Рыцарь пустыни, или Путь духа

Генри Райдер Хаггард, 1906

Молодой лейтенант Руперт Уллершоу вмиг потерял все, лишился былой легкости, стремлений и надежд. Виной тому были дурная кровь предков, жестокий рок, неумолимый фатум… да какая разница?! Жизнь утратила смысл, но она продолжалась. И с этим надо было что-то делать. Прислушавшись к совету матери, Руперт решается ступить на путь, который выдержит далеко не каждый смертный. Как известно, труден только первый шаг. Но нужно еще не свернуть с пути, не сбиться.

Глава II. Два письма

Когда Руперт добрался до своего лагеря, располагавшегося за великим храмом, он спросил сержанта караула, не появлялся ли там шейх Ибрагим со своими слугами. Солдат ответил, что никого не видел.

«Он наверняка хотел застать меня одного. Как мне повезло, однако, что я захватил с собой пистолет», — подумал Руперт.

Затем он пообедал и написал донесение о встрече с Ибрагимом и других вопросах своему начальству в Каире. Заканчивая этот отчет, он к собственному удивлению услышал гудок парохода, а в следующую минуту его ординарец сообщил ему, что идущее вверх по течению судно быстро направляется к храму.

«Значит, старая Бахита была права. Какие, однако, у нее длинные уши», — подумал Руперт, поднимаясь на палубу корабля.

Судно оказалось правительственным и пришло из Ассуана. На его борту прибыла рота египетских войск под командованием такого же, как и сам Руперт, офицера, который привез служебные депеши и частные письма. Хотя одно из писем было написано почерком матери, чему Руперт был несказанно рад, ибо давно уже не получал от нее вестей, у него давно вошло в привычку первым делом читать депеши. Помимо прочего, в них содержался приказ, предписывавший ему немедленно отправиться в Каир, чтобы доложить начальству о положении дел в районе Вади-Хальфа. В этой же депеше сообщалось, что офицер, который доставил почту, останется вместо него в Абу-Симбеле.

Поскольку судно должно было отчалить вниз по Нилу на рассвете, Руперт провел большую часть ночи, инструктируя своего преемника. Он дал ему ряд советов и ввел в курс политической ситуации. Наконец, покончив с этим делом, тем более что рота солдат уже сошла на берег и расположилась лагерем, он смог заняться упаковкой собственныых вещей. В результате Руперт взошел на борт парохода лишь в четыре утра, то есть, примерно за час до того как тот отчалил. Придя в свою каюту, наш герой вскрыл материнское письмо. Листок внутри конверта был написан карандашом и явно дрожащей рукой. Охваченный тревогой, Руперт начал читать. В письме говорилось следующее:

«Мой дорогой сын, в моем последнем письме к тебе я писала о том, как благодарна я была, что по милости Божьей, тебя благополучно миновали великие опасности битвы при Тоски и с каким восторгом прочла в официальных сообщениях о победе похвальные отзывы о тебе.

Это было пять недель назад, и я не писала с тех пор, потому что, мой дорогой Руперт, я была серьезно больна и не в состоянии это сделать. Я также, дабы тебя не пугать, не позволила никому писать вместо меня. Однажды вечером, Руперт, когда перед сном я читала Библию, на меня внезапно снизошло странное чувство, и я ничего не помнила в течение двух дней. Когда я очнулась, врач сказал мне, что со мной случился удар, но я не поняла, какого рода, впрочем, это не имеет значения.

Он добавил, не тогда, а потом, что какое-то время мое состояние внушало тревогу, и сообщил мне, что, хотя на данный момент опасность позади, и я, возможно, проживу еще долгие годы, это, вне всякого сомнения, предостережение. Разумеется, я поняла, что он имел в виду, и больше не спрашивала.

