АнтиБожественная комедия

Гектор Шульц, 2023

Внемлите, люди, сей нехилой истории. Истории о том, что Ад есть, Рай есть, да и Чистилище, чего уж греха таить, тоже есть. А вот Збышек, заочно осужденный на вечные муки за распутный образ жизни, об этом и знать не знал. Однако ему придется пройти очищение Адом, как и всем грешникам. Путь этот будет долгим, опасными чертовски смешным. Все-таки – это комедия. Пусть и АнтиБожественная.

Глава третья. Лимб.

Лимб. Столица Первого Круга и сам Первый Круг собственной персоной. В те далекие времена, когда я еще был жив и успешно посещал школу с университетом, то благодаря увлечению тяжелой музыкой и всяким сатанизмом узнал очень много всего о Преисподней.

Устройство этого Ада больше всего походило на описанное в древнем классическом произведении одного толстого итальянского тролля. Данте Алигьери и его «Божественной комедии», щедро сдобренной особенностями католического Ада. Только вот у меня это на комедию не сильно тянуло, да и времени с той поры прошло более чем достаточно. Души умерших обзавелись благами цивилизации, что были придуманы давным-давно и наверху. Если хорошенько подумать, то Ад, в котором я находился, мало чем отличался от реального мира. Не считая демонов, бесов и всяческие муки над грешниками.

Лимб являлся наиболее лакомым местом, куда мечтал попасть любой грешник. Дело в том, что здесь не мучили и не истязали чьи-то души. В городе просто царила безболезненная скорбь. Да-да. Совсем как наверху.

Люди просто жили, ходили на работу, общались друг с другом, готовили ужин вечерами и просто проводили вечность в подобном положении. Вы можете спросить, а в чем же было наказание. Проще простого. Монотонная рутина убивает изо дня в день. Нельзя выбраться на природу в выходной день, слетать в Турцию или Египет, даже отдыха как такового не было и вовсе. И со временем подобное времяпрепровождение начинает неистово бесить любую мало-мальски разумную душу. Единственная радость состоит в том, что где-то и кому-то хуже, чем тебе.

— Прости, дружище, — я увернулся от согнутого в три погибели мужчины в странной тоге серого цвета. Он мило улыбнулся и уставился на меня своими белыми глазами.

— Ничего страшного, мальчик. Слепец привыкает к тому, что ему наступают на ноги и вообще не замечают, — в этом прелесть Лимба. На рынке или в парке ты можешь встретить душу того, кто умер несколько тысяч лет назад. Мужчина был греком. Его суровое лицо казалось высеченным из камня, пухлые губы, впалые щеки и небольшая курчавая растительность на голове, как у сотен статуй древнегреческих и древнеримских богов. Он даже с акцентом разговаривал, но я его без проблем понимал. Опять же, отличие Ада от реальности. Здесь нет нужды в тысячах языков. Все друг друга понимают. Будь ты римский легионер, итальянский скульптор эпохи Ренессанса или современный гопник, чудом угодивший в Лимб. Поэтому я не испытывал трудностей в общении с этим странным человеком.

— Что ты мне мозги пудришь? Ты вполне осознанно пялишься на меня, — возмутился я, легонько стукнув мужчину в плечо. Тот лишь улыбнулся в ответ и мудро добавил:

— Не тот слеп, кто ничего не видит, а тот, чья душа слепа.

— Неплохо завернул, старче. Тут философия в почете, я смотрю. А скажи мне, есть тут место, где можно выпить алкоголя? — спросил я проникновенно, сразу вцепившись в руку незнакомца.

— Есть. Харон держит свою сеть быстрого обслуживания. Я провожу тебя, если хочешь, — ответил он, медленно поворачиваясь в сторону одной оживленной улицы. — Нечасто встретишь в Лимбе новые души.

— А звать-то тебя как? Не подумай, что мне это важно. Вдруг ты старый педофил, что по ошибке сюда попал, и теперь заманиваешь юных мальчиков в подворотни, дабы показать свой куцый хуишко.

— Эх, молодежь. Совсем забыли вы прошлое, ведь оно учитель будущего, — улыбнулся мужчина. — Меня зовут Гомер.

