Дневник

Генри Хопоу, 2022

Это не литературное произведение и не результат моего творчества.Это дневник маленького мальчика, который мне довелось найти.Я надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к тому, что моя совесть позволила его прочитать.Надеюсь, после прочтения вы поймете, отчего мне пришлось его перепечатать и выставить всеобщему обозрению.Повторюсь: мне пришлось.

ИЛЬЯ

Привет. Вот и настал тот день, в который мне захотелось тебя раскрыть. Такого… всего симпатичного. В твердой голубой обложке, с моим именем на ней. Хоть ты мне и понравился с первого взгляда, я все равно не могу понять, для чего ты мне нужен. Особенно непонятно, для чего родители подарили мне тебя. Чтобы рисовать? Писать (что я сейчас и делаю)? Может быть, чтобы?.. Для чего? Ты совершено был мне не нужен, да и сейчас от тебя никакой пользы… Хотя нет, польза в тебе — 96 страниц, одну из которых я уже вырвал, одну использовал по назначению. Так что тебе еще повезло, что ты достался именно мне, а не какому-нибудь моему однокласснику, коих больше тридцати. Все они сделали бы из тебя почти сотню самолетиков… Даже не они — их родители. Сами-то они ни на что не способны. Они только еще учатся держать шариковую ручку в руках и выводить каракули в твоих собратьях. «А, а, Б, б». Ну ты понял. Алфавит и другая ерунда, которую, как по мне, каждый должен знать и уметь делать сразу после рождения.

Как тебе такое? Как ты относишься к моим художествам на своих страничках в клеточку? Никак? То-то же! Очень, знаешь ли, удобно иметь такого собеседника, как ты… Глухонемого собеседника, неспособного вставить хоть что-то поперек моих слов… и, может, мыслей.

Но ведь ты меня понимаешь? Ты чувствуешь, что именно я в тебе пишу? Ты чувствуешь прикосновение каждого моего пальца? Ты чувствуешь прикосновение моих рук? Нет?.. Не ври! Я уверен, ты чувствуешь скольжение по твоей выбеленной поверхности шарика, измазанного синими чернилами моей шариковой ручки. Она, к слову, наш общий проводник, наш переводчик. Жаль, что она может переводить только в одну сторону, с моего языка на твой, никак иначе. А может и не жаль… Кто знает, что бы ты начал отвечать мне? А так ты можешь только слушать, и пока что это меня устраивает.

Я расскажу тебе, для чего и почему я сегодня раскрыл твои странички, для чего начал заполнять их своим «детским лепетом». Не знаю, отчего закрыл это выражение в кавычки… Видать, потому, что так могут говорить только взрослые, как, например, наша классная, Наталья Николаевна. Как думаешь, могу я говорить, что у нее «взрослый лепет»?

Опять я отошел от темы. Ну да ладно.

Давай познакомимся?

Меня зовут… Хотя зачем мне тебе это писать, если ты и так знаешь мое имя, выведенное мамой на твоей обложке? И это имя у меня с рождения. Конечно, меня называли и другими именами. Нет — псевдонимами. Мама называла меня малышом, сладеньким, карапузиком. Папа — мужиком, воякой, крепышом, работягой. Сестра же (она старше меня на десять лет) называла меня либо подкидышем, либо соплежуем, другого не дано. Естественно, ведь ей не дано было придумать ничего нового, поскольку Бог, похоже, обделил ее количеством извилин, предоставив их мне.

Но всеми этими псевдонимами они называли меня только до двух лет, пока я не попросил их называть меня только по имени. Конечно, я мог попросить их об этом и на первом году жизни, но уже тогда понимал, что в том возрасте мои ровесники умели только реветь и ходить под себя, что, в принципе, я и делал, дабы не выделяться.

Как я могу это помнить? Не понимаю ровно на столько же, на сколько не понимаю, отчего другие не помнят себя в возрасте до четырех-пяти лет. Я же помню все с тех самых пор, как впервые увидел новый для меня мир.

Первое, что я тогда увидел — волосатые, слегка загорелые руки акушера (почему он был не в перчатках?). Потом — его лицо, бейдж с именем, зеленые стены и белый потолок, какие-то приборы и маму. Уставшую, изнеможенную и счастливую.

Я помню все. Каждый свой прожитый день. Это мне нравится. Я — исключение.

Удивлен? Если да, то и это мне тоже нравится. По сути, мне нравится и нравилось в моей жизни все, пока мне не подарили тебя на мой шестой день рождения. Честно говоря, в свои шесть я предпочел бы получить куда более детский подарок, например, скажем, мячик, трансформера, может быть, машинку на управлении. Вообще, когда я увидел коробку, которую родители принесли к праздничному столу после того, как все шесть свечей на «днерождевом» торте были задуты, я подумал, что в ней находится игровая приставка с игрой про водопроводчика или, на худой конец, книжка про нашу вселенную… ну или хоть какая-нибудь энциклопедия. Но нет! В ней лежал ты — тетрадь с твердой обложкой и надписью на ней большими жирными буквами «ДНЕВНИК», а под ней поле, в которое требовалось вписать имя владельца. Сам вписывать я не стал, поскольку обижался на родителей, не понимая, для чего вообще пацану нужен дневник, ведь в основном — это прихоть девчонок и то не всех.

Так что, Дневник, именным ты стал только благодаря моей маме, которая под твоим жирным «ДНЕВНИК» вписала не менее жирными, но письменными «ИЛЬИ». Теперь ты уже дважды несешь на себе мое имя, а твое я до сих пор не знаю, но думаю у тебя его и нет, думаю, тебе стоит его дать. Ни Дневник, ни Дневник Ильи, ни тем более Дорогой Дневник. Так обращаться к тебе я не буду. Я дам тебе другое имя. Профессор! Знаешь почему? Потому что так меня прозвали ребята с нашего двора. Это прозвище перекочевало и в школу, а там от одноклассников передалось некоторым преподавателям. Нет, учителя в глаза меня так не называют, но я слышал их разговор в учительской. Что-то вроде: «Как там Илья? Какой? Профессор который…» и так далее. Ведь Илей Ильев Илюш в школе сполна, а Профессор — один.

Поначалу новое прозвище мне не нравилось, потом я в него влюбился, потом снова не нравилось, потом смущало, потом я с ним свыкся и даже при знакомстве с ребятами из школы сам давал им выбор, как ко мне обращаться: либо Илья, либо Профессор. Желательно Профессор Илья.

Почему меня так прозвали? То ли из-за очков, которые дети моего возраста еще не носили, то ли из-за чего-то другого. Не каждый шестилетка, похоже, умеет хотя бы писать… считать и всякое такое.

Так что, Дневник Ильи, навсегда попрощайся со своим прежним именем и принимай новое. Теперь ты Профессор Ильич или Профессор Профессорович.

Почему я назвал тебя своим прозвищем, своим вторым именем? Ответ прост, как 9³: теперь ты — часть меня, теперь ты будешь знать то, что знаю я и, может, чуть больше. Посмотрим, в общем. Я пока сам не знаю, почему и для чего исписал шесть твоих нетронутых ранее страничек.

P.S. Надеюсь, ты не зол на меня. Надеюсь, тебе понравилось твое новое имя. Надеюсь… надеюсь… Что за «детский лепет»?!

Покеда! Чао! Досвидули! До связи! Увидимся!

Ну вот… Мы уже попрощались, но уже спустя десять-пятнадцать минут мне снова захотелось дотронуться до тебя. М-м-ммм. Похоже, такими темпами мы станем лучшими друзьями, хотя ты — уже часть меня. Может ли часть меня быть моим другом?

Не ответишь?

Спасибо.

Профессор, с каждой новой секундой я начинаю думать, что ты как мой подарок на шесть лет вполне себе неплохой. Пожалуй, лучший! С каждой новой секундой я начинаю понимать, что ты был подарен мне не просто так. Это я заметил в глазах мамы, которая только что заглянула в мою комнату и очаровалась. Она заметила, что я наконец-таки сижу над твоими страничками и вывожу кривые, которые люди называют письмом. Она все это заметила, кроме одного — я заметил ее в отражении зеркала, что находится чуть правее. Таким образом, она заметила меня, а я — ее. В теории, я круче Но не об этом.

Сам того не понимая, когда писал тебе, что ты будешь частью меня, я попал в точку.

К тому времени, как мне исполнилось три, я осознал, что очень стеснителен. Не знаю, как описать… Я просто понимаю это. Уже тогда я знал, что умнее остальных ребят из детского сада, в который ходил. Точнее, меня в него водили родственники, но будь уверен, я бы и без них легко справился.

Один раз это действительно произошло. Для того мне пришлось встать раньше остальных. Это не сложно, когда ты ребенок. Я просто не давал всем спать полночи, хотя сам выспался. С вечера я достал из сумочки мамы ключи от дверного замка, который она хранила в маленьком кармашке с надписью «FOR KEYS». В нем еще лежал ключ от семейного автомобиля, но его я брать не стал. Его я стащил из отцовских штанов.

Думаешь, я поехал в детский сад на автомобиле? Не угадал. Конечно, я сумел завести двигатель и даже проехать несколько метров по парковке, но с моим ростом далеко не уедешь. Мне пришлось припарковать автомобиль обратно. Эту оплошность я запомнил и в следующий раз взял с собой плюшевую черепаху сестры. Эта черепаха как раз подняла меня сантиметров на тридцать. К ногам я примотал скотчем пластиковые бутылки: с ними с легкостью достал до педалей, но это уже совсем другая история.

Когда автомобиль был припаркован на том же месте, я выдвинулся в свой намеченный на то утро путь. Маршрута было всего два. Первый был быстрым. Нужно было всего-то пройти пару кварталов по тротуару вдоль проезжей части, повернуть налево, а там уже оставалось всего ничего: взрослому — пару минут, мне — около пяти. Второй маршрут был интересным. Он вел по диагонали через дворы многоквартирных домов, через ряды гаражей, возле которых до сих пор можно найти много чего веселого. Ты видел когда-нибудь металлические буквы? Они там разбросаны везде. Ш, Е, Т, Г. Я тебе их когда-нибудь покажу… или зарисую, если ты, конечно, не будешь против.

Скажу сразу: тогда я выбрал именно второй вариант маршрута.

После гаражей, где, кстати, уже открывали ворота и выгоняли свои автомобили утренние пташки, начинался пустырь, а в его центре (пустырь был почти круглый) находился прудик. В том пруду, кроме камышей, пиявок и плота из деревянного поддона, ничего не было. А мне больше ничего и не требовалось! Что еще было нужно пацану моих лет? Броском металлической буквой Е я разрезал пополам камыш и представил палящему солнцу его мохнатое нутро, похожее на пух из подушки. Букву Ш я бросил в плот, она вонзилась в него, как наточенный томагавк индейца, или как сюрикэн японского ниндзя. Ох, как же опасны эти железные буквы, к которым так и тянет. Одному школьнику недавно такая вонзилась в ухо. Говорят, хирурги не смогли ее достать, буква вросла в череп, а парень теперь ходит с ней, как Франкенштейн и никогда не снимает головной убор. Я в эти слухи не верю.

Когда я все-таки добрался до детского сада, тот был еще закрыт. Точнее, были закрыты входные ворота, которые к тому времени сторож еще не успел открыть. Я немного постоял возле них, разгоняя кроссовками пыль на асфальте, и принял решение вернуться домой, но уже первым маршрутом. Он быстрый, потому что неинтересный. Что может быть интересного в серых, угрюмых бордюрах и таких же столбах, домах, что по обе стороны так и зажимают маленького мальчика своей уродливостью? НИ-ЧЕ-ГО!

Дома все еще было сонное царство. Никто даже не заметил ни моего ухода, ни возвращения. Я снова улегся в кроватку и накрылся одеялом. В этот самый момент в моей комнате стало ярко даже через плотную материю. Мама включила свет. Ни она, ни папа, ни уж тем более сестра так и не узнали, что их, в то время четырехлетний сын и брат, один прогулялся ранним утром до своей детской «работы» и вернулся обратно. Это не говорит, что им все равно, не говорит об их безалаберности, об их отстраненности от жизни ребенка. Вовсе нет. Клянусь, в то утро все, кто проживает со мной под одной крышей, видели в моих глазах нечто, о котором я хотел рассказать, но так и не смог. Не испугался. Постеснялся.

Все детство мне приходится стесняться. Сначала я стеснялся разговаривать. Да, разговаривать. Наблюдая за ребятами из детского сада, слушая их невнятную, нечленораздельную речь, мне приходилось подражать им. «Ма-ма, на-да, пря-мси». Однажды, похоже, я переборщил со всеми этими «прямсями», что родители запаниковали и наняли сразу несколько логопедов из разных ценовых и профессиональных сегментов. Даже этим самым логопедам я постеснялся рассказать, что уже к первым годам своей жизни я в совершенстве владел родным языком.

Стеснялся, стесняюсь и… надеюсь, не буду. По крайней мере, с тобой, Профессор, я чувствую себя раскрепощенным. Ты тоже это чувствуешь?

Таким образом, думается мне, родители только к шести годам учуяли исходящий от меня запах стеснения. Именно поэтому они подарили мне тебя, Профессор, как лекарство от тяжелой болезни, беспощадной, засасывающей по самое горло зыбучими песками.

Скажу тебе по секрету: лекарство это мне помогает! ♥

Прости, что не раскрывал тебя так давно. Я не забыл про тебя и не наплевал. Просто не было нужды. Просто в моей жизни ничего нового не происходило. Ничего, чем бы мог поделиться с тобой.

Весь этот месяц ты пылился в секретном ящике, в темноте, под стопкой давно ненужных, далеко забытых мною раскрасок для мальчиков. В них есть и автомобили разных стран, и персонажи мультфильмов, но все они мне совершенно безразличны. Меня не тянет к ним, как к тебе. Ты манишь меня, как, наверное, манят к себе девчонки старших классов своих одноклассников. И что они в них находят? В девчонках нет ничего интересного. У них даже интересы не интересные. Иногда я думаю, что бы было, если бы мне пришлось родиться девчонкой. Что бы тогда было с моим… пестиком? Была бы эта непонятная полоса, которую даже из ширинки не достать? А волосы, что наседают на плечи? Их же мыть — не перемыть. И они же мешаются! Не удивлюсь, если окажется, что по венам девчонок протекает фиолетовая кровь. Шучу. Мне довелось видеть кровь старшеклассницы. Это было на перемене между чтением и окружающим миром.

Когда прозвенел звонок, одноклассники, как стадо овец, ринулись в школьный коридор. Я же дочитал до конца стихотворение, которое в жизни мне никогда не пригодится, про листики и облака, и, в принципе, от своих коллег по классу отстал только на минуту. Те уже наматывали круги по коридору, и эта катавасия напоминала мне Броуновское движение, только немного упорядоченное. Даже сейчас, проучившись школе два месяца, я не могу найти ни одной причины, которая заставила бы меня носиться точно также. Порой Всегда я не понимаю своих одноклассников. Есть подозрение, что они до сих пор не выросли и не вырастут никогда.

В коридоре больше полусотни человек носились взад-вперед, наступали друг другу на ноги, толкались, расшибали об стены лбы и носы. Еще пара десятков таких же, только вдвое выше, пытались пробраться через всю эту ораву мелюзги. То были учителя и старшеклассники. Они бороздили сквозь низкорослых, словно ледоколы, идущие напролом, крушащие все на своем пути, а малышня расплывалась от них кто куда, если, конечно, удавалось. А им удавалось, в отличие от меня.

Сам того не ожидая, я оказался в гуще событий. Меня будто засосало в школьную заварушку, как в морскую пучину, как в воронку. Я придался стадному инстинкту и тоже начал бегать, шуметь, скакать и, прости господи, мне начало это нравиться. Как начало, так и перестало. Почему? От дурачества меня отвлек силуэт, приближающийся к нам на большой скорости. Это был старшеклассник. В джинсах с искусственными дырами, в футболке, на которой от руки черным маркером было выведено «ДОРОУЙОПТА», с шевелюрой, как у девчонки. Вылитый бандит из сводок новостей, похожий на Леонтьева. Главный задира школы, особенно когда речь идет о тумаках малышне. Игорь Козлов, и козлом его называют не из-за фамилии.

Этот козел на своих плечах носит не только свою безмозглую голову, но и тяжеленный рюкзак, бренчащий от резких движений, словно в него сложили весь металлолом округи, все железные буквы гаражного кооператива.

Все, что я успел заметить, так это то, как он снял свой рюкзак, взял его в одну руку и замахнулся, как шаром для боулинга. Недолго думая, запустил в нашу низкую толпу свой снаряд, рассчитывая выбить страйк, но не вышло. Он сшиб только одну кеглю — меня.

Удар пришелся в плечо. Перед тем как с грохотом удариться головой об лакированный паркет, в голове промелькнул каждый прожитый день моей жизни, начиная с первого шлепка акушера. Я думал, что переломались все кости, что я умер, но нет. Я всего лишь потерял сознание на пару минут. Очнувшись, не услышал веселящихся на перемене детей, не услышал оскорблений Козлова, не услышал и ругани учителей. В коридоре никого не было. Абсолютно никого, словно он принадлежал только мне одному.

Кости ломило так, будто я пережил удар неподъемным рюкзаком Игоря Козлова, и в миг вспомнил: так оно и было. Показалось, что на долю, совсем на крошечную часть секунды меня покинула память. Мне это не понравилось, такого со мной еще не происходило.

Я тебя запомнил, Игорь Козлов. Я запомнил твое лицо раз и навсегда! Я запомнил твой поступок.

Я встал на корточки, с трудом поднялся на ноги и направил обессиленное тело к классному кабинету, где Наталья Николаевна со стихотворения про листочки и облака, наверняка, перешла к их составу и всем прочему. Я сделал шаг и заметил еле заметную капельку. Наклонившись, подумал, что это кровь, а ткнув в нее пальцем, убедился в этом на сто процентов. Я осмотрел ладони, ощупал вдоль и поперек лицо, провел под носом, но не обнаружил ни крови, ни ее источника. «Подумаешь! Раны на мне заживают, как на…» — не успел я подумать, на ком быстро заживают раны, как увидел в метре от предыдущей еще одну каплю, а за ней — еще и еще.

Я пошел за этими капельками, как за волшебным клубком из сказки, которую НН (Наталье Николаевне) еще предстоит представить на обозрение моим одноклассникам. Мне же эту сказку часто рассказывали родители перед сном. Капли провели возле двери нашего класса, возле двери параллельного, свернули по коридору, где на стенах установлены шведские стенки, с одной из которых я чуть было однажды не упал. Перед лестницей, ведущей на первый этаж, рядом с учительской, было пятно побольше предыдущих, скорее напоминающее размазанную по полу каплю красной гуаши. Этот кровавый клубок привел меня не в учительскую, а спустил по лестнице, на перилле которой я заметил кровавый отпечаток ладони, на первый этаж. Капли закончились у женского туалета.

Я оглянулся. Вокруг все еще никого не было, кроме уборщицы, медленно крадущейся ко мне с другого конца школьного коридора. Это была бабуля, сменяющая другую бабулю. К слову, молодых уборщиц в нашей школе я еще не видывал. Она плавно вырисовывала узоры на полу своей шваброй, сделанной на скорую руку из двух сколоченных перпендикулярно длинной и короткой досок и какой-то тряпки, похожей на замызганную футболку своего внука… или сына… может, мужа. Уборщица окунала швабру в зеленое ведро, отжимала тряпку, и я видел, как темная, мутная вода стекала по ее морщинистым рукам и попадала в сосуд. Мне было жалко ее, эту сгорбившуюся старушонку, пытающуюся хоть как-то удерживаться на плаву в мире, в котором без средств на существование, без связей, без хитрости и без обмана прожить могут только тараканы, и я не о насекомых.

И все-таки я сумел от нее отвлечься, но только лишь для того, чтобы проверить пол под ногами на наличие капель. Они, вроде бы, закончились у туалета, но ведь уборщица уже могла успеть их смыть.

По отпечаткам от подошв больших ботинок, способных принадлежать только Козлову, я убедился в обратном. Кровь вела прямиком в женский туалет. Из него как назло никто не выходил. Также никто не пытался в него зайти. Мне же как мальчику было запрещено в него заходить, поэтому я сначала подумал дождаться бабушку со шваброй, которая приблизилась ко мне еще на один метр.

— Бабушка! — окликнул я ее, понимая, что такое могло ее оскорбить. Вдруг она вовсе не бабушка? В общем, что сказано, то сказано.

Она не обратила на меня внимания, продолжая натирать до блеска пол.

Краем ботинка я дотронулся до кровяной капли, еще раз взглянул на дверь туалета и на изображенный на ней силуэт девочки. Еще раз — на уборщицу. Та уже, сгорбившись, наклонившись к полу, чуть ли не касаясь его носом, оттирала присохшую со временем, раздавленную несколько сотен-тысяч раз жевательную резинку. Я вновь окликнул ее, но это снова не дало никаких результатов.

Рассчитывать было не на кого, только на самого себя. Капля крови уже засыхала на лакированной поверхности, безвольно впитываясь в нее и пропадая в ее коричневатом цвете. Я приоткрыл дверь, до которой еще никогда не дотрагивалась рука мальчишки.

— Эй!

Молчание.

— Тут есть кто-нибудь? — спросил я пустое помещение, просовывая лицо в щель.

Никто мне не ответил. Я вошел.

В женском туалете я еще никогда не бывал. С первого взгляда меня поразило отсутствие писсуаров на стенах и чистота. Чистота, которой я никогда не видел в мужских уборных. Конечно, в женском тоже находились изъяны: урна под раковиной, кран которой не подтекал, как во всех мужских, была до краев наполнено какими-то бумажками, салфетками, тюбиками, пакетиками. Все они были разной формы, разного цвета и, вероятно, разного предназначение, понятного только девчонкам. В туалетах для мальчиков такого никогда не увидишь, как и говорил ранее. В наших туалетах урн под раковиной не бывает, они есть только в кабинках, и те всегда перевернуты, и весь мусор валяется на полу. Однажды я даже случайно увидел, как двое парней постарше зашли вместе в одну кабинку и пописали точно на кафельный пол, выложенный потрескавшейся плиткой. Лица тех ребят я тоже запомнил. Не для того, чтобы наябедничать школьному персоналу, не для того, чтобы отомстить им за их проделку. Я запомнил их просто так, как и запоминаю любую другую мелочь, совсем не важную мелочь, попавшуюся на глаза. Так уж устроен мой мозг и моя память, и никуда от этого не деться.

В женском туалете все же было кое-какое сходство с мужским — надписи маркерами. Не столько же много, но они были. «Не лезь, куда не нада», «Олеся — вафля», «Ты обосралась», чей-то номер мобильного и прочее. На зеркале над раковиной кто-то нарисовал помадой сердечко, а рядом — улыбающуюся рожицу. Я ей тоже улыбнулся и тут же в отражении, позади себя, на дверце с номером мобильного заметил еще одну каплю крови, нисколько не отличающуюся по цвету от губной помады на зеркале. Тут я осознал, что нахожусь в женском туалете. Вспомнил, что именно привело меня в него.

Я услышал шорох, доносящийся из той самой кабинки, и занервничал.

— Эй! — начал я с уже известной фразы. — Тут есть кто-нибудь?

Вновь никто не ответил, и мне захотелось поскорее покинуть запретную зону. Двумя-тремя широкими шагами я добрался до выхода и на четвертом поскользнулся, но не упал. На полу увидел размазанную своим же ботинком еще одну каплю. Я уже не знал, что делать: бежать или скрывать улики моего посещения женского туалета.

Я взглянул на урну с салфетками, на надписи, на улыбающуюся рожицу. Показалось, что она смеется надо мной, что она подмигнула мне и оскалилась. Ее явно что-то веселило: либо — я, либо — тот, кто издавал звуки из последней кабинки. Прежде чем выйти, я все-таки решился открыть свой рот и пропищать:

— Я видел кровь, и она привела меня сюда. Вам помочь? Только скажите. Я могу вызвать скорую, я могу сбегать за медичкой. Вам что-то принести?

Наконец услышал хоть что-то человеческое — протяжный вздох, напоминающий «уйди и не мешай». Услышал, как скрипнула защелка на внутренней стороне дверцы кабинки. Щелчок — и заскрипела сама дверца, медленно открываясь, оставляя тень на полу.

Завороженный, загипнотизированный я ожидал появления из кабинки какого-то чуда, какого-то, непременно, изысканного маневра, неслыханного представления. Потом испугался увидеть что-то странное, возможно, страшное. Кровь не просто так привела меня туда, куда привела, и заставила делать то, что я делал. По идее, я делал то, что никак не входило в мои планы (в планах у меня было изучение природы и окружающего мира с НН), то, что я точно никогда бы не сделал в здравом уме. Возможно, мой рассудок подкосился, когда я упал после удара тяжеленным рюкзаком? Возможно, со мной произошло?.. Нет. Вряд ли. Но это как-то повлияло на мой мозг… Это точно!

Дверца полностью открылась и пошатывалась взад-вперед на скрипучих петлях медного цвета. Изнутри она была исписана куда больше, чем в мужских туалетах нашей школы. На ней я увидел еще с десяток номеров мобильных и стационарных телефонов, мысли об учебе, отношение к учителям, имен которых еще не знаю (экономику, физику и химию преподают только в старших классах). Позже в верхнем углу отчетливо разобрал рисунок мужской письки, выполненный из двух кружков, овала и черточек. Я видел все, кроме того, кто находился внутри кабинки и пыхтел, шуршал и охал.

— Я могу помочь. — Не знаю, мог ли, но почему-то не переставал говорить о помощи. — Вам чем-то помочь? Только скажите.

Тишина. Отчетливые звуки расстегивающейся молнии. По продолжительности «вжиииика» — если открывать не торопясь, как обычно — я предположил, что молния была примерно двадцать пять сантиметров и, скорее всего, находилась не на ширинке, не на куртке, а на сумочке. Забегая вперед, скажу, что не ошибся в своих подсчетах. Молния находилась именно на сумочке.

Я вновь услышал узнаваемые звуки. Звуки, которые уже слышал раньше и не единожды. Звуки, которые доносятся из сумочки мамы, когда она копошится в ней, судорожно пытаясь разыскать звонящий на дне телефон, заваленный расческами, бумажками, помадой и прочей ерундой, которую она точно также выкидывает после использования в урну под раковиной в ванной.

С минуту я простоял как вкопанный, не моргнув ни разу. Я снова чего-то ожидал и… дождался. Сначала из кабинки показалась розовая грань прямоугольного зеркальца, потом — целиком. Его держала девчачья рука, чуть больше моей (насколько точно я мог тогда оценить размеры). Ногти были одного цвета с корпусом зеркальца, и на каждом были приклеены то ли звездочки, то ли искры, то ли все вместе.

Квадратные плитки на полу женского туалеты проминались под моими ногами, пока я тупо пялился в отражение зеркальца. Я пытался рассмотреть в нем хоть что-то, но видел только окружение уборной и себя. Рука шевелилась, изменяла положение зеркала в пространстве, угол, словно им орудовала не девчонка, а опытный командир подводной лодки, веками наблюдающий за противниками через перископ. Когда угол зеркальца занял единственно верное положение, я увидел глаза, наблюдающие за мной из-за укрытия. Она (теперь я был уверен, что там была девчонка) видела меня, а я ее, точнее — только глаза. Заплаканные, покрасневшие глаза.

Девчонка моргнула, в моей груди что-то щелкнуло, в горле что-то сжалось, будто я всухомятку съел три ломтя хлеба и столько же печенек. Она снова моргнула, и в ее взгляде я увидел мольбу. После третьего раза я уже не мог стоять на одном месте и хотел хоть что-то предпринять. Я чувствовал, что должен был что-то сделать, что она чего-то ждала от меня. Я шагнул в ее сторону и замер, прислушался.

За дверью женского туалета, в школьном коридоре послышались голоса двух девчонок, точно также прогуливающих свой урок. По цокоту каблуков и слегка грубоватому, возможно, прокуренному голосу было понятно, что они намного старше меня, даже старше той, что пряталась в кабинке и приковывала меня своим взглядом через отражающий прямоугольник в розовой оправе. Цокот становился все громче и громче, разлетаясь эхом по длинному коридору, а голоса — отчетливее. Я все равно не мог разобрать их веселого разговора. Они, вроде бы, обсуждали что-то, произошедшее в стенах школы, что-то, особенно забавляющее их. Они хихикали, и, если бы я обладал способностью видеть сквозь стены, рассмотрел их оживленные жестикуляции.

Я продолжал смотреть в одну точку — в отражение, откуда на меня смотрели застывшие глаза. Голоса в коридоре были уже совсем близко, и я начал распознавать в речи девчонок некоторые слова, одно из которых и привело меня в чувство.

–… туалет, — услышал я и тотчас понял, что к чему.

Дернулся, готовый выскочить из туалета, но тогда шанс остаться незамеченным сводился к нулю. Принял решение спрятаться в первой кабинке и допрыгал до нее на одной ноге, вспомнив, что вторая могла оставить кровяной отпечаток, который мог бы привести девчонок из коридора ко мне, как меня привели туда капли. Я заскочил в кабинку, захлопнул крышку унитаза и вскочил на нее — благо, ее прочности хватало выдержать массу первоклассника. Справа от себя услышал, как девчонка с зеркальцем захлопнула дверцу своей кабинки. Мы притаились. Я чувствовал, что с ней мы уже заодно, так сказать, плывем по течению в одной лодке. В тот же момент в туалет зашли старшеклассницы, и одна из них выругалась:

— Твою мать! — Она, похоже, как и я, вляпалась в кровь на полу.

— Держи. — Шелест. Вторая протянула первой упаковку салфеток. — Вытри и не беспокойся. Я никому не расскажу. Да и она не заразная.

— Пофиг, но все равно обидно вмазаться в меськи семиклассницы. Фи. — По всей видимости, она протерла подошву и бросила салфетку в переполненную урну.

— Так ты думаешь, это правда?

— Почему нет? Ей ужа пора. Может, девчонка не была подготовлена, может, мама ее не предупреждала.

— Может, у нее вовсе нет матери. Кто ж знает…

— Ты помнишь свои первые меськи?

— Еще бы! Их не помнят только пацаны!

Они расхохотались. Я же не понял отчего. Во-первых, я не понимал о каких таких меськах они разговаривали, во-вторых, они говорили чистейшую правду: я — пацан с феноменальной памятью и действительно не помню своих первых месек. Либо это дефект, либо месек у меня еще не было.

— Тише! Вдруг мы здесь не одни!

— Уже поздно. Да и нет тут никого. Я бы поняла. Эй, уроды! — Последнее она выкрикнула пустому туалету, не зная, что за ней и ее подружкой ведут прослушку как минимум две пары ушей.

— Ладно, твоя взяла. Хорошо, что мы не пошли на физру. На кой она нам?.. Фу!

— Что опять не так?

— Вспомнила, как вляпалась в ту мерзость. В коридоре, вроде, крови не было.

— Уборщица сделала свою работу.

Мне показалось, что девчонки пожали плечами, но это было лишь моим воображением. Видеть сквозь стены я до сих пор не научился.

Почему-то они вдруг перешли на шепот. Вновь послышалось копошение. Я подумал, что девчонка из третей кабинки снова роется в сумочке. Испугался, что она может нас выдать. Испугался, что нам кранты, ведь мы оба услышали уже слишком много. Но, как выяснилось, я ошибался. На тот момент я знал еще слишком мало.

Что-то чиркнуло, послышался еле различимый треск. Чуть позже запахло сигаретным дымом. Я подумал, что девчонка, что пряталась через одну кабинку от меня, самоубийца. Ошибся. Она была не так глупа. Это курила не она.

— Дай и мне затянуться, — прошептала та, что не вляпалась в кровь (я уже различал их голоса).

— Не торопись. Нам хватит. Уж поверь мне.

— Хорошо… Ты не боишься, что нас заметят? Не думаешь, что мы перегибаем палку? Может, стоило хотя бы выйти на улицу?

— Да кто ж нас заметит? Все на уроках… Разве что, уборщица, да она, похоже, не собиралась сюда заходить. Из-за нее я наступила в это дерьмо. Фу! Хрен с ней, с уборщицей!

— Логично. Только теперь мне кажется, что за нами наблюдает эта рожа. — Мне тоже так показалось. Оказывается, я такой не один.

— Теперь и мне так кажется. Ну тебя! Только переживать заставила!

— Спрячемся в кабинке?

«Спрячемся в кабинке?» После этого вопроса мое сердце чуть не ушло в пятки, а пятки — в унитаз, попутно проломив крышку. Я машинально завертел головой, пытаясь найти путь отступления, пытаясь найти укрытие, за которым смог бы спрятаться, но вместо этого увидел только допущенную мною очень грубую, не позволяющую себя исправить ошибку. Я забыл зафиксировать дверцу шпингалетом, и теперь он предательски смотрел на меня своими глазами — шляпками шурупов, как рожица на зеркале, разошелся в ухмылке. Все было против меня. Я зажмурился, закрыл уши ладонями на случай, чтобы потом сказать старшеклассницам, что ничего не видел, ничего не слышал. Но даже плотно прижатые — до боли в ушах — ладони позволили мне услышать, как со скрипом открывается дверь кабинки. Я приготовился услышать то, что даже не мог себе представить. Приоткрыл щелки глаз: передо мной была все та же дверца, на том же самом месте. Приготовился услышать вопли из третей кабинки, где пряталась моя подруга по несчастью, но и этого не произошло. Дальше — только хлопок соседней дверцы, звук задвижки шпингалета и шепот, плавно перетекающий в обычную речь:

— Настя.

«Отлично. Теперь я знаю имя той, что испачкалась», — подумал я, хотя должен был думать о совсем другом, точно не об этом.

— Что? Опять переживаешь быть застуканной? Тебе почти семнадцать лет, нам осталось доучиться этот год, и все — свобода! А ты боишься, как маленькая. На выпускном тоже будешь прятаться по туалетам?

— Дело не в этом. Правда. Я вот думаю: слух, разнесшийся по всей школе о случившемся на перемене — правда? Это правда произошло с той малышкой?

— А ты не видела?

— Что?

— Игорек все заснял и отправил видео в общий чат класса. Ты правда не видела?

— Правда.

— Так посмотри.

— У меня телефон сел еще утром. С вечера забыла поставить его на зарядку… Покажешь?

— Ну ты, Лиза — жена… — Настя сказала Лизе какое-то незнакомое для меня слово, но, думаю, Профессор, оно оскорбительно, думаю, мне не стоило его узнавать. Оно уже засело в моей памяти раз и навсегда, как и имена этих девчонок.

— Знаю… Так ты покажешь?

Настя включила видеозапись и убавила звук, но я все равно слышал, как с криками и воплями бегали по стенам мои одноклассники.

— Вот Игорян приближается к толпе этих малышей. Видишь того, в очках, который стоит в сторонке?

— Ну.

— Сейчас ему больше всех не повезет. Смотри. Он еще сам этого не понимает. Смотри. Он на кой-то черт полез к своим безмозглым друзьям-коротышам, и… БАМС! Игоряся запустил в него рюкзак! Хи!

— И смешно, и грустною. Чувствую себя неловко, — произнесла Лиза.

Мне стало обидно за себя, но я продолжал подслушивать с пущим энтузиазмом. Мне было важно знать, что было дальше.

Галдеж, стоявший на тот момент в коридоре, резко сошел на нет, и из динамика телефона Насти раздался звонок на урок.

— Все разбежались, оставив этого пухляша одного? — удивилась Лиза, а я подумал, что никакой я не пухляш.

