатам: «Вы ни в чем не виноваты. Просто мы — подопытное стекло в руках господа». Они застыли, завороженные.

Где-то там, на высоком холме, стоит и возвышается твой фантастический пряничный терем, выложенный слюдой и червонными леденцами, и полчища любопытных головоногих лягушек забираются и прут через островерхое высокое окно прямо в твою белоснежную накрахмаленную кроватку. Как я хотел бы быть на их месте.

В младенчестве меня записали в лейб-гренадеры. В пять лет я уже командовал полком. В шесть — странствовал по Серному острову ну и еще вдоль по Офицерскому переулку, в поисках пропитания и воинской доблести, и где я заблудился, растерял всех вверенных мне солдат и остатки своего честного имени. А кроме того саблю, пуговицы и всю прочую дребедень и амуницию. Где они теперь? О дальнейшем и вспоминать особо не хочется, но неугомонный майор Дарлингтон требует подробностей. Изложи, говорит, на бумаге. Что ж, изволь голубчик.

Изволь.

Солдатам я вроде как бог, но для тебя, небесная алмазная канареечка, и только до тебя, я червь, червь и всегда ведь будет так. Я буду свиваться в колечки, крендельки и сердечки возле благоуханных ног твоих. Возле твоих хрустальных и шелковых туфелек. И пусть государь рассматривает меня в свой дурацкий дальнобойный оптический телескоп, если пожелает. Пусть посылает на мою бедную голову громы и молнии, угрозы и проклятья, а я буду терпеливо терпеть.

Да и что во мне такого божественного? Виду я довольно устрашающего, рука моя отягощена трехпудовой саблей, пояс увешан гранатами и бомбами, мундир застегнут на сотни тысяч янтарных пуговиц и крючочков. Я половину дня провожу, расстегивая и застегивая их. Потом в изнеможении падаю на кровать. Одним словом, обычный офицер лейб-гвардии, каковых миллионы.

Майор Дарлингтон говорит наш мир состоит из миллиона хрустальных осколков.

С чего он взял, спрашивается. Фельшер кукушкин говорил наш мир это любовь.

Пусть государь сотрясает половину земного шара, верховодит солнечными лучами, сплетая из них хитроумные морские узоры, командует осенними ливнями и февральским снегом, а я буду повелевать твоим крохотным сердечком, размером с маковое зернышко, разжемчужная моя канареечка.

Майор Дарлингтон говорит мне «капитан, мандариновый сок жжет мои (ну то есть его) руки. Да и холод, знаешь ли, собачий. Они обе вдруг обе потрескались от мандарин и мороза». Ну, морозы в этом году какие-то жуткие, за что, господи, нам все это. Рельсы вдруг все полопались, паровозные трубы полопались, и с подвозом съедобного провианту возникли объективные и непреодолимые трудности. В чем мы спрашивается провинились? И спросить-то ведь некого. Существо и мудрость божия всегда были и остаются вне нашего понимания.

Вот что надо немедленно сообщить солдатам, чтобы они лишний раз не дергались.

В нашей власти мандарины, любовь, и может быть елисеевский магазин, если есть в распоряжении наличные карманные средства. Рука спускается в карман и гремит там всяким досужим мусором, пробуя откопать хоть какую-то внятную сумму. В кассу меня давно уже не пускают. Хрустальные люстры сияют во мраке, мед и птичье молоко текут через отверстые окна. Но все мимо, мимо, мимо. Куда-то в пустоту и во мрак.

Майор Дарлингтон говорит «если ты утопил пьяным образом казенную амуницию в Ждановке, то вот и ныряй за ней туда же». Майор, дружище, ну я же не рыба и не светлоокая водяная дева. Да и почему именно в Ждановке. Может быть, в Пряжке, в Прачке, или вот в Гренадерке. Ты бывал когда-нибудь на Гренадерке, дружище майор? Ты сомневаешься в ее существовании? Ну и напрасно. Она существует и булькает помимо твоей воли. Вытекает невесть откуда и впадает в тартарары, впрочем, как и все остальное вокруг. Она журчит у самого крылечка моего уединенного дома, успокаивая и баюкая меня, когда больше некому. Да и мало ли чудесных рек и речушек в нашем славном городе. Он преисполнен водоемов, как сердце любовью. Причем тут Ждановка. Причем тут Гренадерка. Думать надо.

Майор удаляется.

Пока майор бродит и собирается с мыслями, солдаты толпятся вокруг и беззастенчиво любуются мною.

Майор Дарлингтон, снова здесь, прожевывая последние огненные мандарины, восклицает «ну, капитан, ну, засранец, расскажи, кто ты есть таков, на самом-то деле, доложи государю». Ему и самому жуть как интересно.

Господи… ну мне нечего особо так докладывать. Хотя вот, если угодно. Моя жизнь настолько беспорядочна, нелепа, неумела и неугодна, что ее стыдно даже изложить на бумаге. Честное слово. Мне сразу же поотрубают руки, ноги и язык, а потом выставят для поругания на Сенной площади, а сама бумага тут же сгорит на месте. И останется один лишь пепел. Ну а там что разберешь.

Говорит «изложи все как есть изящным и неторопливым языком, с запятыми или же без оных, присущим от рождения любому офицеру лейб-гвардии». Что ж, рассказываю языком сбивчивым, но зато правдивым.

Вот тебе, голубчик майор, кратчайший путь в заоблачное царство. Запоминай, если сможешь. Тут будет изложен подробнейшим образом весь хитроумный маршрут.

Майор интересуется где мол, такое царство-государство и граничит ли оно с нашим сладчайшим отечеством. Еще как, отвечаю, граничит. Еще как. Оно в шаге от тебя, голубчик майор. Просто сделай его.

Майор размышляет некоторое время, а потом делает шаг вперед. Ну вот и молодец. Ну, дружище, слушай же. Вот отправная точка.