Возвращение

Геннадий Владимирович Ищенко, 2014

Можно ли изменить будущее и предотвратить катастрофу, во многом вызванную природой людей, попав в своё прошлое? На твоей стороне опыт прожитой жизни, знание того, куда пойдёт мир без твоего вмешательства, и память о всех достижениях человечества. Против будет множество самых разных людей, которые не верят в возможность катастрофы и не нуждаются в спасителях. И так заманчиво махнуть на всё рукой и использовать знания для себя… Содержит нецензурную брань.

Глава 7

В понедельник я поменял парту. Люба не горела желанием пересаживаться с третьей парты на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов. На большой перемене увидел мать.

— Что ты здесь делаешь? — удивился я. — Вызвали из-за Тани?

— Пришло письмо из редакции, — объяснила она. — Написали, что тебе нужно к ним приехать. Я договорилась с директором, что тебя завтра освободят от занятий.

— Не написали, для чего я им нужен?

— Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.

Поездка получилась интересной. Я редко ездил в Минск и всегда с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я надел новый костюм, да и мама принарядилась. К станции подошли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые было издали видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, и пустили тепловозы, а мы перестали нюхать угольную вонь. На поезде ехали минут сорок до пригородного вокзала, а потом с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трёх мужчин разного возраста.

— Молодое дарование? — спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. — А где рукопись?

Он сразу мне не понравился, а я редко ошибался в людях.

— Моя рукопись уже в работе, — сказал я, опередив мать. — Сейчас вызвали для личной беседы.

Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да ещё в моём присутствие.

— Да? — удивился он. — И о чём рассказ?

— Я не размениваюсь на мелочи. У меня повесть, хоть и не очень большая. А вы профессионал или любитель? Много книг опубликовали?

— Я пишу не книги, а критические статьи, — ответил он, глядя на меня с удивлением.

— И хорошо платят? — спросил я, вогнав его в ступор.

— Гена, отстань от человека! — пришла ему на помощь мама. — Извините, пожалуйста!

Из кабинета вышла женщина с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.

— Наверное, соавторы, — сказал я матери. — Садись на стул, отдыхай.

Мы сели, а критик занял место возле двери. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешил войти. Я тут же занял его место.

— Ты чего вскочил? — спросила мама.

— Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? — сказал я. — Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Ты же знаешь, что я не люблю ждать, поэтому не собираюсь никого пропускать. А ты сиди.

Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора вышел мужчина лет сорока, в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.

— Что тебе здесь нужно, мальчик? — спросил он меня.

— Мне ничего здесь не нужно, — ответил я. — Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что сейчас моя очередь на приём.

— Я член редакционной коллегии, — ответил он. — У вас есть пригласительное письмо?

— Конечно, — ответил я, — сейчас покажу. Мама, дай письмо.

Работник редакции быстро прочитал письмо, кивнул и вместе с нашей бумагой скрылся за дверью. Через минуту он пригласил нас войти. Приём вёлся не в кабинете, а в комнате для совещаний. Кроме критика и члена редколлегии, в ней находился симпатичный полноватый мужчина, который и был редактором.

— Этот? — перестал он улыбаться, разглядывая меня с подозрением. — Я думал, что ваш сын учится в выпускном классе, а привели какого-то мальчишку!

— Считайте, что я обиделся! — сказал я редактору. — Не на мальчишку, а на всё остальное. Я тебе говорил, мама, что нужно было идти в «Детскую литературу», там более уважительное отношение к авторам. Да и женщину в том издательстве не заставили бы стоять. Забрать, что ли, свою рукопись? Как ты думаешь? В договоре предусматривалось его расторжение автором?

— Извините, прошу вас сесть, — редактор показал маме рукой на стул. — Сколько вам лет, молодой человек?

— Четырнадцать, — ответил я. — Почему вас заинтересовал мой возраст?

— Повесть написана взрослым человеком, — сказал он. — и мне непонятно, почему авторство приписывают вам.

— Приятно, когда ко мне обращаются на вы, — сказал я. — Может, вы будете вежливым и в остальном? Например, пригласите меня сесть на один из ваших стульев. А то вы все сидите, а я вроде бедного родственника.

— Не боишься вылететь из этой комнаты за нахальство?

— Я только добиваюсь уважительного отношения, — ответил я. — Если вам это не нравится, верните рукопись, и я уйду.

— Часть рукописи уже в наборе, — сказал редактор. — Сборник утверждён, и никто вам рукопись не вернёт.

— Тогда для чего я вам нужен?

— В книге применяются английские слова там, где можно обойтись русскими, — сказал член редколлегии. — Например, английское слово «спейс».