Мой дорогой мальчик, как ты знаешь, я не боюсь смерти, особенно если та придет в такой милосердной форме, но, с другой стороны, я не хочу умирать, не увидев тебя снова. Поэтому, если это возможно и если твоя карьера не слишком от этого пострадает, я прошу тебя как можно скорее приехать в Англию, ибо, Руперт, прошло одиннадцать лет с тех пор, как ты уехал из дома, и все это время я не видела твоего лица, разве что во сне.

Я не могу писать много, ибо моя левая рука парализована, и вся эта сторона моего тела неподвижная и беспомощная, отчего мне трудно сидеть, поэтому я прошу твою кузину Эдит Бонниторн рассказать тебе последние новости. Но одну я упомяну сама, поскольку молодая женщина, возможно, не захочет сообщать об этом в письменной форме джентльмену.

В семье лорда Дэвена очередное печальное разочарование, шестое, как мне кажется, с момента его повторного брака. На этот раз ребенок, мальчик, родился семимесячным. Какие только усилия не предпринимались ради спасения его жизни! Я слышала, что бедного малыша поместили в нечто вроде инкубатора, — это недавнее изобретение, которое, как говорят, очень успешно в подобных случаях. Увы, все было напрасно, ребенок умер.

Поэтому, хотя я и знаю, что тебе это безразлично, ты снова наследник лорда и, вероятно, им и останешься.

Бедная леди Дэвен приходила меня проведать. Она хорошая женщина, хотя и очень косная в своих религиозных взглядах. Если не ошибаюсь, она называет себя кальвинисткой (нет, ты только представь, он женился на кальвинистке!). Она больше сожалеет о том, что ребенок не был крещен, нежели о его печальной смерти. Говоря наполовину по-немецки, наполовину по-английски, как это за ней водится, когда она нервничает, его жена заявила, что, по ее мнению, ребенок умер из-за того, лорд Дэвен не позволил его крестить из опасения, что малыш простудится, и добавила, что уверена в том, что ни один из их детей, если таковые у них еще будут, не выживут, пока ее муж не откажется от своего безбожия и вольнодумства.

Наконец, она заявила, что жалеет, что вышла за него замуж, но, похоже, это было наказание за ее грехи, худшим из которых было то, что она, позволив ослепить себя перспективой блестящего брака, на слово поверила ему, когда он поведал ей о своих религиозных воззрениях, и даже не поставила в труд выяснить, сказал ли он ей правду. Я слышала, что между ними произошла громкая ссора по поводу крещения младенца, в которой она, похоже, одержала верх, хотя он так и не уступил, ибо Табита (это ее имя) умеет быть волевой и сильной. Во всяком случае, лорд Дэвен вышел из себя и накричал на нее, заявив, что, мол, пусть кто-то из них двоих умрет, на что она ответила, что лично она не станет принимать хлорал. Я рассказываю тебе все это потому, что ты должен это знать. Это печальная история, и, как мне кажется, в словах бедной леди Дэвен что-то есть. Постарайся приехать ко мне, мой дорогой, дорогой Руперт.

Твоя любящая мать,

Мэри Уллершоу».

Материнское письмо тронуло Руперта до глубины души. Мать была единственной, кого он любил на этом свете. И хотя он смутно понимал, что рано или поздно это случится, теперь она могла умереть в любой момент. То, что на самом деле она побывала одной ногой в могиле, явилось для него ударом. До этого он ни разу не бывал в отпуске. Во-первых, потому что не хотел возвращаться в Англию, ибо это было чревато неизбежной встречей с лордом Дэвеном, во-вторых, потому, что его карьера на каждом новом месте шла вверх столь стремительно, что взять отпуск и уехать домой означало бы упустить очередную солидную возможность продвижения по службе.

И вот сейчас Руперт понял, что был неправ, что им двигал эгоизм и что теперь, возможно, уже трудно что-либо исправить. И он принял решение: первым же пароходом отплыть домой, даже если это означает отказ от нового звания в египетской армии. Приняв это решение, он взял второй конверт, четким и аккуратным почерком адресованный подполковнику Уллершоу, кавалеру ордена Бани, офицеру дипломатической службы египетской армии.