— Я знаю двух Гомеров. Симпсона, который тут явно обитать не может, и античного поэта, который был слепым, — задумчиво пробормотал я, всматриваясь в лицо моего спутника. Тот тихо засмеялся и кивнул головой.

— Угадал. Я поэт, написавший Илиаду, Одиссею и еще несколько выдающихся произведений.

— Ага. Только кроме Илиады и Одиссеи никто ничего не знает, — хмыкнул я и осторожно пожал протянутую руку античного поэта. — Обалдеть. С Гомером довелось поручкаться. За это надо выпить. Веди меня, слепой человек, в сладкую обитель вина и греха.

Гомер, попав в Ад, вернул себе зрение и сейчас тараторил без умолку, рассказывая мне о славном городе, в котором он теперь живет. Я рассеяно его слушал, предпочитая рассматривать окрестности и идущих мне навстречу людей. Хотя назвать поток информации из славного античного рта нудным и неинтересным было бы верхом непочтительности. Гомер был превосходным гидом. Правда, его иногда заносило, и он начинал вещать в духе своих поэм, которые и принесли ему славу. Но легкий тычок в плечо или спину возвращал жемчужину поэзии на грешные земли Ада.

Рассказал он много. В столице Первого Круга жизнь шла своим чередом. Многие работали, помогая бесам и демонам, кто-то просто тихо существовал, как в далекие времена своего присутствия на Земле. Например, я узнал, что в администрации города трудится такой замечательный человек, как Цезарь, помогая Харону не погрязнуть в бюрократии. Армией и охраной заведовал герой Троянской войны, Гектор. У каждой души была своя обязанность. Гомер занимался доставкой вина в сеть заведений Харона.

— Если честно, я думал, что Гектор — выдумка. Мол, не было никакой Троянской войны, Елены, яблока раздора и вероломного Ахиллеса, — хмыкнул я, когда Гомер наконец-то заткнулся.

— Это реально существовавшие люди и герои, Збышек, — ответил поэт. Мне понадобилось некоторое время, чтобы научить античную жемчужину правильно выговаривать мое прозвище и не коверкать на греческий манер. И теперь Гомер вставлял его в каждое предложение, старательно пробуя звучание на вкус.

— Понимаю. Но почему они застряли здесь, а не очутились в Раю?

— У каждого были грешки. Не такие сильные, чтобы попасть, к примеру, на Восьмой или Седьмой Круги, но они были.

— А тебя-то за что сослали в Лимб? — спросил я, закуривая сигаретку, данную мне щедрым Герцогом Элигосом. Дым ласково щекотал легкие внутри, давая призрачное ощущение, что все будет хорошо. Гомер задумался и затем покраснел.

— Было несколько ошибок в молодости.

— Каких? Ты вытер жопу альтернативным концом Одиссеи, благодаря чему потомки так никогда и не узнали, что великий царь Итаки был обычным алкашом?

— Нет. Однажды я соблазнил пастушку, пасшую коз неподалеку от моего жилища, — пробубнил Гомер, теребя край своей тоги. Я рассмеялся.

— А я был прав. Ты любитель младого тела, старче. Ха! Вы, греки, дадите фору любой нации в извращениях. А еще на немцев что-то бурчат. Значит, ты поразил юную пастушку, и тебя отправили сюда? Легкое наказание.

— Я был слепым и думал, что это зрелая дева. Голос у нее был, что надо. Я потом раскаялся и несколько лет провел в отшельничестве.

— Где сочинял стихи так, что крайняя плоть дымилась, как шлем Дарта Вейдера, — закончил я. Поэт косо на меня посмотрел белыми глазами и тихо засмеялся.

— Умеешь ты образно выражаться, Збышек. Было у меня еще несколько грешков, но их простили из-за моей слепоты. Мол, настрадался я в своей жизни, и две поэмы зачли в плюс карме. А за совращение райские сады не увидеть, сам понимаешь. Поэтому меня и сослали сюда.

— А Цезарь, Гектор? С ними-то, что не так?

— Цезарь тоже любил куролесить и частенько, как ты говоришь, «говнился, падла сутулая». А Гектор поубивал кучу людей на одном пиру, но потом раскаялся и погиб во время поединка с Ахиллесом, дабы спасти жизнь своему неразумному брату.

