Феноменальный П. Т. Гелиодор

Гвидо Згардоли, 2018

Коннектикут, 1830-е. Тринадцатилетний П. Т. Гелиодор, сын конюха, мечтатель и фантазёр, получает в наследство от отца Никель Айленд – землю, которую Гелиодор старший всегда называл королевством, а себя королём. С детства П. Т. грезил о своих будущих владениях и громком титуле – представлял, как благодаря им он вытянет всю семью из нищеты и горя знать не будет. Но наследника ждёт разочарование: на самом деле Никель Айленд вовсе не королевство, а клочок земли на болотах, где нашли пристанище все гонимые и отверженные. Чуткий, сердобольный и в то же время предприимчивый П. Т. Гелиодор решает позаботиться о своих подданных и с их помощью осуществить заветную мечту – открыть театр чудес с феерическими иллюзиями. Гвидо Згардоли – один из самых известных итальянских авторов детских книг. Книги Згардоли для детей и подростков публиковались в крупнейших итальянских издательствах и становились лауреатами престижных литературных премий, в том числе национальной премии журнала «Андерсен» в 2009, 2015 и 2018 годах.

Глава 2

Пушинка

Братьев Сэмюэля и Калеба Петтигуферов считали чудаками. Будь они из бедной семьи, как П. Т. Гелиодор, их, скорее всего, сразу назвали бы безумцами и упрятали в сумасшедший дом, сказав, что они представляют опасность для окружающих. Но поскольку они были сыновьями Уолдо Петтигуфера, самого богатого человека округа Аспинок, то числились всего-навсего чудаками. Так уж было заведено в те времена и в тех краях.

Безумие Сэмюэля и Калеба Петтигуферов являлось в весьма разнообразных и неожиданных формах.

Тощий семнадцатилетний Калеб, младший из братьев, ел муравьёв, пауков, тараканов и прочих козявок и букашек. За это его прозвали Пожирателем Насекомых. Худоба его не была связана с оригинальной диетой, просто таким уж он уродился. Поедая насекомых, он всегда устраивал из этого представление, стремясь произвести впечатление на публику. Это ему вполне удавалось, особенно когда зрителями были дети, заворожённо глядевшие на него и ужасавшиеся хрусту несчастных козявок.

Правда ли Калеб так любил насекомых — имеется в виду на вкус, конечно, — никто не знал.

И было ещё одно действо, которым младший из всех Петтигуферов охотно занимался прилюдно: тушил руками угли, демонстрируя исключительную терпимость к боли. Представления эти были совершенно бессмысленными, и когда среди зрителей оказывались взрослые, они с омерзением отворачивались. Но Калеба это не волновало, его подпитывала смесь восхищения и отвращения в глазах и на лицах согатакских детей, которые после таких подвигов считали Калеба чуть ли не героем.

Сэмюэль был на два года старше брата. Ни худой, ни толстый, ни высокий, ни низкий, Сэмюэль был бы вполне заурядным парнем, если бы не одна особенность его переменчивого нрава: он очень легко выходил из себя. Порой он раздражался без всякой причины и начинал завывать и рычать, как волк. Иногда он убегал в лес, где, как поговаривали, ловил дичь голыми руками, выл ночью на луну, а днём просто на небо. Кроме того, он пил виски, самогон, пиво и всё, до чего мог добраться.

Уолдо и Генриетта Петтигуфер никогда не высказывались об умственных способностях своих сыновей, но, будь на то воля старого Уолдо, он, скорее всего, самолично стёр бы в порошок их обоих. Человеку, который добился всего сам, которого уважала вся община, нелегко было смириться с унижением и признать, что его наследники ведут себя как безмозглые дураки. Он, однако, делал вид, что всё в порядке, и заявлял, что молодым людям, обременённым большой ответственностью, извинительно иногда и расслабиться.

Генриетта, вторя ему, смеялась выходкам сыновей (хотя внутри у неё всё сжималось от ужаса). «Бедная букашечка!» — восклицала она, пытаясь свести дело к шутке, когда Калеб совал в рот таракана и раскусывал его передними зубами. «Ну же, Сэмюэль, довольно завывать, — говорила она. — Оставь флягу с виски, выпей лучше чашечку чаю». И выдавливала из себя улыбочку, давая понять присутствующим, что не придаёт происходящему никакого значения. На самом же деле в такие минуты ей казалось, что в животе у неё корзина с крабами и все они рвутся наружу и щиплются как окаянные.

