Как любить животных в мире, который создал человек

Генри Манс, 2021

Все мы любим животных. Но делает ли это их жизнь легче? Человек в XXI веке продолжает массово вырубать леса, загрязнять мировой океан, убивать миллионы особей на фермах и чрезмерно охотиться. Почему, несмотря на нашу любовь, животным в нынешнее время приходится особенно тяжко? И можем ли мы изменить мировую экономику так, чтобы прекратить их эксплуатацию? Эта книга о том, что для животных можем сделать мы, а также о том, как нам стоит учитывать их мировосприятие в ходе неустанного развития нашего общества. Генри Манс анализирует наши отношения с фауной на протяжении тысячелетий с точки зрения этики, экономики и экологии. Он предлагает способы прекратить эксплуатацию животных в век декларации новой этики и гуманизма.

1. Краткая история человека и других животных

Будьте уверены, что всякий раз, когда люди говорят «нам нельзя сентиментальничать», они собираются сделать какую-нибудь жестокость. А если они добавляют «надо быть реалистами», имеется в виду, что они собираются на этом еще и заработать.

Бриджид Брофи

Раньше я полагал, что сначала люди не думали о животных, а потом, на протяжении тысячелетий, постепенно стали добрее. Это не так. Наши отношения с животными — или, точнее говоря, с другими животными — порхают, как пчелка на лавандовом кусте.

Наша эволюция проходила бок о бок с другими животными. Вначале они на нас охотились, потом в охотников превратились мы сами. Самые ранние известные нам наскальные рисунки — они обнаружены в Индонезии и датируются сорока тысячами лет до нашей эры — изображают охоту на кабанов и буйволов. На большинстве рисунков в пещере Ласко во Франции — им примерно восемнадцать тысяч лет — тоже показаны животные, в том числе шерстистые носороги. Мы сделали то, на что не сподвигся больше ни один вид, — занялись селекцией других животных ради пищи и сотрудничества. (Коровы, свиньи, овцы и козы были одомашнены как минимум восемь тысяч лет назад. Кошки и собаки — тоже, хотя они, вероятно, играли более активную роль, когда к нам присоединялись.)

Стоит ли удивляться, что во многих ранних обществах видели духовную непрерывность между человеком и другими животными? В каком-то отношении мировоззрение людей того времени соответствовало новейшим исследованиям эмоций и сознания животных больше, чем наше. Они верили, что люди и животные (а также растения и неживые предметы) наделены душой и разумом и что у животных есть даже дополнительные человеческие тела; некоторые люди могут на время превращаться в животных, а некоторые животные обладают шаманскими силами. Согласно историям о сотворении мира, люди произошли от животных или получили от них помощь. В мифологии индейцев каяпо, которые и сейчас живут в бразильской Амазонии, крыса показала людям кукурузу: это неизбежно заставляет испытывать к крысам совсем другие чувства. Такого рода верования совсем не мешали людям убивать животных — более того, эти общества зависели от охоты. Но они же, по крайней мере теоретически, подразумевали и обязанность уважать и заботиться о животных.

Аналогичные воззрения сегодня можно встретить у многих аборигенных народов — от Канады до пустыни Калахари. В их основе лежит убеждение, что неуважение к животным напрямую ведет к негативным последствиям для людей. Черты анимизма просочились в индуистскую и буддистскую философию и подготовили почву для вегетарианского движения на Западе.

Древние египтяне мумифицировали не только трупы умерших, но и кошек, собак, крокодилов и других животных: некоторые были домашними любимцами, некоторые предназначались в пищу в загробной жизни, некоторые были дарами богам. Это не делалось по случаю или впопыхах: по оценкам археологов, до семидесяти миллионов животных выращивали специально в качестве приношений, так что разведение происходило в промышленных масштабах. Какими бы зажиточными ни становились люди, они не хотели отделяться от животных. Это убедительно доказывает, что у нас есть к ним эволюционная предрасположенность и что гены, которые обусловливают наше желание иметь хотя бы какую-то их компанию, оказались полезны.

