Смертельный нокаут. Уральский криминальный роман

Геннадий Мурзин

В книге «Смертельный нокаут» по-прежнему действует опытный и дерзкий сыщик Фомин, но на этот раз в составе бригады, возглавляемой следователем. Его вынудили. Впрочем, а кому, как не ему, нашедшему следы уголовного «пахана», и поставить точку? Теперь обязан все сделать, чтобы были не только оперативные разработки, но и другая доказательная база. Несмотря на подлость и предательство коллег, должен справиться с поручением. Он уходит из органов. Обещает вернуться, но в иной ипостаси.

Глава 3. Бедняжка

1

Тагильцев, сняв ветровку, расправив ее, огляделся, увидев сбоку вешалку, повесил. Посмотрелся в овальное настенное зеркало, висевшее в прихожей, пригладил волосы. Пригладил, скорее, по укоренившейся с годами привычке, оставшейся с прежних времен, чем по необходимости: как он сам подтрунивает над собой, умный волос давно уж покинул дурную голову.

Хозяйка стояла неподалеку, и в глазах женщины светилось тревожное ожидание.

— Итак, приступим? — хозяйка ничего не сказала, а лишь кивнула: делайте, мол, как хотите. Адвокат спросил. — Где мы сможем поговорить?

— Наверное, там, — хозяйка показала рукой на полуприкрытую дверь одной из комнат. — Проходите.

Адвокат, войдя, огляделся и сразу отметил: довольно скромно и старомодно; мог бы его клиент обставить гостиную, а это, очевидно, была именно она, и получше. Несмотря на богатство, свалившееся невесть откуда на семью, чувствовался соответствующий эстетический уровень — уровень самого натурального советского обывателя: чистенько, конечно, но безвкусно. И полукруглый полированный стол, стоящий по середине гостиной, стоящий, наверное, тут лет двадцать, но никак не меньше, — наглядное тому доказательство: анахронизм, оставшийся от прошлого.

Адвокат, взяв за спинку один из стульев, выдвинул из-под стола и сел. Хозяйка, скрестив руки на груди, стояла неподалеку. Стояла и по-прежнему молчала. Стояла и не знала, чего ждать от визита адвоката. Сердце, правда, с утра ноет. Значит, предвещает беду. Ее Женька, она и не собирается спорить, — отморозок, но он законный ее муж и этим все сказано.

Адвокат поднял глаза на женщину:

— Вы бы присели: неудобно так-то.

Женщина присела. Но не за стол, а на краешек дивана, также старомодного, стоявшего у стены, слева.

— Как вам я уже говорил, Анна Егоровна, — начал Тагильцев, — вчера ездил в область, — та все также, молча, кивнула. — Мне жаль, но у меня для вас плохие новости…

— Хорошего ждать не приходится… Что-то полудурок натворил, да?

Полудурком жена часто называла мужа, в глаза — тоже. Для этого были причины. Первые два года, вроде, жили ничего: мужик работал автослесарем на автобазе и деньги приносил домой неплохие. По тем временам, конечно. Приносил все, до копеечки. Но был, очевидно, левак, то есть халтурка. Так что в карманах мужа водились деньжата. А где деньги, там и дружки-приятели, собутыльники. Стал часто приходить под хмельком, а после и вовсе вдрызг пьяным. Пыталась урезонить. Даже в профком (тогда это широко практиковалось) обращалась. Все без толку. В конце концов, жена махнула рукой: не переделаешь. Ушла бы, но была уже дочь, а через год — еще и сын. Терпеливо стала нести свой крест. Сейчас-то дети взрослые, живут самостоятельно. Но какой смысл уходить? Столько лет прожито. Оба уже немолодые. Под старость-то ей одной куковать, что ли? Да и то обстоятельство, что в последние годы жить стали безбедно, являлось существенным сдерживающим эмоции, которые, конечно же, одолевали жену. Груб стал не в меру. Нет, не дрался дома (ну, может, пару раз руку поднял на нее за всю-то жизнь), но другие бабы, вон, каждый день в синяках. И что? Даже они терпят, а она? Ничего, не хрустальная. Зато… Именной валютный счет в Сбербанке. Прилично на ее счете. Детям даже в силах помогать: обоим по иномарке купила. Она живет в реальном мире. Она слышала, до нее доходили сплетни (Нижний Тагил хоть и приличный город, но когда живешь в нем с рождения и до старости, то все равно люди примелькались, куча знакомых), будто то, чем занимается ее Женька, — криминал, будто деньги, что сейчас несет домой, нетрудовые, как часто по телевизору говорят, грязные. Но ей-то что до того? Она не вникает в дела мужа. Его дела — ей по боку. Он — не ангел. Кому-кому, а ей-то известно. Трижды уж успел побывать там, где Макар телят не пас. Бандит, одним словом. Бандит, да, но куда все несет? В дом да в дом! Другие-то как? А так: из дому да из дому! Плох муж, но не из худших, нет не из худших. Врать не станет: лучше бы жить скромно, но спокойно, без опаски за будущее. Но… Что есть, то есть. Иного ей не дано. Надо жить, точнее — доживать. Вон, вот-вот наступит срок выхода на пенсию. Смехотворная, ясно, пенсия, но тем не менее… Есть хоть какая-то социальная гарантия.

Адвокат, сделав небольшую паузу, ответил на вопрос женщины и, как он понимает, несчастной жены.

— Вчера суд заменил вашему мужу задержание на арест…

— За что все-таки?

— Прокуратурой ему предъявлено обвинение в убийстве…

— В убийстве?! — воскликнула Анна Егоровна. — Этого не может быть… Может, и подонок, но, нет, не убийца.

— Увы, — Тагильцев развел руками, — но следствие считает иначе.

— Но… кого? Кого мог «замочить»?

