Конкистадор

Геннадий Демарев

Повесть можно было бы отнести к числу рядовых приключенческих, если бы автор не уделял внимания морально-психологическому аспекту. События, описываемые в произведении, происходят в начале-середине 16 века и совпадают с покорением империи инков конкистадорами во главе с бывшим свинопасом Ф. Писарро. Главный герой повести – обыкновенный испанский юноша, по воле обстоятельств вынужденный покинуть родину. Здесь есть первая и единственная любовь, гибель девушки, поиск виновных, изощрённая месть… В книге немалое место уделяется описанию реальных исторических событий, – в частности, завоеванию Куско и открытию реки Амазонки.

ГЛАВА 2

Мои личные испытания и невзгоды начались с того, что мой отец получил от Его Величества довольно завидную должность конюшего. Люди, не совсем чистые на руку, умеют извлечь из неё неплохую выгоду, не считая жалованья и подарков от короля. При дворе за спиной монарха всегда враждуют между собой несколько партий, которые претендуют на самые «сладкие» должности. Одна из партий, возглавляемая неким герцогом, в течение нескольких лет готовила почву для того, чтобы должность королевского конюшего досталась её человеку. Но воля короля нарушила эти планы. Мой отец не принадлежал к числу достаточно влиятельных людей, он не отличался ни состоятельностью, ни весомыми связями; если бы не король, он до скончания века остался бы неприметным, самым заурядным человеком. Но всем известно, что когда на пути партии становится обыкновенный человек, его раздавливают, как букашку. Отцу предложили продать должность, но цена была назначена столь смехотворная, что он вынужден был отказаться. Что значит для подданного продать полученную должность? Да король был бы первым, кто затаил бы обиду на него. Следовательно, ему должны были предложить такую цену, которая позволила бы оставить двор и уехать из столицы как можно подальше, чтобы не попадаться королю на глаза.

Получив отказ от мелкой пешки, партия вознегодовала. Отца решили устранить, но не как-нибудь, а способом чрезвычайно жестоким. В числе родственников упомянутого герцога был великий инквизитор. Однажды в дом моей матери ворвались несколько монахов, избили её и увезли в столицу. Там несчастная женщина узнала, что её муж арестован по подозрению в заговоре против Его Величества. Поговаривали, будто он даже прибегал к помощи магии. Нашлись и доказательства: какая-то несчастная, приговорённая к аутодафе, подписалась под выбитым из её уст признанием, что якобы граф де Веласкес просил её договориться с Дьяволом об умерщвлении короля. Мне стало также известно имя монаха, проявлявшего жестокость по отношению к моим родителям — некто Эспиноса.

О, Испания! Сколько испытаний ты перенесла по вине душевнобольных фанатиков, облачённых в рясы и клобуки! В своих фантазиях они доходят даже до того, что признают чтение Библии греховным…

Спрашивается: если даже допустить, что человек в чём-то виновен, при чём здесь его семья? О, на сей вопрос у служителей Господа тоже есть ответ, сформулированный в строгих библейских традициях: «до пятого колена…» И так далее. Вам следует понять, что мне нелегко освещать эту тему подробно, но полагаю, что и без того достаточно понятно, чем всё закончилось. Отца приговорили к высшей мере наказания, а мать, не выдержав пыток, скончалась в одной из многочисленных подземных камер собора Сант-Яго.

Дирекция школы, не различив во мне «врага престола и церкви», на всякий случай всё же вытурила меня из заведения, и мне пришлось возвращаться домой. В те дни мне едва исполнилось четырнадцать лет. По странному стечению обстоятельств меня не преследовали, хотя я чувствовал себя настолько обиженным, что сам готов был заключить сделку со всевозможными силами ради отмщения не только за мать и отца, но и за поруганную честь. По столь же странной случайности шкатулка, в которой хранились кое-какие драгоценности матери, оказалась нетронутой, как и секретер отца, в котором я нашёл несколько десятков песо де оро. На эти средства я и жил в течение месяцев пяти, пока не утихла шумиха вокруг моей фамилии. А потом мне подвернулась возможность зарабатывать на жизнь и… первая и единственная в моей жизни любовь.

