Уродка

Геннадий Авласенко

Роман «Уродка» писателя-фантаста Геннадия Авласенко – это антиутопия, повествующая о событиях, разворачивающихся после атомной войны, когда в живых остался лишь один процент человечества. Землю населяют люди и уроды (мутанты), жизнь которых протекает не только в постоянной вражде, также они вынуждены противостоять чудовищным тварям, возникшим в результате мутаций. А ещё эта книга об уродстве и красоте, подлости и благородстве, спасительном страхе и мучительном самопожертвовании… В некотором роде этот роман и о нас – людях начала XXI столетия…

Вместо пролога

Когда мы подошли к окраине посёлка, мама крепко взяла меня за руку и, наклонившись к самому уху, прошептала:

— Не вздумай хоть что-либо им отвечать! Даже если они станут оскорблять нас. Тем более, спорить не вздумай! Просто молчи и всё!

— Я буду молчать, ма! — пообещала я.

— Значит, договорились! — проговорила мама (с некоторым сомнением, правда), но всё же отпустила мою руку и лишь тихонько вздохнула.

Я и сама знала, что в посёлке лучше молчать. Люди не любят уродов, они терпеть их не могут…

А мы с мамой — уроды!

Так нас называют жители окрестных посёлков. Если же говорить научным языком, то мы — мутанты. Так нас тоже называют иногда. В основном, представители власти: жандармы и сборщики налогов, которые ежемесячно наведываются в резервацию за очередной данью.

Откуда мы взялись и почему выглядим именно так — вопрос сложный. С мамой на эту тему разговаривать бесполезно, дальше хозяйственных забот о завтрашнем дне и ежедневной тревоги о моём будущем её мысли никогда не идут. А вот падре, наш духовный наставник, как-то объяснил мне, что всё это началось очень давно, ещё в самом начале Новой Эры. Когда после долгой ядерной зимы и глобальной эпидемии, уничтоживших в общей сложности девяносто девять процентов человечества, началось постепенное его возрождение… вот тогда то и появились среди обычных людей первые мутанты…

Мы, то есть…

Отношение обычных людей к мутантам — если верить словам падре — не всегда было таким, как сейчас. В первые десятилетия (а, возможно, и столетия) Новой Эры, люди и мутанты частенько проживали в одних и тех же селениях и даже (в это сейчас и поверить трудно!) всячески помогали друг другу выжить, может быть потому, что общая беда, она как-то сплачивает. Но, по мере того, как губительные последствия катастрофы постепенно отходили в прошлое, отношение людей к мутантам кардинальным образом изменилось. Это значит, что терпеть рядом с собой уродов, вроде нас с мамой, людям стало просто невмоготу…

После великого множества кровавых эксцессов и погромов, после долгого периода массовых гонений, когда мутанты были, вообще, поставлены вне всякого закона и беспощадно уничтожались, уцелевшие жалкие их остатки были загнаны в специальные резервации, в коих и продолжают пребывать по сегодняшний день. Вернее, продолжают прозябать и постепенно вымирать там. А выходить из резервации (ненадолго, разумеется) имеют право лишь по специальному разрешению коменданта или его заместителя.

Такое разрешение у нас с мамой имелось, но полной безопасности оно, конечно же, не гарантировало.

Но пока всё шло благополучно. Люди не цеплялись к нам, даже оскорблений почти не выкрикивали (кроме детей, но что с них взять, с несмышлёнышей!). Так, провожали неодобрительными взглядами, сплёвывая презрительно в пыль. А некоторые и вообще потянулись вслед за нами в сторону рынка. Оно и понятно…

На рынке было довольно многолюдно, но других мутантов я, как не вглядывалась, так нигде и не разглядела. Это хорошо, значит, есть неплохой шанс быстренько распродать весь товар и так же быстренько убраться отсюда. Ибо, как бы не успокаивала меня мама, в посёлке я всегда чувствовала себя весьма неуютно…

