Ротуск

Геннадий Куликов

«Ротуск» не прочитать за выходные, наскоком. Чтение потребует: усилий, сосредоточенности, внимания. По окончанию, мне думается, вы не пожалеете о потраченном времени, написанное останется в вашем сознании и, возможно, в трудное время вам оно вспомнится. Тема «Государство и роль личности в нём» является причиной написания книги, а «Её величество женщина» лежит в основе развития сюжета.С уважением, Геннадий.

ll

Как рано к человеку приходит понимание принадлежности к своему полу? наступает ли время, когда человек безразличен к своей половой принадлежности? Девочка, ещё не говорящая, не способная ходить, уже совершенно отличается от мальчика, её ручки по особому тянутся к избранному, да, да, к своему избранному, из мужского круга. Он может быть отцом, братом, или прибывшим на каникулы родственником. Чем ребёнок руководствуется в своём выборе задолго до своего осознанного поведения? Малышка, только-то овладевшая мимикой, казалось, ничего не понимающая, но совсем по взрослому способная показать своё расположение к избраннику.

Или другой возраст. Девочка, переходного возраста не имеющая жизненного опыта, способная пользоваться только природной интуицией — в картинной галерее. Она выбирает своего будущего мужа из двух предложенных портретов: на одном молодой мужчина на возвышенности — расстёгнут, с лицом распахнутым миру, на другой — у стола, в кресле, убелённый сединой метр, он в спокойствии и величии погрузил руку в шерсть рядом стоящей собаки. Кого из них выбирает девочка? Она выбирает седину. Объяснения, что у подобной седины нет будущего: у него осталась одна собака, которая и есть продолжение и окончание данной личности, не меняют её решения. Объяснение, что мужчина на пригорке ещё не спускался жить, что он с ней и для неё, способен создать целый мир, ничего не меняют. Она вновь приводит к портрету своего выбора. Почему? Способен ли кто ответить?

*******

Стучат колёса: на восток, на восток. Енокентий, ехал принимать своё неожиданное богатство — остров, ехал устраивать высшую справедливость. А мысли уносились в прошлое: Этой дорогой, когда-то везли его к месту службы, этой же, спустя три года возвратился назад. Прибыл в райцентр к середине дня. Оставалось добраться до своей деревни, именно добраться, так-так регулярное сообщение отсутствовало, взамен, по делам в район — рвать зуб, или подстричься, хозяйства выделяли служебные авто. Место стоянки определили у столовой. За три года установившееся не поменялось. В автобусе, из его посёлка, сидели две девочки, они и впустили внутрь.

Он, в бушлате с одной лычкой и хромовых сапогах маломерках, занял место. Они не проявили интереса, перешёптываясь о чём-то сзади. На вопрос «Когда поедем?» Одна из них знала: они жили в соседней деревне, в этом году заканчивают школу, по выходным ходят в кино. Вторая, совершенно отстранённая, толи глянув, или не заметив нового пассажира, может сказав что-либо, или не проронив слова, за время ожидания опеленала его сознание. В следующую субботу к началу сеанса он был в зале, куда ходят в кино его новые знакомые. В последних рядах сидели они. Она вновь молчала, молчала и после кино, молчала и у калитки. Карие, раскосые с искринками глаза, смотрели то на пуговицу куртки, то вниз на замёршее озеро. «Будешь ли в клубе через неделю? — Будет фильм, мы придём», ответила она.

В районе где жил Кешка любят отслуживших, приглашают в каждый дом. Возможно, нужна причина чтобы спуститься в подпол? чтобы угостить летними заготовками, солёной рыбой, поговорить. Приглашение дочки одного из пап зайти, воспринялось как обычное. Папы не было, была она. Она и объяснила — «Мы родственники, приехала, а уехать не на чем». После проводов, на остаток отпуска он полюбил дорогу в соседнюю деревню. В день отъезда в город, вышел пораньше: она выбрала будущую профессию, хотела работать мороженщицей, но не знала, где учат. Ждала подсказки. В доме у стола сидела бабушка, курила самосад, при его входе окликнула «Палина тебя спрашивают». Паля приболела, в школу не пошла. Она только встала. Она включила проигрыватель. «Благодарю тебя» — насыщенный баритон заполнил дом, или она в один миг, заполнила мир? Она, за две недели, заполнила собой Кешкин мир. Ей скоро пятнадцать и оканчивает не школу, а только седьмой класс. Бабушка курит самокрутку и зовёт к столу.

«Благодарю тебя». Стол. Подсказка по профессии. Проводы. Кешка опоздал на городской автобус. На попутках, к сумеркам, доехал до следующего района. Остановился в гостинице. До той, к которой три года назад вели все дороги, оставалось час езды. Переночевав, или перемучавшись в нерешительности, утром встал у дороги с решением «Если через полчаса подберут — еду, не подберут — в город, учиться». Подобрали.., к концу второго часа ожидания.

Любаша, он видел её в шаге от себя. Любаша, Люба или Любовь Ефимовна? и она стояла, не зная куда деть тряпку которой мыла пол, не зная, что делать с полурастёгнутым халатом. Это была она, нет, это была чужая, не знакомая — даже лицо другое. «Зачем приехал? — Я не приехал, меня притащила память вины трёхлетней давности — Нет не вина тебя притащила, помаду с руки смыть не смог» — казалось такой диалог пролетел меж ними, или не меж ними, а только две его части боролись за него, и он не знал к какой из них склониться. И совершенно неожиданно, верно для обоих, она заговорила, заговорила так, словно не было проводов, не было прошедшего времени «Я знала, что ты придёшь. Не привёз ли и в этот раз с собой молоко?» Комната преобразилась, солнце добралось до её окна. После вопроса о молоке она стала прежней, нет, она стала вновь неузнаваемой, только неузнаваемой с другой, с новой стороны. Она переоделась. Она блестела волосами, светилась лицом, искрилась глазами; она вела по улице в магазин, вспоминала о просьбах сидящих бабушках, вела на работу. «Наша Любаша дождалась» звучало следом за ними.