Некоторые древнегреческие мыслители, в особенности Пифагор и Порфирий, были вегетарианцами по этическим соображениям, но в целом это явление было маргинальным. В Европе веками господствовало представление, что люди фундаментальным образом отличаются от животных. Такое деление утвердила теология. В отличие от культур, где животные считались необходимым условием человеческого существования, Библия обвиняла змея в искушении Евы и только людям давала уникальный шанс спастись, отделяя их от животных. Фома Аквинский писал, что Господь сотворил животных для того, чтобы люди ими пользовались, а французский философ XVII века Рене Декарт заверял читателей, что у животных нет души, а их крики считал просто механической реакцией, как бой часов. До появления современных обезболивающих препаратов это был более чем полезный подход для биологов-экспериментаторов. В одной французской лаборатории ученые «с совершеннейшим равнодушием занимались избиением собак», как вспоминал обеспокоенный очевидец по имени Николя Фонтен. «Они прибивали к доске все четыре лапы бедных животных и делали им вивисекцию, чтобы наблюдать кровообращение, а затем вели оживленные беседы об этом явлении».

Ряд европейских философов придерживались мнения, что человеку опасно хорошо относиться к животным, а не наоборот. Декарт утверждал, что если люди начнут думать, будто у них такие же души, как у «тварей», то они придут к выводу, что «после этой жизни им не на что надеяться и нечего бояться, кроме мух и муравьев». Голландский философ Бенедикт Спиноза беспокоился, что если люди будут добры к животным, то начнут и себя воспринимать как животных, ставя под угрозу всю цивилизацию. (Как и пристало в XVII веке, в растущей мягкости к животным он винил «женственное сострадание». Это была «вторая серия» истории с Адамом и Евой, только на этот раз искусителем был не дикий змей, а домашний пес.) На заре современной Англии немыслимо было даже изображать других животных — например, переодеваться в них во время представлений. Человек должен был демонстрировать особость собственного морального положения.

Попытка Декарта отмахнуться от других животных как от бездушных «автоматов» не выдержала столкновения с наукой. Он знал, что у людей и «тварей» те же самые органы (хотя его современник, английский писатель Гервасий Маркэм, и утверждал, что распиливал лошадиные черепа и не смог обнаружить там мозг). Спустя двести пятьдесят лет Дарвин докажет, что люди и другие животные имеют не только схожий мозг, но и общее происхождение.

Тем не менее люди видели у животных чувства — пусть философия Декарта и убеждала в обратном. В 1667 году английский естествоиспытатель Роберт Гук проводил перед аудиторией в Королевском обществе вскрытие живой собаки. По собственному свидетельству, он «отрезал все ребра» и «открыл живот», а затем вставил в легкие меха, чтобы поддерживать дыхание и жизнь. «Мой опыт, — рассказывал он, — был задуман для того, чтобы рассмотреть некоторые аспекты природы дыхания». Эксперимент оказался удачным, но Гук не мог отмахнуться от мучений животного. Истязание этого существа так его обеспокоило, что он воздержался от повторения эксперимента.

Постепенно и столь же неуклонно люди переставали бояться нападений животных и переживать, что цивилизация рухнет, если проявить к животным простое сострадание. До нас не дошло записей обо всех многочисленных случаях подобного участия, но, говорят, Анна Болейн так обожала свою собаку, что, когда та умерла, лишь сам Генрих VIII осмелился сообщить об этом супруге. В блестящей книге 1983 года Man and the Natural World историк Кит Томас описал, как веками крошилась стена между людьми и другими животными в Британии. Переезжая в город, люди начинали видеть в животных компаньонов, а не средство производства. (Я спросил Томаса, откуда у него уверенность, что именно это привело к изменению отношения, и он привел в пример собственное детство на ферме в Уэльсе в 1930–1940-х годах. Собак там никогда не пускали в дом, а лошадей били, когда они тащили телеги по мягкому грунту во время сбора кукурузы. «Не было совершенно никаких сантиментов», — вспоминал он.) С XVII века некоторые побывавшие в Индии путешественники возвращались вегетарианцами, породив первую волну интереса к этой теме. Другими словами, даже во времена, когда господствующая религия призывала не учитывать чувства животных, многие европейцы оказывались на другой стороне.

