Уродка

Геннадий Авласенко

Роман «Уродка» писателя-фантаста Геннадия Авласенко – это антиутопия, повествующая о событиях, разворачивающихся после атомной войны, когда в живых остался лишь один процент человечества. Землю населяют люди и уроды (мутанты), жизнь которых протекает не только в постоянной вражде, также они вынуждены противостоять чудовищным тварям, возникшим в результате мутаций. А ещё эта книга об уродстве и красоте, подлости и благородстве, спасительном страхе и мучительном самопожертвовании… В некотором роде этот роман и о нас – людях начала XXI столетия…

Часть первая. Уродка в резервации

Глава 1

Впервые я встретилась с ним возле лавры. И сразу поняла, что он чужой, то есть, не из нашей резервации. И даже не из одной из соседних… хоть я там мало кого знала в лицо…

Но то, что он пришёл к нам издалека, я поняла сразу. Точнее, сразу же после того, как он со мной заговорил.

У него был акцент. Слабый, почти незаметный, но, тем не менее, некое, не совсем правильное произношение отдельных слов присутствовало. И я…

Впрочем, начну всё по порядку.

Иногда по вечерам я посещаю лавру. Не для исповеди (на то существуют утренние часы), а, скорее, для самообразования. Ведь именно по вечерам падре проводит в лавре нравоучительные беседы с молодёжью и беседы эти здорово мне нравятся. Даже не так сами беседы (ибо оратор из нашего падре неважнецкий, он довольно-таки косноязычен, да ещё и изрядный зануда в придачу), как возможность узнать из этих бесед что-нибудь для себя новое и интересное.

Именно из этих бесед в лавре я и услышала впервые о Новой (то есть нашей) Эре, и о тех неисчислимых бедствиях, которые ей предшествовали. Правда, обо всех этих бедствиях падре говорил мало и расплывчато (скорее всего, и сам не слишком хорошо в них разбирался), ещё меньше времени он уделял теме далёкого и почти мифического прошлого, предшествующего всем этим событиям (глобальной ядерной катастрофе, всемирной эпидемии и т. п.). Но, из всего сказанного, вытекал тот непреложный факт, что и до катастрофы на Земле жили люди (нас, мутантов, правда, тогда ещё не было), и жили они совсем иначе, нежели живут сейчас…

К примеру, у людей имелись тогда удивительные повозки, которые могли двигаться сами, без помощи лошадей или других тягловых животных. А некоторые из этих повозок могли передвигаться по воде и даже (хоть в это я не особенно верю) летать по воздуху. И дома людские не ограничивались тогда одним или двумя этажами, а были гораздо выше (насколько они были тогда выше, этого наш падре, видимо, и сам не знал, во всяком случае, представлял весьма смутно). А ещё люди тогда владели очень мощным и смертельно опасным оружием. Настолько опасным, что оно, в конце концов, едва не уничтожило полностью всю человеческую цивилизацию.

И это же оружие породило нас, мутантов.

Уродов, иными словами.

Это и многое другое узнала я именно из нравоучительных бесед падре с молодёжью, вот почему я люблю эти беседы и охотно (по мере возможности) их посещаю. А возможности эти выпадают мне в последнее время не так и часто, ибо надо помогать маме в мастерской, да и, вообще, моя мама не видит никакого смысла в этих моих посещениях и всячески старается им препятствовать…

Странно, но и сам падре тоже, кажется, придерживается этого же мнения. Он проводит занятия исключительно для парней, чтобы постепенно выделять из их среды наиболее способных и рекомендовать потом этих способных на низшие руководящие должности: старосты блока, внутреннего охранника или даже (чем чёрт не шутит) писаря в канцелярии. Но эти должности сплошь мужские, женщина в резервации не имеет права занимать любую, даже самую ничтожную руководящую должность.

Как-то так сложилось, что первопричиной всех своих бед и несчастий уроды всегда считают настоящих людей (и не без основания, кстати), но в данном конкретном случае люди совершенно ни при чём. Сами мутанты-мужчины завели такой порядок, и женщинам ничего не оставалось, как покорно ими подчиниться. Впрочем, краем уха я слышала, что и у настоящих людей также везде и во всём доминируют именно мужчины, и, скорее всего, так оно и есть в действительности.