— Да уж. Если за такие дела ссылают в Ад, то боюсь спросить, каким надо быть, чтобы попасть в Рай. Там наверняка уже пару тысячелетий новеньких не было, — хмуро ответил я и, увидев вдалеке вывеску, указал на нее рукой. — Нам случайно не туда, о старый растлитель озабоченных пастушек Греции?

— Да. Мы пришли, — усмехнулся Гомер, ускорив шаг. Мне оставалось только последовать за ним.

Питейное заведение демона Харона, главы Лимба, больше походило на обычный кабак, которых полным-полно в реальном мире. Он даже находился в погребе и был полон самых странных личностей, с гоготом прикладывающихся к глиняным кружкам с выпивкой. За одним столиком могли сидеть римские легионеры, германские варвары, лондонские денди в диковинных сюртуках и с цилиндрами на головах. За барной стойкой вели разговор два немецких солдата времен Второй мировой войны, а рядом с ними пускал пузыри в чашку с супом пьяный француз из армии Наполеона.

В помещении было дико накурено и дым плотной пеленой клубился под потолком. Гомер кивнул кому-то из своих знакомых и быстро пошел вперед, к свободному столику. Бухнувшись на стул, он с блаженством вытянул длинные ноги и поднял руку, подзывая официантку. Ей оказалась милая девушка с пышной прической в духе Мэрилин Монро и ярко-красными губами. Она улыбнулась моему спутнику и с интересом посмотрела на меня.

— Приветствую тебя, Гомер. Как обычно? Вина и козий сыр? — спросила девушка, достав из накрахмаленного передника маленький блокнотик.

— Да, Милли, — кивнул ей Гомер.

— А что будет твой друг?

— У меня, милая, ни копейки нет, — улыбнулся я. — В качестве уплаты могу часик побыть твоим сексуальным рабом.

— Он новенький, — встрял поэт, бросая на столешницу мешочек с деньгами. Милли перестала буравить меня злым взглядом и, вздохнув, взяла плату. — Ему тоже вина и сигарет, если есть. За мой счет.

— Ты не подумай, что я тебе теперь вечность благодарен буду, — прошептал я, когда официантка удалилась. — Сам решил меня угостить. Я не просил.

— Расслабься, Збышек, — благодушно протянул Гомер. — Зря ты Милли обидел. Она попала сюда за торговлю телом во времена Крестовых походов. Умерла под стенами Иерусалима от венерической болезни.

— Хуево, — честно ответил я. — Ладно, как придет, я извинюсь. Слушай, а как тут время отсчитывается?

— Время здесь плывет неспешно и тягуче. А к чему вопрос?

— Да меня Герцог Элигос забрать обещал через пару местных дней. Вот и думаю, когда сие случится.

— Увы, не могу тебе сказать, Збышек. Демоны сами решают, когда им и что делать. О, а вот и наша выпивка.

Милли вернулась и поставила на стол два кувшина с вином и глиняную тарелку с козьим сыром. Гомер тут же начал чавкать и давиться едой так, что слюни запачкали его серую тунику.

— Прости, Милли. Я не хотел тебя обидеть, — робко улыбнулся я девушке. Та вздохнула и улыбнулась в ответ.

— Ничего. Все новенькие так себя ведут. Вот твои сигареты, — она кинула мне пачку, на которой застыла дьявольская морда и надпись: «Курение не вредит. Вы уже умерли».

— Спасибо, — кивнул я и, не удержавшись, влепил Гомеру подзатыльник. — Старый ты долбоеб. Хватит жрать так, что у нормального человека вся еда через рот обратно полезет. Никто твой сыр не забирает.

— Гомер, — внезапно раздался над моим ухом старый дребезжащий голос. Я повернулся на звук и увидел старика в такой же мантии, как у поэта. Только она была в больших жирных пятнах. У незнакомца отсутствовали зубы, благодаря чему его лицо было похоже на страшную маску из театра кошмаров, куда я как-то водил Зайку в надежде потискать, когда девушка прижмется ко мне от страха. Гомер скривился так, будто ему клизму с кипятком поставили, и ответил:

— Диоген.