В усадьбе братья Петтигуферы ничем особенным не занимались. Точнее, они лезли во всё, но при этом не делали ничего. Им достаточно было быть сыновьями Уолдо Петтигуфера. Иногда они отдавали приказы слугам или советовали отцу, как заработать денег. Отец и не думал их слушать. Единственным, от кого братья держались подальше, был мистер Класки, главный управляющий. Отчасти потому, что он пользовался безоговорочным доверием Уолдо Петтигуфера, и ещё потому, что раньше он занимался борьбой и его внушительная комплекция производила на двух оболтусов должное впечатление. Время от времени они поглядывали на скаковых лошадей, но деспотичный родитель не спешил подпускать Сэмюэля и Калеба к своим чистокровным кентуккийцам. Так и жили они день за днём, как две тени, не имея ни малейшего представления ни о своём будущем, ни о самих себе.

В один из таких дней, когда Калеб развлекал детвору очередной своей гениальной затеей, в усадьбу Петтигуферов приехала Алиса.

Раздобыв тарелку и столовые приборы, Калеб устроил обед из муравьёв. Зрителями были дети работников усадьбы — среди них и П. Т. Гелиодор, которого после смерти отца наняли помогать кучеру Моисею, теперь исполнявшему и обязанности конюха. У чернокожего Моисея были крупные и острые, как пила, зубы. П. Т. считал, что Моисей специально их заострил точильным камнем, чтобы раскусить цепи, которыми его сковали, когда он ещё был рабом.

— Ух ты, как бегут! — смеялся Калеб, плотоядно глядя на маленькую колонию чёрных муравьёв, мечущихся по суповой тарелке. Он сидел на старом ореховом пне в тени дубов. — А ну, малявки… — он схватил ложку, как лопату, зачерпнул муравьёв и сунул в рот, — ам!

П. Т. и другие захихикали, кто-то гримасничал, кто-то делал вид, что закрывает глаза, но зрелище, бесспорно, заворожило всех — никто не мог от него оторваться. Это было великолепно и жутко одновременно.

— Калеб, покажи, как они скрипят! — воскликнул какой-то мальчик.

Пожиратель Насекомых только того и ждал. Он расплылся в победной улыбке, оскалил зубы и принялся смачно жевать. Частички непережёванных муравьёв вываливались у него изо рта. Раздались аплодисменты, и Калеб позволил себе хлебнуть воды, чтобы утопить муравьёв, проглоченных ещё живыми.

— Видал? — сказал один из мальчиков младшему брату, который наблюдал это представление впервые. — А ты не верил!

— А этого? — вмешался П. Т., подняв что-то с земли и протянув Калебу. — Этого сможешь съесть? Бьюсь об заклад, не сможешь. — По его ладони полз большой жук с синеватым отливом. — Что скажешь?

Калеб с вызовом посмотрел на П. Т.

— Большой, — согласился Пожиратель Насекомых. — Сколько ставишь, П. Т.?

Юный помощник конюха пошарил в кармане.

— Один никель!

— Как твоё хвалёное королевство, а? Такой монетки маловато. В лучшем случае я куплю на неё стакан самогона. Нет уж, делай ставку, П. Т. Гелиодор!

П. Т. посмотрел на жука, словно тот мог что-то ему сказать. Так оно и произошло. Жуку было известно кое-что, чего остальные не знали, и он приободрил мальчика: «Давай, ставь больше, П. Т., в этот раз ты выиграешь!» — и П. Т. сделал ставку.

— Хорошо, — ответил он. — Ставлю Никель-Айленд!

Наступила тишина.

— Кому нужно это вонючее болото? — рассмеялся Калеб.

— Ну, это всё же кусок земли. Десять акров стоят не меньше пятидесяти долларов. К тому же кто знает, какие сокровища там скрываются.

— Какие ещё сокровища?

— Выиграешь — узнаешь, — загадочно ответил П. Т.

Это убедило Калеба.

— Договорились. Тогда ставлю доллар! Давай руку!

— Доллара маловато. В лучшем случае я куплю на него кусок свинины с кукурузой у почтовой станции! Делай ставку, Калеб Петтигуфер!

Тот пошарил в карманах.

— Пять долларов, — ответил он, показывая купюру. — Больше у меня нету.

— Договорились!

Они ударили по рукам, зрители засвидетельствовали ставки.

— А теперь к делу, — сказал Калеб, взяв сочного жука и поднося его ко рту.

Зрители с омерзением следили за каждым его движением.

П. Т. пристально наблюдал за сценой, ожидая того, что, как он знал — или надеялся, — должно было произойти. В этот момент в аллею усадьбы въехала небольшая коляска, запряжённая парой лошадей. На козлах сидел Моисей.

Коляской, однако, никто не заинтересовался, особенно Калеб, увлечённый новой игрой.