— Коротко и красиво, — возразил я, — и используется в сложных словах. Попробуйте поставить вместо него слово «пространство», и что получится? В науке и технике подобное применяется сплошь и рядом. Или кто-то считает это непатриотичным? Давайте тогда и из физики выбросим всякие там гаммы и беты и заменим их буквой ы.

— Ладно, — сказал редактор, — давайте всё-таки определимся с авторством. Ты умён, но у написавшего книгу большая эрудиция и не твой уровень знаний.

— Вы уже оценили мой уровень знаний? — по-английски спросил я. — Когда только успели? На рукописи мои имя и подпись, что вам ещё нужно? Эрудиция? Я не против, можете её проверять.

— Молодой человек сказал, что не против того, чтобы мы проверили его эрудицию, — в сокращённом виде перевёл член редколлегии, который, в отличие от редактора, хорошо владел английским. — Проверим, Валентин?

— Ты у нас занимаешься наукой, ты и проверяй, — сказал редактор. — Фёдор Юрьевич, давайте займёмся вашим вопросом позже, сейчас не получится.

— Ничего, Олег Петрович! — сказал редактору критик. — Позже, так позже. С вашего позволения, я немного задержусь. Любопытно, знаете ли.

— Хорошо, — согласился редактор, — оставайтесь. Сергей, начинай, только постарайся уложиться в десять минут.

— Ваше имя я уже слышал, — сказал я очкастому Сергею, после того как ответил ему на два десятка самых разных вопросов, — а как вас по батюшке?

— Сергей Давыдович, а что?

— Не понимаю, Сергей Давыдович, какое отношение к моей эрудиции имеет последний вопрос. Я где-нибудь использовал интегралы?

— Всё в порядке, Валентин, — сказал член редколлегии. — Не знаю, откуда он такой взялся, но книгу написать мог.

— Можешь написать для нас что-нибудь ещё? — спросил редактор.

— Сюжет у меня есть, — ответил я, — но это будет роман, и мне потребуется примерно полгода.

— Сейчас Сергей Давыдович отведёт тебя к тем, кто занимается составлением сборника, — сказал мне редактор. — У них есть замечания по тексту и варианты замены. Посмотрите вместе. Твоя повесть идёт первой, поэтому и сборник назовем по ней. Повестей там больше не будет, одни рассказы. Иди, а я пока поговорю с твоей мамой.

От любителей править текст я отбивался минут сорок. Из семи проблемных мест удалось отстоять пять, в двух ввели правку. Потом меня отвели в большую комнату, где мать угощали чаем с печением. Я тоже попил чай, и мы пошли в гардероб.

— О чём вы говорили с редактором? — спросил я, когда мы под мелким и противным дождём шли к троллейбусной остановке.

— У них есть план по молодым авторам, — ответила мама. — А тебя они, как он выразился, хотят раскрутить. Он при мне уже звонил в комитет комсомола.

— В какой комитет? — растерялся я.

— В центральный, — объяснила она, — в отдел пропаганды. У них нет таких молодых авторов, пишущих серьёзные вещи. Он сказал, что ты для них находка. Но там кого-то не было, а я сказала, что мы не будем долго ждать. Всё равно тебя будут вызывать на всякие мероприятия, там и поговорите.

Охренеть! Написал, называется, повесть!

— А ты не могла отказаться? — набросился я на маму. — Я учусь и не хочу пропускать уроки ради ерунды! Ты же знаешь, что мне не хватает времени!

— Немного ужмёшься! — сказала она. — Такие знакомства не будут лишними, да и не станут тебя часто дёргать. Ты очень удачно попал со своей повестью. Этот сборник рассказов уже полгода на рассмотрении, из-за того что не хватало объёма на полноценную книгу.

— А мною заполняют перерыв! — запел я. — Арлекино…

— Замолчи немедленно! — дёрнула меня за пальто мама. — Люди оглядываются! Что-то ты, Геник, совсем не знаешь границ! Как ты разговаривал с редактором? Я думала, что они нас выгонят!

— Лучше бы выгнали! — мрачно сказал я. — Как ты не можешь понять, что я не хочу известности!

— Не могу. Разве плохо, если тебя покажут по телевидению?

— Он и об этом говорил? — с ужасом спросил я.

— Нет, но я думаю…

— Мне и так уже не хочется появляться в школе из-за этой известности! Кто-то прыгает вокруг в щенячьем восторге, кто-то завидует, а я хочу просто жить и дружить с ребятами, как все остальные!

— Мы всё равно скоро отсюда уедем.

Утешила, называется.

— Не хочу отсюда уезжать, — признался я.

