Призрак Оперы

Гастон Леру, 1910

Знаменитый роман «Призрак Оперы» принадлежит Гастону Леру – классику детективного и мистического романа. На протяжении ХХ века роман не раз экранизировался, по его мотивам Эндрю Ллойд Вебер создал нашумевший мюзикл.

VI. Волшебная скрипка

Кристина Даэ, которой суждено было пасть жертвой интриг, к чему мы вернемся позже, не сразу закрепила триумф знаменитого гала-концерта. Однако ей представился случай выступить в доме герцогини Цюрихской и исполнять самые лучшие арии из своего репертуара, и вот что пишет о ней известный критик X, бывший в числе почетных гостей:

«Когда мы слышим ее в „Гамлете”, мы спрашиваем себя: неужто сам Шекспир прибыл из Элизеума репетировать с ней партию Офелии. А когда ее голову венчает звездная диадема Царицы Ночи, с небес должен сойти Моцарт, чтобы услышать ее пение. Впрочем, не стоит тревожить композитора — высокий звонкий голос чудесной исполнительницы его „Волшебной флейты сам достигает Неба, взмывая туда с той же легкостью, с какой она перелетела из сельской хижины Скотелофа во дворец из золота и мрамора, выстроенный господином Гарнье».

Но после вечера у герцогини Цюрихской Кристина больше не пела в свете и отклоняла все приглашения и гонорары. Даже не выставив благовидного предлога, она отказалась появиться на благотворительном вечере, нарушив данное ранее обещание. Она действовала так, будто перестала быть хозяйкой своей судьбы, будто она боялась нового триумфа.

Кристине стало известно, что граф де Шаньи, желая сделать приятное своему брату, очень много хлопотал за нее перед господином Ришаром, и она написала графу письмо, в котором поблагодарила его за это, и попросила больше не говорить о ней с директорами. В чем же были причины столь странного поведения? Одни сочли, что все дело заключается в непомерной гордыне, другие — что в божественной скромности. Подобная скромность просто неуместна в театре!

Я полагаю, что Даэ просто-напросто испугалась свалившегося на нее как с неба триумфа и была изумлена им не менее, чем многие другие. Изумлена? Не то слово! У меня есть письмо Кристины (из архива Перса), в котором описываются те события. Так вот, прочитав его еще раз, я уже не могу сказать, что Кристина была просто изумлена или напугана своим триумфом: она была просто в ужасе. Да, да! В ужасе! «Я больше не узнаю себя, когда пою!» — пишет она.

Бедное, невинное, кроткое дитя!

Она нигде не появлялась, и виконт де Шаньи напрасно пытался встретиться с ней. Он написал ей, прося позволения навестить ее, и уже отчаялся ждать ответа, когда однажды утром получил такую записку:

«Сударь, я вовсе не забыла того маленького мальчика, который выловил мой шарф в море. Я должна написать вам об этом сегодня, когда уезжаю в Перрос, ради исполнения священного долга. Завтра годовщина смерти моего бедного папы, вы знаете, как он любил вас. Он похоронен там вместе со своей скрипкой, на кладбище, прилегающем к маленькой церкви, у подножия холма, где мы играли детьми, рядом с той дорогой, где мы, повзрослев, в последний раз простились друг с другом».

Виконт де Шаньи, прочтя записку Кристины, схватил расписание поездов, поспешно оделся, написал несколько строк, которые лакей должен был передать старшему брату, и вскочил в карету, с опозданием доставившую его к вокзалу Монпарнас, так что на утренний поезд он не успел.

Рауль провел тоскливый день, и вкус к жизни вернулся к нему лишь вечером, когда он устроился в своем вагоне. Всю дорогу он перечитывал записку Кристины, вдыхая запах ее духов и воскрешая нежный образ своей юности. Отвратительная ночь в поезде прошла в лихорадочном сне, началом и концом которого была Кристина Даэ. Уже светало, когда Рауль высадился в Ланьоне. Он побежал к дилижансу, отправлявшемуся в Перрос-Гирек. Он был единственным пассажиром. На его расспросы кучер ответил, что накануне вечером молодая женщина, по облику парижанка, попросила отвезти ее в Перрос и сошла у постоялого двора под названием «Заходящее солнце». Она приехала одна. Рауль глубоко вздохнул. Наконец-то он может спокойно поговорить с Кристиной в уединенном месте. Он любил ее до беспамятства. Этот юноша, объехавший мир, оставался чист, как девушка, никогда не покидавшая материнского дома.

Приближая миг встречи с ней, он набожно вспоминал историю маленькой шведской певицы. Многие детали еще не были известны широкой публике.

Когда-то в маленькой деревушке в окрестностях Упсаалы жил крестьянин с семьей, который всю неделю возделывал землю, а по воскресеньям пел на клиросе в церкви. У крестьянина была дочка; еще до того, как она научилась читать, он научил ее разбирать нотную грамоту. Сам того не ведая, папаша Даэ был великим музыкантом. Он играл на скрипке и считался лучшим деревенским скрипачом во всей Скандинавии.