Это специфичное слово женщине знакомо, потому что является неотъемлемой частью словарного запаса мужа. Впрочем, только ли? Вся Россия слышала, как нынешний Президент огромной страны, под рукой у которого миллионы боеспособных «штыков», обещал «мочить» в сортире чеченских бандитов. Много лет, правда, «мочит» (в сортире, наверное, тоже), однако меньше что-то не становится. Даже главари, верхушка преспокойно живут на вверенной Президенту территории. Живут и на судьбу не жалуются. Значит, не испытывают особых неудобств. По мнению Анны Егоровны, «мочат»… Но не чеченских бандитов, а русских пацанёнков. «Мочат» десятками, если не сотнями. Ей, честно говоря, жаль ребятишек.

Тагильцев не стал отвечать, а, наоборот, сам спросил:

— Анна Егоровна, за последние месяцы вы не слышали от мужа такую фамилию, как Фомин? Может, говорил что-то, а?

— Фомин? — переспросила женщина, стараясь вспомнить. — Нет, не слышала. А что? Его?..

— Если бы, — адвокат усмехнулся.

— Фомин этот, что, из числа?..

— Фомин — человек не его круга. Неужели муж ни разу не обмолвился? Ведь Фомин столько времени копал под него…

— Под Женьку, что ли?

— Именно.

— Гляди-ка… Нет, никогда…. Ни слова, ни полслова… Конкурент, что ли?

Адвокат снова усмехнулся.

— Можно и так сказать.

— Афанасий Петрович, вы все загадками говорите… Постойте, — женщина хлопнула по колену ладошкой. — Уж не тот ли милиционер, что… Нет, не от мужа слышала… В «Тагильском труженике» читала… Будто тот ищет следы исчезновения Курдюкова… Будто все безрезультатно. Он?

Адвокат подтвердил:

— Фомин — тот самый подполковник из областного уголовного розыска.

— Ну и… Что-то выяснил? Узнал, где сейчас Курдюков.

— Узнал, получается…

— И где он? Не на Канарах ли? — про Канары женщина тоже вычитала в газетах. Именно там, по мысли журналистов, обычно греют пузо толстосумы.

— Нет… к сожалению… Может, и не так, но следователь считает, что Курдюков убит…

— Убит? Смелый, наверное, если на такого руку поднял.

— А вы разве знали Курдюкова? — спросил адвокат.

— Не без этого. Курдюков же — друг Женьки, хороший, судя по всему, друг. Он в гостях у нас бывал. Пировали. Я уходила обычно на кухню, потому что нечего было слушать: оба такие матерщинники, что уши вянут. Приличного анекдота, наверное, за всю жизнь друг другу не рассказали. Один другого стоят.

— Наверное, — многозначительно сказал Тагильцев.

— Почему «наверное»? Вы обоих должны знать.

— Должен, но не обязан, — сердито заметил адвокат.

— Что я такого сказала, Афанасий Петрович?.. Вы же работаете…

— Да, работаю, но я не был близок ни к вашему мужу, ни, тем более, к Курдюкову, — и уточнил. — Ни с кем из верхушки не был близок. Да мне и ни к чему. Моя область приложения сил — в плоскости юридической: осуществлять защиту, если понадобится; иск подать в суд, если хозяйствующий субъект не отличается добросовестностью; проконсультировать, что лежит в плоскости закона, а что далеко выходит за его границы.

Анна Егоровна шутливо погрозила адвокату пальцем.

— А вы ведь так и не сказали, кто убил Курдюкова.

— Не сказал? — притворился удивленным адвокат. — Надо же…

— Не уходите в сторону, Афанасий Петрович.

— История такая… Курдюкова убил ваш муж…

— Муж? Мой Женька?! Ахинея!

— Увы, но так считает прокуратура. Но права она или ошибается — покажет следствие.

— Погодите, Афанасий Петрович: из-за убийства и арестован Женька?!

— Точно так.

— Ерунда какая-то… Они же друзья.

— Друзья тоже иногда убивают друг друга.

— Скажите, как это случилось? Бабёшку, поди, не поделили?

— Я пока ничего не знаю. Но вы назвали интересный мотив… Надо будет покопаться.

Анна Егоровна решительно замотала головой.

— Нет, все-таки я вам прямо скажу: это ошибка. Вот увидите, что ошибка.

— Хотел бы верить, — адвокат вздохнул, — но оснований для оптимизма нет.

— Вы… вы знаете больше, чем говорите.

— Это понятно… Профессиональный долг адвоката… Есть такое понятие, как тайна следствия, — Тагильцев вновь тяжело вздохнул. — Впрочем, я пришел к вам лишь проинформировать. Проинформировать в той мере, в какой мне закон позволяет.

Хозяйка огорченно заметила:

— Хороший адвокат понадобится… Искать придется.

— С этим погодите.

— Почему?

— Ваш муж со мной заключил договор, и я пока намерен вести защиту. Потом? Не знаю.

— А что вас смущает?

— Ваш муж может нарушить условия.

— Боитесь, что останется в долгу? Не заплатит?

— Не в этом дело. Точнее — не столько в этом дело.

— А в чем?

— Ну… Об этом — не будем.

Адвокат встал. Встала с дивана и хозяйка. Она сказала:

— Поеду… Сейчас же поеду…

— Куда вы собрались?

— В область. На свиданку с мужем. Скажите, где он?

— В СИЗО номер два.

— Там, где церковь?

— Рядом. Но ехать, Анна Егоровна, нет смысла.

— Почему?

— Я вам говорю.

— Почему?

— Свидание с мужем возможно лишь с разрешения следователя…

— Не беда: пойду к следователю, буду просить.

— Вряд ли разрешит.

Женщина все также настойчиво повторила:

— Попрошу, хорошо попрошу — разрешит.

— Смотрите, конечно, но съездите зря.

— Увидим… Да, Афанасий Петрович, как фамилия следователя?

— Коротаев Иван Емельянович.

Женщина повторила, чтобы лучше запомнить:

— Коротаев Иван Емельянович… Это где?