— Из-за Лены? — спросила мама.

— Из-за многого, а Лена — это уже пройденный этап.

— И давно ты его прошёл?

— Я не был ей нужен раньше, не нужен и теперь со всеми своими достоинствами. Сейчас я дружу с Люсей. Сегодня даже поменял парту.

— Люся Черзарова? Умная девочка и славная. Только вы слишком молоды, а скоро вообще разъедетесь.

— Зря смеёшься. Знаешь, что мне сказала Люся? Только позови, и я приеду!

— Это серьёзно, — забеспокоилась мама. — Такими словами не бросаются. Я надеюсь на твоё благоразумие. Если допустите лишнее, можете испортить себе всю жизнь. Дружите, переписывайтесь, вам никто не будет мешать. Сохраните чувство — пусть приезжает. Когда придёт время, жену будешь выбирать сам. Почему не она?

Подошёл нужный троллейбус, и мы прервали разговор. Удачно приехали на вокзал за двадцать минут до отхода поезда. В вагоне было много народа, поэтому мы и там не разговаривали, занятые своими мыслями. Разговор возобновился, когда сошли с поезда и по лесной дороге направились в городок. Туда же шли несколько мужчин, но мы не спешили и пропустили их вперёд.

— Скажи, чего ты добиваешься? — неожиданно спросила мама. — Ты стал отличником, занимаешься спортом, музыкой… Я рада, но ты так изменился, что я перестала тебя понимать. Только внешне оставался прежним, а сейчас меняется и внешность. У тебя уже такие мышцы, каких не было у твоего отца, если сделать поправку на возраст. Даже голос после твоей йоги стал другим.

— Разве это плохо? Вспомни, каким я был недавно!

— Ты был моим ребёнком, — сказала она, вздохнув, — а теперь живёшь своей жизнью и не пускаешь в неё нас с отцом. И это очень обидно. Все дети рано или поздно отдаляются от родителей, но не в четырнадцать же лет!

— Я по-прежнему люблю вас с папой! — сказал я, обнимая её за плечи. — И во многом остался прежним. Есть один секрет, но о нём вы тоже узнаете, я папе уже обещал. Я из-за него не хочу известности. Нет, не стоит выспрашивать, всё равно пока не скажу. Могут же у человека быть какие-то секреты?

— Чем думаешь сейчас заняться?

— Чем обычно, только сначала сбегаю к Сергею узнать, что задали на дом.

Бежать к Сергею не пришлось. На въезде в городок я увидел ждавшую нас Люсю. Минский дождь добрался и сюда, а вдобавок поднялся ветер. Почти никто из девчонок не носил брюки, а на Люсе я их не видел, поэтому она мёрзла на ветру, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Совсем сбрендила!

— Здравствуйте, Галина Фёдоровна! — поздоровалась она с матерью. — Я решила прогуляться и отнести Гене свои тетради.

— Да ты вся замёрзла! — воскликнула мама. — Живо бегите в квартиру! Надо было тебе зайти к нам, а не мёрзнуть на ветру!

— Я здесь недавно, — начала она оправдываться. — Бежать не нужно, я дойду с вами.

Через три минуты мы уже раздевались в прихожей.

— Таня! Поставь чай, у нас замёрзшая гостья! — крикнула мама и спросила у Люси: — Ты не обедала?

— Я не успела, — ответила она, — но вы не беспокойтесь, я поем дома.

— Поешь с нами, — сказала мама, — но сначала будет чай. Пока всё приготовим, идите разбираться с тетрадями.

— Заходи в мою комнату, — пригласил я подругу. — Надо было взять портфель, не измяла бы тетради. Теперь их нужно разглаживать утюгом, а то получишь замечание от Ирины. Садись на стул.

— Это твоя гитара? — Она сняла с гвоздя в стене гитару и тронула струны. — На пианино играю, а гитару слышала только в кино. Её нет ни у кого из родственников или знакомых, кроме Иры, но у них играет только отец. Можешь сыграть что-нибудь для меня?

Вот почему мы сначала делаем, а потом начинаем думать? Не мог я, что ли, предугадать, как на неё повлияет эта песня? Совсем мозги отморозил, дурак! Едва прозвучали последние звуки песни Стаса Михайлова «Всё для тебя», как я услышал всхлипывания.

— Прекрати немедленно! — Я бросил гитару на кровать, вытащил из кармана брюк чистый платок и стал вытирать ей лицо. — Люсенька, да не реви же ты! Честное слово, никогда больше ничего не сыграю!

Угроза возымела действие: сделав над собой усилие, подруга перестала плакать.

