Очерки по истории станицы Митякинской и Тарасовского района. Книга 2

Геннадий Коваленко

Книга рассказывает об истории станицы Митякинской и впоследствии Тарасовского района с конца 1917 по 1945 год. В ней также приведены краткие биографии замечательных людей нашего края.

Есаул Чугреев

В треугольнике Луганск — Митякинская — Каменск, летом 1921 года действовали многочисленные отряды Петренко (также известного под именем Петро Молния), Ковалёва, Усачёва, Кошелева, Сибелёва, Забабурина, Чугреева, Фёдорова. Основным местом их дислокации были Митякинские леса, расположенные у слияния Деркула с Северским Донцом. В донесениях того времени часто встречаются такие строчки: «Банда вышла западнее Митякинских хуторов, повернула на север по реке Деркул до Деркульского государственного конного завода» или «Банда прошла по сёлам, расположенным по рекам Деркул и Камышная — обычный маршрут бандитов, население хуторов сплошь бандитское…». Неспокойно было и в Беловодском районе — там развернули борьбу отряды Шевелёва, Черепахи и Демьяна Павловича.

На территории Митякинской станицы с 1920 года по 1924 год, действовал казачий отряд Чугреева, состоящий из казаков станицы Митякинской и окрестных хуторов, недовольных советской властью. Взяв в руки оружие, они открыто выступили против большевиков. Однако вскоре отряд превратился в банду отчаявшихся людей. Возглавил отряд есаул Чугреев после дерзкой операции проведённой 15 летним чекистом Иваном Погореловым, закончившейся арестом командира повстанческого отряда полковника Фёдорова. После чего обезглавленный и деморализованный отряд спешно перебазировался из Митякинских лесов в балку Моховатку у хутора Атаманского.

По данным нашего земляка, писателя Можаева, есаул происходил из хутора Погореловского. Хутор этот расположен был в юрту станицы Каменской. (Между Машзаводом и г. Каменском.) Однако жители х. Нижнемитякин, утверждают, что есаул был нашим земляком из х. Нижне-Митякинского. По словам Талалаева Н. Г., его дом был вблизи дома агронома АО «Надежда» Башмакова. Об этом же говорили в 80 х годах старики станицы Митякинской. Хотя возможно, Погорелов, это не хутор, а название кутка хутора Нижне-Митякинского.

В годы первой Мировой войны, есаул проявил не дюжинную храбрость, был награждён орденом Св. Георгия 4 класса. Он виртуозно владел шашкой, о чём говорит такой случай. После одного из боёв, Чугреев, получивший ранение, пошёл для перевязки в госпиталь, но был окружён немцами, хотевшими взять казачьего офицера живьём. Однако в короткой схватке, он зарубил 17 немцев, до того, как к нему на помощь подоспели казаки его сотни. Правда, документальных подтверждений этому пока не найдено.

После Октябрьской революции, есаул Чугреев оказался в жёстком противостоянии с большевиками. После захвата Красной армией территорию Дона, он организовал из казаков Митякинского юрта, хорошо вооружённый повстанческий отряд, то и дело нападавший на большевистских активистов, милиционеров и чоновцев.

В отряде Чугреева, в разное время, было до 100 хорошо вооружённых казаков близь лежащих хуторов. Так из хутора Можаев в него входили Можаев Иван Григорьевич (Орёл) и Черенков Владимир Устинович. Из Х. Нижне-Митякинского — братья Быкадоровы, Попов, Башмаков. Из хутора Прогнои — казак Шилов. Все они были на лошадях, вооружены пулемётами, винтовками и шашками. Вначале, после того, как казаки ушли из Митякинских лесов, их база находилась в балке Моховатка, заросшей дубняком. Она расположена между бывшей птицефабрикой «Зарёй» и посёлком Тарасовским, у хутора Атаманского. Отсюда повстанцы совершали налёты, громя органы советской власти в райцентре п. Тарасовском и окружающих хуторах.

Самым отчаянным среди чугреевцев был казак Башмаков, уроженец х. Нижне-Митякинского. Он ни когда не расставался с ручным пулемётом «льюис», наводя ужас не только на советских работников и милиционеров, но и на своих хуторян. Однажды, возвращаясь ещё с двумя казаками, после побывки из дома в балку Моховатку, в Гнилой балке он столкнулся со своим хуторским приятелем Платоном Швечиковым, косившим спозаранку сено. Башмакову не понравилось как Платон с ним поздоровался, и недолго думая, высек того до крови нагайкой. Впоследствии, в семидесятых годах, дед Платон Матвеевич сокрушался, говоря, как он мог, ведь они с Башмаком были друзьями.

Казаки хутора Нижне-Митякинского

Столь близкое расположение отряда Чугреева к райцентру, делало его весьма уязвимым. В один прекрасный день из Миллерово прибыл отряд ЧОН, совершивший вместе с местными милиционерами рейд к балке Моховатке. Не смотря на то, что повстанцы были захвачены практически врасплох, чоновцам не удалось разгромить казаков. Положение спас Башмаков, открывший пулемётный огонь по красноармейцам. Победа последним досталась дорого. Несколько погибших чоновцев были похоронены в хуторе Атаманском, где им впоследствии был установлен памятник.

Есаулу Чугрееву удалось увести основные силы отряда к станице Митякинской, потеряв при этом нескольких казаков, в том числе и Башмакова, до последнего прикрывавшего отход. Отряд перебазировался в балку «Крутая», которая находилась вблизи хутора Прогнои. Казаки отряда очень часто посещал станицу, среди жителей которой было много сочувствующих им, помогавших продовольствием и сообщавших об опасности.

В результате нескольких кровавых вылазок против новой власти, казаки убили многих советских работников и расстреляли четырёх милиционеров в окрестностях станицы. Правда, в саму станицу казаки предпочитали не соваться. Так как в ней располагался отряд милиционеров в 40 человек при нескольких пулемётах. Плюс к этому вооружённый партийно-комсомольский актив и отряд самообороны. Впрочем, это не помешало казакам, в один прекрасный день устроить засаду в самом центре Митякинской, у школы, в которую, попал отряд ЧОН. В ходе ожесточённой перестрелки, несколько чоновцев и комсомольцев из местных жителей было убито. Но эта вылазка дорого обошлась и чугреевцам, поспешно отступившим. Это не прибавило любви большинства станичников к ним, открыто называвших их бандитами.

Чугреевцы преследовали продработников, не допускали, чтобы они собирали с жителей налоги. Кроме того, под их горячую руку попал первый секретарь комсомола Сутормин и весь актив комсомольцев станицы Митякинской. Все убитые комсомольцы были похоронены у Митякинской школы.

Не повезло и старшему брату первого секретаря комсомола, комбригу Сутормину, воевавшему с белыми в 1 Конной армии. Сутормин, как и Чугреев, прошёл всю 1 Мировую войну, и так же как Чугреев трусом не был. Но в отличие от есаула, он перешёл на сторону красных, где проявил себя с лучшей стороны, очень скоро став комбригом 1 бригады 1 Московской рабочей дивизии. Впрочем, в самой станице Митякинской и её хуторах бытовало мнение, что красный комбриг Сутормин воевал в 1 Конной армии Будённого.

«Старые люди вспоминали: до германской Сутормин мало что значил — гонористый да задиристый… А как сдружковался с Будённым да Ворошиловым — попёр в гору! Ворошилов тогда что!.. Первый красный офицер! А Сутормин у него комбригом был, и звали его у нас все Красным Генералом. Во как судьба повернула! С грязи да в князи. Подвыпьет и ну подвиги вытворять. Подвигов за ним было не счесть». Так пишет о Сутормине в своей книге «Деркул — быстрая река» А. Н. Можаев, опираясь на воспоминания стариков.