К вечеру, робость от повышенного внимания растаяла, к подошве увеличиваясь, прирастала платформа; упругость вернулась к волосам и на вечеринку к её знакомым хотя и тушуясь, но пришёл в самоуважении. Самоуважение, за столом обозначилось сомнением мужа хозяйки дома, «За тебя Любаша замуж не пойдёт — Мне это и не нужно» — Кто-то ответил за него.

А Любаша? она танцевала и звала его в круг, когда он отказывался, она в танце останавливалась около других, танцевала с ними. Компанией пели застольные песни. Он же слышал её одну, слышал накопленную годами горечь, которую нельзя высказать, невозможно разделить с другими. Много позднее, слушая исполнение признанных мастеров, он не находил и части выпетого ею. Весь вечер она то дразнила его, то жаловалась ему, весь вечер она находилась в двух крайностях. Много, много позднее, раз за разом, возвращалась и возвращалась к Енокентию фраза мужа хозяйки. Много, много позднее в поездке по тем местам, искал и не нашёл он случайного, на один раз соседа по столу, не нашёл и причины заставившей произнести его — «За тебя Любаша замуж не пойдёт».

Вечеринка закончилась, они вернулись в её намытую комнату. «А ведь я, тебе вначале не понравилась — Спросила она? Нет, скорее пожелала услышать уверения в обратном, а ему, почему-то вспоминалась Паля. Она редко засыпала ранее полуночи. Вспомнилась секундой, вспомнилась и он, в оправдание что ли, сознался — Люба, родная, я три года жил тобой. Родная. Родная…» и далее не нашёл что сказать. Что она услышала в этих словах, что подумала? « Жил мной? Жил, разу не написав?» А может, и не вспоминала, а тоже оказалась в той секунде, в которую он улетел к другой, и поняла причину его нежелания ходить с ней по посёлку, поняла, отчего он войдя утром дёрнулся назад, словно ошибся дверью. Возможно, одной секундой, что было ранее перевернулось. Она, в один миг переродилась. Рядом с ним стояла растерянность, прикрытая халатом, нет накрытая, но только не халатом. «Родная? — повторила она глухим, потухшим голосом, а помолчав отрезала — У тебя грубые руки» и села.

Она не остановила его резкие сборы среди ночи, сидела молча, завесившись волосами. Она не шелохнулась, при его уходе, или не слышала уход. Выйдя в коридор, он назначил полчаса, те же полчаса, что сутки назад у дороги, а ушёл к утру, так и не услышав щелчка задвижки, ушёл не поняв случившегося, ушел, унося последние слова «У тебя грубые руки».

Енокентий, добрался до райцентра к открытию магазинов, потому в гостиницу пришёл загруженный. После первого стакана пришла ясность. Нет, не радость освобождения от возможных обязательств, не счастье, когда приходит понимание причины произошедшего. Пришла и усилилась ясность своего униженного положения — «Грубые руки». В этот раз у него не было забытья, не было хмеля и похмелья, только тело, голова омертвели. Понять произошедшее он не мог? Попытки обдумать, упирались в «Грубые руки». Поделиться не с кем, как и разделить тяжесть навалившегося. Вину за «Грубые руки» он увидел в ней. Своё понимание, с добавлением М. Горького из школьной программы, изложил на бумаге. Груз уместился на двух страницах и не перечитывая, свою тяжесть сбросил в почтовый ящик.

Через пару недель письмо вернулось назад: вскрытое, неумело заклеенное вторично, с надписью на конверте — «Адресат выбыл в Корск» Оно ему обожгло руки, потому сразу оказалось в печке.

Вскоре пришло письмо и из деревни. Ровный каллиграфический почерк, также на двух страницах. «У нас не может быть далее отношений. Ты знаешь почему» — смысл полученных страниц. «Ты знаешь», писала его Палька? Нет, он не знал почему, получив письмо, не знал и оказавшись на диком пляже в среднем течении Оби, не узнал и ко времени перечитывания, десятилетия спустя.

Женщины! Сколько бы мужчины обид и несчастий не получили от них, это всегда будет только тысячная часть от заслуженного. Женщины: одно время, вас возносит, следующее, клеймит недостойностью. И даже в одно время, в одних домах, странах возвеличивают Вас, и вы становитесь великими — вытаскивая следом дома, страны в величие, и в это же время в других домах, странах, вас представляют второсортными, похотливыми и продажными, и эти дома, страны становятся второсортными, похотливыми и продажными.

********

Перед отъездом на остров Енокентий, неспешно прогуливался погружённый в себя. Идущая навстречу молодая женщина, с ровным без эмоций лицом и спереди неё мальчик, остановили внимание. Он встретился взглядом с мальчишкой и не смог оторваться. На лице трагедия последнего дня. Глаза, полные слёз. Не размазанные, не катившиеся по щекам, а остановившиеся на нижнем веке. За два шага, он (мальчишка) глазами, успел обратиться со своей огромной бедой к чужому дяде, и у дяди, после следующего шага ноги остановились, голова обернулась назад — ему показалось, в руке у Мамы хворостина, а может и была? Только её слова обращённые к ребёнку «Стыдно за тебя. Иди, иди» остановили попытку вмешаться.