«Смотрю, она не упустила ничего. Что ж, это в духе Эдит», — подумал он про себя, когда его взгляд упал на довольно пространную надпись. Затем вскрыл конверт и погрузился в чтение письма.

Как и во всех ее письмах, а надо сказать, что Руперт получал их по несколько штук в год, Эдит Бонниторн, похоже, прилагала все усилия к тому, чтобы рассеянный родственник ее не забыл. Очередное письмо было длинным, четко и складно написанным, отчего возникало впечатление, что его тщательно обдумывали и возможно даже, не раз переписывали.

Начиналось оно с теплых поздравлений дорогому кузену Руперту за то, что он не только вышел живым из сражения при Тоски, сообщения о котором она читала с дрожью в сердце, но и снискал себе славу, что, добавляла она, наполняло ее еще большей гордостью за него, нежели раньше.

Затем следовало подробное описание болезни его матери, исход которой, писала Эдит, они ждали с тревогой, ибо несколько часов подряд казалось, что его матушка вот-вот отойдет в мир иной.

За этим следовали разнообразные новости. Например, Эдит сообщала ему, что картежные долги, проигрыши на скачках и общая склонность к экстравагантности привели к тому, что Дик Лермер, приходившийся им обоим кузеном, оказался в весьма щекотливом положении, и против него было начато дело о банкротстве. Но в последний момент лорд Дэвен пришел ему на выручку и рассчитался с кредиторами. Более того, он назначил Дика своим личным секретарем, да еще с хорошим жалованьем — ибо адвокатом тот не зарабатывал ничего. А поскольку Дик — превосходный оратор и пользуется популярностью, лорд Дэвен решил, что он должен участвовать в выборах от либеральной партии, ибо ту часть страны, где находятся владения лорда, в парламенте представляет один консерватор, которого он на дух не переносит и хотел бы его сместить.

Поэтому, добавляла Эдит, Дик снова встал на ноги, хотя казалось, что на этот раз ему ни за что не выкарабкаться. «Скажу честно, я искренне рада — как за него самого, так и тому, что все эти неприятные семейные скандалы, похоже, остались в прошлом», — писала родственница.

Сам лорд Дэвен, продолжала Эдит, после смерти малютки-сына пребывает в жутком состоянии духа. Если честно, она даже представить не могла, что он способен на такие глубокие переживания. Кроме того, в его семье царит разлад, он и его супруга постоянно скандалят по причине религиозных разногласий. Более того, похоже, верх берет его жена, ибо все его язвительные замечания и сарказм никак на ней не сказываются и она практически ни разу не вышла из себя. Чем все это закончится, Эдит не берется гадать, однако лорд постарел и сдал буквально на глазах. В конце письма кузина умоляла Руперта приехать домой и проведать мать, ибо в противном случае он, вероятно, никогда ее больше не увидит, и вообще, следует немного отдохнуть после стольких лет тяжких трудов. Эдит также выражала уверенность в том, что ему будет интересно завести знакомство с влиятельными людьми Лондона, которые будут только рады подтолкнуть успешного человека с хорошими общественными и профессиональными перспективами еще выше, главное, нужно лишь им о себе напомнить.

Положив ее письмо рядом с материнским, Руперт задумался, ибо слишком устал, а также был слишком взволнован, и сон не шел к нему.

Он вспомнил, когда в последний раз видел Эдит Бонниторн и Дика Лермера. Это было много лет назад, когда он слег после той ужасной любовной связи. Они оба приходились ему и между собой троюродными родственниками, будучи по мужской или женской линии потомками того самого старого Уллершоу, который женился на наследнице пивовара и сколотил огромное состояние, принадлежавшее в данный момент лорду Дэвену. Эдит была дочерью некоего мистера Бонниторна, служителя Высокой Церкви, который в один прекрасный день уехал в Рим, удалился в монастырь и там умер. Его жена, с которой он в течение нескольких лет до этого шага жил порознь, якобы, по причине ее дружбы с родственником, лордом Дэвеном, чего супруг не одобрял, была женщиной редкой красоты, очарования и ума. Но, увы, она тоже давно уже умерла.