Истоки движения за права животных на Западе восходят к английскому философу Иеремии Бентаму, родившемуся в 1748 году. Изначально он с удовольствием ел мясо, носил башмаки из тюленьей кожи и призывал знакомых убивать током голубей во имя медицинских исследований. Он радостно писал о модных в Англии конца XVIII века «черепашьих обедах», на которых подавали несколько блюд, приготовленных из этих рептилий, живьем доставленных с Карибских островов. Но в 1789 году Бентам написал фразу, которую борцы за права животных цитируют, наверное, чаще всего: «Вопрос не в том, могут ли они рассуждать, и не в том, могут ли они говорить, а в том, могут ли они страдать».

Это заявление немного блекнет, когда узнаешь, что это была всего лишь сноска. Современные борцы за права животных не всегда хотят замечать и вывод Бентама, что человеку разрешено убивать и поедать животных, поскольку смерть животного в данном случае «более быстрая [и] не такая болезненная», чем «неизбежный порядок природы». (Он добавил и довольно спорное утверждение: «Смерть никогда им не вредит».) Впрочем, будучи утилитаристом, он скептически относился и к существованию естественных человеческих прав.

Вопрос Бентама тем не менее ознаменовал сдвиг в человеческом восприятии животных. Да, другие животные выглядят, думают и действуют не так, как мы. Да, Библия говорит, что люди властвуют практически над всеми видами животных. Однако Бентам сравнивал ситуацию с рабством: раз черный цвет кожи не дает права истязать человека, «когда-нибудь будет признано», что не следует истязать и животных на основе их физических отличий от нас. Их благополучие нужно учитывать.

В то время в мире не существовало эффективных законов против жестокого обращения с животными. Англичане по-прежнему собирались поглазеть на травлю собаками привязанного к столбу быка или медведя. Для этого действа даже вывели специальную породу с мощными челюстями, которые лучше впивались быку в нос. Эти «бычьи псы» — предки современных бульдогов. (Мнения о том, был ли хоть раз у быка шанс спастись, расходятся.) Пытку быков оправдывали кулинарными соображениями: как считалось, травля разжижает у них кровь и делает мясо мягче. Как минимум один раз такую забаву устроили на свадьбе. Впоследствии аристократия потеряла интерес к травле быков, и критиков стали обвинять в том, что они мешают трудящимся развлекаться.

На Западе тон в борьбе за права животных задавала Британия, что, наверное, неудивительно для первой индустриальной державы и первопроходца в области урбанизации. В начале XIX века выдающийся адвокат по имени Томас Эрскин, отойдя от дел, решил начать крестовый поход за гуманное обращение с животными. Это был неожиданный поворот, учитывая, что будущий реформатор за тридцать лет пребывания в парламенте не предложил ни единой поправки к закону и к тому же слыл напыщенным эгоистом: журналисты, сообщавшие о его выступлениях, шутили, что в типографской кассе не хватает буквы «я». Но животных адвокат, видимо, любил почти как самого себя. Автор его биографии упоминает о том, что в доме были собаки, ручной гусь, попугай ара и даже две пиявки, которые, по мнению хозяина, спасли ему жизнь.

В 1809 году Эрскин предложил запретить жестокое обращение с животными. Аргументацию он строил не на Бентаме. Он апеллировал к «тому, что все [парламентарии] каждый день неизбежно видят в жизни»: как стегают до смерти коней, чтобы люди могли совершать ненужные поездки, «наполняя мрачную пустоту своих праздных жизней». Этот подход стал мостом между старым христианским мировоззрением и сегодняшним дискурсом о правах животных. Эрскин не спорил, что Бог дал людям власть над животными и что некоторые черты животных «явно сотворены» для того, чтобы мы ими пользовались, но утверждал при этом, что Господь даровал каждому животному «органы и чувства, чтобы испытывать наслаждение и радость» и что животные имеют почти каждое чувство и эмоцию, которыми наделены люди.