Он не влез, пересилив себя. Среди ночи, трагедия мальчишки вновь встав перед глазами, выдернула из его памяти подобное состояние — тогда, за провинность он был наказан сверх справедливости, в своём понимании. Забравшись на полати, он давился слезами, доски ходили в такт приступам шестилетнего отчаяния, Мать не выдержала, отправила мыться. Другого случая отмены наказания в его доме, он не мог вспомнить.

Но в каждом доме свои правила, свои ценности. Должно быть не только в доме, но и в каждой деревне? В деревнях, принятые ценности ещё заметнее — в одной, будут уважать за умение срубить дом, поставить красивый стог сена, вырастить первыми огурцы. Здесь, с верой в свою власть, во власти страны, стремятся добиться признания от них. Отожествляют, зачастую власть, да и себя с истиной.

Деревни, где до перестройки, добивались знамён и орденов, где утро начиналось с интереса кто впереди, и можно ли к вечеру обогнать — рухнули. После перемен, в первой самостоятельности они ещё пытались произвести, продать и вновь стать лучшими, но обманутые лозунгами, ткнувшись в могущество российского чина, потеряли веру и вошли в состояние — час прожить а там, что будет. Они не могли быть вторыми, или третьими. Потеряв возможность стать первыми, они стали никакими.

Его остров, с единственным поселком находившимся на нём, относился верно, к данному типу. Наклонившиеся дома с прогнутыми крышами, упавшие заборы, бурьяны. Гостиница, точнее дом для приезжих, в центре. Поселили в двухместный номер. Годы перестройки окончательно износили здание: обои пятнами, душ — ковшом из оцинкованного бачка заимствованного в прачечной. Столовую после 19°° переименовывают в ресторан. Было18°°. От знакомых по общепиту, красного супа и котлеты из сала в сухарях, пришлось отказаться. Отужинав купленными батоном с яйцами и молоком, Енокентий отправился на кладбище. Ему шёл седьмой десяток. Не огороженное пространство, с холмиками, обелисками и крестами с нечитаемыми, или трудно просматриваемыми датами, служило местом для захоронений. Он был в два и не только в два раза, старше большей части занимавших участки. Осмотр прервала набросившаяся бродячая собака.

Вернувшись в гостиницу, попросил дежурную разбудить, она согласилась и посмотрев в глаза, добавила, «Номер вам можно… оставить на одного — Нет, нет. Для меня приятны незнакомые соседи» Услышав ответ, потеряла интерес. Ложась ему вспомнилась беспричинная злость набросившейся собаки, однако он быстро развернул мысли на завтрашний день, но сосредоточиться не смог, да и на чём сосредотачиваться: кладбище, бурьяны, да дежурная. Усталость отяжелила веки и засыпал под собственное взбадривание «Полками командуют в семнадцать, а мне эвон. Чай получится?». Утром, несколько позднее намеченного, он отправился представляться в администрацию.

Около здания в два этажа, за рядами ухоженных елей стояли авто. Размеченные места вполовину пустовали, на других, последние модели мировых брендов блестели новизной покраски. Напротив за площадью, несколько в низине, красовалась позолотой куполов церковь.

Охранник, проверив документы, выписал пропуск на второй этаж в приёмную. Секретарь, вторично ознакомившись с документами в изумление ему, засияв каждой клеткой своей наружности показав на сейф, засверкала словами «Мы Вас ждём, мы вас ждём уже месяц. К нам трудно добираться, у нас так ветрено, кажется в следующую зиму нас заметёт совсем — Она настолько обрадовалась, нет, она в него уже была влюблена, если не в первый раз, то точно в последний. Перед ней стояло её счастье — В сейфе документы, отчёты за последние 25лет. Возьмите ключи. Завтра администрация острова вас примет». У него исчез возраст. Поверилось, она влюблённая в него задолго до прибытия. Она была первым секретарём, говорившей с ним в подобной радости. Её он решил оставить при себе. Она на своём месте! Знакомство с документами отложил.

По возвращению в гостиницу дежурная сообщила, что душ отремонтирован и освободилась комната равного класса, с видом на море. У него кольнуло внутри «Освободилась? — Спросил — Есть ли в посёлке другая столовая?» Столовой не было, однако во дворе разгружают грузовичок со свежими продуктами, а пока она может принести своего домашнего — мужу с сыном нравилась её кухня. Он согласился, говоря «Да, если можно, не рыбное». Вскоре дежурная, пригласила к обеду. Заканчивая котлету, он благодарил, признаваясь «Действительно, ехал долго — она ответила — Мои тоже любили наесться досыта — Женщина среднего возраста сидела перед ним. Чистая отглаженная одежда, может, чуть устаревшей модели? Подумалось — Желание быть нужной? Остров, нет новых лиц, а кто есть слишком знакомы, — она заговорила — Мы приехали с мужем на сезон, заработать, да приросли. Квартиру, до больших перемен получить не успели. Муж с сыном арендовали катерок. В крабовый сезон, ушли и не вернулись. Он всё бросить хотел, не из-за ловли. Наловить то чего? — Она замолчала и надолго. Когда он засобирался идти, она, словно забоявшись не успеть досказать, продолжила. Продолжила без акцентов и эмоций, словно заданный урок выученный наизусть, но без понимания смысла — Наловить то чего? сдать вот где полжизни, суточными ожиданиями проходят. Молодые, да смазливые жёнки, ох уж эти жжёнки, они умеют с промысла своего благоверного прямо к пирсу подвести — Секундой замолчала, вздохнув, а затем ещё быстрее — или те, кто гири от умельцев в весовой не замечают, они сдают сразу. Мой, ох мой, мой. Но нашёл тоже выход. Выход он всегда есть. Вошли ведь? Эх, Мой. На нейтралке перегружали, перегружали в непогоду, за наличные. Квартиры нет, живём в вагончике. Стыдно пригласить кого, сказать кому; в телефон отвечаешь — у нас хорошо. Копили — Она не замечала состояние накормленного ею. Она говорила и говорила — Они себе особняков настроили, да вокруг мэрии заасфальтировали, а набережную щебёнкой засыпали и говорят, ох как всем посёлком говорят — за эту набережную каждый год отчитываются, каждый год её смывает и каждый год ревизоры ставят подписи. Хотя было. Не поставила одна, так ей подсказали узнать где её предшественница?»