Жук оказался довольно большим, но на кону был не только спор с П. Т. Гелиодором, но и репутация упрямого, беспощадного, безумного храбреца — репутация, над которой Калеб Петтигуффер так долго трудился, глотая насекомых и обжигаясь раскалёнными углями.

— Сейчас откушу кусочек, — пробормотал он, по-змеиному высовывая язык.

Коляска остановилась невдалеке от пня, на котором сидел окружённый зрителями Калеб.

Моисей спустился с козел и, не обращая особого внимания на странное действо, творившееся в тени дубов, распахнул дверцу коляски. Калеб тем временем щекотал жука кончиком языка.

— Ну же! — замирая от волнения, подзадоривал его П. Т. — Кусай, если отважишься!

Юного отпрыска Петтигуферов не пришлось долго упрашивать: он разинул рот и сунул в него жука.

На подножке коляски появилась девочка в лиловом пальто с большими белыми пуговицами и изящным круглым воротничком. На голове у неё был соломенный капор с лентами — тоже белыми. Девочка замерла, чтобы лучше видеть, что там такое интересное происходит на поляне. За её плечом показалась голова сопровождавшего её Сэмюэля Петтигуфера.

— Эй, хватит валять дурака! — крикнул Сэмюэль брату.

И Калеб закрыл рот, не представляя, что произойдёт дальше.

Мгновение спустя выражение его лица резко переменилось. Калеб выглядел изумлённым, словно хотел спросить: что, чёрт возьми, происходит? Его блестящие глаза округлились и полезли прочь из орбит. Потом он запыхтел, как навьюченный мул. Наконец снова разинул рот и выплюнул жука невредимым.

П. Т. расхохотался. Сэмюэль тоже. Остальные онемели. Никогда ещё Калеб Петтигуфер не отказывался от удовольствия проглотить насекомое.

При виде вылетевшего из его рта жука стоявшую на подножке коляски девочку тут же вырвало на красивое пальто и персикового цвета сапожки, а Моисей, обнажив в улыбке острые зубы, отпрыгнул, чтобы не запачкать свои единственные изношенные башмаки.

— Какая гадость! — воскликнул Сэмюэль, пятясь в коляску. — Тебя… тебя стошнило!

— Мои пять долларов! — потребовал П. Т., протянув ладонь сбитому с толку Пожирателю Насекомых, который всё ещё не мог осознать случившегося. — Ты мне должен!

Получив причитавшееся, П. Т. прошёл мимо коляски и девочки, пытавшейся вытереть рвоту носовым платком.

— Приветствую! — обратился он к ней, расправив плечи и щёлкая подтяжками. — А я, между прочим, только что выиграл пять долларов!

Девочка покраснела. Затем вернулась в коляску и, оттолкнув выходившего Сэмюэля, закрыла дверцу.

Она бы предпочла умереть.

По дороге в конюшню П. Т. обернулся посмотреть на Калеба, уставившегося на жука (счастливо избежав участи быть пережёванным, жук враскачку удалялся прочь), и сказал себе, что иногда сёстры бывают полезны. Это Эрма (она разбиралась в травах и цветах) когда-то рассказала ему, что самые горькие растения на земле — горечавки: сама она добавляла цветки горечавки для аромата в картофельный самогон, который мать делала для Майлуса.

П. Т. накрошил немного горечавки на жука, и дураку Калебу Петтигуферу показалось, будто во рту у него ядовитейшее из всех существ, каких он пробовал за свою бессмысленную жизнь.

П. Т. Гелиодор, если хотел, умел быть гениальным.

* * *

— Как, ты говоришь, её зовут? — переспросил П. Т. у своей матери, которая, работая на миссис Генриетту, знала все новости дома Петтигуферов.

— Алиса Петтигуфер, — ответила миссис Оливия.

— У них одна фамилия, — заметила Эрма, которая весь день гордилась тем, что её подсказка помогла брату вытянуть из безумного Калеба Петтигуфера, Пожирателя Насекомых, целых пять долларов.

— Она их племянница, — объяснила мать.

— А зачем она явилась? — спросила Сельма, которую не слишком радовало, что Петтигуферов теперь стало больше.

— И почему одна? — вставила Эрма. — У неё что, нет родителей?

— Или хотя бы братьев и сестёр? — добавила Сельма.

Близняшки рассмеялись, и у одной из них, у Тельмы, прыснуло из носу молоко. А когда она закашлялась, из носа пошли большие пузыри и начали лопаться — это вызвало новый приступ смеха у обеих.

— Больше я ничего не знаю, — пресекла дальнейшие расспросы миссис Оливия Фридберг, которая, как известно, разговорчивостью не отличалась.