— Неподалеку от СИЗО… Рядом с областным судом…

— Областной суд? Я знаю… Последний раз там мужа судили. Найду.

В прихожей, надевая ветровку, вновь пригладив на голове несуществующие волосы, Тагильцев, прощаясь, сказал:

— Я буду держать вас в курсе дела… В той мере, в какой это возможно. Приедете из Екатеринбурга, брякните мне. Я не верю в возможность свидания, но… Чем черт не шутит, когда Бог спит?

— Обязательно позвоню. Чувствую, что нам придется часто и много общаться. История-то не на час, — женщина грустно усмехнулась.

2

Фомин, подумав, решил чуть-чуть прогуляться по городу. Последнее время не видит он города; скоро перестанет в нем ориентироваться; сотрется из памяти, где и какая улица. Галчонок тоже самое твердит. Впрочем, не совсем то: жена убеждена, что не за горами то время, когда он и домашний свой адрес будет узнавать в справочной службе. А что? Еще пару-тройку таких командировок и все. Город-то, в котором он родился, рос и теперь вот двадцать один год служит, меняется неузнаваемо. Екатеринбург, чтобы там ни говорили красно-розовые из администрации области, хорошеет, с каждым днем все больше походит на европейский город, на цивилизованный город. Фомину перемены нравятся. Он одобряет (в целом, ясно) деятельность мэра, потому что мужик, по мнению Фомина, старается идти в нужном для екатеринбуржцев направлении. Это, как он считает, тот самый редкий случай, когда не грех и на третий срок избрать: пусть работает. И изберут, наверное. Хотя обложили мужика со всех сторон. Все хотят быть на его, мэрском месте. Зарятся. Легко, думают, и просто? Ерунда!.. Поливают мужика. Льют из всех поганых ведер. Дело дошло до того, что красно-розовые собрали у подножия своего вождя, что на главной городской площади, митинг, на котором призвали горожан, в знак протеста, домашнее дерьмо выбрасывать из окон квартир. Надо же до такого додуматься?! Мэр пробует приучить людей, чтобы те (на самый крайний случай) хотя бы мусор доносили до контейнеров, а не валили у подъездов. А нашим что? Только то и надо: полетело дерьмо из окон многоэтажек, подхватываемое ветром и разносимое по городу. Советского человека на хорошее не подвигнуть, на уборку придомовой территории не дозовешься, а гадить… Ну, на это мы горазды. Можем и без призывов. Правда, с призывами поудобнее: будто не засранцы, а политические противники, демонстрирующие свою неприязнь «олигархическому капитализму», с которым, видимо, олицетворяют мэра. Не любят красно-розовые город, пренебрежительны и к людям, его населяющим…

Он вышел из управления, неспешно прошел по улице Сакко и Ванцетти, вышел на Малышева, повернул направо и скоро уперся в здание областного суда, по левую сторону от которого стоит неказистое здание. Кто в нем только не обитал. Была когда-то (и Фомин это помнит) редакция журнала советских хлеборобов — «Уральские нивы». Потом (журнал, наверное, приказал долго жить) разместили городскую прокуратуру. Но для городской прокуратуры отвели здание бывшего детского садика, и здесь разместили (в тесных клетушках, чуть-чуть подремонтировав) отдел по расследованию убийств, то есть следователей областной прокуратуры. Для них, для следователей, не хватило места в кирпичном здании, построенном уже в новые времена на Московской. Для них, посчитала власть, слишком жирно будет. Так, видимо, ценится труд следователя. Помощнику областного прокурора по связям с общественностью в новом здании нашлось место, а следователю — нет. А ведь на каждом углу слышен зычный глас власти: следователь — ключевая фигура в деятельности правоохранительных органов. Болтология! Такие, вот, нынче времена. Впрочем, они не только нынешние, а и прошлые. Общество меняется, но здесь, в мозгах чиновника от прокуратуры, все по-прежнему: думают одно, говорят другое, а делают третье. И чванливы до ужаса. Впрочем (Фомин не хочет быть несправедливым), только ли всё без перемен у прокурорских? А в его родном ведомстве? А в судах? Парадокс: низы-то всех названных структур давно осознали, что так дальше жить нельзя и готовы к переменам, не прочь, чтобы наступили иные времена, но верхи… Низы могут, а верхи не хотят. Потому что верхам так удобнее. И привычнее. И выгоднее даже.

Подполковник Фомин постучал в дверь. И тотчас же услышал голос с хрипотцой:

— Да-да, входите.

Получив соизволение, вошел. Полковник юстиции Коротаев, увидев его, быстренько встал и направился к нему, на ходу протягивая руку для приветствия.

— Очень рад. Проходи. Присаживайся.

Фомин подозрительным взглядом окинул единственный стул.

— А выдюжит?

Коротаев, смерив взглядом могучую фигуру подполковника, а потом и обветшавший стул, усмехнулся:

— А ты поаккуратнее.

Фомин, предприняв все меры предосторожности, опустился на стул. Стул пискнул, но устоял — уже хорошо.

Коротаев присел на свое место, посмотрев в глаза подполковника, сказал:

— Давай, Сергеич, если не возражаешь, сразу станем на «ты»?

— Как будет угодно полковнику юстиции, — в своей привычной манере ответил Фомин.

Об этой манере, манере легкого ёрничанья, Коротаев наслышан, поэтому никак не прореагировал, но добавил, пытаясь объяснить, почему необходим переход на «ты»:

— Нам быть не один месяц в одной связке, поэтому будет удобнее. К тому же изначальный паритет сторон — в нашем деле благо.

— Нет вопросов, Иван Емельянович.

— Судьба нас свела… К сожалению, лишь на закате…

Фомин рассмеялся:

— Судьба ли?..

Коротаев также повеселел, и тяжелые складки лица стали менее выразительны.

— Нет, дело вовсе не в судьбе. Захарыч рекомендовал. Сказал, что лучшего лица, отвечающего в оперативно-следственной бригаде за сыск, не найти.