Она, также неожиданно как и начала говорить, замолчала. Сидела застывшая, казалось, остановив дыхание. Сидела, словно провалившаяся в болото, боясь голосом потревожить воздух, боясь за каждое движение, одно движение и удерживающая соломинка оборвётся. Он всё понял, он вспомнил гордость за свою справедливость — «Разворот, волна переворачивает катерок». Уйти, но как? Уехать. Не встретиться глазами» — Не встретится глазами, подняло и повело к двери, на ходу обдумывая — Нет, что-то нужно сделать. Она, кажется не поняла? Он неожиданно предложил, что он и далее хотел бы у неё обедать, она согласилась. Показалось, обрадовалась даже, словно она захлёбывающаяся тиной, увидела ни откуда взявшуюся руку и ей безразлично, чья та рука. Назначила половинную цену.

У него были скромные накопления, ему шёл эвон какой десяток и он не хотел обременять близких затратами на последний путь. Здесь же, на острове, в уплату принималась сорокаградусная, то-есть почти даром, ему было чем рассчитываться за обеды. Кладбище он уже осмотрел.

Отобедав и спросив в какой стороне библиотека, поднялся к себе, ключи от сейфа с документами, бросил в тумбочку — как ненужные. В библиотеке нашёл справочник об острове. На карте: суша, протянувшаяся километров в 20 и шириной в два, напоминала подкову, внутри небольшая бухта. Посредине острова речка, питаемая большей частью бьющими ключами, хотя частые дожди также поддерживают уровень. 40кв/км, около 1500 жителей. Рыбная ловля. Консервный завод. Об исправительной колонии не указано, но знают все, а кто-то и дорогу к ней. Просмотрел милицейскую хронику — можно ли по новой собственности гулять без бронежилета? — можно, но лучше засветло. Вернувшись, подумалось «Кого-то главой нужно ставить? самому не справиться, конец, по опыту печальный. Людям помогать нужно, убеждать, склонять на свою сторону, а он одни пороки в них видит. Обман не скрыть, не поверят — С этим и лёг».

Утром, без опоздания и проверки документов, он стоял в кабинете главы посёлка, Вячеслава Климовича. Крепкий молодой мужчина лет в тридцать пять поднялся, вышел навстречу, Енокентий же, не мог оторвать примагниченный взгляд к столу. На столе, над золотом циферблата часов, изогнувшись телом в прыжке, застыл леопард, застыл, переливаясь чёрными и светлыми бриллиантами. Рядом, составляющий ансамбль с часами, письменный прибор. Взгляд, прикованный к убранству стола, оторвал голос хозяина — «Опись имеющегося имущества тебе вчера передана секретарём». Описывать было что: штучного изготовления мебель, в углу трибуна инкрустированная костью, в резных рамах картины. Позолота и позолота, и за окном, позолотой сверкает купол церкви.

Глава представил ряду сидящих подчинённых «Владелец острова» и засиял, словно не работы лишается, а награждается орденом «Андрея Первозванного». Другие оживлены и радостны не менее, словно и их от пожизненного милуют. А если и вправду, пожизненный себе подписали да спаслись? как каждый день видеть друг друга, видеть жителей, которые молчат, знают, но молчат? Все знают и все молчат — ещё тот пожизненный, в наследство уходящий.

Глава отчитывается «В этом году, половину бюджета освоили, набережную отсыпали. Вторая половина пришла, но на твоё имя? Нам же, служащим, предписано выезжать на материк, а также и тем кто пожелает, включая заключённых — остановился, но не смог удержаться — Нам, всем выезжающим Родина компенсирует переезд годичным окладом, плюс обустройство. Вот моя рука — успеха».

Вот рука, где взять успех? Люди стояли на берегу, немощные сидели — смотрели на погрузку. Паром как живой переваливался с боку набок, словно сопротивлялся от части размещаемого груза. Автомобили, контейнеры, чемоданы и узлы двигались двухполосной дорогой на борт. Груз закреплялся в трюмах, на площадках. Груз накопившегося в каждом — его, где и как закрепить?

Енокентий, стоял в стороне, искал свою знакомую — из приёмной, её не было ни среди отъезжающих, ни в толпе остающихся. Проходящая мимо дежурная гостиницы Нина Васильевна остановилась, посмотрела на него, и словно внезначай «Вчера, как узнали о вашем прибытии, часть уехала. Олигарх, тот всех опередил, отчалил сразу и секретаршу, этокий, на людях без стыда повёз. Говорят от греха».