Некоторые наши девушки тоже посещают вечерние занятия падре, но делают это с вполне конкретной и определённой целью. Ибо где ещё можно обратить на себе внимание представителей противоположного пола, как не на этих вечерних молодёжных посиделках, где на каждую девушку приходится аж несколько парней. Тут поневоле на любую из них будешь обращать повышенное внимание…

Моя мама вначале тоже охотно отпускала меня на нравоучительные беседы падре с молодёжью. И даже едва ли не силой из дома выпроваживала, когда я по тем или иным причинам отказывалась тащиться очередным дождливым вечером в лавру по раскисшей от грязи тёмной улице. Потом у нас с мамой всё наладилось: я стала охотно и часто посещать беседы падре, а мама втихомолку этому радовалась. И так продолжалось до тех самых пор, пока мама, наконец-таки, не разобралась, что привлекают меня в лавру совсем даже не молодые ребята, а именно эти самые беседы. Вот тут то её отношение к этим моим посещениям кардинально переменилось.

— Сколько времени ходишь, а ни один парень на тебя ещё внимания не обратил! — выговаривала мама, провожая меня на очередное заседание в лавре или встречая на пороге по возвращению с оного. — Ты что, настолько уродливее остальных?

Я в ответ лишь пожимала плечами. Да и что я могла ей ответить.

Красота и уродство — понятие относительное. И я всегда знала, что мы все — безобразные уроды, в сравнении с нормальными людьми. Но вот что касается взаимоотношений среди самих уродов…

Наверное, я и в самом деле была одной из самых некрасивых девушек нашей резервации. И парни на вечерних посиделках в лавре и в самом деле обращали на меня лишь самый минимум своего благосклонного внимания. А если и обращали, то именно те, которые мне самой не нравились совершенно.

Впрочем, всё это огорчало меня куда меньше, чем маму. Она с некоторых пор мечтала о внуке или внучке, я же о будущих своих детях пока даже не задумывалась.

— Дождёшься, когда тебя в приказном порядке выдадут за какого-нибудь неудачника! — продолжала развивать всю ту же болезненную для нас обеих тему мама. — Напляшешься тогда, как я в своё время наплясалась!

Представив себе маму, пляшущей, я невольно прыснула в ладошку. За что мама довольно чувствительно перетянула меня ивовым прутиком чуть пониже спины. Впрочем, я на неё за это нисколечко не обиделась.

— Попадётся кто-либо, наподобие твоего отца! — добавила в сердцах мама и, отбросив в сторону прутик, вышла из комнаты. А я, подобрав прутик, принялась заканчивать за неё очередную сувенирную корзиночку…

Отца своего я помню смутно. Вернее, почти совсем не помню. Когда он умер, мне было всего лишь пять лет. Впрочем, даже пяти ещё не было…

Со слов мамы, отец был совершеннейшим неудачником и являлся основной причиной всех маминых бед и несчастий. Он, не то, что не смог выбиться в помощники старосты блока и даже в десятники (самая низшая руководящая должность в резервации), но и ремесленник из моего отца оказался совершенно никудышный.

Пришлось маме всю заботу о благополучии нашей семьи взвалить на свои (тут я дословно цитирую мамино выражение) хрупкие плечи. Ведь даже продавать произведённые товары на рынке она, наученная горьким опытом, не могла доверить отцу и всегда сопровождала его в походах за пределы резервации (вернее, это он её всегда сопровождал). Единственной пользой от отца в этих походах было то, что он был очень сильным физически и всегда мог защитить и товар, и саму маму от любых посягательств со стороны прочих уродов. Впрочем, эта физическая сила его однажды и подвела…

Я не очень хорошо осведомлена о том, с чего всё тогда началось. Мама на эту тему разговаривает неохотно (всякий раз начинает плакать), но, исходя их тех неполных и отрывочных сведений, которые я получила (и не только от мамы), выходило, что отец имел неосторожность (глупость! — всегда поправляла меня мама) вступиться за каких-то совершенно незнакомых ему мутантов (не из нашей даже резервации).

Этих мутантов (молодую пару… кажется, даже, молодожёнов) принялись избивать какие-то подвыпившие юнцы (то есть, это они мужа сбили с ног и принялись пинать, а с женой его хотели сотворить… ну, вы сами понимаете, что…). И, разумеется, никто из их соплеменников, находящихся в то время на базаре, не рискнул вступиться за несчастных. Никто, кроме моего отца…

По словам очевидцев, этих юнцов мой отец даже пальцем не тронул. Он просто попытался оттеснить их от избиваемой жертвы, чем и вызвал живейшее неудовольствие всех взрослых мужчин, находящихся поблизости.