Впрочем, ей и правда нечего было добавить. Генриетта Петтигуфер приказала подготовить комнату на первом этаже, сообщив лишь, что у них какое-то время погостит племянница, Алиса Петтигуфер. А так как лишних вопросов миссис Оливия никогда не задавала, то разговор на том и закончился.

— У неё зелёные волосы, — сказал П. Т.

— У кого? — спросила Сельма.

— У Алисы.

— Так не бывает, — возразила Эрма, у которой на этот раз были все основания не соглашаться. — Не бывает зелёных волос.

— А у неё зелёные, — сказал П. Т. так уверенно, что никто не захотел спорить дальше.

И близняшки снова рассмеялись.

Потом миссис Оливия нарезала говяжью вырезку, которую её сын купил в мясной лавке мистера Даффера на часть выигрыша. Остальные деньги П. Т. отдал матери, оставив себе один доллар.

Тем вечером в доме Гелиодоров устроили роскошный ужин, каких давно не бывало.

* * *

Для жителей Согатака приезд Алисы Петтигуфер стал событием и загадкой года.

Событием потому, что наконец-то в городке появилось хоть одно новое лицо; а загадкой — потому что никто не знал точно, кто она такая и даже на сколько она приехала. Было известно лишь, что она из семьи Петтигуферов и что в самый день приезда, когда она ещё только выходила из коляски, её вырвало прямо на сапожки.

Как уже было сказано, Уолдо Петтигуфер после смерти Майлуса Гелиодора предложил П. Т. место помощника конюха. Учитывая, что в семье было шесть ртов, а жили все на одно только скромное жалованье миссис Оливии Фридберг, предложение это, разумеется, пришлось кстати.

Недоволен был только мистер Де Вото, молодой учитель согатакской школы, у которого класс и так пустовал из-за отсутствия учеников: в те времена редко кто из детей мог позволить себе проводить полдня в школе.

Однако П. Т. не годился для работы, по крайней мере, для обычной работы. В этом он, пожалуй, пошёл в своего дядю Сайруса. Он часто слонялся без дела по усадьбе, придумывая для себя самые неправдоподобные оправдания, если кто-то (не говоря уже о самом мистере Уолдо Петтигуфере или его управляющем Джиме Класки) вдруг заставал его там где не надо.

«Мне показалось, там кто-то есть», — говорил он. Или: «Я шёл за водой». Или: «Я видел, как у курятника крутилась лиса». Или: «Мне нужен молоток. Мне нужны щипцы. Удила, закрутка, зевник». Любой предлог годился, чтобы сбежать из конюшен, поглазеть на что-нибудь или даже побродить просто так.

Иногда он не мог удержаться и отправлялся вдоль реки верхом на Гидеоне, беседуя с ним всю дорогу; или мастерил себе удочку и бежал на какой-нибудь из усадебных прудов рыбачить; или дремал в тени клёнов и берёз.

Прогуливаясь, он надеялся встретиться с той девочкой, Алисой, — но она, казалось, исчезла, словно большой дом её проглотил. Она была внутри и занималась там неизвестно чем, а может, просто скучала в одиночестве.

Почему-то ему очень хотелось с ней познакомиться, расспросить обо всём и, может быть, немного рассказать о себе. Конечно, она могла и не захотеть с ним разговаривать; но у нее были зелёные волосы, и это — а также то, что у неё явно не было ничего общего (кроме фамилии) с мерзкими Петтигуферами, — делало её особенной в глазах юного Гелиодора.

Однажды днём, слоняясь вокруг дома, П. Т. заметил движение за окном на первом этаже. То могли быть горничные, или даже его мать, или госпожа Генриетта, которая давала указания слугам, шила или сидела за чашкой кофе.

Словом, повода заглядывать в окно не было, и всё же П. Т. почувствовал, что его влечёт туда непреодолимая сила.

Он встал на цыпочки и заглянул внутрь, однако почти ничего не увидел. Комната оказалась большой гостиной — с камином, с диванами, с шерстяными коврами, бильярдным столом Уолдо Петтигуфера и картинами по стенам, — и по ней как будто кто-то ходил взад-вперёд. П. Т. забрался на пенёк под окном, приблизил лицо к стеклу и, прикрывшись от света ладонями, стал смотреть.

В гостиной действительно кто-то был. Кто-то быстро-быстро перемещался из конца в конец комнаты.

Но не слуга, не мать П. Т. и даже не миссис Генриетта. Нет.

Это была Алиса Петтигуфер.