— Полковник Алексеев, как всегда, преувеличил.

Коротаев возразил:

— На него не похоже. Его рекомендация — для меня все! Верю абсолютно.

— Вам виднее.

Коротаев сдвинул к переносице брови.

— Мы договорились или?..

— Извини, Иван Емельянович.

— То-то же, — Коротаев в шутку погрозил пальцем. — Ну, Сергеич, с чем пришел?

— Прежде всего, пришел, чтобы рекомендовать включить в оперативно-следственную бригаду (от уголовного розыска) капитана Курбатова, старшего оперуполномоченного УгРо области, старшего лейтенанта Самарина, старшего оперуполномоченного УгРо Нижнего Тагила, капитана Комарова, эксперта-криминалиста областной экспертно-криминалистической лаборатории… И других, чтобы были на подхвате.

— Доверяешь?

— Так точно. Им — полностью. И потом: исхожу из интересов дела. Курбатов или тот же Самарин активно участвовали в проведении доследственных действий, поэтому с ними не будет проблем. Мужики грамотные и честные, а эти качества по нынешним временам дефицитны.

— Со своим начальством согласовал?

— Да, — Фомин достал из тонкой картонной папочки лист бумаги и протянул следователю. — Как положено. Все формальности налицо.

Коротаев, даже не взглянув в бумагу, отложил в сторону.

— Есть мысли, Сергеич?..

— Есть. Но не знаю, как вы… как ты отнесешься.

— Если мысли стоящие, а в этом я не сомневаюсь, то отнесусь положительно.

— Хорошо… Ясно, что Шилов в наших руках, но не стоит суживать рамки. Шилов, да, убил Курдюкова — это я так считаю. Но дело тут не только и не столько в Курдюкове. Есть смысл посмотреть пошире. У вас наши рапорты. Но в них (задача передо мной стояла предельно узкая) кое-чего нет. Ряд «ниточек» оборваны, но их кончики мне известны и они в надежных руках.

Коротаев весело поинтересовался:

— Как я понимаю, надежные руки — это твои, да?

— Похоже на то, — попытавшись поскромничать, ответил Фомин, а потом продолжил. — Эти искусственно оборванные ниточки, думаю, следует собрать, связать узелком в один пучок. Так-то разматывать удобнее. Не запутаемся.

Коротаев внимательно слушал и все время согласно кивал, давая понять, что течение мыслей сыщика ему понятно. Фомин закончил. Коротаев сделал какую-то пометку в ежедневнике, лежавшем открытым перед ним, и спросил:

— Когда думаешь выехать?

— Хоть завтра. Если не возражаешь, то командировочные удостоверения выписать…

— Я не только не возражаю, но и приветствую.

Фомин встал.

— Если так, то завтра же едем. А ты, Иван Емельянович?

— Я задержусь. Есть здесь дела. Подъеду позднее, — он хитро посмотрел на Фомина. — Без меня, что, никак?..

— Нет, Иван Емельянович, мы кое-что можем и самостоятельно.

— Отлично, Сергеич. К тому же… Теперь тебе будет полегче… В рамках возбужденного уголовного дела… Да и следователь Овсянников на месте и в курсе.

— Я могу, Иван Емельянович, действовать от вашего имени?

— Действуй смело, без оглядки.

— Хорошо, что доверяешь.

— Если по уму, то… Если напортачишь, то шею намылю.

— Не без того, — ухмыльнувшись, Фомин вышел.

3

Он вошел в ресторан. Огляделся, ища кого-то взглядом. Его заметил Кайгородов, старший метрдотель, и поспешил навстречу.

— Рад приветствовать вас…

— Ой, рад ли?.. Впрочем, это не важно… Рад ты или не рад, но принять придется. Ну, куда денешься? — Кайгородов открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вошедший не дал. Он, с прищуром оглядев Кайгородова, спросил. — Что, скучаешь по благодетелю? Давно не видел?

— Вы… насчет Евгения Дмитриевича?

Не подтвердив и не опровергнув, тот снова спросил, все также глядя с прищуром:

— Или уже ищешь нового покровителя? Не возражаешь, если я им стану, а? — он громко рассмеялся, чем привлек внимание редких посетителей.

Кайгородов с недоумением смотрел тому в глаза, но понять ничего не мог. В голове зароились тревожные мысли, но предпочел ни о чем не спрашивать.

Без всякого перехода тот спросил метрдотеля:

— Пришли? — Кайгородов подтвердил кивком. — Там? — Кайгородов вновь кивнул. — Накрыл? — и опять же ответом был кивок.

— Вас проводить? — спросил Кайгородов, угодливо заглядывая в глаза посетителю.

— Не гость. Ориентируюсь не хуже тебя, — ответил он и пошел налево, скрывшись за занавеской из серебристого бисера.

Войдя в кабинет, сразу прошел к умывальнику, отгороженному от зальчика гофрированной створкой из голубого пластика, вымыл руки, смочил слегка седеющие волосы, растрёпанные на ветру, расческой пригладил и лишь после этого занял свое место за столом, накрытом на троих. Он придвинул поближе крохотные позолоченные рюмочки, тарелку с балычком, потянулся за бутылкой, предупредительно кем-то открытой, но полной, налил себе. Вернув бутылку на место, поднял глаза.

— Вы чего? Ждете, когда поухаживают? — рассмеявшись, добавил. — Хозяйничайте. Здесь слуг нет: только хозяева.

Придвинув свои тарелки, взяв по тонко нарезанному ломтику батона, вооружившись вилкой, они принялись за трапезу.

Увидев, что те проигнорировали коньяк, пришедший последним, удивился.

— Вы чего, мужики?.. Если не хотите коньяк, то в холодильнике водочка, отличная водочка. Столичного завода «Кристалл», между прочим.

Адвокат Тагильцев, не отрываясь от закуски, отрицательно замотал головой.

— Нельзя. За рулем я. Да и ты, Александр Ильич, тоже, как я понимаю…

— А… Бросьте вы!.. С руки ведь кормятся.