Не был комбриг в родном хуторе с 1914 года. Всё не досуг казаку было. То с германцем война, то беспрерывные бои с белыми. Так и провоевал до 21 года, пока железнодорожные составы, на которых перебрасывали его бригаду, не попали в затор у города Миллерово. Железнодорожники обещали только через три дни открыть движение. Вот и решил комбриг, не свою беду, побывать в родном хуторе. 60 вёрст для казака не расстояние.

Здесь нужно отметить о двух версиях гибели комбрига Сутормина. Одна литературная, написанная нашим земляком Александром Николаевичем Можаевым. Она гласит, что Сутормин, взяв с собой тачанку с пулемётом, двух пулемётчиков китайцев и двух латышей, он отправился со своим интернационалом к себе домой. Появление в хуторе Прогнои красного генерала вызвало переполох и не осталось незамеченным для верных людей Чугреева. Пока шла весёлая гулянка в доме Сутормина, они сообщили об этом есаулу Чугрееву, который вскоре ворвался со всем своим отрядом. Но захватить комбрига внезапным наскоком ему не удалось.

Услышав выстрелы и шум, Сутормин, прыгнув в тачанку со своими людьми, попытался уйти, отстреливаясь из пулемёта. Но у хутора Куркин, он был, настигнут, и окружён казаками. Вот как описывает эту встречу наш земляк, писатель Можаев:

«Братцы, говорит, мы ж в одной церкви крестились, зачем нам губить друг друга… Я ж для вас светлую жизнь готовил. Усмехается Чугреев, чудно ему слышать такое. А у него, у Чугреева такая манера была: он как прихватит какого комиссара — сразу не стрелял. Шашку даёт — бейся. Одолеешь — воля. И давай его обучать. Это, мол тебе не расстрелы в подвалах подписывать. Схватятся. Чугреев по началу кончик носа отсечёт. Бьются. Одно ухо отлетит, второе, потом ещё чего ни будь отхватит… Бывало сжалится, да так, потехи ради и отпустит. А другой раз нет, видит достойный человек — дорубает. Сутормина дорубил».

Узнав о гибели комбрига Сутормина у хутора Куркин, из Миллерово был выслан бронепоезд и карательный отряд. Пять дней горели казачьи хутора. Сколько тогда ни в чём не повинных людей погибло, неизвестно.

Такова первая, литературная версия гибели комбрига. Согласно другой версии, подтверждённой публикациями в районной газете, Пётр Сутормин приехал на несколько дней к отцу, бывшему в ту пору председателем продовольственного комитета Прогнойского ревкома. Старый казак был вынужден то и дело гоняться за белогвардейскими отрядами и отражать их нападения. Впрочем, противники новой власти платили той же монетой, охотясь за её представителями. Дважды казаки полковника Фёдорова устраивали нападения на дом старика Сутормина, в надежде застать там его сына, первого полевого инспектора пехоты и кавалерии Северо-Кавказского военного округа. Но без успешно. Но в тот, Петров день, белоказакам повезло. Пётр Сутормин только что вернулся из хутора Чеботовка, что бы забрать жену и возвращаться к месту службы, как с улицы донеслись крики. Прогромыхала тачанка и слух резануло:

— Бандиты!

Видно преследователи шли по следу или его присутствие выдал не рассёдланный конь, оставленный на привязи у крыльца. Пётр выхватил наган — и во двор. Но тут его уже поджидали. Затрещали винтовочные и револьверные выстрелы. Минута, вторая, и тишина… Истерзанное тело сына отец нашёл в конце сада, неподалеку от того места, где мальчишкой он любил смотреть на плывущие по небу облака. Так оборвалась короткая, но яркая жизнь Петра Сутормина, красного командира.

Впоследствии, разъезд на железной дороге был назван именем комбрига Сутормина, как и колхоз в хуторе Прогнойском, образованный в 1929 году. Самого Красного Генерала, по приказу Ворошилова, перезахоронили на центральном кладбище Ворошиловграда. При Хрущёве этот город был вновь переименован в Луганск. При Брежневе — чехарда продолжилась и город снова получил имя Ворошилова. После развала СССР, многострадальному городу вернули историческое название. Центральное кладбище, на котором был похоронен комбриг Сутормин, снесли бульдозерами, не удосужившись перенести захоронения погибших большевиков. На его месте разбили сквер имени «Молодой гвардии»…

Красные казаки

Впрочем, в нашей истории не всё так просто. По воспоминаниям стариков хутора Нижне-Митякинского, есаул Чугреев не был столь непримирим, по крайней мере, со своими хуторянами. До 1 Мировой войны, Чугреев Пётр Тиханович был закадычным другом Пантелеева Алексея. Оба воевали в одной сотне, и оба были не робкого десятка. Но Гражданская война развела друзей по разные стороны баррикад, и оказался Алексей Пантелеев у красных. После Гражданской войны был он назначен в ЧК Тарасовского района и должен был бороться с отрядом «бандита» Чугреева.

Вот и решили два бывших полчанина, в один прекрасный день, поговорить по душам. Съехались. Неужели, сказал Пантелеев, мы будем друг за дружкой, как за волками охотится? Подумал есаул, и предложил, давай поделим хутора, ты на мою территорию не лезь, а я на твою не сунусь. Правда это или вымысел, сейчас сказать трудно. Но так, по крайней мере, говорили старики.

Отряд есаула Чугреева контролировал территорию, расположенную по берегам реки Деркул и хутора Камышный.

Впрочем, как мы уже говорили, далеко не все казаки поддерживали повстанцев Чугреева, многим надоела всё продолжавшаяся братоубийственная война, в которой они винили чугреевцев и самого есаула. И в станице, и по хуторам были сформированы из красных казаков и иногородних, дружины самообороны. В х. Верхне-Митякинском, такую дружину возглавлял георгиевский кавалер казак Фёдор Ковалёв.

Развязка наступила осенью 1924 года. В очередное свое посещение Митякинской станицы, Чугреев получил сведения, что в станице находится конный отряд красных из города Каменска. Вот есаул и решил уничтожить этот отряд и распорядился укрыться в «буграх» за станицей и ждать своего часа. Так как атаковать станицу было равносильно самоубийству. Решили перебить красных на выходе из Митякинской.

Однако, по всей видимости, это посещение станицы белоказаками, не осталось незамеченным. И в окрестные хутора были отправлены гонцы с приказом срочного сбора всех дружин самообороны. Под покровом ночи красные казаки и красноармейцы окружили «бугры» и в предрассветный час тихо подошли к стану чугреевцев.

Тем временем, маясь от безделья, казаки Чугреева принялись пить самогон. Дисциплина к тому времени в отряде уже хромала на обе ноги, и пьянство стало обыденностью, что и погубило казаков. Когда всё было выпито, есаул отправил за новой порцией самогона самого молодого казака Шилова, что впоследствии и спасло ему жизнь. Не выставив караулы, чугреевцы заснули и стали лёгкой добычей красноармейцев и хуторских дружинников, устроивших резню спящих. Сам Чугреев был зарублен шашкой, на телеге, где он спал. По воспоминаниям жителей х. Н. Митякинского, Петра Чугреева зарубил один из командиров дружины самообороны хутора В. Митякинского Фёдор Ковалёв. Вместе с мятежным атаманом изрубили и 67 его сподвижников.

После ликвидации этого отряда, для расследования и наведения порядка, в станицу прибыла группа милиционеров из города Каменска. На ночлег, они разместились в станичной церкви. Утром, когда оттуда ни кто не вышел, местные милиционеры открыли дверь, увидели что там все следователи мертвые. Ночью казаки умудрились незаметно проникнуть в церковь и вырезать всех милиционеров. Как при выставленных часовых, оставшиеся в живых сподвижники Чугреева смогли проникнуть в церковь, до сих пор остаётся загадкой. Впрочем, вполне возможно, это ещё одна местная легенда.

Командир отряда самообороны Ковалёв Фёдор Васильевич, сидит справа.