Паром, нагруженный выше ватерлинии, отчаливал. Стоящие на берегу, отплывающие на пароме, реденько перемахивались друг с другом. Они прожившие совместно десятилетия, каждый с каждым встретившись, не понимали должно быть? что им, большей части не суждено увидеться, не суждено ни сказать не сказанное спасибо, ни извиниться. У них не будет больше возможности убрать обиды накопленные временем. Не прощёные обиды, обиды, унесённые в мир иной, что может быть страшнее? Паром разворачивался, уходя в открытое море, люди двигались вдоль борта, усерднее жестикулируя в сторону берега. С мостика прозвучала команда «Не скапливаться у борта» Действительно, даже с берега был виден крен. Как дойдут до материка? Как погода? Весна, межсезонье?

«Успеха вам» — Последние слова главы поселения. На дворе весна. Люди стоят по склону, в каждом вопрос? «Может и плохо жили, но жили, а чего сейчас?» Енокентий в стороне, один. Стоявшие вблизи пришли в движение, отодвигаясь и рассредоточиваясь по пригорку, пока не образовалось расстояние шагов в тридцать. Толпа за тысячу стояла перед ним. Сзади, в чёрных поношенных одеждах заключённые, бывшие заключённые; рядом в форменной одежде несколько оставшихся охранников. Он стоял понимая, что всё зависит от его первых слов и не знал с чего начать. Не знал к кому обратиться, с чем обратиться. Отыскивая в толпе лицо, которое поняло бы его, он остановился на молодой женщине. Она стояла на удалении, в котором не рассмотреть детали. Тёмные волосы, зелёная блузка свободного покроя, среднего роста. Его слова будут к ней. Только неразборчивые громкие голоса с противоположной стороны, подсказывали — говорить нужно не с тем, с кем хотелось бы.

Группа, в несколько крепко сбитых мужчин, красными вздувшимися венами, готовилась выразить волю собравшихся. Один из них, отличавшийся щупловатой внешностью, поднимал руку, требовал внимания. Обстановка грозила стихийностью. Енокентий заговорил «Люди, островитяне, мне как новому хозяину». На этом его речь оборвалась. Гвалт, гул. Дальнейшее он плохо помнил: поднятые руки медленно приближались к нему, или отодвигались? а может, отступали собственные ноги, или они приросли к земле? А может его страх то приближал, то отдалял его от обезумевшей толпы. Никто не видел весну, не слышал щебет птиц, не чувствовал свежести морского воздуха. Страх и ненависть, встали разделённые тридцатью шагами и в какой стороне, чего больше, не рассмотреть. Четвёрка скандировала «До коих пор? Натерпелись. Мы и без хозяев». Тысяча человек, вдруг слилась в единодушии со скандировшими. Недосидевшие срок выстроились в линию, пригнули головы и неуверенно огибая толпу, двинулись в его сторону. Двое из кучки, владелец квадратной челюсти и бритоголовый, приняв настроение толпы за свой час, освирепели и в один миг, оказались вперёди осуждённых, повели за собой строй. Нет, двигались не уголовники, с пригорка спускались изломанные судьбы виновником которых, в их глазах, являлся новый хозяин. Остров, в единодушии мысли, накрыло возгласами «На вилы его».

Остров его, а шагнуть некуда — всё, с чем остался Енокентий. Он, не имеющий зрительной памяти, охватил взглядом пригорок, увидел каждого по отдельности и словно сфотографировал. Никто не знал его, никто не знал с чем он приехал. Он ни кому не успел насолить, но лишь единицы, может десяток, не знали что делать. Взгляд выхватил зелёную блузку — на лице растерянность и беспомощность, толпа сдавила её, сдавила всех — остановись, затопчут. «Он сегодня выпил только кружку молока» — Голос Нины Васильевны, стоявшей меж ним и толпой, пересилил рёв. Она сумела на шаг опередить стихию, развернуться к наступающим и крикнуть. Почему она крикнула о молоке? Почему? Ни откуда взявшийся, боковой порыв ветра поднял на пирсе лист профнастила, с грохотом ударил его о бетон, вновь поднял вверх, закувыркал и без звука, торцом втолкнул в рябь воды. Головы интуитивно повернулись к морю. Минутой замолчала жизнь. На горизонте виднелись очертания судна. Енокентий не обрадовался, он уже согласился принять судьбу. Ему было безразлично, паром ли вернулся, чтобы забрать наследие своей деятельности — заключённых, или, после устроенной сцены олигарху, возвращалась секретарь

Был не паром и с борта катера спускалась не милейшая Любочка. По трапу, чеканя шаг, с оружием спустились пограничники соседнего государства Панае. Офицер, в гордости за страну оценившего его наградами и должностью, сошёл последним. На русском языке, с незначительным акцентом, потребовал старшего. Толпа повернулась к хозяину острова. Часть лиц в радости «Хорошо, что не успели на вилы поднять. Без нас поднимут?». Енокентий подошел, подал бумагу. Он, вновь стоял не зная в какую сторону свернёт судьба — На бумаге печатей много, а шея одна и та голая и на всём острове, с его стороны одна кормилица.