А вот с этими мужчинами отец дрался уже всерьёз. И даже нанёс некоторым из них «увечья различной степени тяжести» (цитата из судебного протокола). Но что он мог поделать один против целой толпы, словно опьяневшей при виде крови и осознания полнейшей своей безнаказанности…

Я хорошо помню тот день, ибо это был самый страшный день в моей жизни. И помню отца, вернее, его незнакомо длинное тело, неподвижно возлежащее на грубых деревянных носилках. Но больше всего мне запомнилось лицо, синее, распухшее, так непохожее на лицо отца, что мне всё время хотелось крикнуть собравшимся, что тут какая-то ошибка, что это вовсе не мой отец, что тут, на носилках, лежит кто-то другой, и пусть его поскорее заберут отсюда! И тогда, может быть, мама перестанет так страшно и пугающе кричать и захлёбываться слезами…

А потом я тоже закричала и захлебнулась слезами, и, кажется, даже потеряла сознание, потому что все последующие события помню смутно и отрывочно, как во сне. Помню, как падре (тогда у нас был другой падре, высохший и сгорбленный старик, который, кстати, вскорости и сам скончался) бормотал свои напевные молитвы, плавно поводя во все стороны тёмным от ветхости крестом. Ещё помню алое пламя крематория… и как мне сунули в руку горсть чёрного липкого пепла и я, неумело взмахнув рукой, развеяла его по ветру. Я проделала это спокойно и даже с каким-то тайным удовольствием, ибо чёрный пепел уже не был папой и ничем его не напоминал. А потом мама, не переставая рыдать, подхватила меня на руки и понесла домой, и я тоже тихонько плакала ей в ухо, но теперь я плакала уже единственно по причине огромной жалости к маме…

— Почему никто из мутантов не пришёл папе на помощь? — как-то спросила я маму, и, спросив, сразу же поняла, что задала очень глупый вопрос. Впрочем, мама на него всё же ответила.

— Потому что второго такого идиота, как твой отец, поблизости не оказалось! — сказала она, отвернувшись и вытирая ладонью уголки глаз. — Потому что остальные отцы думали не только о себе, но и о своих детях и о том, что нельзя оставлять их сиротами! А твой отец об этом подумал?!

Я ничего не ответила, да и что было отвечать. Мама, конечно же, была права, тем более, что жертвенный поступок моего отца привёл к тому лишь, что молодую пару тоже забили до смерти (чего, скорее всего, не случилось бы, не вступись за них отец). А ещё за этот проступок (преступление даже) моего отца примерно наказали всю резервацию, на две недели запретив жителям любой выход за её пределы. Я была маленькая, но хорошо запомнила, как мама тогда приходила с улицы вся в синяках и царапинах. И платье её было изорвано в клочья, а потом мама тихо, тайком от меня, плакала по ночам. И я тоже плакала тогда по ночам тайком от мамы и тоже лишь от огромной жалости к ней…

И так же хорошо я запомнила камни, с завидной регулярностью летевшие тогда в наши окна, а была ещё и не совсем удачная попытка поджечь наш дом, хотя этого я почему-то не помню совершенно…

Мама, безусловно, была права, и всё же правота её была какой-то неправильной. Но в чём именно заключалась неправильность маминой правоты, в этом вопросе я так и не смогла окончательно разобраться. И тогда не смогла, и теперь тоже не могу. А окончательно я запуталась после того, как падре заговорил со мной однажды…

В тот раз, помнится, я почему-то заявилась в лавру раньше всех, и падре был там совершенно один. Он как раз возжигал свечи возле алтаря, не все, разумеется, лишь каждую пятую, потому что свечей было мало и стоили они довольно дорого.