Весьма примечательно, что права животных принимали всерьез во времена, когда хватало других забот, самой возмутительной из которых было рабство. Британия отменила работорговлю лишь в 1807 году и вдобавок не освободила рабов в своих карибских колониях. Вообще говоря, аналогия с рабством, которую проводил в том числе и Бентам, могла поспособствовать мобилизации борцов с жестоким обращением с животными. Эрскина поддержал Уильям Уилберфорс, ведущий британский борец за отмену рабства, — несколькими годами ранее он первым нанял адвоката в семейном споре. Уилберфорс утверждал, что исправление человеческих взглядов на сотворение животных «создаст почти неисчислимую сумму нежного счастья».

Попытки Эрскина провалились, и все же в 1822 году британский парламент запретил жестокое обращение с коровами, лошадьми и другими сельскохозяйственными животными, и некоторые деятели, включая Уилберфорса, образовали Королевское общество защиты животных от жестокого обращения (дальше RSPCA) для содействия в применении этого закона. Впоследствии Общество успешно пролоббировало распространение запрета на другие виды. В 1835 году стала нелегальной травля быков, уже и без того вышедшая к тому времени из моды. Крыс по-прежнему травить было можно: собаку для этого помещали в яму, где было до двухсот грызунов, и зрители делали ставки, сколько в итоге будет убито. Выжила и охота на лис: права аристократов оказались приоритетнее прав животных. Более того, многие ведущие представители RSPCA сами участвовали в кровавых развлечениях, и общество не возражало против лисьей охоты вплоть до 1971 года.

В 1842 году в Англии впервые использовали слово «вегетарианец» — видимо, в те времена оно обозначало диету, которую мы теперь считаем веганской. Сторонники этого «овощного питания» подолгу обсуждали его пользу для человека, включая «сладость нрава», но не пользу для животных. Противники насмехались над ними и намекали на половое бессилие.

Борьба за права животных набирала обороты и за пределами Британии. Весь XIX век одним из самых убедительных аргументов в пользу введения наказаний за жестокое обращение с животными была связь между этим явлением и насилием в отношении людей. До этого животные считались просто имуществом, поэтому наказывать можно было за ущерб чужим животным, но не собственным. В 1821 году в штате Мэн приняли первый в США закон о благополучии животных, согласно которому за «жестокие побои любой лошади или крупного рогатого скота» полагался штраф в размере от $2 до $5 (по сегодняшним ценам это где-то от $45 до $100) или до тридцати дней тюремного заключения. Вскоре примеру последовал Нью-Йорк, где в 1866–1867 годах закон был расширен на всех живых существ — во многом благодаря лоббированию со стороны недавно образованного Американского общества защиты животных от жестокого обращения. Его, как и британский аналог, поддерживали во многом высшие и средние классы. В 1868 году оно добилось наказания человека, перегрузившего телегу с запряженной лошадью.

XIX век стал вершиной зависимости человечества от лошадей: они были нужны для перевозки людей и грузов, для сельского хозяйства, войны и спорта. Работа, которую выполняли лошади, была во многом механической, и обращались с ними зачастую как с бесчувственными машинами. Англичане считали свою страну «адом для лошадей», а французы аналогичным образом думали о Франции — редкое единодушие для обоих народов. Жестокость вытекала не только из экономических соображений, но и из моды: владельцы предпочитали туго натягивать удила, так как это придавало лошадям бодрый вид, хотя и не позволяло опустить голову и могло повредить трахею. (Сегодня отголоски этого явления — приоритета внешности за счет здоровья — наблюдаются при выведении некоторых породистых собак.) Борьбе с подобными удилами была посвящена вышедшая в 1877 году и сразу ставшая бестселлером книга «Черный красавчик: его конюхи и товарищи, автобиография лошади» Анны Сьюэлл. Читателям предлагалось не просто пожалеть животных, но и посмотреть на мир их глазами. Таким образом, наша близость к лошадям породила и жестокость, и движение против жестокости.