Подойдя к отдельно стоящему торговому месту с грязной корявой надписью сверху «Для уродов» и заплатив положенный торговый сбор, мама принялась раскладывать на тёмной, растрескавшейся от непогоды и времени поверхности стола наши изделия: игрушки, деревянную посуду, изящные плетёные коробочки для разных мелких предметов. В общем, всё то, что мы с мамой успели сделать за последние полторы недели…

Обычно люди всё это охотно покупали, тем более, что мы с мамой (в отличие от многих других продавцов-мутантов) цены предлагали весьма умеренные и даже снижали иногда первоначальную цену, особенно если видели, что покупатель настоящий и действительно намеревается купить что-либо солидное. Но сегодня торг почему-то шёл вяло. Немногие подходили к нашему столу, да и то, чаще всего для того лишь, чтобы презрительно сплюнуть в пыль и вновь отойти, так ничего и не приобретя. К обеду мы смогли продать лишь несколько деревянных ложек разных размеров, одну музыкальную шкатулку и одну простую, а также две небольших плетёные коробочки для разных мелочей…

А потом к нам подошла целая компания подвыпивших молодых людей. И, конечно же, не с целью покупки шкатулок или коробочек…

— Смотрите, пацаны, две уродки! — с ухмылочкой, не предвещавшей ничего хорошего, проговорил один из парней, самый высокий из всех и, по всему видно, вожак всей их компании. — А молодую я бы поимел! А вы как?

Его компания лишь дружно и одобрительно загоготала в ответ.

Как я уже говорила, подавляющее большинство людей не испытывает по отношению к мутантам ничего, кроме инстинктивного какого-то отвращения, что ли… Они нас даже не ненавидят, им просто муторно на нас смотреть, а уж, тем более, общаться с нами. Но вот среди молодых парней в последнее время появилась такая извращённая мода: вступать в половые сношения с уродками. Причём, не одному, а сразу всей компанией. Вернее, не сразу, а по очереди. Это у них, вообще, за шик моды почитается…

Впрочем, насилие над уродками, тем более, групповые их изнасилования, случаются довольно редко (ещё реже насильников пытается разыскать для профилактической беседы жандармерия, но это так, к слову…). Чаще всего половые контакты происходят по взаимному согласию и за чётко установленную плату. Причём уродки обычно берут деньги вперёд, хоть и это не всегда гарантирует их сохранности. Не от поселковых парней, чаще — от своих же охранников резервации. Они то хоть часть выручки, да ухитряются конфисковать в свою пользу…

А пьяная компания тем временем подошла к нам вплотную и некоторое время забавлялась тем, что по одному сбрасывала разложенные изделия со стола на землю. Впрочем, ногами их пока не топтали… и на том спасибо!

— Молчи! — тихо, одними губами прошептала мне мама. — Не вздумай им хоть в чём-то перечить!

А я и не собиралась. Не потому, что мама так приказала, просто от страха.

Мне вдруг стало так страшно, что даже в глазах потемнело, а ноги сделались какими-то ватными, что ли… Судорожно я ухватила маму за руку, и она тоже крепко сжала мою ладонь своими тёплыми пальцами.

— Желаете что-нибудь приобрести? — спросила мама парней чужим, охрипшим каким-то голосом. — Отдадим недорого…

— На фиг нам твои долбанные тарелки, старая ты уродина! — рявкнул на маму вожак. — Ты что, не поняла, что нам нужно?!

И, выхватив из кармана несколько монет, он, не считая, швырнул их маме прямо под ноги.

— Этого, я думаю, хватит!

После этого он, крепко ухватив меня за руку, рванул к себе.

— А ну, иди ко мне, моя красотка!

— Нет! — заорала я, не выпуская маминой руки. — Не хочу!

— Отпустите её! — ещё громче, чем я, закричала мама и даже попыталась заслонить меня собой. — Она же совсем ребёнок!

— То, что надо! — глумливо загоготал вожак.