Те свечи, которые падре возжигал для своих нравоучительных бесед, давали недостаточно света, но молодёжи именно это в них больше всего и нравилось. В колеблющемся красноватом полумраке так уютно дремалось тем, кто устал за день, и тем ещё, кого постепенно начинал убаюкивать монотонно бубнящий тенорок нашего духовного наставника. Кроме того, именно этот уютный и почти домашний полумрак позволял тому или иному юноше подсесть незаметно к понравившейся ему девушке и начать оказывать ей те или иные знаки внимания (вроде несмелого похлопывания ладонью по коленке или нежного обнимания за талию)…

Впрочем, меня всё это не касалось никоим образом…

Итак, когда я заявилась в тот раз в лавру, там ещё никого не было. И, усевшись на своё постоянное место, я принялась молча наблюдать, как падре, одну за другой, зажигает свечи. А он, покончив с этим делом, вдруг обернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Как ты, Виктория? — неожиданно мягко спросил меня падре.

Вообще-то, меня и зовут Виктория, но так меня почти никто не называет. Мама чаще всего зовёт меня «дочей» и «малышом», подруги — Викой. А молодые парни в последнее время почему-то поголовно называют меня Витькой (дразнятся, что ли?).

И только наш падре, обращаясь ко мне, всегда называл меня Викторией…

— У тебя всё хорошо? — поинтересовался падре, после того, как я ничего не ответила на его первый вопрос. Впрочем, первый вопрос был чисто риторическим и ответа, скорее всего, даже не требовал. А вот на второй вопрос нужно было хоть что-нибудь, да ответить…

— Всё хорошо, падре! — сказала я, вставая. — На днях ходили с мамой на рынок, кое-что удалось продать…

О том, что на рынке в тот раз маму больно ударили по лицу, а с меня сорвали одежду и пытались изнасиловать, я, естественно, умолчала. Впрочем, падре, скорее всего, был обо всём этом уже информирован, на то он и падре…

— Садись, девочка, — сказал он и, подойдя ко мне, уселся рядом. — Я слышал, мама не очень довольна тем, что ты так часто посещаешь наши вечерние занятия?

И этот вопрос, кажется, совершенно не требовал ответа, и потому я, ничего не отвечая, лишь молча опустилась на прежнее место. А падре вдруг поднял руку и совершенно неожиданно погладил меня широкой ладонью по наголо обритой голове.

— Если б ты была парнем…

Произнеся эту загадочную и совершенно непонятную для меня фразу, падре встал и медленно направился к алтарю.

— И что было бы, если б я была парнем? — неожиданно даже для самой себя крикнула я ему прямо в спину. — Что бы тогда было?

Остановившись на полпути, падре вновь повернулся в мою сторону.

— Ты очень похожа на своего отца, — проговорил он негромко и со странной какой-то интонацией в голосе. — И внешне, и по характеру…

И тут меня, что называется, проняло.

— Я не хочу быть похожей на отца! — изо всей силы выкрикнула я, вновь вскакивая с места. — Я не хочу, вообще, о нём даже говорить! Потому что он предал меня тогда, оставив сиротой!

— Замолчи! — ещё громче моего крикнул падре. — Не смей так об отце! Он никого не предавал, слышишь, никого не предавал! Тебя — тем более! Это мы предали его тогда, мы все…

Он, кажется, хотел ещё что-то добавить к уже сказанному, но в это время в комнату, галдя и балагуря, ввалилось сразу несколько парней и девушек, и наш разговор, естественно, на том оборвался. И больше уже в тот день не возобновился, к великому моему сожалению…

Не возобновился он и на следующем занятии, ибо, когда я зашла в лавру, там уже было довольно людно. А когда я всё же смогла вновь явиться в лавру самой первой — задержался сам падре, и вновь у меня ничего не получилось…

Желая, во что бы то ни стало закончить непростой сей разговор, я и сегодня вышла из дому значительно раньше обычного. И в результате заявилась так рано, что дверь лавры была на запоре, а значит, падре ещё не вернулся из ежедневного своего обхода больных и страждущих…

Немного огорчившись этим его отсутствием, я опустилась на узкую скамью у стены и принялась терпеливо ждать. Ждать пришлось довольно долго… и вот тут то я впервые его и увидела, этого чужака.

Вернее, услышала…

— Салют! — сказал он, подходя и садясь рядом. — Давно ждёшь?

— Давно, — не слишком приветливо буркнула я, не желая вдаваться в подробности.

В сторону своего случайного собеседника я даже не взглянула, хоть сразу поняла, что он не здешний. По акценту поняла…

А ещё поняла, что он очень молод, возможно, лишь чуточку старше меня самой. Это тоже я легко могу определить по тону и тембру голоса. Другие не могут, а я могу…

— Неужели так любишь эти дурацкие посиделки?