Она округлила руки, словно держала перед собой невидимую корзину с фруктами. И двигалась невероятно легко, выпрямив спину, сосредоточив взгляд. Казалось, она вот-вот взлетит.

П. Т. пригляделся получше.

Алиса парила над полом.

Под неслышимую музыку (через приоткрытое окно не доносилось ни звука) Алиса плыла над красочными коврами, легко огибая мебель. И всё же музыка звучала, ведь девочка под неё танцевала. Теперь П. Т. тоже её уловил. Мелодия витала и трепетала в воздухе, и девочка двигалась точно в такт.

П. Т. смотрел на Алису с глупой улыбкой, пребывая в гармонии с миром. То было несравненное зрелище.

Да, и у Алисы Петтигуфер действительно были зелёные волосы.

Ярко-зелёные, как первые весенние почки, добавил про себя П. Т.

И она умела летать. Она была Пушинкой.

* * *

— Эй, какого чёрта ты тут делаешь? — раздался вдруг голос за его спиной. От неожиданности П. Т. скатился с пенька.

— Да я только…

— Что? Скажешь, опять лиса? На этот раз она забралась в дом? Через окно?

— Я просто…

— Ты просто шпионишь, вот чем ты занимаешься! ШПИОН! Бездельник!

П. Т. хотел было подняться на ноги, но получил увесистый пинок по мягкому месту.

Голос (и пинок) исходили от Сэмюэля Петтигуфера, старшего из полоумных братьев.

П. Т. дёрнулся, как угодивший в капкан зверёк.

— Ну-ну, вставай! — издевался Сэмюэль. — А то, может, хочешь меня ударить? Я же застукал тебя с поличным! Ты подглядывал за моей кузиной! Держись подальше от этого дома, понял? — Глаза его налились кровью, волосы торчали во все стороны, как у загулявшего крестьянина на ярмарке.

П. Т. глубоко вздохнул и постарался успокоиться. От Сэмюэля Петтигуфера пахло перегаром, а из кармана штанов у него торчала металлическая фляга, его вечная спутница.

Не тот случай, чтобы нарываться.

— У-у-ху-ху-ху-ху-у! — завыл Сэмюэль. — Беги, П. Т.! Убирайся чистить конюшню, пока я тебя не проучил! У-у-у-ху-ху-ху-у-у! Прочь! Прочь отсюда!

Удаляясь, П. Т. краем глаза заметил за стеклом смотревшую на него Пушинку. Как только он повернулся, она исчезла.

«Мда, — с досадой подумал П. Т. — Не самое удачное начало».

* * *

На следующий день он чистил Гидеона, вспоминая о своём позоре, когда от входа в конюшню донёсся лёгкий шелест, точно бабочка опустилась на цветок.

Это оказалась Пушинка.

Белой, как крыло голубки, рукой она подобрала с пола пучок сена и протянула его к морде ближайшей лошади.

— Его зовут Отто, — сообщил П. Т. — Он приходил первым на скачках в Ньюмаркете, потом трижды в Солсбери — это всё в Англии. И потом два раза подряд в Хенрайко — это уже в Америке, штат Виргиния.

Девочка не ответила, продолжая протягивать Отто сено. Но Отто явно не проголодался.

— Скачки — это такие лошадиные соревнования, — пояснил П. Т.

Некоторое время они молчали: девочка наблюдала за лошадьми, П. Т. делал вид, что работает.

— Может, поднапряжёшься, молодой человек? — сказал наконец Гидеон. — Так ты меня только щекочешь. Нужно тереть со всей силы, чёрт побери!

П. Т. рассмеялся.

— Ты прав, извини!

— За что извинить? — спросила Пушинка. Если её волосы были зелёными, а сапожки розовыми, то голос, чистый, почти звенящий, цветом напоминал прозрачную воду. Она говорила, смущенно потупившись, не глядя на П. Т.

— Это я не тебе, это ему, — ответил П. Т. непринуждённо, как нечто самой собой разумеющееся, словно каждый скаковой конь кентуккийской породы запросто может говорить.

Пушинка только смущенно улыбнулась в ответ.

— Я знаю, это может показаться странным, но, уверяю тебя, — настаивал П. Т., — Гидеон разговаривает! По крайней мере, со мной.

— Гидеон?

— Да, так его зовут. А меня — П. Т. А ты Алиса, да?

Алиса равнодушно пожала плечами и отвернулась, пытаясь соблазнить Отто пучком сена.

— А я не отказался бы от сена, — сказал Гидеон.

— А Гидеон не отказался бы от сена, — повторил за ним П. Т.

— Это он сам тебе сказал? — спросила Алиса, явно в шутку.

— Ага.