Следует заметить, что в квартале многие меня жалели, ведь всякий здравомыслящий человек понимал, что «участие в заговоре», «занятия магией» и прочее — не более, чем бредни. Но никто не отваживался сочувствовать мне открыто, поскольку обыкновенно после расправы с «врагами престола и церкви» инквизиторы добирались не только к «детям врагов», но и к «друзьям врагов» и «друзьям детей врагов». Тем не менее, нашёлся один купец, у которого возникла такая необходимость в секретаре, что он решился принять меня на службу. А чего удивляться: я умел читать, писать, знал математику, языки — испанский, португальский, французский и, конечно, латынь, — мог вести переписку и заниматься многим другим. Несмотря на свои четырнадцать лет, я выглядел на все семнадцать, отличался некоторой благовидностью и силой, так что при случае мог заменить телохранителя. Мой хозяин, господин Мигель Хуарес, отличался внимательностью, аккуратностью, добротой, как это характерно для людей, многое повидавших на своём веку. Кроме того, в своё время он много путешествовал. Ещё в молодости он побывал в Африке, где заразился какой-то тропической хворью, которая напоминала о себе даже спустя многие годы. Сеньор Хуарес сколотил состояние на перевозках в Испанию различных пряностей. Отойдя от дел, он обзавёлся семьёй и, по мере надобности, врачевал некоторые болезни тем, кто к нему обращался. Не зря утверждали древние, что длительные путешествия — первый шаг на пути к мудрости. Этот человек не только побывал в Африке, но и познакомился с многими народами, её населяющими; он прожил три года в Индии, изучая в свободное время её обычаи и медицину, успел принять участие в одном из плаваний Колумба в Вест-Индию, объездил почти все европейские страны. Чего он только не знал! Едва переступив порог его дома, я привязался к этому удивительному человеку крепче, нежели к родному отцу, — настолько сразили меня его знания и манеры. С этого дня для меня началось самое счастливое время, о котором я до сих пор вспоминаю с величайшим упоением. И сожалением, ибо оно ушло в небытие очень скоро и необратимо.

Специфику работы я усвоил довольно быстро, справлялся с ней споро, так что у меня ещё оставалось достаточно свободного времени для бесед с хозяином и чтения книг в его личной библиотеке. Домой мне все равно не хотелось уходить, поскольку кроме тягостного и унылого одиночества меня там ничего не ждало; разве что иногда, примерно раз в месяц приходил Гонсало. Он сообщал мне школьные новости (правда, оказавшись без моей поддержки, он был вынужден вскорости бросить учёбу), рассказывал о драках с моими бывшими одноклассниками, в которых он неизменно проигрывал. Так что благодаря заботам достойного дона Хуареса я довольно скоро сумел оправиться от горя и снова почувствовать себя человеком.

Но у его дома существовало ещё одно великое достоинство: там жила дочь моего покровителя, сеньорита Хуанита. При первой же встрече она предстала передо мной, как ангел небесный. Это создание обладало белокурыми волосами, — такими же, как у её покойной матери-француженки, — нежным голосом и светлыми глазами. Я полюбил её тотчас же; впрочем, как и она меня. Эта любовь стала великим чудом: обладая животворящей, ободряющей, облагораживающей силой, она шлифовала мой характер да и весь внутренний мир в лучшую сторону, отбрасывая от моего «я» всё лишнее, порочное и грязное, оставляя и совершенствуя лишь наиболее ценное. Эта любовь вошла в поговорку среди жителей нашего квартала; даже священник не раз говорил брачующимся: «Любите друг друга так, как любят Хуан и Хуанита!» В течение первого года эта любовь, если так можно выразиться, просто тлела, словно уголёк в куче золы. Мы всё чего-то стеснялись, наше поведение сковывалось бесчисленными предрассудками, называемыми этикетом и церковными запретами. Но случай смёл всю эту мишуру одним-единственным дуновением.

Произошло это в конце 1524 года, когда зима разразилась небывалыми для наших краёв дождями и бурями. В один из дней, завершив повседневную работу, я собрался уходить, но дон Мигель, взглянув в окно, покачал головой:

— Оставался бы ты у нас, сынок. На дворе такое творится, что хороший хозяин даже собаку не прогонит.