Казак Пётр Сутормин — красный комбриг.

На железнодорожной ветке Миллерово — Луганск, невдалеке от украинской границы есть небольшой, затерянный в степи разъезд. Аккуратно выкрашенный и подбеленный на хуторской манер, небольшой вагончик вместо станционного здания. Улочка из десятка домов, утопающая в зелени садов и защитных посадок американского клёна и тополя, по которым бегают суетливые белки. Вот, пожалуй, и всё несложное хозяйство этого, десятками лет обжитого уголка донецкой степи. В пятидесятых, шестидесятых годах этот разъезд жил бурной жизнью.

В двух километрах, у хутора Нижний Митякин располагался карьер по добыче песка, который грузили на разъезде и отправляли в Луганск на заводы. Впоследствии, был найден более качественный песок, и карьер закрылся, однако жизнь на разъезде не захирела. Близь лежавшие колхозы богатели, и их жители всё чаще ездили в Луганск и Миллерово за покупками. А их дети с этого разъезда уезжали на учёбу и возвращались в гости к родителям. И в семидесятых годах прошлого века на разъезде было построено навое просторное станционное здание, в котором располагался не только зал ожидания, но магазин, в котором отоваривались местные жители и пассажиры.

Здесь нет ни улиц, привычных городским жителям, ни номерных знаков на домах. И лишь поутру, когда раннее солнце очертит на земле косые тени островерхих тополей и раскидистых американских клёнов, что встали шеренгой вдоль железнодорожных путей, привычную тишину вдруг нарушит людской гомон. Это съезжаются к «Мухе» колхозники из хуторов Нижний, Средний Митякин, Донецкого и других хуторов, раскинувшихся окрест по балкам и лощинам.

И только мелькнёт за поворотом последний вагон, затихнет перестук колёс уходящего поезда, как вновь на долгие часы вернётся сюда тишина, нарушаемая дробными «очередями» дятлов. Тишина эта, точно вечный хранитель памяти о человеке, имя которого носит этот степной разъезд. Имя донского казака Петра Петровича Сутормина — героя Первой мировой и Гражданской войны.

В большой семье казака хутора Прогнойского Петра Ефимовича Сутормина было два сына с одинаковым по воле случая именем — Пётр. Их так и называли: Пётр старший и Пётр младший. Старшего, иногда величали Прокофием, что бы было какое либо отличие. Под именем многие его и знали. Одной дорогой пошли братья по жизни, и ждала их одна судьба. Одну и ту же приняли смерть.

Пётр старший был третьим ребёнком в семье. Учиться ему в местной школе пришлось не долго. Хозяйство, какое ни есть, а требовало рабочих рук. Потом подошёл срок отправляться на действительную службу в армию. Казаку полагалось иметь свою лошадь, шашку, амуницию, обмундирование и снаряжение, то есть, как говорили казаки — справу. А где на все это возьмёшь денег, когда в семье к тому времени было уже девять детей? И записали казака Сутормина в нестроевые — писарем во 2 Донскую казачью батарею.

С началом Первой мировой войны казак Сутормин недолго пробыл в нестроевых, став одним из лучших артиллеристов в своей батарее. К 1916 году он уже был георгиевским кавалером 3 и 4 степени. Много вёрст выходил Пётр по кровавым и дымным полям Мировой войны, много потерял своих боевых товарищей казаков. Она бросала его из окопов в окопы. Здесь впервые он услышал большевистский лозунг: «Пролетарии всех стран соединяйтесь!». И хоть не совсем он был понятен донскому казаку, но сердце его чувствовало: грядут в России перемены. Нужно было принимать это новое и неведомое, идти навстречу ему или…

Однажды, получив отпуск, и вернувшись в родной хутор, Пётр поделился с отцом: — Гляжу я, батя, шатается трон царя. Должно, недолго ему править Расеей. Присмотрелся я к мужикам да рабочим, что из городов. На всех одна солдатская шинель. Одних вшей в окопах кормим. Что я казак, что они. Стал быть, вместе и держаться надо. Гутарют, что вместе без царя лучше жить можно.

— Только ты про то — ни кому!

Казак Сутормин сделал свой выбор, и не нам его судить. И вот грянул Октябрь. Вернулся Пётр Сутормин в свой родной хутор, осмотрелся, потолковал с такими же, как он фронтовиками, да и открыто в бой. На первом же хуторском сходе отец и сыновья голосовали против атамана, за ревком. Как и в других местах, по решению Донского окружного комитета большевиков и окрисполкома станицы Каменской, был создан штаб обороны во главе с Е. А. Щаденко. В состав штаба вошли большевики Романовский, Пареев, Блицын, Тетеревятников и Сутормин. К этому времени в Донецком округе уже было хорошо имя Петра Сутормина.

А несколько погодя, Пётр разослал уже гонцов по хуторам Митякинского юрта, на общий сбор. Собрались казаки фронтовики на хуторе Чеботовке. Здесь они и постановили создать дружину в три тысячи шашек для охраны Советской власти. Командиром дружины избрали А. А. Тананакина. Петра Сутормина — председателем совета дружины.

Вскоре в Ростове узнали о деятельном большевике из Митякинского юрта и вызвали в Ростовский ревком. Его оставили при Чрезвычайном штабе Совета Народных Комиссаров для организации защиты молодой Донской республики. Он был назначен адъютантом командующего революционными войсками Донской республики, организовывал оборону города от наступавших кайзеровских войск.

Однако не продуманная политика большевиков в отношении казаков, оттолкнула многих донцов он новой власти. Даже тех, кто в начале поддерживал её. В станицах и хуторах начались антибольшевистские восстания. Пока Пётр Сутормин дрался с немцами у стен Ростова, в его родном хуторе ревком был разогнан. Отец Сутормина был арестован и посажен в Каменскую тюрьму в качестве заложника за сына. Прогнойский офицер Севостьянов, возглавивший бело казачий отряд, не простил Петру Ефимовичу Сутормину его выступления на хуторском сборе за Советскую власть и против атаманской власти.

Но не угрозы со стороны противника, ни трудности боевых походов и горьких поражений, не смогли сломить волю прогнойского казака. С августа 1918 года он на Царицынском фронте, где зарекомендовал себя как храбрый командир. 15 февраля 1919 года Сутормин прикомандирован к оперативному отделу 10 армии. С 21 марта 1919 года — помощник начальника штаба 1 бригады 1 — й Московской рабочей дивизии. 20 мая, Сутормину были вручены именные золотые часы. На них было выгравировано: «Честному воину революции от ВЦИК». 24 июня он назначен помощником начальника штаба дивизии. С августа того же года, Сутормин комбриг стрелковой дивизии.

О мужестве и находчивости комбрига Сутормина рассказывали необыкновенные вещи. Однажды на Царицынском фронте, он, благодаря ошибке шофёра, попал в расположение вражеского полка. Спасаться бегством было уже поздно, да и не в его это было правилах. Он экспромтом принимает решение: через вестового вызывает командира белогвардейского полка, и отдаёт ему приказ начать наступление на позиции красных. Так как комбриг был кожаном пальто без погон, командир полка принял Сутормина за вновь назначенного командира дивизии. Не подготовленное наступление закончилось разгромом белых. И через несколько часов они снова встретились, но уже в штабе красных войск, куда привели пленных. Полковник имел уже далеко не бравый вид, после попадания в ловушку.

Со своей бригадой прошёл Пётр Сутормин с боями по придонским степям, громил врангелевцев в Таврии у Перекопа. И везде его сердце не знало страха.