Слава его росла, его постоянно приглашали на свадьбы и праздники. Мать Кристины сошла в могилу, когда ей шел шестой год. Вслед за тем отец, который любил только свою дочь и музыку, продал свой участок земли и отправился искать счастья в Упсаалу. Но нашел там только нищету.

Тогда он возвратился в деревню и начал странствовать по ярмаркам, наигрывая скандинавские мелодии, а дочь, никогда не расстававшаяся с ним, с восторгом слушала его, аккомпанируя ему или напевая. Однажды на ярмарке в Лимби их обоих услышал профессор Валериус и взял с собой в Готенбург. Он утверждал, что отец — первый скрипач в мире и что у дочери задатки великой певицы. Он позаботился о ее воспитании и образовании. Девочка восхищала всех окружающих своей красотой, грацией и жаждой совершенства. Она быстро училась, и когда профессору Валериусу и его жене потребовалось уехать жить во Францию, они взяли с собой Даэ и Кристину, с которой матушка Валериус обращалась как с дочерью. А вот отец девочки, он начал чахнуть и затосковал по родине. В Париже он никуда не выходил. Он жил будто во сне, где с ним была только его скрипка. Целыми часами он сидел в комнате вместе с дочерью, и оттуда слышались звуки скрипки и тихое пение. Иногда госпожа Валериус приходила послушать их под дверью, тяжело вздыхала, смахивала слезу и на цыпочках возвращалась к себе. И ее тоже не покидала ностальгия по скандинавскому небу.

Папаша Даэ приходил в себя только летом, когда все семейство выезжало на дачу в деревню, в Перрос-Гирек — уголок Бретани, в ту пору почти неизвестный парижанам. Он очень любил здешнее море, говоря, что оно того же цвета, что у него на родине, и, часто стоя на пляже, наигрывал свои самые печальные напевы и уверял, что море замолкает, чтобы их послушать. Потом он так умолял матушку Валериус, что та согласилась на новую прихоть бывшего деревенского скрипача.

Во время сельских праздников он, как когда-то, взял скрипку и ушел. Ему позволили взять с собой дочь на неделю. Люди не уставали их слушать. Они дарили гармонию жителям самых бедных деревушек на весь год и спали, отказываясь от кроватей на постоялых дворах, забираясь в солому и прижимаясь друг к другу, как в те времена в Швеции, когда были бедны.

Однако одеты они были довольно прилично, отказывались от денег, которые им давали, не собирали пожертвования, и слушатели никак не могли понять поведение этого скрипача, бродившего по дорогам с маленькой прелестной девочкой, которая пела, будто ангел, и ходили за ним из деревни в деревню.

Как-то раз городской мальчик, гулявший со своей гувернанткой, заставил ее проделать долгий путь, потому что никак не мог решиться расстаться с девочкой, чей голос, такой нежный и чистый, заворожил его. Так они пришли к бухточке, которая еще называется Трестару. В то время там были только небо, море и золотой песок. Еще там дул сильный ветер, который сорвал шарф Кристины и унес его в море. Кристина вскрикнула, протянула руки, но легкий лоскут уже колыхался на волнах далеко от берега. И тут Кристина услышала голос, который сказал ей:

— Не волнуйтесь, мадемуазель, я достану ваш шарф из моря.

Она увидела мальчика, который бежал, бежал, несмотря на крики и протестующие возгласы одетой в черное женщины. Мальчик прямо в одежде бросился в воду и достал шарф. И мальчик, и шарф находились в весьма плачевном состоянии! Дама в черном никак не могла успокоиться, а Кристина смеялась от всего сердца и поцеловала мальчика. Это был виконт Рауль де Шаньи. В то лето он жил в Ланьоне со своей теткой. Все лето они встречались почти каждый день и играли вместе. По просьбе тетки и при посредничестве профессора Валериуса добрейший папаша Даэ согласился давать юному виконту уроки игры на скрипке. И Рауль полюбил те же напевы, что наполняли детство Кристины.

Строй их душ был схож: мечтательный, спокойный… Они обожали слушать невероятные истории, старые бретонские сказки, и главной их игрой было выпрашивать под дверями, как нищие: «Господа хорошие, расскажите нам, пожалуйста, какую-нибудь историю». Редко бывало так, что им ничего не «давали». А какая старая бретонка не видела хотя бы раз в жизни, как танцуют феи в вересковых зарослях при свете луны?

Но самое интересное происходило в сумерках, в тишине, после того как солнце уходило за море, — папаша Даэ садился возле них на обочине и негромким голосом, будто боялся спугнуть свои видения, рассказывал восхитительные, нежные, а бывало и страшные, легенды северной страны. Иногда они были прекрасны, как сказки Андерсена, иногда печальны, как песни великого поэта Рунеберга. Когда он умолкал, дети просили: «Еще!»