Я и остался, втайне радуясь очередной возможности полюбоваться Хуанитой. После ужина мы разошлись по комнатам, готовясь ко сну. Ничто не предвещало беды. Я улёгся, завернулся в тёплое одеяло, но даже согревшись, долго не мог уснуть. Повертевшись с боку на бок часа три, я услышал за дверью какой-то необычный звук, напоминающий мужской говор. Хозяин не имел привычки бродить по ночам по коридору и, тем более, разговаривать сам с собой, поэтому звуки меня насторожили. Частенько я носил шпагу, как это полагается лицам дворянского сословия, но в этот день я оставил её дома, ограничившись только добрым кинжалом работы сарагосских мастеров. Бесшумно облачившись, я сжал клинок в правой руке и, приоткрыв дверь, осторожно выглянул в коридор. Перед дверью спальни дона Хуареса разыгрывалась ужасная сцена: один из незваных гостей держал хозяина за горло, а другой, приставив к его груди нож, о чём-то спрашивал угрожающим тоном. Против двух крепких молодых мужчин ослабленный болезнями старик ничего не мог предпринять. Как впоследствии оказалось, это были воры, которые, воспользовавшись погодными условиями, решили поживиться за счёт богатого купца. Кто знает, чем это могло завершиться, не появись вовремя я. Заметив меня, злоумышленники совершенно растерялись. Один из них опустил нож, а другой ослабил хватку на горле моего покровителя. Воспользовавшись этим, дон Мигель ударил вора локтём в живот и, развернувшись, вступил с ним в неравную схватку. Что касается второго, тот, различив во мне юнца, надеялся на то, что со мной будет легко расправиться. Да не тут-то было! Увернувшись от ножа, я нанёс ему удар в грудь. Это был первый убитый мною человек. Но в тот миг я был далёк от таких мыслей. Ещё не дождавшись, когда поверженный противник упадёт, я счёл необходимым прийти на помощь отцу Хуаниты. Поскольку кинжал остался в груди вора, мне пришлось пустить в ход кулаки. Лишь после того, как пришелец был связан, я заметил Хуаниту, которую разбудил шум драки. Именно она заметила, что я ранен. И когда только противник успел продырявить мою драгоценную шкуру — ума не приложу. Не доверяя своим личным познаниям, дон Хуарес вызвал врача, который, осмотрев мою рану, признал её не опасной. К моему счастью, он оказался довольно посредственным специалистом и, на всякий случай, запретил куда-либо меня переносить, прописал строжайший постельный режим и кучу лекарств. До того я и представить себе не мог, как это приятно — чувствовать себя в роли спасителя отца любимой девушки. Меня превратили в самое ценное домашнее приобретение, вокруг меня вертелись слуги, Хуанита да и сам дон Хуарес, готовые удовлетворить любой мой каприз. Правда, смею вас уверить, что мне и в голову не пришло воспользоваться своим положением в корыстных целях. Однако, начиная с этого момента, хозяин взирал на меня не просто как на возможного зятя, а так, словно моя свадьба с его дочерью — факт сам собою разумеющийся.

Что касается угрызений совести по поводу человекоубийства, смею вас уверить, что ничего подобного я не испытывал. Видите ли, в наши времена людей воспитывали не так, как воспитывают сейчас. Да, нынче тоже происходят дуэли и убийства, но вас воспитывают уже на тех принципах, которые выгодны церкви и королю: убивать нельзя, потому что церковь и король теряют очередного налогоплательщика, крестьянина или ремесленника. А в наши времена на это взирали просто: виноват — получи ответ, только и всего.

Теперь мы с Хуанитой проводили вместе много времени либо дома, либо прогуливаясь по городу. Признаться, кое-кто мне завидовал, но тогда я был слишком наивен для того, чтобы подозревать людей в недобрых мыслях. В глаза они доброжелательно улыбались, некоторые выражали восхищение мужеством и выдержкой, проявленными мною, кое-кто даже желал всего наилучшего нам с невестой. Жизнь казалась сказкой, и мне грезилось, что так оно и будет продолжаться до бесконечности. Мы часто проводили время на берегу озера, держась за руки, целомудренно целуясь и мечтая. Это было так неповторимо… Не знаю, как и выразить ту полноту чувств, которую можно назвать одним-единственным словом — счастье.

Иногда ко мне заходил Гонсало. После того, как его вышвырнули из школы, он нашёл для себя единственное занятие, к которому оказался пригоден — пас свиней у родного отца. Его нельзя было назвать тупицей, ибо для этого он был слишком хитрым и находчивым. Наверное, наши учителя не сумели найти к нему подход. В житейских ситуациях он проявлял себя великолепно, умел со всеми договориться, всё предвидеть, чутьём лисицы улавливал, что и как можно говорить тому или иному человеку. Это был, можно сказать, врождённый дипломат. Но начала арифметики и грамматика оказались ему не по силам. Странно… А может, вся проблема заключалось в его лени?

При знакомстве с Хуанитой он пришёл в восхищение и заявил, что отныне будет для неё первым другом.

Он ей сразу не пришёлся по сердцу.

— Чем? — в недоумении спрашивал я.

— Не знаю, милый, — ответила она. — Есть в нём нечто неуловимое, скрытное, скользкое…

Конец ознакомительного фрагмента.