В мрачной и неизведанной Африке. Часть 1

Генри Стэнли

Книга повествует о четвертой экспедиции в Африку знаменитого путешественника Генри Мортона Стэнли в 1887—1889 годах с целью освобождения Эмина-паши (Эдуарда Шницера), губернатора Экваториальной провинции, блокированного восставшими суданцами

Вместо предисловия

Письмо сэру Уильяму Маккинону, председателю Комитета по спасению Эмина-паши

Любезный сэр!

С большим удовольствием посвящаю Вам эту книгу. Она претендует быть официальным отчетом для Вас и Комитета по спасению Эмина-паши о том, что совершила и испытала моя экспедиция, которая со временем из миссии по оказанию помощи превратилась в миссию по спасению. Примите этот отчет, как правдивую запись о наших странствиях по поручению Комитета.

К сожалению, мне не удалось выполнить всего, что я намеревался совершить, когда покидал Англию в январе 1887 года. Из-за полного коллапса системы управления в провинции Экватория на моем попечении осталось много стариков и больных, которых мы были вынуждены нести в гамаках, и столько беспомощных и дряхлых туземцев, что наш небольшой военный отряд, по сути, превратился в походный госпиталь, которому всякие приключения были противопоказаны.

Губернатор Эмин-паша был наполовину слеп, и у него был объемный багаж. Казати был очень слаб и его пришлось нести. 90% людей, покидавших Экваторию, через короткое время оказались неспособны продолжать путь из-за болезней, преклонного возраста либо потому, что были малыми детьми.

Наша священная обязанность спасти людей не допускала того, чтобы мы могли отклониться от кратчайшего пути к океану.

Вы лучше многих поймете мои чувства теперь, когда я, живой и невредимый, вновь оказался в цивилизованном обществе после стольких опасностей и потрясений. Сознаю, что в самые черные дни без помощи Всевышнего я был бы беспомощен. Ослабленного и поверженного усталостью, меня часто терзала тревога о судьбе моих белых и черных товарищей, которые были вынуждены обстоятельствами отделиться от экспедиции. Однажды в физической слабости и душевной скорби я молил Бога вернуть мне заблудившуюся в джунглях группу. И девять часов ожидания сменились восторженной радостью — вдали показалось наше темно-красное знамя с полумесяцем, и под ним возвращался так долго отсутствовавший отряд.

Другой случай. После испытаний, подобных которым нет в анналах путешествий по африканскому континенту, мы вышли из леса и приближались к региону, в котором, как сообщалось, был осажден наш губернатор. Все, что мы слышали от туземцев, пойманных нашими разведчиками, готовило нас к отчаянным столкновениям с толпами врагов, о численности которых никто не мог нам разумно сообщить, и когда население Ундусумы мириадами кишело на холмах, а долины казались живыми от идущих к нам вражеских воинов. Нам действительно казалось по нашему дремучему незнанию их характера и мощи, что это как раз те, кто держал Эмина-пашу в блокаде. Если он, имея 4000 воинов обратился за помощью, что мы могли бы сделать, имея всего 173?

Накануне вечером я читал увещевание Моисея к Иисусу Навину, и было ли это следствием тех смелых слов, или это был вещий голос, я не знаю, но мне показалось, что я услышал: «Будь тверд, и мужайся, не бойся их, ибо Господь, Бог твой, с тобою. Он не оставит тебя».

Когда на следующий день Мазамбони приказал своим людям напасть на нас и истребить, в нашем лагере не было ни одного труса, тогда как накануне вечером мы с горечью воскликнули, увидев, как четверо наших людей бегут перед одним туземцем: «И это негодяи с которыми мы должны пробиться к Эмину-паше?»

И еще раз о том же. Между слиянием рек Ихуру и Дуи в декабре 1888 года 150 лучших и сильнейших наших людей были отправлены на поиски пищи. Они отсутствовали гораздо дольше, чем следовало, а между тем 130 мужчин, не считая женщин и детей, голодали.

Каждый день их подкармливали чашкой теплого жидкого бульона, приготовленного из масла, молока и воды, чтобы отдалить смерть как можно позже. Когда продовольствие сократилось настолько, что даже жидкого бульона с четырьмя крошечными лепешками в день хватило только на тринадцать человек на десять дней, мне стало необходимо разыскать пропавших без вести. Они могли, не имея опытного предводителя, быть осажденными подавляющей силой злобных пигмеев. У меня было шестьдесят шесть человек, включавших мужчин, нескольких женщин и детей, которые более активно, чем другие, помогали себе ягодами и грибами, которые можно было обнаружить во влажных лесах, и поэтому они еще держались на ногах, хотя бедняги были ужасно исхудавшими. Пятьдесят один мужчина, не считая женщин и детей, были настолько истощены голодом и болезнями, что умерли бы, если бы в течение нескольких часов не прибыла пища. Моему белому товарищу и тринадцати мужчинам оставили пищи на десять дней, чтобы затянуть борьбу с мучительной смертью. Мы, отправившиеся на поиски пропавших, не имели ничего. Мы могли питаться только ягодами. Путешествуя в тот день, мы наткнулись на несколько мертвых тел на разных стадиях разложения. А вид обреченных, умирающих и мертвых обнаруженных нами по возвращении в лагерь произвел на мои нервы такое действие, что я был почти подавлен. Каждая душа в нашем лагере была парализована печалью и страданием. Отчаяние сделало их всех немыми. Не было слышно ни звука, который мог бы потревожить предсмертные мысли обреченных.