Была одна история, которая начиналась так:

«Однажды некий король плыл в своем маленьком челноке по одному из тех спокойных и глубоких озер, которые сверкают как глаза посреди норвежских гор…»

Или еще одна:

«Маленькая Лотта думала обо всем и не думала ни о чем. Летней птичкой она порхала в золотых солнечных лучах с весенней короной на белокурых волосах. Душа ее была такой же чистой и голубой, как ее глаза. Она любила свою мать, была верна своей кукле, заботилась о своем платье, красных туфельках и скрипке, но пуще всего она любила, засыпая, слышать Ангела Музыки».

Пока папаша Даэ рассказывал, Рауль разглядывал голубые глаза и золотистые волосы Кристины. А Кристина думала о том, как была счастлива маленькая Лотта, когда засыпала и слышала Ангела Музыки. У папаши Даэ почти не было историй, в которых не присутствовал бы Ангел Музыки, и дети без конца просили рассказать об этом Ангеле. Даэ отвечал, что все великие музыканты, все великие артисты хотя бы раз в жизни встречались с Ангелом Музыки. Иногда он склоняется над их колыбелькой, как это случилось с маленькой Лоттой, и тогда появляются вундеркинды, которые в шесть лет играют на скрипке лучше, чем пятидесятилетние музыканты, что, согласитесь, совершенно удивительно. Иногда Ангел Музыки приходит гораздо позже, потому что дети непослушны и не хотят учиться и повторять гаммы. А бывает, что Ангел не приходит вовсе, потому что сердце человека нечисто и совесть неспокойна. Ангела никто никогда не видит, но избранные души слышат его. Происходит это чаще всего в такие моменты, когда люди меньше всего этого ожидают, когда они пребывают в печали и отчаянии. И вот тогда в ушах начинает звучать неземная музыка, слышится божественный голос, и они запоминают его на всю свою жизнь. Тех, кого посетил Ангел, будто коснулся огонь небесный. Они испытывают трепет, который неведом прочим смертным. Они получают волшебный дар — любой инструмент, к которому они прикасаются, и собственный их голос рождают звуки, способные пристыдить своей красотой все земные звуки. А люди не знают, что этих счастливцев посетил Ангел Музыки, и называют их гениальными.

Маленькая Кристина однажды спросила отца, слышал ли он Ангела. Отец грустно покачал головой, потом взглянул на дочь, и глаза его заблестели. Тогда он сказал:

— А ты, дитя мое, однажды его услышишь! Когда я буду в небесах, я пошлю его к тебе, обещаю!

К тому времени папашу Даэ начал одолевать кашель.

Наступила осень и разлучила Рауля и Кристину.

Увиделись они только три года спустя, в пору своей юности. Это произошло опять в Перросе, и эта встреча произвела на Рауля такое впечатление, что он сохранил воспоминание о ней на всю жизнь. Профессор Валериус уже умер, но его матушка Валериус осталась во Франции вместе с Даэ и его дочерью, которые продолжали петь и играть на скрипке, вовлекая свою милую покровительницу в прекрасные грезы, и, казалось, она тоже жила теперь только музыкой. Юноша совершенно случайно заехал в Перрос и неосознанно направился в дом, где когда-то жила его подружка. Навстречу ему поднялся старый Даэ и со слезами на глазах поцеловал его, говоря, что они часто о нем вспоминали. Действительно, не проходило и дня, чтобы Кристина не упомянула о Рауле. Старик еще продолжал говорить, когда открылась дверь и в комнату поспешно вошла очаровательная девушка, держа в руках поднос, на котором стояли чашки с дымящимся чаем. Кристина узнала Рауля, поставила поднос, и ее прелестное лицо залилось краской смущения. Она нерешительно молчала, а отец смотрел на них. Потом Рауль приблизился и поцеловал ее в щеку. Она не отстранилась. Потом она задала ему несколько вопросов, исполнив таким образом свои обязанности хозяйки, затем снова взяла поднос и вышла из комнаты. Она убежала в пустынный сад и присела на скамейку. Ее девичье сердце первый раз тревожили незнакомые прежде чувства. Рауль присоединился к ней, и они беседовали до вечера, так и не преодолев разделявшую их неловкость. Они оба изменились и как будто даже не узнавали друг друга. Оба были осторожны, как дипломаты, и рассказывали друг другу вещи, не имевшие никакого отношения к новому чувству, которое рождалось в их сердцах. Когда они прощались, на обочине, Рауль прижал ее дрожащую руку к губам и тихо сказал: «Я никогда вас не забуду, мадемуазель». И пошел прочь, сожалея о своих необдуманных словах, потому что Кристина Даэ не может стать женой виконта де Шаньи.