— Опять жрешь и пьешь, сукин сын, — прошамкал старик, присаживаясь на свободный стул и вперив в меня свои полоумные глаза. — А ты кто такой?

— Могу тебе задать тот же вопрос. Судя по виду, ты — Фантомас, — буркнул я, подвигая к себе кувшин с вином. Старик поперхнулся воздухом и стал разевать рот, как рыба, выброшенная на берег.

— Я есть великий мыслитель, философ, ученый муж, — визгливо ответил он, когда дар речи вернулся. — Имя мне — Диоген.

— Знаем, знаем. Еще ты любитель мять вялого на публике и называть это эпатажем. Затхлый дед, спящий в бочке и преподносящий это как достоинство.

Гомер тихо захихикал и продолжил пожирать свой сыр, кося в сторону Диогена белым глазом.

— Глуп тот, кто глупо себя ведет. Юнец неразумный над старцем просвещенным смеется и в итоге сам старцем станет, над кем другие смеяться будут, — мудро изрек Диоген, выставив на обозрение мясистый язык.

— Дед, блядь, тебе не надоело выебываться? Тут не Греция, и души разные бывают. А ну как пропишу тебе леща! — лениво ответил я. Диоген побагровел, но язык спрятал. — Хочешь в спор со мной вступить?

— Не бывать такому, чтобы я терпел поражение от наглого мальчишки.

— Опять тебя понесло. Ладно, сам напросился. Ты, зловонный балбес, орущий на паперти в надежде, что тебе кто-то милостыню даст.

— Это не спор, — потрясенно прошамкал Диоген. — Ты просто обзываешься.

— Я слышал, что ты даже на шлюх не желал тратиться, предпочитая бродячих собак. Это так?

— Лишь тот мудрец, кто блага берет от природы.

— Тогда разденься и вино из ладони пей, — зевнув, ответил я. Старик напрягся.

— Я — собака. Кто бросит кусок — тому виляю, кто не бросит — облаиваю, кто злой человек — кусаю.

— А я человек. Я тебе бросаю кусок — ты виляешь, облаешь меня или укусишь — яйца отрежу и усыплю. Это с Александром Македонским у тебя прокатило. С неформальной логикой ты не справишься.

— Ты — животное о двух ногах без перьев.

— А ты долбоеб, впадающий в маразм.

— Нет. Ты должен был ощипать петуха и сказать, что это человек, — гневно воскликнул старик. В уголках старых губ белела пена, а ногти карябали столешницу.

— Зачем мне петуха ощипывать? Ты лиха, конечно, дал, дед? — удивился я, подмигнув Гомеру. Вокруг нас собралась внушительная толпа слушателей. Кто-то уже начинал принимать ставки и обсуждать вероятного победителя.

— Так надо, — верещал Диоген, подскакивая на стуле, как полоумный. — Птица, что знает слова человечьи, хитро передразнит все мудрые речи.

— Йагупоп.

— Чего? — оторопело спросил старик. Я снисходительно пояснил.

— Попугай. Мы теперь в загадки играем? Или у тебя мода такая, хуйню нести, пока у оппонента крыша не поедет? Ладно, моя загадка. Старый, вонючий пидорас, что сидит вокруг нас. Палец сосет, губой трясет.

— Знаю, — обрадованно воскликнул мудрец. — Знаю, знаю. Это философ Аристипп.

— Какой, блядь, Аристипп? Правильный ответ — философ Диоген.

Помещение потонуло в хохоте присутствующих. Смех усилился, когда старик попытался вцепиться мне в горло своими скрюченными пальцами, но Гомер восстановил статус кво, огрев Диогена пустым кувшином из-под вина. Я кивнул своему новому другу и попросил официантку унести вонючую кучу тряпья, бывшую некогда прославленным философом античности.

— Как ты его, — восхищенно заметил Гомер, когда народ вокруг нас немного рассосался, а Диоген отправился мучить немецких солдат. Один из них уже ласково поглаживал саперную лопатку и злобно смотрел на философа.

— Брось. Просто дебил. На земле таких, как он, называют «тренер по личностному росту». Впаривают людям хуету, цитируют Ошо и слушают лютую попсу, — отмахнулся я, делая изрядный глоток вина. — Слушай, Гомер. А что это вино не пьянит совсем? Они его водой разбавляют?