Он любил жизнь, и жизнь любила его. Любил ещё мальчишкой воскресным утром, продравшись сквозь заросли колючей дерезы, что густо сплелась сразу за хуторскими садами, прилечь на спину под ивой, раскинуть широко руки, и долго-долго смотреть на плывущие облака. Они уносили мечтательного юношу в далёкие края и заморские страны. Они волновали и заставляли мечтать. Нет, тогда ему ещё не виделся кровавый оскал братоубийственной войны, повешенные и порубанные тела в донских станицах и хуторах. Всё то, через что ему пришлось пройти позже, защищая юношескую мечту о справедливости и революцию. Прав был или нет, судить не нам, он был героем своего времени, со своими ошибками и заблуждениями.

И сюда, в этот тихий уголок левады, скрытый от постороннего взгляда, он не раз возвращался из дальних походов, что бы снова встретиться со своей юностью. Здесь и подстерегала его мстительная пуля его земляков, не принявших советскую власть. Случилось это в июне 1921 года, на Петров день по церковному календарю.

Только закончилась обедня в местной церкви. Разморенные летней духотой казаки и казачки нехотя расходились по своим куреням. То здесь, то там, в тени караичев и тополей, собирались казаки в группы, обсуждая слухи, были и небылицы. А они, эти слухи, одни тревожнее других, залетали в казачий хутор, будто притаившийся, выжидающий в своей балке. Они волновали и будоражили местное население. Куда повернёт эта новая власть? Станичный или хуторской атаман — понятно. А тут Советы! С чем их едят и что с ними делать, ни кто не знает. К добру ли отпрыск Сутормина пожаловал?

А тем временем Пётр, заглянувший на несколько дней к отцу, бывшему в ту пору председателем продовольственного комитета Прогнойского ревкома, был вынужден гоняться за белогвардейскими отрядами. Впрочем, противники новой власти платили той же монетой, охотясь за её представителями. Дважды казаки полковника Фёдорова устраивали нападения на дом старика Сутормина, в надежде застать там его сына, первого полевого инспектора пехоты и кавалерии Северо-Кавказского военного округа. Но без успешно.

Но в тот, Петров день, белоказакам повезло. Пётр Сутормин только что вернулся из хутора Чеботовка, что бы забрать жену и возвращаться к месту службы, как с улицы донеслись крики. Прогромыхала тачанка и слух резануло:

— Бандиты!

Видно преследователи шли по следу или выдал не рассёдланный конь, оставленный на привязи у крыльца? Разбили Деникина и Врангеля, а белое охвостье ещё свободно гуляет по Дону. Как затравленные бирюки, выползут из митякинских лесов и камышей, и бьют исподтишка. Пётр выхватил наган — и во двор. Но тут его уже поджидали. Затрещали винтовочные и револьверные выстрелы. Минута, вторая, и тишина… Истерзанное тело сына отец нашёл в конце сада, неподалеку от того места, где мальчишкой он любил смотреть на плывущие по небу облака. Так оборвалась короткая, но яркая жизнь Петра Сутормина, красного командира.

Его место в строю занял младший брат Петра Сутормина — так же Пётр. Вместе с товарищами, первыми комсомольцами Иваном Погореловым, Иваном Никишиным и Николаем Власенко, он стал организатором комсомольского движения в хуторах станицы Митякинской. Вместе с частями особого назначения — ЧОН, гонялся за бело казачьими отрядами. И так же, как старший брат, он погиб в одном из боев, защищая революцию. Случилось это весной 1922 года.

Время шло. И когда хуторяне в Прогное объединились в колхоз, они назвали его именем Петра Сутормина, бесстрашного солдата революции. У входа в правление колхоза хуторяне повесили большой портрет Сутормина. Его же именем был назван и разъезд, куда в последний раз привёл Сутормин бронепоезд, для борьбы с белогвардейскими отрядами. Однако вскоре колхоз был переименован. Товарищи по партии, за которую отдал жизнь казак Пётр Сутормин, забыли красного героя, назвав укрупнённый колхоз «Ленинский путь».

Сегодня в тех местах иная жизнь. Отнюдь не та, за которую храбро воевал прогнойский казак Сутормин. Хутор Прогной, как и другие хутора Тарасовского района, приходит в запустение и обезлюдивает. Молодёжь уезжает города, оставляя на произвол судьбы свою малую родину. Заброшена и железнодорожная ветка Миллерово — Луганск. По ней уже давно не ходят поезда. В начале 90 годов прошлого века по ней ещё ходил пригородный поезд, который хуторяне называли «Мухой». Но из-за убыточности его отменили. Железнодорожные пути заросли деревьями и кустарниками, станция и строения переезда давно заброшены и разрушены. Ещё немного и в Тарасовском районе забудут навсегда о Петре Сутормине. Но забыв его, мы откажемся от части своей истории, какой бы она не была.

Батька Махно на Дону

При написании этого очерка использовался материал из книги «Донбасс: Русь и Украина». Очерки истории Бунтовского Сергея Юрьевича.

Первые упоминания о том, что нашу территорию посещал со своей армией Н. И. Махно, появились в документах 2-й Донской дивизии и датируются они февраля 1921 года, когда армия Махно появилась в районе современной границы Луганской области. Махно шёл на Дон, надеясь найти поддержку у казаков, преследуемый красными частями. Однако казаки прекрасно помнили, как махновцы воевали на стороне красных и не простили им пролитой казачьей крови.

По рассказу очевидицы один из таких махновских отрядов к рождественским святкам заехал на постой в слободе Курнолиповка Митякинского юрта. Махновцы рассчитывали, что казаки поддержат их в борьбе с большевиками и потому не приняли обычных мер предосторожности, заночевав, не выставив постов.

Батько Махно сидит с маузером.

Узнав об этом, к хутору выдвинулся отряд подъесаула Попова, начавшего борьбу с большевиками ещё в 1918 году. Тогда, чтобы вооружить своих казаков, сотник Попов разоружил охрану трёх рудников, лежащих в юрте Гундоровской станицы. В его руках оказалось 140 винтовок и 3000 патронов. Данное оружие было роздано казакам своего отряда. Так отряд начал вести борьбу против советов власти.

Вскоре, восставшие казаки Попова утром 16 апреля 1918 года подошли к станице Гундоровской и сходу её захватывали. Только при помощи артиллерии бронепоезда, который подошёл из Каменска, красные, 19 апреля сумели отбить Гундоровскую станицу.

Теперь, отряд уже есаула Попова, скрытно подошёл к Курнолиповке и обрушился на спящих махновцев. Началась жестокая и беспощадная резня. К утру всё было кончено. По всему хутору собирались на лошадиные сани, изрубленные останки махновцев. Ими награбленное добро безвозмездно раздавалось в самом центре слободы, чубатыми дядьками с красными лампасами. В безропотном исполнении негромких приказов от высокого всадника, с блеском офицерских погон на куцей венгерке обтягивающей его широкие плечи. Как оказалось, это был подъесаул Попов с хутора Атаманск.

Уже в июле 1921 года отряд Нестора Махно снова появился на Дону в районе станицы Митякинской и станицы Гундоровской (ныне — город Донецк Ростовской области). Гуляйпольский батька, не смотря на неудачный прошлогодний рейд по Верхнему Дону и на зимний разгром одного из своих отрядов у Курнолиповки белоказаками, не потерял надежды привлечь на свою сторону казаков, и украинцев живших в слободах Митякинского юрта, но жестоко ошибся в своих ожиданиях. Казаки не желали вставать под махновские знамёна. Как и в прошлом году, когда с Махно ушло всего 4 человека с «грязным прошлым» и 3 казака скрывавшихся от преследования советскими властями, казаки отказались его поддержать.

В штабе СКВО была принята телеграмма: «Банда Махно, преследуемая войсками Украины, перешла 14 июля около полудня через ст. Кутейниково на линии Иловская — Таганрог и двинулась на Б. Мешковская. Отходит в восточном направлении. Преследующим отрядам приказано гнать махновцев до полного их уничтожения. По последним сведениям численность банды не более 150 сабель при незначительном количестве пулеметов. Банда деморализована и крайне утомлена 30 беспрерывными боями». Судя по всему, это был не весь отряд Махно, а лишь его часть.