А Кристина вернулась к отцу и сказала: «Ты не находишь, что Рауль не такой любезный, как прежде? Я его больше не люблю». С того дня она старалась не думать о нем, но это было нелегко; она с головой погрузилась в свое искусство, которое отнимало у нее все время. Ее успехи были просто поразительны: те, кто слышал ее, предсказывали, что она станет лучшей певицей в мире. Тем временем ее отец умер, и как-то вдруг вместе с отцом она будто потеряла голос, душу и дар. У нее осталось достаточно и того и другого, чтобы поступить в Консерваторию, но не более. Она ничем не выделялась, училась без воодушевления и получила приз на конкурсе, чтобы сделать приятное старой матушке Валериус, с которой она по-прежнему жила. Когда Рауль впервые увидел Кристину в Опере, он был очарован красотой девушки, и сладкие воспоминания нахлынули на него, однако пение ее чем-то его оттолкнуло, чему он весьма удивился. Казалось, она была равнодушна ко всему. Он снова приходил слушать ее, следовал за ней за кулисами, поджидал за колосником. Он пытался привлечь ее внимание. Не один раз сопровождал ее до самого порога гримерной, но она не замечала его. Она, казалось, вообще никого не замечала. Рауль страдал от такого безразличия, потому что она была красива, а он робок и даже самому себе не смел признаться, что влюблен. Затем как гром среди ясного неба в тот торжественный вечер: разверзлись небеса и ангельский голос сошел на землю, покорил всех и полностью завладел его сердцем…

А потом — потом был мужской голос за дверью: «Нужно полюбить меня!» — и пустая артистическая…

Почему она засмеялась, когда он сказал ей, едва она открыла после обморока глаза: «Я тот мальчик, который выловил ваш шарф в море». Почему она не узнала его? И почему же тогда написала записку?

Ах! Какой томительно долгий путь… Вот перекресток трех дорог… Вот пустынная песчаная равнина, обледенелые вересковые заросли, застывший пейзаж под белесым небом. Позванивают стекла, и этот звон в ушах кажется оглушительным… Как медленно движется этот громыхающий дилижанс! Он узнал хижины, изгороди, склоны и деревья у дороги… Вот последний поворот, здесь дилижанс скатится с горы, и будет море… и большая бухта Перрос…

Итак, она сошла у постоялого двора «Заходящее солнце». Так ведь другого-то здесь нет, а этот совсем недурен. Рауль вспомнил, сколько прекрасных сказок им здесь рассказывали! Как бьется сердце! Что она скажет, увидев его?

Первой, войдя в старый закопченный зал постоялого двора, он встречает мамашу Трикар. Она узнает его, говорит, что он прекрасно выглядит, спрашивает, что его привело сюда. Он краснеет и отвечает, что направляется по делам в Лондон и заехал только, чтобы повидать ее. Старушка хочет подать ему обед, но он говорит: «Не сейчас». Кажется, что он ждет чего-то или кого-то. Открывается дверь, он вскакивает на ноги. Он не ошибся: это она! Он хочет заговорить и не может. Кристина стоит перед ним улыбающаяся, ничуть не удивленная. У нее свежее, розовое лицо, будто земляника, выросшая в тени. Несомненно, девушка запыхалась от быстрой ходьбы, и грудь ее, в которой билось чистое девичье сердце, слегка вздымается. Ее глаза — светло-лазурные зеркала цвета неподвижных мечтательных озер, обращенных к северу, спокойное отражение ее чистой воды. Под распахнутым меховым пальто угадываются гибкая талия и изящные линии юного грациозного тела. Рауль и Кристина долго смотрят в глаза друг другу. Мамаша Трикар улыбается и незаметно выходит. Наконец Кристина начинает:

— Вы приехали, и меня это нисколько не удивляет. У меня было предчувствие, что я встречу вас в этом доме, когда вернусь с мессы. Кто-то подсказал мне это там, в церкви. Да, меня известили о вашем приезде.

— Кто же? — спрашивает Рауль и берет в свои руки маленькую руку девушки, которую она не отнимает.

— Ну как же, мой бедный покойный папа.

Воцаряется молчание. Потом Рауль снова заговаривает с ней:

— Отец говорил вам, Кристина, что я люблю вас и не могу без вас жить?

Кристина краснеет до корней волос и отворачивается.

— Меня? Вы сошли с ума, мой друг, — говорит она дрожащим голосом. И смеется, как говорится, для приличия.

— Не смейтесь, Кристина, это очень серьезно.

— Не для того я заставила вас приехать сюда, — важно возражает она, — чтобы вы говорили подобные вещи.

— Да, вы заставили меня приехать, Кристина: вы знали, что ваше письмо не оставит меня равнодушным и я примчусь в Перрос. Но как же вы могли знать это и не знать, что я вас люблю?

— Я думала, что вы вспомните о наших детских играх, к которым так часто присоединялся мой отец. В сущности, я сама не знаю, о чем думала… возможно, я ошиблась, написав вам… Ваше внезапное появление в моей гримерной в тот вечер перенесло меня далеко-далеко в прошлое. И когда я вам писала, я писала как та маленькая девочка из прошлого, которой очень захотелось увидеть в минуту грусти и одиночества друга детства.