Пушинка поднесла пучок к морде Гидеона, который ухватил сено губами и съел с большим аппетитом.

— Видишь? — довольно произнёс П. Т.

— Он хочет ещё? — спросила Алиса.

— Нет, спасибо, — ответил Гидеон.

— Нет, спасибо, — передал П. Т.

Алиса собрала ещё сена и поднесла ко рту Гидеона, но тот отвернулся, вежливо отказываясь.

— Видишь? — повторил П. Т.

— Это ничего не доказывает.

— Как скажешь.

В роще поднялся ветер, и к тихому ржанью и цоканью лошадиных копыт добавился влетавший в конюшню шелест листьев. Низкое солнце осветило пол и стены денников тёплым, мягким, дрожащим светом.

П. Т. остановился и прислушался. Хотелось, чтобы этот идеальный, неповторимый момент длился вечно.

— Я видел, как ты вчера летала, — наконец сказал он.

Она кивнула.

— Я всего лишь танцевала.

— Ты летала. Ты парила в воздухе. Я видел.

— Да, но я просто танцевала.

— Как бы там ни было, у тебя отлично получается.

— Откуда тебе знать?

— Просто знаю.

Алиса улыбнулась, застенчиво, словно ещё не привыкла улыбаться.

— Ты здесь работаешь? — спросила она.

— Я работаю конюхом. Вернее, помощником конюха. Но это временно. У меня другие планы, грандиозные планы на будущее.

— Правда?

— Разумеется!

— Какие?

— Пока не знаю. Но я точно не буду помощником конюха!

— Тебе не нравится эта работа?

— Просто мне не хочется этим заниматься.

— Оно и видно. — Нервно заржав, Гидеон отбил копытами по воздуху и наступил в собственный навоз.

* * *

Одно было ясно: Алиса Петтигуфер любила танцевать.

Танец захватывал её. Она отдалялась от остального мира, отдаваясь танцу самозабвенно, всей душой и телом, всеми мыслями. Танец был укрытием, защищавшим её от любых опасностей. Её личным укрытием.

Алиса была не из тех девочек, которые много о себе рассказывают. Она никогда по-настоящему не доверялась никому, кроме своей матери — единственной, кто её понимал. Но теперь матери, как и остальной семьи, не стало, они существовали только в воспоминаниях, которые причиняли ей боль. Мир уже не казался таким прекрасным, ведь некому было её защищать, любить и утешать. Он стал чужим и оскалился острыми, как у Моисея, зубами.

Алиса жила одним днём. Для неё будущее начиналось с рассветом и заканчивалось с закатом солнца.

— Она неуловима, как сом, — сказал однажды П. Т. своим сёстрам. — Только думаешь, что поймал её, — а она уже опять ускользнула.

Это было весьма точное описание.

Иногда П. Т. смотрел, как Алиса летает, — конечно, стараясь не попадаться на глаза Сэмюэлю и остальным Петтигуферам. Он стоял, прижавшись носом к стеклу, выдыхая облачка пара, а Алиса знала, что он за ней наблюдает, но не подавала вида: во время танца она ни на что не отвлекалась. И П. Т. знал, что Алиса знает, — и эта невинная игра дарила обоим ощущение дружбы, тайного и утешительного счастья. В некотором смысле они чувствовали себя заговорщиками.

Но кто же такая на самом деле Алиса Петтигуфер и почему она переехала в Согатак?

Алиса была на год старше П. Т., но казалась на год или два младше. Маленькая, хрупкая, лёгкая — казалось, её вот-вот сдует, как бумажный листок, или разорвёт порывом яростного ветра. Крошечные язычки пламени в её глазах трепетали от биения её сердца, как живые. Иногда она устремляла взгляд куда-то вдаль, будто пыталась рассмотреть там нечто призрачное, недостижимое, — тогда её лицо окутывала грусть, древняя как мир.

Поначалу она посещала школу господина Де Вото, но вскоре перестала, потому что образование, полученное ею в Филадельфии, откуда она приехала, оказалось много лучше того, что мог предложить молодой согатакский учитель самым прилежным из своих учеников.

* * *

Однажды П. Т. пригласил Алису на прогулку в город.

— Это ещё зачем? — спросила миссис Петтигуфер. — В город. Да ещё с вашим сыном в придачу.

Приглашение от имени П. Т. передала его мать, Оливия Фридберг.

— Просто прогуляться по городу, — повторила Оливия.

— Ни к чему это вовсе, я считаю. Хотя, конечно… — добавила миссис Петтигуфер, поразмыслив, — она же не может сидеть всё время дома и хандрить. Что ж, ладно, пусть едут, но только при условии, что они будут не одни.