— Нет. Новые души не привыкнут к адским продуктам, пока не освоятся.

— Понятно.

— Диоген любит всех доставать. Кто-то ему заявил, что он величайший мыслитель, что когда-либо жил на свете, так этот олух принялся вступать со всеми в споры. Аристотеля до нервного срыва довел, Платон на Второй круг попросился, Сократ вынужден с собой плетку носить. Зато после спора с тобой на пару веков тихо станет. Нечасто к нам такие как ты попадают.

— Выпьем за это. Ад очень странный, Гомер. Он невероятно сильно похож на реальность. Разве что жестокости побольше, да демоны в человеческом обличье щеголяют.

— Ты прав, Збышек. Лимб — это зеркальное отражение того, что наверху. В других Кругах гораздо хуже, — тихо ответил Гомер, мусоля в руках кусочек сыра.

— А что в других кругах? Сатанизм, демоны страшнее, блатняк заставляют слушать?

— За всю историю Ада только одну душу перевели из Лимба на Седьмой Круг. И никто из нас не знает, что там, за высокими стенами.

— Пепел везде, и дети некрещенные из-под земли вылезают. Меня Петр на Второй Круг определил. За излишнюю ебливость.

— Жаль. Хороший ты парень, Збышек. Тебя будет не хватать, — враз погрустнел поэт. Я улыбнулся и хлопнул его по спине.

— Не грусти. Может, на обратном пути свидимся. Не фарт, как говорится, но не факт, что по жизни. Из тебя клевый бард бы вышел. В майку Цоя тебя обрядить и на бардовский вечер с гитарой. Ты бы все овации сорвал своей Одиссеей.

— Да, Збышек, — хохотнул поэт и спросил с тревогой: — Куда ты уставился? Лицо такое, будто ты Аида увидел.

— Почти, — ошарашенно ответил я. К барной стойке, где Диоген продолжал о чем-то спорить с немцами, подошел темнокожий мужчина с прической в стиле «афро». Танцуя на месте, он что-то спросил у бармена. Я уставился на Гомера и буквально прошипел: — Это же Джими Хендрикс. Я должен с ним поговорить.

Да, это был Джими Хендрикс собственной персоной. Чернокожий гитарист, признанный многими музыкантами лучшим в своем деле. И сейчас он стоял возле бармена, потягивая коктейль из хрустального бокала. Я в состоянии полнейшего онемения уставился на икону многих металлистов и неформалов. Музыкант смерил меня удивленным взглядом и спросил:

— Чё как, снежок?

— Блядь, я не могу поверить. Джими Хендрикс?

— Ага, братишка. Он самый. А ты кто такой? — спросил он, козырнув фирменной ухмылкой.

— Я твой фанат. От музыки твоей фанатею. У меня даже гитара, как у тебя. Фендер Стратокастер. Была, по крайней мере, когда-то, — восторженно ответил я, уважительно трогая руку музыканта. Тот усмехнулся и достал из кармана свернутую папироску.

— Пыхнем, друг?

— Не вопрос. А ты мне дашь автограф? Я, конечно, не знаю, на кой он ляд в Аду, но обязан взять. Ты же так крут, как и твои соло. Пойдем за столик, я тебя с Гомером познакомлю. Он в античности, как ты, отжигал, только пастушек ебать любил, — я отпихнул с пути Диогена, который попытался вновь развязать очередной спор, и направился в сторону столика, где меня ждал поэт.

— Нет, чувак. Я не кончал с собой. Это та тупая пизда виновата, — скривился музыкант, делая глоток из своего стакана. Я с улыбкой самого преданного фаната слушал его, не перебивая, добрых полчаса. — Моника, блядь. Вместо кислоты дала мне снотворного. Я запил вином и отъехал. Стою возле тела и смотрю, как вокруг суетятся врачи и прочая шушера. А я, можно сказать, только во вкус входить начал.

— И тебя определили в Лимб? — спросил Гомер, все еще смутно понимающий, какого беса я смотрю на чернокожего мужчину с таким обожанием.