— Гаишники, что ли? — уточнил адвокат.

— Они, милые, они! — ответил Кобяков и снова рассмеялся. — Ручными стали.

— Вы… дело ваше, но я — нет. А, кроме того, дел много, в прокуратуру надо идти. Нехорошо, когда изо рта воняет перегаром.

— А я, пожалуй, приму, — сказал Кравец. — Но не коньяка, а водочки, — он встал, прошел к холодильнику и принес плоскую запотевшую бутылку, отвинтил пробку и налил в стограммовую стопку. — Не помешает парочку принять, — налив себе, спросил. — Как я понял, без тостов и, не чокаясь? — никто не ответил, поэтому Кравец с удовольствием выпил и вновь взялся за балычок, аппетитно лежащий на тарелке.

Кобяков, налив снова рюмочку, выпил.

— Ну, Афанасий Петрович, рассказывай, что выездил? Как он там?

— Плохо он выглядит, Александр Ильич. Ершится, но, видно, сильно подавлен.

— Понятно: не на курорте, — заметил Кобяков и замолчал, продолжая с тем же успехом управляться с рыбой.

— Еще бы! — вставил Кравец, наливая очередную стопку.

Кобяков спросил:

— За что его? Узнал?

— Ему предъявлено обвинение в убийстве Курдюкова, совершенное с особой жестокостью, — Кравец и Кобяков обменялись многозначительными взглядами, из чего адвокат сделал вывод, что услышанное для них не есть новость. Удивился, но вида не подал. В конце концов, не его это дело.

Кобяков спросил:

— Значит, угодил-таки на нары? Подробности тебе какие-нибудь известны?

— Вчера суд дал свое согласие на арест Шилова, и теперь он в СИЗО номер два.

Кравец сказал:

— Давно не парился.

Тагильцев продолжил:

— Насчет других подробностей… А их пока и быть не может. Первый допрос — сугубо предварительный и носил формальный характер.

— И все же задержание — не случайность, — заметил Кобяков, отодвигая в сторону тарелку с рыбными костями.

Адвокат подтвердил:

— Я к этому же склоняюсь. По-моему, у следствия есть кое-что, но всех карт раскрывать не спешит. Обычная тактика.

— Попал-таки в сети, — сказал Кравец и также отправил в сторону пустую тарелку. — Уж больно сильно кичился своим, как он с апломбом говорил, «депутатским иммунитетом». И поплатился.

— Должен признать…

Но в это время Кайгородов самолично вкатил тележку, на которой стояли тарелки с аппетитно пахнущим борщом, поэтому Кобяков замолчал. Кайгородов, убрав со стола грязные тарелки из-под закуски, вытерев дважды столешницу (сначала влажным, а потом сухим) полотенцем, аккуратно расставил глубокие и вместительные тарелки с борщом, в котором плавали крупные куски говядины. Через минуту его не стало. И Кобяков продолжил:

— «Мент» — то хорошо поработал: сети — его рук дело.

— Александр Ильич, ты о подполковнике?.. — спросил адвокат.

Не отвечая на вопрос, Кобяков продолжил развивать мысль:

— Под этакого углана работал. Пробыл-то всего ничего, а пощипал нас хорошо. Где Колобов? Убит. Где Кротов? Задушен в предвариловке. Шилов? Арестован. М-да… Ну и дела…

Адвокат, притворившись равнодушным, спросил:

— Не тот ли Кротов, что был задержан недавно чекистами?

— Он, — недовольно буркнул Кобяков.

— Но почему ты, Александр Ильич, его упомянул? Он, что, из ваших?..

— Афанасий Петрович, оставим это: меньше знаешь — спокойнее живешь.

Адвокат опять-таки не оставил без внимания многозначительные взгляды, которыми обменялись между собой Кобяков и Кравец. Он также понял, что Кобяков недоволен собой. Недоволен, что ляпнул лишнее. Нет, он понимает, что Тагильцев официально работает на их фирму, легально, что он — свой человек. Однако и адвокату не следует знать больше, чем ему необходимо для исполнения адвокатских обязанностей. Адвокат понимает, что коснулись щекотливой темы, но он должен спросить.

— Александр Ильич, говоря о смертях, мне показалось, что вы в этом подозреваете полицию…

— С них сбудется, — пробурчал Кобяков и фыркнул.

— Я, как профессиональный юрист, так не думаю.

— Почему?

Тагильцев усмехнулся:

— Это же так очевидно.

— Тебе — очевидно, зато мне — нет, — снова фыркнув, бросил Кобяков. — Для «ментов» мы — кость в горле. И давно уже. Проглотили бы, но — руки коротки; нет законных оснований…

Кравец добавил, предварительно выпив еще одну стопку водки:

— Вот и решили мочить… одного за другим.

Тагильцев отрицательно замотал головой.

— Полиции живые полезнее, чем мертвые, — на эту сентенцию не последовало реакции. — Ну, да, ладно, оставим это. Я вот что хотел спросить: правда ли, что НТПС не заинтересован в судьбе Шилова, поэтому защиту на себя брать не намерен?

— Почему ты так решил? — спросил Кравец.

— Я почувствовал…

Кобяков подтвердил подозрения адвоката.

— Афанасий Петрович, ты правильно почувствовал.

— Но почему? Объясните! Ведь Шилов еще несколько дней назад был одним из лидеров.

— Был, но не стал. Виноват он сильно перед нами.

— Но в чем его вина? — снова спросил адвокат. — У вас же не принято бросать в беде своих.

— Был свой, стал чужим… Подлянку он сотворил, а такое не прощается.

— Может, все-таки объясните, господа, в чем дело?

— Тебе, Афанасий Петрович, этого не надлежит знать. Достаточно того, что Шилов хорошо знает. Ему все объяснили… На берегу объяснили, — Кобяков, дохлебав борщ, отодвинул тарелку и поднял глаза на адвоката. — Кстати, не ты ли взялся за защиту Шилова?