Коней вытеснили электричество, двигатели внутреннего сгорания, пулеметы, танки и даже — в конечном счете — футбол. К началу XX века в них стали видеть опасность и причину антисанитарии: в Париже они производили более чем две тысячи тонн навоза в сутки. Общество просто не могло мириться с таким потоком нечистот, по крайней мере до появления YouTube. Лошади перестали вписываться в города, которые когда-то помогли создать. В западных странах их теперь меньше и с ними обращаются так хорошо, как еще не обращались в современной истории: это свидетельствует о том, что нам проще полюбить животных, когда нет экономической зависимости от них.

В других отношениях XIX век все еще продолжает формировать наше отношение к животным. Переселение в города могло бы стать попыткой отрезать себя от других животных, но вместо этого люди начали держать домашних питомцев и создавать зоопарки в их современной форме. Путь здесь проложила Вена, где в 1779 году для публики был открыт императорский зверинец. В 1828 году зоопарк появился в Лондоне, в 1838 году — в Амстердаме, в 1874 году — в Филадельфии. Слово domestication — «одомашнивание» — стали использовать в Англии в 1770-х годах, во Франции понятие la domesticité возникло через несколько десятилетий. К XIX веку в обеих странах с энтузиазмом взялись за выведение новых пород собак и скота. Борцы за права животных занялись попытками умерить жестокость, особенно вивисекцию. Бойни убрали подальше от глаз. Викторианская эра сформировала и наше понимание животных — прежде всего благодаря дарвиновской теории эволюции, показавшей, что мы, в конце концов, не так уж и отличаемся от других видов.

Но сдвиг мог бы быть куда значительнее. В 1871 году, через двадцать лет после «Происхождения видов», Дарвин опубликовал книгу «Происхождение человека и половой отбор», где писал, что некоторые общественные животные могут обладать «чувством правильного и неправильного» и что они, несомненно, приобрели бы его, будь они столь же развиты интеллектуально, как люди. Год спустя в «Выражении эмоций у человека и животных» он объяснил свое убеждение подробным наблюдением за тем, как морды животных отражают эмоции. Мысли Дарвина предвосхитили современные исследования о том, какие чувства испытывают животные и какие состояния им следует приписывать. «Выражение эмоций» оказалось куда менее влиятельной работой в наследии ученого, чем «Происхождение видов», которое уже привело к развитию генетики. По словам Алекса Тейлора, возглавляющего группу по исследованию разума животных в Оклендском университете, специалисты в области сравнительной психологии продолжают спорить о ключевых вопросах, когда речь заходит о возможных эмоциях животных.

На протяжении большей части XX века преобладающим подходом был бихевиоризм, согласно которому главное — это не внутреннее состояние животного, а его поведение, и это поведение можно формировать выборочным вознаграждением. В человеческой психологии бихевиоризм уже вышел из моды: раз внутренние состояния не имеют значения, как же объяснить слова, которые мы произносим? Тем не менее в отношении животных бихевиоризм оставался ведущим течением. Его последователи необязательно недооценивали способности животных. Например, виднейший представитель этой школы, Беррес Скиннер, во время Второй мировой войны учил голубей управлять бомбардировщиками, пока Военно-воздушные силы США не закрыли проект: не смогли оценить всю полноту их внутреннего мира. Франс де Вааль, специалист по приматам, вспоминает: «Как только говоришь: “Моя собака завидует”, они заявляют: “Это антропоморфизация”. Это ставит точку в дискуссии: если ты антропоморфизируешь, ты не прав». Господствовал Декарт, а не Дарвин, и это не давало нам принимать животных всерьез.