— Не совсем так. Видишь? Игорь снимал парня из-за угла. Видишь, девчонка подходит к нему?

— Она что, хочет его поднять? Куда-то тащит?

«Тащит? — спросил я сам себя. — По-моему, меня никто не тащил».

— Наверное, хотела помочь ему. Наверное, хотела отвести его в медпункт. И вообще, я не знаю, что было у нее на уме. Может, она хотела сбросить его со второго этажа! Хи! У нее все равно ничего не вышло.

— Это я уже поняла. И куда же она сейчас побежала, бросив начатое?

— Бросив не только начатое, но еще и каплю! Вторую! У нее потекло ручьем! Перемотать назад или ты заметила?

— Не надо. Бедная девчонка! Бедный мальчик! Лишь бы это видео не ушло дальше чата нашего класса. Что с ней теперь будет? Ее же начнут гнобить, обзывать, тыкать пальцем в любом удобном случае… А все случаи в любом случае будут удобными…

— Лиз, а тебе не все равно? Это вообще не твое дело. Докуривай и пошли, а то так мы точно можем спалиться. До перемены пять минут. Сейчас сюда прибежит толпа умниц.

— Было бы не моим, не посмотри я это видео. А теперь что? Как теперь я должна проходить рядом с той девчонкой, зная, что с ней произошло? Ведь волей-неволей я взгляну на нее, и по моим глазам она поймет, что я тоже в курсе. Для чего Игорек все это делает? Зачем он так? Он точно ненормальный!

— Может быть, он и ненормальный, но чертовский привлекательный. Я бы даже сказала: сексуальный. Думаю, я бы дала ему на выпускном. — Настя затянулась и протяжно выдохнула. — Ты бы ему дала?

Затянулась и Лиза. Поразмыслив, ответила:

— Даже не знаю. Возможно, взяла бы в рот.

Что именно хотела дать Козлову Настя, и что думала взять в рот Лиза, я так и не узнал. После того, как окурок упал в унитаз и с шипением потух, а вода бурным потоком смыла его, старшеклассницы как ни в чем ни бывало вышли из своей кабинки и, помыв руки, — из женского туалета.

Через три минуты прозвенел звонок (уже не из динамика телефона, а настоящий, из коридора), и в это время я уже, не подавая виду, сидел на подоконнике возле моего классного кабинета. Из класса никто не выходил. Я знал почему. НН как всегда сказала, что звонок подается для учителя.

Да, Профессор, я просто сидел на подоконнике и болтал ногами, перебирая пятками по батарее, но до этого… в туалете у меня был весьма короткий, объясняющий мое дальнейшее поведение разговор.

— Ты еще тут? — Казалось, это мог произнести только я, но то был голосок девчонки, скрывающейся в через одну от меня кабинке. Не такой писклявый, как мой, не такой басистый, как у, вероятно, одиннадцатиклассниц. Средний голосок, который и должен быть у семиклассницы.

— Да. — Затекшие ноги дали о себе знать. Они подкосились. Я сел на крышку унитаза.

— Кто ты?

— Илья.

— Что тебе от меня надо?

— Я увидел кровь на полу. Она привела меня сюда. Я хотел помочь. Я же говорил. Получается, — меня осенило, — я хотел помочь тому, кто хотел помочь мне… Ты — мне, я — тебе. — Я улыбнулся, представляя глаза той девчонки. — Тебе чем-то помочь?

— Ты же из первого класса?

— Ага, — только и сумел выдавить я. Во рту пересохло, губы сжались.

— Значит ты еще слишком мал, чтобы помогать мне. Да и у меня уже все в порядке.

— Что с тобой случилось? Пытаясь поднять меня, у тебя пошла кровь носом? Я такой тяжелый?

— Не совсем, — ответила она и хохотнула.

— Какие-то меськи. Что это?

— Узнаешь, когда подрастешь. А подрастешь ты быстрее, чем тебе кажется.

— Думаешь? — спросил я, как какого-то мудреца, повидавшего в своей жизни все и даже больше.

— По себе знаю! — четко ответила она. — А теперь ступай, пока не попался старшим, а то тебя осудят сразу за два… за три… за четыре преступления.

— За какие? — Я открыл дверцу кабинки, размял ноги.

— Курение несовершеннолетнего мальчугана в женском туалете школы во время урока. Четыре в одном.

По идее, я должен был пулей выскочить из туалета, но вместо этого еле-еле попятился к двери. Остановился у засохшей кровяной кляксы, на которой уже красовался отпечаток не моей подошвы, ухватился за дверную ручку и прежде чем выйти, спросил:

— Как тебя зовут, девочка?

— Вика, — коротко ответила она. — Только больше не задавай лишних вопросов. Если мне когда-нибудь понадобится твоя помощь, я обязательно сообщу об этом. Договорились?

— Договорились, Вика! — просиял я и не заметил, как оказался на подоконнике у нашего класса.

Понимаешь, Профессор? Нет, ты это понимаешь… Она в меня поверила! Она поверила в мои способности. Она назвала меня малышом, но в глубине души наверняка понимала, что малыш я способный. Так ведь?

Теперь Вика тоже манит меня, как и ты, но мань ее совершенно другая. Слабее твоей мани, но она есть. Я пока не знаю, что это за мань такая, но как разберусь, обещаю сообщить тебе! Договор, Профессор? Вот и договорились.

Как будет что-то новое, отпишусь.

Пока.

P.S. Кровь на полу

Ты уже догадался, почему я нарисовал именно это? Не узнал? Это же новогодняя елка и гирлянда. Понимаю, что не художник, но такой рисунок понятен даже ежу. А ты не еж, ты — Профессор. Ты умнее ежа. А! Так? Я и не понял, что ты шутишь! С наступающим Новым Годом тебя! С НГ!

Честно говоря, пишу тебе не только для поздравления, хоть и не без этого. Я же обещал отписаться, когда в моей жизни произойдет что-то новенькое, что-то, что заслуживает находиться на твоих страничках. И я держу свои обещания. Это новое произошло сегодня утром. Это новое заставило мое сердце биться чаще. Боюсь, так сразу ты понять меня не сможешь, Профессор, поэтому можно я расскажу тебе все по порядку? Ты не против? Отлично!

Все следующие дни и недели по школе я ходил не просто так. Я пытался найти Вику, увидеть ее глаза, среди сотен других глаз. Я их не находил. Я сужал критерии поиска, зная, что она из седьмого класса, но седьмых классов в нашей школе три. Это никак не могло мне помочь и не помогло, поскольку ни на девчонках, ни на мальчишках не было и нет бейджиков с номером класса, в котором они учатся. Я ориентировался по росту, но все девочки средней школы плюс-минус одного.

В пределах школы Вику я найти не мог. Я переживал, что, как и говорили курящие в тот день в туалете старшеклассницы, ее начали гнобить. Боялся, что она избегала места с большим скоплением людей: коридор, столовую… Думал, она отсиживается в кабинетах, передвигаясь от одного к другому быстрее света. Но больше всего я боялся, что забыл ее глаза, что категорически не могло и не может быть. У МЕНЯ ФЕНОМЕНАЛЬНАЯ ПАМЯТЬ.

Сомневаешься? Хочешь назову двадцать знаков после запятой числа Пи? Твое недоверие приведет к тому, что я попусту испишу цифрами с десяток твоих страниц. Тебе это нужно? Значит не сомневайся в том, что я говорю. Не сомневайся в том, кто тебя завел.

Я долго думал, как же можно поочередно увидеть все глаза девочек нашей школы, пока не пришел к гениальной мысли — прийти в школу на час раньше. Я простоял у входной двери два часа. Я прогулял первый по расписанию и второй в своей жизни урок (первый был… ты знаешь, когда он был), но не добился ровным счетом ничего. Просто потратил время впустую и забил ячейки своей памяти совершенно не нужной информацией. Вскоре я ходил по школьным коридорам, повесив нос, а еще позже у меня перегорело.

Для чего я все это делал? Сам не знаю. Может быть, спортивный интерес. Может быть, что-то еще. Скорее всего, хотел удостовериться, что у Вики все хорошо, что она не нуждается ни в чьей-либо помощи. Или наоборот. И желательно в моей. Она же обещала обратиться ко мне. Обещала найти меня, но вместо этого искал ее я. Она так легко расправила мои крылья и так же легко запечатала их обратно, несколько раз обернула липкой лентой и закатала в бетон — до кучи. Дала возможность раскрыться моему потенциалу и обрубила эту самою возможность под корень.

Я начал обращать внимание на ногти девчонок. Понимал, что за это время Вика могла сменить маникюр уже раз пять, но не терял надежды и продолжал искать их. Выглядело это так себе, но я делал то, что считал правильным, нужным, как мне, так и ей.

И на перемене, неделю назад, я нашел ее. Точнее, мне показалось, что нашел. Не по розовым ногтям — по прямоугольному зеркальцу, что держала в руке девочка, как раз подходящая по росту. Она стояла ко мне спиной, лица не было видно. Я прошел рядом, пытаясь боковым зрением взглянуть в отражение на ее глаза. Не вышло. Я боялся обернуться, я стеснялся обернуться, я чувствовал себя полным кретином, искавшим свое счастье, нашедшим свое счастье, упускающим свое счастье. Не мог заставить себя обернуться. На помощь пришел парень, вовремя выкрикнувший позади меня: «Урод!» Лучше быть уродом, чем кретином, из-за стеснения упускающим свой шанс. Только поэтому я обернулся, словно звали меня.

Тело пробрала дрожь, голова загудела. Я в первый раз почувствовал, как потею, как по лицу стекает водопад потопад. Вновь я стоял как вкопанный, и смотрел на девочку, как дурак. Клянусь, как простофиля, непонимающий ничего. Искал в ее глазах знакомые глаза Вики. Эйфория окутала пеленой мои зрачки, и я поверил, что нашел спустя столько времени ту, которую искал. Я чувствовал, знал, что передо мной была не она, но вера в свое Я подвела. Когда та девчонка, глядя в мои застывшие на месте глаза, покрутила у виска, я наконец пришел в себя и окончательно осознал, что ошибся.

От следующего дня я уже не ожидал ничего необычного. В преддверии Нового Года Наталья Николаевна повела наш класс в школьную библиотеку. Она находится на первом этаже. Я уже заглядывал туда раньше, но не заходил.

Поход этот был приурочен к самому празднику. Библиотекарша, Нина Захаровна, рассказывала нам историю появления праздника, его значение в мире, о традициях в разных странах. Она показывала рисунки древних людей и современные фотоснимки. Особенно мне запомнились фотографии, на которых жители всего земного шара встречали новое тысячелетие. Но фотографии — это одно, а вот видео — совсем другое. Не знаю почему, но на большом телевизоре, стоявшем на не менее большом комоде, выполненном в виде гигантской книги, библиотекарша включила запись трансляции смены миллениума в Нью-Йорке на Таймс-сквер. Хоть качество картинки оставляло желать лучшего, я все же не смог не восхититься торжеством, устроенным американским народом. Уже тогда, 21 год назад, за 15 лет до моего рождения, они устроили праздник, который я не видывал даже спустя 20 лет. Там на площадь пришло столько людей, сколько, на мой взгляд, не наберется не то что бы в нашем городе, вообще во всей области.

Ты бы только видел это! Сотни тысяч человек, у каждого где угодно, лишь бы было видно, было нанесено число 2000. Люди ликовали, в унисон отсчитывали секунды до прихода нового тысячелетия: «Ten! Nine! Eight! Seven! Six! Five! Four! Three! Two! One!» И толпа взревела, глядя на гигантский светящийся шар, возведенный на высоченном здании. Все небо осветило и завалило дымом фейерверков. На площадь полетели миллионы блестящих листиков, напоминающих снежинки, переливающихся в лунном свете. Я с головой погрузился в торжество, прошедшее 21 год назад, которое смотрел по телевизору заплаканными глазами. Волей-неволей загадал желание. Представляешь?

После Нина Захаровна показала нам Дедов Морозов других стран, называя их имена. Это меня уже не впечатлило, чего не могу сказать об одноклассниках. Больше всего их развеселил итальянский Бобо Натале (это прозвище прилипло к Бобышевой Наташке) и Йоулупукки из Финляндии, чуть не устроивший землетрясение из-за вызванного его именем хохота. Впервые я испытал испанский стыд.

Когда ор закончился, а вместе с ним и приуроченное к НГ мероприятие, нам провели экскурсию по библиотеке и завели читательские билеты. По сути, мне не было дела до всех тех книжных полок, сшитых шнурками газет прошлого века, но кое-что все-таки заинтересовало. Деревянный стеллаж, занимающий чуть больше половины четырехметровой стены. В высоту он был раза в два выше меня и доставал почти до потолка. В нем находились папки с маркировками от 1980 до 2020. Меня это насторожило, поскольку от Натальи Николаевны я знал, что наша школа открылась как раз в 1980 году. Именно поэтому я и спросил библиотекаршу:

— Что это за папки с годами? Архив?

— Фотоальбомы. В каждом хранится фотография каждого класса, сделанная первого сентября того же года, указанного на корешке, — пояснила она.

— И там есть даже моя фотография?

— Твоего класса. В альбоме 2020, если ты не прогулял фотосессию, найдешь себя.

— Можно посмотреть?

— Конечно. — Сам я не смог достать нужный мне альбом, поэтому библиотекарша любезно помогла мне и подала его в руки. — Ты первый, кому стали интересны эти альбомы.

Я раскрыл его. Фотографию своего класса нашел уже на второй странице и себя на ней: в аккурат между уже знакомой тебе Наташкой Бобышевой и Аней Лазаревой. Но мне не важен был ни я, ни фотография моего класса с удивленными, еще ничего не подозревающими лицами бывших выпускников детского сада. Я дождался, когда библиотекарша займется своими библиотечными делами, оставив меня наедине с фотоальбомом, и перелистал страницы до фотографий седьмых классов. Их было три: 7а, 7б, 7в. Хоть фотографии и были большими, лица — различимыми, но глаза учеников оставались неразборчивыми. Мне не помогали даже очки.

Уткнувшись носом, иногда оглядываясь, я досконально изучил глаза всех семиклассниц. Из сорока пар глаз половина походила на те, что я видел в отражении зеркальца в туалете. На фотографии все глаза, как маленькие точки, были совершенно одинаковыми то ли от яркого солнца, то ли от вспышки фотоаппарата, то ли от непрофессионализма фотографа и его некачественного принтера. В любом случае я не нашел ничего конкретного.

Расстроенный, уже закрывая фотоальбом, меня вдруг поразила собственная безалаберность. Я упустил момент, о котором и не сообразил сразу. Из тех сорока девчонок на фотографии со следующего дня после случившегося в туалете с большой буквой Ж на двери в школе я до сих пор не видел лишь одну. Я второпях раскрыл альбом на странице с 7в, сфокусировался на девчонке в красном пиджачке, с рыжеватыми, на мой взгляд, волосами и с веснушками. Ее глаза были похожи на те, что я искал. Мысли вернули меня на несколько месяцев назад, в прошлое. Я искал в отражении зеркальца с розовой оправой хоть какие-то намеки на волосы, но увы. Там были только глаза. Даже бровей не было видно. Смирился. Но я запомнил ее лицо на фото!

Библиотекарша приняла из моих рук фотоальбом, поставила его на законное место, а я успел догнать последнего в классном строю и удалился из библиотеки.

На следующий день, 27 декабря, у нас был новогодний утренник. На него пришли родители всех моих одноклассников. У некоторых пришли даже бабушки и дедушки. Мои родители тоже были на утреннике, а вот сестра — нет. Она сказала, что не такая тупая, что ей нет дела до безмозглого вождения хороводов вокруг и около елки. Честно, если бы такие доводы приняли от меня родители, я бы тоже не пошел. Все эти утренники и представления — для малышей.

Но я не мог не пойти: мы показывали спектакль. Я был охотником с деревянным ружьем, которым отпугивал злых волков, пытающихся украсть новогоднюю елку. Одним из волков был Саня (у него и фамилия подходящая — Волк). Он мне не нравится. Если бы деревянное ружье могло стрелять, я бы, наверное, выстрелил в него. А так — только продолжал отыгрывать поставленную НН задачу. В ключевой момент уставил ствол в потолок — «пиф-паф!» Волки разбежались. Тогда лицо мое покраснело. Оно и сейчас красное от того, что я все это рассказываю тебе, Профессор.

В конце представления, когда после нескольких «елочка гори!», елочка зажглась, Дед Мороз из своего мешка раздал нам новогодние подарки. Дедом Морозом был папа Максима, наряженный в красные халат и шапку странной формы, пластиковую бороду и пластиковый нос, а подарком — коробка с конфетным ассорти, почти такая же, какую дарил Дед Мороз в детском саду. А вот там им был чей-то другой папа. Чей-то другой.

Новогодние каникулы официально начались.

На сегодняшний день я уже пересмотрел все части «Один дома», «Дорогая, я уменьшил детей», несколько новогодних выпусков «Симпсонов» и первую серию «Футурамы», где, кстати, все и началось при смене миллениума. Между прочим, в меру познавательный, в меру юмористический мультсериал. Потом как-нибудь покажу тебе. Не увидишь? А если я нарисую тебе глаза? Нет? А если — очки? Ха! Вот и решено!

Профессор, вот я медленно и верно подошел к тому, что сегодня, 31 декабря 2020 года, заставило меня раскрыть тебя, к тому, с чего, собственно, и начинались мои первые слова к тебе.

Сегодня утром я, как обычно, проснулся раньше всех. Повторно пересмотрел первую серию «Футурамы», но уже без перевода — на английском с субтитрами. Это полезно. К тому времени, когда на экране появились титры, проснулась мама, следом за ней встал папа. Сестру же разбудила только мелодия домашнего телефона, с которым она заснула. Я слышал, как она полночи с кем-то болтала. Верю, что с подружками, знаю, что с парнем. Он уже был у нас в гостях, когда родителей не было дома. Сестра просила не рассказывать, я не рассказывал. Это была наша общая тайна и мои личные поводья, которыми я мог управлять сестрой.

Я слышал… все слышали, как телефон несколько раз разрывался от своей противной мелодии, но никто не мог ответить на звонок, кроме сестры. Дверь ее комнаты была заперта изнутри. Она всегда заперта, и это постоянно бесит родителей.

— Поля! — крикнул папа из кухни. Он уже нарезал вареную колбасу на кубики, а мама — вареную картошку. — По-ли-на! Телефон!

Я достал банку зеленого горошка и поставил на стол. Принес открывашку, положил рядом. Услышал, как телефон вновь подал признаки существования в нашей квартире. Я уже много раз говорил родителям, что пора бы приобрести второй домашний, но они всегда отвечали, что два телефона в доме — это роскошь.

— Может, нам пора прикупить второй телефон? — спросила мама, высыпая горошек в салатницу.

— Тоже давно об этом думаю, — ответил папа.

«А я давно вам твержу об этом», — подумал я. В тот момент мне захотелось шлепнуть себя ладонью по лбу.

— Думать — одно, делать — совсем другое. — Мама как следует надавила на пачку майонеза. Салат был почти готов, оставалось только перемешать.

— Клянусь, если телефон зазвонит, а Поля не ответит на звонок, я все брошу и пойду в магазин бытовой техники покупать еще один аппарат.

— Ну-ну. — Мама поставила салат в холодильник и достала свеклу.

— Ну-ну. Может быть, взять сразу третий… для Ильи?

Я только лишь успел взглянуть на папу, как мама сразу вмешалась:

— Он еще мал для собственного телефона. Да и ему еще никто никогда не звонил.

«Ошибаетесь. Вы просто этого не знаете».

Телефон снова взревел. Папа, как и обещал, все бросил, вышел в прихожую, достал из шкафа куртку, подмигнул мне и начал неспешно натягивать ботинки под мелодию звонка.

Я подбежал к комнате Поли, прислонился ухом к двери. Когда звонок прекратился, я вернулся в прихожую. Папа уже открывал дверь, пересчитывая деньги в бумажнике.

— Я — за телефоном, — просто сказал он.

«Алло? — неразборчиво услышал я из комнаты сестры и шмыгнул обратно вести прослушку. — Что? Кого?»

— Папа! Не уходи! Она ответила! — прокричал я.

— Браво! И года не прошло. Илья, нужно отдать должное твоей сестре, ведь она только что сэкономила несколько тысяч семейного бюджета. — Он снова подмигнул мне и улыбнулся, а через минуту уже сидел на кухне и разделывал сельдь.

«Не понимаю… Кого? — слышал я сонный голос сестры, слышал, как она переворачивается на кровати, — Кто это?.. Говорите громче… Не так громко, я не глухая… Зачем?.. Вы точно не ошиблись номером?.. Убедили… Подождите… плиз».

У нас в квартире межкомнатные двери с полупрозрачными стеклами. Через них ничего не видно, кроме мутного силуэта. Я долго вглядывался в него и понимал, что в комнате Поли ничего не происходит. Похоже, она просто положила трубку на подушку и продолжила валяться. Спустя пару минут она все-таки, постанывая, поднялась с кровати и, пошатываясь, направилась к двери. Я убежал на кухню, чтобы остаться незамеченным. Там залез под стол и наблюдал за ногой папы, что дрыгалась в такт новогодней музыке, которую всю неделю крутят по музыкальным каналам. Одни и те же из раза в раз композиции. Я их выучил еще в прошлом году.

Когда Поля, все так же пошатываясь, со слипшимися глазами, в помятой пижаме и с помятым лицом явилась на кухню с телефонной трубкой, папа вытер руки о футболку и потянулся к телефону. Поля отпрянула.

— Не угадал, — зевая, произнесла она.

В дело вступила мама. Ни вытирать, ни мыть руки она не стала, а просто вопросительно посмотрела на свою дочь и указала на себя пальцем.

— Тоже мимо. — Родители удивились. — Где мелкий?

Мелкий — это я.

— Зачем он тебе? — Нога папы задергалась интенсивнее, не попадая в такт музыке и раскачивая кухонный стол. Я заметил дыру на его носке.

— Мне? — теперь удивилась сестра, потирая левый глаз. — Мне он нафиг не уперся.

— Выбирай выражения, юная леди! — пригрозила мама.

— Мам, мне плевать. Его к телефону.

Родители переглянулись. Полина положила трубку на стол, развернулась и удалилась в свое сонное царство, в свою берлогу.

Я с подозрением высунул нос из-под стола: папа посмотрел на меня. В его взгляде я успел прочитать: «Ну и чего ты ждешь? Тебя к телефону».

— Кто это? — Я не мог не спросить. Мне еще никто никогда не звонил, а «Ошибаетесь. Вы просто этого не знаете» — всего-навсего самообман.

— Дед Мороз? — улыбнулась мама.

— Поля! Кто звонит? — не стесняясь быть услышанным, прогорланил папа через всю квартиру, зная или как минимум предполагая, что его слышат на другом конце провода.

— Мне насрать!

— Поля! — По тону папы можно было понять, что он в один миг может лишить ее всех подростковых благ: мобильника, вечерних прогулок, карманных денег.

— Я не знаю, папочка! Все мелкие на один голос!

Папа посмотрел на меня, на маму, пожал плечами, подал мне трубку и убавил громкость на телевизоре. Произнес:

— Похоже, твои друзья.

«Друзья?» Я перебрал в голове всех своих знакомых (друзей, кроме тебя, у меня нет) со двора и из школы. По моему разумению, никто не должен был мне звонить. В этом просто не было нужды, да и номер домашнего я никому не давал. Для родителей я вообще его не знаю, для родителей я должен оставаться маленьким сынишкой, только-только вышедшим на свои первые в школе новогодние каникулы.

Я прижал трубку к щеке и уху, завороженно вслушался в шипение телефонных помех. На секунду показалось, что связь давным-давно оборвалась, но в помехах я вдруг разобрал какие-то непонятные щелчки, может быть, удары, похожие на… (да, точно, я это уже слышал: Поля, когда нервничала, так ударяла ногтями по столу) и дыхание. Я потерял дар речи, как и исполнители песен в телевизоре после зажатой кнопки «MUTE» на пульте. Я потерял ход мыслей. Я потерял сам себя. Как мне никто и никогда не звонил, так и я — никому и никогда в жизни. Это был мой первый опыт, и я не ожидал от себя, что вот так глупо на него отреагирую. Вообще никак не отреагирую. Снова почувствовал себя полнейшим кретином. Сколько уже ожидал ответа звонящий? Пять? Десять минут?

Папа уже долгое время пытался мне что-то беззвучно сказать, дергая губами, словно пультом отключил и свой голос. Затем он согнул кулак, оттопырил мизинец и большой палец, имитируя телефонную трубку, поднес ее к голове и, как рыба, выпускающая пузыри, продолжил открывать-закрывать рот. В конечном итоге его нервы не выдержали, и он еле слышно прошептал:

— Алло. Скажи алло.

Я сглотнул.

— Алло. — Во рту пересохло. Свой же голос показался мне лет на десять старше, грубее… прокуренным. Я удивился своему голосу.

Папа, продолжая изображать искусного мима, пробежался средним и указательным пальцами по воздуху, показал на меня, потом — в сторону моей комнаты. Я его понял и убежал из кухни в свое логово. Закрылся. Услышав доносящиеся из телевизора новогодние композиции, вновь произнес:

— Алло.

— Привет.

Я узнал этот голос. Я так давно хотел его услышать, и он, как манна небесная, сам появился в моей жизни. Он был лучше любого новогоднего подарка. Пожалуй, лучше всего на свете. Ты еще не понял? Конечно, звонила Вика.

— Привет, — скромно, со стеснением произнес я, сияя внутри от переизбытка эмоций.

— Илья, это ты?

Я не удивился ее вопросу, учитывая даже тот факт, что это она звонила мне, и, наверняка, просила подойти к телефону именно Илью. Как и говорила Поля ранее: «Все мелкие — на один голос».

— Это я.

— Ты узнал меня?

— Нет. — Не знаю, отчего соврал. Наверное, переволновался.

— Я — Вика. Помнишь меня?

— Вика? — Вот тут пришлось доигрывать до конца.

— В женском туалете… Помнишь?

— Ах да! С розовым зеркальцем? — Улыбка уже не сходила с моих уст.

— Да! Ты помнишь! Здорово!

— Ага! Как ты узнала мой домашний?

— Да какая разница? Узнала и все. — Она тоже улыбалась. Уверен, что улыбалась. — Но, если тебе интересно…

— Интересно.

— Нашла в интернете. Ты знаешь, что такое интернет?

— Конечно. — Может быть она мне и не поверила, но в интернет я уже регулярно захаживал с ноутбука папы, не забывая подчищать историю в браузере. Папа же этим пренебрегает. Он точно когда-нибудь попадется, может, уже попался.

— Как дела, Илья?

— Хорошо.

— Ты писал письмо Деду Морозу? Как думаешь, он принесет тебе то, что ты просил?

Она хотела сдержать себя, но все же усмехнулась. Она думала, что я верю в Деда Мороза, и не знала, что я давно уже в курсе его несуществования.

— Надеюсь, принесет.

— Я тоже. — Я понял, что она соврала лишь бы подыграть мне, лишь бы не нарушать настроение сказки. В этом она была весьма тактична.

— Вика, почему ты мне позвонила?

Она задумалась. Я вновь слышал ее дыхание, постукивание пальцами по столу или другой твердой поверхности.

— Я… — замялась она. — Одноклассницы… бывшие одноклассницы рассказывают мне о происходящем в школе… бывшей школе…

— Почему бывшие, почему в бывшей?

— Я перешла в другую после того случая… ну ты понимаешь…

Я и понимал, и не понимал одновременно.

— И?..

— В какой-то момент они начали замечать какого-то чокнутого пацана, бродящего по школьному коридору, как зомби, пялящегося на девчонок.

Я все-таки шлепнул себя ладонью по лбу, вновь чувствуя себя кретином. Мне-то казалось, что я этакий шпион, которого никто не замечает. Я был невидимкой, но только для самого себя… как оказалось.

— Они описывали мне этого мальчика. Со временем, по описаниям со слов девчонок в меня закрались подозрения, что я уже с ним встречалась.

Я молча ждал продолжения, сожмурив глаза и покраснев до невозможного.

— Ради интереса я попросила их отправить мне его фотку, а они ради прикола отправили. На ней был ты. Сидел за столом в школьной столовой и пил чай, от которого твои очки запотели.

После ее слов мои очки снова запотели. От злости я швырнул их в сторону. Хорошо, что они не сломались, не разбились.

За дверью, в коридоре, кто-то прошел и затих. Показалось, что кто-то из родных подслушивает мой первый разговор по телефону. Я притаился, прислушался. Наклонился, посмотрел в щель между полом и дверью. Ног не обнаружил. И все-таки мне было неловко, все-таки я переживал за таинство переговоров, только поэтому приоткрыл дверь и увидел пустой коридор. Зря боялся. Тем не менее, отошел подальше, подумал и встал у окна, закрывшись шторами.

За окном валило так, будто бы все осадки за зиму обязаны были выпасть именно в этом году, в последние его часы. Ребята, что гуляли во дворе, не могли нарадоваться пышным хлопьям, лепили снеговиков и крепости, разрывая траншеи в сугробах, барахтаясь в них. Я же, глядя в окно, не мог нарадоваться общению с Викой. Я просто был счастлив, что в непогоду телефонные линии работали исправно, хотя и без помех не обходилось.

— Илья? — словно сквозь пургу донесся ее голос из трубки.

— Да?..

— Я… я позвонила… я хочу узнать… у тебя все хорошо? Все ли с тобой в порядке? Или паренек, наблюдающий за моими одноклассницами и ты — два разных человека?

Мне не хотелось ее обманывать, мне не за чем было это делать.

— Твои одноклассницы не ошиблись. Это был действительно я. Никто иной.

— Для чего? Зачем ты это делал? Хоть мы с тобой совсем не знакомы, меня пугает твое поведение, я переживаю за тебя. С тобой точно все хорошо? У тебя проблемы… в семье?..

— Со мной все в порядке и в семье все отлично. Родители готовят стол к НГ, я жду Деда Мороза. Все прекрасно. Правда! — как можно веселее пробормотал я.

— Но…

— Я просто потерял тебя. Я искал тебя. Я не мог тебя найти, — отчеканил я, не боясь быть услышанным.

— Правда? — спросила она с интонацией, которую я слышал только из телефонных разговоров сестры по ночам.

— Чистая.

— Не думала, что скажу, но это так приятно. Приятно осознавать, что… — она замялась, — хоть кто-то, кроме класса, заметил мое отсутствие в школе и… Илья?

— Что?

— Сколько тебе лет? Восемь уже исполнилось?

— В конце учебного года будет семь.

— Обалдеть. Ты совсем, — «Малыш», — успел подумать я, — малыш.

— Скоро исполнится семь, — повторил я с важностью, словно не семь, а семнадцать.

— Да. Я поняла. — Она хихикнула и изменилась в голосе. — Илья, я не знаю, насколько правильно тринадцатилетней девочке общаться с «скоросемилетним» мальчиком, — «Я же общаюсь с сестрой, и в этом нет ничего такого, а она старше тебя на три года, меня — на десять лет», — но мне больше не к кому обратиться…

Она замолкла. В трубке глухо затрещало, видать, снегопад все-таки повлиял на качество соединения. Я закрыл глаза, представил, как под этот треск по телефонным проводам несутся электрические сигналы, ударяясь о стенки изоляции. Я почти заснул, задремал точно, пока окно, в которое до этого смотрел, не загрохотало. В него запустил снежок Тёма, мой знакомый со двора, и показал мне обледенелую варежку. Уверен, внутри варежки он оттопырил средний палец. Я ему ответил тем же. Следом загрохотала комнатная дверь.

— Мелкий! Телефон — на базу! Я жду звонка!

— Сейчас отдам! — крикнул я Поле, прикрывая ладонью микрофон. Вика все слышала.

— Резче, подкидыш!

— У тебя есть мобильный!

— Не умничай, соплежуй!

— Поля! — пригрозил ей папа.

Сестры больше не было слышно. Я поднес трубку к уху. Вика словно чувствовала это.

— Поля — твоя сестра?

— Ага.

— Старшая?

— И глупая.

Вика хихикнула, я улыбнулся.

— Илья, — начала она с того, на чем остановилась, — в тот день, в туалете, ты говорил, что хотел помочь мне… Помнишь?

— Помню. А еще я помню, как ты сказала, что, если тебе понадобится моя помощь, ты сообщишь мне.

— У тебя феноменальная память! — В этом она права, Профессор. — Честно говоря, это еще одна причина, по которой я тебе позвонила. Илья, мне нужна твоя помощь. Как и говорила, мне больше не к кому обратиться. Если ты не хочешь…

— Я — с радостью! — Сам не ожидал, с каким пылом произнесу эту фразу. Почувствовал себя семнадцатилетним. — Как именно я могу помочь?

— Пока не знаю, а если бы знала, то не сказала. Это не телефонный разговор.

— Прям как в фильме!

— Точно!

Сестра уже молотила по батарее, что звон, передающийся по трубам в мою комнату, мешал разговаривать. Еще она любит досаждать мне бросками теннисным мячиком в стену. Я думал, что это будет следующим ее ходом, но ошибался.

— Если это не телефонный разговор, то какой?

— В телефонном справочнике написано, что ты живешь на Джона Рида. Информация верна?

— Верна.

— Я живу на Краснознаменской — это другой конец города. Твои родители разрешают своему «почтисемилетнему» сыну гулять… долго гулять… далеко гулять?

— Разрешают, но, если ты хочешь, чтобы я приехал в твой район, огорчу. Далеко для моих родителей — это пара кварталов от дома, а долго — пара часов. Мне же всего шесть лет. Не забывай.

— Да, я помню. — Она вздохнула.

— Ты всегда можешь приехать ко мне во двор. Там хоть и сугробы, но у качелей всегда притоптано. Можно будет покачаться. А еще можно покататься с горки! Она высокая, длинная и светится!

— Хоть мне и тринадцать, и я только за, но…

— Что?

— Из-за того, что происходило в городе, родители пока отказываются выпускать меня из дома одну. Они возят меня в школу на машине и забирают на ней же. Они могут привезти меня на Джона Рида, но тебе придется садиться к нам в тачку. Нам это не нужно, мне это не нужно. Никто не должен знать о нашей встрече.

— Из-за чего такой надзор?

— Из-за всех этих убийств, случающихся чуть ли не каждый месяц.

— Ах, ты про это… Они же закончились летом. Сначала, конечно, по школе ходили слухи, да и по городу тоже… и в газетах писали статьи, что полиция нашла настоящего маньяка, ответственного за эти злодеяния. Его нашли в августе, — я помнил, что его нашли 12 числа, но уточнять не стал, — на окраине города, а точнее — на холме Восьми Валунов. Он был заколот до смерти неизвестным оружием с четырьмя шипами, а во рту у него были остатки аккумуляторной батареи, перемешавшиеся с его ротовым фаршем. Ты слышала про это?

— Слышала. Фу! Бе-е-е! Представляю — становится дурно.

— И мне. Хорошо, что всех невинных, незаконно осужденных выпустили. Хорошо, что извергу досталось по заслугам. В любом случае все закончилось, опасаться больше нечего.

— Да знаю я. Объясни это моим родителям. У них, похоже, другая инфа. Главное — брату разрешают гулять одному, а мне — нет.

— У тебя есть брат?

— Старший.

— И глупый? — Она посмеялась. — Гуляй с ним.

— А ты гуляешь со своей сестрой?

— Нет.

— Вот и я не собираюсь. В общем, Илья, если ты еще не передумал, надеюсь на твою помощь. А сейчас извини, мне нужно бежать. Дела, пойми, дела, дела, — пропела она. Я узнал мотив. — Когда что-нибудь придумаю, снова позвоню. Будь на связи.