Снова наступает молчание. Что-то в поведении Кристины кажется ему неестественным, но он не может понять, что именно. Однако враждебности он не чувствует, скорее наоборот… Есть какая-то печальная нежность в ее глазах. Но почему в этой нежности столько печали?.. Наверное, нужно узнать, но все это уже начинает сердить молодого человека.

— Вы впервые заметили меня, Кристина, когда я пришел в вашу гримерную?

Она не умеет лгать и отвечает:

— Нет. Я не раз видела вас в ложе вашего брата. И еще на сцене, за кулисами.

— Я догадывался, — говорит Рауль, кусая губы. — Но почему же, когда вы увидели меня в своей гримерной, у ваших ног, и вспомнили, что я — тот самый мальчик, который достал ваш шарф из моря, почему вы сделали вид, будто незнакомы со мной, и засмеялись?

Все эти вопросы заданы таким суровым тоном, что Кристина с удивлением смотрит на него и не отвечает. Юноша сам поражен этой внезапной ссорой, которая произошла именно в тот момент, когда он поклялся себе, что Кристина услышит от него лишь нежные слова любви и покорности. Муж или любовник, имеющий все права, не стал бы говорить иначе с оскорбившей его женой или любовницей. Он сердится из-за того, что не прав, из-за своей глупости, и единственным выходом из этого нелепого положения ему кажется отчаянное решение быть грубым до конца.

— Вы молчите! — снова заговорил он, разозленный и несчастный. — Ну ладно, я сам отвечу за вас! Дело в том, что в комнате был кто-то, кто стеснял вас, Кристина, перед кем вы не хотели показать, что можете интересоваться кем-то, кроме него!..

— Если это и было так, мой друг, — ледяным тоном прерывает его Кристина, — если кто-то и стеснял меня в тот вечер, так только вы сами, поскольку именно вас я и выставила за дверь.

— Да! Чтобы остаться с другим!

— О чем вы? — прерывисто дыша, спрашивает девушка. — О каком другом вы говорите?

— О том, кому вы сказали: «Я пою только для вас! Сегодня я отдала вам всю душу, и теперь я мертва!»

Кристина хватает руку Рауля и сжимает ее с силой, какую он и не подозревал в этой хрупкой девушке.

— Вы что же, подслушивали под дверью?

— Да, потому что люблю вас… Я все слышал.

— Что вы слышали? — Девушка неожиданно успокаивается и отпускает руку Рауля.

— Он сказал вам: «Нужно полюбить меня!»

При этих словах мертвенная бледность заливает лицо Кристины, глаза ее закрываются… Она покачнулась, Рауль спешит к ней, чтобы подхватить, но Кристина уже приходит в себя и тихим, почти умирающим голосом просит:

— Скажите! Скажите все, что вы еще слышали!

Рауль озадаченно смотрит на нее, ничего не понимая.

— Говорите же! Не мучайте меня!

— Еще я слышал, как он вам ответил, когда вы сказали, что отдали ему душу: «Твоя душа прекрасна, дитя мое, и я благодарю тебя. Ни один король не получал такого подарка. Этим вечером ангелы плакали».

Кристина прижимает руку к сердцу и пристально смотрит на Рауля в неописуемом волнении. Ее взгляд столь пронзителен, столь неподвижен, что кажется бессмысленным. Рауль пришел в ужас. Но вот глаза ее увлажняются, и по матовым щекам соскальзывают две жемчужины, две тяжелые слезы…

— Кристина!

— Рауль!

Юноша хочет обнять ее, но она выскальзывает из его рук и в смятении убегает.

Пока Кристина затворилась в своей комнате, Рауль жестоко упрекал себя за грубость, но, с другой стороны, в его венах вновь закипала ревность. Если девушка так разволновалась, узнав, что ее тайна раскрыта, значит, это было для нее очень важно. Конечно, несмотря на то что он услышал, Рауль ни на минуту не усомнился в чистоте Кристины. Он знал ее безупречную репутацию, он был уже не ребенок и понимал, что артисткам порой приходится выслушивать признания в любви. Разумеется, она ответила, что отдала всю свою душу, но, очевидно, речь шла лишь о пении и о музыке. Очевидно? Тогда откуда такое волнение? Боже мой, как несчастен был Рауль! Если бы он тогда задержал этого мужчину, вернее, мужской голос, он уж потребовал бы объяснений.

Почему убежала Кристина? И почему она все не спускается?

От обеда он отказался. Он был ужасно огорчен и страдал оттого, что часы, на которые он возлагал столько сладостных надежд, проходят в одиночестве, вдали от юной шведки. Отчего она не захотела прогуляться с ним по местам, с которыми у них было связано столько общих воспоминаний? И почему она не возвращается в Париж, ведь в Перросе делать ей больше нечего (а она, впрочем, здесь ничего и не делала)? Он узнал, что утром она заказала мессу за упокой души Даэ и долго молилась в маленькой церкви и на могиле деревенского скрипача.