— Ага. За музыкальные заслуги. Да и на убийство вроде тянуло. Я все ждал Монику здесь, чтобы высказать этой овце все, что думаю, но ее отправили в Дит. Зато тут я могу упарываться, сколько душе моей угодно. В этом настоящий рок, брат.

— Охуеть. А много вообще музыкантов здесь живут? — спросил я, рассматривая автограф Джими на салфетке.

— Да. Знаменитых сюда и отправляют. Многие же творили всякую хуйню при жизни, да закончили, как я. За вклад в историю их поселили тут. Сейчас тебя со своим другом познакомлю, — музыкант поднял руку и позвал упитанного мужчину в забавных очках к нашему столику.

— Ебушки-воробушки. Это же Боно из U2, — хихикнул я, наклонившись к Гомеру. Поэт поднял бровь и вопросительно на меня уставился в ожидании пояснения. — Тоже музыкант. Я думал, он жив еще.

— Давно уже помер, — благодушно улыбнулся Боно, присаживаясь на свободный стул. — Привет, Джими. Как оно?

— Нормально, брат. Репетиция завтра, ты пойдешь?

— Конечно. Сегодня в ночь на работу, а завтра, как огурец, у вас. Что за пацан? — спросил он, уставившись на меня.

— Фанат мой. Клевый чувак, — улыбнулся Джими. Я пожал протянутую руку Боно и спросил:

— А ты как помер-то? Я думал, что ты жив и детям Африки помогаешь.

— Лет пять назад на своем Порше влетел в дерево. Удалось договориться с Главным, чтобы меня заменили на какое-то время. Я передал двойнику записку, где велел ему заботиться о ближних. Может, это поможет мне попасть на Райские луга, — задумчиво протянул музыкант, принимая папироску от Хендрикса. — Тебе тоже автограф дать?

— Прости Боно, но музыка у тебя хуевая, — покачал я головой. Джими прыснул в кулак, наблюдая за тем, как медленно краснеет звезда поп-рока. — Я больше по тяжелому металу угораю. Darkthrone, Каннибалы, Vader, Hate. Хендрикс — икона, а ты просто пафосный чувак.

— Бля, пацан прав, — Боно внезапно всхлипнул и обхватил ладонями лицо. — Я же в коммерции погряз, как торгаш долбанный.

— Ага. И музыка у тебя примитивная, — поддакнул я, заставив музыканта разреветься. — Ну ёбана, Боно. Уж и пошутить нельзя.

— Я ничтожен. Надо мной даже местные музыканты стебутся.

— Это точно, чувак. Дэд, когда был тут проездом, сказал, что Боно — червивый сосок на пузе дойного порося, которого надо зарезать во славу Вельзевула, — хмыкнул Джими.

— Кто такой Дэд? — завертел головой античный поэт, совершенно потерявшийся в незнакомых именах и терминах.

— Вокалист Mayhem, — пояснил я. — Мозги себе вышиб, мизантроп олдскульный.

— Так вот, Дэд был одним из многих, кто высказал свое мнение насчет меня, — закончил Боно, шумно сморкаясь в платок. — Простите. Депрессия совсем заела.

— Выпей, полегчает, — усмехнулся я, но мои спутники шутки не оценили и вообще сделали вид, что меня не существует. Через пару секунд я понял, что стало причиной. У входа в бар стоял Герцог Элигос собственной персоной и ехидно улыбался мне. Рядом с ним замерла рыжая девушка, судя по виду, моя ровесница.

— Пошли, Збышек. Нам пора, — демон даже не удостоил известных людей внимания, лишь коротко кивнув Гомеру.

— Разве два дня прошло? — удивился я, вставая из-за стола. Герцог рассмеялся.

— Прошла неделя, как ты тут сидишь. Время в Аду странно движется. Я предупреждал.

— Ну надо же. Я даже не устал. Ладно, пока, парни. Гомер, Джими — рад знакомству. Может, увидимся еще. Боно, мой тебе совет. Заканчивай ныть и пиздуй играть метал, ибо в метале обретешь ты душу.

— Прощай, Збышек, — тихо ответили мои венценосные знакомые, не рискуя смотреть на демона. Я повернулся к Элигосу.

— Куда летим, босс?

— Второй Круг. К Миносу.