— Постараюсь.

— Приятно было пообщаться с тобой. Веселого Нового Года! Пока-пока.

— Пока.

Я повесил трубку, а через секунду — нос. Было радостно и грустно одновременно. Все краски мира смешались в одно большое непонятное месиво, как фарш во рту того маньяка, о котором мы говорили ранее.

Сестра в соседней комнате уже начала бросать в стену теннисный мячик и петь свои девчачьи песни, действуя мне на нервы, а я продолжал смотреть в окно на резвящихся детей и взрослых, на телефонную трубку, на ее монохромный экранчик, на надпись: «Вызов с НЕИЗВЕСТНЫЙ завершен». Я жалел, что до разговора с Викой родителям жалко было денег на услугу определителя номера. Сейчас он был бы весьма кстати. Весьма кстати теперь был бы мобильный телефон. Мой личный мобильник, Профессор. Понимаешь?

Возле окна, за шторой, я простоял с десяток минут, глазея на телефонную трубку и удерживая палец на кнопке ответа на вызов. Верил, что время вот-вот придет, что Вика снова позвонит, но нет. Когда я уяснил, что телефон сегодня мне больше не понадобится, вышел в коридор, постучал в дверь сестры и положил трубку на пол.

— Забирай!

Вернулся в логово, вернулся к тебе. Думаю, как Вике не к кому было обратиться, кроме меня, так и мне не к кому, кроме тебя. Не могу представить, что настроение может так быстро измениться. Думал, оно всегда будет хорошим. Казалось, с ее звонком оно поднялось на несколько ступеней выше — к пику радости. Но «Вызов с НЕИЗВЕСТНЫЙ завершен» медленно и верно опустил мою стрелку на шкале радости к нулю.

Меня начинают терзать сомнения, заставляют сомневаться в себе мысли о том, сможет ли шестилетний парень хоть как-то помочь тринадцатилетней девочке. Даже возможный факт моего умственного превосходства среди одноклассников не ставит меня выше взрослых. Да и о какой помощи она говорила? Вряд ли я способен помочь физически… Теперь же остается только ждать… только ждать… ее звонка. Вот такие дела.

Профессор, ты извини, но мне надо бежать, дела, пойми, дела, дела… Родители зовут к столу, но не думаю, что прикоснусь к пище.

Сегодня был первый учебный день после новогодних каникул. Сегодня был первый учебный день, когда вместо солнышек и тучек ввели наши первые цифровые оценки. От 1 до 5, где 5 — замечательно, 1 — не особо.

Дабы продемонстрировать принцип работы этих самых оценок, Наталья Николаевна, зная, что я ко всему и всегда готов, вызвала меня к доске. На каникулы она задала написать сочинение на тему «Как я провел праздники». Она не прогадала, я был готов. Я вышел к доске, посмотрел на листок, на парты, на одноклассников, в глаза НН.

— Илья, прочитаешь нам свое сочинение? — Всем своим видом она старалась приободрить меня. — Не стесняйся.

«Не стесняйся». Проще заставить человека спрыгнуть с моста, чем меня — не стесняться. Проще собаку научить говорить, заставить прочитать за меня мое же сочинение, чем меня — не стесняться.

Резкими взмахами руки НН дала понять, что пора бы уже начать, и улыбнулась.

Полегчало. Я дождался, пока в классе пропадут смешки, вновь посмотрел на листок со своими каракулями, престал переживать. Мне вдруг стало так легко, голова очистилась, словно классная своими глазами и движениями загипнотизировала меня, как змея — ничего не подозревающую жертву.

«Давай, ну же, читай», — шептали одноклассники. И я начал. Начал с названия:

— Как я провел праздники, — монотонно, грубо, на одном выдохе, без интонации вылетело изо рта. Я опустил листок. Не потому, что не хотел продолжать, не потому, что застеснялся. Я знал сочинение наизусть. И это не благодаря моей памяти. Мое сочинения смогла бы запомнить даже рыба, его смогла бы запомнить даже Поля. Почему? Оно легкое. Нет никакой сложности запомнить одно слово, начерченное в половину тетрадного листа печатными буквами. Я вновь произнес название, а потом и сам текст. Коротко, понятно. С интонацией, с которой выступают на сценах опытные ораторы. — Ждал.

Класс затрещал от хохота, а учительница посмотрела на меня своими хлопающими глазами. Она явно не ожидала такого поворота событий. Точно не от лучшего ученика (нет, это не я себя таким считаю, это она сама так говорила).

Чего я не ожидал, так это своего первого кола, но не в журнале, а на листе бумаги, где красовалось сочинение в одно слово. Он был выведен во весть лист и зачеркивал мое большое «ЖДАЛ». Кто бы мог подумать, что моей первой цифровой оценкой будет 1? Такой себе получается пример выставления оценок.

Всему классу и в частности мне НН сообщила, что негоже так относиться к учебе. Сказала, что после таких, как моя, выходок она будет вызывать в школу родителей. Честно сказать, после ее слов я струсил.

Когда закончился последний урок, НН попросила меня задержаться в кабинете на пару минут. Она хотела поговорить со мной и поговорила. Спросила, отчего я так обошелся с сочинением, отчего я так обошелся с ней. Она же рассчитывала на меня.

— Разве сочинение не должно быть правдивым? — спросил я ее.

— Должно и обязано быть таким, но ты мог…

— Мог, но не стал, — опередил я. — Мне не захотелось обманывать ни вас, ни ребят, ни себя. Я мог бы написать «ждал на окне, ждал тут, ждал там, ждал столько», но к чему все это, если слова мои от этого краше не станут?

Она задумалась. Произнесла:

— Илья, сейчас в кабинете только мы вдвоем, никого нет рядом. Ты можешь рассказать мне, чего именно ты ждал?

— Боюсь, не могу.

— Почему? Что ты скрываешь? У тебя дома… Тебя обижают родители, обижает сестра? У тебя же есть сестра, да? Старшая?

— Старшая. Но ни она, ни родители ни при чем. Я написал, что написал. Вы поставили ту оценку, которую я, по-вашему, заслужил. Вызывайте в школу родителей, делайте вообще все, что хотите, только, пожалуйста, не лезьте не в свое дело. Просто дайте мне уйти, у меня мало времени.

— Грубовато, Илья.

В ее покрасневших глазах промелькнуло подтверждение, что я действительно перегнул палку. Возможно, она и вправду желала помочь, желала выслушать меня, мое горе, но она не ты, Профессор, и ей до тебя далеко.

— Извините, Наталья Николаевна, но мне правда пора.

— Куда ты торопишься?

— Ждать.

— Ждать… Хорошо, Илья. Пусть будет по-твоему. Раз уж ты говоришь, что это не мое дело, что тебе действительно пора, коли ты не можешь рассказать, что у тебя на душе, я более не собираюсь тебя задерживать. Надеюсь, это было в первый и в последний раз.

— Спасибо.

Я поправил очки, рюкзак на плечах и побежал к выходу. Она остановила меня в аккурат у двери:

— Илья.

— Что, Наталья Николаевна?

— Я не буду вызывать в школу твоих родителей. Обещай разобраться со своими делами в кратчайшие сроки и помни, что я всегда рада тебе помочь.

— Обещаю, — соврал я и выбежал из кабинета, хлопнув дверью.

Чего же я ждал все каникулы? Конечно звонка. Того самого звонка, который обещала мне Вика. Как я это делал? Ты имеешь ввиду, как я ждал? Примерно так же, как это делаешь ты… Ждал, лежа на кровати и уставившись в потолок. Ждал у окна, глазея на людей, бабахающих фейерверки, оставшиеся после НГ. Я мечтал выйти на улицу хотя бы на минуту-другую, но боялся упустить шанс, боялся проворонить ту глупую мелодию на телефоне, способную обрадовать меня. Это было тяжело: сидеть дома и никуда не выходить все каникулы. Сейчас, когда приходится ходить в школу, тяжелее вдвойне.

Нет, я не сидел дома безвылазно. Я иногда выходил продышаться, но только тогда, когда дома кто-нибудь оставался. Так было надежнее, так на звонок хоть кто-то мог ответить… пусть даже Поля. Сейчас такой возможности нет. Сейчас днем родители работают, а мы с сестрой учимся.

Но на Полю все-таки есть кое-какая надежда: зачастую она прогуливает занятия. Она учится в другой школе, совсем рядом с домом, поэтому соблазн сбежать с уроков у нее, пожалуй, с первого класса. Если еще полгода назад я думал, что ее беготня не пойдет ей на пользуй, то сейчас — ее беготня пойдет на пользу мне. Это я себя так успокаиваю. Больше просто не чем. Потому что она решила взяться за ум. Потому что она заканчивает 9 класс и хочет уйти в колледж. Родители даже обещали купить ей новый мобильный, если она получит аттестат без троек, и, на радость мне, просчитались. Подарили ей его заранее, так сказать, впрок, на НГ, понадеявшись на нее. Свой старый мобильник она торжественно подарила мне, как только перенесла из него все контакты и фотки на новый.

Только благодаря своему новому (старому сестры), первому телефону, я сумел скоротать каникулы. Только вот он до сих пор остается без сим-карты, поэтому проку от него вне зоны действия Wi-Fi — ноль, но дома он сильно выручает. Мне больше не приходится тайком пробираться к ноутбуку папы, теперь у меня есть свой собственный доступ к интернету, но повторюсь: только в зоне действия Wi-Fi. Надеюсь, в скором времени родители купят мне сим-карту, чтобы быть со мной на постоянной связи. Чтобы я в любой момент мог набрать Вику… когда узнаю ее номер мобильного.

Профессор, снег почти растаял, на деревьях появляются первые признаки зеленого, а с приходом апреля, пришел и мой день рождения. Теперь мне — 7, а это почти 17.

Сейчас уже поздно, мне пора ложиться спать, но я не могу не поведать все то, что со мной происходило до и в этот самый день.

Одним (на тот момент еще зимним) вечером, я выполнял домашнее задание, валялся на кровати и пялился в тусклый экран мобильника. На домашний телефон к тому времени я уже полностью забил: все равно мне никто больше не звонил, а ждать звонка от Вики мне осточертело. Именно поэтому я решил, что нужно действовать самому, тем более у меня под рукой всегда имелся выход в интернет. сим-карты еще не было (ее мне подарили только сегодня, 1 апреля). Сперва я подумал: это шутка, но в этот день — день моего дня рождения и день дурака одновременно родители стараются надо мной не прикалываться. Для этого им хватает Поли.

Итак, начал я с того, что скачал «Яндекс.Карты». Мобильник долгое время отказывался их открывать, зависая и нагреваясь, но все же открыл. Меня интересовала Краснознаменская. Конечно, я знал ее местоположение, я досконально знал и знаю всю карту нашего города. Я ее не заучивал — просто провел над ней пару часов в школьной библиотеке. Но я никогда не был в том районе. По сути, я нигде и не был, кроме своего района и того, где находится школа.

Краснознаменская и Джона Рида — почти параллельные прямые. Как точку начала маршрута я выбрал свой дом, как точку конца — первую попавшуюся остановку на Краснознаменской. Приложение показало расстояние в 5,6 км и три маршрута: пешеходный, автомобильный и на общественном транспорте.

Личного автомобиля у меня до сих пор нет, а вновь пытаться угнать семейный мне не хотелось и не хочется. Поэтому выбора оставалось только два. Пешеходу навигатор предлагал пройти через дворы, через школу Поли, вдоль завода, где работают родители. После завода начинался пустырь или какое-то поле, по которому можно пробраться по паутине тропинок до ж/д станции, а дальше до школы рукой подать. Моя школа (бывшая Вики) почти идеально находилась в середине маршрута. Подумал, если захочу добраться до Краснознаменской, то идти пешком смысла нет. Проще доехать на автике до школы, отучиться и на нем же — до заветной улицы, тем более навигатор предлагал без каких-либо пересадок проехать всего лишь 6 остановок.

Таким образом маршрут был выбран, оставалось только определиться с днем, в который реализовать путешествие было бы максимально удобно. А совершить я его планировал как можно скорее. Для чего? Разведать обстановку. Может быть, прогуливаясь, попасться на глаза Вике. Она могла бы, например, заметить меня из окна автомобиля или дома. Правда я не знал конкретного адреса, не знал, выходят ли ее окна на проезжую часть.

Все следующие дни я уже искал ответ на этот вопрос в интернете. Оказывается, у нашей школы есть собственный сайт, на котором, кроме новостей, самопохвал и списка учителей, ничего особенного нет. Но есть профиль в социальной сети. Там уже куда интереснее. Там, помимо фотографий всех классов за каждый год, которые я уже имел право видеть в альбомах библиотеки, были комментарии и лайки других пользователей. Именно там, в соцсети, я проследил, как росла Вика, как она менялась с первого по седьмой класс.

Неужели я на самом деле такой же мелкий, какой она когда-то была? Неужели в седьмом классе я буду таким же дяденькой, какими выглядят ее одноклассники? Получается, сейчас у меня завышенная самооценка насчет своего возраста? Значит, я все-таки мелкий, как говорит моя сестра? Скажу одно: внешность ничего не значит, Профессор, как и возраст. Это я тебе гарантирую. Зачастую мне кажется, что в моем юном теле, теле коротышки, засел, приютился и нашел окончательное место своего существования старик. Минимум — мужик. Иногда мне кажется, что я родился тридцатилетним.

Под фото 7 класса 2020 года, в котором как раз-таки училась Вика, было больше всего комментариев. В основном они были от бывших одноклассников Вики. Проверил я это, зайдя в профиль каждого. Жаль, что она сама не комментировала фотки, так бы я нашел ее гораздо быстрее.

Поначалу все комментарии были примерно одного плана: «как здорово снова встретиться», «какой же у нас дружный класс», «мы отлично вышли на этом фото». Но пролистывая список все ниже и ниже, я заметил кое-что интересное, кое-что неприличное. Пользователь calldali9 (одноклассница Вики, Колова Даша) написал:

«Жаль что Вики с нами больше нет…»

«Она умерла?» — спросил mrBon.

«Ты бальной?» — переспросила calldali9.

«Почему?»

«Ее… она прешла в другую школу».

«Для дибилов?»

«Это тебя в нее нужно было переводить теперь она учится в 37й»

«Жалко Вику», — подключилась lapoStochka_Q.

Дальше все только оплакивали и жалели Вику, жалели себя, что больше не могут с ней общаться, обмениваться резинками для волос, шататься по школьным коридорам на переменах.

Нарушил идиллию комментаторов и поставил точку пользователь PRO100_314DOR:

«Так и надо этой капающей суке! Нужно было следить за собой! Если под своим я увижу еще хоть один коммент, разозлюсь. Помните, на ее месте можете оказаться вы, чмошники!!!»

После прочтенного я поверил в себя. Мне захотелось написать: «Закрой свой поганый рот!» Я даже напечатал все это, но нажав на кнопку «Отправить», высветилось сообщение, что комментировать могут только зарегистрированные пользователи. Зарегистрироваться мне не позволил возраст (его я, в принципе, мог подделать) и отсутствие номера мобильного телефона, к которому и должен был привязываться мой будущий аккаунт.

Да, оставить свой первый комментарий я так и не смог, но зато смог зайти на страничку этого «просто_тристачетырнадцатьдора». На ней не было его имени, не было его фотографии. Был лишь аватар — голова в черной маске. В строке «О себе» была запись: «Пранкер Всея Руси».

Прежде чем приступить к просмотру сотен видео, опубликованных у него на странице, которые просмотрело уже более полумиллиона человек, загуглил значение слова «пранкер». Если пояснять в целом, своими словами, пранкер — дурак, страдающий от безделья, заставляющий страдать других.

Просмотр начался. Все видео были записаны от первого лица, отчего лица пранкера не было видно. Его камера была иногда на голове, иногда на груди, но в основном запись велась на телефон, который он держал одной рукой. Свободной рукой он делал все, что не нравилось окружающим.

На последнем, самом свежем видео, он подбегал к прохожим и здоровался с ними липкой рукой, облитой газировкой (если это была она). На других — надевал ведро на голову, естественно, не на свою. Запрыгивал на плечи пешеходов, орал в уши неразборчивые фразы, бросал с крыш домов пакеты с водой (хорошо, если не с мочой), притворялся слепым и трогал лица, бросался под колеса автомобилей, медленно ползущих в пробке. Дебил.

Наконец я добрался до видео, в котором сумел опознать пранкера… по рюкзаку. Видео были отсняты в школе, и на одном из них я увидел самого себя: в меня летел его неподъемный рюкзак. Пранкер признался, что в рюкзаке была Большая Советская Энциклопедия, украденная из школьной библиотеки и в несколько слоев обернутая полотенцами, дабы случайно кого-нибудь не убить. «Ну хоть тут твои мозги решили поработать, Козлов», — подумал я, просматривая, судя по всему, то самое видео, которое смотрели Настя и Лиза, старшеклассницы с сигаретами в женском туалете, мечтающие что-то дать и что-то взять у этого козла.

Оказывается, этот козел в школьных стенах досаждал не только ученикам, но и учителям. Так, например, он запустил дымовуху, которую, скорее всего, у кого-то купил или отобрал (сам-то он вряд ли смог бы сделать что-то подобное), в учительскую и закрыл дверь. В кабинете сидели две женщины, я их видел, но не знаю, и мужчина спортивном костюме, физрук старших классов. Сработала пожарная тревога, и вся школа экстренно эвакуировалась на школьный двор. Приехали три пожарные машины, но директриса быстро их развернула, сказав, что тревога учебная. В конце этого видео показался кулак Козлова с оттопыренным вверх большим пальцем. Игорь произнес: «Уроды, помните: больше лайкосов — больше шума!»

Я удивлен, что «уроды», поставившие больше десяти тысяч лайков, вообще находят в его видео что-то занимательное. Еще больше удивлен, что после его проделок, о которых знает, получается, вся школа, Козлова до сих пор из нее не исключили.

Пересмотрев еще несколько его видео, пока меня не начало выворачивать наизнанку от однотипного содержимого, я еще раз вернулся к тому, в котором в главных ролях были мы с Викой. Не знаю для чего. Может быть, чтобы посмотреть на нее, когда она пыталась поднять меня, на ее лицо, ужаснувшееся от капли крови на полу.

Я раз за разом просматривал этот кусок. Кое-что наконец заставило меня самого себя назвать слепым кретином. То, что плавало на поверхности. То, что, приметь я его ранее, дало бы возможность избежать просмотра остального.

Сразу же под видео была отмечена геолокация «тупая школа», а под ней — подпись основателя странички: «Пушка! Бомбезность! @слизняквокулярах получил ранение! Кап-кап, vik_no_co, не спасла бойца!»

Слизняком в окулярах был я, никто другой им быть не мог. Ссылка @слизняквокулярах не приводила ни на одного пользователя и была черной, а вот vik_no_co была синей. Я нервно ткнул в имя пользователя, рассчитывая увидеть на открывшейся странице именно того, кого и ожидал. Слишком уж сильно имя пользователя походило на имя человека, которого зовут Вика. Как назло, страница долго не открывалась (думаю, именно в этот самый момент Полю приспичило посмотреть «Ютуб»). Я зажмурил глаза и просидел так десять минут, не решаясь открыть. Вполне возможно, что задремал. Когда открыл, экран телефона уже погас. Я надавил на кнопку включения, провел пальцем по сенсору, ввел графический ключ и увидел профиль Вики. Профиль vik_no_co.

Я отказывался верить своим глазам, отказывался верить изображению на экране мобильника. Спустя столько времени я сумел найти ее, найти часть ее цифровой жизни! Я пролистывал фотографии и возвращался из конца в начало. И так по кругу. Несколько кругов. Любовался ли я? Не могу ответить точно. Возможно, будь я постарше, любовался бы. Возможно, как говорят старшие, мог бы втюриться, но… Сам не знаю, что отвечать себе на этот вопрос. Знаю только, что даже на расстоянии своими фотографиями из жизни, она тянула и тянет меня к себе. Все благодаря ее мани. Мань ее неиссякаема. Я питался ее фотографиями, и мне их не хватало, но я довольствовался тем, что было, тем, что мог себе позволить, тем, что имел здесь и сейчас.

За окном стемнело. Пора было ложиться спать, но спать я не хотел. Тем не менее, умывания перед сном никто не отменял. В ванной комнате я уже одной рукой чистил зубы, другой — перелистывал ее снимки. Не переставал думать о ее просьбе, о ее помощи, которая для меня оставалась загадкой.

Кажется, размышляя над этим, не переставая смотреть на ее лицо, я полночи провел под одеялом, пытаясь уловить хоть что-то.

Когда из спальни родителей перестали доноситься звуки телевизора, а из-за стенки — разговоры сестры по телефону, в снимках Вики я заметил некую закономерность. В выходные она выкладывала фотки у пруда, леса, луга — на природе, за городом. По будням — из школы, кафешек, внешкольного кружка (пения?), из дома. Именно с этой закономерностью в голове я и уснул. С той же закономерностью, между прочим, я прожил следующую неделю.

Каждый новый день я просыпался с мыслью, что где-то сейчас, примерно в это же время просыпается Вика. Как она собирается в школу, едет в нее с родителями на семейном автомобиле, учится… А после идет либо в кафе, либо в кружок, либо домой. Каждый день я следил за ее новыми постами и чаще всего оказывался прав в ее досуге. Не всегда, но часто. Почему-то, скажем, этим же (если) пением она занималась не по конкретным дням, а рандомно. Словно выбирала дни случайно, по настроению.

13 марта, извини за подробность, мне снова пришлось назвать себя кретином… максимальным кретином. Если бы проходил конкурс по кретинизму, я бы с форой занял первое место. Почему? Именно в тот момент, когда я вышел из дома, а телефон уже как пять минут не ловил Wi-Fi, когда до его повторного появления в сети оставалось не меньше пяти часов, меня ударило молнией, раскрывшей-таки глаза. Меня терзал вопрос: отчего я до сих пор не открыл ни одной геолокации, указанной под ее фото? Больше всего интересовала одна — «милый дом», другие были не важны. По сути, я дважды наступил на те же грабли.

Весь учебный день я не мог думать об уроках (там мне думать никогда и не приходилось, вся учебная программа за первый класс была выучена еще в первой четверти), кроме манящего, чарующего своей особенной манью значка геолокации. Он звал меня к себе свои краснымм цветом. Звал острием, на конце которого уже мерещился серый прямоугольник дома Вики на карте. Мне мерещился дом, на котором обязательно должен был быть указан номер… или даже номер квартиры.

Я закрыл глаза, почти погрузился в сон, лишь бы представить эту красную метку на почти черно-белом изображении, но не смог. Только почувствовал легкое жжение в пятой точке, не позволяющее усидеть на месте, заставляющее действовать в ту же секунду.

Я дождался звонка на перемену, проверил горящее место, и, поняв, что не смогу дождаться следующего звонка, сложил учебник, тетрадь и пенал в рюкзак и, как сказали бы старшеклассники и герои боевиков, слинял из школы.

Дома был раньше обычного. Не из-за вовремя подоспевшего автобуса, а из-за двух прогулянных уроков. При этом с остановки я бежал, как не бежал никогда. Моей скорости мог позавидовать Усейн Болт. Конечно, я приукрашиваю.

Извини. Вчера уснул прямо на твоих страницах. Хорошо хоть, что проснулся до того, как в комнату вошла мама. Рад, что успел захлопнуть тебя. Она подумала, что я тружусь над домашним заданием — не угадала. Я трудился над своим другом — над тобой, мой дорогой д… чуть не сказал «дневник». Какой же ты дневник? У тебя другое имя. Профессор Ильич

Профессор! Ты — это я, я — это ты.

Сегодня у меня выходной, в школу я не пойду, а это значит, я смогу рассказать тебе все, что не успел вчера. Думаю, у меня хватит на это времени, если, конечно, родители не заставят меня ехать куда-нибудь с ними… к кому-нибудь в гости.

В тот день, когда сбежал с уроков, я не отрывался от телефона несколько часов. Рылся на страничке Вики, просматривал фотки с пометкой «Дом» и подобными. Открыл первую: локационная метка стояла на проспекте Космонавтов. На второй — на центральной площади, на третьей — вовсе в городском парке, в нескольких кварталах от Краснознаменской. Пересмотрев все метки, разбросанные по всему городу, я пришел к выводу, что Вика никогда не отмечала точный адрес своего проживания. Наверное, ей запрещали родители, что так пекутся над ее безопасностью. Может, она и сама этого не хотела, может, может, может… Зря я считал себя чемпионом кретинов.

Я попытался отправить Вике сообщение, но не смог, поскольку для этого все также нужно было быть зарегистрированным пользователем. Все шло против меня. Но я не терялся. Боролся. Искал выход и… нашел его.

В голове засела новая, пылающая надеждами идея — заказать детализацию звонков на наш домашний. Все вызовы меня не интересовали, только один — за 31 декабря 2020 года. Только тот, на который ответила Поля во временном промежутке с десяти до одиннадцати часов утра.

Перешерстив интернет вдоль и поперек, я узнал, что детализацию звонков можно заказать в любом офисе телекоммуникационной компании нашего города. Хорошо, что компания у нас только одна, а ближайший офис находится совсем недалеко от моего дома. Я зашел на официальный сайт «СлобТелеком» (именно так называется компания, проводами которой подключены наш домашний и интернет) и обрадовался тому, что они могут предоставить выписку звонков за последние три года. Этого вполне достаточно, большего не нужно. Мне с лихвой хватило бы и выписки за последние полгода.

Самый подходящий день для посещения офиса был выбран. Учебный день, который обязательно нужно было прогуливать. Зачем? Затем, чтобы… Просто так было нужно. Я переживал, что после занятий не успел бы сделать то, что планировал.

Родители, как и всегда, ушли на работу раньше моего. Сестра тоже всегда уходила раньше, но в тот день решила, похоже, пойти мне наперекор, сама того не зная. В тот день она, похоже, тоже планировала прогулять школу, или ей просто нужно было ко второму уроку… или к третьему.

Отсиживаться дома я больше не мог — и без того задержался на пятнадцать минут относительно стандартного времени выхода. Поэтому вышел. На всякий случай шел тем же маршрутом, что и в школу — мало ли что… Добрался до остановки, дождался автобуса, сел в него и доехал до следующей остановки. Вышел и поплелся обратно в свой район. Так, думал я, скроюсь от лишних глаз. Не прогадал.

В 9:00 был уже у дверей офиса. Подумав, взвесив все «за» и «против», набравшись смелости, храбрости, дернул ручку. Дверь не открылась. Я повторил безрезультатную попытку. Только потом заметил график работы офиса. В нем значилось, что по будням он открывается в 10:00, закрывается в 20:00. По выходным, в субботу и воскресение, — в 12:00 и 16:00 соответственно.

Мне пришлось ждать открытия один час. Нет, я не стал отираться на крыльце — решил прогуляться.

Первым делом зашел в супермаркет. Прошелся по торговым рядам, осмотрел прилавки. Вышел не без покупок — с тремя шариковыми ручками с синей пастой. Посчитал, что понадобятся, и не прогадал: одной из них пишу тебе.

Взглянул на часы: прошло всего лишь пятнадцать минут. Когда чего-то ждешь, Профессор, время замедляется.

Рядом с супермаркетом есть жилые дома — целый жилой комплекс, построенный совсем недавно. Я уже бывал там с родителями. Там превосходная детская площадка, именно к ней я и направился. Покачался на качели, съехал вниз по спиральной трубе, а вот на батуте прыгать не стал. Во-первых, он травмоопасный, во-вторых, был занят другим мальчишкой. Мальчишку зовут Витя. Он сам представился, когда подошел ко мне, когда увидел, что я наблюдаю за ним. Мы познакомились. Оказывается, в тот день он тоже прогуливал школу, но уже не в первый раз.

— Я лучше целый день буду прыгать на батуте, чем пойду в школу, — сообщил он.

— Почему?

— Там нечего ловить, Илюха. Если бы ты знал, понял бы меня.

— А ты попробуй объяснить, — сказал я, стесняясь больше обычного. Мне вообще не хотелось встревать с ним в разговор, но все как-то само собой завертелось.

— Ты слишком мелкий! — улыбнулся он и продолжил прыгать, уже наблюдая за мной то с высоты, то нет.

— Мелкий?! — Меня это задело. Даже взбесило. Понятно, когда мелким тебя называет старший, но не тот, кому на вид столько же. — А ты не мелкий? Сколько тебе?

— Восемь, — гордо ответил он, плюхнулся попой на натянутую поверхность батута, отскочил и вновь запрыгал на ногах, — будет через год.

— Издеваешься? Тогда и мне восемь… будет через год. Получается, ты тоже мелкий.

— Получается, так.

Он начал чередовать приземления: попа, ноги, попа, ноги.

— Так почему же ты, мелкий, прогуливаешь школу?

— А ты?

— Я первый спросил.

— Школа — фигня для дураков, которые ни черта не понимают в жизни. — Тут я был частично согласен с ним, ведь она действительно была придумана для дураков, чтобы те самые дураки дураками не становились. — Так говорит мой брат. Он окончил школу в прошлом году. Говорит, школа — лишь место, в котором дети и подростки проводят время впустую. Говорит, позволяло бы законодательство, вместо школы он пошел бы работать. Школа нужна только учителям, которые преподают в ней, и соплякам, мечтающим стать учителями. В других случаях она бесполезна. Бес-по-лез-на, — Витя попытался сделать голос грубее, но я все равно слышал все тот же писк, похожий на мой.

— Твой брат… теперь он работает?

— Работает, по его словам, с тех самых пор, как родители перестали его замечать после моего рождения. И работа не помешала ему закончить школу на пресловутую золотую медаль, от которой толку меньше, чем от какашки на дороге, а вот школа работе мешала. Это он так говорит, мой брат. Если бы он не отвлекался на учебу, съехал бы из родительского дома намного раньше.

— Теперь вы живете не вместе?

Было бы неплохо, если бы и Поля съехала от нас. Это все равно рано или поздно случится, так почему бы не сейчас?

— Отчего же? — Он высоко подпрыгнул и сделал два полных оборота вокруг своей оси. Такими темпами он скоро будет выступать в цирке. — Вместе! — Сделал заднее сальто, слез с батута, подошел ко мне, пригласил на лавочку у песочницы, и мы сели.

— Брр! Какая-то неразбериха… Он переехал или нет?

Пальцем на песке он написал «ДА».

— И вы живете вместе?

«ДА» он обвел в кружок.

— Тогда я совсем ничего не понимаю.

— Все потому, что ты мелкий! — Он засмеялся, я — вслед за ним. Смех его заразителен. — На самом деле, Ванька, мой брат, переехал и через некоторое время забрал меня к себе.

— Разве так можно?

— Когда регулярно видишь своих родителей, валяющихся на диване в собственной блевотине, думаю, можно.

— Они больны?

— Если пьянство — болезнь, то у них хроническая форма заболевания. Брат говорит, что их лишили родительских прав, поэтому, вроде как, все путем.

— Извини. — Мне стало неловко, стало настолько некомфортно, что я не знал, как вести себя дальше, как выкручиваться из этой ситуации. Витьке же, похоже, было все равно. Он отнесся к этому разговору так, словно ничего и не происходило, словно этого разговора вовсе не было. Было видно, что он ни о чем не жалеет. Вот бы и мне так уметь.

— Илюха, чего это мы все обо мне да обо мне? Расскажи лучше, почему ты не в школе?

Пока я размышлял над ответом, он раздавил одной ногой обведенное в кружочек «ДА» на песке, другой, плавно погружая и водя взад-вперед, прорыл неглубокую траншею, поднял откуда-то бутылку с водой и вылил содержимое в углубление. Пока вода полностью не впиталась, бросил бутылку в траншею, напоминающую уже отрезок реки, и произнес:

— Макет Суэтского канала!

Я промолчал. Вода уже полностью впиталась в песок, бутылка села на мель. Витя пнул ее. Это вывело меня из ступора. Думаю, он сделал это специально.

— Если не хочешь, не говори, — сказал он.

И я действительно не хотел говорить, отчего прогуливал школу, но его «если не хочешь, не говори» сработало как волшебное заклинание, заставляющее делать обратное, раскрепощающее меня. Я вдруг начал выдавать ему все подробности. Слова пулеметной очередью вылетали из моего рта, не давая Вите произнести ни звука. Впрочем, он и не собирался меня перебивать, только внимательно слушал и впитывал содержимое, как пересохшая под палящим солнцем губка. Я рассказал все от начала и до конца, начав с удара рюкзаком Козлова, закончив тем, как встретил его, Витю, на той самой площадке. Не упустил ни единой подробности. Даже дословно передал телефонный разговор с Викой. Я не мог остановиться и начинал переживать, что его «если не хочешь, не говори» может выманить из меня то, о чем ему совсем не следовало знать — о тебе. И все-таки я сумел утаить твое существование, но, по сути, рассказал ему даже больше, чем рассказал тебе… написал тебе… написал в тебе. По сути, на какое-то время Витя для меня стал тобой, стал частью меня, но лишь на время, и оно уже прошло, закончилось. Не обижайся, Друг.

— Так значит, все из-за девчонки? — удивился он.

Я заметил, что от его Суэтского канала в песочнице не осталось и следа, а на его месте уже была нарисована девчонка, которую зачастую изображают на дверях женских туалетов: кружок, треугольник, четыре полоски. Я не мог ему ответить. Покраснел. Не произнося ни слова, как и он, пробороздил пальцем по песку, оставив такое же, как и его, «ДА» и в довесок — грустный смайлик

— И ты общался с ней даже меньше, чем сейчас со мной?

Я обвел «ДА». Палец уже был грязным.

— Я в шоке. Я тебя не понимаю. Ладно бы ты переживал из-за другана, но из-за девчонки?.. Тьфу!

— Сам от себя такого не ожидал…

— В этом плане ты очень похож на моего брата.

— Почему?

— Одним вечером он пришел домой — убитый горем. Не ел, не пил, а только ходил из угла в угол. Не находил себе места. В тот же вечер я спросил его, что произошло. Он ответил, что не мое дело. Причем ответил так грубо, что я на него обиделся. Этот горемыка продолжал вести себя как какашка в проруби, с неделю, может, с две. Дождавшись удобного момента, я взял его телефон и позвонил его лучшему другу. Тоже Ване. Два друга — два Вани, прикольно, да? — Я кивнул. — Я сказал ему, что с братом творится что-то неладное, что он сам не свой. После моего звонка Ваня пришел к Ване с бутылкой алкоголя. Они засели на кухне. Я подслушивал за их разговором через электрическую розетку. Ты знаешь, что через розетку в стене все очень хорошо слышно?

— В том случае, если и с другой стороны стены установлена розетка, иначе никак.

— Верно. У нас как раз-таки благоприятные условия. Оказывается, от брата отвернулась девчонка… девушка, с которой он долгое время дружил. С его слов, она начала дружить с кем-то другим. Друг Вани настоятельно рекомендовал выбросить ее из головы и из своей жизни, как ненужную, бесполезную вещь, забыть ее, как страшный сон. Знаешь, что ответил мой брат?

Я пожал плечами, уставившись в песочницу.

— «Понимаешь, Ванчик, я узнал, что слишком быстро привязываюсь к вещам и уже не могу так просто от них отказаться, даже заведомо зная, что они изначально были ненужными и бесполезными». Теперь ты понимаешь, отчего я сравнил тебя с моим братом? Илья?

— Частично…

— Ну хоть так. Не морочь себе голову всякими пустяками, а занимайся верными делами, которые будут приносить тебе пользу.