— Это ты для Ленки разучивал? — спросила она, в последний раз шмыгнув носом.

— Что было, то прошло! — не стал я врать. — Теперь эта песня только для тебя, в полном соответствии с названием.

— Ты сжульничал! — сказала Люся. — Тогда, у подъезда! Обещал поцеловать и что?

— Поцеловал, — ответил я, уже зная, что она скажет.

— Так можешь целовать сестру! В щёку — это не поцелуй.

— Могу поцеловать в лоб.

— Я хоть и замёрзла, но живая!

— Люсь, — сказал я разошедшейся подруге, — ты думаешь, мне не хочется поцеловать тебя по-настоящему? А что потом? Ведь захочется ещё, а с поцелуев всё только начинается. А нам с тобой ещё ждать столько лет! Давай обойдёмся?

— Ты так не уверен в себе?

— Я уверен, но мне придётся ежедневно на тебя смотреть, вспоминать вкус твоего поцелуя и всё остальное, и терпеть, повторяя про себя все запреты по очереди, начиная с того, что тебе ещё рано, и кончая уголовным кодексом.

— Ну один-то разочек можно?

Я тоже не железный! Сколько можно отбиваться, когда сам хочешь того же? Видимо, она где-то прочла или узнала от более взрослых подруг, потому что когда наши губы соприкоснулись, попыталась… В общем, французский поцелуй у неё не получился и пришлось помочь.

— Дети, вы скоро закончите? — спросила мама через дверь, заставив нас отскочить друг от друга.

— Сейчас придём, — ответил я и спросил Люсю: — Что будем делать? По твоему виду только слепой не догадается, чем мы занимались.

— Я открою форточку и высунусь наружу.

— Я тебе открою! Мало того что намёрзлась, не хватало схватить воспаление лёгких. Сейчас я заболтаю маму, а ты иди в ванную комнату мыть руки. Заодно помоешь холодной водой лицо. Может, и не догадаются.

Через пять минут мы уже пили горячий чай. Мама сидела с нами за столом, а сестра приветливо улыбнулась Люсе и ушла к себе в комнату.

— Надо было купить в городе пирожные, — сказала мама, когда опустели чашки. — Идите пока в комнату, а я согрею борщ.

— Садись на кровать, — сказал я Люсе, — а я быстро просмотрю, чем вы занимались.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы всё просмотреть и записать задание на дом. Как только закрыл последнюю тетрадь, на мои плечи легли её ладони, лица коснулась прядь волос и, поцеловав меня в щёку, она шепнула:

— Спасибо!

Надо было и мне так же поцеловать. Поцелуй заставил вспомнить то, чему лучше было до времени лежать на дне моей памяти. Вот надо подсовывать голодному книгу о вкусной и здоровой пище? Как я говорил, так и вышло. Что-то я в последнее время стал часто делать глупости. Возвращаюсь к прежнему состоянию? И ведь неприятностей можно было избежать, если бы просто сел и обдумал последствия.

— Пойдём, — вздохнул я. — Мама уже управилась.

Мы заканчивали обедать, когда пришёл отец.

— У нас гостья! — улыбнулся он Люсе.

— Это Люся Черзарова, — представил я подругу. — Она знает твоё имя.

Мама варила такие борщи, в которые можно было ставить ложку. Мяса и сметаны в них тоже было с избытком, поэтому, поев борщ, я часто не мог осилить второго. Сейчас мы тоже наелись первым, после чего я сказал, что пойду провожать подругу. Я помог ей одеться, оделся сам и взял свой портфель и мамин зонт. В портфеле лежали тетради, а зонт старался держать так, чтобы моя спутница меньше промокла. Всю дорогу шли молча и только в подъезде, забирая тетради, Люся спросила, почему я поспешил от неё избавиться.

— Я каждый вечер должен выполнить много дел, — сказал я правду. — Кое-что можно отложить, но очень немногое. Остальное делаю в обязательном порядке. Долго это не продлится, но пока я сильно ограничен в свободном времени. Не обижайся, ладно? И спасибо за то, что пришла.

Я застегнул портфель и вышел из подъезда под противный осенний дождь. Дома ко мне подошла сестра.

— У тебя с Черзаровой серьёзно?

— Тебе это так интересно? — удивился я.

— Откуда взял песню, которую ей пел?

— Подслушивала?

— Только песню, — кивнула она. — Потом сразу ушла, но успела услышать её рёв, потому и спрашиваю. Такое поют только любимым, а я не вижу в тебе любви. Так откуда песня?

— Тань, извини, но я не могу этого сказать.

— Ты стал другим, — задумчиво сказала сестра, — и я не могу понять, хорошо это или плохо.