Опечаленный, снедаемый отчаянием, Рауль отправился на кладбище, примыкавшее к церкви. Войдя в калитку, он в одиночестве принялся бродить среди могил, рассеянно читая надписи на плитах. Зайдя за апсиду, он сразу же обнаружил могилу старого Даэ по ослепительно ярким цветам, печально лежавшим на гранитной могильной плите, свешивая головки до белой земли. Они наполняли своим ароматом этот заледенелый уголок бретонской зимы. Это были изумительные красные розы, которые, казалось, распустились среди снега только сегодня утром. Это была частица жизни в стране мертвых, ведь смерть здесь была повсюду. Смерть просачивалась из земли, казалось исторгавшей из себя останки, которые уже не могли вместиться. У стены церкви сотнями были навалены скелеты и черепа, которые сдерживались просто проволочной сеткой, нисколько не скрывавшей это мрачное сооружение. Казалось, что черепа, уложенные, как кирпичи, укрепленные через определенные интервалы ослепительно белыми костями, образуют фундамент, на котором построены стены ризницы. Дверь ее открывалась в самой середине этой груды костей, какие часто встречаются вдоль старых бретонских церквей.

Рауль помолился за Даэ, потом, все еще находясь под тяжелым впечатлением вечных улыбок черепов, покинул кладбище, поднялся на холм и присел на краю песчаной равнины, которая возвышалась над морем. Злой ветер гулял по песчаному берегу, покушаясь на робкие отблески дневного света, который наконец уступил, стал исчезать, и скоро от него оставалась только узкая бледная полоска на горизонте. Тогда ветер стих. Наступил вечер. Холодная тень легла на Рауля, но холода он не чувствовал. Его мысли бесцельно бродили по пустынным песчаным дюнам и были полны воспоминаниями. Вон туда, когда опускались сумерки, они с Кристиной часто приходили смотреть, как танцуют феи, а в небе поднималась луна. По правде говоря, он никогда не видел никаких фей, хотя имел хорошее зрение. Кристина же, с ее легкой близорукостью, утверждала, что видит их целое множество. Он улыбнулся при этой мысли, потом неожиданно вздрогнул. Рядом с ним, неизвестно откуда, бесшумно появилась тень с вполне четкими очертаниями, которая сказала:

— Вы думаете, что феи придут сегодня вечером?

Это была Кристина. Он хотел заговорить, но она прикрыла ему рот рукой в перчатке:

— Послушайте меня, Рауль, я решила вам сказать что-то важное, очень важное.

Голос ее дрожал. Рауль ждал. Наконец она снова заговорила, казалось, будто ее что-то угнетает:

— Вы помните, Рауль, легенду об Ангеле Музыки?

— Помню ли я! Ведь на этом самом месте ваш отец впервые ее нам рассказал.

— И здесь же он сказал мне: «Когда я буду на небесах, дитя мое, я пришлю его к тебе». Так вот, Рауль, мой отец на небесах и этот Ангел посетил меня.

— Я не сомневаюсь, — вскинулся юноша, так как ему показалось, что его подруга смешала воспоминание о своем отце со своим недавним триумфом.

Кристина слегка удивилась хладнокровию, с которым виконт де Шаньи воспринял известие о том, что ее посетил Ангел Музыки.

— Откуда вам это известно? — спросила она, склонив свое бледное лицо так близко к Раулю, что он мог подумать, что Кристина собралась поцеловать его, но она лишь хотела, несмотря на сумерки, заглянуть ему в глаза.

— Я думаю, что ни одно человеческое существо не может петь так, как пели вы в тот вечер, если только ему не помогает чудо или само Небо. На земле нет профессора, который мог бы научить этому. Вы слышали Ангела Музыки, Кристина.

— Да, — торжественно заявила она. — В моей гримерной. Там он дает мне ежедневные уроки.

При этом голос ее был настолько проникновенным и странным, что Рауль посмотрел на нее озабоченно, как смотрят на человека, который говорит невероятную глупость или убеждает в каком-то безумном видении, в которое он верит каждой извилиной своего больного мозга. Но она тут же отстранилась, теперь она была просто неподвижной тенью в ночи.

— В вашей гримерной? — едва ли задумавшись, как эхо повторил он.

— Да, там я услышала его, и не я одна…

— Кто же еще его слышал, Кристина?

— Вы, мой друг.

— Я? Слышал Ангела Музыки?

— Да. Это его голос вы слышали в тот вечер, когда стояли за дверью моей гримерной. Это он сказал мне: «Нужно полюбить меня». Но мне казалось, что только я слышу его голос. Поэтому представьте мое удивление, когда сегодня утром я узнала, что и вы тоже можете его слышать…

Рауль расхохотался. И тотчас над пустынной равниной сквозь ночь пробились первые лучи лунного света и осветили молодых людей. Кристина неприязненно повернулась к Раулю, ее глаза, обычно такие нежные, метали молнии.

— Почему вы смеетесь? Может быть, вам послышался мужской голос?

— А как же! — воскликнул юноша, у которого начали путаться мысли.