«Енокентий Трифонович, у нас частная собственность превыше всего. Мы рады приветствовать нового собственника острова, готовы выделить кредиты, оказывать помощь. Взять под свою защиту. Заметив на берегу охранников лагеря, офицер продолжил — У вас четыре пистолета на сорок квадратных километров, но мы поможем — К хозяину вернулась способность говорить — Согласно договорённостей, со стороны продавца нам обещана годичная охрана и даже субсидирование жизнеобеспечения граждан — Годичная охрана? год быстро проходит. Мы придём к окончанию срока, вот наш флаг. Надеюсь, следующим летом мы будем жить совместно, под ним».

Толпа за время разговора спустилась вниз, окружила. У офицера, потускнели награды, он перешёл на родной язык. Отдал команду. Солдаты также как и спустились — ловко и быстро взлетели на катер. Делегация на катерок.., а толпа к нему. Нину Васильевну не отыскать. Впереди «Мы вас ждали. Мы вам верим».

Он давно знал, знал твёрдо — власть не для него. Понимая, порой через полвека поступки людей, сказанное, он не мог быть лидером, он не мог возглавить двоих, не веря и одному, лесть же воспринимал за действительную составляющую своей особы. Усталость от стихии знакомства обессилила Енокентия. Уйти, закрыться, остаться одному на всю весну, но как останешься? Напротив четвёрка «Мы вам верим! — Они быстро поняли: не будет его, будут оставившие флаг — Спасибо. Осмотрюсь. Через неделю, за час до начала рабочего дня соберёмся, что успеем обсудим». Четвёрка ждала другого, остальным безразлично.

Енокентий вернулся в гостиницу, закрыл дверь на замок и щеколду. Напился и обессиленный упал на диван. В его отсутствии, комнату украсили картиной местной тематики: на косе, размытыми штрихами обозначен рыбак, слева, вверху полукруг — ни солнце, ни облако? Рыбак вдали, и не видит, что волна уже перекатывается через перемычку соединяющую землю с берегом.

Он смотря на картину, подсознанием размышлял «Одинокий рыбак? Откуда взялась? о чём думал художник? Картина из дешёвого салона — о чём могут думать подобные авторы? Мне не нужна власть. У меня осталась последняя цель — установить справедливость. Здесь мне не помешают».

*******

Кешка, оканчивая школу, имел представление о прошлом своей Родины, как череде бесконечных испытаний. Достижения страны отождествлялись с её последними Руководителями. Он видел, как народ выходивший из залов после выступления первых лиц, в восхищении обсуждал: умение, говорящих с трибуны, оценить лучших, осадить спесивых, опрокинуть противников. Он видел гордость людей за своих руководителей, готовность добиваться их благосклонности. Сама Тамала Павловна выбрала себе представителя из района. У него определилась цель — он должен стать с ними в один ряд, а затем и возглавить их.

По окончанию учёбы Кеша вернулся в свой район. Кадровик, осмотрев документы попросил подождать в коридоре, сам же удалился, и надолго — искали место куда втиснуть. Нашли три должности, одна из них — главный специалист подразделения хозяйства. Его устраивала должность, он помнил о семнадцатилетних командирах полков, а ему двадцать три. Он готов возглавить.

В сплошь убыточных колхозах района, согласно высоких постановлений, обновляли специалистов. Надеялись — молодые и амбициозные вытащат отрасль. В хозяйстве, куда прибыл Енокентий, его подразделением занимались два не дипломированных специалиста, под пятьдесят. Их подвели под Кешкино руководство, представив «Наш Главный — Енокентий Трифонович». Так он значился по документам. Зарплату, согласно штатного расписания, назначили на четверть выше стоявших перед ним.

В своё первое рабочее утро, войдя в контору он споткнулся, услышав отборный мат. Первое лицо колхоза, воспитывало запивших доярок — коровы остались не доены. Зоотехник, молодой специалист, стояла рядом; за открытыми дверями уткнувшись в бумаги сидели конторские. Енокентий, в новеньком солдатском бушлате, ждал в прихожей окончания разноса. В деревне слышали о новом назначенце. Подошедший механизатор попросил посмотреть, «чем болен трактор?» Он знал, но не решился ставить диагноз, сославшись занятостью. Вернулся в контору, в кабинете стихло — председатель приглашал войти. Мат в отношении женщины, в присутствии женщины — каждый ли способен понять такое? должно быть, данный вопрос прочитал на лице вошедшего председатель. Он поднялся, упёрся руками в стол и переводя взгляд с переносицы на модную стрижку и обратно на переносицу, в глаза, чётким голосом произнёс « Язык это власть!… — ответил и на «болезнь трактора» — ты прав, разбирать надо, а сейчас иди, принимай гараж».

В гараже, знакомый тракторист и кузнец грелись у разожжённого горна. Осведомившись, откуда он, продолжили свой разговор, не замечая его. Енокентий, постояв в неопределённости, заговорил вопросами: «Который теперь час, сколько стоит простой трактора, сколько им оплачивают за час?» Затем спросил кузнеца о его сегодняшних задачах и не получив ответа, в подтверждение своей значимости, потребовал ознакомить с состоянием и подготовкой техники к весеннему сезону. Кузнец нехотя вышел на холод двора, показал, походил за ним, пока он лазил по снегу и отправился, не ожидая окончания к теплу кузнечного горна. Тракторист, сославшись на отсутствие инструмента, ушёл домой.