— Я… Частным порядком… Договор заключил.

— И как гонорар? Клиент не поскупился?

— Сто у. е. в час, — ответил адвокат.

— О-го-го, — протянул Кравец, — дорого обойдется удовольствие.

Адвокат, заподозренный в большом аппетите, обиженно заметил:

— Дело-то серьезное… И фирма клиентом занимается серьезная. Я хотел отказаться, но передумал…

— Надо быть глупцом, чтобы упустить такой жирный куш, — сказал Кравец.

Тагильцев возразил:

— Не по этой причине согласился. Я подумал, что, осуществляя защиту, я смогу быть полезным вам, то есть сообществу… В какой-то мере полезным.

Кобяков насторожился, поэтому спросил:

— «В какой-то мере»? Но мы бы хотели в полной мере.

— Хотеть — совсем не вредно. Однако невозможно.

— Почему? — спросил Кравец, не понимая, куда клонит адвокат.

— Не положено.

— Почему? — повторил свой вопрос Кравец.

— Потому что, во-первых, защищая частным порядком Шилова, у меня нет никаких обязательств перед фирмой, где я работаю. Потому что, во-вторых, есть кодекс поведения адвоката, кодекс профессиональной чести, а его нарушать я не собираюсь ни за какие деньги…

Кравец прервал:

— А если мы заставим?..

Кобяков зло посмотрел в глаза коллеги и тот тотчас же прикусил развязавшийся не в меру язык. Кобяков (не зря дана кличка «Ангел») мягко сказал:

— Поступай, как считаешь нужным, Афанасий Петрович. Нам достаточно и того, что будет «в какой-то мере».

— Я все-таки изложу и третье обстоятельство: есть у юристов такое понятие, как тайна следствия. Я, став обладателем конфиденциальной информации при исполнении долга, не имею права ее разглашать. Надеюсь, я понятно объяснил?

— Не обижайся, Афанасий Петрович, — сказал Кравец. — Я же пошутил.

— Шутки-то у тебя боцманские… — серьезно ответил тот.

— А я и в самом деле был боцманом на торпедном катере… Когда срочную служил. Попал, как говорится, ты в яблочко.

Кобяков и Кравец рассмеялись. Улыбнулся, но лишь чуть-чуть, и Тагильцев. Неловкость прошла. Кайгородов доставил второе: колбаски по-купечески с картофелем-фри, зеленым горошком, свежим огурцом и малосольной капусткой. После ухода старшего метрдотеля Кобяков спросил адвоката:

— Ты был у жены?

— Еще утром.

— Что она говорит?

— Ничего. Собралась и уехала первой же электричкой в область.

— Зачем?

— Говорит, что будет просить разрешения на свиданку.

— Не разрешат, — заметил Кравец.

— Я ей тоже говорил. Но женщину переубедить невозможно.

— Тебе не показалось, что она знает?.. — осторожно спросил Кобяков.

— Я понял, что ты, Александр Ильич имеешь в виду. Жена ничего не знает о профессиональной деятельности мужа… Или почти ничего.

— Какие-нибудь фамилии называла в разговоре?

— Нет. Она сказала, что знала лишь убитого Курдюкова, которого, по её словам, Шилов считал своим дружком. Она, кстати, не верит, что муж мог убить дружка. Начисто отказывается верить.

Кобяков повеселел.

— Отлично, — он потер руки. — Не знает — значит, не опасна.

— Будь уверен, Александр Ильич: с этой стороны вашему союзу ничто не грозит.

— Слава Богу, хоть одна приятная новость, — Кобяков облегченно вздохнул.

Тагильцев на это заметил:

— Но есть еще одна столь же оптимистичная новость.

Кобяков спросил:

— И какая же?

— Заключая договор, я выдвинул одно устное условие.

— Какое?

— Я предупредил, что если Шилов поведет себя в ходе следствия некорректно, то есть станет валить на других, то есть на кого-либо из своих сообщников, то я немедленно разрываю договор.

— Он и без этого понимает, что грозит, если начнет болтать лишнее, — заметил Кобяков. — Не впервые загремел, поэтому наши правила знает: чуть что — телефонный провод на шею и тю-тю. Умеешь кататься — умей и саночки возить.

— И все же я его предупредил.

— Лишнее предостережение не помешает.

— Уже на первом и предварительном допросе чуть-чуть не сболтнул лишнее. Пришлось мне вмешаться.

— Как это?

— Попросил следователя дать возможность посовещаться с подзащитным с глазу на глаз.

— И что?

— Посовещался. Я посоветовал Шилову, посоветовал настойчиво, чтобы тот сейчас же воспользовался нормой Конституции и отказался отвечать на вопросы следствия.

— Послушался?

— Он замолчал. Ему, конечно, это вряд ли поможет, но вам… Полезнее, если будет молчать.

— Ты прав: живее будет, — заметил Кравец.

Кобяков спросил:

— Что за следователь?

— Зверюга! Из его рук Шилову не вырваться.

— Ты его знаешь?

— Слышал. И первое же личное свидание слухи подтвердило. Он, правда, иногда допускает огрехи, но, мне показалось, умышленно.

— Шилов не предлагал тебе поладить со следователем?

— Предлагал.

— Ну, и ты?..

— Категорически отказался.

— Почему?

— Затея изначально не имеет перспектив.

— Неподкупен?

— И это — тоже.

— Неужели есть такие? — удивился Кравец.

— Не надо всех грести под одну гребенку.

Кобяков усмехнулся.

— Не надо — не будем, ведь так, Илья Андреевич? — Кравец согласно кивнул.

— Хорошо, картина ясная и об этом хватит. Скажи мне, Афанасий Петрович, вот о чем, проконсультируй, так сказать.

— Слушаю, Александр Ильич.

— События недавних дней… Ну… гибель одного из сопредседателей…

— О Колобове, что ли?

— О нем.

— А какие тут проблемы?