К счастью для меня, я не услышал ни ропота, ни намека на упрек. Я остро ощутил ужас тишины леса и ночи. Спать было невозможно. Мои мысли были сосредоточены на этих картинах мучений, которые причиняли столько страданий и тревог. Упрямая, мятежная, неисправимая человеческая натура, всегда проявляющая свою звериную сущность, проснулась во мне. Да будут прокляты навеки черные негодяи, обрекшие нас на мучения! Их совершенно тупая натура, забывчивость и неисполнение данных обещаний обеспечить нас продуктами, убили больше моих людей, чем ядовитые стрелы, дубинки и копья. Если я выживу, то встречусь с ними!

Но прежде, чем клятва была произнесена, в моей памяти всплыли мертвые люди на дороге, обреченные в лагере и голодающие со мной; и при мысли, что эти 150 человек будут потеряны в безжалостных лесах без возможности выжить или будут истреблены дикарями без надежды на спасение, естественная жестокость моего сердца смягчилась, и я снова доверился Тому, Кто один мог помочь нам. На следующее утро, через полчаса, как мы вышли на повторные поиски фуражиров, они появились, невредимые, здоровые, нагруженные четырьмя тоннами овощных бананов. Вы можете себе представить, какие крики радости издавали мои дикие дети природы, вы можете себе представить, как они бросались на плоды и разжигали костры, чтобы жарить, варить и печь; и как все мы шли обратно к лагерю, чтобы порадовать оставшихся там несчастных.

Когда я мысленно пересматриваю многие мрачные эпизоды и размышляю о чудесных путях спасения от полного уничтожения, чему мы подвергались во время наших путешествий туда и обратно через эти необъятные и мрачные просторы первобытных лесов, я чувствую себя совершенно неспособным приписать наше спасение какой-либо иной причине, кроме милостивого Провидения, которое по какой-то причине сохранило нас. Все армии Европы не могли бы оказать нам помощь в ужасных условиях, в которых мы оказались в том лагере между Дуи и Ихуру. Целая армия исследователей не смогла бы проследить наш путь к месту нашей гибели, если бы мы пали, и полное забвение было бы нашей участью.

Именно в духе благодарного смирения я начинаю этот отчет о проделанном пути экспедиции от ее начала до того дня, когда у наших ног раскрылся Индийский океан, чистый и голубой, как небо, когда мы могли справедливо воскликнуть: «Все кончено!»

Я с безоговорочным удовольствием отмечаю бесценные услуги моих друзей Стэйрса, Джефсона, Нельсона и Парка, четырех мужчин, чья преданность своим обязанностям была настолько совершенной, насколько способна человеческая природа. Как эпитафия человека может быть справедливо написана только тогда, когда он лежит в своей могиле, так я редко пытался сказать им во время путешествия, как высоко я ценю быструю исполнительность Стэйрса, серьезность в работе, которая отличала Джефсона, храброго солдата Нельсона и трогательное внимание нашего доктора своим больным пациентам. Но теперь, когда долгие скитания закончились, а эти люди безропотно ждали и трудились в течение долгого периода, я чувствую, что мои слова бедны, чтобы полностью выразить мою признательность каждому из них.

Что касается тех, кто пал или был отправлен назад по болезни или несчастному случаю, я с удовольствием признаю, что в моем обществе каждый казался наиболее способным выполнить самые высокие ожидания, возложенные на него. Я никогда не сомневался ни в одном из них, пока мистер Бонни не излил мне мрачную историю тыловой колонны. Хотя у меня есть убедительные доказательства того, что и майор, и мистер Джеймсон исправно выполняли свои обязанности на протяжении всех этих долгих месяцев в Ямбуйе, я попытался выяснить, почему они не действовали, как указано в моем письме, или почему господа Уорд, Троуп и Бонни не считали, что двигаться понемногу вслед за мной гораздо предпочтительнее, чем гнить в Ямбуйе, что привело к гибели 100 человек.

На этот простой вопрос нет ответа. Их журналы и письма изобилуют доказательствами того, что у них было все для несомненного успеха, если бы они предприняли попытку последовать за нами и присоединиться к нам.

Я не могу понять, почему пятеро офицеров, имея средства для передвижения, объявляя себя горящими желанием идти к поставленной цели, не стронулись с места и не пошли по нашему маршруту, как было им приказано; или почему, полагая, что я жив, офицеры отправили мой личный багаж вниз по реке и довели своего начальника до нищеты; или почему они отправили европейскую консервированную провизию и две дюжины бутылок мадеры вниз по реке, когда в лагере было тридцать три человека больных и голодных; или, почему мистер Бонни позволил, чтобы его собственные продовольственные пайки были посланы вниз; или почему мистера Уорда надо было срочно отправить вниз по реке, а вслед за ним послать приказ не допускать его возвращения в экспедицию. Вот некоторые из проблем, которые озадачивают меня и для которых я не смог найти удовлетворительных объяснений.