— Хорошо, — сказала миссис Оливия. — Я попрошу какую-нибудь из своих дочерей их сопровождать.

— Двух дочерей, — подчеркнула миссис Петтигуфер. — Лучше старших, разумеется.

Вот так получилось, что Эрму и Сельму отправили в город присматривать за братом и его новой подругой, таинственной племянницей Петтигуферов.

В продолжение всей прогулки сёстры Гелиодор отпускали недовольные замечания обо всём, что видели, особенно об Алисе.

— Может, хватит? — не выдержал наконец П. Т. — Что вам не нравится?

— Она, — прошептала Эрма, не скрывая раздражения.

Ей не нравилось, что Алиса одета в красивые сапожки и пальто, такие изысканные по сравнению с её собственным нарядом, а заодно и то, что, когда сёстры Гелиодор обращались к девочке, она держалась отстранённо, даже отворачивалась.

Однако Эрма ошибалась. Алиса надела ту одежду, какую имела; а отворачивалась она вовсе не потому, что стыдилась гулять по Согатаку с сёстрами П. Т., а потому, что чувствовала себя неуютно в любой компании. Она казалась себе сухой веткой в цветущем саду. Вот в чём было дело.

— С ней всё в порядке, — заверил сестру П. Т. — А вот с тобой что-то не так.

— Надо же! И это вместо благодарности за то, что я согласилась потратить полдня на то, чтобы присматривать за вами двумя! И правда, глупость с моей стороны!

— Никто тебя не держит. Возвращайся домой, если хочешь.

— А мне очень даже весело, — заметила Сельма. — Почему бы нам не купить карамелек у Диббла? Мятных или лакричных…

П. Т. вытаращился на сестру.

— Хочешь погубить мою репутацию? Купить карамелек у старого Диббла?! Карамельки у Диббла не покупают, их крадут!

— Жалко, что мама тебя не слышит!..

— Смотри, — сказал П. Т., внезапно сменив тон и поворачиваясь к Алисе. — Это мистер Свитчайлд! Видишь его? Вон, выходит со своей лесопилки. Этот человек сражался бок о бок с Джорджем Вашингтоном во время войны за независимость, а до этого, когда Вашингтон был мальчишкой, мистер Свитчайлд был его наставником! Ему уже больше ста лет!

Алиса посмотрела на П. Т. недоверчиво.

— Клянусь тебе! Спроси кого хочешь. Он говорит, что очень болен и вот-вот умрёт, но живёт, счастливец, и продолжает сам вести свои дела.

Мистер Свитчайлд, пошатываясь, переходил дорогу к лавке Двулицего Диббла, куда доктор Симмонсон отправлял чудодейственные снадобья, изготовленные специально для бывшего наставника Вашингтона: подофиллин от бородавок, лобелию и индейский табак от астмы, микстуры от ушной боли, прострела, кашля, тошноты, изжоги и от всех ужасных недугов, которыми страдал мистер Свитчайлд. К слову о докторе Симмонсоне. Эрма мечтала стать первой женщиной-врачом, что, честно сказать, представлялось маловероятным. Но с тех пор как она узнала, что школа целительства в Цинциннати, штат Огайо, откроет двери женщинам-травницам, она твердила, что пример доктора Симмонсона вдохновляет её на занятия медициной. П. Т. не упускал возможности её поддеть, намекая, что ею движет скорее интерес к неотразимому доктору, чем к медицине.

У согнутого и высохшего Руфуса Свитчайлда были редкие желтоватые волосы до плеч. То ли от нервов, то ли от постоянного бормотания голова у него постоянно тряслась. Его широкий лоб был иссечён глубокими, как борозды, морщинами, а глаза выцвели от старости. Всё в нём наводило на мысли о древности и дряхлости. Конечно, не так легко было поверить в то, что ему уже больше ста лет, что он преподавал азы знаний молодому Джорджу Вашингтону, а во время борьбы за независимость стоял с ним рядом и они вместе стреляли из пушек в англичан.

Но П. Т. Гелиодор, когда он что-то рассказывал, умел быть уверенным и в то же время убедительным, и ему с готовностью верили.

— Так как насчёт карамелек? — спросила Сельма.

Они пересекли главную улицу и вошли в лавку.

Мистер Свитчайлд не удостоил их взглядом, будучи занят изучением склянки со снадобьем от доктора Симмонсона; старый Диббл, наоборот, тотчас развернулся к вошедшим здоровым глазом и, лишь увидев, что пакостника П. Т. Гелиодора сопровождают сразу три девочки, немного успокоился.