Люблю я многое, а вот чего не люблю, так это, когда мне лезут в душу! Особенно, когда посторонние…

— Тебе дело, да?! — сразу же ощетинилась я. И, подняв, наконец-таки, голову, впервые взглянула на своего собеседника.

И сразу же всё моё против него раздражение куда-то испарилось. Не знаю даже, почему…

Я уже упоминала, что красота и уродство — понятие относительное, тем более, в применении к нам, уродам. Красивый урод… вдумайтесь, насколько противоестественно звучит это словосочетание!

Но и наше уродство тоже имеет превеликое множество разновидностей. Например, у некоторых уродов мужского пола шерсть на голове с возрастом перестаёт расти и даже полностью или частично выпадает… и как же удивительно преображаются эти мужчины, каким успехом начинают они пользоваться среди женщин! Женщин резервации, я имею в виду…

Или взять, к примеру, величину глаз. У меня они самые огромные, а значит, и самые безобразные среди всех моих подруг. А ещё они отвратительного синего цвета, и шерсть на голове у меня растёт ярко-рыжая и такая густая, что мне приходится иметь дело с бритвой значительно чаще, чем большинству остальных уродок. Кроме того у меня неестественно большая грудь, и как я не пытаюсь её замаскировать под одеждой — проклятая грудь эта всё равно нахально выпирает и всем и каждому бросается в глаза…

Наверное, именно из-за этого своего исключительного уродства я и не пользуюсь успехом среди парней резервации. Они меня просто не замечают, то есть, они не замечают во мне женщину, вот что самое обидное! Особенно когда рядом со мной находится моя лучшая подруга Лика, по которой сохнут все знакомые мне парни и на которую восторженно заглядываются все без исключения взрослые мутанты нашей резервации, не исключая и самых глубоких старцев.

У Лики глаза маленькие, узкие и настолько тёмные, что зрачков в них просто не разглядеть. И грудь у неё почти плоская, и нос — широкий и приплюснутый, и такие прелестные узкие губки, что каждому парню, без сомнения, тут же хочется их поцеловать. Да и сама кожа у моей подруги (в отличие от моей) — почти человеческая. Она у Лики, хоть и без чешуек, но сухая и шероховатая настолько, что, я полагаю, захоти она — могла бы легко найти себе подходящего кавалера даже среди настоящих людей. Но она не хочет этим заниматься, и я за это её уважаю. И даже люблю, потому что Лика всегда относится ко мне доброжелательно и нисколько не кичится исключительной своей привлекательностью…

Парень, который только что подсел на мою скамейку, выглядел не менее уродливым, чем я. И даже более, потому, хотя бы, что на мужском лице большие (да ещё и зелёного цвета) глаза выглядят ещё безобразнее, чем на женском. И нос у него был не просто сильно выступающим, а ещё и с какой-то горбинкой на переносице, и тонкие полоски волос над глазами он не выщипывал (как у нас многие мужики делают), а просто сбривал. Причём, так редко и так небрежно, что полоски эти были хорошо заметны даже сейчас, в начинавших сгущаться уже предвечерних сумерках.

Парень был исключительно уродлив, но, странное дело: он вдруг улыбнулся, и на какое-то короткое мгновение я почувствовала удивительное обаяние, исходящее от его уродливого лица. Оно, лицо это, внезапно показалось мне, не только нисколечко не безобразным, но каким-то образцом, что ли… образцом совершенной, неземной даже красоты. Это было какое-то наваждение… а потом я опомнилась, резко мотнула головой и всё воротилось на круги своя. Рядом со мной сидел самый обыкновенный урод, причём, урод исключительно безобразный, изгой даже среди мутантов… и не потому ли мне всё это вдруг померещилось, что я и сама была почти таким же уродом и изгоем…

— Ты откуда? — вытравляя из сознания самые последние остатки странного своего наваждения, спросила я парня. — Ты ведь издалека, да?

— С чего ты это взяла? — перестав улыбаться, спросил парень, и в зелёных глазах его промелькнула какая-то растерянность, тревога даже. — Я, вообще-то, из Болотной низины.