В штабе СКВО был было принято решение перебросить в район Гундоровская-Каменская из Усть-Бело — Калитвенской кавалерийский полк 2 Донской дивизии, который выдвинулся в хутор Дичинский в 19 часов 30 минут 18 июля. Ввиду того, что банда Махно 15 июля была замечена у Голодеевки, и двигалась она на восток, начдивом было решено перебросить бронепоезд №43 на участок Каменская-Зверево. А бронелетучку №1 на участок Ровеньки — Замчалово для предотвращения перехода махновцами через железную дорогу. Но это, судя по всему, в планы Махно не входило.

Его основные силы 18 июля приблизились к Донской области. Извести об этом было получено штабом СКВО, от начальника ст. Сулин. По его информации, Махно силою 700 сабель при двух пулеметах на 100 тачанках находится в районе Павловка-Нагольная-Криничная. По сообщениям из Украины, остатки армии Нестора Махно, уходя от преследования частями Красной армии, разделившись на несколько отрядов в районе Голодаевка, бежала в направлении на Успенскую и затем на северо-восток. Около 21 часа 16 июля махновцы столкнулись с частями 17-й бригады Красной Армии, завязался бой. Но наступившая темнота заставила противников прекратить огонь и отряды Махно продолжили движение на Дон.

В этот день сообщения аналогичного содержания были получены из Зверево и начальника боевого участка из Александровск-Грушевского. При чем, в этих сведениях упоминается о том, что махновцы имеют 20 пулеметов и 1 бронеавтомобиль, и направляются они на восток, к станице Митякинской.

Эти сведения вызвали большую обеспокоенность в Ростове и Новочеркасске. Так как большевики опасались, что казаки поддержат Нестора Махно и на Дону вспыхнет новое восстание..

Для борьбы с махновцами было решено мобилизовать Коммунистический территориальный батальон. Мобилизация должна закончиться в 22-х часовой срок по получению приказа. 18 июля в 16 часов Доноблвоенком отдал приказ Новочеркасскому кавалерийскому дивизиону выступить из ст. Мелиховская на Александровск-Грушевский (город Шахты) и выставить там заслон, на случай движения махновцев на Ростов.

Ещё один из отрядов Махно (200—250 сабель, при 5 тачанках, 3 пулемета) 18 июля не выдержав боя у балки Дуванной с Украинскими частями Красной Армии, бежала, и переправилась вплавь через Северский Донец у Б. Суходола и около 22 часов заняла хутор Уляшкин, где пробыла 19 часов.

Ввиду возможности выдвижения махновцев из Ровеньского района Украины на восток и на север, начдив 2 Донской дивизии решил перебросить из станицы Мальчевской 13-й пехотный полк в район Грачинских хуторов станицы Митякинской. 10 пехотному полку было приказано выдвинуться из Морозовской к станице Екатерининской. В соответствии с этим был отдан приказ по дивизии этим полкам сосредоточиться в указанных выше пунктах.

Батька Махно изучает донесения

Судя по всему, отрядам Махно удалось перерезать телеграфные провода и 19 июля новых сведений о их передвижений не поступало. В связи с этим, было решено перебросить кавалерийский полк к хутору Верхное-Дуванному, с целью нащупать противника и по его обнаружении, атаковать.

Однако в виду усталости конского состава, кавалерийский полк задержался с выполнением этой задачи. Связанно это было с тем, что командирам и бойцам полка было запрещено забирать свежих лошадей в казачьих станицах и хуторах, а конный состав полка находился в плачевном, после долгого перехода.

Тем временем, ещё один из отрядов Махно в 15 часов 19 июля форсировал вплавь реку Северский Донец и вошёл в хутор Уляшкин. По сообщениям очевидцев, численность этого отряда была не более 300 сабель и 12 тачанок. Однако, узнав о подходе к хутору частей Красной Армии, махновцы выдвинулись к хутору Нижне Грачинскому, уклоняясь от столкновения.

Ввиду полученных новых сведений кавалерийскому полку было, приказано свернув с маршрута, переправиться у хутора Красный через Северский Донец и занять хутор В. Клиновый, ведя разведку по направлению хуторов Уляшкин — Грачинский — Свиногреев. 13 пехотный полк получил приказ ускорить марш и занять хутора Верхне и Нижне Грачинский, Караичев, Верхне Клиновый. Где он должен был развернуться, и прижав махновцев к Донцу, уничтожить их. Для усиления частей противостоящих махновцам, штаб СКВО приказал командиру бронепоезда выдвинуться на линию Глубокая — Каменск. Однако 13 пехотный полк не мог соревноваться в скорости с кавалерией Махно и не успевал выполнить приказ.

От учебного кавалерийского взвода расположенного в Каменске, в 20 часов вечера был отправлен разъезд к хутору Уляшкин, с задачей привезти точные сведения о местонахождении главных сил махновцев и узнать их намерения.

Махновцы, заметив движение красных частей или получив эти сведения от своих агентов, продолжили движение быстрым алюром на хутор Верхне-Грачинский, с намерением двигаться на север и далее в район ст. Вёшенской. Ввиду этого, части дивизии были повернуты на север. 13 пехотный полк, выдвинувшийся из станицы Мальчевской, ввиду того, что он не успевал подойти вовремя к х. Нижне Грачинскому, получил приказ двигаться наперерез махновцам через хутора Чеботовский и Красновский, во время движения вести разведку и при обнаружении махновцев. не ожидая приказа атаковать их. Но как говориться, хорошо всё на бумаге, да забыли про овраги. Так как пехотный полк не мог эффективно действовать против манёвренной кавалерии.

Командир кавалерийского полка 2 Донской дивизии получил приказ отправить один из эскадронов для преследования отрядов Махно, с задачей сесть на хвост бандитов, не давая им ни минуты покоя. С основными же силами полка идти параллельно их движению, не давая им углубиться на казачью территорию. Что было трудновыполнимо в виду усталости конского состава.

В связи с тем, что 10 пехотный полк, вышедший из Морозовской, не успевал выдвинуться к месту проведения операции, и командиру 5 пехотной бригады 2 Донской дивизии, было приказано перебросить 14-й пехотный полк из Стрельцовки в Мальчевскую. Туда же, на двух автомобилях с пулемётом, выехал и штаб дивизии для непосредственного руководства операцией. Тем временем, заняв хутор Верхне Грачинский, Нестор Махно приказал своим бойцам поменять своих вымотанных многодневным переходом коней, на коней хуторян, что вызвало неудовольствие казаков. Попытка мобилизовать казаков, для пополнения своего отряда, так же провалилась.

В хуторе отряд Махно находился до рассвета 20 июля. С рассветом он под давлением кавалерийского полка, устремился в хутор Чеботовский, где махновцы продолжили спешно менять лошадей, изрубив при этом 4-х милиционеров, 3-х продработников и одного коммуниста. Настигаемые кавалерийским полком 2 Донской дивизии, полком, отряд Махно разделился на две группы, пытаясь сбить преследователей с толку. Одна устремилась на хутор Прогнойский, другая на станцию Красновка.

Согласно воспоминаний жителей хутора Нижнемитякинского, Нестор Махно с основными силами двинулся к станции Красновка по долине речки Митякинки, через хутора Нижне, Средне и Верхне Митякинские. Как и в Нижне Грачинском, и Чеботовском хуторах, махновцы продолжили реквизировать продовольствие и менять своих уставших лошадей, на лошадей хуторян, как в самом хуторе, так и в близлежащих полях. Это вызвало крайнее неудовольствие жителей. Казачка Чеботкова Варвара Михайловна, защищая своё добро, замахнулась кнутом на подъехавшего в это время на тачанке Нестора Махно. Тот, взбешённый, вырвав из рук женщины кнут, избил им её в кровь. Сам гуляйпольский батько, на казаков впечатления не произвёл. В их воспоминаниях, это «маленький рябоватенький и неказистой мужичонка».