Постепенно ученые разбили оковы бихевиоризма благодаря этологии — новому подходу, согласно которому поведение животных — это прежде всего следствие их чувств, генетики и опыта, а не только дрессировка. В 1960-х годах Джейн Гудолл отправилась в леса Танзании и воочию увидела, как сложны и многогранны социальные взаимодействия шимпанзе. Гудолл дала им имена и говорила о них как о друзьях. Синтия Мосс описала упорядоченные матриархальные общества африканских слонов. Браконьеры в погоне за слоновой костью не просто убивают отдельных особей, но разрушают сообщество этих животных и лишают их возможности учиться. Де Вааль узнал, что шимпанзе, как и люди, утешают друг друга. Потом обнаружил, что желтобрюхие полевки тоже так поступают: если самка испытывает стресс, уровень гормона стресса повышается и у ее партнера. Когда пара объединяется, самец начинает активно ухаживать за самкой. Эти полевки — моногамные очаровательные создания, похожие на хомячков. Наверное, нам всем не помешало бы подобное внимание.

В 2012 году на конференции в Кембриджском университете группа нейробиологов подписала документ с громким названием «Кембриджская декларация о сознании». В нем говорится, что нервная система, дающая начало сознанию, есть не только у человека, но и у «всех млекопитающих и птиц, а также у многих других существ, в том числе осьминогов». Тем не менее из-за затянувшегося признания психической сложности животных сопереживание у нас не поспевает за прогрессом.

Зато наша способность причинять животным мучения набирает обороты. В XIX веке не только появилось слово «вегетарианец», но и произошел рост потребления мяса в Европе, США и за их пределами. В Японии до 1870-х годов из-за буддистского запрета на убийство животных в рационе было очень мало мяса (но не рыбы). Затем при императоре Мэйдзи пропаганда потребления этого продукта стала одним из элементов политики модернизации и соперничества с Западом. Монарх дал понять, что регулярно ест мясо, а правительство объявило, что это полезно для здоровья, и начало активно продвигать домашнее разведение скота. Перемены произошли и в Индии: мясоедение стало ассоциироваться с британским могуществом, и некоторые восприняли эту привычку, чтобы приобщиться к этой силе. В молодости мясо некоторое время ел даже Махатма Ганди.

Введение запрета на жестокое обращение с животными не мешало охотникам устраивать кровопролитие. С появлением новых казнозарядных винтовок убийство на суше стало небывало легким делом: в США начали исчезать бизоны, а в Африке южнее Сахары — слоны. Гарпунные пушки с копьями-гранатами, запатентованные в 1870 году норвежским охотником на тюленей Свеном Фойном, привели к аналогичному результату в океанах: с небольшого парового судна, оснащенного таким оружием, можно было гарантированно убить даже самое большое животное в мире. В то время все это казалось прогрессом, но вскоре появилось осознание, что таким образом люди могут привести к вымиранию других видов.

Пугающие последствия охоты на фоне большого интереса к естественной истории и запрета на жестокость к животным породили современное природоохранное движение. Законы в отношении дичи уже существовали, и в 1869 году Кристофер Сайкс, член парламента от Йоркшира, предложил распространить их на морских птиц. Он привел весьма изощренную аргументацию: если не ввести запрет, пострадают люди, ведь моряки торговых судов в туманную погоду ориентируются у берега по птичьим крикам, а парящие над водой птицы помогают найти косяки рыбы. Закон о защите морских птиц стал основой для введения сезонов охоты на некоторых пернатых.

Защита природы с самого начала привлекла и охотников, которые хотели добывать животных, и тех, кто считал охоту кощунством. Вооруженный до зубов Теодор Рузвельт осознал, что без сохранения природы охотники сами поставят под угрозу свое излюбленное развлечение, а ненавидящий оружие Джон Мьюр наслаждался ландшафтами и тем, что ему казалось дикой природой. В 1872 году в США был создан первый в мире национальный парк Йеллоустон, где люди получили возможность любоваться величественными пейзажами, а некоторые бизоны — скрыться от охотников. Этот парк со своими достоинствами и недостатками станет образцом для национальных парков по всему миру, но в его истории есть и темная страница: индейцев, которые жили в этом районе, выгнали с родных мест.

Человечество продолжало расти и богатеть, и вслед за этим росло давление на животный мир. Век назад появилось промышленное животноводство. Изначально курятина была лишь побочным продуктом производства яиц, но в 1920-х годах в Делавэре начали разводить кур на мясо. Птицефермы выросли с нескольких сот голов до десятков тысяч: хозяева догадались, что птицу можно всю жизнь держать взаперти, если давать ей витамин D. После Второй мировой войны фермеры для повышения эффективности начали содержать свиней в металлических клетках, а коров — в стойлах. Когда потребители начали протестовать, подобная практика уже успела укорениться в мировом масштабе.