— Договорились. — Я взглянул на часы: половина одиннадцатого. Офис был открыт уже полчаса. — Рад был встрече, Витя. Сейчас мне пора.

— Надеюсь, не в телефонную компанию? Надеюсь, ты туда не сунешься?

Я промолчал. Он протянул мне руку, я — ему, и мы пожали их, как пожимают взрослые, как мой папа со своими знакомыми. Раньше я никогда так не делал. Я почувствовал себя взрослым. А еще почувствовал, что Витя понял, что я не намерен плюнуть на свой замысел, ради которого прогулял занятия.

С площадки я уходил не оборачиваясь, почти бежал. Боялся, что размеренные прыжки Витьки на батуте заставят вернуться к нему, а его прочищающий, пронзительный взгляд — забыть о своих намерениях и о Вике в частности.

Сумел выдохнуть с облегчением только тогда, когда вновь находился у входа в офис. Дверь была открыта настежь, ее подпирал кирпич. Подумав о хорошем, я зашел внутрь. В просторном помещении с одной стороны, у окон, выходящих на улицу, располагались мягкие кресла, с противоположной — три телефонные будки и два окошка сотрудников офиса, сидящих за компьютерами в своих крохотных кабинетиках. В центре зала находился терминал электронной очереди. На нем нужно было выбрать процедуру, ради которой я туда пожаловал. Поигравшись с терминалом и не найдя в нем нужного пункта о выдаче детализации звонков, я присел не только на мягкие, но еще и на очень удобные кресла. Прямо-таки развалился на них и пожалел, что таких кресел нет в школе.

Кроме меня, посетителей не было, а я не решался подойти ни к одному из сотрудников. Боялся и стеснялся. Когда вдруг нашел в себе толику храбрости, в офис зашли две бабушки и бесцеремонно направились к окошкам приема. Они обломали мне все, к чему я так сильно готовился.

Снова начались ожидания. Одна, две, пять, десять минут я наблюдал за менеджерами, за тем, как они нерасторопно нажимают на кнопки клавиатуры, заполняют бумажные документы, передают их бабулям, а те нерасторопно их принимают, вчитываются, подписывают, отдают обратно, заполняют новые и так до бесконечности долго.

Когда одна бабушка все же отошла от моей заветной цели, я в два счета оказался у окна приема. Сотрудница меня не видела: я был намного ниже ее окошка. Думаю, торчала только моя макушка.

— Проходите… Следующий, — монотонно произнесла она. Я заметил зеленую лампочку, моргнувшую над головой. Моргнувшую несколько раз. — Следующий!

Я ухватился за выступ, на который облокачивались бабушки и заполняли бумаги, поднялся на носочки. Увидел женщину в черном пиджаке, белой рубашке и синем галстуке, а она — меня: половину моего лица.

— Здравствуйте, — услышал я свой голос.

— Здравствуйте. — Она улыбнулась. Мне понравилось это. Мне понравилась она, ее расположение ко мне. С бабушкой она вела себя совсем иначе, как-то неотзывчиво, что ли. — Что ты хотел, мальчик?

— Мне… — Я вовремя остановился и начал врать. — Папа хотел…

Она перебила:

— А где он? Ты потерялся?

— Нет. — Попытался улыбнуться. — Я пришел с папой. Он вышел… покурить. — Стало стыдно. Кровь прилила к голове.

— Странно. Сегодня я еще не видела мужчин. Честно говоря, я думала, ты внук той бабули, что оплачивала услуги связи.

— Нет. Я пришел с папой. Он говорил о какой-то детали… телефонной детали… — В моем возрасте никак нельзя знать о детализации звонков, поэтому я ждал, когда она мне подскажет. — Детали звонков…

— Детализация звонков?

Бинго! Полегчало и, когда она улыбнулась, стало еще легче.

Я снял рюкзак, раскрыл и закинул его к ней. Надеялся, так она поймет, что детализацию нужно положить в него. Она не поняла.

— Ты что делаешь?

— Вы можете распечатать детализацию и положить в рюкзак. Чтобы не терять времени. Папа будет доволен.

— Я бы с радостью, но для этого нужно дождаться твоего отца. Нужно знать данные клиента, адрес и номер телефона.

— Джона Рида… — Я назвал номер дома, номер квартиры, номер домашнего телефона, имя папы, серию и номер его паспорта. — Этого хватит? Скажите, что хватит, пожалуйста.

Женщина за стеклом была неравнодушна ко мне. Улыбка уже не сходила с ее лица, и с этой улыбкой она попросила меня повторить данные. Под диктовку впечатала информацию в компьютер, неоднократно сверяя ее. Затем щелкнула мышкой и уставилась в монитор. Я уставился на нее. Пока в компьютере что-то происходило, она несколько раз посмотрела в карманное зеркальце — не такое, как у Вики, но все равно напоминающее о ней, — поправила галстук, проверила маникюр и еще раз щелкнула мышкой. За ее спиной раздался знакомый звук возвращения в рабочее состояние лазерного принтера, похожий на гудение.

— За какой период твоему папе нужна детализация?

— Сейчас узнаю. — Если врать, то до конца. Я выскочил на улицу, сосчитал до тридцати, посмотрел по сторонам, вдохнул полной грудью свежего, пропитанного выхлопными газами автомобилей воздуха, и забежал обратно. — Папа сказал, что за 31 декабря 2020. А если можно, с 25 декабря по 7 января. Сказал, может пригодиться.

Ты еще здесь? Профессор, ты еще со мной? Ты все еще часть меня? Не обиделся? Устал от скуки? Ну уж извини Дальше будет интереснее

Не отрываясь от монитора, бегая глазами из угла в угол, она произнесла:

— Да. Такая информация есть.

— Наверное, это хорошо.

— Отправляю в печать.

Принтер выплюнул листы. Очень быстро, что я не успел сосчитать их количество. Женщина взяла их и показала мне стопку бумаг. Положила рядом с клавиатурой.

— Только я тебе их не отдам, потому что у тебя доку́ментов нет. — Она подмигнула. Я узнал эту отсылку. — Теперь без твоего отца точно не обойтись. Нужен он и его паспорт.

Я вновь выскочил на улицу и забежал обратно.

— Папа сказал, что вы можете отдать детализацию мне.

Она изменилась в лице. Нет, лицо ее не стало ни грубым, ни злым. Женщина все так же улыбалась, вот только в ее улыбке я распознал то, чего не смог распознать сразу: она изначально знала, что я ее обманываю. Она попросту играла со мной в мою же игру. Потом я заметил, что листы в ее руке, которыми она размахивала, как веером, были абсолютно пустыми. Все это время я верил, что водил ее за нос, но по факту оказалось, что за нос водила она меня.

Расстроенный, я стянул за лямку рюкзак, а он для усугубления ситуации вывалил на меня учебники и тетради. Досада. Пришлось складывать все обратно и направиться к выходу. Рюкзак бороздил по пыльном полу офиса.

— Мальчик! — Я обернулся, хоть и не хотел — она обидела меня. Показалось, что со всех сторон на меня смотрят посетители и тычут пальцем. Сейчас понимаю, что всем было все равно. Они дожидались своей очереди. — Передай папе, — «папе» она пальцами закрыла в кавычки, — что офис посещать не обязательно. Достаточно позвонить с мобильного, который прописан в договоре, или с него же отправить СМС на короткий номер. В сообщении указать временные промежутки. Детализация придет на указанный в договоре адрес электронной почты. Подойди ко мне, малыш. — Она дала мне визитку с реквизитами. — Если забудешь, всю информацию твой папа сможет найти по этой ссылке. До свидания, мальчуган.

— Спасибо. — «И почему я не узнал об этом раньше?» — До свидания.

Визитка, похоже, была напечатана тем же самым принтером из кабинета женщины с синим галстуком. Скорее всего, она сама вырезала эти визитки не самыми острыми ножницами. Это было заметно по бахроме на срезе.

Ссылка на визитке вела на официальный сайт «СлобТелекома». Я уже был на этом сайте, но не заметил на нем информации, что детализацию можно получить, не посещая офис. Так было бы куда проще и не пришлось бы прогуливать школу. Я расстроился, но на короткое время, пока не вспомнил один нюанс, не позволяющий мне получить детализацию: если телефон отца я еще мог незаметно для него взять и отправить с него всесильное СМС, способное заказать распечатку звонков; если бы даже все получилось, и детализацию отправили на указанную папой электронную почту, то я все равно не получил бы нужный мне материал. Пароля-то от его почты я не знал.

Пока всматривался в ссылку, все время думал о возможности подбора пароля. В первую очередь подставил бы имя папы, мамы, сестры… свое. Потом — даты рождений. Если бы и они ни к чему не привели, пришлось бы обыскивать всю квартиру с надеждой найти записную книжку, в которой отец мог хранить логины и пароли своих аккаунтов. Думается мне, я бы ее не нашел. Думается, папа не настолько глуп, чтобы хранить конфиденциальную информацию на бумаге, а не в голове. Думаю, от него мне досталась отличная память, только преумноженная.

Хорошо, что взламывать ничего не пришлось.

Взглянул на часы. Домой нужно было вернуться только через пару часов. Конечно, можно было вернуться и раньше, дома все равно никого не должно было быть. Но это в обычный день. А в тот день все шло против меня. Дома мог оказаться кто угодно. В первую очередь я опасался, что Поля все-таки слиняла с уроков, во вторую — родители могли прийти на обед. А рисковать мне не хотелось, поэтому решил прогуляться по району. Думал дойти до гаражей, набрать там целую горсть металлических букв, но передумал… Думал уйти на пустырь с прудом, но передумал… Думал и передумывал, думал и передумывал, пока сам не понял, как снова оказался на детской площадке, где ранее встретил Витю.

Его там не было.

Сначала меня это обрадовало, поскольку мне хотелось побыть одному в относительной тишине. Я качался на качелях, съезжал по спиральной трубе, ползал по веревочной паутине, даже попробовал прыгнуть на батуте, но едва не улетел через край и не расшиб голову. Повезло. Отделался ушибом ноги. Успокоился.

Взглянул на часы. Время неумолимо стояло на месте. До возвращения домой оставалось чуть меньше двух часов. Двух самых длинных часов в моей жизни. Я уже не знал, чем себя занять. Учебники, что лежали в рюкзаке, уже были несколько раз прочитаны и досконально заучены. В тетрадях тоже не было ничего занятного. Я попросту не находил себе места. Сильно жалел, что никогда не беру тебя с собой, Профессор, особенно, что не взял тебя в тот день. Почему? Не притворяйся, что не знаешь. Потому что, если я тебе не пишу, не значит, что я не читаю твое содержимое. Отнюдь, мне это очень нравится. С самой первой страницы.

Я подошел к песочнице, надеясь, что рисование на песке сможет хоть как-то скоротать время. Да, художник из меня не лучший, но все же… Что? Я рисую так же хорошо, как Поля решает задачи по геометрии? Она совсем не понимает геометрию, а все задачи решает па… Постой-ка!? Очень смешно! За такой комплимент ты получишь комплимент от шефа. Потерпи. Ха-ха!

В песочнице рисовать так и не пришлось, песочный холст был полностью занят другим художеством. Получай!

Как тебе такое нравится?

Такое на песке начертил Витя, скорее всего, для меня. Это я понял по буквам Д и А — они были точь-в-точь такими же, как и в его «ДА», обведенное в кружок. Чего я не понял, так это «у входа в Курямбию». Я не знал, что и где это находится.

Я уставился на надпись, завис над последним словом. Раскапывал его в своей памяти, но либо ему не хватило в ней ячейки, либо Курямбию с ее входом я никогда не видел. В то, что Курямбия — курятник, в котором курят, я верил с трудом.

Вновь обратился к мобильному. Со временем потерявший емкость аккумулятор оставлял желать лучшего. Его утренние 85% заряда превратились в 20%, и телефон требовал немедленно зарядить его. По идее, вне дома я телефоном не пользовался, а только изредка следил за временем, но в тот день слежка за временем стала основным моим занятием. Чтобы как-то сэкономить заряд, я сбавил яркость дисплея на минимум, в котором мог хоть что-то разглядеть в солнечный день, прикрывая ладонью. Каждые десять минут, по моему разумению, я смотрел на часы в его правом верхнем углу, но они сообщали, что прошло только три. Время тянууууууууууулось, а мне вспоминалась картина Дали «Постоянство памяти». На ней циферблаты часов тоже тяяяяяяяянутся, как желейные массы.

Я начал засыпать и заснул бы, возможно, упал бы в песочницу, если бы кто-то не положил мне руку на плечо.

— Арестован за осквернение народного достояния! Руки вверх! — Мои глаза широко раскрылись, руки поднялись. Я узнал голос Вити, узнал его руку на плече, но все равно испугался. Когда я попытался обернуться, он приставил что-то холодное к моей шее. — Без резких движений! Я открою огонь!

— Я ни в чем не виноват.

— Вы свободны.

Я опустил руки. Он сел рядом.

— Про какое достояние ты говоришь? — спросил я, глядя на здоровенный ключ в его руке, показавшийся мне дулом револьвера.

Он мотнул головой на песочницу.

— Я оставил тебе записку, Илья, а ты ее так жестоко испортил.

— Но… я… не… — На песке были следы моих подошв.

— Это шедевр. Разве ты где-нибудь видел, чтобы в музеях по картинам кто-нибудь ходил, если только это не задумка автора?

— Нет, но…

— Забей, я шучу. По твоим глазам вижу: у тебя много вопросов о Курямбии. Курямбия — мое тайное логово. Раз уж ты о нем до сих пор ничего не знаешь, то пускай оно остается тайным.

— Для чего тогда раскрывать его название?

— Не знаю. Посчитал нужным. Теперь ты знаешь обо мне чуточку больше. Может быть, тебе даже посчастливится побывать там. Может быть, она когда-нибудь станет и твои тайным логовом.

— Там интересно?

— Поначалу — нет. Со временем, если привыкнешь, если обладаешь хоть небольшим количеством фантазии, воображения, она становится весьма сносным местечком. А если с фантазией проблемы, то проблемы будут и с Курямбией.

— Можно узнать, сколько точно нужно?

— Чего?

— Фантазии.

— Ну… — протянул Витя.

— Одного мешка хватит?

— Ха! Насмешил! Хватит даже полмешка! Даже лопаты хватит! Спичечного коробка! Даже меньше! Даже!..

— Остановитесь!

Мы рассмеялись.

Телефон пискнул. Еще чуть-чуть и он бы выключился. Еще каких-то полчаса и мне нужно было возвращаться домой. Каких-то жалких полчаса, которые, к удивлению, пролетели за полминуты.

Виной тому был Витька. Он растормошил меня, поднял настроение. Мы играли в догонялки. Потом нашли палки, для других похожие на обычные палки, для нас — на оружие. Взяв палку-ружье, мне вспомнилось новогоднее представление, в котором я играл охотника. Пока мы перестреливались невидимыми пулями, я вспомнил и то, что было 31 декабря — звонок Вики. Я отвлекся. Исподтишка Витька выстрелил в меня, ранил в ногу… и в руку. Я упал. Не мог пошевелиться. Смотрел на несущиеся по ясному небу облака. Одно из них сложилось в лицо Вики. Я наблюдал за ним, пока оно не сменилось лицом Вити. Нет, не облачным — самым настоящим лицом. Витька смотрел на меня сверху вниз и улыбался. Глаза его при этом были тревожными.

— Тебе больно? — спросил он, поднимая меня за подмышки.

— Ты ранил меня! — Я улыбнулся ненастоящей улыбкой.

Он промолчал. Извинился и выстрелил себе в грудь. Упал на мое место. Теперь я смотрел на него сверху вниз. Теперь моя улыбка стала искренней.

Я помог ему подняться. Мы отряхнули друг другу спины. Я вновь полез за телефоном. Перед его полным отключением, он дал мне заметить, что было уже ровно 13:00. Нужно было возвращаться домой.

— Витька, мне пора. Я уже как будто отучился.

— Понимаю, я же не мелкий. — Он подмигнул.

Мы пожали руки, и я поплелся в сторону своего дома. Уходить совершенно не хотелось, но так было нужно, необходимо. Меня разрывало на части, мне хотелось бежать домой и еще больше хотелось остаться. Герои фильмов зачастую видят некие знаки, способные вывести на путь истинный. Я пошел медленнее, ускорился, снова медленнее, затем побежал. Бежал, пока не услышал знак — шаги, перешедшие в бег, и крик за спиной:

— Илюха! Подожди!

Я остановился.

— Чего тебе?

— Забыл тебя спросить… — Витя запыхался, поэтому пришлось подождать нормализации его дыхания. — У тебя получилось? Ты выполнил свою задачу? Ты был в офисе телефонщиков? Заполучил свою… свою…

— Детализацию?

— Ее!

— Увы. — Я мог не отвечать, но мои глаза выдали меня еще до озвучивания ответа.

— Они не могут? Не умеют? У них нет доступа?

— И могут, и умеют, и доступ у них есть… Женщина в пиджаке с дурацким синим галстуком, что сидит за прозрачным стеклом и смотрит на всех с необычайной важностью, отказала мне… Сказала…

— Что ты мелкий! — Он растянулся в улыбке.

— Примерно. Теперь можно мне уйти?

— Нет! — Он схватил меня за руку, что заболели пальцы.

— Отпусти!

— Никуда я тебя не отпущу! Соберись, вытри слезы и сопли! Расправь плечи и иди за мной, мелкий!

— Сам ты мелкий! Понял? — Я попытался выдернуть руку, но его сжимала мою, как тиски. — И нет у меня никаких соплей!

— Докажи это!

Сопротивляться я больше не мог. Он тянул меня за собой, как своего мелкого сынишку, младшего брата, провинившегося, который срочно должен быть наказан и поставлен в угол. Витька точно вырос в моих глазах. Такой настойчивости я никак от него не ожидал.

— Куда ты меня ведешь?

— Куда надо.

— Отпусти руку, мне больно.

— Не ври. Я тебя отпущу, а ты убежишь, так и не узнав… — Он замолчал.

— Чего?

— Чего надо!

— Курямбии? — Я действительно подумал, что он хочет показать мне свое тайное логово. Подумал, что он записал меня в список тех, кто достоин осмотра его тайны.

— Дристляндии! — выругался он и теперь все больше походил на взрослого.

Больше вопросов не было. Я просто шел за ним с вытянутой рукой, зажатой в его. Через несколько минут мы уже стояли у распахнутой настежь двери телефонной компании.

— Ты ходил сюда?

— Да, — ответил я.

— Пошли. — Он переступил через порог.

— Зачем?

— Покажем этим умникам, что мы не какие-нибудь там мелкие недотепы, а уважаемые персоны.

«Недотепы», какое же правильное слово он тогда подобрал. Оно характеризовало нас точнее некуда.

— Я не пойду и тебе не советую. Там меня осмеют. И тебе достанется.

— Ты говорил, что тебе скоро восемь, так? Тогда не веди себя, как пятилетний! Пошли разберемся!

Я упирался, как только мог. Грозился убежать домой, грозился звать на помощь. Мне вообще не хотелось пересекать порог офиса и уж тем более — пытаться что-то доказывать взрослым теткам, которые все равно ни мне, ни Витьке ничего бы не выдали, кроме улыбок и напутствующих речей.

— Я туда ни ногой! Точка!

— Тогда говори номер и жди меня тут. Такое предложение тебе подходит? Устраивает оно тебя?

— Какой номер?

— Твоего домашнего телефона. Не Вики же, недотепа.

Я точно был недотепой. Неужели он и вправду собирался войти туда с тем же самым намерением, что и я? Неужели он считал себя намного старше и умнее меня? Не то что бы я не мог в это поверить, я даже представить себе этого не мог.

Мне вдруг захотелось понаблюдать за этим со стороны, а через раскрытую дверь офиса это не составило бы труда. Я мог выглянуть одним глазком и увидеть, как взрослый ненедотепа, Витя, извиваясь и выворачиваясь, пытается выклянчить информацию из пуленепробиваемой тети. Во мне возник спортивный интерес. Если бы было возможно, я бы даже поставил пятьдесят рублей на то, что Витя выскочит из офиса раньше моего.

— Очаровашка, — отвлек он меня.

— А? Что?

— Говорить будешь или нет?

Я продиктовал номер домашнего и дату. Хотел записать на листке, для этого даже полез в рюкзак за тетрадью и ручкой, но, когда достал, Витьки уже не было. Я заглянул в офис, надеясь увидеть его затерявшийся в толпе силуэт, но не вышло. В центре зала все так же стоял терминал, на лавках сидели люди, ждущие своей очереди, а у окон приема стояли две бабушки. Сложилось впечатление, что этот офис — излюбленное место пенсионеров. До меня вдруг дошло: Витька спрятался в одной из двух телефонных будок для разговоров.

Хоть я и грозился больше не входить в этот гадкий офис, но стремление застать его с поличным взяло надо мной верх.

Пришлось забежать, открыть дверь первой будки. На стене висел одинокий телефон, до которого я не достал бы даже с прыжка, даже с прыжка с табуретки. Ясно, что Витька прятался во второй. Перегородка между будками не обладала свойствами шумоизоляции, поэтому было прекрасно слышно переминания с ноги на ногу, шуршание и хихиканье.

«Курямбия — та самая будка, что через перегородку от меня!»

Одурманенный находкой тайного логова Вити я выскочил из своей и подошел ко второй, как мне казалось, его тайной кабинке. «Витя и тайная Курямбия», — улыбаясь, подумал я. Прислонил ухо к двери, прислушался: там точно кто-то был. Я открыл дверь и хотел крикнуть: «Арестован!», но вместо этого застыл с открытым ртом, вообще ничего не понимая.

Витьки не было. Там была скорее девушка, нежели женщина. Если бы в школе был тринадцатый класс, она бы училась в четырнадцатом. Она явно была старше наших одиннадцатиклассниц, но младше сотрудницы телефонной компании, к которой обращались бабули… и я.

Девушка дернулась, охнула. Она не закричала и не взвизгнула, только покраснела и показала мне пальцем, что мне нужно закрыть дверь с другой стороны, что я и сделал. И выбежал на улицу.

Я наблюдал за ней не больше пяти секунд, но хорошо запомнил, что он делала в первую секунду нашей встречи, пока не очухалась. Навалившись на стену, зажав телефонную трубку между ухом и плечом, она шепталась. Не шепталась — постанывала. Глаза были закатаны. Одной рукой она массировала под футболкой, отчего та задралась так, что я увидел пупок и грудь. Вторая рука была под джинсами, между скрещенных ног, и тоже не оставалась неподвижной. Девушка то ли покачивалась, то ли подергивалась, пока не заметила меня.

Уже на улице я подумал, что у нее судороги или что-то такое. Я должен был вызвать скорую, но испугался. Да и телефон у меня был разряжен, да и сим-карты в нем не было. Надеюсь, ей кто-нибудь да помог, если она действительно нуждалась в помощи. В принципе, больной она не выглядела.

Там же, на улице, меня ждала еще одна подстава: через дорогу от офиса проходила Поля. Бояться было нечего — мое учебное время давно закончилось, но что-то меня беспокоило. Я не хотел, чтобы она видела меня там. Не хотел лишних допросов. Не хотел вообще что-либо ей рассказывать. Это было не ее дело.

Обычно Поля, как ворона, которой больше нечем заняться, вертит носом по сторонам, но в этот раз шла, уткнувшись носом в мобильник, что-то гневно строчила в нем. Может, парню, который ушел от нее к подруге, может, подруге, которая увела у нее парня. Такое уже случалось… И будет случаться, если она не исправится.

Когда она проходила точно напротив меня, и нас разделяла только ширина проезжей части, остановилась. «Ну все, теперь от нее так просто не отделаешься!» Я прижался к стене, почти вдавился в нее, жалея, что моя школьная форма не сливается с серой поверхностью стены, только контрастируя на ней. Я хотел повернуться к Поле спиной, думая, что так она меня не узнает. Даже чуть повернулся вокруг своей оси и замер. Вспомнил, что так мог сделать только хуже. Почему? На моих плечах был рюкзак, а на нем — светоотражающий, ярко-оранжевый стикер. Он мог привлечь ее внимание. Она бы с легкостью узнала его, потому что именно она отклеила его от своей сумочки и приклеила к моему рюкзаку, а вместо него надела светоотражающий браслет на руку.

Я замер, пока она стояла напротив меня, не решаясь идти дальше. У меня запотели очки. Протереть их не мог, а очень хотелось. Они мешали обзору, затуманивали изображение, но все-таки силуэт сестры я видел… до поры, до времени.

К Поле подошла толпа примерно ее же роста. Думаю, это были ее одноклассники. Потом по дороге проехал фургон с жирной надписью «РЫБА» на борту. Собственно, он вез рыбу в супермаркет. Часто его вижу. Не нужны даже глаза, чтобы узнать его. Фургон проехал, а силуэта сестры, как и пятна толпы, на другой стороне дороги уже не было. Все словно испарились. Когда очки отпотели, толпа была уже далеко от меня. В ней я и узнал Полю по ее яркому браслету на левой руке. Она шла в сторону дома, но завернула в супермаркет. Отлично!

— Бу!

Я вздрогнул.

Витька появился на крыльце так же внезапно, как пропала Поля из моей зоны видимости.

— Ты очень вовремя. — Он действительно появился очень вовремя со своим «Бу!». Появись он минутой раньше, Поля бы точно меня заметила. — Где ты был?

— Как где? В «СлобТелекоме». Позабыл, дурында?

— Я никогда ничего не забываю. — Ни Витя, ни все остальные люди, кроме меня, не могли этого знать и не должны. Я проговорился, но он все равно мне либо не поверил, либо пропустил фразу мимо ушей. — Я заходил туда. Тебя там не было.

— Очки протри! Ха! — усмехнулся он. — Где же, по-твоему, я был все это время? Прятался в кабинке для переговоров?

— Там тоже тебя не было. Не было и в зале. Так куда же ты пропал? Где ты прятался?

— Прятался? — Он вновь усмехнулся. — Даже не собирался! В отличие от тебя, мелюзга, я разносил в пух и прах их фирмочку, выманивающую из людей деньги за сомнительные услуги.

— Сомнительные?

— А какие? Вот ты скажи, на кой черт тебе сдался домашний телефон, когда у тебя есть мобильник?

— Он не для звонков, — пояснил я, жалея об этом.

— Ванька говорит, что стационарный телефон — дерьмо мамонтов. Такой же древний и такой же дорогой. Говорит, за ту плату, какую просит «СлобТелеком» за домашний телефон с поминутной тарификацией, любой сотовый оператор предложит своему драгоценному абоненту безлимитный пакет минут и безлимитный же интернет. В довесок абоненты сотовой связи получают бесплатный определитель номера, а абоненты «СТ» — бидон сушеных козявок.

— Это точно. Твой брат прав на сто процентов.

— А ты сомневался?

— Ни капельки.

— Если бы у тебя не было домашнего, ты бы не испытывал никаких бед. Не пришлось бы тащиться в этот адский заповедник Сатаны… Мне бы не пришлось тащиться туда и расхлебывать твою же кашу. Твой домашний добрался и до меня, амиго!

Витя не открыл для меня Америку. Все это давно плавало на поверхности. Сегодня, кстати, родители говорили, что раз уж у меня появился номер мобильного телефона, то от домашнего точно пора отказываться. Но это сейчас, тогда же у них и в мыслях такого не было. Тогда отец думал не только о втором домашнем телефоне, но и о второй линии, потому что первая и единственная все равно постоянно занята Полей.

— Так ты взаправду хотел заполучить детализацию? — наконец спросил я его.

Он покрутил пальцем у виска.

— Илюх, ну ты точно ненормальный неадекват. Что, по-твоему, я все это время делал в офисе? Грибы собирал?

Я пожал плечами. Откуда я мог знать, чем он там занимался? Я же его не видел. Был уверен, что он прячется.

Он нерасторопно, можно сказать, вальяжно, с важным лицом этакого господина расстегнул молнию своей жилетки и из-за пазухи достал лист А4. Помятый лист.

— Держи, бедолага.

Я взял лист, развернул к себе. На нем не было свободного места. Все его пространство занимала таблица с временем звонков, их длительностью и номерами входящих.

— Неужто?..

Витя показал на самую верхнюю строчку. В ней была дата: 31.12.20; и мой номер домашнего. У меня подкосились ноги. Я обмяк. Подумал, что очки снова запотели, но нет — начало двоиться в глазах. Голова загудела, а мозг решил выбраться наружу через уши.

— Как тебе такое, Илон Маск? — спросил Витя, пока я не выпал из реальности.

— Но… это… ты… как… мы… — никак не мог я найтись со словами.

Он влепил мне пощечину. Не было ни больно, ни обидно. Она вывела меня из состояния, присущего только пьяницам. Нет, алкоголь я не пробовал, но алкоголиков видал: они точно так же смотрят на мир стеклянными глазами и общаются с прохожими на только им известном языке: «Бу-бу-бу, ту на куэ, агн фату ньга». Примерно так

— Это то, что я думаю? — Теперь я четко видел каждую цифру номеров на листе.

— Не знаю я, о чем ты думаешь, но это именно то, за чем ты и ходил в этот хренов офис.

Из офиса вышла та самая девушка, которую я застал в телефонной будке. Она нас не заметила. Она выглядела уставшей: покрасневшая, помятая, еле передвигала ногами, взъерошенные волосы. «Ну хоть жива», — подумалось мне.

— Как ты сумел ее достать? Ты же ее не украл?

— Ничего особенного. Раз плюнуть. — Он подмигнул, вновь скорчил важную гримасу, скрестил руки на груди, задрал нос.

— Раз плюнуть?

— Ну… Пришлось ради этого кое-кого убить и избавиться от свидетелей. Ты же не вызовешь копов? Мы — сообщники! Ты стоял на стреме.

— Ну раз так…

Я обнял его так крепко, что лист между моей ладонью и его спиной зашуршал и надорвался под указательным пальцем. Пришлось ослабить хват, чтобы не испортить то, что в тот день было ценнее всего на свете, ценнее жизни.

На всякий случай я шепнул ему на ухо:

— Витя, это действительно детализация звонков, а не хаотичный набор цифр… слегка упорядоченный набор цифр?

— Просто заткнись и отцепись от меня. — В его тонне не было грубости. Он говорил это в шутку. — Иначе я сам вызову полицию. Иди домой и сам разбирайся: ценный это документ или туалетная бумага.

Сложенный пополам лист я спрятал в дневник.

— Витька, ты… ты крутой, Витька.

— Знаю.

Пожимая его руку, я задал последний вопрос:

— У тебя есть мобильник?

— Нет, но скоро будет. Можешь звонить моему брату, но его номер я тебе не дам. Он тебе не понадобится. Ты всегда знаешь, где меня найти.

— Спасибо, друг.

Совсем скоро я был дома. Весь запыхавшийся влетел в квартиру. Не заметил Полиных кед, одну пнул. Она пролетела прихожую и приземлилась в комнате родителей, оставив пыльный развод на паркете. Пришлось сбавить темп, отдышаться.

Я сбросил рюкзак на пол, разделся. На цыпочках прошел в ванную, достал из шкафчика над раковиной одноразовое полотенце, увлажнил его. Возвращаясь из ванной к месту преступления, услышал, как Поля опять с кем-то болтает по телефону. Не мудрено. Это было мне только на руку. Я протер от пыли пол в родительской комнате, провел ступней по слегка увлажненной поверхности, впитав в носок лишние капли воды. Сухо и чисто. Без улик.

Кеду вернул на место к своей половинке и дернулся к рюкзаку. На месте его уже не было. Я точно знал и помнил, что сбросил его на пол у входной двери: он еще стоял на дне, как чемодан, потом завалился на бок. Я точно это помнил. Так оно и было. Но мне вдруг почудилось, что я мог обронить его на улице, когда бежал, мог и забыть на крыльце у телефонщиков. «Я доставал ключи из рюкзака в подъезде, не иначе!»

— Че потерял, соплежуй?

Я вздрогнул. Нерешительно обернулся: позади меня Поля покачивала мой рюкзак в одной руке.

— Рюк-зак… — запнулся я. — Разве ты не должна быть в школе?

— Должна, но только недоумки ходят на физру, если она… Слышь, мелочь, я не собираюсь перед тобой отчитываться! — Она перехватила рюкзак в другую руку. Начала раскачивать его сильнее.

— Ну и ладно. — Я подошел к ней, ухватился за лямку и дернул. Она крепко его держала. — Поля…

— Мелкий, думаешь, я такая тупая, да? Думаешь, ты умнее всех, да?

— Нет. Отчего мне так думать? — Конечно я так не думал — просто знал это. Это аксиома.

— Думаешь, я тебя не заметила?

Она подбросила рюкзак над головой, тот сделал несколько оборотов в воздухе и рухнул на пол. У Поли всегда были проблемы с координацией движения. Ее руки заточены только под расческу, телефонную трубку домашнего и мобильника.

— Я не понимаю тебя.

— Вот опять! Заметил?

— Что?

— Ты держишь меня за тупорылую дуру! — Она наступила ногой на рюкзак, как на камень на развилке двух дорог. Ей не хватало только меча за спиной и… мозгов в голове.

— По…

— Я уже шестнадцать лет Поля, а ты… ты… прыщ… Я видела тебя там, у «СлобТелекома»! Видела! Че ты там делал, мелкий засранец?

— Не обзывай меня, не то я расскажу родителям! Папе это не понравится, а после не понравится и тебе сидеть всю неделю дома без своих любимых телефончиков.

— Шантажировать меня вздумал, говнюк?! Тогда я расскажу им, что ты сегодня прогулял школу!

— Откуда ты знаешь? — проговорился я. Оправдываться, искать лазейки уже было бессмысленно. Она откуда-то знала.

— Че? В штаны наложил, тошнотик?

Она засмеялась. Она могла себе это позволить, зная, что преимущество на ее стороне. У меня, несомненно, тоже было несколько тузов в рукаве, но все они не могли побить одного ее. Все ее проделки не могли сравниться с одной моей — с прогулом школы. Впервые я позавидовал ей по-настоящему.

Я опустил голову и больше не мог смотреть ей в глаза. Хотелось заплакать, надавить на жалость, но приберег слезы: на Полю они не повлияют. Они могли помочь в разговоре с родителями.

— Как ты узнала? Следила за мной? — пробубнил я себе под нос, глазея на рюкзак под ее ногой, в котором лежала «моя прелесть».

— Пфф! Очень ты мне нужен! Ха! Твоя кучерявая тича, сама позвонила полчаса назад. Спросила, где ты. — Она дождалась, пока я вопросительно посмотрю на нее через запотевшие очки. — Твое счастье, что она дозвонилась до меня на домашний, а не на мобильники родителей. Да не ссы ты, лохмач! Я прекрасно тебя понимаю. Я не раз была на твоем месте, неоднократно прогуливая школу. Ты знал это и не рассказывал предкам. — Она потрепала меня за волосы. Не дернула, а взъерошила, вероятно, с сестринской любовью. — Только поэтому я не выдала тебя, прикрыла.

— Что ты сказала Наталье Николаевне?

— Сказала, что ты отравился. Что ты обосрался. Что у тебя понос. Что ты дрищешь дальше, чем видишь. Сказала, что ты целый день лежишь на кровати не в силах подняться. По этой же причине, кстати, ты один раз насрал под одеялом, а мне пришлось тебя отмывать. Кажется, она повелась.

— Поля! — Меня одновременно и радовала, и огорчала ее фантазия. Лучше бы она просто сказала, что я болен. Но не насолить младшему брату для нее — задача непосильная. — Лишь бы Наталья Николаевна не рассказала это одноклассникам. Надо мной начнут смеяться…

— Лучше молись, чтобы она не поинтересовалась твоим здоровьем у родителей.