Если бы какой-либо другой человек сообщил мне, что такие вещи имели место, я бы усомнился в этом, но я черпаю информацию исключительно из официальной депеши майора Бартелота. В телеграмме, которую мистер Уорд передал с побережья, запрашиваются инструкции от Лондонского комитета, но джентльмены в Лондоне ответили: «Мы отсылаем вас к письму с инструкциями мистера Стэнли». Каждому становится ясно, что здесь кроется загадка, и поэтому каждый читатель этого повествования должен думать по-своему, но истолковывать все снисходительно.

Несчастья тыловой колонны были связаны с решением от 17 августа остаться в Ямбуйе и ждать меня, а также со встречей с арабами на следующий день.

То, что здесь говорится об Эмине-паше, я надеюсь, не следует воспринимать ни в малейшей степени как преуменьшение его значения, как непогрешимого губернатора. Действительность несколько отличается от того, как проинформирована общественность. Пока его люди были верны, он был почти идеальным правителем; когда его солдаты восстали, его полезность как губернатора исчезла, как краснодеревщик может сделать прекрасную работу по дереву с помощью инструментов, но без них он ничего не может. Однако, если паша смог удержать свою провинцию в течение пяти лет, он не может по справедливости нести ответственность за волну безумия и эпидемию беспорядков, которые превратили его до сих пор верных солдат в мятежников. Вы найдете в этом повествовании два особых периода, когда паша описывается со строжайшей беспристрастностью, но его несчастья никогда не заставят нас терять к нему нашего уважения, хотя мы можем не согласиться с той чрезмерной сентиментальностью, которая отличала его в административных решениях и действиях.

Как администратор он проявил лучшие качества; он был справедливым, добрым, верным и милосердным к туземцам, которые отдали себя под его защиту, и нельзя желать большего и лучшего доказательства уважения, чем то, с которым его солдаты поначалу относились к нему. Более того, каждый час, украденный от сна, перед его окончательным низложением был посвящен какой-то полезной цели, способствующей увеличению знаний, совершенствованию черного человечества и благу цивилизации. Вы должны помнить все эти вещи и ни в коем случае не упускать их из виду, даже когда будете читать о наших впечатлениях о нем.

Я вынужден поверить, что мистер Маунтени Джефсон написал честный отчет о событиях, происшедших во время ареста и заключения Эмина-паши и его самого, из чистой привязанности, симпатии и сочувствия к своему другу. В самом деле, преданность, которую он демонстрирует по отношению к паше невероятна, поскольку обычный человек, естественно, возмутился бы перспективой вести рабскую жизнь в Хартуме.

Более поздние наблюдения подтвердили истинность наблюдений, сделанных господином Джефсоном, когда он написал:

«Сентиментальность — злейший враг паши; ничто не удерживает Эмина здесь, кроме самого Эмина».

Что меня больше всего восхищает в нем, так это очевидная борьба Джефсона между его долгом передо мной, как моим подчиненным, и дружбой, которую он питает к паше.

Хотя мы, естественно, можем сожалеть о том, что Эмин-паша не обладал тем влиянием на свои войска, которое обеспечило бы их полное послушание и доверие, сделало бы их послушными законам и обычаям цивилизации и заставило бы их уважать туземцев как своих подданных. Они должны были оставаться блюстителями мира и защитниками имущества, без которых не может быть цивилизации. К сожалению, губернатор не смог этого добиться. Нельзя научить аборигенов тому, что в цивилизации есть блага, если позволять им быть угнетенными и обращаться с ними как с достойными презрения с людьми, позволять разнузданным солдатам грабить и порабощать их. Привычка считать аборигенов не чем иным, как язычниками или рабами, восходит к Ибрагиму-паше и должна быть полностью подавлена, прежде чем за пределами военных поселений можно будет увидеть какое-либо подобие цивилизации. Когда каждое зерно кукурузы и каждая птица, коза, овца и корова, необходимые для войск, будут оплачиваться фунтами стерлингов или их эквивалентом в необходимых товарах, тогда цивилизация легче распространит свое влияние, и даже Евангелие может быть здесь введено. Но без беспристрастного правосудия и то, и другое невозможно, если это предшествовалось и сопровождалось грабежами, которые являются слишком распространенным обычаем в Судане.

Если во время этой экспедиции я недостаточно проявил свою дружбу и преданность Вам и моим друзьям из Комитета помощи Эмину-паше, пожалуйста, припишите это недостатку возможностей и силе обстоятельств, а не прохладности и неискренности.

Мой дорогой сэр Уильям, примите мою признательность и уважение, которых Вы заслуживаете целиком и полностью.

Генри Мортон Стэнли