Дик Лермер, следующий за Рупертом в цепочке наследников состояния лорда Дэвена, — хотя сам титул не перешел бы к нему по причине особой оговорки в оригинальном патенте, — был сыном адвоката канцлерского суда, испанца по происхождению. Их настоящее испанское имя было Лерма, но за многие поколения жизни в Англии было переиначено на английский манер. Этот мистер Лермер умер рано, оставив супруге, одной из Уллершоу, и сыну Ричарду, приличные средства к существованию, и, пожалуй, все.

После смерти своей матери Эдит Бонниторн, у которой не было за душой ни гроша, переехала жить к вдове мистере Лермера. Вот почему она и Дик выросли вместе. Поговаривали, по крайней мере, Руперт такое слышал, что бездетный лорд Дэвен был не против взять ее к себе в дом, на что его первая жена Клара ответила решительным отказом, что и стало одной из причин взаимного охлаждения супругов.

Руперт отчетливо помнил, как когда-то давно Дик Лермер и Эдит Бонниторн вдвоем стояли у его постели. В то время Дику шел двадцать второй год. Сначала он хотел стать врачом, но какое-то время спустя забросил медицину и начал обедать в коллегии адвокатов, ибо теперь принадлежал к их сословию. Уже тогда это был весьма распущенный и экстравагантный молодой человек. Обладатель яркой, красивой внешности, он пользовался успехом у женщин. Вероятно, их восхищал взгляд его темных, томных глаз под длинными ресницами, его смуглое, овальное лицо и кудрявые каштановые волосы, унаследованные им от предков-испанцев. Или же их привлекала его сентиментальная и вместе с тем страстная натура, его готовность отвечать на их чувства. Во всякой случае, женщины любили его. Кузина, Эдит Бонниторн, на тот момент еще школьница, не была исключением из правил, хотя даже будучи в юном возрасте, отлично знала недостатки Дика и постоянно его отчитывала за них.

Она была красивым ребенком, эта Эдит, — высокая и стройная, с прекрасной осанкой. Люди имели привычку оборачиваться ей вслед. Бог дал ей правильные черты лица, тонко очерченные брови, широкий лоб, пышные золотисто-рыжеватые волосы, огромные синие глаза под слегка тяжелыми веками, идеальной формы нос и рот, а также алые губы, открывавшие в улыбке белоснежные зубы, маленькие изящные кисти и стопы, длинные пальцы и овальной формы ногти. Именно такой она запомнилась Руперту.

Да, он должен вернуться домой. Он должен увидеть всех этих людей, хотя, если честно, ему хотелось увидеть одну только мать, и больше никого. Их жизни и его собственная разошлись так далеко, но судьба вдруг вновь велела им пересечься. Продолжая размышлять в том же духе, Руперт принялся вспоминать, что слышал о них в последние годы. По большому счету ничего, поскольку он сам ими не интересовался.

Вторая жена лорда Дэвена, на которой тот женился через десять месяцев после смерти Клары, была немецких кровей и теперь занимала место старшей носительницы титула. Руперт слышал, что лорд женился на ней, руководствуясь, как он выразился, научными принципами. А если кратко, то потому, что немки считались образцом домашних добродетелей. Но что подвигло ее выйти замуж за лорда Дэвена — об этом он понятия не имел, разве только потому, что это был лорд Дэвен. Результат оказался малоутешителен, ибо, судя по обоим письмам, брак, основанный на научных принципах, потерпел сокрушительное фиаско.

Разумеется, все это лично ему было только на руку, однако сей факт совершенно не радовал Руперта. Более того, он был бы искренне рад, если бы его кузен Дэвен был на тот момент отцом многочисленного семейства. Руперт не горел желанием наследовать ни богатство, ни титул, если таковые на него свалятся, будучи совершенно равнодушен как богатству и положению в обществе, не заработанным им самим, так и к тому образу жизни, какой те предполагали.