Болотная низина — одна из соседних с нами резерваций, и там у наших мутантов, естественно, имеются знакомые, а у некоторых даже родственники. Так что ничего не было удивительного в том, что парень из Болотной низины вдруг забрёл к нам по каким-то своим неотложным делам.

Ничего удивительного, кроме того, что парень этот был вовсе не из Болотной низины. И почему-то тщательно скрывал это…

— Не бойся, я никому не скажу, — попыталась я его успокоить. — Я, вообще, не люблю лезть в чужие дела.

Но я его ничуточки не успокоила. Парень, весь подобравшись, продолжал смотреть на меня с прежней тревогой. И ещё с каким-то недоверием, что ли…

И его можно было понять. Среди нас, уродов, так много стукачей и стукачек! Почему бы мне не быть одной из них?

— С чего ты решила, что я тебе соврал? — спросил вдруг парень. — Ты что, знаешь всех в Болотной низине?

— Я там, вообще, почти никого не знаю, — честно призналась я. — Просто у тебя акцент нездешний, а уж в этом-то я хорошо разбираюсь…

И парень почему-то сразу же успокоился. Или сделал вид, что успокоился.

— Акцент… — повторил он и, хмыкнув, добавил какую-то странную и совершенно непонятную мне фразу: — Надо же, в такой глуши и нарваться на полиглотку!

— На кого нарваться? — недоуменно переспросила я, но парень уже вставал со скамейки.

— Это я так, — произнёс он рассеянно и, думая, кажется, о чём-то совершенно постороннем. — Не обращай внимания! В общем, приятно было познакомиться!

Он пошёл, было, прочь, но тут же вновь воротился.

— А ведь мы так и не познакомились! Меня Аланом зовут! А тебя?

Надо же! Решил видно, что если я такая уж непривлекательная, то не найду себе никого посимпатичнее этого урода!

— Так как тебя всё же зовут? — повторил Алан, превратно определив моё молчание, как естественное смущение молодой девушки во время завязывания определённых отношений с понравившимся ей парнем.

Но молчала я по совершенно другой причине. По причине охватившего всё моё существо дикого возмущения.

— Да ты на себя в зеркало посмотри, кавалер! — явно копируя Лику, проговорила я сухо и даже слегка надменно. — Посмотри в зеркало, прежде чем к порядочным девушкам приставать!

От этих моих слов он вдруг весь передёрнулся и посмотрел на меня так, что мне вдруг показалось, будто Алан хочет меня ударить. Возможно, у него этого и в мыслях не было, но не успела я даже испугаться по-настоящему, как к нашей скамейке подошли местные парни.

— Проблемы, Витька? — спросил меня Ник, парень с нашей улицы, более того, мой сосед. — Этот тип к тебе пристаёт?

Ник всегда относился ко мне по-дружески, и не потому только, что мы были с ним ближайшими соседями и знали друг друга с самого, считай, детства. Просто он был страстно влюблён в Лику, я же являлась её лучшей подругой. И потому Ник частенько захаживал ко мне с одной лишь целью: поговорить о своей ненаглядной Лике и пожаловаться на её холодность и непостоянство. Или просто за дружеским советом. О том, хотя бы, что бы такого подарить бессердечной этой Лике на ближайший День Благодарения, чтобы подарком сим хоть чуточку смягчить неприступное её сердце…

Ник был хорошим парнем, простым и открытым, и не его вина в том, что он мне очень нравился. И что после каждого такого посещения я целый вечер тихо и тоскливо ревела в подушку.

А ещё Ник был высоким и плечистым, но сейчас, когда они с Аланом стояли почти рядом, я вдруг заметила что Алан даже выше Ника, да и всех остальных местных парней тоже. И плечи у него были необычайно широкими… впрочем, при исключительном безобразии лица это ровным счётом ничего не меняло…

— Вали отсюда! — проговорил Ник угрожающе, вплотную подходя к Алану. — Мы своих девушек всегда защищаем и в обиду никому не даём, понял?!

От таких его слов у меня вдруг нестерпимо защипало под веками, и какой-то странный озноб приятным холодком пробежал по спине. Так обо мне никто никогда ещё не говорил… впрочем, я отлично понимала, что, говоря о защите «своих девушек», Ник видел сейчас во мне не конкретную девушку по имени Вика, а всего лишь лучшую и даже единственную подругу совершенно другой девушки.