— Твоя правда. Спасибо, что выручила меня. Я твой должник.

Я поднял рюкзак, водрузил на плечи, пошел в комнату. Удивился, что Поля даже не придавила его ногой, что позволила мне его взять. Рано радовался. Когда я дотронулся до дверной ручки, она остановила меня:

— Не так быстро, молокосос! Рано радуешься! — Я же говорил.

Я замер. Что ей еще было от меня нужно?

— Ты не ответил, что делал у дверей телефонистов. Диверсия? Признавайся! — Она нацелилась на меня указательным пальцем.

— Стоял, ты это видела. — Я пожал плечами и повернулся к двери. «Отстань уже от меня».

— Ты так и не понял, кто тут главный? Забыл, в чьих руках витает твоя судьба? Может быть, ты хочешь, чтобы я позвонила родителям, посоветовала им купить самый прочный в мире ремень?

— Самый прочный уже не купишь: его порвали об твою жирную задницу, когда я еще не родился! — «Стоп! Это сказал я?» Да, так я ей и сказал. Похоже, рюкзак на плечах с ценным грузом внутри придавал мне уверенности и храбрости, а общение с Витей — новой формы общения. Я почувствовал себя по-настоящему взрослым. Подумал даже, что пора бы уже начинать ругаться матом и курить сигареты.

ХОРОШОЯ ИДЕЯ, ИЛЬЯ

Спасибо, Профессор.

Поля схватила меня за загривок, начала трясти, пнула под жопу и закричала в истерике:

— Ты, мелкий глист! Ты совсем берега попутал, отрыжка свиньи?! И это — твое спасибо, щенок?! — Она снова пнула меня и вмазала подзатыльник. Я побоялся, что она спятила… Ошибался. Она оставалась все той же Полей, которую я привык видеть, когда родителей нет дома. Хорошо, что била она меня не сильно. Одним словом — показуха. — Ты, говна кусок, хочешь, чтобы я все рассказала родителям? Они, подкидыш, обрадуются такой новости! Ты получишь от них вдвойне: за прогул и за сквернословие!

— После тебя у них не останется сил. — Мне вдруг понравилось идти ей наперекор. Я чувствовал, что мой пыл подогревает не только желанный лист, согнутый пополам и аккуратно вложенный в дневник, но и то, что посылало энергетические импульсы из моей комнаты, из мелкого ящичка, то, что вибрировало под кучей тетрадей, не находя себе места в тесном пространстве. — Я скажу им, что ты заперла меня в комнате, а учительнице сказала, что я обосрался. Кому они поверят, когда услышат подтверждение моих слов от Натальи Николаевны? Тебе? В довесок скажу, что ты…

Ее хват дал слабину, я вырвался и шмыгнул в свою комнату. С хлопком закрыл дверь и заперся на замок.

— Сука мелкая!

Поля еще долго колошматила по дверному полотну, сотрясая полупрозрачные стекла. Она обзывала меня так, словно я не ее брат, а маньяк, которого нашли мертвым в августе на Холме Восьми Валунов. Словно я заслужил этого… Но мне было все равно. Я пропускал мимо ушей стоящий в квартире грохот и брань тупорылой дуры. Гораздо важнее было находиться в своем логове, в своей Курямбии, рядом с Профессором, вибрирующим в темном ящичке, уткнувшись носом в детализацию звонков за 31.12.20 и погрузившись в транс.

Глаза без устали метались по листу от одного края к другому, сверху вниз и обратно. Я видел перед собой, на первый взгляд, упорядоченную таблицу, удобную таблицу, в которой, зная примерное время звонка, можно было легко определить номер. А я знал не примерное — точное время — 10:44. Именно в 10:44 мне и посчастливилось повторно поговорить с Викой 5 минут 12 секунд. Над строкой с этим временем было еще 4 записи, в которой фигурировал уже ее номер. В тех записях значилось, что звонки были пропущены. Не мудрено — я же слышал, как телефонная трубка разрывалась от громкой мелодии в комнате Поли, пока та дрыхла как убитая.

Вот я и узнал ее номер телефона. Все, что оставалось сделать — проверить, точно ли она звонила не из телефонной будки какого-нибудь еще офиса «СлобТелекома», а из дома. Для этого пришлось прибегнуть к помощи мобильного. Я достал его из рюкзака, где ему отводится специальный кармашек с узнаваемой пиктограммой, поставил на зарядку и, когда его АКБ позволила ему включиться, подключился к Wi-Fi. В поисковой строке браузера ввел одиннадцатизначное число — номер, с которого звонила Вика. Интернет выдал то, что никак не отвечало моим требованиям. На тусклом дисплее (яркость к тому времени я еще не добавил) отобразилось больше тысячи ссылок, и все они сообщали только о принадлежности абонента к телефонным сетям Слобурга. Ну хоть что-то… хотя бы так я был уверен, что Вика звонила из города, а не откуда-то еще. Это тоже результат.

На этом я не остановился — лишь усерднее вел поиски. Искал телефонный справочник. У нас дома есть (я даже знаю, где он лежит) телефонный справочник, но он — бумажная книга, в которой найти нужный номер можно, только зная фамилию, на которую тот зарегистрирован. Фамилию Вики я, увы, не знал. Искать номер Вики среди пятидесяти тысяч точно таких же номеров (это количество указано на справочнике) мне не хотелось, не представлялось возможным. На это могли уйти не одни сутки, может, недели.

С горем пополам поиски привели меня на все тот же сайт «СТ», где, прейдя по нескольким ссылкам, просмотрев десятки реклам без возможности пропуска, я сумел добраться до нужного мне файла «Телефонный справочник Слобурга 2015». Скачал его. Открыл. Обычная таблица с такими же номерами и фамилиями абонентов, но еще и с адресами. Это мне понравилось. Сильно. Оставалось надеяться, что до 2015 года номер, с которого звонила Вика, был зарегистрирован и внесен в базу данных справочника. В противном случае я мог оказаться ни с чем.

Затаил дыхание, настраивая себя на самое худшее — на отсутствие номера в базе, чтобы быть готовым, чтобы сильно не расстраиваться. Обманывал сам себя. С не лучшим исходом я бы все равно расстроился.

Тишина. Поля уже давно как перестала шуметь и теперь с кем-то болтала по телефону через стенку. Казалось, она разговаривала сразу с двумя людьми: с одним — по домашнему, с другим — по мобильному. Речь ее была какой-то несуразной, что ли.

Ну а я вернулся к своему телефону. В глазах задвоилось, я снял очки. Нашел на экране кнопку поиска. Надавил. Вышло окно расширенных характеристик, в котором выбрал поиск по номеру. Всплыла строка. Я ввел первую цифру, вторую, третью и так до одиннадцатой, сверяя каждую с теми, что на листе детализации звонков. Дотронулся до значка лупы — и поиск начался. Телефону потребовалось меньше одной секунды, чтобы выдать требуемый результат на экран: ул.Краснознаменская, 135/256, Нобелева Ж.В.

Если Вика меня не обманывала, что живет на Краснознаменской, а я не думаю, что она могла наврать, то указанный адрес вполне мог быть адресом ее дома. «Нобелева Ж.В. — ее мама?» — спросил я себя.

Полностью уверенным в себе, в своих намерениях, в правдивости слов Вики, в принадлежности номера ее квартире, я, чего бы мне это не стоило, решил позвонить ей. Для этого нужно было всего лишь завладеть телефонной трубкой (самая сложная задача), в которую Поля уже кричала, рычала за стенкой. Это обычное для нее явление. Когда она разговаривает по телефону, всегда то шепчется, то орет… да и не по телефону тоже.

Ее дверь задребезжала — Поля что-то метнула в нее на психе. Затем удар пришелся в стену. Оставалась надежда, что она бьется своей безмозглой головой, а не швыряет трубку, разбивая ее на пластиковые осколки, и вместе с этим обрывая нить, связывающую меня с Викой. Что-то снова прилетело в стену, разбилось. Что-то стеклянное — либо кружка, либо стакан, которые в нашей семье закупаются впрок. Ее метания в тот день — случай не единственный.

В ночь с 30 на 31 декабря прошлого года она точно также шумела за стеной, точно так же использовала стену как мишень, а после — плакала. Родители ничего этого не слышали или не хотели слышать, я же все это слышал прекрасно.

Мне стало интересно, кто может довести ее до такого состояния. Благо, выяснить это можно было очень просто, заглянув в детализацию звонков, лежащей под рукой. Вот это было зря. Очень зря. В распечатке было то, чего я не видел до. То, что я не должен был видеть, что заставило меня паниковать, бесило и приводило в неоправданную ярость.

Всю ночь Поля (с небольшими перерывами) общалась с человеком, чей номер телефона совпадал с номером Вики. Я не поверил своим глазам, думал, что осмотрелся, ведь все номера начинались с шести одинаковых цифр — кода города. К сожалению, глаза меня не подвели.

В 00:04 Поля общалась с Викой 15 минут. Сделала перерыв. В 00:26 звонок повторился и завершился только к часу ночи. Дальше следовали исходящие на другие номера, длящиеся от пяти до десяти минут. С 03:00 было затишье. Потом — снова звонки, те самые, которые были адресованы уже мне. Следом — куча других номеров, а потом — снова номера Вики. И входящие, и исходящие.

Пришла моя очередь швырять все подряд, но досталось только очкам: душка сломалась ровно в том месте, где уже была отремонтирована с помощью эпоксидной смолы и нитки. А я-то думал, такое соединение вечно. Оказался не прав. Что ж, все приходит со временем, все приходит с опытом. С горьким опытом.

Я взбесился не на шутку.

ПРАВИЛЬНО

Почему Вика не сказала, что вся ее нужда от меня — помощь в примирении ее с Полей? Почему она промолчала? Зачем утаила это от меня? Отчего я не знал, что они знакомы? Почему Поля не говорила мне? Почему, когда она в тот день ответила на ее звонок, не сказала ни мне, ни родителям, что знает звонящего? Почему соврала, сказав, что звонит кто-то мелкий? Что их связывает? Мне непременно захотелось все это выяснить, найти ответы на все эти вопросы, и желательно тайно. Для этого все еще требовалось завладеть домашним телефоном…

Свой мобильник и детализацию я спрятал — положил под тебя, Профессор. Под твоим контролем я не опасался за ценное содержимое. И не прогадал, ты справился в лучшем виде!

Ударив кулаком по подушке, я выпустил пар, глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Замерил пульс. С каждой секундой сердце колотилось все реже и реже. Синей изолентой обмотал сломанную душку очков и надел их. В них я чувствую себя комфортнее и увереннее. Вышел из комнаты, подошел к двери сестры. Она хныкала. Я постучал.

— Поля?.. — обратился так, словно между нами не было ссоры, словно я не знал, что она таила от меня знакомство с Викой. — Поля?..

Думал, что не ответит. Снова прогадал.

— Отвали! — донеслось из-под подушки.

— Поля, извини меня.

Она молчала. Я держался за ручку, пытался провернуть ее, надеялся сломать замок внутри нее. Сил явно не хватало, характерного хруста внутри механизма так и не прозвучало.

Зачесалась ладонь, вторая. Зуд добрался до локтей, до плеч, а там разросся по всему телу. От импульсов, гудения, вибраций, испускаемых тобой из укромного ящика, зашумело в голове. Череп словно сжимался и разжимался, как бьющееся сердце внутри моего детского тела. Я ударил кулаком по двери.

— Поля!

— Иди в жопу! Отстань! Закройся в детской и зырь в окно, — она помедлила, раскашлялась и закончила: — мудак!

— Поля, открой мне! Открой свою дурацкую дверь!

Она не открыла. От зуда по всему телу я забарабанил по двери руками, ногами и головой. Удары помогали забыть о чесотке, но голова все равно раскалывалась и скалывалась обратно. Я все равно бил и видел, как дверь начинает шататься и хлябать. Я желал пробраться в ее логово, мне это было нужно.

Поля заорала. Я мог остаться без барабанных перепонок, но дверь, что не поддавалась мне и продолжала висеть на петлях, спасла их.

Поля замолкла. Об стену вновь что-то разбилось.

Поля раскашлялась и захрипела, словно из ее комнаты начали откачивать воздух.

— Поля!

— Закройся, ублюдина! — Если бы в ее комнате были хрустальные бокалы, они бы вошли в резонанс и разбились.

Я не выдержал, взял разбег и врезался в дверь. Упал. Дверь осталась на месте. Выдержала дрянь! Словно была не межкомнатной дверью, сделанной на коленке из двух кусков картона, а взрывоустойчивой перегородкой бомбоубежища.

— Просто ответь: что тебя связывает с Викой… Нобелевой? Что вы с ней задумали? Для чего ты ей сказала позвонить мне перед НГ? Какую игру вы задумали?!

Она промолчала. Я взбесился.

НРАВИТСЯ

Ринулся на кухню. Схватился за керамический нож, побежал обратно. Остановился на полпути, подумал, вернулся за кухонным молотком, которым последний раз пользовались еще до моего рождения. Он все еще был новым, даже блестел. С кухонным инструментом в руках побежал к Поле, выкрикивая на ходу:

— Отвечай!

Чтобы ответить, у нее было предостаточно времени — около трех секунд. Она меня проигнорировала, предпочла молчать. Я же предпочел, не сбавляя скорости, врезаться в дверь и одновременно с этим вонзить нож в дверное полотно. Нож вошел на половину и разломился, в руке осталась только рукоять и часть хрупкого лезвия. Пожалел, что взял не металлический. Возвращаться на кухню не стал.

— Открывай, коза! — Ударил кулаком. Это был предупредительный. — Отвечай, коза!

Твое гудение усиливалось. Я чувствовал, как ты подпитываешь меня, наполняешь силой мои мышцы, увеличиваешь в размерах. Богом клянусь, я все это чувствовал.

Я ударил молотком по двери. Шума много — эффекта мало. Замахнулся и ударил по узкой полоске полупрозрачного стекла. Естественно, оно разбилось. В щель я не пролез, но вот рука… Рукой нащупал ручку с противоположной стороны. Искал поворотную защелку, но ее не было: дверь Поли закрывалась на ключ, которого не было в замочной скважине.

— Поля! Тварь! — Она не собиралась идти со мной на контакт. Она лежала на кровати спиной ко мне и слушала в наушниках музыку. Тяжелый металл. — Открой дверь, сука! — После этого слова почувствовал себя совсем взрослым… настоящим мужчиной.

От одного удара молотком по ручке ничего не произошло, а вот пары десятков хватило с лихвой, чтобы в двери осталось только круглое отверстие — одно название от ручки и от встроенного запорного механизма.

С занесенным над головой молотком, с переполненной эмоциями головой, с ведром ненависти и двумя — уверенности я вломился в ее комнату, открыв с ноги дверь.

Поля даже не обернулась. Наушники так и трещали.

— Оборзевшая! Тупая! Сука!

Мне хотелось хоть как-то задеть ее, оскорбить, но у нее получалось это лучше. Она игнорировала меня и тем самым бесила.

Продолжая браниться так, как никогда еще не бранился (половину слов, казалось, я вообще раньше не знал), с занесенным над головой молотком я направился к этой охамевшей барышне, выбирая место для удара. Бить по голове было опасно, по ребрам тоже. Попа — отличное место, там больше мяса, а кухонный молоток как раз для этого и предназначен. Прицелился, побежал. За пару шагов до ее кровати в мою ступню что-то вонзилось. Хоть тело и зудело, почти горело, боль в ступне превысила все многократно. Я потерял равновесие и упал на кровать. Молоток вылетел из рук точно в то место, куда я и целился ранее.

Когда я очухался, посмотрел на пятку: из нее, сквозь носок, торчал осколок коричневого стекла. Я завопил:

— Поля! Поля! Помоги! У меня кровь! — Она слушала музыку. Ей было плевать на меня. — Поля! Поля! Поля!

Я прикоснулся к пятке, не стерпел от боли и вновь заорал. Стукнул сестру по ноге, но она все равно игнорировала меня. Я подполз к ее голове, дабы влепить пощечину, достать наушник из ее уха и крикнуть в упор, что она сука (уж больно мне понравилось произносить это слово), но заметил… Заметил блевотину у ее рта. На ее подушке была целая лужа блевотины. Море коричневатой массы со своими морскими жителями: макаронами, овощами, кусочками сосисок, белыми и розовыми таблетками, желто-красными капсулами.

Первым делом я подумал, что убил ее, свою сестру, вторым — она убила себя сама. Меня охватила паника, я позабыл о боли в ступне. Начал искать трубку домашнего. Перерыл всю комнату. Наступил еще на один осколок. Взревел. Перетерпел. Начал тормошить Полю, надеясь, что она проснется, но ничего из этого не вышло, если не считать еще одну порцию блевотины… в мое лицо. Я едва не захлебнулся. Свозь стекающие с бровей капли увидел наконец телефонную трубку, схватил ее. Хотел набрать номер скорой, но услышал в динамике чей-то голос. Поднес к уху.

— Поля, Детка! Поля, твою мать!

— Кто это? — спросил я и через секунду услышал гудки.

Набрал скорую, сообщил наш адрес, после чего позвонил родителям и сообщил, что Поля мертва.

Не обращая внимания на блевотину, я лег к сестре. Обнял, как в последний раз.

Первыми домой приехали родители, через пять минут после них — скорая. К этому времени на кровати у моих ног образовалась кровяное пятно. Я вырубился, как только медики достали из моих ног осколки, перебинтовали, а папа отнес меня в мою комнату, положил на кровать и настоятельно порекомендовал сохранять спокойствие.

Проснулся я только на следующий день. Проснулся не сам — разбудили родители. Они перебинтовали мне ноги, а раны намазали заживляющей мазью. Ступни болели сильнее, чем днем ранее. Поначалу я не мог ступать, но со временем расходился.

Собирался в школу, даже сложил тетради и учебники, но папа меня остановил. Сказал, что в этот день мне в школу не нужно.

— Наталье Николаевне я уже позвонил. Она не против, — пояснил он.

Мы оделись и поехали куда-то на семейном автомобиле, даже не позавтракав. Я не знал, куда именно. Родители всю дорогу молчали. Я боялся спрашивать про Полю. Боялся, что родители расплачутся. Потеря ребенка — не лучшее событие в жизни.

Мы проехали мою школу. Почему-то в тот момент я пригнулся. Вероятно, побоялся, что меня заметит кто-нибудь из одноклассников, спешащих на никчемные уроки. Поднялся на кресле и посмотрел в окно только на территории городской поликлиники. Нас окружали несколько двухэтажных зданий, готовых разрушиться после более-менее сильного ливня. У одного, с вывеской «Морг» на двери, папа сбавил скорость. Естественно, я подумал, что Поля в нем, что именно туда мы и ехали в то беспощадное утро, но прогадал — папа объезжал выбоины на асфальте.

Не продолжать? Ну почему же? Как так не интересно? Профессор, я думал, мы друзья. Разве друзья перебивают? Разве друзьям не интересно, что происходит в жизни их друзей? Поля — часть моей семьи, часть моей жизни! Имей совесть! Хорошо, попробую вкратце.

Мы вошли в какое-то отделение, где врачи и медсестры сломя голову бегали по коридорам. Кого-то везли на каталке, кого-то — на инвалидном кресле. У кого-то были переломаны руки, у кого-то — ноги, у одного — череп. Вот я и подумал, что родители меня привезли туда, чтобы точно так же усадить в инвалидное кресло, доставить до перевязочной, а там — дело врачей, которые бы осмотрели и обработали должным образом мои разрезы на ступнях. Вновь ошибся.

Медсестра, чем-то похожая на сотрудницу офиса «СТ» с синим галстуком, проводила нас до палаты.

В палате Поля, прикрепленная к капельницам, хлопающими глазами наблюдала за нами. Она была жива! Живее всех живых! Она даже могла говорить, но в основном молчала. Молчание ей к лицу, Профессор.

Лечащий врач Поли сообщил родителям (ну и мне тоже) диагноз. Ни родители, ни я ничего не поняли. Тогда он выразился более понятным языком:

— Полина отравилась. Она наглоталась таблеток: антидепрессанты, обезболивающие, даже наркотические. Запила все коньяком. Судя по содержанию алкоголя в крови, выпила не меньше пол-литры, возможно, литру. Если бы ее не вырвало, если бы парнишка, — он подмигнул мне, — вовремя не вызвал скорую, исход был бы летальным… мы бы ее не вытащили…

— Теперь она — твой должник. Теперь она обязана тебе жизнью, сынок. — Папа потрепал мне волосы, взъерошил их.

Глядя на Полю, глядя в ее стеклянные, ничего не понимающие глаза, я подумал: «Я спас ей жизнь… А ведь, будь она тогда в здравом уме, если бы она действительно меня игнорировала, в порыве гнева я запросто мог пройтись кухонным молотком по всему ее телу, оставляя на нежной коже квадратные, похожие на вафли, отметины, которые бы разрослись до синяков гигантских размеров… Я мог убить ее…» Меня передернуло. Только тогда я осознал, что чуть не натворил. Исход точно мог стать летальным. «Брр».

Спасибо, что своими импульсами ты отгородил меня, Профессор.

ПЖ

Полю выписали через неделю. Могли и раньше, но родители решили повременить. Это они попросили лечащего врача задержать ее в четырех стенах под капельницей, чтобы у нее было время подумать, а у них — как следует прибраться в ее комнате, проверить все ее тайники на наличие неизвестных, не пойми откуда взявшихся таблеток, которых она наглоталась. Они ничего не нашли.

Маме пришлось уволиться с работы. Теперь она повсюду с Полей. Водит и забирает ее из школы. Сопровождает везде, но в основном старается не выпускать из дома. Теперь она, Поля, всегда под присмотром, всегда под охраной… как и Вика. Только у Вики свобода действий обширнее. Кстати, о Вике…

Как бы сильно мне не хотелось спросить о ней у Поли… с какого бы угла я не подходил… и издалека, и всяко… все равно не мог заставить себя… не мог перебороть… Надеялся, Поля как мой должник, обязанный жизнью, сама все расскажет от начала и до конца, но от нее не поступало даже намеков. Либо она искусно скрывала это от меня, либо забила на все мои ранние расспросы. А ведь она могла о них забыть… она могла их даже не слышать… А забыла ли она наш разговор о моем прогуле? Думаю, да. Думаю, у нее напрочь отшибло память о том дне. Думаю, в тот день, перед нашим с ней разговором, перед разговором с Натальей Николаевной, она уже приняла одну из таблеток. Наверняка, наркотическую. Может, малую дозу. Не спроста ведь в ее обычном с виду поведении было что-то необычное. Принимала ли она раньше подобные препараты? Если да, насколько давно? Что заставило ее наглотаться их? Что заставило ее украсть из запасов отца две бутылки коньяка и выпить их в один присест?

Эти вопросы волновали меня сильнее вопросов о Вике. На мгновение они сумели даже отвлечь меня от нее, от ее мани, манящей меня, если верить картам, с расстояния в 5,6 км. Мань, не желающая отпускать меня. Мань, которую я не хотел отпускать, не хотел забывать.

Но мгновение прошло мгновенно, иначе оно бы так не называлось.

Я вновь вернулся в день, в который отравилась Поля. День, в который я чуть не убил и спас ее. Я вспомнил, что она разговаривала по домашнему, что не удосужилась даже повесить трубку, когда делала то, что делала. Трубку не удосужился повесить и тот, кто кричал: «Поля, детка! Поля, твою мать!» — пока не услышал мой голос.

Внутренний детектив вновь проснулся во мне. Этому детективу не жить не быть нужно было разузнать, кто звонил тогда моей сестре. Он уже знал, где добыть нужную информацию, и кто будет сообщником.

В ближайшее воскресенье я нашел Витьку. Не зря он говорил, что я знаю, где его искать. Пришлось, правда, немного попрыгать на батуте… прыгал бы дольше, если бы ступни не напомнили о себе внезапной болью, если бы Витька не явился, как приведение. Появляться внезапно он умеет.

Сначала мы повеселились на детской площадке, а уж потом я перешел к делу, ради которого и выждал его в тот день. Я рассказал ему, что в детализации, которую он добыл для меня, нашел нужный мне номер. Номер, который точно был Викин. Рассказал, что Вика в тот день звонила мне домой не впервые в жизни, а уже общалась с Полей и до, и после того звонка. О своих переживаниях смысла рассказывать не было, Витька и без того читал меня насквозь по одному лишь внешнему виду. Он долго сидел молча и бороздил палкой по песку, вырисовывая очередной шедевр. Когда картина была закончена, а с неба упала первая капля… внезапная капля дождя, он задал вопрос:

— Ты звонил ей?

Я опустил глаза. Он шлепнул себя по лбу.

— Знаю… — произнес я. — Полный… Я хотел ей позвонить, но вокруг все закружилось, завертелось, а череда почти фантастических событий отвела меня на несколько шагов назад.

— О чем ты?

— Проблемки… проблемы в семье… с сестрой проблемы. Она, Витя, чуть не умерла.

— Это хорошо, — ляпнул он, затем исправился: — Точнее, плохо. Точнее, хорошо, что не умерла, плохо, что… ну…

— Я понял.

— Именно! Что с ней случилось?

— Что случилось? Сначала я ее чуть не убил…

— Дела-а-а-а, — протянул он.

–… но в итоге спас. Сам до сих пор не понимаю… Она наглоталась таблеток и запила их алкоголем… залила.

— Почему? Ее избивают родичи? С тобой они хорошо обходятся? Я всегда могу приютить вас у себя дома. Ванька против не будет, а если будет, то найдется место в Курямбии.

— В том и дело, что в семье все в порядке, все классно. Родители в шоке с того, что было. Ничего не предвещало беды. Сейчас Поля ничего нам не рассказывает. Думаю, или что-то скрывает, или все напрочь забыла. Но есть, к счастью или к сожалению, то, чего никто из них сейчас не знает. То, что уже никогда не сотрется из моей памяти.

— Что же? Не томи! Давай быстрее! — Глаза Витьки загорелись. Он положил ладонь на мое плечо и сжал.

Я еле стерпел. Меня вновь удивила его недетская сила. Позавидовал.

— Когда я обнаружил Полю заблеванной, бездыханной, безжизненной в собственной кровати, через трубку домашнего кто-то подслушивал за происходящим в ее комнате, кто-то звал ее.

— Этот кто-то сумел каким-то образом подключиться к вашему телефону? Совсем нет защиты у этих телефонщиков!

— Да нет же. Скорее всего, Поля разговаривала с этим человеком и пила, глотала то, что едва не погубило ее. Этот человек если не заставлял ее делать это, то повлиял точно. Теперь мне хочется знать, кто был на том конце провода… — Я вновь опустил глаза, не решаясь попросить у Вити помощи. Нащупал в кармане растаявшую плитку шоколада и достал ее.

— Это, типа, гонорар? — улыбнулся он и выхватил шоколадку из моих рук. Она смялась в его кулаке. — Я понял, что тебе нужно. Говори дату и приходи сюда завтра. Ты, кстати, завтра учишься?

— Да, по понедельникам я учусь.

— Приходи после уроков и прихвати вторую часть моего вознаграждения.

— Договорились.

Я продиктовал ему нужный день, напомнил номер домашнего и убежал домой. Чудом избежал начинающегося дождя. Повезло. В тот день был адский ливень, не прекращающийся до утра.

В понедельник после уроков мы встретились с Витькой на том же месте. Я вручил ему плитку шоколада — вторую часть гонорара, а он мне — детализацию звонков. Это была короткая встреча.

Дома я развернул бумажку и пришел в ужас. Эта бумажка прервала то самое мгновение, которое я не думал о Вике, поскольку в тот самый дынь Поля разговаривала с ней. Я не мог ошибиться, я знал ее номер наизусть.

Это выбило меня из разбитой колеи. Я не знал, что делать, как поступать, как вообще жить. Хотелось пойти по стопам сестры, но не мог — я же не тупица. Чувствовал себя загнившим овощем, не способным ни на что. Пытался напрячь извилины, но разве они есть у овощей?

Был лишь один единственный путь — звонок Вике и вопрос обо всем прямо в лоб, НО! Поля больше ни с кем не болтала: ни она, ни ей никто не звонил. Меня это настораживало. Я понимал, что, если позвоню Вике, если у нее есть определитель номера, она узнает звонящего. Это вспугнет ее, и второго шанса на звонок больше не будет.

Для достижения цели мне нужно было звонить с неизвестного номера. Мобильные родителей не подходили. Они не должны были быть замешаны в моих личных делах, и я не хотел, чтобы родители вообще что-то знали, а они могли об этом узнать… случайно. Определенно, нужен был личный мобильный… не жалкая пародия, работающая только дома, а нормальный, функциональный аппарат.

Поэтому-то я и начал клянчить у родителей сим-карту. И наклянчил. Как и говорил ранее, сегодня мне ее наконец-таки подарили на день рождения. После тебя это лучший подарок.

Каких же трудов это стоило родителям, а скольких трудов стоило мне… Они долго упирались, говорили, я слишком мал для собственного телефона. Я не понимал почему, пока не подслушал их разговор: они не могли (думали, что не могли) позволить себе оплачивать еще один мобильник. Особенно не могли оплачивать мои случайные покупки в магазине приложений. Я их понимал, ведь они основывались на горьком опыте племянницы мамы, моей двоюродной сестры, старшей меня на полгода.

Были, правда, у них и разговоры, направленные в верное русло. С их слов, случись чего, позвонив мне, они всегда могли быть в курсе, где я, что я, куда я, когда я. Мне лишь оставалось дать их лодке размышлений попутный ветер, и я им его предоставил.

Позавчера мой катализатор ускорил их реакцию. Я не хотел, но мне пришлось, лишь для отсеивания их сомнений. После школы я не поехал домой на автобусе — пошел пешком. Думал, задержусь, но замедлил прибытие всего на полчаса. Домой не собирался, поэтому скитался по району. Сходил в парк, в гаражи, даже туда, куда запрещали ходить родители — в квартал неблагополучных. Ничего неблагополучного ни в их домах, ни в их жителях я не заметил. Те же самые люди в тех же самых обертках. Так, шатаясь где попало, мне удалось провести на улице еще несколько пар часов. Ровно в 21:00, если не обманывали часы на телефоне, я вернулся домой.

Родители уже места себе не находили, рвали волосы. Искали меня. Сказали, что обзвонили всех родителей моих одноклассников, все больницы и все морги. Переживали. Так поздно я еще никогда не возвращался из школы. Честно говоря, я и сам переживал… даже было немного страшно… когда стемнело.

Папа хотел дать мне ремня, чтобы раз и навсегда научить пунктуальности, чтобы научить меня хотя бы предупреждать их, но мама не позволила ему. Она сделала это сама, ссылаясь на то, что сделает это нежнее. Не могу сказать, насколько нежно у нее получилось, но одного ее удара хватило, чтобы попа загорелась, а из глаз водопадом потекли слезы. Я не притворялся, то были слезы счастья. Счастье за гениально исполненный план. План, осуществивший мои желания.

В ту ночь я слышал шептание родителей о детских тарифах разных операторов. Даже слышал, как папа нажимал кнопки ноутбука. Все потому, что болтание из-за стены, из комнаты Поли, больше не доносится. Теперь она засыпает раньше меня.

Ну? Как тебе?

КЛАСС!

Вот и я так думаю. Но еще класснее будет, когда я позвоню Вике и раз и на всегда разберусь со всем этим собачьим дерьмом.

Сейчас извини, мне пора. Меня заждались гости. Родители пригласили родственников. Они там все шумят и ждут меня. У меня ДР, черт возьми! Я стал старше! Мне это так нравится! Сегодня я уже не почтисемилетний! До скорого! Дальше — больше!

НЕ ПОДВЕДИ

Хорошо, Профессор!

С тех пор как у меня появилась возможность звонить с собственного мобильного, прошло пол апреля, а я так и не сделал ни единого звонка, ни звоночечка. Нет, вру. В день рождения я позвонил папе для проверки связи. С той же целью мне позвонила мама. Связь была, куда ж ей деться?

Я стал чаще встречаться с Витей. Мне понравилось с ним дружить, а ему — со мной. Он спрашивал о моих делах, об учебе, о Вике. Я делился правдой, а он меня не понимал. Да, именно из-за того, что я никак не решался позвонить ей. Только поэтому. Я и сам ничего не мог с собой поделать. Не мог поднять телефон, набрать номер и нажать кнопку вызова. Стеснялся и боялся — все как всегда. Чего-то ждал. Толчка или пинка под жопу. Этот пинок и совершил Витя. Спасибо ему за это.

Однажды, дождавшись родителей с работы, я отпросился погулять. Заранее сообщил, что вернусь чуть позже обычного.

— Обычно ты не гуляешь, — удивился папа и нахмурил брови.

— Меня пригласили в гости. Друг. — Витя действительно пригласил меня в свою берлогу, в Курямбию. Он уже несколько раз звал меня туда (видимо, я вошел в его доверие), но мне никак не удавалось, иногда не хотелось.

— Какой друг? — не отставала с допросами мама. — Как его зовут? Где он живет? Сколько ему лет?

— Витя. На Джона Рида. Как и мне, — протараторил я. Про название улицы, правда, соврал, потому что сам не знал, где он живет — не владел такой информацией.

— Где именно?

— В домах, где крутецкая площадка. Недалеко от супермаркета.

— Там неплохой жилой комплекс и площадки там действительно отменные, — подтвердил папа мои слова, словно и сам со своими знакомыми — завсегдатаи той площадки. — Наверное, он из благополучной семьи?

— Наверное. — О том, что Витька живет с братом, а своих родителей в последний раз видел валяющимися в собственной отрыжке, решил утаить. — Можно? Пожалуйста! У него — игровая приставка…

— Так ты уже был у него в гостях? — спросила мама.

— Нет. Он рассказывал, что играет с братом в игры.

— Сынок, а не будет так, как в прошлый раз, когда ты очень поздно вернулся домой? Когда мы от паники чуть не умерли.

— Мам, пап… — посмотрел я на них щенячьими глазами. — Тогда я не предупреждал, в этот раз отпрашиваюсь. Тогда у меня не было телефона, сейчас он есть. Можете звонить мне хоть каждые десять минут.

— Даже не знаю. — Папа перевел взгляд на маму. — Что скажешь, дорогая?

— Ты молодец, — упрекнула она его, — переложил ответственность на мои плечи.

— Ну… я… это… — Папа уставился в газету, делая вид, что нашел в ней не дурацкую новость о городе, а координаты клада. Он часто так делает. Точно так же с газетой в руках, он помогает Поле делать домашние задания.

Мама задумалась. Она смотрела мне в глаза, и в ее зрачках я видел, что она ищет самые удобные слова для отказа. Она не моргала. Я не моргал. Меня начинал нервировать ее взгляд. Не знаю, слышали ли родители, но, клянусь, я не только вновь слышал твою вибрацию внутри замкнутого пространства, но и видел, как ты дрожишь, пытаясь скинуть с себя стопку захламленных тетрадей. Я видел: ты переживал за меня, пытался помочь, посылал энергетические импульсы, нагревающие кровь в моих венах, сокращающие мышцы. Я видел твои отражение в глазах мамы. И ты шептал мне: «Возьми отвертку из ящика с инструментами. Он на балконе».