Со временем, Енокентию удалось несколько изменить отношение к себе, но в первое время, никто не знал чем он должен заниматься, кем он должен руководить, а его, совершенно не обучали отношениям с подчинёнными. Он примерял, восхищение выходящих из залов, к себе — ожидая, поспешности подчинённых сделать то, что сам ещё не успел обдумать. Позднее отчёты, приписки, снабжение, стали как-бы его работой, а через год все поняли — у него, служебные дела если и были в голове по прибытию, то очень скоро вытеснились более важными. Деревня, в ответ посчитала своей обязанностью направить его деятельность в надлежащее русло, потому собирали: правление колхоза, расширенный партком, расширенный сельский совет, а собравшись, каждый считал своим долгом указать на упущения главного специалиста отрасли. У зоотехника: в телятнике сломался трактор, пока его исправляли, часть телят пала — двигатель не заглушили; у агронома: сеялка из ремонта развалилась не доехав до поля; член партии, возмущался отсутствием запчастей. Председатель, говорил о недопустимости распития с подчинёнными, а именно — «Принял на грудь» с капитаном парома и отправил его отдыхать, встал к штурвалу и сел на мель. Парторг, отечески объяснял об обязательном участие его, как специалиста, при отладке техники и с подсказки квартирной хозяйки, возмущался причиной игнорирования данного правила — спал. Весь район обсуждал главного, который повёз комбайнера — победителя района, к награждению орденом, но довёз только до нависшего над водой настила причала.

Ночью перед поездкой, он весело провёл время. Катался с компанией на выданном ему глиссере, довёл до полного восторга девчонок своим умением останавливаться. Девчонки умеют восторгаться и он был в ударе: разогнавшись, летел к пристани, затем, переключался на задний ход, давал полный газ, и катерок зарываясь в воду словно сброшенным якорем, останавливался у причала. Окружающие в восторге. В нём клокочет гордость. Утром, своё умение он решил продемонстрировать знатному комбайнеру. Указав, какую чалку тому следует накидывать, он всё сделал как делал не один десяток раз, но задний ход не зафиксировался, и глиссер вместо того чтобы зарыться в воду, полной скоростью полетел под выступающий настил причала: лобовое стекло в дребезги, комбайнер, в новеньком костюме сбит в грязь на днище катера. Комбайнер, успевший заслужить орден, не только не побил его, но поднявшись, выглядел виноватым — расстроился, что не успел отскочить. В деревнях видели и не такое, терпели и Кешку. Его убрали совсем по мелочи.

Деревня, где работал Кешка располагалась по соседству с той, в которую он ходил после демобилизации. После письма Пали со словами «Ты знаешь почему» он, если и вспоминал её, то походя. Прошедшее время затёрло память и он слушая о ней в подробности не вдавался. Над ним нависло другое. После письма, вернувшегося с припиской «Адресат выбыл в Корск» в нём, что-то изменилось. Его сковывала робость при любых отношениях с противоположным полом, а при встрече с привлёкшей внимание охватывал страх. Охватывал тот страх, при котором мышцы деревенеют, язык набухает и становится чужим. Глупость, чушь полная и не полная, все, что ему удавалось выдавить из себя. После одной, двух встреч отношения прекращались. Иногда, девушки специально дразнили его своим расположением, чтобы затем посудачить в своём кругу. Он их стал бояться.

Может по этой причине, или ещё почему, ему стала вспоминаться Палька — Палька как лучшее время. И однажды, когда она вспомнилась особенно остро, он попросил водителя оставить ключ от машины, объясняя «Съездить нужно. Срочно. Нужно, чтобы не видели» — и в сумерках выехал. В клубе он не нашёл её, а знакомая пояснила «Она дружит. Они ушли». Кешка знал где искать ушедших и вскоре, в свете фар увидел её, впереди стоял парень. Остановившись, не выключая двигателя, фар, направился в их сторону. Она, словно ожидая его, представила «Мой друг Гриша — И следом — Гриша мне поговорить надо. Подожди меня здесь, я быстро». Они отошли. Погасли фары, заглох двигатель, наступила тишина, может и не тишина, но для него, после её первых слов, наступила абсолютная тишина «Гриша предлагает стать его женой. Он закончил военное училище, получил назначение в среднюю Азию, хочет приехать к месту со мной как со своей законной — Кешка, не знал что ответить, молчал и должно быть долго — Мама говорит, что мне ещё зиму учится надо. Куда без специальности? Говорит что мне восемнадцати нет, а средняя Азия, как далеко она? Кеша ты не знаешь где это? — Нет, я не был там, но военным сразу дают жильё — Он уже прожил треть своих лет по общагам и на квартирах. Ему казалось, что судьбу можно отдать за отдельную комнату — Кеша пойдём назад. Ты не спросил учусь ли я на мороженщицу? так нет, не нашла такое училище. Учусь на кондитера — Пришли к её дому — Я пойду Кеша. Устала я сегодня». Пошёл и он. В темноте маячила машина, при подходе, из кабины вышел Гриша говоря, «Машина на пригорке, того и гляди скатится в озеро. Так я золотники выкрутил. Ночь, часть растерял, остальные вот». На руке блестели две пружинки от шести колёс. Напротив, блестели глаза выпускника военного училища.

Енокентий Трифонович не успел вернуться к началу рабочего дня. Водителю пришлось сознаться, что машина не в угоне. В конце дня, посыльный требовал его на внеочередное заседание правления. «Устал я сегодня. Не пойду» — бросил он в безразличии. Заседание приняло решение перевести его в бригадиры. Не вынеся позора изгнания с должности, он написал заявление.