Меня же он, как и все остальные парни, привык называть Витькой, и мне с этим пришлось, увы, смириться…

А Алан вдруг посмотрел на меня и вторично мне улыбнулся. Правда, на этот раз никакого дурацкого наваждения не произошло, и Алан при всей своей улыбке остался всё тем же безобразным уродом, каким и являлся на самом деле.

А ещё он был тут совершенно один, а наших парней — пятеро. И все они смотрели на чужака исключительно враждебно.

Каждая девушка (даже если она в этом никому не признается) втайне желает, чтобы парни из-за неё дрались, набивая друг другу морды, и чтобы делали они это как можно чаще. За меня ещё никто и никогда не дрался, но предстоящая потасовка, увы, ко мне никакого отношения не имела, а по сему, я сделала всё возможное, чтобы её предотвратить.

— Не надо, Ник! — проговорила я, вскакивая и хватая Ника за руку. — Он ничего плохого мне не сделал, правда, ничего! Даже не приставал!

В то, что этот чужой парень ко мне даже не приставал, Ник поверил сразу. И все наши парни тоже поверили. Ко мне никто и никогда не пристаёт.

А ведь Алан и в самом деле не приставал ко мне, чтобы я там себе не вообразила, — вдруг поняла я. — Он просто назвал своё имя и в ответ хотел услышать моё. И всё, и ничего кроме. А я, дура набитая, нафантазировала себе бог весть что!

— Ладно, Витька, мы и не собирались его бить! — сказал Ник, но уже куда как миролюбивее. — Всё равно, пускай проваливает! Ты что, не слышал? — проговорил он, уже конкретно обращаясь к Алану. — Вали отсюда, пока цел!

Но Алан Ника просто проигнорировал, что было весьма опрометчиво с его стороны. Он смотрел на меня, и только на меня и, казалось, никого кроме меня в этот момент и не замечал даже…

— Витька — значит Вика? — то ли вопросительно, то ли утвердительно проговорил он. — Тебя ведь Викой зовут, так?

И тут Ник ему врезал. От всей, как говорится, души. Вернее, хотел врезать, но почему-то промазал…

А вот Алан не промазал. Но ударил он не Ника, которого инерция собственного неудачного удара вынесла далеко вперёд. Алан нанёс быстрый, почти незаметный удар в живот толстому парню с соседней улицы, который уже замахивался на него. Ойкнув, толстяк сложился почти пополам и мешком осел на землю. А потом началась всеобщая потасовка, за которой мне вынужденно пришлось наблюдать, прижавшись спиной к самой стене лавры…

А, понаблюдав, я поняла вдруг, что драться наши парни совершенно не умеют. Вернее, умеют, но как-то неуклюже, что ли… Они так и не смогли достать Алана ни единым своим ударом, а вот он-то их бил, да так, что любо-дорого посмотреть! Ни одного лишнего движения, каждый удар неизменно находил цель…

Но поняла я и ещё кое-что…

Алан почему-то вовсе не горел желанием драться в полную силу. Более того — он, на мой взгляд, всячески щадил своих неумелых противников. Чаще всего этот странный парень лишь уклонялся от очередного удара или просто небрежно его парировал… ответные удары он носил лишь в том крайнем случае, когда в атаку переходило несколько противников одновременно…

Вместе с тем, этот позёр успевал ещё и время от времени мельком поглядывать в мою сторону, словно хотел удостовериться, что я за всем происходящим продолжаю внимательно наблюдать. И вот это меня злило больше всего: он словно и не дрался, а как бы представление для меня устраивал, неизвестно только с какой целью…

И я хотела уже крикнуть Алану, чтобы он прекратил это издевательство и растягивание удовольствия, как вдруг драка прекратилась и без моего участия. Как раз в этот момент к лавре подошла Лика, и одно лишь её присутствие подействовало на наших парней просто магически. Они все разом тут же прекратили свои нападения (слово то какое грозное!) на Алана и даже подались чуть назад. И Алан тоже отошёл в противоположную сторону, а Лика, лишь мелком взглянув в его сторону, сразу же кинулась ко мне.

— Приветик, Вик! — радостно воскликнула она, обнимая меня за плечи и целуя в щёку. — Это драка, да?

— Уже нет, — сказала я, ответно её чмокая. — Так, небольшая потасовачка была…

— Была?!