— Что в этом может быть плохого? — не понял я. — Я многого достиг и достигну ещё большего.

— Ты жил… беззаботно. Таким и должно быть детство. А сейчас вечно чем-то озабочен. Эти бесконечные занятия и куча секретов… Тот брат, который у меня был, исчез. Ты сильнее и умнее его, но вот лучше ли?

— Разве хуже, что я отлично учусь и заработал много денег?

— Деньги — это хорошо, но, когда я вспомню, каким ты был, почему-то становится грустно. Ладно, забудь.

Забудешь тут! Сначала мама, теперь она. Беззаботности им во мне не хватает! По-моему, мне, наоборот, не хватает осторожности и предусмотрительности. Всё время тянет выпендриваться. Точно ребёнок резвиться! А теперь нужно ждать, что придумают в издательстве. Чувствую, отольётся мне гонорар за ворованную книгу кучей неприятностей! И ждать их следует после выхода в свет сборника. По плану это февраль следующего года. Вздохнув, я пошёл заполнять две тысячи пятый год. Скоро закончу третью тетрадку и нужно будет начинать следующую. Как же надоела эта писанина! Писал с полчаса и закончил октябрьскими беспорядками во Франции. В ноябре вспомнились только испытания «Тополя-М», а в декабре вообще не было ничего важного.

Обычно не просыпался ночью, этой проснулся и не сразу сообразил, что увидел. Я лежал ногами к окну, выходившему на площадку, где у нас играли в баскетбол и у забора стояли скамейки. В ночное время там горел фонарь, и сейчас в его свете неслись и кружились бесчисленные снежинки. Утром за окнами всё было покрыто снегом, а термометр показал минус пять. Дома, как и в школе, давно топили, поэтому мы не мёрзли, а на улице после осенней сырости было холодно, но хорошо! Я пока ходил в тёплом осеннем пальто, поэтому из зимних вещей взял только меховую шапку и шарф.

— Как хочешь, — не стала настаивать мама. — Сегодня же займусь вашими вещами. Не думала, что за одну ночь так похолодает.

Я вышел из дома за десять минут до звонка и сразу увидел идущего к забору Сергея. Он оглянулся на звук моих шагов и остановился подождать.

— Привет, — поздоровался друг. — Как съездил?

— Вызвал удивление всей редакции, — ответил я. — Они думали, что я на несколько лет старше. Что вчера было в школе?

— А разве Люся не сказала? — спросил он. — Меня послали в магазин, и я увидел её у въезда. Не ожидал такого от Черзаровой.

— Для меня это тоже было неожиданностью. Она вчера намёрзлась на ветру, только бы не заболела.

Мы потопали перед входом в школу, очищая обувь от снега, и забежали в вестибюль. Почему-то мы с Сергеем приходили на занятия перед самым звонком. Вот и сейчас он раздался, когда подходили к дверям класса. Привычно отвечая на приветствия, я быстро занял своё место и вытащил из портфеля учебник истории.

— Ты как? — спросил я Люсю. — Не простыла?

— Пока нет, — ответила она. — Скажи спасибо своей маме.

— Сама скажешь, — шепнул я.

Вошла учительница, и разговор пришлось прекратить. Она была в хорошем настроении, наверное, из-за первого снега, поэтому урок прошёл бескровно. На перемене никто не вышел из класса: всем было интересно, для чего меня вызывали в редакцию.

— Обычная правка текста, — утолил я их любопытство. — Они могли сделать это и без моего участия, но хорошо, что поехал. Удалось отстоять почти всё, что хотели править.

— А когда выйдет книга? — спросила Ира.

— По плану должна выйти в феврале. Ребята, хватит об этом, давайте я лучше расскажу анекдот.

За первым анекдотом последовал второй, и когда звонок загнал нас за парты, с лиц большинства не сходили улыбки.

— Что это вы сегодня такие весёлые? — спросила Ирина, когда мы поздоровались. — Из-за снега? Ладно, начинаем заниматься. Посмотрим, как вы усвоили материал прошлого урока. Довнар к доске.

Когда углубляешься в память, время летит незаметно. Я быстро перерешал уравнения и вспоминал две тысячи шестой год, когда зазвенел звонок.

— Ты не забыл о своём обещании? — перед тем как уйти, спросила классная. — Сегодня у нас пение, а прошло не два месяца, а больше.

— Об обещании не забыл, — ответил я, — но не взял гитару. Ирина Михайловна, я сбегаю за ней на большой перемене. Только не хочется нести в класс. Можно я оставлю в учительской, а вы принесёте на последний урок?

— Да, — сказала она, — так будет лучше.