ЗРЯ НЕ ВЗЯЛ

— Илья, Илюша, сынок, — начала мама. После ее слов меня зазнобило. Мне хотелось поскорее убежать в комнату, лечь с тобой под одеяло и согреться, прижимаясь грудью к твоим теплым страничкам. Я даже сделал шаг. Даже слезы начали наворачиваться, а очки запотевать. Ты же звал меня? Я не пришел, потому что услышал продолжение: — милый, в твоем возрасте у меня уже было полно подружек, и я была в гостях у каждой. И каждая — в гостях у меня, поэтому… — У меня затряслись ноги, кулаки сжались, а в голове был только твой голос: «Возьми отвертку и займись делом». И я пошел за отверткой, чтобы заняться делом, — ты можешь сходить к Вите. Ты почти взрослый, у тебя даже телефон есть. Думаю, не произойдет ничего страшного. Повеселись от души, Илюша.

Я остановился у балконной двери. Прирос к полу.

— Что? — «Я не ослышался?»

— Что? — Папа высунул нос из-за газеты.

— Побегай к своему другу, он тебя, наверное, уже заждался, потерял. Только… только будь на связи, сына.

— Спасибо, мамуля! — Позабыв об отверточных делах, я обнял маму за ногу.

Через пятнадцать минут я уже был на площадке. Мама была права: Витя заждался меня у песочницы. Квадратный песчаный холст был изрисован тысячей маленьких писек из двух кругов и одного овала. Похожую иллюстрацию я видел в женском туалете. Рисунок Витьки напомнил мне о Вике. Импульсы начали исходить из телефона, мертвым грузом валяющегося в кармане.

— Красиво. — Мне правда понравилось. Рисунок его был похож на мозаику Пенроуза.

— Знаю. Часто практикуюсь. Ты чего так долго?

— Хорошо, что вообще пришел.

— Не отпускали?

— Ага.

— Понятно. Меня брат всегда отпускает… хотя я у него и не отпрашиваюсь даже.

— Везет тебе.

— Ты принес, что я велел?

Его вопрос ошарашил меня. В тот момент я подумал, что память впервые в жизни подвела меня, что я впервые в жизни что-то позабыл. Я зарылся в информацию в своей голове и разгребал ее. Нашел только одно: он просил принести ему увеличительное стекло, и я его приносил ему еще на прошлую нашу с ним встречу. И я произнес:

— Витька, хоть убей, я не помню, что ты велел…

— Потому что ничего не надо! — Он хохотнул. — Это я так, чтоб ты не расслаблялся!

— Блин тебя!

— Готов ли ты, Илюха, посетить самое крутое место на районе? В городе! Нет — во всем мире! Ты готов? Готов-готов-готов?

— Для чего я иначе, по-твоему, сюда приперся?

— Тогда не отставай!

Мы вышли с площадки, и Витя ускорил шаг. Не сбавляя темпа, он вел меня закоулками и дворами разноэтажных, разноцветных домов, у каждого из которых было свое название. Все те названия им дал его брат и передал Вите, а он в свою очередь передал свои знания мне.

Так, например, в «Верните мне мой Париж» жила семья из Франции: родители и дочь. Дочку звали Вивьен. Так вот она наминала Ване багет, пока не переехала в другой город. Что бы ни значило это выражение, название дома было весьма уместным и забавным, как и «Светофор».

«Светофор» — одноподъездная девятиэтажка цилиндрической формы, выкрашенная в красный, желтый и зеленый — по цвету на каждые три этажа. «Светофор» был бельмом квартала. Его красный возвышался над остальными домами, и сейчас, проходя мимо, я не могу на него не смотреть.

Еще «Китайская стена» — дом, в полтора-два раза длиннее других. В нем двенадцать подъездов — это в двенадцать раз больше, чем в «Светофоре».

У последнего подъезда «Китайской стены» на лавочке сидел и клевал носом взлохмаченный, со слегка косыми глазами и синяками под ними, парень. Своими худощавыми, почти острыми локтями он облокачивался на свои не менее острые колени, виднеющиеся через разрезы его потрепанных джинсов. Вены на руках вздувались. Парень покачивался. Казалось, спит и вот-вот упадет, и пробороздит лицом по бетонной, шероховатой, как наждачная бумага, плитке. Он устал. Еще бы! Не каждому суждено, не каждому по силам пройти вдоль «Китайской стены» от начала и до конца. Путник устал. Путнику нужно пить. Что, собственно, он и делал: под лавкой мною была замечена опустошенная бутылка водки.

Я на секунду остановился возле этого парня, завис, словно компьютер в моей голове обрабатывал, решал неподвластную процессору задачу. Всем своим видом парень напоминал Игоря Козлова — козла, бросившего в меня свой дебильный рюкзак, урода, издевающегося в школе над всеми, от которого досталось и Вике.

Вика…

Я вновь услышал тебя.

Я сделал то, что ты просил. Попытался сделать.

Когда Витя дернул меня за руку, я попросил его подождать, а сам подошел к парню. Уже знал, что это не Козлов, но перед глазами был именно он. Бутылка из-под лавки так и просилась в руку, а затылок хлюпающего носом так и ждал, когда молот ударит по наковальне. Я наклонился за стеклянной тарой.

— Парень.

Думал, это бутылка начала со мной разговаривать, но приподняв голову, увидел, что ко мне обратился, не моргая и не шевеля губами, пьяный тип. Потом, правда, губы едва шевельнулись, но я его уже не слышал: твой голос затмевал собою его голос. Ты требовал действий, но действовать начал не я — Витя. Он подхватил меня за руку, потянул за собой, как зомби, как мумию, не способную передвигаться. У меня заплелись ноги.

— Парни! — послышалось из-за спины. Я обернулся, а Витя все еще меня тянул. — Парни, есть че?

Я его не понял, даже не успел подумать, о чем именно он спрашивает, потому что Витька был не многословен: он послал его куда подальше.

— Че ты сказал, щенок? — Он попытался подняться.

— Иди в очко, пьянь ссаная! — испугавшись, вдруг заорал я, повторяя за Витей.

И мы побежали.

После этих волшебных слов, после всего этого заклинания я обрел новые силы, почувствовал себя сверхчеловеком. Мы бежали так быстро, что дома туманом растворялись в периферийном зрении, а в фокусе оставались только извивающиеся линии тротуаров и тропинок, хаотично сменяющие друг друга. Обернулся я всего раз — в самом начале, забегая за угол «Китайской стены»: у парня даже в мыслях не было гнаться за нами. Но мы бежали. Мы улыбались. Держались за руки. Мы веселились! Я думал, так весело мне больше никогда не будет. Не хотел упускать шанс. «Иди в очко!» творило чудеса. Я выкрикивал его, не обращая внимания ни на прохожих, ни на их ворчание. Выражение звучало так приятно, сладко и одновременно грозно… Мужественно. Мы оба выкрикивали его, но у Витьки получалось изящнее. «Годы тренировок и практики», — сказал он мне между делом.

Зигзагообразный, ступенчатый, с резкими разворотами маршрут привел нас обратно к уже известной «Китайской стене». Сам не понял, как так получилось, но мы вновь стояли у последнего, двенадцатого подъезда. Парня на лавке уже не было, а вот бутылка была.

— Витька, ты не заблудился? — спросил я, когда опомнился.

— С чего бы? Мы именно там, где и должны находиться. Мы почти пришли.

Мы подошли к углу дома.

— Издеваешься? Мы оббежали весь квартал, чтобы вернуться сюда?

— Если бы ты не побежал, не побежал бы и я, — серьезно ответил он.

— Прикалываешься? Ты побежал первый.

— Нет — ты.

— Нет — ты.

— Как знаешь…

— Я много чего знаю, побольше некоторых. — Это прозвучало грубо. Я не хотел его обидеть, но показалось, что уже оступился. — Извини. — Пауза. — Витька, если бы ты его не послал…

— Илюх… ты сам крикнул громче моего и как с цепи сорвался. В тебя будто бес вселился.

— А что мне оставалось делать? — Этим вопросом я принял, что первым в старте забега был все же я. — Он мог нам наподдать. Ты его видел? Вылитый Игорь!

— Какой еще Игорь?

— Ну… тот… из моей школы.

— Ах, Игорь… — Витька не помнил его из моих давних рассказов в день нашего с ним знакомства. — Так это никакой не Игорь. Это Иглыч. Наркоман. С ним раньше общался Ванька.

— Еще и наркоман?! Ты вел нас к верной гибели!

— Ты дурак? Я думал, ты знаешь Иглыча. Я думал, ты подошел приколоться над ним. Или ты?..

Я не рассказал Витьке про твой зов, Профессор. Про твою просьбу. Я же правильно сделал? Спасибо.

Я перебил Витю:

— Зачем ты его послал?

— Всегда так делаю. Это игра такая. Иглыч спрашивает всех… знакомых: «Есть че?», и все ему отвечают то, что ответил я. Это даже не игра — обряд, ритуал, типа.

— А ты не мог рассказать об этом раньше?

— Мог, но ты побежал, а я — за тобой. А потом вдруг стало так весело, что я не захотел останавливаться. Не захотел останавливать тебя. Таким счастливым тебя еще никогда не видел… Хотя… Нет, даже детализация звонков не так сильно тебя порадовала, как… — Он улыбнулся.

— Спасибо, что напомнил. Так мы идем в Курямбию?

— Уже пришли. Мы на месте, Илюх.

В фундаменте «Китайской стены» было крохотное оконце, прикрытое наваленным на стену куском фанеры. Окно, чуть большее дверцы микроволновой печи. Пока я раздумывал над темнотой по ту сторону прямоугольного отверстия, Витька шмыгнул в ту самую темноту и из нее прошептал:

— Не пали контору, резче!

Будь на мне рюкзак, я бы точно застрял, как медведь из мультфильма. Если бы Витька не потащил меня за уши к себе, я бы не полез туда, простоял бы на улице. Если бы он вовремя не подхватил меня за подмышки, я бы упал и свернул шею.

Он высунулся из окошка, задвинул проход фанерой, взял меня за руку и повел по темноте подвала.

— Осторожно, ступенька, — произнес он.

Не отрывая ног от холодного пола, я нащупал ступень. Шагнул на нее. Осмотрелся. Ну как осмотрелся — повертел головой и ничего не увидел. Глаза никак не могли привыкнуть к темноте.

— Как ты видишь? У тебя очки ночного видения?

— Знаю подвал наизусть. Доверься мне и иди.

Я доверился и шел. Пахло сыростью, пахло плесенью, пахло землей, пахло…

— Замри. — Я замер. — Слышишь? — Прислушался: отчетливое журчание воды и «бултых». Те же самые звуки, доносящиеся из канализационной трубы нашего туалета, когда соседи сверху сливают воду. Витька пояснил: — Кто-то покакал.

— Я понял… по запаху.

— С этим ничего не поделать, потерпи еще чуть-чуть.

— Мы точно идем в самое крутецкое место на свете?

— Илюх, скоро сам все увидишь и перестанешь задавать тупые вопросы.

Мы двигались дальше. Витя шел намеченным курсом и тащил меня за собой, как прицеп. Не могу сказать точно, но по ощущениям, с прямой мы несколько раз сворачивали, а поверхность под ногами несколько раз менялась из твердой и холодной в мягкую и теплую. Возможно, темнота играла с моим воображением. Нет. Действительно стало теплее и не только ногам — всему телу. Подвальной прохлады как не бывало. Возле ушей начали пищать комары. Их становилось все больше. Казалось, комариный рой из тысяч летунов окружает нас и готовится к атаке.

— Закрой глаза, нос и рот. Не дыши. — Витя отпустил мою руку. — Не двигайся. — Он отошел на пару шагов (определил на слух). Что-то зашипело. — Я распылил спрей от комаров. Теперь они не будут нас напрягать.

— Долго еще?

— Почти пришли, нетерпеливый.

«Почти» для всех разное. Прежде чем прийти, Витя приказывал мне наклоняться, идти с вытянутой рукой, чтобы не удариться о стену, ползти на карачках, перешагивать что-то большое и круглое, иногда прыгать. И все это в абсолютной темноте, Профессор.

Не понимаю, отчего я сразу не додумался воспользоваться фонариком на телефоне? А когда догадался, было уже поздно. Витька снова отпустил мою ладонь, отошел, что-то с хрустом провернул, щелкнул. Зажегся свет — единственная лампа накаливания, свисающая на проводе. Тусклая, но хорошо освещающая пространство в радиусе двух метров. Большего и не требовалось. Будь она мощнее, я бы с непривычки ослеп.

Мы находились в помещении, похожем на мою комнату, только пол, стены и потолок были обделаны гофрированным картоном. Он был разным… Думаю, Витьке пришлось притараканить туда не меньше двадцати коробок из-под продуктов, строительных материалов, бытовой техники. На некоторых я видел знакомые логотипы известных брендов, на других не мог их разобрать, потому что стены, пол и потолок были холстами, на которых Витька тренировался со своей мозаикой Пенроуза. Все кругом было изрисовано фломастерами разных цветов разноразмерными пиктограммами мужских писек.

— Ну? Как тебе мое арт-пространство?

— С точки зрения живописи… Зачем ты все изрисовал письками?

— Не знаю, Илья. Однажды увидел на стене дома — и понравилось. Тебе не нравится?

— Непривычно, знаешь ли, но вкус у тебя есть. — Я похлопал его по плечу.

— Спасибо. Если хочешь, если найдешь свободное место, можешь тоже что-нибудь нарисовать. Теперь это и твое логово. Оно наше. Общее. Теперь ты вправе приходить сюда, когда угодно, даже без меня. Хотя, если ты придешь сюда без меня, скорее всего, я уже буду тут. Здесь я почти всегда.

— Чем же ты тут занимаешься?

— Валяюсь на кровати. — Он указал на деревянный поддон, укрытый картоном от коробки из-под телевизора. Между «кроватью» и «покрывалом» был «матрас» — слой пенопласта. — Рисую, если ты не понял, фантазирую, читаю книги — развлекаюсь, как могу. Показать коллекцию жуков?

В углу стоял импровизированный шкаф — четыре черных пластиковых ящика, сложенных друг на друга, которые до этого я точно видел в супермаркете, в отделе с фруктами и овощами. Витя составил их один за другим на пол. Разобрал башню. Достал стеклянную банку с жуками и показал мне. Жуки мне никогда не нравились, поэтому я попросил поскорее убрать их.

— Скажи, а лучше покажи, что ты читаешь. Букварь?

— Смешно! Буквари для учеников, ученики в школе, школа для дебилов. Я же тебе говорил. Ты, вроде, толковый парень, но до сих пор как маленький. Бери пример с меня! Самообразование — наше все! Я изучаю только то, что считаю нужным, то, что мне действительно интересно.

— Есть в твоих словах правда, друг. Так что же ты читаешь? Что для тебя интересно?

— То, что нахожу на помойке, в баке для бумаги. Выбор не велик, но он есть.

Витька с трудом поднял с пола ящик (он был тяжелым даже для его крепких рук) и вывалил свою библиотеку на комфортабельную кровать. Мне на колени выпало несколько вырванных из книг страниц. Ассортимент, который я увидел, удивил. Не было ни единой сказки — детских книг вообще не было. Окажись я в библиотеке, наблюдал бы Витькины книги в разделах «Образование», «Наука и техника», «Психология». Книги разной тематики и, повторюсь, ни одной детской.

В этом мы с Витькой очень похожи. Я думал, он — неуч. Ошибался. На его фоне неучем был я. Обертка не всегда раскрывает вкус конфеты… никогда не раскрывает.

— Ты все это прочитал? — Мысль, что он меня обманывает, все-таки закралась, и я жаждал, что он ее развеет.

— Это — лишь малая часть, самое интересное. То, что захотел себе оставить. То, что регулярно перечитываю. Одноразовое же я отношу в парк. Видел, там есть специальный стеллаж, где любой желающий может взять понравившуюся книгу, взамен оставив свою?

— Видел. Обычно он пустой, поскольку жадность людей берет над ними верх. Будь в парке стеллаж с Цезием-137, он бы тоже пустовал.

— Точняк.

— Чем будем заниматься? — спросил я, когда перелистал все его книги.

— Налаживать твою жизнь, Илюха. Курямбия — лучшее для этого место. Она раскрепощает, она вдохновляет, она помогает познать глубину твоего сознания, твоей души.

— Миллионами писек? — пошутил я.

— Вот такой Илья мне нравится больше! А не тот угрюмый долбодил, пекущийся по девчонке и не понимающий, что с ней делать. — «Долбодил» — еще одно слово настоящего мужчины. Я запомнил его. — Если тебя смущают письки, не обращай на них внимание… обращай внимание на свою.

— О чем ты?

— Своим друзьям по поводу девочек Ванька всегда говорит: «Если не понимаешь, любишь щелку или нет, если мозг отказывается думать и трезво оценивать ситуацию, если сердце молчит, ТО…»

— То? — зачарованный, с открытым ртом, горящими глазами переспросил я и опомнился. — «Любишь щелку?» Ты считаешь, я люблю ее? Люблю, да?

— Это я и хочу выяснить, коли ты сам этого не понимаешь.

— От нее просто исходит мань!

— Ага… Говнань! — передразнил он. — «… если сердце молчит, то следуй зову, опирайся как на единственно верный маршрут, который тебе показывает твой член, как зафиксированная в строго одном положении стрелка компаса». Это говорит брат. Понимаешь?

— Нет. — Я заглянул в трусы. — Сейчас она указывает вниз.

— Все верно. Вниз. А теперь вспомни тот первый раз, когда ты повстречал Вику.

— Помню как сейчас.

— Куда показывала стрелка?

— Я не обращал внимания.

— Плохо. — Витка цокнул губами и плюнул.

— А куда должна указывать?

— По идее, на нее. Хорошо… ладно… так… надо подумать… Да! Точно! Закрой глаза и представь ее!

— Ну? — произнес я уже закрытыми глазами.

— Что-нибудь чувствуешь?

— Ты напердел?

Он рассмеялся и похвалил меня за мой настрой. Продолжил:

— В трусах изменения есть?

— Все по-старому, — ответил я, посмотрев на заклинившую в одном положении «стрелку компаса».

— Все понятно. Пока что все ведет к тому, что ты влюблен в нее. Но для чистоты эксперимента нужно проверить точность измерительного прибора и в целом — его работоспособность.

— Как это?

Он не ответил. Оставил меня наедине с самим собой в его картонном царстве, удалившись в темную пустоту подвала. Времени у меня было с лихвой, но вот звонка от родителей можно было ожидать в любую минуту.

Витя вернулся. В руках у него было что-то вроде кирпича, обернутого черным пластиковым пакетом и несколькими слоями липкой ленты. В первые секунды показалось, что в его руках — сверток, набитый наркотиками, травой. Похожие свертки я видал в новостях по телевизору. Он положил сверток рядом со мной, заглянул в глаза так глубоко, словно хотел увидеть душу.

— Что это? — спросил я.

Естественно, он ничего не ответил, лишь важной походкой подошел к ящикам из-под овощей и фруктов и, разбираясь в своем упорядоченном хламе, вынул пенал, из пенала — канцелярский нож красного цвета. Легким движением пальца блестящее, острое, как бритва, лезвие с характерным треском выдвинулось из рукоятки. Витя сел рядом, положил сверток на колени и демонстративно, будто под десятками видеокамер, аккуратно вонзил острие в сверток и разрезал пластиковый кокон пополам. Раскрыл упаковку и, как из раковины моллюска, словно жемчужину, вынул фотоальбом со своеобразной мозаикой Пенроуза и «ВНИМАНИЕ» на обложке.

— Ты, я так понял, их рисуешь везде? — Я протянул руки к альбому.

— Эти рисовал не я — Ванька. Это его альбом.

Он передал мне его, а я раскрыл.

Трудно говорить об этом, но на первой же странице я увидел голую тетку, позирующую на камеру. Перелистнул страницу и увидел то же самое, только тетка была другая. Я не понимал, для чего Витька показал, открыл доступ к этому альбому, пока в трусах не почувствовал некоего щекотания. Заглянул в трусы, там что-то менялось. Я листал альбом и не мог от него оторваться. Там было все: титьки, жопы, письки. Они забавляли меня, и, похоже, прибору в штанах нравилось содержимое фотографий. Я снова заглянул в трусы: «стрелка компаса», как и говорил Витька, указывала точно на фотоальбом в моих руках. Строго по диагонали вверх.

— Я люблю всех этих женщин? — испуганно спросил я Витю. — Я же их даже не знаю!

— Не женщин — девушек. Это во-первых. А во-вторых, эти снимки для проверки твоего КИПа, а не проверка на любовь. Теперь мы знаем, что он исправен.

— Что это дает?

— Представь, что на снимках — Вика… замени лицо одной… любой из барышень.

Глаза сами закрылись. Как самый лучший фоторедактор, работающий на самом мощном суперкомпьютере, я в уме вырезал лицо Вики из поста в соцсети и наложил его на девушку, более подходящую по телосложению.

В паху загудело, мышца начала сокращаться.

Я терпел.

Витька почти смеялся надо мной.

Очки запотели, капли пота, что текли по лбу, попадали в глаза, лицо покраснело.

Я хотел остановить это, очень срочно остановить, пока КИП в моих трусах не лопнул… Но не мог. Отредактированное фото не выходило из головы, и только усугубляло ситуацию. Начались конвульсии. Думал, потеряю сознание.

— Останови, останови, останови, — мычал я снова и снова.

Витька приблизился. Пнул промеж ног. Боль удвоилась. Согнувшись пополам, я упал на картонный пол. Если бы мог говорить, обматерил его заученными словами. Хорошо, что не мог… Я едва дышал.

— Извини, Илья. — Он затащил меня на кровать. — Сделать искусственное дыхание?

Думал, не стерплю. Будто тысяча демонов, живущих в животе чуть ниже пупка, вцепились когтями в нутро и выворачивали наизнанку. Стены, пол и потолок с единственной лампочкой сдавливали. Витька взял самую тонкую и одновременно самую большую книгу из своей библиотеки и, как веером, обдул мое лицо.

Стало чуть лучше. Я перестал задыхаться. Через пару минут боль ушла, остался только неприятный осадок — влажная теплота в трусах. Об этом я Витьке говорить не стал, не нужно ему было знать, что я испражнился в штаны. Но, Профессор, то была не моча! Я не обоссался! Дома трусы были уже сухие, желтых разводов на них не было, да и мочой не пахло! Знай это!

— Ты жив? — Витька наблюдал за мной сверху. Может, это был не первый его вопрос, может, он общался со мной, но я не слышал.

— Вроде… — Я ощупал себя и дотронулся до бугорка между ног. — АЙ! ОН БОЛИТ!

— Не переживай. Пройдет, — успокоил он, но тревога осталась во мне.

— Откуда знаешь?

— Знаю. Теперь подымай задницу. Я наблюдал за тобой со стороны, и знаешь, что я теперь думаю?

— Ну?

— Вика для тебя действительно что-то да значит.

— И что ты собираешься делать? — Я-таки поднялся на ноги. Трусы сжимали, терли, сковывали движения, вызывали дискомфорт.

— Я? — Он усмехнулся. — Это, как говорится, не моя война. А вот ты сейчас, пока не поздно, достанешь свой никчемный телефон и позвонишь туда, куда до сих пор не решался.

— Ты чего? Нет. Нет! НЕТ!

— Не ори! Соседи сверху услышат, и Курямбии нам больше не видать. Доставай телефон!

— Витя, я…

— Либо это сделаешь ты, либо это сделаю я. Это не моя война, поэтому я могу позволить себе наговорить такого, что до Вики тебе будет, как до Берлина — раком. Получается, выбор у тебя есть и, по-моему, очевидный.

— Нет.

Я побежал из Курямбии и уже через несколько метров упал в темноте. Услышал Витькин смех за спиной:

— Илья, это в твоих же интересах. Пока ты не позвонишь, пути на волю тебе не видать.

— Без тебя справлюсь! У меня фонарик в телефоне!

— В этом? — Он подразнил меня тусклым экраном моего телефона в своей руке.

— Подонок!

— Потом еще спасибо скажешь.

Мы вернулись в освещенное помещение. Витька не дал мне в руки телефон, но позволил набрать ее номер.

— Только без глупостей, Илья. И включи громкую связь.

Когда я почти дотронулся до кнопки вызова, Витя меня остановил:

— Просил же без глупостей. Думаешь, я не запомнил ее номер? Последнюю девятку меняй на четверку, умник.

Провести его не получилось, видать, не только я обладаю хорошей… отменной памятью.

Номер был исправлен. Через несколько секунд из динамика донеслись гудки. Много гудков. Я молился, чтобы никто не ответил, не поднял трубку, чтобы никого не было дома, чтобы хотя бы ее, Вики, не было, в чем сильно сомневался, учитывая настороженность ее родителей к ее безопасности. Молитвы были услышаны, на звонок никто не ответил.

— Ну-с, я пошел, до скорого. — Я вновь попытался убежать.

— Не так быстро. — Он схватил меня за запястье. — Попробуй еще раз.

— Х-хорошо.

Набор номера и молитвы. После пары гудков ответила женщина:

— Алло.

— Здравствуйте. Ме… — «Меня зовут Илья», — я так и не сказал, поскольку Витька, ударив кулаком по моему колену и стиснув зубы, дал понять, что не стоит вот так сразу раскрывать карты. Нужно было оставаться инкогнито. — Алло.

— Да, я вас слушаю…

— Спасибо. Не могли бы вы… Могу я услышать Вику?

— Секунду. — Женский голос пропал, послышались шаги, потом вновь появился и слегка встревоженный: — Кто спрашивает?

— Иль-дар. — «Боже, что я сморозил?»

— Вика! Ильдар — по телефону! Ты знаешь Ильдара? — «Какого Ильдара?» — послышалось на заднем фоне. — Какой Ильдар? — переспросила, похоже, ее мама.

— Из школы.

— Ильдар из школы!

Гробовое молчание на том конце провода заставило поверить, что звонок завершился, но ее голос все изменил:

— Привет, Ильдар.

— П-привет, В-вика. — В горле пересохло, а очки еще не успели отпотеть.

— Илья? — уже шепотом спросила она.

— Да, — прошептал я.

— Откуда ты знаешь Ильдара и почему моей маме представился именно им?

— Наугад. Я просто испугался.

— И правильно сделал. Секретность — первое правило нашего дела.

— Какого дела?

— Ну… нашего… ты же обещал помочь… помнишь?

— Я-то помню, а вот ты, похоже, забыла.

— Нет. Вовсе нет. Просто время еще не пришло. Я же сказала, что позвоню тебе.

— Сказала…

— Не обижайся… Илья, ты позвонил очень кстати. Я так рада тебя услышать.

— Я тоже. Очень. Рад.

Витя усердно замахал руками над головой, обращая на себя внимание. Когда я отвлекся на него, он показал мне пальцем между ног. Я наклонил голову. «Стрелка компаса», «стрелка КИПа», оттопыривая штаны, указала почти в том направлении, где примерно в 5,6 км от нас находился дом Вики. По прямой расстояние, должно быть, много короче.

Благодаря Витьке я понял, что люблю ее… Вику, а не стрелку! Ты, Профессор, лучше не выделывайся, мне и Витьки хватает с его приколами!

Как тебе такое?

Вот и славненько!

Больше я не мог с ней разговаривать, не мог стерпеть той боли, что раздувалась в трусах. Приходилось терпеть. И пыхтеть.

— Илья, ты тут? Ты куда пропал?

Я вопросительно посмотрел на Витьку.

Он поднес к своему подбородку ладонь и плавно опустил до груди, кольцом губ выдувая плотную струю воздуха в мое лицо. Я проделал ту же операцию. Два раза. Полегчало.

— Да. Извини, отвлекся.

— Все хорошо… Илья, могу я задать тебе вопрос?

— Конечно, — ответил я, но вопрос меня насторожил. После таких вопросов от мамы папе всегда неловко. Мне же стало неловко вдвойне.

— Можешь больше не звонить мне?.. — Я выпал из реальности. Все, к чему я стремился, рушилось за доли секунд. То, до чего оставалось только дотянуться и ухватиться, становилось дальше. Мир вокруг меня (картонные стены) неумолимо сжимался, давил, а голова целенаправленно подходила к взрыву… мозга. Мозг же отказывался верить в услышанное ушами. Я желал Вите сгореть в аду за то, что заставил меня позвонить ей. — На этот номер, на домашний. У меня есть мобильный, звони на него.

— Что? — Мозг уже кипел.

— Звони на мобильный, Илья. Так и мне, и тебе будет спокойнее. И дешевле, — хихикнула она.

— Дешевле? — Я все еще никак не мог выбраться из западни, выстроенной самому себе своими же опережающими время мыслями.

— Ты звонишь с мобильного, я знаю, что он твой. С мобильного на мобильный звонить дешевле, чем с мобильного на домашний, и наоборот.

— Она права, — вставил Витька.

Вика это услышала.

— Ты не один? Кто с тобой? Черт! Почему ты не сказал мне?

— Вика! Вика! — протараторил я.

— Никто не должен был знать о нашем разговоре. Ты все испортил!

Мой взгляд упал на Витю, и он вступился за меня:

— Привет, Вик. Меня зовут Витя, я друг Ильи. Это я помог ему найти твой домашний. Не вини его. Это я заставил его позвонить тебе. Я и никто другой. Мое присутствие при его звонке тебе — полностью моя вина. Я думал, так будет лучше. Вика, знай, что я вас не выдам, мой рот на замке. И вообще… и вообще… я отрежу себе язык!

— Витька! — выкрикнул я, когда он достал канцелярский нож, которым разрезал упаковку фотоальбома.

Одной рукой он вытянул язык, второй приставил к нему острое лезвие. Я пнул Витьку между ног. И спас, и отомстил одновременно. Нож выпал, а он согнулся на кровати, задыхаясь от боли.

— У вас там все в порядке? — встревожилась Вика.

Она не на шутку испугалась, хоть и не видела происходящего. Я же чуть в штаны не наложил, но все же произнес:

— Он взаправду хотел отрезать себе язык.

— Какой ужас! Это из-за меня! Извини! Я не хотела! Илья, если ты доверяешь ему, то и я тоже.

— Я доверяю.

— Хорошо. — Она задумалась. — Илья, у тебя есть где записать мой номер мобильного?

— Диктуй.

Естественно, в целях безопасности я не стал записывать номер на бумагу, которой полно в Курямбии, не стал вносить в телефонную книгу. Просто записал его в свою память и выделил жирным. Так было надежнее. Так я не был ни от кого зависим и мог рассчитывать только на себя.

Часы в верхнем правом углу экрана моего телефона оповестили: пора возвращаться домой. Мне не то что бы было пора — я сам хотел вернуться до того, как родители начнут переживать и названивать мне. Не хотелось их тревожить, чтобы в следующий раз не пришлось упрашивать их о походе в гости к Витьке. Сердцем чуял: этот поход не последний.

— Вика, могу я позвонить тебе сегодня ночью? У меня есть вопросы, которые мне не хотелось бы озвучивать в присутствии Витьки.

— Э?! — заупрямился Витя, все еще кривляясь от боли в паху.

— Ночью? — удивилась она.

— Да. Не хочу быть услышанным. Дождусь, когда все уснут, и позвоню. Можно?

— Если только не поздно. Или…

— Я слушаю.

— СМС? Так точно никто не услышит. Если, конечно, у тебя не старый кнопочный телефон, где щелчками кнопок можно разбудить спящий вулкан. — Она усмехнулась.

— Как же я сам не додумался? — «Как я мог додуматься, если никогда не писал СМС?» — Значит, может, можно чуть раньше ночи?

— В любое время, Илья.

— Спасибо! Значит, до скорого?

— Пока.

— Клади трубку, — произнес я, надеясь поиграть в «нет, ты первый», но она положила. Тем не менее улыбка не сошла с моего лица, а только стала шире. Щеки болели, а между ног боль прошла. Выветрилась, как и что-то влажное, что не было мочой. Это я уже говорил тебе.

Я толкнул Витьку:

— Вставай, лежень. Не притворяйся. Мне пора домой. Проводи меня до выхода и валяйся сколько душе угодно.

— Вот так, да? Я к тебе с добром, а ты?.. Хоть бы спасибо сказал.

— В очко иди.

— Другое дело! — Он расхохотался. Я тоже. — Старый добрый Илюша. Прям расцвел! Точно влюбился! Даже палка в трусах это подтвердила. Если бы не я…

— Пойдем уже, «если бы не я». Если бы не я, ты бы не корчился от боли в паху и животе, а задыхался от бурлящей во рту крови. Ты реально мог отрезать себе язык?

— Я, по-твоему, додик? Просто хотел, чтоб ты поверил. Чтоб поверила она, Вика. Как видишь, удалось.

— Зря я тебя остановил.

— Это твое спасибо?

— Спасибо. Я тебе должен.

Когда мы вышли из Курямбии, на улице уже смеркалось. Иглыч снова был у последнего подъезда «Китайской стены». Спал под скамейкой. Крепко спал. Сладко спал. Я ему только завидовал.

Витя проводил меня до супермаркета. На прощание назвал меня придурком.

Вернуться до звонка родителей у меня не вышло. Не хватило считанных секунд. Мелодия входящего заиграла, когда я проворачивал ключ в замочной скважине. Я не ответил, а как только переступил порог дома, крикнул: «Я пришел!» Мама выбежала ко мне, обняла. Папа не удосужился, он смотрел футбольный матч и бед не знал.

Мама поинтересовалась моим настроением, ощущениями, впечатлениями. Спросила, понравилось ли мне, готов ли я еще сходить в гости к Вите. Она была возбуждена, глаза горели. Казалось, она перенеслась в свое детство, а я стал ее подружкой со двора, у которой во что бы то ни стало нужно было узнать все тонкости и нюансы после первого похода в гости к другу. Она даже пригласила меня к столу на чашку чая с пироженками, но я отказался, сказав, что не голоден, а о впечатлениях отделался формальностями: «Оу! Круто! Мне очень понравилось! Игровая приставка — особенно!»

Не было желания тратить время по пустякам, я хотел поскорей уединиться в своей комнате, залезть под одеяло или под стол и настрочить Вике свое первое СМС. Но до этого нужно было провести одну процедуру.

Я закрылся в ванной комнате, снял трусы и увидел опухшую, покрасневшую колбаску, свисающую между ног. Задел ее и с трудом сдержал вопль. До нее невозможно было дотронуться. Я выкрутил вентиль холодной воды, дождался, когда напор станет ледяным, сомкнул ладони лодочкой, набрал воды и налил на письку, чтобы опухоль не разрасталась. К ушибам же всегда прикладывают что-нибудь холодное, верно? Верно, но стало только хуже. Чтобы не кричать, пришлось прикусить губу. Прослезился. Нагрел ладони о полотенцесушитель, а ими — окоченевший орган. Когда согрел, обратил внимание на трусы. Как и говорил ранее, желтых пятен на них не было. Поднес к носу, принюхался: мочой не пахло, а вот чем-то другим… Чем-то, чего я раньше не нюхивал. Зацикливаться на этом не стал и бросил трусы в контейнер с грязным бельем. Сверху положил штаны.

Высунул нос из ванной: в коридоре было пусто, родители общались в своей комнате, а Поля в своей смотрела сериал с Хабенским. Я пронесся по коридору в свою берлогу, в свое логово, в свою домашнюю Курямбию. Проверил, что с тобой все в порядке, что тебя никто не нашел и не потревожил. Ты был на месте. Затем шмыгнул на кровать, залез под одеяло и осветил лицо тусклым экраном мобильника. Убавил яркость до минимума. Зашел в сообщения, чтобы написать и отправить первое сообщение Вике, и уснул самым крепким сном. Так крепко я не спал даже в младенчестве.