А потом он коротко и страшно ударил маму по лицу, и она молча опрокинулась на спину и осталась лежать так, совершенно неподвижно, и лицо у мамы было всё в крови. А меня куда-то потащили, попутно срывая одежду, а я кричала и вырывалась, вернее, пыталась вырваться. Но на помощь я никого не звала, потому что это было запрещено: уродам просить помощи у людей. Да и бесполезно, ибо все они: или с любопытством смотрели нам вслед, или (в основном, пожилые и женщины) лишь брезгливо сплевывали в сторону гогочущих парней и тут же отворачивались. А пьяные парни, затащив меня в какой-то сарай и бросив на прелую солому, сразу же принялись решать, кому первому со мной развлекаться. И, что самое удивительное, никто не хотел быть первым, настолько большое, видимо, я внушала им отвращение. Кончилось всё тем, что парни, выругавшись и пнув меня хорошенько напоследок, ушли, а я, всхлипывая, принялась искать хоть что-либо из своей одежды, но так ничего и не смогла обнаружить.

Это было ужасно, а потом я вдруг вспомнила, как мама лежала неподвижно на земле с окровавленным лицом, и поняла, что стала сиротой, и никого-никого у меня не осталось больше на всём белом свете. И эта мысль была ещё ужасней, она была настолько ужасной, что я сразу же обо всём остальном просто позабыла. И о том, что я совершенно голая и потому не могу выйти из этого сарая, и о том, что я настолько уродливая, что даже эти пьяные парни мною побрезговали. И я, упав навзничь на солому, принялась рыдать, и рыдала долго, очень долго, и всё никак не могла и не могла успокоиться.

И вдруг почувствовала, как кто-то осторожно гладит меня по бритой голове тёплой мягкой ладонью, и, обернувшись, увидела рядом с собой маму. И крови на лице у неё уже не было, и она сразу же улыбнулась мне чуть вспухшими губами.

— Мама! — закричала я, крепко её обнимая. — Мамочка!

— Всё хорошо, Вика! — сказала мама, тоже обнимая меня. — Главное, что они тебя не тронули! Ведь они не тронули тебя, да?

Я хотела сказать, что один из парней очень больно двинул меня ногой в живот, но потом поняла, что под словами «не тронули» мама подразумевает совсем не этот болезненный пинок…

— Нет, — сказала я тихо, чуть слышно. — Они меня не изнасиловали!

— Тогда одевайся!

Оказалось, что мама как-то ухитрилась подобрать всю мою одежду. И она, одежда то есть, оказалась почти целой.

— Одевайся поскорее! — повторила мама, тревожно озираясь по сторонам. — Нам надо срочно уходить отсюда!

Это я и сама хорошо понимала. И потому быстренько оделась.

Конечно, наилучшим вариантом было сразу же смотаться, но маме вдруг стало жаль непроданных изделий. И мы вернулись к своему столу, и подобрали с земли всё разбросанное. Деньги, что швырнул нам тот парень, мы тоже подобрали, и мама торопливо сунула их в карман.

И тут я увидела жандармов. Их было двое, и они неторопливо шли в нашу сторону по широкой базарной площади.

Когда они подошли совсем близко, мама почтительно им поклонилась. И я тоже поклонилась, хоть, возможно, и не так почтительно.

— Пропуск показывай! — сказал один из жандармов скучающим голосом. При этом он даже не взглянул на нас, смотрел куда-то поверх наших голов. А второй и вообще прошёл мимо и двинулся себе дальше.

И на пропуск жандарм едва взглянул. Так, мельком, зато внимательно посмотрел на нашу коробку с изделиями.

Я уж подумала, было, что он заставит нас открыть коробку, но тут жандарм перевёл взгляд на меня.

— Известно тебе, что занятие проституцией за пределами резервации уродкам строго запрещено?! — спросил он, вроде и безразлично, но с какой-то скрытой угрозой в голосе. — Тем более, на территории посёлка!

Я так и похолодела. Конечно же, я знала об этом запрете. И все уродки знали. Но занимались, ежедневно рискуя и хоть как-то зарабатывая этим себе на жизнь.