В 1962 году в книге «Безмолвная весна» американский биолог Рейчел Карсон писала о разрушении, которое посеяли пестициды, и призывала человечество прийти к «разумному компромиссу с ордами насекомых». «Безмолвную весну» часто называют переломным моментом в движении за охрану окружающей среды — она привела к запрету пестицида ДДТ, — однако после ее выхода популяция насекомых в мире не только не восстановилась, но, по-видимому, сокращается все больше. Новые пестициды нанесли непреднамеренный вред пчелам, вспашка изгоняет червей, а искусственное освещение сбивает с толку светлячков. Самые разные насекомые не могут выдержать неустанной человеческой экспансии, загрязнения и эксплуатации природы. Возможно, с начала промышленной революции уже вымерло от 5 % до 10 % их видов. Мы лишь смутно представляем себе, сколько видов последуют за ними и как их отсутствие скажется на нашем существовании.

Если современное природоохранное движение зародилось в США под влиянием Мьюра и Карсон, движение за права животных возникло в Британии, и причиной тому послужило осознание реалий промышленного животноводства. «Теперь нам представляется невероятным, что греческие философы углублялись в вопросы добра и зла и при этом не замечали аморальности рабства, — писала романист и активист Бриджид Брофи в одном из эссе в 1965 году. — Наверное, через три тысячи лет будет казаться столь же невероятным, что мы не замечаем аморальности угнетения животных». Во Франции Брижит Бардо в тридцать восемь лет перестала сниматься в кино и посвятила себя борьбе за права животных. Она объявила, что не хочет принадлежать к человеческому виду до тех пор, пока он ведет себя «нагло и кровожадно». Эта деятельность стала восприниматься как прогрессивное проявление контркультуры, а не что-то пуританское из XIX века.

В 1970 году британский психолог Ричард Райдер попытался поставить права животных в контекст расового неравенства и борьбы за права женщин. Чтобы обозначить пренебрежительное отношение людей к другим видам, он придумал термин «видовая дискриминация». Это обозначило новый этап борьбы за права животных: заботиться не столько о постепенном улучшении благополучия животных, сколько о предоставлении им прав, которые поставят под вопрос важнейшие человеческие подходы. В 1975 году друг Райдера Питер Сингер опубликовал книгу «Освобождение животных», где выделил худшие методы ферм и научных лабораторий и заявил, что люди обязаны учитывать интересы животных. Решение проблемы видовой дискриминации означает не относиться к другим животным как к людям, а, скорее, признать, что они испытывают сопоставимые страдания. (Сингер, как и Бентам, был утилитаристом и предпочитал прежде всего взвешивать интересы.) Среди тех, кто был вдохновлен Сингером, оказался Генри Спира, борец за права трудящихся. В 1979 году он провел успешную кампанию против использования котов и собак из приютов Нью-Йорка в медицинских исследованиях. «Освобождение животных», наверное, самая влиятельная книга о жестоком обращении с животными, но мировое производство мяса с момента ее выхода утроилось. Это парадокс: мы вроде и заботимся о животных, но их перспективы все хуже.

* * *

Наверное, после 1970-х годов самым важным десятилетием в борьбе за права животных стали 2010-е. Судя по всему, назревает переосмысление. В Британии в 2014 году началась кампания Veganuary, призывающая весь январь не есть мясного, молочного, яиц и других продуктов животного происхождения. Пища стабильно занимает все более важное место в нашем чувстве идентичности: как выразился Тайлер Коуэн, «однажды мы любили “Битлз”, теперь мы едим жучков». Может быть, мир решил попробовать веганство, потому что уже перепробовал и отбросил все остальные способы питания? С декабря 2015 года по декабрь 2016-го в Google стали в два раза чаще вводить запрос vegan. В 2020 году к Veganuary присоединилось четыреста тысяч человек — это стало новым рождественским обещанием, чем-то вроде решения начать ходить в спортзал. Вновь обретенная чувствительность к благополучию животных на этом не остановилась. Корпорация Volkswagen наконец перестала тестировать на обезьянах дизельные автомобили. Голливуд всего несколько десятилетий назад был сосредоточен на исходящей от животных опасности и снимал фильмы вроде «Челюстей» и «Анаконды», а теперь из-за жалоб зрителей британское реалити-шоу I’m a Celebrity… Get Me Out of Here! не разрешает заброшенным в джунгли участникам поедать живых насекомых.