В хуторе Верхне Митякинском, Махно узнав, что к станции Красновка подошёл отряд красноармейцев, повернул со своим отрядом в сторону Украины. Второй его отряд, выйдя из хутора Прогнои, так же повернул назад, не доходя до станции Красновка, так же повернул назад, получив сведения о сосредоточении у неё частей Красной Армии.

В Прогнойском махновцы продолжили обмен лошадей и реквизицию продовольствия и фуража, что вызвало многочисленные стычки с местным населением. Из хутора Махно двинул свои отряды на хутор Ушаков и далее на Юганов, преследуемый передовым эскадроном кавалерийского полка. Однако вскоре преследование было прекращено, в виду усталости коней. Это дало возможность так же передохнуть и махновцам.

Нестор Махно, выслав разведку на ст. Красновка и получив от нее необходимые сведения о расположении частей Красной армии, и опасаясь полного окружения, вышел со своей конницей из хутора Прогнойского в 16 часов 21 июля, двигаясь на хутор Ушаков.

22 июля арьергард махновцев был, настигнут авангардом кавалерийского полка у хутора Юганов. Но махновцы, уклоняясь у боя, рысью скрылись на хуторе Машлыкиным, где располагались основные силы гуляйпольского атамана.

Махно не решился дать бой красным кавалеристам и приказал своим отрядам отступать на Титовку. Переправилась через реку Камышная в двух верстах севернее хутора Н. Камышенский. Этот крутой поворот банды от Титовки почти на восток, можно объяснить следующими соображением: махновцы или заметили движение 3-го эскадрона кавалерийского полка 2 Донской дивизии, который двигался почти параллельно им по правому берегу реки Деркул в направлении на Титовку, или же, что, скорее всего вероятнее, они получили сведения о том, что Городище уже занято 14-м пехотным полком большевиков.

Заметив этот манёвр, кавалерийский полк в составе двух эскадронов свернул от Титовки на восток для преследования махновцем. Впереди полка ехал сам начдив на легковом автомобиле. Догнав гуляйпольцев у балки, начдив лично открыл пулеметный огонь, не выдержав который, они скрылись в балке.

После подхода головного эскадрона кавалерийского полка, начдив приказал ему атаковать махновцев. Желая прекратить настойчивое преследование красными своего отряда, Махно решил дать им бой, который состоялся 22 июля у хутора Машлыкина (это район современной российско-украинской границы).

Как только эскадрон, рассыпавшись в лаву, начал подыматься на гребень этой балки, махновцы, лавой человек в 150 неожиданно атаковали его. Эскадрон не выдержал столь дерзкой атаки и начал отходить. К этому времени подоспел второй эскадрон. Оба эскадрона при поддержке пулеметного огня начдива, пошли в атаку. Произошла схватка и хотя численность красных кавалеристов и махновцев, была почти одинакова, эскадроны кавполка начали отходить. Так как направление атаки махновцев было под гору, а красных эскадронов, наоборот, на гору.

Эскадроны кавалерийского полка стали медленно отходить на юго-запад по балке и с выходом на дорогу идущую из Нижне Камышенского на Средне Наголинский. Махновцы под командой атамана Удовиченко без энтузиазма преследовали красноармейцев, опасаясь засады.

У хутора Верхне Камышенского, эскадроны собрались и снова бросились в атаку. Вот что писал начальник штаба 2-й Донской дивизии Сперанский в своём донесении: «…эскадроны собрались и снова перешли в атаку. Кавалеристы и бандиты несутся друг другу навстречу и, сблизившись, остановились друг против друга стеною. В этот момент и та и другая стороны чувствовали себя равными и не решались перейти в решительную схватку: наши эскадроны — на измученных пятидневным переходом конях, но имели где-то вблизи резервы, бандиты же не имели резервов, но конский состав был почти свежий. Страшен человек, решившийся умереть. Воодушевлённые своим руководством бандиты бросились в атаку. Наш единственный пулемёт из-за задержки замолчал… Эскадроны начали медленно отходить». Но отступление красных эскадронов махновцы сочли за ловушку и не решились на преследование, так как сам Махно неоднократно и успешно пользовался этим приёмом.

Получив от своих разъездов сведения о движении с юга 13 полка 2 Донской дивизии, Нестор Махно приказал своей кавалерии отходить рысью на хутор Средний Наголинский и дальше на Карпов — Сулин, отсюда (повернув под прямым углом) на хутор Калмыков и в 22 часа 22 июля достигли Стрельцовки. Здесь махновцы заночевали. Опасаясь внезапного нападения частей Красной армии, они расположились на площади, не расходясь по хатам, имея сторожевые посты на всех направлениях. Это стало известно из слов перебежчиков. Так как многие бойцы значительно поредевшей армии Махно, деморализованные последними поражениями, стали поодиночке и группами уходить и сдаваться.

В ночь 23 июля махновцы двинулись на север вдоль долины реки Камышное и вечером того же числа перешли железную дорогу у ст. Зориновка (бронепоезд опоздал и пришел сюда уже после того, как отряды Махно проскочили железную дорогу) и пошли на Тарасов-Щедрово. Подойдя вплотную к северной границе Донобласти.

Жизнь и судба — М. А. Алпатов

Очерк написан на основе воспоминаний сына М. А. Алпатова.

С 20 годами прошлого века неразрывно связанна судьба ещё одного героя нашего повествования и земляка — Михаила Антоновича Алпатова, доктора исторических наук, академика и писателя. Автора следующих научных работ: «Политические идеи французской буржуазной историографии» XIX в. 1949 год. 408 с.; «Американская реакционная историография на службе поджигателей войны». 1951 год; «Русская историческая мысль и Западная Европа (XII — XVII вв.)». 1973. — 476 с. «Русская историческая мысль и Западная Европа (XVII — первая четверть XVIII в; 1976 год. 456 с. «Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII — первая половина XIX в. 1985 год. 272 с.

Художественная литература: «Возвращение в юность»: Автобиографическая повесть. М.: Молодая гвардия, 1983. «Вадимка»: Повесть. Для сред. и ст. возраста. М.: Детская литература, 1985. «Горели костры»: Роман. М.: Правда, 1986.

Академик Михаил Антонович Алпатов

О Михаиле Антоновиче Алпатове можно сказать словами его ровесника Аркадия Гайдара: «Обыкновенная биография в необыкновенное время». Судьба его отразила многие перипетии нашей истории XX в. Впрочем, все это относится к первой половине его жизни; вторая, послевоенная, не была богата внешними событиями. Этот очерк об академике Алпатове написан со слов его сына

Михаил Антонович родился 7 (20) ноября 1903 г. в казачьем хуторе Сибилёве Митякинской станицы Донецкого округа Области Войска Донского. Ныне это Каменский район Ростовской области. Он был старшим из шести детей Антона Даниловича (1883 — 1964) и Агриппины Дмитриевны (1885 — 1975) Алпатовых. Михаил Антонович никогда не скрывал свое казачье происхождение. Наоборот, он очень гордился тем, что он казак и именно донской казак.

Обычное крестьянское детство, о котором он не любил вспоминать. Тогда в Сибилёве открылась приходская школа, и он отучился положенный срок у учителя Степана Васильевича. Потом он изобразил этого учителя в романе «Горели костры», сохранил ему подлинные имя и отчество, но приукрасил биографию, сделав революционером.