Во сне был я, Витька и Вика. Мы были в центре города. Встретились случайно, но казалось, встреча была запланирована. Три хаотично движущиеся точки никогда не встретятся, не зная четырех единственно верных координат. Их пути никогда не пересекутся. Наши пересеклись.

Знакомить Витю и Вику не пришлось, они словно были знакомы много лет, а я — с ними.

Мы гуляли, веселились, хорошо проводили время. В парке аттракционов Вика угостила нас мороженым, мы же ее — сладкой ватой. Витька нашел в кармане несколько билетов на «Удило чудилы» — качель-катапульту из длинного рычага и четырехместной капсулы на его конце. Получается, места нам хватило с лихвой. «Удило чудилы» раскачала нас и резко подбросила вверх. Капсула оторвалась и пролетала через весь город на другой его конец. Естественно, в Слобурге нет такого аттракциона, но во сне бывает всякое, даже невозможное, в которое охотно веришь.

В капсуле «чудилы» мы приземлились на набережную, совсем рядом с мостом. Чуть ниже, ближе к воде сидели мужики в зеленых одеждах. Рыбачили удилами. Опьяненные весельем, куражом и страстью мы бы их даже не заметили, если бы сначала один, а потом и вся их рыболовная компания не начала прогонять нас с их территории. Витька не растерялся — послал их на три буквы, и мы побежали. Как куда? Под мост. Ежу было понятно, что бежать нужно только под мост и никуда иначе, потому что только под мостом, со слов Вики, нас ожидали удача, чудо, фантастической силы великолепие.

Железобетонная конструкция высотой двадцать и длиной пятьсот метров возвышалась над нашими головами. Я чуть не свернул шею, рассматривая рисунок из двух кругов и овала, расположенный между второй и третей стойкой, на оборотной стороне проезжей части моста, ровно над центром русла реки, в самом высоком месте. Витька пояснил, что тот рисунок — его рук дело, его незаконченная мозаика Пенроуза, которую в срочном порядке нужно завершить, иначе мост рухнет, и погибнет несколько сотен автомобилистов, а если не повезет по-крупному, то в реку свалится пассажирский поезд Киров-Пермь.

Да, я знаю, что на мосту нет железнодорожных путей, но во сне они были. Во сне даже были мужество и отвага, не присущие мне в реальной жизни.

Мы добрались до второй опоры моста и по вбитым в нее арматурным скобам взобрались к вершине.

Мы находились под проезжей частью. Касанием руки холодного бетона чувствовалась вибрация, исходящая из-под колес проезжающих автомобилей. Мост дрожал. Он сыпался.

Витька достал из кармана обломок мелка и полез по лесам заканчивать свой рисунок. «Без него мост разрушится», — напомнил он. Мы с Викой нервно наблюдали за ним, за его неосторожными, почти клоунскими движениями. Он прыгал по доскам, цеплялся за торчащие из бетона металлические прутья, оборачивался, корчил рожи, смеялся. Мы предупреждали его, что на высоте не стоит строить из себя не пойми кого, но ему было плевать. Глаза его горели, а мелок в руке рос как на дрожжах и совсем скоро начал напоминать не обломок, а маркер, потом вообще — алюминиевую банку из-под газированной воды. У незаконченного рисунка Витька был уже с белым цилиндром размером с тубус, и этот тубус перевешивал его, не давая уверенно стоять на ногах.

— Брось его и возвращайся, пока не разбился насмерть! — крикнула Вика.

Витя отвлекся. Уже меловое бревно потянуло его вниз, и он, окончательно потеряв равновесие, самообладание и силу, с ужасающимися от произошедшего глазами полетел вниз.

Его глаза… Они единственные были в цвете. Красные, яркие, пугающие, а все вокруг — черно-белое, размытое, безразличное.

— Назад! Нет! Остановись! — кричал я, но то был крик безнадежности. Гравитацию во сне никто не отменял.

Он летел спиной вниз и смотрел на нас, словно одним лишь взглядом хотел ухватиться за ниточку жизни, оборвавшуюся еще тогда, когда он ступил на строительные леса, когда ослушался.

Он смотрел на нас, мы — на него. Даже всплеск громадного куска мела в воде не заставил нас моргнуть. Мы видели все, все до единого. Видели, как мел растворялся в воде, разрастался белым пятном по водной глади и плыл по течению. Видели, как Витька своим крохотным телом разорвал натянутую поверхность белого пятна. Он упал в белую реку, как хлопья в тарелку с молоком, вот только хлопья всплывают, а Витька не всплыл, сколько бы мы его не ждали.

Все это было так реалистично, так живо и так мертво одновременно. Это было так страшно пугающе, но невероятно возбуждающе. Я словно не лишился друга, а позвонил Вике и услышал ее голос. Хотя я действительно ее слышал, она бормотала за моей спиной. Я обернулся. Она сидела на коленях и с заплаканными глазами: то ли молилась, то ли произносила заклинание. Я не мог оторваться от нее. Она будто выпускала (или уже выпустила) наружу свою мань, заставляющую позабыть о Витьке. И я он нем забыл. Из ее рта доносились нечленораздельные звуки, похожие на пулеметную очередь, и я терял контроль над своим телом. Мои обмякшие руки стянули с меня футболку, потом — кроссовки, затем — шорты с трусами. На ватных ногах-сосисках я подошел к Вике. Ее закатанные глаза оказались на уровне моего пупка, а рот — на уровне еще не поросшей пухом «стрелки компаса», указывающей точно на нее. Ее бормочущие губы почти касались меня. Писька загудела и завибрировала. Все вокруг загудело и завибрировало.

Мост, на и под которым мы стояли, не был исключением. Он скрипел под тяжестью проезжающих по нему автомобилей, появлялись трещины на нетронутых ранее бетонных конструкциях. Меня одолевала мысль о его разрушении, о гибели сотен невинных людей. Когда сверху зазвенели рельсы, а издалека донесся оглушительный сигнал поезда, картина катастрофы затмила глаза. Писька надулась сильнее. Я опустил глаза и заметил, как из нее несколько раз брызнула теплая, мутная жидкость прямо на лицо Вике.

Поезд проходил над нами, мост косился, гудение не прекращалось. Вика вдруг раскрыла глаза, облизнулась и, указывая на меня пальцем, заорала:

— ТЫ!!!

Я проснулся, уткнувшись щекой в телефон. Он вибрировал. Тогда-то я и понял, от чего исходило гудение во сне. Это звонил ты? Это ты меня разбудил? Не отмазывайся. Я видел твое изображение на экране. Я не виню тебя. Наоборот благодарен и хочу сказать спасибо. Говорю: спасибо тебе. Если бы не ты, я так и не вышел бы из того кошмара, из того ужаса, что там происходил. Только благодаря тебе и твоему звонку я вовремя раскрыл глаза, иначе бы продрых всю ночь.

На часах было 22:03. Это, ровным счетом, ничего не значило. В это время я имел полное право написать Вике и надеяться на ее ответ, учитывая, что она вытворяла в моем сне. Честно говоря, хотелось бы увидеть продолжение… И увидел… в реальности: под одеялом, не успев впитаться, на моем животе растекались капли той самой светло-серой субстанции. Я не стал ее трогать, дал возможность засохнуть, испариться, выветриться… к утру.

За стенкой Поля выключила телевизор, и голос Хабенского перестал меня донимать.

В 22:09 я настрочил первое сообщение Вике. Она не отвечала… Хотя чего рассказывать? Так тебе будет понятнее.

22:09. Я: Привет.

22:15. Она: Привет. Ты меня разбудил.

22:15. Я: Извини. Спокойной ночи.

22:17. Она: Ну уж нет. Теперь я не смогу заснуть.

22:18. Я: Я тоже. Пришел домой, лег на кровать и проспал как убитый.

22:28. Я: Вика?

22:38. Я: Ты где?

22:39. Она: Ой! Хи! Уснула, ты снова меня разбудил, настырный малыш

22:40. Я: Вика… Я… У меня есть много вопросов. Не знаю, с чего начать, да и время неподходящее…

22:41. Она: Если ждешь разрешения, устанешь… время точно не подходящее…

22:42. Я:

22:42. Она: Я имела ввиду… может… может, мы лучше встретимся? Отвечу на твои вопросы, если ответить на них должна именно я… Если тебе нужно в чем-то разобраться, то я обязательно постараюсь все разъяснить… Ты же не против?

Понял? Она предложила мне встретиться! Еще спрашиваешь… Конечно, я согласился, правда… Сам ты мямля!

22:45. Я: Давай встретимся! Когда? Где?

22:50. Она: Пока не знаю. Давай, как придумаю, напишу тебе. Ок?

22:51. Я: Не обманываешь? Ты точно напишешь? Где и когда мы можем встретиться, если ты постоянно под родительским контролем? Сейчас ты предлагаешь встретиться, а завтра забудешь про меня, а я снова буду искать подходы, варианты достучаться… дозвониться до тебя. В прошлый раз… ну… по поводу помощи, ты так и не позвонила

22:58. Она: Ты смешной Если бы я не хотела с тобой общаться, то сейчас бы не переписывалась. Усек? Помощь мне правда нужна, только я не знаю, какую именно роль должен сыграть ты. Пока не решилась… У меня, Илья, есть дело, которое непременно нужно выполнить, да только план пока не придуман. Он в стадии разработки.

23:04. Я: Какой план? Какое дело? Вдруг у меня появятся какие-никакие мыслишки?

23:05. Она: Не торопись. Спешка нам ни к чему…

23:05. Я: Ладно.

23:07. Она: Илья, а ты помнишь, с чего все началось?

23:08. Я: Женский туалет?

23:10. Она: И он тоже. НО! Помнишь Козлова? Игоря Козлова?

Помню ли я Игоря Козлова? Я могу не помнить только то, чего не знаю, все остальное тщательно хранится в моем личном сейфе.

23:11. Я: Помню этого козла, и он каждый… почти каждый день напоминает мне о себе своей гнилой физиономией в школе. Черт!

23:12. Она: Я хочу отомстить ему. Как ты к этому относишься?

23:13. Я: Я в деле, Вика.

23:15. Она: Суперпупермегакласс! У меня не получится, а тебя попросить могу… Ты не мог бы последить за ним? Узнать: кто он, что он? Жизнь в школе и вне ее стен… Хотя бы день… Всего день, Илья. Ты вправе мне отказать.

23:16. Я: Сделаю все, что будет по силам. Я — всего лишь незаметный мелкий

23:17. Она: Ты славный. Жду результатов. Пока и спокойной ночи, Илья. До связи.

23:18. Я: Спокойной ночи.

На этом наша переписка закончилась, Профессор. Только спать я не пошел — кинулся к тебе, чтобы поскорее поведать о своей жизни. Мы же договаривались, верно? Чуть что интересное — беру тебя и пишу.

ПРАВИЛЬНО

Правильно.

Я не спал всю ночь и писал, писал, писал, лишь бы ты был доволен, лишь бы твой пустой, бездонный желудок насытился моей историей, а бледная кожа покрылась татуировками синей ручки.

Чтобы никто не заметил (слышал, как отец два раза ходил в туалет) я писал под одеялом, освещая страницы фонариком телефона. Занятие не самое удобное, но посчитал его нужным. Ты достоин знать это. Серьезно. Если бы не ты, я бы так и хранил это втайне… хотя Витьке я же рассказал… немногое. Фиг с ним. Ты же знаешь, что ты важнее Витьки и Вики вместе взятых. Ты по-прежнему — часть меня, я — часть тебя, вместе мы — организм. Растущий организм.

Кстати! Скоро твои странички закончатся. Мне завести новый (не хотел говорить) дневник, например, «Профессор 2» или

ИЛИ

Понял. Куплю тетрадь — донора. Проведу, так сказать, операцию. Да поможет мне клей со скотчем! Лишь бы имплант прижился, лишь бы не было отторжения.

ТАК И СДЕЛАЙ

Договорились.

Я писал всю ночь и отвлекся всего несколько раз. Моргание глазами отвлечением не считается! Ты в курсе, но на всякий случай: по большому счету, отвлекал меня только телефон, которым я светил в тебя. Я пересматривал переписку с Викой и искал подвох в ее словах. Казалось, она загипнотизировала меня, лишь бы уйти от вопросов, которые я так и не задал, и от ответов, которых она давать, как будто бы, не собиралась. Мань тут ни при чем! Дело во мне! И в ней. Раз за разом я открывал переписку и вчитывался. Читал между строк, слов, букв. Переживал. Переживал так сильно, что между ног вновь набухло. Сунул руку в трусы: все еще влажно. Не вспотело. Там все еще была жижа с неизвестным запахом.

Я полез в интернет. Очень приятно, между прочим, иметь свой собственный телефон с интернетом. С его помощью можно и даже нужно узнавать много всего интересного и полезного. То, чего родители никогда не расскажут. Ну к годам к… Все равно не рассказали бы. Точка.

В интернете я нарыл информацию о веществе, выделившемся из письки вместо мочи. Это сперма. Мужское семя. Эякулят. Называй, как хочешь. Моя личная, моя первая сперма, Профессор! Все бы хорошо, да только всезнающий интернет сообщил, что сперма может выделяться у мальчика в двенадцать-четырнадцать лет. На форумах умные мужчины писали, что первое выделение у них было в десять, у некоторых в девять… Никак не в семь. Стоит ли переживать по этому поводу? Возможно, это патология. Возможно, я слишком быстро взрослею. Возможно, и то, и другое. Пофиг!

К трем часам утра, ну или к трем часам все еще ночи, от спермы в трусах остались только разводы воспоминания.

В четыре, когда я писал тебе о звонке Вике из Курямбии, глаза начали слипаться. Я боролся, я искал силы, чтобы дописать все, что произошло сегодня (вчера), но мозг неумолимо погружался в сон. А мысли, что новый сон будет продолжением предыдущего, от которого у нас обоих сводит дыхание, подпитывали интерес побыстрее вырубиться. Но я — бодрячком. Спасибо Поле. Ей раньше обычного понадобилось опустошить свой мочевой пузырь. Иногда она все-таки бывает полезной. Такой же полезной, как и громкий слив унитаза, бодрящий не только меня, но и остальных присутствующих в квартире.

Все как с цепи сорвались и поочередно зашагали справлять малую нужду. Папа, мама. Да, это отвлекало, но и позволяло мне не плюхаться носом. Если бы я уснул, мама могла увидеть меня с тобой в обнимку и случайно (или не очень) прочитать тебя. Нам обоим это не нужно.

Сейчас 6:00. Я не смыкал глаз. Скоро придется вставать и собираться в школу. Чувствую усталость, но дело, что поручила мне Вика, подпитывает организм. Сегодня я прослежу за этим вонючим Игорем, так мерзко обошедшимся с нами и почти со всеми школьниками. Даю слово: я ему отомщу! Не сегодня — когда скажет Вика. Сегодня — только слежка. Лишь бы не уснуть на уроках.

ВОЗЬМИ МЕНЯ С СОБОЙ

Хоп! Снова я! Не ожидал? Вот и я тоже! Не думал, что так скоро примкну к тебе.

День выдался тяжелым, нудным, но не безрезультатным. Ты и сам должен это знать, ты же провел его со мной, валяясь, прячась от дневного света в темноте рюкзака с бесполезными сородичами. Не понравилось? Ты же сам напросился. Тебя никто за язык не тянул.

К учебе я давно отношусь нейтрально, но сегодня на занятия летел со скоростью света, точнее, на промежутки между уроками — перемены. Десятиминутные интервалы, в которые мне нужно было заметить Козлова. Их невозможно было дождаться.

Глаза слиплись на первом же уроке. Я моргал и видел сон с Витькой и Викой. Монотонный голос Натальи Николаевной убаюкивал пуще любой колыбельной, а вот противный, мерзкий, особенно когда дремлешь, скрежет мела по шероховатой поверхности доски пробуждал. Сплю-бодрствую. Туда-сюда. Так до бесконечности.

Как гром среди ясного неба, прозвучал звонок на перемену. Я не мог не только думать о слежке за Козловым, о его местоположении и проделках, не мог даже поднять уже неподъемную попу со стула и такую же голову оторвать от парты. Бессонная ночь не прошла бесследно. Если б я только знал, что организм чертовски сложно обмануть, перед будильником вздремнул хотя бы часок.

Класс, как и всегда, бесновал по коридору, а я в одно рыло боролся с сонливостью под доносящиеся возгласы тупоголовых малышей, Профессор. Иначе как объяснить их несовершенство, глупость, ребячество? У них и спермы-то нет… ни у парней, ни у девочек.

А этот тормоз, Саня Волк, со своим говорящим роботом… Зачем ему нужно было вернуться раньше остальных и безостановочно, бестактно надавить на красную кнопку пластиковой безделушки — трансформера? «Привет, Саша». «Как дела, Саша?» «Я — Штромпсаун. Я спасу мир от катастрофы». «Я — Штромпсаун. Я спасу мир от преступности».

В венах запульсировало. Меня охватил жар, исходящий из жерла раскрытого рюкзака, висящего на крючке под партой. От тебя шли импульсы, призывающие к действу. «Давай. Действуй», — сказал ты, когда я прикоснулся к твоей обложке и едва не обжег руку. Как ты тогда не воспламенился? Жароустойчивая бумага? Ну-ну… Так или иначе, я желал действовать, но не знал, как именно… Так? Или все-таки иначе? Ты настаивал, ты говорил, что так. Я сомневался. Иначе могло получиться вернее. Окончательно запутавшись в выборе, усреднил. Сделал так, чтобы понравилось и тебе, и мне.

Я кое-как поднялся из-за парты, подошел к Сане и как следует вмазал ему кулаком по запястью. Трансформер вылетел из его руки, ударился об угол учительского стола, разломился пополам и двумя частями упал на пол. Я пнул по груди игрушки, где красная кнопка воспроизведения заранее записанных фраз, и отшиб себе палец. Механическое чучело пролетело над партами и ударилось о шкаф с книгами у противоположной от доски стены. «Я — Ш…» — зашипел трансформер, не закончив фразы. Потом пропало и шипение.

Саня взревел, глядя на меня обескураженными, злющими и бестолковыми… и наливающимися кровью глазами:

— Ты!.. Ты чего наделал?! Снимай очки, обезьяна!

Он дернулся к доске. Заприметив деревянную указку, отдыхающую на полке, в специально выделенном ей месте, я догадался, что удумал этот дурачок. Когда он почти схватился за нее, я вцепился в его воротник пиджака и дернул.

— Постой, Саня!

— Чего? — Он обернулся. По щекам текли слезы. Пальцем он продолжал нащупывать конец указки на полке.

— Изв… — хотел было я извиниться. Искренне считал себя виноватым. Был уверен, что не прав. Винил себя за содеянное, пока его трансформер с другой стороны класса не произнес уже последние, предсмертные, отдающие хрипотой, механические вопли: «Саша, шпашу шепа… я… я… я…» — и затих.

— Штромпсаун!

— Заткнись, гнида! — Я замахнулся.

— Штромпсаун!

Не знаю, видел ли Саня, знал ли Саня, чувствовал ли Саня, что я очень сильно хотел, прямо-таки горел от страсти ударить в его бесполезный, залитый слезами, забитый зелеными соплями ненависти нос.

— Илья! Илья!

Он уже рыдал, как новорожденный, как будто уже лишился конечности, дергался, словно его ударило током. Я же стоял, как столб, как стена, как нерушимый мост из сна (хоть во сне он все-таки разрушился), и ждал, когда ты изволишь пустить на меня исходящие от тебя волны действия. Но теплоты со спины не ощущалось, не было и малейшей вибрации в полу и стенах, гудения в моем рюкзаке. Даже воздух не содрогнулся.

ТЫ ДОЛЖЕН БЫЛ САМ СДЕЛАТЬ ВЫБОР

И я сделал! Думал, не смогу? Я сделал его! И выбор, и этого мерзкого Саню, бесящего меня не меньше Козлова!

Кулак потяжелел, хват за воротник окреп. Я приподнял Саню так, что он встал на носочки и едва касался подошвами пола. «Скажи хоть слово, и я размажу твое жалкое личико, твой не нюхавший спермы нос! Только произнеси хоть что-нибудь, только пискни!» — думал я.

И он произнес, словно читая мысли, не понимая, что сам подложил грабли, на которые наступил:

— Штром-п-п-п-сау-у-у-у-н…

Кулак определил цель и, как самонаводящаяся ракета, которой, к сожалению Сани, не было у его умершего за партами трансформера, полетел создавать «ба-бах» на его лице. Но цели не достиг. Я предотвратил попадание. Пресек атаку артобстрела.

Краем глаза заметил мокрое пятно на его брюках, ровно в том месте, где за черной материей скрывались его трусы. От пятна отдалялась темная полоса, и позже из-под брючины, прокладывая путь сначала по его носку, потом — по кожаному ботинку, на пол вытекла струйка мочи. Образовалась лужа, неумолимо впитывающаяся в щелки паркета, но и не уменьшающаяся. Саня испугался так, что обделался, причем по полной программе. Запахло смрадом. Чем-чем? Говном… Самым натуральным человеческим говном, правда пахло оно в разы, в сотни раз неприятнее моего. Как говорится, свое говно и пахнет слаще… Ха! Ты тоже это почувствовал? Поэтому удосужился еле слышно прошептать «Убери его»? Я так и подумал.

До конца перемены оставались считанные секунды. Саня стоял напротив меня и развевал по классному кабинету запахи кала и мочи. Я нюхал их. Его запахи, как нашатырный спирт, ударили по ноздрям, по голове. Мозг очистился. Я осознал, что только что натворил, что сам себе, как и ранее Саня, подложил грабли, на которые наступил, что сам себя завел в зыбучие пески, в которых к тому времени увяз по пояс, если не по уши. Моя спонтанная агрессия, спонтанная ярость привели меня в западню, в тупик, перерубающие весь мой план на этот учебный день под корень.

Нужно было выкарабкиваться, искать выход из сложившейся ситуации.

— Штромп… саун. Штромп… саун, — сквозь слезы и сопли давил Саня, действуя мне на нервы.

— Помолчи и дай подумать!

В голову ничего не приходило. Я раскис.

Время шло, секунды тикали, моча впитывалась в паркет, Саня ревел и вонял. Все пошло не по плану, Профессор, хоть и плана как такового не было. Был только путь, если хочешь — течение, по которому меня, как пробку из-под вина, плывущую в бурном ручье и погоняемую ветрами, гнали вперед волны незамедлительных действий.

Прозвенел звонок… не прозвенел — разразился громом, как церковный колокол, как набат, оповещающий о пожаре или о другой опасности. Пожара не было, а опасность была. Опасность остаться замеченным в своих злодеяниях, остаться преступником, быть пойманным с поличным, не иметь возможности оправдаться, а иметь два десятка пар глаз свидетелей.

В класс зашли Маринка, Миха, Кирилл и Светка.

Ждать было нечего. Если бы я промедлил, то выйти из кабинета уже не смог. Пришлось тащить Саню за воротник пиджака к выхожу.

— Отстань! — пробубнил он и поскользнулся на собственной моче.

— Шевели булками, засеря, пока весь класс не стал показывать на тебя пальцем, а потом — вся школа. Ни тебе, ни мне это нафиг не нужно. Слышишь меня?

Он сглотнул, покорно попятился за мной.

Мы протиснулись через ораву одноклассников, летевших напролом через узкую дверцу кабинета, спешивших усесться за свои парты, пока НН где-то задерживалась, пока она не пришла. Им, определенно, нужно было быть на месте раньше ее появления, ведь неделями ранее она ввела новое правило тридцати секунд: «Тот, кто не сидит за партой через тридцать секунд после звонка на урок, будет наказан. Наказание пока не придумано. Для начала, скажем, позвоню родителям».

Разумеется, все и даже я повелись на эти угрозы, на этот развод.

Если бы не исходящие от Саши зловония, если бы не моя вновь появившаяся агрессия, заставляющая размахивать кулаком свободной руки перед собой, мы бы точно не вышли, а так мешающие проходу одноклассники сами расходились в стороны. Я разрезал толпу, словно раскаленный нож — масло.

Одна проблема позади.

Нам… мне нужно было что-то срочно предпринять. Саня уже не сопротивлялся и шагал за мной неуклюжей походкой с неестественно раздвинутыми в стороны ногами.

— Что дальше? — сумел спросить он и втянул носом сопли.

Я огляделся: пустой коридор, закрытая дверь класса. Откуда-то с минуты на минуту должна была появиться НН, а мне нисколько не хотелось попадаться ей на глаза. Обратного пути не было, точка невозврата была позади. «Что дальше? Что дальше, Профессор?» — спрашивал я, но ты молчал, либо из-за толстых кирпичных стен я не мог тебя услышать.

— Бегом в туалет! — Да, опять в туалет, только уже мужской. Так уж получается.

— Я не могу бежать.

— Значит, идем.

Саню тащить за собой больше не приходилось. Не приходилось и следить за ним — он шел чуть впереди меня. Через брюки виднелась выпуклость на его заднице. Бугорок, от которого исходил шлейф, который в любом мультфильме для полной, точной передачи запаха окрасили бы в зеленый.

С горем пополам, оборачиваясь, прислушиваясь и замирая от каждого шороха, мы добрались до туалета почти незамеченными. Почему почти? Потому что, когда я оттопырил скрипучую дверь, бабушка-уборщица повернула в нашу сторону голову, сгорбившись намывая пол. Не думаю, что она нас заметила. Не думаю, что ей до нас было хоть какое-то дело, когда перед ней стояла задача повышенной важности — отполировать пол, пока не закончится урок, пока его заново не истопчут ученики.

— Ты за это ответишь! — уже в туалете протараторил Саня.

Без вопросов и лишних телодвижений я постучал в дверцу каждой из трех кабинок и заглянул внутрь. Кроме нас, в туалете больше никого не было.

— Я всем расскажу! Ты заплатишь за все! Ты заплатишь за Штромпсауна!

— Снимай штаны, тормоз, и намывай свои причендалы! Трусы не забудь снять!

Я выглянул из туалета, угроз не наблюдалось.

— Ты за это ответишь!

Ругаясь и хныча, он все равно выполнял, что я ему велел. Не снимая обуви, стянул брюки. Спереди на белых трусах было здоровенное желтое пятно, сзади — коричневое. Я зажал нос. Чтобы не стошнило, зажал и рот, но рвота так и просилась наружу.

— Тебя выгонят из школы, придурок очкастый! Тебе хана! — заливал он, стягивая трусы и размазывая дерьмо по ногам.

Все шло не по плану, которого даже не было.

— За что меня выгонят?

— За то, что ты сделал со мной и моим трансформером. Твоих родителей вызовут в школу. Они тебя заберут, и завтра, и послезавтра, и потом мы тебя больше не увидим.

— Не переживай за меня, Саня. Со мной ничего такого не будет. Ты все равно никому не расскажешь. Зачем тебе это?

— Расскажу, гнида!

— Не расскажешь, — оспаривал я, ощупывая карманы.

— Ты за все ответишь.

— Объясни, зачем кому-то рассказывать? Для чего всем знать, что и по малой, и по большой нужде ты сходил в штаны? Тебя засмеют. Ты этого не выдержишь, и уже тебя ни завтра, ни послезавтра, никогда в школе не увидят.

— Ты специально так говоришь! Ты врешь!

— Вру? Зачем? — Я таки нащупал телефон во внутреннем кармане пиджака, достал его и демонстративно сфотографировал Саню, голого по пояс, с измазанными ногами. — Теперь еще и этот снимок. — Я подмигнул. — Теперь ты вряд ли хоть кому-то расскажешь о том, что на самом деле было в классном кабинете.

— Урод!

— Спасибо. Снимай ботинки.

Он снял.

Из каждой кабинки я взял рулон туалетной бумаги и помог ему стереть бывшее содержимое его прямой кишки. Неприятно, но что поделать. Приходилось помогать ему, приходилось сдерживать тошноту. Переживал, что Саня не посмотрит ни на гнобления со стороны учеников, ни на компромат в моем телефоне, и действительно всем все расскажет. А он мог.

Помогая ему прихорашиваться, я надеялся втереться в его доверие, в противном случае дело с Козловым можно было заранее объявлять закрытым. Не успевшим начаться делом.

Когда на его бледных ногах остались только подсохшие разводы, я посоветовал ему помыть их.

— Как? — спросил он.

— Вот — раковина, на ней — кран. Мыло видишь?

— Вижу.

— Не жалей его.

Он открыл оба вентиля, настроил температуру воды, набрал ее сомкнутыми ладонями. Ополоснул ноги, намылил. Смыл. Снова намочил.

В туалете образовался потоп. Пол был застлан пенной водой.

Пока Саша принимал банные процедуры, я сторожил его, время от времени выглядывая из туалета в коридор. Уборщица была уже на полпути, если началом маршрута считать место, где мы видели ее в первый раз, концом — туалет. Но она все еще была далеко даже для нас. Для нее же, для ее возраста, спортивных навыков и зрения, она все еще находилась у линии старта. «Линии старта!» — осенило меня.

— Я все. — Саня смыл пену с ног и потянулся за затопленными на полу трусами и брюками. — Надевать обратно?

«Надевать обратно?» Профессор, может ли адекватный человек задать такой глупый вопрос? Вот и я так думаю. Говорю же: меня окружают тупицы.

— Не вздумай! Ты только отмылся!

Одних моих трусов и брюк на двоих не хватало, тем более я не собирался с ним ими делиться. Оставалось придумать план реализации операции.

— Я не пойду в класс голым.

— Конечно. Саня, сегодня у нас есть физкультура. Ты не забыл спортивную форму?

— Нет. — Глаза его засияли. Он впервые посмотрел на меня как на спасителя, а не на маньяка. — Она в рюкзаке, а рюкзак…

— Знаю я, где ты сидишь.

Я выглянул в коридор: бабуля топталась на том же месте, все так же сгорбившись.

Нужно было все так же незаметно вернуться в класс, взять спортивную форму Сани, так же незаметно выбежать с ней обратно и вернуться в туалет.

«Как? Как? Как? Думай, Илья, думай!» Я бился головой об стену, выискивая выход из дважды, трижды сложившейся ситуации. Каждый следующий мой шаг только усугублял положение, и я боялся ошибиться вновь. Мозг отказывался работать, а предложенные им варианты я отсекал, находя в каждом изъян.

Так, например, была мысль стянуть брюки из раздевалки спортивного зала, где 100% кто-нибудь да занимался, вот только шанс нарваться на школьную форму старшеклассника стремился к бесконечности. Уже в брюках третьеклассника мы с Саней могли поместиться вдвоем. Один он в них просто бы утонул и выглядел, как клоун, привлекающий внимание. А внимание — это что? Это крушение моего корабля о скалы. Если Саню заметят в ворованных брюках, он сразу все выдаст, не опасаясь за свое обосранное прошлое.

И тут я услышал тебя, твой гул, разлетающийся по школьным коридорам. В этом гуле, в этом колебании звуковых волн я услышал, я сумел разобрать твой голос. Я впитывал каждое твое слово, отражающееся от стен и попадающее в уши. Я был нескончаемо рад, что сегодня взял тебя с собой. Сам себе позавидовал, что у меня есть ты, Профессор. Я доверился тебе и не отступил от предложенного тобою плана ни на шаг.

— Оставайся тут. Держи дверь руками и молись, чтобы к тебе никто не приперся. Ни на что не обращай внимания и ничего не бойся… что бы ни произошло. Доверься мне и жди меня. Понял?

— Понял.

— Повторяю еще раз: не бойся и сиди тут. Держи дверь и никому не открывай, даже если поддашься панике. Откроешь только мне. Кодовая фраза «Линия старта». Жди.

Я пулей вылетел из туалета, чудом избежав столкновения с бабушкой. Извинился. Она прибиралась совсем рядом. Я понадеялся, что обойдется, что Саня, он же Волк, сумеет удержать дверь, сумеет перебороть уборщицу в дверном поединке за открытие-закрытие, хотя надежды уже ни на что не хватало.

Меньше чем через минуту я смотрел в классный кабинет через замочную скважину: НН вела урок. А что ей нужно было делать? Искать меня? Искать Саню?

Что меня удивило, так это неприсущая классу тишина и… гудение, доносящееся от тебя. Как ты это делаешь? Почему они тебя не слышали? Так я тебе и поверил! Шутник!

Гул нарастал. Классная как будто начинала что-то подозревать, бросая взгляд то в окно, то на доску, то на… Она посмотрела точно в замочную скважину, где, наверняка, рассмотрела мой хлопающий глаз. Когда она отвернулась к ученикам, я подумал, что мне все это показалось, что ни меня, ни мой глаз она не могла увидеть через крохотное отверстие. А вот когда она резко развернулась обратно и широкими шагами, под цокот каблуков, направилась в мою сторону, я перестал вообще что-либо думать. Впрочем, думать мне и не требовалось. Ты все продумал за меня и вновь направил туда, куда и планировал ранее.

Пришлось отпрянуть.

Красная кнопка, защищенная прозрачной пластиковой крышкой, находилась правее и выше меня. Я подошел к ней, прижался животом к стене, вытянулся на носочках.

По ту сторону двери шаги НН уже приближались, слышались перешептывания одноклассников. Дверь скрипнула, приоткрылась. Больше тянуть резину было нельзя, а вот тянуться к красной кнопке…

Вытянутыми руками, вытянутыми пальцами я с трудом приоткрыл пластиковую крышку и надавил на кнопку.

Затишье… И противный, скрипящий голос из хрипящих громкоговорителей разорвал школьные коридоры и, скорее всего, барабанные перепонки учеников, учителей и другого персонала: «ВНИМАНИЕ! ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА!» — и так далее.

Лишь мгновение ничего не происходило, а потом начался хаос. Из всех дверей, отовсюду, как тараканы от внезапно загоревшейся в ночи лампы, повалили ребятишки. Орали и бежали, бежали и орали, а сверху на них кричали учителя, пытаясь таким образом остановить панику… Ором, Профессор. Почему началась паника? Да потому, что никто никого не предупреждал, что будет учебная тревога, вот все и решили, что школа горит по-настоящему.

Коридор трещал по швам, негде было протолкнуться. Меня придавило к стене ребятами из параллельного класса. Мои одноклассники были чуть впереди меня и выталкивались из кабинета, застревая в проходе. Последней из класса выбралась НН и скомандовала не только нашим, но и другим:

— Без паники. Движемся к аварийному выходу. Не торопитесь.

Зря она вообще это произнесла.

Коридорные крысы обезумели. Кто постарше да посильнее начали расталкивать остальных немощных, не обращая внимания на вопли учителей. Потом не выдержали и учителя и, как ледоколы, стали прокладывать путь через малюсенькие, валящиеся с ног от малейшей нагрузки льдинки.

Началась давка.

Ор.

Рев.

Вой.

Наталья Николаевна была уже в пяти метрах от классного кабинета, а я только-только, бороздя щекой по стене, подбирался к нему. Поток мог унести меня дальше, но я ухватился за дверную ручку и прошмыгнул в класс.

Саниной мочой все еще воняло, а в том месте, где была лужа, лежала тряпка. Не отвлекаясь, я подбежал к парте, за которой сидит Саня, снял с крючка его рюкзак, сложил в него его письменные принадлежности, тетрадь и учебник. Полетел обратно к выходу. Замер. Вернулся за тобой, Профессор. Испугался, что ты пострадаешь при пожаре, позабыв, что никакого пожара вовсе нет — поддался панике, рефлекс.

В коридоре уже было намного свободнее (давка все еще была, но в узком проходе, ведущем к аварийному выходу), а у стены вообще было сполна места для свободного перемещения. Я побежал. Бился плечом в плечо об идущих навстречу, пытающихся спастись, смотрящих на меня широченными глазами, как на самоубийцу, либо как на того, кто что-то да знает об эвакуации. Мне было пофиг. Меня в туалете должен был ждать голый Саня, хотя на него мне тоже было пофиг.