— И это вы, Рауль! Это вы говорите мне такие вещи! Друг моего детства! Друг моего отца! Я не узнаю вас. Что вы себе воображаете? Я честная девушка, господин виконт де Шаньи, и не запираюсь с мужскими голосами в своей гримерной. Если бы вы открыли дверь, вы бы увидели, что там никого и не было.

— Это правда! Когда вы вышли, я открыл дверь и никого не обнаружил…

— Вот видите! И что вы теперь скажете?

Виконт призвал на помощь все свое мужество:

— Тогда, Кристина, мне кажется, что вас разыгрывают.

Она вскрикнула и убежала. Он поспешил за ней, но она в гневе бросила лишь яростное:

— Оставьте меня! Оставьте!

Она скрылась, и Рауль вернулся на постоялый двор усталый, преисполненный отчаяния и очень грустный.

Он узнал, что Кристина только что поднялась к себе и объявила, что не спустится к ужину. Юноша спросил:

— Не заболела ли она?

Хозяйка уклончиво отвечала, что если девушка и больна, то не очень серьезно, и, так как она думала, что влюбленные поссорились, удалилась, пожимая плечами и жалея про себя молодых людей, которые растрачивают на пустые ссоры драгоценные часы, дарованные им Господом Богом на этой земле. Рауль поужинал один возле очага; и можете себе представить, что настроение у него было довольно мрачное. Потом в своей комнате он пробовал читать, затем лег в постель и попытался уснуть. Ни одного звука не доносилось из соседнего номера. Что делала Кристина? Спала ли она? А если не спала, о чем она думала? И о чем думал он? Вряд ли он мог бы сказать это. Странный разговор с Кристиной привел его в волнение. Он думал не столько о ней, сколько о том, что творилось вокруг нее, и это «вокруг» было настолько неясным, туманным и неуловимым, что он испытывал странное и мучительное чувство.

Часы тянулись медленно; было, должно быть, уже одиннадцать часов, когда он отчетливо услышал шаги в соседней комнате. Это были легкие, осторожные шаги. Неужели Кристина до сих пор не ложилась? Не задумываясь о своих действиях, юноша поспешно, стараясь не шуметь, оделся и стал ждать, готовый на все. Готов на что? Он и сам не знал. Его сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда он услышал, как медленно повернулась на петлях дверь Кристины. Куда направилась она в столь поздний час, когда весь Перрос спит? Он тихо приоткрыл дверь и в лунном свете разглядел белую фигуру Кристины, осторожно скользнувшую по коридору. Она подошла к лестнице, спустилась, а он перегнулся через перила. Вдруг он услышал внизу два голоса, которые торопливо переговаривались друг с другом, но уловил только одну фразу: «Не потеряйте ключ». Это был голос хозяйки. Потом открылась и снова закрылась дверь со стороны берега. И все снова стихло. Рауль быстро вернулся в свою комнату и открыл окно. На пустынном пирсе виднелась белая фигура Кристины.

Второй этаж постоялого двора «Заходящее солнце» находился невысоко, и благодаря дереву, протянувшему ему свои ветви, Рауль смог спуститься так, что хозяйка и не заподозрила его отсутствия. Каково же было удивление этой славной женщины, когда на следующее утро в дом принесли почти обмороженного юношу, который был ни жив ни мертв, и когда она узнала, что его нашли лежавшим навзничь на ступенях алтаря церквушки Перроса. Хозяйка поспешила сообщить эту новость Кристине; та быстро спустилась и вместе с хозяином постоялого двора оказала помощь молодому человеку, который не замедлил открыть глаза, а вскоре и вовсе пришел в себя, когда перед его взором предстало прелестное лицо его подруги.

Но что же произошло? Несколько недель спустя, когда драмой в Опере занялась прокуратура, господин комиссар Мифруа беседовал с виконтом де Шаньи по поводу событий той ночи в Перросе, вот изложение их беседы в следственном досье (материал № 150):

«Вопрос. Мадемуазель Даэ не видела, что вы спустились из своей комнаты таким странным способом?

Ответ. Нет, сударь, и еще раз нет. Однако я следовал за ней, даже не стремясь приглушить свои шаги. Я молил только об одном: чтобы она обернулась, заметила меня и узнала. Я как раз думал о том, что вел себя недостойно, выслеживая ее. Но она, по-моему, вообще меня не слышала и действовала так, будто меня там не было. Она спокойно сошла с пирса, потом неожиданно направилась вверх по холму. Церковные часы пробили без четверти двенадцать, и мне показалась, что эти звуки подстегнули ее, так как она почти побежала. И вот она достигла ворот кладбища.

Вопрос. Ворота кладбища были открыты?

Ответ. Да, сударь, и это меня озадачило, но, кажется, совсем не удивило мадемуазель Даэ.

Вопрос. На кладбище никого не было?

Ответ. Я никого не заметил. Я бы обратил внимание, если бы кто-нибудь там был. Лунный свет был просто ослепительным, а снег отражал его, и ночь казалась еще светлее.