— Не знаю, но мне кажется, что могут возникнуть проблемы с наследованием, — сказал нерешительно Кобяков.

— Вряд ли, — ответил адвокат. — Наследник по закону один, то есть его жена, так что…

4

Поднявшись по исшарканным за долгие годы ступеням, она вошла в здание. Оглядевшись, увидела сидящего на стуле и листающего журнал вахтера, который ее появление полностью проигнорировал. Подошла, поздоровалась. Но вахтер продолжал свое занятие.

— Простите, — робко произнесла она. Только сейчас вахтер обратил свой взор на женщину.

— Что нужно? — спросил он.

— Скажите, а следователь Коротаев здесь работает? — спросила женщина, со всей очевидностью понимая, что здесь ее не ждали, что ей здесь не рады. Впрочем, одна она разве здесь такая?

— Здесь, — бросил вахтер и вновь углубился в журнал.

— Извините, подскажите, как пройти к нему?

— Зачем? — не отрывая глаз от журнала, спросил вахтер.

— Он… мужа моего… дело, сказали, ведет.

— Договаривались?

— Нет, но…

— Не примет, — резюмировал вахтер, помолчал и добавил. — Скорее всего.

— Пусть он мне об этом скажет.

— Третий этаж. Направо. Еще направо. Предбанничек будет маленький. Три двери. Одна из них — Коротаева. Две тройки на двери.

— Спасибо, — сказала женщина и стала подниматься по лестничным маршам. Нашла нужную дверь. Постучала. Услышала недовольный с хрипотцой голос.

— Кто там? Входите.

Женщина, пригладив волосы на голове, вошла.

— Здравствуйте. Я — к следователю по фамилии Коротаев.

— Да? — женщине показалось, что мужчина за столом улыбнулся. — Ну, если к Коротаеву, то им буду я. Проходите и присаживайтесь, — посетительница так и сделала, понимая, что в подобных учреждениях дважды предложений не делают. Он спросил. — Вызывал?

— Меня? Нет. Но… У меня к вам дело.

— Какое именно?

— Анна Егоровна я…

— Очень приятно. Но это мне ничего не говорит.

— Мужа моего… Будто бы он у вас… Дело против него…

— А… как, простите, фамилия?

— Шилов… — после паузы добавила. — Евгений Дмитриевич.

— А-а-а, — протянул мужчина и, как показалось посетительнице, изменился в лице, поскучнел как-то. — Вы, выходит, супруга гражданина Шилова?

— Именно так. Он… у вас?

— Нет, не у меня…

Женщина встала.

— Извините, что побеспокоила. Ошиблась, видимо. Мне нужен другой Коротаев.

Мужчина сказал:

— Вы присядьте.

— Но вы же сами…

— Видите ли, подследственный Шилов находится не у меня, а в следственном изоляторе номер два.

Женщина закивала:

— Я это знаю… Я там была… Только что оттуда… Меня отправили к следователю Коротаеву: он, мол, любой мой вопрос решит.

— Ну, — мужчина слегка усмехнулся, — не любой, конечно… А что у вас за вопрос?

— Я, видите ли, на свиданку с мужем приехала.

— Не слишком ли поспешили?

Женщина уловила иронию, но оставила без последствий.

— Мне сказали, что свиданку с мужем может разрешить лишь следователь Коротаев.

— Вы напрасно приехали…

— Адвокат… Тагильцев мне тоже самое сказал. Но я всё равно приехала.

— Надо слушать адвоката, Анна Егоровна.

— Я вас очень-очень прошу.

— Рад бы, но пока не могу.

— Почему?

— Не вижу надобности. Задержали вашего мужа в субботу. Сегодня? Да и… — он сделал паузу и внимательно посмотрел на посетительницу. — Интересы следствия не позволяют этого сделать. Ваш муж подвергнут аресту не за какую-нибудь мелкую хулиганку, а он проходит по очень-очень серьезному делу, влекущему для него тяжкие последствия.

— Значит, не разрешите свиданку, да?

— К сожалению.

— Обидно, конечно, — женщина тяжело вздохнула, — но ничего не поделаешь.

Коротаев спросил:

— Любите мужа?

Женщина грустно улыбнулась.

— Какая любовь?! По тюрьмам шляется… Почти не вижу. Любви никакой нет, но он мне законный муж, какой-никакой, а муж, поэтому обязана…

— Повезло.

— Мне?!

— Нет, не вам, а мужу. Насмотрелся я… Другие-то как? Чуть что — рысью бегут-спешат оформить развод.

Женщина авторитетно сказала:

— Не по-людски это, не по-божески… Перед Господом поклялась я, что в радости и в горе… Я не клятвопреступница, — женщина встала. — Извините, что побеспокоила. Пойду.

— Одну минуточку.

Женщина с надеждой посмотрела в глаза следователя.

— Что? Передумали?

— Нет, но все-таки присядьте. Вы, видите ли, есть в списке свидетелей по делу.

— Я?! Свидетель? — женщина покачала головой. — Я — жена, а не свидетель.

— Ну, жены-то как раз и чаще всего бывают свидетелями. Так вот: если вы не возражаете, то я допрошу вас в качестве свидетеля по делу вашего мужа. Все-таки не совсем напрасной будет ваша поездка. Я бы все равно вас вызвал на допрос, а тут…

— Нет, я не возражаю, но вряд ли я буду вам полезна. Плохой я свидетель: ничего не знаю. Никогда не влезаю в дела мужа.

— И все же… — Коротаев, порывшись в столе, достал несколько листов, видимо, заранее заготовленных. Заполнив, пустые графы своим мелким-мелким подчерком, он сказал. — Анна Егоровна, что вы можете сказать… Да… Я должен вас официально предупредить, что вы, будучи близким родственником, вправе отказаться свидетельствовать, согласно норме Конституции России, против мужа, если свидетельские показания каким-либо образом могут ухудшить положение подследственного Шилова. Вы воспользуетесь правом отказа от дачи показаний или нет?