На этом его образование должно было закончиться. Как-то Антон Данилович, действительно мастер на все руки, сказал: «Все я умею, одного не умею и не люблю — тачать сапоги. Пусть мой старшой будет сапожником». И он уже договорился с местным сапожником, что с осени, по окончании полевых работ, Мишка пойдет к нему учеником. Но это было лето 1914 г., отец Михаила ушел на войну, мать вернулась к своему отцу Дмитрию Петровичу Алпатову (они были однофамильцы с зятем), а тот был совсем другим человеком. Сам он не получил никакого образования (умел только расписываться), но уважал «ученых людей» и хотел, чтобы его внук учился дальше. Обучение у сапожника не состоялось. Но вряд ли бы что-то получилось, если бы не счастливый случай. Летом 1915 г. по хуторам был объявлен набор в Каменскую мужскую гимназию.

У нас историки мало пишут о тех изменениях в системе образования России, которые произошли незадолго до революции по инициативе министра просвещения графа П. Н. Игнатьева. Период ограничений для «кухаркиных детей» тогда закончился, и по всей России появилась возможность способным детям из «простых» получить образование. Эти «игнатьевские гимназисты» в дальнейшем заняли заметное место среди советских интеллигентов и управленцев, достаточно назвать две фамилии: Шолохов и Брежнев. Из Сибилёва учитель Степан Васильевич порекомендовал троих, все они поступили в гимназию. Один из бывших гимназистов стал инженером, начальником строительного управления, другой учителем, Михаил Антонович пошел дальше всех. А из всех его братьев и сестер, друзей детства больше никто не получил образование выше начального.

Гимназия в Каменской станице (ныне г. Каменск-Шахтинский) значила для хуторского мальчишки очень много. Он изучал языки, учился играть на мандолине и рисовать (долго мечтал стать художником). Его любимым его педагогом стал Митрофан Петрович Богаевский, директор гимназии и учитель истории. Его называли «донским златоустом». Позже он стал правой рукой атамана Каледина и после победы большевиков в феврале 1918 г. был расстрелян (в «Тихом Доне» он упоминается). Но даже став коммунистом, Михаил Антонович всегда вспоминал о Богаевском с большим уважением. Именно после его уроков гимназисту захотелось стать историком. Но до осуществления мечты было еще много лет.

Началась гражданская война. Гимназисты видели и Каледина, и Краснова, а бой под Глубокой, описанный у Шолохова, гремел совсем рядом. В начале 1919 г. занятия прекратились, пришлось вернуться на хутор. К этому времени дед умер, снова командовать стал Антон Данилович, вернувшийся с фронта, человек властный и упрямый. А мимо хутора Сибилёв, отступая, дважды проходила армия Деникина. Антон Данилович свое уже отвоевал и вместо себя отправил сына. Первый «отступ» оказался коротким, быстро удалось вернуться домой. Второй раз разгромленные деникинцы отступали уже окончательно в конце 1919 г. Отец, которому только что исполнилось 16 лет, ушел из дома с родительскими конями и подводой в обозе армии Деникина. За несколько месяцев ему пришлось прошагать от Сибилёва до Новороссийска.

Белую армию Михаил Антонович увидел уже в период ее разложения. Холод, голод, вши, пьянство, развал дисциплины и чудовищная озлобленность солдат и офицеров. Немногих попадавших им в руки красных зверски пытали и убивали. Подводу и коней уже в конце пути украли. Наконец, в марте 1920 г. белые оказались прижаты к Черному морю. Ночь под Новороссийском они назвали «ночью Страшного суда». Через много лет после этих событий, Михаил Антонович говорил, что это была самая жуткая ночь в его жизни. Масса народа пыталась погрузиться на не большой корабль. Сели в основном «господа офицеры», для большинства места не хватило, корабль отправился, толпа бросилась вплавь, пытаясь забраться на борт. И тогда ударили по толпе из корабельных орудий. Били по своим! Это нельзя было уже никогда забыть.

Книга Алпатова Горели костры

Книга Михаила Алпатова

Книга Михаила Алпатова.

Оставшиеся на берегу без всякой надежды ждали появления красных. Думали, что всех убьют. Случилось иначе. Кого-то отправили под трибунал, но многим предложили вступить в Красную Армию (вспомним Григория Мелехова), а мальчишек, вроде моего отца, отпустили домой. Красноармейцы его обогрели, накормили и отнеслись по-человечески. Все могло быть и иначе, он мог бы и сесть на тот корабль и оказаться в эмиграции. Но получилось именно так: 16-летний юноша увидел у белых все самое худшее, а встреча с красными оказалась счастливой. И неудивительно, что он сделал выбор в пользу красных на всю жизнь. С большими приключениями, то пешком, то на подножках и в товарных вагонах, он добрался до своего хутора.

Михаил Антонович любил рассказывать о самых разных событиях своей жизни, но о том, что побывал у белых, он ни кому не рассказывал кроме своей жены. Но события эти его волновали, а поскольку он был не только историк, но и писатель, в 1970-е годы он решил о них написать. Получилась повесть «Вадимка», последнее законченное его сочинение, завершенное менее чем за год до смерти. Книга вышла посмертно в 1985 г. По-моему, это лучшее из его художественных произведений. Он пишет о юноше с хутора Козорезовки Вадимке, но, даже не зная биографию автора, легко почувствовать, что книга автобиографична. Сам он называл повесть «книгой о доброте». Добрые люди не раз встречались ему в жизни.

Вернувшись в Сибилёв, Михаил Алпатов вступил в комсомол и скоро был зачислен в Часть особого назначения (ЧОН) по борьбе с бандитами. Гражданская война на Дону кончилась, но казаков, недовольных новой властью, было много (опять можно вспомнить «Тихий Дон», теперь уже самый его конец). Шла жестокая с обеих сторон борьба, Михаил Антонович рассказывал о том времени много страшного. Хотя, далеко не все из этого вошло в повесть «Вадимка». Если первая ее часть, посвященная пути ее автора с Дона в Новороссийск и обратно, по-видимому, очень близка к реальности, то вторая половина, где речь идет о ЧОН, несколько приглажена, к тому же добавлена любовная история Вадима, которой у Михаила на самом деле не было.

Вот один из эпизодов того времени. Как-то молодой Миша поздно вечером шел один, без оружия. Его нагнали конники, он понял, что это бандиты. Силы были неравные. Но бандиты его не знали и потребовали документы. В кармане у него лежали комсомольский билет, удостоверение ЧОН и справка о воинской обязанности. При предъявлении любого из первых двух документов его немедленно бы убили. Надо было вытащить из кармана именно справку о воинской обязанности. Комсомольцу повезло: он вынул как раз ее, его отпустили. Вполне возможно, что чоновцы Иван Погорелов и Михаил Алпатов хорошо знали друг друга и не раз выручали друг друга из беды.

В те годы наш герой не только боролся с бандами, но и учил детей в начальной школе сначала в хуторе Сибилёве, потом в хуторе Грачики. Но хотелось учиться дальше. Райком комсомола дал ему летом 1923 г. направление в педагогический техникум в Ростов. Но разъярился Антон Данилович, для которого любая «легкая» работа была невыносима. Он заявил сыну: «Я думал, из тебя выйдет мастер, а из тебя выходит босяк!» Они крепко поругались и помирились только через 30 лет.

Одни из первых комсомольцев Тарасовского района.

В Ростове по комсомольскому направлению Михаил Алпатов смог без экзаменов оформиться сразу в три учебных заведения: университет, педагогический техникум и художественное училище. Но дальше надо было выбирать, а тут в техникуме его избрали в студенческий комитет. Он решил, что «нельзя ставить личное выше общественного», и остался в техникуме. Потом он очень жалел об этом выборе, сильно отдалившем завершение его образования. Особенно ему было жалко, что он так и не стал художником.

Но годы техникума и комсомольской юности он потом долго вспоминал. Жить было трудно и голодно, но весело. С товарищами по техникуму он дружил всю жизнь (многие тоже потом оказались в Москве, большинство, как и он, учились дальше). Уже в техникуме ему захотелось вспомнить свою комсомольскую жизнь, и он написал повесть под названием «Комсомольская бурса». Этот текст не сохранился, но через много лет Михаил Антонович решил восстановить повесть, которая, правда, получила название «Возращение в юность». Эта повесть, уже открыто автобиографическая, вышла в журнале «Молодая гвардия» в 1978 г. и отдельной книгой посмертно в 1983 г.