Вопрос. Никто не мог прятаться за надгробиями?

Ответ. Нет, сударь. Это очень бедные надгробные плиты, почти исчезнувшие под слоем снега, виднелись только кресты. Тени отбрасывали только вот эти кресты да мы сами. А церковь ярко сияла. Я никогда раньше не видел ночью такого света. Было очень красиво, очень прозрачно и очень холодно. Я никогда еще не был на кладбище ночью и не знал, что там может быть такой свет — какой-то невесомый.

Вопрос. Вы суеверны?

Ответ. Нет, сударь, я верующий.

Вопрос. В каком вы были состоянии духа?

Ответ. Честное слово, я был совершенно здоров и совершенно спокоен, хотя, признаться, необычное поведение мадемуазель Даэ сначала меня взволновало, но, как только я увидел, что она вошла на кладбище, я решил, что она просто хочет исполнить какой-то обет на отцовской могиле, и нашел это настолько естественным, что тотчас же снова успокоился. Я только удивился, что не было слышно моих шагов, хотя снег сильно скрипел под ногами. Но она, очевидно, была поглощена благочестивыми мыслями. Поэтому я решил не беспокоить ее, и, когда она подошла к могиле отца, я остановился в нескольких шагах. Она опустилась на колени прямо в снег, перекрестилась и начала молиться. В этот момент пробило полночь. Двенадцатый удар еще звенел у меня в ушах, как вдруг она подняла голову, устремила взгляд в небесный свод и простерла руки к звездам; мне показалось, что она в экстазе, и я все еще задумывался о том, что его вызвало, когда вдруг сам поднял голову и растерянно огляделся. Тогда все мое существо будто устремилось к Невидимому, и тут из этого невидимого пространства полилась музыка. И какая музыка! Она нам была уже знакома! Мы с Кристиной уже слышали ее в юности. Но никогда на скрипке старого Даэ ее не исполняли с таким божественным совершенством. В эти минуты мне вдруг пришло на память то, что Кристина рассказывала об Ангеле Музыки, и я уже не знал, что и думать об этих незабываемых звуках, так как если они не сошли с небес, то на земле они родиться точно не могли. Здесь нет такого инструмента и такой руки, которая могла бы водить по нему смычком. О, я помнил эту чудную мелодию! Это было „Воскрешение Лазаря”, которое старый Даэ играл нам в минуты печали и вдохновения. Если и существует ангел Кристины, он не смог бы сыграть лучше в ту ночь на скрипке покойного музыканта. Мы словно услышали глас Христа, и клянусь, я ждал, что вот-вот приподнимется надгробный камень на могиле отца Кристины. Потом я подумал, что Даэ похоронили вместе с его скрипкой, и честное слово, я до сих пор не знаю, что из происшедшего в ту страшную и сияющую ночь на крохотном провинциальном кладбище, рядом с черепами, которые скалились на нас своими неподвижными улыбками, было вызвано моим воображением, а что случилось на самом деле.

Но музыка прекратилась, я пришел в себя, и мне показалось, что из кучи костей доносится какой-то шум.

Вопрос. Ага! Значит, вы слышали шум в груде костей?

Ответ. Да, мне показалось, что черепа смеются, и я невольно вздрогнул.

Вопрос. Вы не подумали, что за этой грудой мог спрятаться тот небесный музыкант, что так вас очаровал?

Ответ. Именно об этом я и подумал, господин комиссар, и даже упустил мадемуазель Даэ, которая тем временем поднялась и спокойно направилась к выходу с кладбища. Она была так поглощена своими мыслями, что совершенно неудивительно, что она даже не заметила меня. А я не шевелился и не спускал глаз с груды костей, решив пойти до конца этого невероятного приключения и узнать его разгадку.

Вопрос. А что было до того, как вас нашли утром едва живым на ступеньках алтаря?

Ответ. Все развернулось очень быстро… К моим ногам скатился череп, за ним второй… третий… Как будто я стал целью загробной игры в шары. Мне показалось, будто чье-то неосторожное движение разрушило пирамиду из костей, за которой скрывался таинственный музыкант. Тут мое предположение подтвердилось, так как я заметил тень, скользнувшую по сверкающей стене ризницы.

Я бросился туда. Тень толкнула дверь и проскользнула в церковь. Я последовал за ней. Тень была в пальто! В темноте мне удалось за него ухватиться. В этот момент мы с тенью были прямо перед алтарем, и лунный свет через большой витраж апсиды падал прямо на нас. Так как я все не отпускал пальто, тень оглянулась, пальто, в которое она закуталась, распахнулось, и я увидел, господин следователь, — вот как вижу сейчас вас, — я увидел жуткий череп, который смотрел на меня глазницами, горящими адским огнем. Мне показалось, что передо мной сам Сатана, и при виде этого порождения загробного мира мое сердце не выдержало, несмотря на все мое мужество. Я больше ничего не помню до того момента, когда я оказался в своей комнате на постоялом дворе».