Что-то изменилось. В 2015 году уже каждый третий американец считал, что животные должны иметь ровно те же права, что и люди, в отношении свободы от эксплуатации и причинения вреда — в 2007 году это мнение разделяла всего четверть населения. Женщины были с этим согласны почти вдвое чаще мужчин, а демократы — почти в два раза чаще республиканцев. В Нидерландах была основана Партия защиты животных. Она занималась исключительно этими вопросами и выступала по различным темам — от размеров аквариумов для золотых рыбок до введения евро. В 2017 году партия получила пять мест в парламенте страны. «Общественность хочет, чтобы политики лучше защищали животных, и если они этого не делают, то такая партия, как наша, явно получает огромный шанс вырваться вперед», — заявляет ее нынешний лидер Эстер Ауэханд.

На 2016 год лишь 2 % взрослых британцев называли себя вегетарианцами и еще 1 % считали себя веганами. В США вегетарианцев 5 %. В Испании, стране ветчины и рыбы, не ест мясо, наверное, всего 1,5 % населения. Данные часто отрывочные, но вегетарианцы почти наверняка составляют менее десятой доли жителей любой западной страны. Маяком для многих вегетарианцев остается Индия, где распространено индуистское и джайнское наследие, а конституция обязывает государство принимать меры для запрета убоя скота. Тем не менее почти три четверти индусов признаются, что едят мясо, и это число может быть даже выше: последние исследования указывают, что многие говорят в опросах неправду, так как испытывают культурное давление.

Почему же нам требуется так много времени, чтобы изменить свой подход? Любители животных существовали всегда. Аргументы, которые сегодня приводят в пользу вегетарианства и веганства, в той или иной форме были сформулированы еще в XIX веке, а во многом и раньше. Меняет поведение лишь малая доля населения, но теперь к ним впервые прислушался мейнстрим. Изменились две вещи. Прежде всего, климатический кризис заставил людей по всему миру осознать, как шатко наше будущее и какой разрушительный образ жизни мы ведем. Меня изменения климата тревожили всю взрослую жизнь. В последние несколько лет это перестало быть просто политическими целями, в которые я верю, и стало очевидной, ежедневной реальностью — пониманием, что мы слишком долго тянули и теперь на наше будущее легла тень. Лучшее лекарство от этой тревоги — ходить на марши протеста и видеть, как много людей ее разделяет.

Другое изменение — это появление социальных сетей. Урбанизация нарастает с XIX века, и между нами и животными появилось физическое расстояние, особенно после того как с улиц исчезли лошади. Социальные сети сократили этот разрыв. Может быть, ролики с котами не такая уж большая трата времени. Может быть, они сделали нас чувствительнее. Я сам смотрел, как панды катаются по склону холма и пытаются поймать свой чих. Благодаря интернету маргинальным вопросам, несомненно, легче вырваться в мейнстрим: прав животных это касается в той же степени, что и повестки альтернативных правых. Базирующийся в Нью-Йорке сайт The Dodo стал «наркодилером» роликов вроде «Курица каждое утро выбегает встретиться со своей человеческой сестрой» и «Собака копирует за папочкой все позы йоги». Теперь группа стала крайне популярна в «Фейсбуке» и постоянно показывает, что животные не только приносят радость, но и прежде всего являются существами с личностью и свободой выбора. Оказывается, люди хотят на все это смотреть и хотят демонстрировать это увлечение друзьям.

Конец ознакомительного фрагмента.