Техникум был окончен в 1927 г. Уже там, у Михаила Антоновича была историческая специализация, хотя преподавать ему пришлось, в соответствии с программами тех лет, не историю, а обществоведение. Пять лет он учительствовал, сначала недолго в с. Белая Глина, потом в 1928 — 1932 гг. в станице Романовской на Дону (недалеко от тогда еще не существовавшего г. Волгодонска) был директором школы. Это были годы коллективизации. Как более образованного и коммунистических взглядов человека (как раз в Романовской он вступил в партию) его активно привлекали к самым разным мероприятиям. Приходилось ездить по хуторам и селам, агитировать в колхозы, выполнять хлебозаготовки. Наш герой любил все это вспоминать и написал позднее рассказ о том, как ему даже пришлось быть судьей. Вышло постановление о том, что педагогов нельзя надолго отвлекать от работы и посылать в длительные командировки. Тогда его товарищи, которых продолжали отправлять на хлебозаготовки, свалили на него все дела в станице. В том числе уехал надолго в колхозы и судья, и Алпатову пришлось несколько месяцев выносить приговоры. Были и весьма интересные.

Первоначально отец очень активно вел такую работу и был полностью убежден в необходимости коллективизации. Но потом он начал понимать, что происходит что-то не то. Однажды он выступил против закрытия церкви, считая это несвоевременной мерой. Церковь все же закрыли. Тогда к райкому прибежала толпа старух с криками: «Открывай церкву!» Кто-то из них заявил: «Вот Алпатов — умный человек, правильно говорит!» Начались неприятности для отца, но кое-как дело замяли. И независимо от этого дела шли все хуже и хуже, Началось раскулачивание, потом борьба с «кулацким саботажем», в еще недавно зажиточной станице начинался голод. Довольно твердые с 1920 г. убеждения Михаила Алпатова впервые дали трещину (вторым тяжелым моментом для него станет XX съезд в 1956 г.). Позднее, он много говорил о коллективизации. Чувствовалось, что это была больная для него тема. И видна была двойственность его позиции. Он много знал о том, что тогда творилось (а один из его братьев умер в 1933 г. от голода), и не мог этого простить. Но ему нужно было убеждать всех и самого себя в том, что все-таки деятельность его и его товарищей не была напрасной, и проводить преобразования в деревне было нужно. Об этом он кое-что написал и опубликовал в 1977 г. в журнале «Дон».

В романе «Горели костры» его персонажи в другую эпоху и по другому поводу ведут споры о том, что лучше: делать историю или ее писать. Мне кажется, что здесь как-то отразились его собственные мысли в Романовской станице в 1931 — 1932 гг. Тогда учителю Алпатову надоело участвовать в истории, которая не всегда развивалась так, как хотелось, и очень захотелось историю писать самому. В райкоме он получил разрешение ехать в Москву и поступать на исторический факультет МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории). В МГУ тогда не было гуманитарных факультетов, и МИФЛИ был главным центром подготовки историков.

После 1932 г. Алпатов надолго потерял связь с Доном. Лишь после войны к нам в Москву стала приезжать его мать. На вопрос о том, как живут сибилёвцы, она махнула рукой и сказала: «Пьют да воруют!» Михаилу Антоновичу тяжело было это слушать, и он не торопился на родину. Лишь в последнее десятилетие жизни, после выхода в свет в 1970 г. романа «Горели костры», он начал снова ездить на Дон, где еще жила его мать, был и в Сибилёве, и в Романовской. Его там тепло принимали как писателя-земляка, и выход романа немного помог уже угасавшему Сибилёву. Именно благодаря роману туда провели асфальтовую дорогу и пустили автобус. К тому времени жить на Дону стало лучше, чем в послевоенные годы, и отец радовался: он мог считать, что его труды все-таки не были напрасны.

В Москве началась совсем другая жизнь. Михаил Антонович поступил в институт в 28 лет и закончил его в 33 года. Уже в Романовской у него была семья, а к моменту окончания МИФЛИ детей стало уже двое. Учился он хорошо. В студенческие годы специализировался по античной истории (может быть, сказывалась любовь к латыни), занимался у В. С. Сергеева, диплом писал у Н. А. Машкина. В 1937 г. институт он окончил и был зачислен в аспирантуру, но учиться ему тогда не пришлось.

Летом 1937 г. арестовали его друга с донских времен Николая Жарикова, также переехавшего в Москву. В доносе было сказано: «Жариков ругал товарища Сталина, а Алпатов с ним спорил» (то и другое соответствовало действительности). В самом начале учебного года обсуждалось персональное дело Алпатова о «притуплении классовой бдительности» (надо было не спорить, а сообщить куда следует). Стоял вопрос об исключении из партии, а это обычно было первым этапом перед арестом. Как это ни кажется сейчас странным, но мнение коммунистов МИФЛИ было отнюдь не единодушным. Были люди, которые не побоялись выступить в защиту Михаила Антоновича. Особенно ему помог профессор Алексей Петрович Гагарин. Благодаря ему первоначальный вердикт об исключении в райкоме был заменен «строгим выговором с занесением», но из аспирантуры Михаила Алпатова исключили. Ему посоветовали пойти в Наркомпрос. Там по коридорам ходили представители периферийных вузов и искали людей для заполнения преподавательских вакансий, образовавшихся в связи с арестами. Алпатова нашел представитель Сталинградского пединститута и предложил ехать с ним. Тот предупредил о строгом выговоре, но ему ответили: «Так не исключили же!» Они вскоре уехали в Сталинград. Потом Михаил Антонович говорил о 1937 г.: «Тогда меня потянуло за штаны, но отпустило».

В Сталинграде Михаила Антоновича больше не трогали. Но трудностей было немало. По древней истории преподавателем был А. И. Дмитрев, но средние века некому было читать. Алпатов, хоть и слушал курс средних веков у Е. А. Косминского, но никогда по ним не специализировался. А где взять литературу? Накануне его приезда в институте из-за сочинений «врагов народа» сожгли библиотеку. Очень мало что уцелело, но, к счастью, в числе этого оказалась энциклопедия Брокгауза и Ефрона. Факты можно было набирать оттуда, а затем самостоятельно давать этому марксистскую интерпретацию. Готовиться к занятиям приходилось, особенно поначалу, всю ночь, а халтурить он не умел. Утром он клал голову под кран с холодной водой и шел на лекции. С тех пор он на всю жизнь полюбил Брокгауза и Ефрона и, работая в начале 50-х годов в энциклопедии, сумел по знакомству купить полный комплект.

В Сталинграде Михаил Антонович проработал три года. В 1940 г. он вернулся в Москву, преподавал на Ленинских курсах (его учеников потом послали политруками на фронт, и почти все погибли) и восстановился в аспирантуре. Но поскольку он привык уже к средним векам, то стал аспирантом у Косминского. Некоторое время он учился и у только что вернувшегося из эмиграции Р. Ю. Виппера, о котором потом любил вспоминать.

В октябре 1941 г. Михаил Антонович ушел в ополчение, но пробыл в армии недолго и был комиссован. Он оказался в Чкалове (ныне Оренбург) и через знакомого по МИФЛИ Семена Павловича Сурата был взят на работу в обком партии. Там он был уполномоченным, снова, как и в Романовской, ездил по колхозам, выбивал поставки зерна и скота. Как-то он спросил Сурата, зачем вообще мы нужны, мы же ничего не знаем в сельскохозяйственном производстве. Тот ответил: «Мы нужны самим фактом своего существования. Председатель колхоза знает, что есть человек, который может приехать и его разогнать, вот и старается».

Конец ознакомительного фрагмента.