Неким загадочным шестым чувством, которым мы все, хотя и в разной степени, наделены — он понимал, более того, был уверен, что это богатство и почести не принесут ему счастья. Кроме того, по причинам, о которых читатель может сам легко догадаться, ему претило само имя Дэвен. Увы, такова была ситуация и ему оставалось лишь надеяться, что она изменится.

Что до остальных родственников, то его кузен, красивый, чувственный, беспринципный искатель наслаждений Дик Лермер, о котором Эдит писала в своем письме, до сих пор шел по жизни тем самым путем, какой он предсказал бы ему. После смерти матери Дик получил скромное состояние, приносившее около тысячи фунтов годового дохода, которые он легко и красиво пускал на ветер. В данный момент он подвизался на роли прихлебателя и мальчика на посылках у лорда Дэвена. Худшей судьбы для мужчины Руперт не мог даже представить, и даже перспектива стать марионеточным членом парламента была бессильна ее радикально улучшить. Ибо на то она и марионетка, чтобы беспрекословно плясать под дудку своего покровителя и хозяина. Руперт вспомнил, что несколько лет назад до него дошли слухи о возможной помолвке между Диком и Эдит. Если в слухах этих и была крупица истины, судя по всему, из этой затеи ничего не вышло. Да, крупица истины, возможно, была, ибо он вспомнил, что когда Эдит была еще юной девушкой, Дик был к ней сильно привязан, и Эдит, похоже, разделяла его чувства. Несомненно, если это наблюдение было верным, то как только она раскусила истинный характер своего воздыхателя, ей хватило здравого смысла положить конец этому увлечению.

Что касается самой Эдит, то по какой-то договоренности, детали которой были ему непонятны, но которая похоже, устраивала их обоих, будь то с финансовой точки зрения или какой-то иной, но последние пять лет она жила в доме его покойной матери, куда переселилась после смерти миссис Лермер. Хотя в своих письмах к нему мать Руперта никогда не отзывалась о ней с приязнью, с другой стороны, она никогда не жаловалась, если не считать слов о том, что Эдит, похоже, крайне недовольна своим положением и жизненными перспективами. Что, добавляла мать, нетрудно понять, учитывая ее редкую красоту и немалые таланты. Как так получилось, размышлял Руперт, что женщина, наделенная такой красотой, что судя по ее фотографии, так и было, а также не обделенная разумом, дожила до таких лет и так и не вышла замуж? Наверно потому, что ей еще не встретился тот, кто был бы ей небезразличен. И если это так, то ее сердцу следует воздать должное, точно так же, как разорвав отношения с Диком, — если таковые и были, — она продемонстрировала наличие здравого смысла.

Ничего, вскоре он все узнает. Тем более что пароход уже отплывает. Руперт со вздохом положил оба письма в карман и вышел на палубу. На востоке вставало солнце — огромный золотой шар, и его прямые жгучие лучи падали прямо на сидящих над вратами Абу-Симбела колоссов. Стрелы света проникали в дальние загадочные уголки храма с его рядами колонн. Когда Руперт впервые увидел этих молчаливых каменных исполинов, те как будто улыбнулись ему. Улыбались они и сейчас, на прощание. Интересно, подумал Руперт, увидит ли он их когда-нибудь снова, эти жутковатые монументы, которые провожали взглядом не одно поколение египтян, греков, римлян, персов, сарацинов и христиан? Ответа на этот вопрос он не знал, однако шестое чувство вновь подсказывало ему, что он их увидит. То же самое думала и Бахита, ибо спустя несколько минут пароход проплыл мимо ее хижины. Стоя на берегу, она крикнула ему:

— Прощай, Руперт-бей! Но не надолго, а пока вновь не вернешься сюда!

Руперт помахал ей в ответ и неотрывно смотрел на нее, пока ее высокая фигура не скрылась за поворотом реки. Лишь тогда, чувствуя, что его вот-вот сморит сон, он вернулся в каюту и лег в постель.