Лика повернулась к нашим парням, вид у которых был довольно растрёпанный и даже истерзанный местами. У двух парней текла из носа кровь, ещё у одного левый глаз заплыл так, что бедняге долго придётся теперь смотреть на белый свет исключительно правым глазом (тоже здорово припухшим). Ник никаких видимых повреждений не получил, правда, дышал тяжело, с присвистом (как и остальные наши ребята). И лишь Алан выглядел так, словно никакой потасовки и не было вовсе…

— Жалко, что окончилась! — сообщила Лика, вновь поворачиваясь ко мне. — Люблю смотреть!

— Зато я не люблю, — сказала я и, вздохнув, добавила — Что-то падре долго нет…

— А он сказал, что немножко задержится, — пояснила Лика и, наклонившись к самому моему уху, спросила: — А это что за страшилище?

Я сразу поняла, что она имеет в виду Алана, и почему-то страшно за него обиделась. Хоть он и в самом деле был весьма и весьма непривлекательным внешне…

— Это Алан, — сообщила я Лике. — Он из Болотной низины.

— Понятно, — сказала Лика и, чуть помолчав, добавила: — Так это его наши ребята только что лупасили?

— Ну, что ты! — возразила я не без сарказма. — Скорее уж, это он их…

— Вот даже как?!

Лика повернулась и посмотрела на Алана томным многообещающим взором. Одно такого взора со стороны моей подруги достаточно, чтобы у любого парня голова кругом пошла, но, кажется, Алан не был обыкновенным парнем. Явно игнорируя Лику, он продолжал смотреть на меня…

— Чурбан неотёсанный! — проговорила Лика сквозь зубы. — Страшный, как смертный грех, а строит из себя…

Замолчав, так и не окончив фразы, она подошла к Нику. Подчёркнуто нежно к нему прислонилась. А Ник со счастливой улыбкой обнял её за плечи и они стали тихо о чём-то ворковать. Остальные наши парни вежливо отошли в сторонку, дабы не мешать и тоже принялись вполголоса обсуждать что-то своё, наболевшее. Судя по воинственным взорам, которые они время от времени бросали в сторону одиноко стоящего Алана, речь шла именно о нём.

Впрочем, самого Алана всё это, кажется, волновало крайне незначительно. Увидев, что я осталась одна, он вновь двинулся в мою сторону, несколько нерешительно, правда. Возможно, внутренне ожидая, что я пошлю его сейчас куда подальше…

А я бы, наверное, и послала, но, взглянув в сторону нежно воркующих Ника и Лики, решительно переменила своё мнение. Пускай будет хоть Алан, ежели более привлекательные парни меня полностью игнорируют!

— Ты извини, что так получилось, — сказал Алан, останавливаясь в двух шагах от меня. — Я этого не хотел, правда?

— Чего именно? — поинтересовалась я самым ледяным тоном, на который только была способна. При этом краем глаза я продолжала наблюдать за своей подругой, которая уже вовсю обнималась с Ником, вернее, милостиво позволяла ему себя обнимать.

Перехватив этот мой взгляд, Алан вздохнул.

— Ладно, пойду я!

И он двинулся прочь, в вязкий полумрак вечерней улицы. Бравая четвёрка тут же встрепенулась, перебросилась между собой несколькими короткими воинственными фразами и немедленно подалась следом. Наверное, маловато ещё получили?

Не знаю почему, но меня вдруг охватило странное и совершенно ничем не объяснимое желание сорваться с места и, догнав Алана, схватить его за руку. И пойти рядом с ним, неважно куда и зачем… только бы идти рядом… всегда быть рядом…

Это желание было настолько сильным и неожиданным, что я едва смогла ему противостоять. И то потому лишь, что как раз в этот момент к нам подошёл падре (а с ним ещё несколько молодых парней и девчат) и мы все вместе вошли в здание лавры.

На очередное занятие…

Глава 2

Вообще-то, я — одна из немногих, кто слушает проповеди (или нравоучительные беседы, как несколько старомодно величает их сам падре) очень внимательно, ибо почти всегда узнаю из этих проповедей (бесед) что-то новое и для себя интересное. Но на этот раз я слушала падре довольно рассеянно и всё никак не могла заставить себя сосредоточиться на самой проповеди. И причин этой моей рассеянности было аж несколько…

Конец ознакомительного фрагмента.