— Видишь его? — прошептал П. Т. на ухо Алисе. — Это старик Диббл, самый странный житель во всём Аспиноке… или даже в целом Коннектикуте!

Алиса смотрела на него, ожидая подробностей.

— Видишь, как его разделило на две части? — продолжал П. Т. — Словно линией рассекло ото лба до… паха. Видишь линию?

Алиса кивнула.

— Он таким родился. Одна половина как у любого человека, а другая родилась старой. Так вот, в его теле живут двое. Два брата, один с одной стороны, а другой с другой. Как близнецы, только разные.

Эрма и Сельма уже не слушали его. Они слишком хорошо знали рассказы П. Т. Сёстры принялись бродить по лавке, разглядывая товары на полках и в ящиках. Девочки нечасто заходили в лавку, ведь у обеих было много дел, особенно у Эрмы, которая, несмотря на любовь к медицине, после смерти отца тоже стала работать на миссис Генриетту, чтобы принести в дом хоть что-то.

— Одна его половина стареет, — продолжал шептать П. Т., — а другая молодеет. Можешь себе представить? Через несколько лет одна половина умрёт, а другая — только родится! Такое явление даже доктор Симмонсон не может объяснить. Недавно он обсуждал его с почтенными коллегами из Нью-Йорка и Бостона, но даже тем неизвестно, что это за болезнь. Вот почему его прозвали Двулицый Диббл!

— Чего желаете? — громовым голосом спросил старый Диббл, когда тщедушная фигура Руфуса Свитчайлда скрылась за дверью и потом еще раз появилась возле толстого мутного стекла витрины.

— Нам мятных и лакричных карамелек на один никель, — прощебетала Сельма.

Диббл несколько мгновений наблюдал за П. Т. Мальчик неподвижно стоял у края прилавка рядом с девочкой, которую Диббл прежде не видел. Казалось, девочку окружал водяной пузырь, отделявший её от остального мира. Диббл взял железный совок и опустил его в банку с карамельками. Как только его здоровый глаз обратился к товару, П. Т. быстро, как мышь, сунул руку в ближайшую банку со сладостями и вытащил приличную пригоршню.

Когда Диббл оглянулся на него посмотреть, П. Т. уже спрятал свою добычу под курткой.

— Спасибо, мистер Диббл, — сказала Сельма, расплачиваясь.

— Ведите себя хорошо, — напутствовал он.

П. Т. распахнул дверь лавки и учтиво пропустил вперёд сестёр и Алису. Уходя, он бросил мимолётный взгляд на прилавок, где только что произошло ограбление. Там лежал четвертак.

Он перевёл взгляд на Алису, смотревшую на него заговорщицки. Её рук дело! Она заплатила за то, что он украл.

— Ты зачем заплатила? — упрекнул он.

— А ты зачем украл? — возразила Алиса. — Так нельзя делать. Он хороший человек.

По улице, залитой полуденным солнцем, прошло несколько пешеходов, проехало несколько повозок, влекомых усталыми, мучимыми жаждой лошадьми. Было жарко — казалось, мир замедлился и чего-то ждал.

Алиса развязала ленты капора и поправила волосы, которые в этот момент и при этом свете отливали зеленью цвета свежей травы.

— Хотите карамельку? — спросила Сельма, протягивая кулёк.

— Нет, — ответил П. Т.

— Спасибо, — сказала Алиса.

К усадьбе они возвращались другой дорогой и встретили новых жителей Согатака, которых П. Т. не преминул подробно описать. Например, Дикаря-Одиночку Маллигана, посмотревшего на них исподлобья с другой стороны улицы.

— Этот парень настоящий дикарь, — сказал П. Т. — Не в том смысле, что он дерётся, не моется и грязно ругается, нет. Но его нашли в лесу, когда ему было шесть. Его вырастили медведи. Пришлось ловить его сетями, потом приручать. Он свирепый, держись от него подальше.

У Дикаря Маллигана один глаз открывался больше другого, спутанные волосы походили на перепелиное гнездо, а желтоватые зубы росли так редко, что в щель можно было просунуть веточку. В нём и правда было что-то от обезьяны или от древнего пещерного человека, и нетрудно было представить, как он отчаянно сопротивлялся, чтобы его не поймали.

Алиса подумала, что в маленьком городке штата Коннектикут живут весьма любопытные представители человеческого рода. Возможно, и не все истории П. Т. так уж правдивы, но почему бы им не поверить? В её жизни не хватало фантазии, которая в избытке присутствовала у чудного мальчика, который шёл сейчас с нею рядом.

Ах да, и ещё кое-что.

Пушинка была немая.

Но для П. Т. Гелиодора это не имело значения.