Во время увольнения его не оставлял вопрос — Зачем она ему говорила о Грише, о замужестве, о том, что с Гришкой они соседи? Говорила, что он не мог подтянуться разу и она смеялась над ним, а сейчас он подтягивается с висящим на ногах племяннике.

Получив расчет и возвращаясь в свою деревню, он заехал к Пале. Приехал с шампанским и совсем, вне своих обычаев, с выращенными в палисаднике цветами. Её Мать, посмотрев на цветы объяснила, что дочь уехала в город. Уехала за неделю до начала учёбы, в один день с Гришей. Спускаясь к озеру, ему показалось, что он понял случившееся. У озера нашёл бьющий ключ, опустил в него бутылку с вином и лёг рядом на траву. Деревня растянулась наверху, по пригорку. Крайний дом у леса, стоял без забора и крыши, вернее с половиной крыши.

В отдалённые сибирские места, присылали не только председателей, специалистов и учителей, но волей времени, ссылали тех, кого не посадишь — правонарушений не совершали и пользы в них из высоких кресел не видели. Их называли тунеядцами. С таким клеймом они прибывали к месту перевоспитания. Люди потерявшие цели, люди, цели которых власть не могла считать достойными человека, прибывали, распределялись по деревням, квартирам. Кто-то, единицы из них, находили спутниц и они становились местными. Казалось, что они счастливы, но ехали в отпуск и не возвращались.

На перевоспитание ссылали самые разные категории: Сварщик, когда-то работающий с личным клеймом на судоверфях северной столицы, берёг своё клеймо дороже документов. Своё клеймо, за тысячи километров от предприятия выдавшего его, он вынимал из промасленной бумаги и показывал как высшую награду своей жизни. Тракторист, помнящий номера деталей по каталогу, не подходил к технике. Модельщик, работавший на изготовлении оснастки для космической отрасли, сидел в гаражной котельной. Они, не вписывающиеся в нормы, всякой властью гнутые, однажды не выдержавшие, были осуждены и высланы. Они в день получки надевали костюм, белую рубашку, галстук и шли получать зарплату, затем посошок на дорожку…

Первых, из высланных селили в дома принадлежащие хозяйствам, но оканчивалась зима и.. заборов нет, ворот нет. Местные, заготовленные дрова переносили во двор, ближе к собаке. Во второю зиму отапливались, сжигая крыльцо, сжигали часть полов в комнатах. Жгли и крыши: так люди, государевыми законами исправлялись ко второму году. Тунеядцы, вслед за властью говорили местные, подразумевая — что с таких возьмёшь.

Хотя как без исключений, они были. (М.М) Пенсионерку, пообещав помощь и поддержку, уговорили принять на постой тунеядку. Прибывшая, ни коей мерой не подходила под данный, сложившийся тип. Не злобливая, приятной наружности, обрадовала не только хозяйку квартиры. Её привезли к средине лета, огороды зрели, в речке не вылезая бултыхались подростки. С поселением новенькой, к следующему полудню речка опустела — мальчишки сидели по крышам вокруг её дома: посреди огорода, голышом, загорала сосланная.

Срочный созыв сельских активистов потребовал ответа и она ответила — «Мне не дали времени обдумать сборы, потому, приехала без купального костюма — Она оглядела присутствующих — В нижнем белье от фабрики „Большевичка“ я не могу показаться на людях — И закончила, глядя на всех, толи рассердившись за непонятливость, толи в кокетстве — Я не враг себе». Сказав, крутнулась перед сидевшими, опустила глазки долу и села. Само целомудрие, выставив коленки, ждало понимания и её поняли. К концу недели у неё имелась пляжная пара, из дома, она перенесла спальные принадлежности в кладовку в сенях. А после выходных, пенсионерка требовала квартирантку выселить, двери восстановить. Двери не пришлось восстанавливать, они снятые с петель лежали в огороде. Они не открывались без стука и скрипа, а многие торопились с понимание, но боялись потревожить хозяйку.

За месяц поиска места для перевоспитуемой, у неё сложились отношения не только с жителями центральной усадьбы, потому после переселения в единственный дом, оставшийся от дальней деревни, она не знала трудностей одиночества. Её перевоспитывали, а дорога к ней расширялась и расширялась, и отбывать бы ей назначенный срок, не случись разборок между поклонниками, с применением подручных средств и судом. Поклонника, не способного потерять золотники от колёс, осудили, а её посчитали исправившейся, но описанное произошло позднее.

Пока же, Кешка лежал у ключа, тянул холодное Шампанское, смотрел вверх на единственную улицу, на дом с краю деревни без крыши, на дом Пали в средине улицы. Лёгкие облака плыли по бесконечности. Вокруг ни души, полная свобода. Нет председателя, правления, зоотехника. Нет квартирной хозяйки. Свобода. Счастье. Он освободил себя и от Пали. Он был никому, ни чем не обязан. Он был счастлив целый день. К себе, в родительский дом, пришёл затемно, сделав крюк. Счастливый день закончился словами Матери «Ты уже был в отпуске. К утру обдумай, где тебя могут взять на работу. Ты молодой, за ночь успеешь обдумать. Езжай. Не страми меня. Завтра в 7, я тебя провожу». Он нужен был Матери, он слушал её и слушался. Он не мог её не слушаться, он ей был нужен.

Позднее, ему передали письмо с каллиграфическим почерком от Пали — Она не среди песков в воинской части, она в городе. Ей скоро 17. Она учится последнюю зиму. В конце строчка стихотворения «А коль споткнёшься ты, тебе никто уж руку не подаст», стояла диссонансом к остальной части.