— Не вижу смысла. Вряд ли мои показания могут отрицательно сказаться на судьбе мужа. Я уже упоминала, что ничего не знаю.

— Однако, пусть даже так, по закону обязан допросить свидетеля.

— Так… спрашивайте.

— Анна Егоровна, вы в курсе того, что совершил ваш муж Шилов Евгений Дмитриевич?

— Афанасий Петрович, адвокат, утром сказал, что, будто бы, мой муж имеет какое-то отношение к сбежавшему от суда Курдюкову.

— Да… Что вы можете сказать?

— Я адвокату сказала и вам скажу: не мог мой муж убить Курдюкова!

— Почему вы так считаете?

— Потому что, сама видела, дружками были. Муж никогда ни одного худого слова не сказал о нем.

— Курдюков бывал в вашем доме, Анна Егоровна?

— Был. Не раз. Бражничал с мужем.

— Неужели пили брагу? — спросил следователь.

— Нет, я не в этом смысле сказала. Я имею в виду, что пьянствовали.

— И что, даже по пьянке, они не ссорились?

— Нет, не слышала. Никогда.

— И ваш муж никогда, даже за глаза, ничего плохого не говорил о Курдюкове?

— Нет, не говорил. Не верьте, гражданин следователь, что муж убил. Тут какая-то ошибка. Бандит он — это правда. Но чтобы убить дружка?..

Следователь сказал:

— Я бы охотно разделил ваше мнение, но факты, которыми уже располагает следствие, говорят об обратном.

— Месяц или два назад, точно-то не помню, в нашей городской сплетнице печатали, что ищут следы Курдюкова. Прочитав, решила спросить мужа: где может находиться Курдюков, дружок его? На это муж ответил: отвянь, говорит, и не лезь туда, куда не просят. Ну и все. Я не привыкла наседать с расспросами. Да и не позволит муж. Быстро укоротит. Он такой.

— Неужели бил вас?

— Было дело… в первые годы совместной жизни. Сама виновата. Потом приноровилась. Терпимо стало. У других баб жизнь не слаще, — женщина, помолчав решила добавить. — Дома он о делах не распространялся. И вообще: домой-то приходил только спасть. Где там был? Что делал? С кем? Неважно. Важно, что в любом виде, но шел домой.

— Сколько лет живете с мужем, Анна Егоровна?

— Тридцать два с половиной года.

— Значит, могли изучить характер мужа.

— Не без этого. Открываю дверь и сразу вижу, каков он? Если ничего, то можем поговорить, семейные дела можем обсудить. Если нет, то ухожу на кухню, не пристаю к мужу. Оставляю наедине. Недавно, вот, дома объявился в синяках, побитый, значит, но особенно лаялся в начале мая. Не в настроении был.

— Может, синяки — это результат конфликта между мужем и Курдюковым?

— Что вы! Курдюков, дружок его, потерялся года два назад, а синяки… Это — пару месяцев тому назад.

— И вы не поинтересовались, откуда синяки?

— Спросила. Отболтался. Сказал, что ремонтировал машину; что-то там прилетело в лицо.

— Поверили?

— Что вы? Не дура. Хоть он, и правда, всегда сам (может себе позволить нанять автослесаря, но не хочет) ремонтирует свою «ласточку», но то — не тот случай. Скула-то — сплошной синяк. Заехал кто-то — это ясно. На другой день отошел чуть-чуть, и я снова решила подъехать, выведать, что могло случиться.

— Что в этот раз сказал?

— Отшутился. Синяки и шрамы — это основные украшения настоящих мужиков. Бабам, говорит, что? Цацки всякие навешивают на себя. Мужик? Тут — другое: синяками и шрамами, вместо цацок, украшает себя.

— Итак, Анна Егоровна, подведем итог: вы не знали и даже не предполагали, что к исчезновению Курдюкова может быть причастен ваш муж Шилов Евгений Дмитриевич?

— Ни тогда, ни сегодня. Я не верю, что муж мог убить, Повторяю, не мог!

— А скажите, пожалуйста, какие взаимоотношения у мужа были с другими лидерами преступного сообщества?

— Преступного сообщества? — переспросила женщина. — Какого еще сообщества?

— Неужели никогда не слышали о нем? Неужели до вас городские слухи не доходили?

— Болтают разное. Но я не слишком верю сплетникам. Завистники. Мы не любим, если у кого-то дела идут успешнее, чем у нас. Готовы облить грязью любого. Такие вот мы. Хлебом не корми.

— Извините, Анна Егоровна, но я не верю, что вы сейчас искренни.

— Почему?

— Потому что вы не могли не знать или не догадываться, что деньги, которые приносит в дом ваш муж, добыты неправедным путем.

— Я вас не понимаю. Он — соучредитель нескольких предприятий. Эти предприятия, это-то я точно знаю, начинались с нуля. Не то, что некоторые… Скупили за гроши магазины, принадлежавшие государству. Сумели, потому что были близки к власти. Муж же никогда не был возле государственной кормушки.

— Хорошо. Вернемся к вопросу, заданному мною ранее. Скажите, с другими лидерами НТПС какие взаимоотношения у мужа? Надеюсь, это-то образование знаете?

— Знаю, — подтвердила женщина. — Общественно-политический союз. Участвовал в выборах. Муж стал депутатом. Заважничал после этого. Солидности прибавилось. Лаяться, как собака, уже не стал. Культурные словечки стали появляться.

— Не уходите в сторону, — напомнил следователь.

— Я не ухожу. Просто: мне сказать нечего. Ни хорошего, ни плохого. По-моему, тоже дружки, но не так близки, как Курдюков. Колобов, жаль, погиб недавно. Кобяков? Плохо его знаю. Кравец? Интеллигентный, мне кажется, человек. Кто там еще?.. Ну и так далее. Хотите верьте, хотите нет, но муж, в самом деле, дома не любил говорить о делах. Извините, что не помогла.