— А знаешь, что тебе за это грозит? — уже с явной угрозой в голосе поинтересовался жандарм.

Я знала и это. И мама знала. И обе мы отлично понимали, что оправдаться нам никак не удастся, потому, что тот, кто всё доложил жандарму, конечно же, не стал описывать, как маму ударили по лицу, и как я вырывалась и кричала…

Но жандарм почему-то медлил, и мама, наконец-таки, поняла истинную причину этой его медлительности. И, выхватив из кармана деньги, подобранные на земле, тотчас же ловко сунула их в руку представителя власти. А тот, не менее ловко сунул их в свой нагрудный карман.

— Ладно, проваливайте! — буркнул он почти добродушно. — Хотя, нет, постойте! Ну-ка, покажите, что тут у вас?

Поставив корзину на землю, мама тотчас же её раскрыла. А жандарм, нагнувшись, принялся неторопливо осматривать изделия.

Люди покупают изделия мутантов, потому что сами не в силах создать ничего подобного. Их руки не такие гибкие и ловкие, как наши, да и количество пальцев на руках у людей куда меньше. Вязать хоть что-либо спицами они, вообще, не могут… с плетением из лозы у них тоже немалые проблемы…

— Ну что ж, — пропыхтел жандарм, вновь выпрямляясь. — Чтобы вам не тащить всё это обратно в своё болото, покупаю всё! Вместе с корзиной.

И он взял нашу корзину. А в ответ сунул нам наши же деньги. Те самые, что мама отдала ему чуть раньше.

Это было чудовищно несправедливо, но мама крепко сжав мою руку, как бы приказала этим: «молчи!». И я смолчала, и даже поблагодарила жандарма униженным поклоном.

— А теперь убирайтесь!

— Всё равно, это был удачный день! — сказала мама, когда мы уже подходили к ржавым, густо обнесённым колючей проволокой воротам резервации. — Исключительно удачный день, правда, ведь?

Я ничего на это не ответила, да мама и не ожидала от меня никакого ответа. Она лишь молча вздохнула и также молча возвратила угрюмому охраннику наш разовый пропуск вместе с обязательной монеткой… а потом мы пошли дальше. И не разговаривали до самого нашего дома.

Но когда я и дома продолжала упорно молчать, мама всерьёз забеспокоилась.

— Ну, чего ты?! — спросила она, садясь рядом со мной на топчан и обнимая меня за плечи. — Расстроилась из-за тех пьяных придурков? Плюнь и забудь!

— Как же я могу забыть, ма?! — сказала я, вставая и подходя к тусклому, треснувшему по краю зеркалу, висевшему на стене. — Ведь они даже отказались насиловать меня, настолько я им была неприятна!

— Ты расстроилась из-за того, что тебя не изнасиловали? — удивилась (правда, несколько ненатурально) мама. — Ты из-за этого так переживаешь?

— Не надо утрировать, ма! — крикнула я, чувствуя, как подкатывается к горлу какой-то тугой солёный комок. — Ты прекрасно знаешь, о чём я!

— Знаю, — тихо проговорила мама и вздохнула. — Не наша вина в том, что мы… что мы не такие, как все… что мы…

— Что мы уроды, ты хочешь сказать?! — закончила я за неё, внимательно и безжалостно рассматривая в тусклом зеркале собственное своё отражение.

Отражение мутантки, уродки, чудовища!

Эта жуткая шерсть на голове! И сколько её не сбривай, всё равно хорошо заметно, что она тут была, есть и всегда будет!

И эти руки с пятью пальцами на каждой, когда у нормальных людей их всего только три! И эта мягкая кожа без роговых чешуек! И большие глаза с круглыми, а не щелевидными зрачками! И ушные раковины, что так безобразно торчат в стороны!

И эта постоянная и такая ненормально высокая температура тела, из-за которой люди особенно нас презирают!

— Уродка! — прошептала я, прижавшись горячим лбом к прохладной глади стекла и крепко зажмурив глаза, чтобы только не видеть в нём мерзкого своего отражения. — Уродина!