«Ломай! Мы умрем! Навались!» — кричали на первом этаже. Послышался хруст. По звуку — дерево.

Я добрался до туалета (туалетный спасатель, блин) и дернул ручку. Дверь поддалась и захлопнулась.

— Открывай! — крикнул я, продолжая дергать. — Открывай! Эй! Ты там?

— Кто?

— Ты, тормоз! Открывай уже! Это я! Я принес твои вещи!

— Говори пароль.

— Какой еще пароль? Открывай, сгоришь ведь! Ты тревогу слышишь? — спросил я, и до меня вдруг дошло, что я не слышал тревогу, хотя все это время «ВНИМАНИЕ! ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА» острым воем била по ушам.

— ПАРОЛЬ!

— Линия старта, идиот!

Дверь резко отварилась, а я повалился на пол. На меня не наступили, а вот рюкзаку Сани повезло меньше: хоть он и не выпал из моей руки, отпинали его знатно. Честно говоря, я удивился, что вообще смог удержать его. Хорошо, что мне не досталось.

Я поднялся. Увидел непрекращающиеся, удивляющиеся взгляды, направленные, естественно, на меня. Запрыгнул в туалет. Говном, естественно, воняло, воняло так естественно, и, естественно, не от меня.

— К тебе никто не заходил? Ты сдержал оборону?

— Хотела зайти уборщица, но я удержал дверь. Она выругалась и, похоже, ушла за ключом от туалета. Подумала, дверь закрыта на замок.

— Молодец. — Я подал ему рюкзак. — Одевайся.

Он сел на подоконник, достал спортивные штаны. Противные, темно-зеленые штаны с тремя полосками, которые и мне бы купили родители, если б я их вовремя не остановил. Думается, я предпочел бы остаться голым, чем носить такие штаны. Сане они, похоже, нравились. Он надел их, натянул на босые ноги сырые ботинки.

— Надень кроссовки, — предложил я, заметив его недовольное, сморщившееся лицо.

— Они в раздевалке.

— Ну ладно.

Он спрыгнул с подоконника, подошел к валяющимся на полу брюкам и трусам, поднял их и принялся заталкивать в рюкзак. Я остановил его:

— Ты что делаешь? Они же воняют!

— А что делать? Не оставлять же их тут…

— Не оставлять… — Я подошел к окну. Хоть туалет и находился на втором этаже, стекла были заклеены полупрозрачной цветной бумагой с мозаикой. Улыбнулся, вспомним мозаику Витьки. Раскрыл створку. — Бросай!

— В окно?

— В него.

— Но…

— Посмотри — это задний двор школы. Кроме кустов, там ничего нет. Там даже люди не ходят. Бросай свои грязные вещи и пойдем на улицу. Вся школа выходит на улицу, пожарная тревога же. — «ВНИМАНИЕ!» — Потом, когда суета закончится, мы вернемся в класс, если школа не сгорит, а ты побегай за своей формой и дуй домой.

— Домой?..

— Каждый раз будешь переспрашивать? Домой. Или куда хочешь, главное — не в школу. Иначе все поймут, что ты обосрался.

— Поймут?..

— Ой, хватит! — Не побрезговав, я сам выбросил его брюки и коричневый мешочек трусов на задний двор, после чего закрыл окно. — Дальше делай, что хочешь.

И он делал, только то, что хотел, что велел я.

Мы выбежали из туалета: я спереди, он сзади. Пробежали по пустому коридору, свернули. По лестнице спустились на первый этаж. Он был завален обувью разных размеров. Были и ботинки, и туфли, и сапоги, и спортивная обувь. Вообще все. Спотыкаясь, мы добежали до аварийного выхода. Двери так и оставались закрытыми, только вместо первоначального вертикального положения в проеме они приняли горизонтальное на крыльце школы. Их попросту вырвали, выдавили, снесли, сорвали с петель. Мне вспомнился треск дерева, что я слышал ранее. Взглянув на развалы обуви позади себя, я представил ужасную давку, в которой потерявшие ее наступали друг другу на ноги (если не на головы), пытаясь спастись. Инстинкт самосохранения взял верх над принципами.

На улице, поодаль от школы, почти как первого сентября, на линейке, выстроились организованные колонны всех классов: с первых по одиннадцатые, в порядке возрастания. Между пятыми и шестыми было свободное пространство, через которое к школе только-только подъезжали две пожарные машины. Большие пожарные машины… Одно только колесо было выше меня. Не думал, что в реальности они такие громоздкие и неповоротливые. Пожарные сирены оглушали и радовали учеников. Кто-то даже аплодировал. Кто-то грустил… ведь открытого огня не было видно… ведь пожарные приехали слишком быстро… ведь на следующий или в этот же день придется снова идти на занятия. Меня же радовало одно — никто не обращал на нас внимания.

— Я — к классу, ты — за одеждой. Ты же не хочешь оставить улик?

— Угу, — промычал Саня, выбросив толику радости.

Чему он радовался? Пожар в школе — радость для всех учеников. Сколько можно повторять?

— Стартуй, пока никто не смотрит. Оббежишь спортзал, заберешь тряпье и через школьный сад — домой.

— Может быть, позднее?

Тоска не покидала его. Он взглянул на меня, как на отца, как на взрослого, у которого спрашивал разрешения. В его залитых грустью глазах виднелась упущенная возможность просмотра редкого представления, которое, может быть, больше никогда не повторится.

— Дело твое. Решай сам.

Я пошел к классу, а он бочком-бочком — и за спортзал. Сегодня я больше его не видел.

Одноклассники, как и ожидалось, не обратили на меня внимания, а это значило, что все идет как по маслу. Они шептались, переговаривались, обсуждали, спорили на конфеты, а предметом их споров был, само собой, пожар. Одни говорили, что школа сгорит, другие — обратное. Были и третьи, они молчали. По сути, я был единственным третьим, был единственным, чей рот оставался на замке.

Гипотез о пожаре было не мало, и все они доносились в основном от старшеклассников:

— Походу, химики чего-то нахимичили, — предположил парень из пятого класса.

— Ага. Как уолтеры уайты этого мира, — подмигнул его друг. — Смотри!

Школьники засуетились и попятились к школе. Я — за ними. Пробрался под ногами к первым рядам.

Пожарные уже выполняли свою работу. Такого профессионализма я еще не видывал. Пока одни резкими, четкими, отлаженными действиями разматывали, соединяли и подтягивали пожарные рукава, другие, в масках, с кислородными баллонами за плечами, с топорами, крюками и ломами в руках, забегали в главный вход, залазили в разбитые их же инструментами окна первых этажей и что-то выкрикивали друг другу на понятном только им пожарном языке. Профессионалы своего дела, больше ничего и не скажешь.

Толпа вновь загудела и начала перебирать все варианты поджога. Обсуждали многое, но меня интересовало только одно. Я переживал, что кто-нибудь что-нибудь мог знать про меня, тем более бабушка-уборщица видела меня в коридоре, когда я должен был находиться на уроке.

— Может быть, там нет и не было никакого пожара? — предположила девчонка из девятого класса в короткой юбке, едва скрывающей ее трусы. — Может быть, тот чокнутый… как его… снова поджег эту… ну… фиговину?

— Ты про Костю Нервова? Про его дымовую шашку из газет и аммиачной селитры? — спросил обнимающий ее за талию.

— Агась.

— Его выгнали из школы на следующий же день, так что это точно не его рук дело, малышка.

Он поцеловал ее в губы. Его рука опустилась чуть ниже, и он сжал ягодицу своей «малышки». Ее юбка слегка задралась. Я увидел ее белые трусы и от греха подальше решил свалить… Решил, как говорится, еще где-нибудь поводить жалом.

Ноги вели меня к колоннам одиннадцатых классов, потому что только самые старшие, выпускники, должны были знать все самое сокровенное, самое тайное. Все, чем живет и дышит школа. И я оказался прав, вот только им не было дела до пожара. Им было все равно на все. Их тревожил только один вопрос: их отпустят домой, когда все закончится? Кажется, у них на вечер намечалось что-то вроде вечеринки. Две кудрявые девчонки обсуждали приготовленные наряды, косметику и поцелуи с парнями. Парни же раздумывали о количестве спиртного, сигаретах и презервативах.

С задних рядов я услышал знакомые голоса:

— Я бы отдалась ему по полной программе.

— А я бы взяла в рот.

Сомнений не было, это общались Настя и Лиза — мои давние недознакомые из женского туалета, а объектом их обсуждения был Козлов.

Это было как нельзя кстати. Я готов был впитывать о нем любую информацию, пусть даже непонятную, ненужную, неважную. Главное, чтобы она была, а уж как с ней поступать, мы бы разобрались. Как кто? Я и Вика. Мы бы что-нибудь придумали.

Я подошел ближе. За лесом ног в капроновых колготках, брюках и джинсах, увидел худощавые, волосатые икры. На правой была татуировка — смайлик. Точно такой же смайлик, улыбающийся и пугающий, был нарисован помадой на зеркале женского туалета. Помню это как сейчас. Если не показалось, смайлик подмигнул мне.

В рюкзаке завибрировало, пошел жар. Я сразу понял, что это ты наводишь меня на цель. Понял, что ты, как и я, что-то учуял, что-то заподозрил.

Я обошел толпу одиннадцатиклассников стороной и в первом ряду увидел того, чьи волосатые ноги со смайликом на одной заставили меня сделать этот маневр, того, кого я и ожидал увидеть.

В красных кроссовках, обрезанных по колено оранжевых джинсах, белой футболке с жирной надписью: «ЙУХАНЛЁШОП» на груди, слегка пошатываясь, пританцовывал Игорь Козлов. На камеру телефона он снимал пожарных и что-то говорил, но я уже не слышал его, поскольку из рюкзака доносилось приятное шептание: «Давай. Это твой шанс. Действуй».

Я был готов на все сто процентов. Я видел его, он меня — нет. Меня вообще никто не замечал, все его одноклассники были заняты делами поважнее. Я подходил медленно но верно.

«Ударь его кулаком в пах».

Готов был ударить.

«Пырни его в живот шариковой ручкой». «Проколи ему глаз». «Разбей его телефон об его же голову».

Мысли путались с твоими указаниями. Я делал одно, заканчивал, начинал вновь.

Так, например, медленно приближаясь, как лев — к антилопе, затаив дыхание и не сводя взгляда с жертвы, несколько раз залазил в рюкзак за ручкой и обжигался об твою обложку. Меня словно ударяло током, хотя мы оба знаем, что бумага не проводит электричество.

Я НЕ БУМАГА

Не обижайся.

Я был готов наброситься на этого козла. Знал, что он в сто раз сильнее меня, знал, что он покалечит меня, как только я до него дотронусь, но я был готов на все. Мне было жизненно необходимо доставить ему хоть какую-то боль, хоть на полсекунды, лишь бы только он начал знать, начал усваивать, что я его не боюсь.

Вибрация нарастала, сердцебиение усиливалось, отдаваясь ударами по всему телу. Смайл на ноге Козлова звал меня. Ты звал меня.

Выбранное оружие мести лежало на дне рюкзака у твоих страничек. Кончик металлического треугольника смотрел на меня острым углом, своим раскаленным докрасна жалом. Я взял его в руку, почувствовал уверенность в себе и в своих действиях… будущих действиях.

«Не медли!»

Не медлил. Делал ровно то, что ты говорил. Четко соблюдал твой план, следовал каждому твоему слову, но у меня ничего не вышло.

Когда я достал треугольник и завел руку за спину, чтобы от него, не дай Бог, не отскочил солнечный зайчик, не привлек внимание козла, козел все еще снимал происходящее у школьных стен на мобильный. «Не удивлюсь, если он ведет прямой эфир, — подумал я. — Нужно будет зайти на его страничку и проверить». Он все еще меня не видел. Я был его тенью, был тенью ног его одноклассников. Сливался с толпой. Треугольник нагревал ладонь, кровь в венах закипала, а смайлик на его икроножной мышце подмигивал. Он видел меня, наблюдал за мной, возможно, не в первый раз. Тогда-то я и понял, хоть и не требовал объяснений, почему первым делом ты велел мне воткнуть раскаленное острие треугольника в икру Козлова, в рот ненормального смайлика, и только потом, когда Козлов согнется пополам от боли, тем же углом проткнуть ему горло. Но нифигашеньки не вышло, Профессор. Совсем ничего.

Когда я уже был у его покрасневших под ультрафиолетом ног, когда уже перестал прятать за спиной холодное, раскаленное оружие, когда замахнулся и был готов вонзить острие в его плоть насколько это было возможным (а я надеялся поранить еще и берцовую кость), когда оружие мести начало преодолевать чертовски короткое расстояние, прорезая воздух, несясь к круглой татуировке как к мишени, смайлик показал мне язык и удалился.

Я промахнулся и по инерции повалился на пыльный, нагретый солнцем асфальт. Игорь побежал к школе, снимая себя. Телефон держал в вытянутой руке. Я прислонился ухом к асфальту и услышал его топот, услышал смех смайлика, продолжающего корчит гримасы. Я видел его. Он видел меня.

Ненависть распирала. Я обещал себе, что сниму скальп с ноги Козлова и как трофей вывешу его дерзкий смайл на стене своей комнаты, или положу в твои странички и оставлю сохнуть, сморщиваться, как гербарий, чтобы его ехидная, раздражающая улыбка не была больше такой мерзкой. Чтобы он знал, с кем имеет дело.

Публика загудела. Я подумал, что гул адресован мне как к проигравшему в поединке. Некоторые даже сжимали кулаки, а оттопыренные большие пальцы поворачивали к земле. Типа, дизлайки.

POLLICE VERSO

Я вскочил и хотел убежать, но остановился и замер, наблюдая поистине странную сцену.

Взгляды толпы не были прикованы к моей жалкой персоне, все они завороженно смотрели на аварийный выход школы. Кто-то охал, кто-то ахал, кто-то свистел. Я молчал, шаг за шагом приближаясь к колонне своего класса.

Два пожарных вынесли из школы носилки. Не пустые. На них кто-то лежал, но из-за черного полиэтилена не было возможности распознать личность. Они бережно переступили обломки дверей, снесенных с петель, и приближались к пожарной машине.

«Где скорая?» — спросил я себя, и она въехала на школьный двор под всхлипы учителей. Видимо, задержалась. «Кто-то все-таки задохнулся… Угарел… СТОП! Никакого пожара не было! Или?.. НЕТ! Это я нажал на кнопку пожарной тревоги!»

Скорая остановилась в нескольких метрах от пожарных машин. Из нее выбежали два мужчины в синих костюмах и раскрыли задние дверцы. Пожарные понесли к ним носилки с черным пакетом.

Козлов стоял в стороне, комментируя их передвижения и снимая на камеру. Подошел ближе, еще ближе, снял крупным планом пожарного, второго. Потом, когда одна сторона носилок была в кабине скорой помощи, другая — в руках коренастого мужчины в каске и с кислородным баллоном на плечах, стянул полиэтилен и голой жопой прыгнул на лицо пострадавшего.

Публика загремела то ли от восторга, то ли от ужаса.

Носилки перекосило, они перевернулись. Козлов на асфальт упал первым, потом на него вывалилось одрябшее тело с измученным, окровавленным, больше похожим на фарш, лицом. Глаза открыты, язык вывалился изо рта прямо на щеку Козлова. Его это не смутило. Он лишь лизнул его, продолжая снимать себя и визжать от восторга.

— Пранк удался! — крикнул он. — Это пранк на миллион!

Это была бабушка, та самая, что прибиралась в коридоре, когда я прогуливал урок. Та самая, что пыталась попасть в туалет к Сане. Та самая, что видела меня, и та самая, что могла меня разоблачить.

Мне было жалко ее. Меня, как и всех, кроме козла, опечалила ее смерть, но и радовало, что не стало единственного свидетеля. Искренне радовало, Профессор. Но было очень-очень жалко.

Странно, что я был крайне зол на Козлова за его очередную выходку, за осквернение мертвой бабули, с которой в школе многие здоровались, у которой некоторые девчонки даже просили совета как у повидавшей жизнь женщины, прожившей не меньше семидесяти лет женщины, а себя нисколько не винил.

А ведь виновен-то именно я. Не те, кто повалил ее на пол, пытаясь спасти собственную шкуру. Не те, кто не пытался поднять ее. Не те, кто бесцеремонно пробежался по ней, как по мешку с постельным бельем в плацкартном вагоне. А я, надавивший на красную кнопку пожарной сигнализации. Я, не сумевший просчитать наперед еще несколько шагов. Не виноваты даже ответственные за пожарную безопасность школы, навесившие замок на аварийный выход, из-за которого и образовалась давка.

Мне жаль ее глупой, скоропостижной кончины. Да, я виноват, но не виню себя, а лишь вспоминаю уход из жизни важного свидетеля. Я меняюсь, Профессор. Очень быстро меняюсь.

На том представление не закончилось.

Медики занесли труп в служебный автомобиль. Разгоряченные ученики и их учителя направились к Козлову, кривляющемуся на камеру, как и его смайл на ноге. Даже мои одноклассники выкрикивали лозунги: «Долой его! Избить его! Задавить его!» Все скорбели по бабуле, задавленной их же ногами, а ведь кто-то мог пройтись по ней босыми ногами, учитывая количество слетевших башмаков. «Порвать! Избить!» Все желали Козлову мести. Я был счастлив, чувствуя себя частью чего-то большего, частью одного большого организма, стремящегося к одной цели. Но ни один из школьной команды не переступил черту. Не из-за того, что побоялись, не из-за того, что насилие не входило в их план, а из-за медлительности.

Пожарный, что был ближе всех, не сумевший удержать свой край носилок, когда на них прыгнул Козлов, разгорячился. Он запрыгнул на него сверху, придавил телом его лопатки к асфальту. Козлов не прекратил снимать, а только повернул камеру на спасателя. Его это забавляло.

— Как ты смеешь?! — Пожарный ударил шлемом сначала по его телефону, что тот отлетел под колесо пожарной машины, потом — по лицу Козлова. — Как ты посмел, урод?!

Рот мой не закрывался от удивления. Не только мой — все рты. Никто не думал вмешиваться: наконец-то нашелся тот, кому по силам противостоять типу, регулярно досаждающему всем и вся.

Козлов не отвечал. Он не потерял сознание после удара. Он посмеивался, скалил окровавленные зубы.

Я не сдержался и достал телефон, чтобы заснять кровь этого мерзавца с «ЙУХАНЛЁШОП» на пыльной футболке, как он в свое время заснял кровь Вики.

«Вика моя…»

Пожарный снял баллон, занес его над головой и… Подоспела директриса. Она толкнула пожарного.

— Вы сдурели?! Он же еще ребенок! Найдите себе равного и бейтесь хоть до смерти! Я засужу вас и вашу компанию! Это не мужлан какой-нибудь — школьник!

Спасатель вытаращил глаза, слез с Козлова и поспешил уйти в круг к своим уже нервно покуривающим коллегам.

— А вы что вылупились?! — обратилась она к нашему целому. — Я так поняла, кто-то из вас хочет быть отчисленным из школы, а кто-то — уволенным?!

Удивлению не было предела. Все смотрели на директрису и на Козлова, как на шипящую, выпускающую когти, защищающую котенка кошку, и отходили назад, боясь быть оцарапанными. Из нашего большинства не переставали вылетать единичные оскорбительные речи, мотивирующие лозунги, хаотично распределяющиеся по периметру, но все они терялись на полпути, затухали в пространстве после жалящего взгляда директрисы.

Когда на школьном дворе снова стояли организованные колонны всех классов, когда никто не решался даже пискнуть, когда гробовая тишина куполом повисла над нашими головами, что можно было услышать одинокие вздохи, бурление в пустых животах, сжимание ладоней в кулаки и хруст в суставах, Валентина Рудольфовна, директорша, помогла Козлову подняться, стряхнула пыль с его одежды, приказала ему стоять на месте (он ее не ослушался), подошла к пожарным, собирающим свой инвентарь в машины, и начала беседу на повышенных тонах с оживленными жестикуляциями, переходя на крик. Если ранее она была похожа на мать-кошку, то теперь — на оскалившую пасть злую псину, лающую на спасателей, выполнивших свою прямую обязанность. Она не прекращала грозить им судом, обещала по щелчку пальцев расформировать их пожарную часть, а потом с помощью нескольких звонков «кому надо» — выгнать их детей и близкую родню подходящего возраста из учебных заведений города и района.

У пожарных не было аргументов. Они молча впитывали ее словесный понос, а, когда она наконец закончила, собрали снаряжение и сели в машины. Перед отъездом со школьного двора водитель одной машины покрутил пальцем у виска, а пассажир второй показал Валентине Рудольфовне средний… два средних пальца обеих рук. Козлов, заметив это, посчитав, что жесты адресованы ему, побежал за служебным транспортом, но директриса цыкнула — и он прирос к земле. Похоже, она была единственной, кого он вообще во что-то ставил, кого боялся, кому не имел права перечить, кто представлял для него какую-то опасность.

Сегодня директриса для всех без исключения представляла опасность. Никто больше не хотел попадаться ей на глаза, поэтому опустили в ноги свои. Никто не решался что-либо спрашивать и покорно ждали ее приговора.

Дети больше не могли стоять, кто босой, кто полубосой, на раскалившемся под солнцем асфальте, на въедающихся в ступни, торчащих из его полотна камнях. Даже я, будучи в обуви, не стоял по стойке смирно и переваливался с ноги на ногу. Начались перешептывания учеников. Учителя же не открывали ртов, боясь потерять или работу, или часть заработной платы.

— Тихо! — проревела директриса с поднятой ладонью правой руки.

Стало ясно, отчего во время праздничных и других мероприятий она никогда не пользовалась микрофоном. Своим громким, пронзительным воем она в два слова могла испортить музыкальную аппаратуру.

— В школе произошло чрезвычайное происшествие, — продолжила она. — Но пожара нет и не было. Пожарные проверили электрику на всех этажах, во всех кабинетах. Они не выявили неисправностей. Сигнализация сработала сама собой — дала сбой. Сейчас в школе безопасно. Прошу всех, начиная с первых, заканчивая одиннадцатыми, сохраняя спокойствие, возвращаться в кабинеты. Не забудьте попутно собрать слетевшую с ног обувь. Чужую не брать! Учителя, как только рассадите учащихся, сразу ко мне. Уборщицы, как только сделайте уборку, сразу ко мне. Еще раз прошу… требую сохранять спокойствие, не суетиться и не толкаться. Я больше не потерплю летального исхода в нашей любимой школе. — Она пошла обратно в школу через главный вход. Козлов за ней не отставал, придерживаясь ее плеча. — Пошевеливайтесь!

Мы направились ко входу. Наш класс был вторым в очереди.

В коридоре после параллельного класса ботинок поубавилось, но не скажу, что их стало значительно меньше. Даже когда мои одноклассники с горем пополам нашли свою обувь, коридор все еще был похож на обувной рынок, на котором произошел взрыв.

— Посмотрите, у каждого ли на ногах два ботинка? — спросила НН. — Кто не нашел своих, поднимите руку.

Рук никто не поднял.

Пока мы походили к кабинету, я заметил, что у большинства одноклассников ботинки были разными. Нацепили чужую обувь. Вероятно, не смогли найти свою.

Мы расселись по партам. Наталья Николаевна пересчитала нас.

— Кто-нибудь видел Сашу? — Мы переглянулись. — Илья, ты видел Сашу?

«Сейчас она выведет меня на чистую воду, все поймет. Или она уже в курсе? Попросту издевается надо мной? Что ей ответить? Думай, думай, думай!»

— Илья, ты меня слышишь? Ау. — Она щелкнула пальцами, пытаясь отвлечь, но я продолжал смотреть в одну и ту же точку на доске, прокручивая в голове все возможные сценарии.

Рюкзак за спиной дернулся, ты почти пропел мне: «Не тупи. Скажи, что не видел».

— Нет, Наталья Николаевна, я не видел его. — Я сглотнул.

— Ты хорошо подумал? — Она сощурилась и, казалось, заглянула прямо в душу. Казалось, она знала, что я ее обманываю.

— Д-да.

— Понятно. — Она взглянула на часы, переливающие золотом на солнечных лучах. — Сидите тихо. Хотя бы не орите. Хорошо?

И поторопилась выйти, четко следуя указаниям директрисы. Ее класс сидел за партами, не считая одного ученика, а значит, нужно было спешить в кабинет Валентины Рудольфовны. Она вышла, оставив дверь приоткрытой.

Как только ее шаги скрылись в длине коридора, класс окатило непрерывным общением почти тридцатью воодушевленных, переполненными бурями эмоций учеников. День выдался запоминающимся для каждого, ведь помимо пропущенных занятий, прогулки во дворе школы, ожидания ее скоропостижного сгорания, исчезновения с лица земли, был еще замечен, увиден труп бедной уборщицы. Это было страшнее любого фильма ужасов, только в отличие от фильмов, никто не закрывал глаз, улицезрев раздавленное, перемоловшееся в кашу лицо бабули с открытыми глазами, наблюдающими за каждым и не видящими никого.

— По-честному… кто-нибудь видел Сашку? — спросила Марина Фокалова.

Ей никто не ответил, ведь во всем классе только я один сидел молча и слушал остальных.

— Кто-нибудь хочет еще раз посмотреть, как Козлов прыгнул на носилки? — громче остальных спросила Света Самунец.

Вот ее услышали все, заверещали и подбежали к парте, за которой она сидела вместе с Костей Мухиным. Ему, кстати, не повезло — его чуть не задавили его же школьные друзья, окружившие со всех сторон и надавившие кучей. Он истошно заорал, и куча ослабла.

Оказывается, в классе телефон есть не только у меня. Оказывается, он есть почти у всех. Оказывается, не только я снимал Козлова. Оказывается, Света Самунец превзошла меня в операторском искусстве, начав запись сразу после эвакуации из класса и закончив возвращением в класс.

Она запустила видео, по просьбе товарищей перемотала на ключевой момент, добавила громкость.

Класс содрогнулся.

Костя блеванул, Маргарита блеванула, Нелли описалась. Судя по запаху, кто-то обкакался. Может, я ошибся. Может, кто-то просто пернул от страха.

Все разбежались по углам и вжались в стены, лишь бы быть подальше от заблеванной парты Кости и Светы, быть подальше от непереносимой вони. Макс Дронов, единственный, на мой взгляд, адекватный одноклассник, схватил с подоконника два горшка с цветами и вывалил землю на парту и под нее, что бы уже та впитала содержимое чужих желудков, чтобы можно было хоть как-то убрать, как кошачьи экскременты из лотка с комкующимся наполнителем, блевотину. Что, впрочем, он и сделал через пять минут совком и метлой. На парте и на полу остались только разводы, которые можно было протереть влажной тряпкой или салфеткой. Пустые горшки с цветами (на корнях еще оставалось немного земли) Макс поставил на стол НН, вырвал лист из середины тетради, написал на нем «Извините нас, пожалуйста» и положил рядом с горшками. Благородный поступок.

Суета закончилась. Разговоры о пожаре, Козлове, бабушке одноклассникам надоели. Кто-то уже рисовал, кто-то играл на телефоне (странно, что я раньше не замечал у них телефонов) в игры, кто-то гнул бумажные самолеты. Я же вслушивался в молчание коридора, ожидая услышать шаги возвращения НН.

Наконец дождался топота целого отряда учителей, приближающегося к нашему кабинету и растворяющегося по пути. Затем НН показалась в дверном проеме и вошла в класс. Уставшая. Красные глаза, почти наполненные горькими слезами. Думаю, она рыдала в директорской. Она сразу заметила и грязь на парте Светы и Кости, и пустые горшки с цветами, и записку возле.

Мы затаили дыхание.

— Ничего страшного. Можно было не извиняться. — Она выдавила из себя улыбку. — Ребята, я благодарна, что вы не разнесли класс в щепки. Землю в горшки я сегодня же добавлю. Не переживайте за них.

Как вы понимаете, я была у Валентины Рудольфовны. Она крайне расстроена событием, которое произошло, которое дурным образом отразилось на статистике, на рейтинге нашей с вами школы. Но речь не об этом… Школа осталась цела. Жаль, об этом не узнала и не узнает Любовь Никитична — горячо и всеми любимая бабуля… — Слеза прокатилась по ее щеке и капнула на пол, в то самое место, куда часом ранее впиталась моча Сани. Ее слеза спровоцировала девчонок и некоторых мальчишек, и они тоже начали хныкать, хотя до этого смерть бабушки воспринимали весельем, представлением. Думаю, до этого им не казалась ее смерть реальной. Чего таить, я тоже едва сдерживал слезы. — Из родных у нее никого не было: супруг с детьми погибли в автокатастрофе, когда я еще была в вашем возрасте… — НН села за стол, оперлась локтями и схватилась за голову, потормошила волосы. Слезы скапывали на извинение Макса. Синяя надпись расплывалась на белой бумаге в клеточку. — Она тут многим была как мать родная. Для многих она была родимой бабулей.

— Ж-жалко… жалко… ее… бабушку Любу… — заикаясь, растирая руками красные глаза, произнес Андрей Ершов. — Мы… мы можем… ее… вылечить?

— Увы… — НН подняла голову. Из-за косметики слезы стекали темным ручьем. Не задумываясь, она, как и Андрей, растерла глаза и стала похожа на панду. Шваркнула носом. Темные ручьи потекли в рот, она бесцеремонно провела ладонью по губам. Красная… уже темно-красная помада размазалась по щекам, и Наталья Николаевна стала улыбающейся, злой пандой-клоуном. Стала Джокером, которого играл Хит Лендер. — Все, что мы способны сделать — помочь уйти ей в мир иной со всеми почестями. Для этого нужны деньги. Конечно, школа их выделит, но малое, недостаточное количество. Я прошу вас спросить у ваших родителей, смогут ли они внести пожертвование. Кто сколько может. Это не требование, детишки — просьба.

«Конечно! Конечно, мы спросим! Мы все понимает», — начали заливать одноклассники, и я не был исключением.

— Спасибо, ребята. Умнички. Вы — мой лучший класс. — Она достала зеркальце. «Моя Вика…» Посмотрелась в него. Достала влажные салфетки. Начала умываться ими, продолжая беседовать с нами: — На сегодня ваш учебный день закончен. Занятий больше не будет. Если у вас нет вопросов, можете бежать домой. Обязательно сообщите родителям, что с вами все в порядке.

— Наталья Николаевна? — Катя Турова подняла руку.

— Что, золотце?

— Никто из нас до сих пор не видел Сашу Волка. Я переживаю за него. Вы не знаете, где он? Он же не умер?

«Зачем ты это спросила? Ну вот зачем?»

— Ах да… Я позвонила его родителям. Он уже дома. Ему стало плохо во дворе, и он ушел домой раньше, чем появились пожарные.

«Умничка, Саша. Ты все сделал правильно. Вот только ты не мог знать, что пожарные были в школе. Ну да ладно».

— Вы меня обрадовали! Спасибо!

Катя выскочила из-за парты и выбежала в коридор. За ней поспешили остальные.

— Илья, задержись, пожалуйста, — попросила НН, когда я только-только переступил порог.

Я обернулся. Спрашивать не пришлось — по моему лицу она прочитала вопрос: «Это вы мне?» Она кивнула.

Ноги начинали трястись.

— Илья, где ты был, когда сработала сигнализация?

Мне не хотелось врать. Говорить правду — тоже.

— Илья, не бойся, — пыталась она успокоить, наблюдая за моими бегающими глазами, — просто ответь. Пойми, я не хочу на тебя давить, да и права у меня такого нет. Просто скажи, где ты был. Возможно, ты можешь помочь школе.

— Как помочь? — Я не знал, что говорить, и продолжал искать ответы в воздухе, словно они, как невидимая гирлянда, свисали с потолка, как надутые гелием шары, привязанные к полу, зависли где-то над моей головой.

— Так где ты был? — Она уже не выглядела такой страшной. Не была Джокером. Несколько смятых влажных салфеток бурыми комками лежали на дне урны под ее столом.

— Я… я был у двери… почти заходил в класс… как вдруг сработала пожарная тревога. Потом — давка. Меня прижало к стене. Придавило. Я с трудом смог удержаться на ногах. — По сути, я не врал, по сути, говорил правду, но не всю.

— Почему во время урока тебя не было в классе? Илья, если ты что-то знаешь, если ты видел что-то подозрительное, скажи, не таи в себе.

— Я был в туалете. — Врать не пришлось, и меня это радовало. — Подозрительное?..

— Хоть что-то. Ты видел хоть кого-то подозрительного?

— Наверное… нет. Только бабушку Любу. Она прибиралась. А так больше не могу ничего вспомнить. Я как-то не следил и не пытался запомнить каждую мелочь.

— Хорошо, Илья. У тебя есть предложения, где мог находиться в тот момент Саша? Я не хотела говорить перед всем классом, но я видела его в школьном дворе, хотя родителям он — а они мне — сказал обратное.

Вроде бы, я начал уходить от ответственности. Вроде бы, все карты были в мою пользу. Я мог бы свалить все на Волка, но мы с ним сидели в одной лодке и, коснись чего, он бы потащил меня с собой на дно. Дело не в пожаре: он в нем ни при чем. Дело в компромате, который у него был на меня. У меня, конечно, тоже был на него компромат, но он не решение. Мой компромат напрямую отразился бы на мне, на моем будущем. Нужно было что-то придумать, как отвести Саню в сторону от лишних вопросов НН, от допроса — тем более. «Ему стало плохо», — вспомнил я слова Поли, когда она отмазывала меня от прогула, и решение само залетело в голову, и вылетело изо рта:

— Поклянитесь, что никому не скажете. Я дал клятву никому не рассказывать…

— Клянусь. — Он наклонилась, взяла меня за руки. Заглянула в глаза.

— Я был в туалете. Саша тоже был в туалете. Я помогал ему… Он… Он… — Она понимающе кивала. — Он… Он наложил в штаны… Только никому… И не спрашивайте его об этом, не упоминайте, иначе он на меня обидится.

— Обещаю. Про тебя ведь… — Она промолчала, вероятно не решившись упоминать про выдуманное Полей расстройство моего желудка. — Так что же было потом?

— Когда началась тревога, когда началась толкучка, я вернулся в класс за рюкзаком Саши. Вас там уже не было. В рюкзаке была спортивная форма. Он переоделся. Мы вместе вышли на улицу. Я предложил ему присоединиться к классу, но он сказал, что не в силах, что не хочет второй раз… ну… это… Вы его просто не видели.

— Ты — большой молодец, что рассказал, Илья. Я уже не знала, что и подумать. Злые мысли окружили меня, давили.

— Спасибо. Теперь мне можно идти домой? — Я уже был на быстром старте. Мне скорее хотелось рассказать о случившемся Витьке и Вике, показать им видео. Поделиться с тобой, хоть ты и присутствовал.

— Сначала нужно рассказать все это Валентине Рудольфовне.

— Директрисе? — Глаза сами стали испуганными, а я понадеялся, что НН сжалится и отпустит меня. — Может, вы сами ей все расскажете?

— Не бойся, Илья, я буду твоим адвокатом.

Она взяла меня за руку.

Я не мог ничего поделать, не мог убежать, не мог отказаться от сомнительного похода к директорше. Как бы усердно не старался оттянуть время, волочась по коридору, в некоторых местах которого виднелись капли спекшейся крови, у кабинета директрисы мы оказались раньше, чем мне представлялось.

Конец ознакомительного фрагмента.