Вечерний силуэт

Гаспар Софенский

Перед читателем проходят детство и юность героев – пора пылкой влюбленности.Диана живет в Комптоне, известном засильем уличных банд. Вместе с Максом они мечтают прожить вместе всю жизнь. Одну из банд возглавляет ее брат, вспыльчивый вольнодумец Эдди, мечтающий избавить сестру от ужасного городка. В погоне за легкими деньгами его жизнь оказывается под угрозой, которую только Диане по силам отвести. Стремительно лишившись юности, все трое подвергаются испытанию разлукой и безвестностью.

Часть 2

Юность

Глава 3

Вердикт отца не надломил отношение Манукянов к Назарянам, но поначалу смутил безоговорочное восхищение ими. Разве может отец ошибаться, думал тогда неокрепший Макс. Он стал внимательнее присматриваться к повадкам и особенностям Эдди, неосознанно искал в Диане признаки испорченности, даже корил себя за неспособность их отыскать. В выходные дни, когда родители посещали Стенсфилд, Макс с досадой замечал, что стыдливо избегает общества Дианы. Она это поняла, но никак не обнаруживала потрясение от понимания, что в глазах родителей ее друга является меченой. Лишь иногда впадала она в глубокое уныние и, сидя по вечерам в фойе общежития, подавленно смотрела в окно. Те несколько недель, пока свежо было предостережение отца, прошли для Макса в немыслимых мучениях, подкрепленных злостью на самого себя за собственную шаткость. Его влечение к Диане было неистребимым, приказ отца окатил его ведром ледяной воды, но понемногу дрожь отступила, вернулись тепло и привычная увлеченность этой добродушной, энергичной, временами строгой и острой на язык девочкой. Он твердо решил в ближайшие выходные, повидав родителей, разуверить отца в опасности дружбы с ними, и с каждой новой встречей вместе с Кристиной они упорно твердили, что Эдди и Диана не принадлежат к тому миру, где живут. Так к многогранной стенсфилдской жизни примешались заботы по обелению Дианы в глазах родителей.

Второй, третий, четвертый — курсы бежали стремительно, полноводный поток знаний увлекал в свои течения, не позволяя забываться и предаваться беспредметным размышлениям и кукованию. Со временем родители, кажется, сменили тон в отношении Назарянов на более мягкий, или, возможно, это по мере взросления у Манукяна разрасталась уверенность в своих чувствах, что привело к недомолвкам с отцом. Посещая детей, он старательно избегал расспросов о Диане, понимая, что глыба, летящая с горы, может остановиться только у подножия. Либо юношеская пылкость остынет сама, либо он потушит ее посредством неумолимого давления, которое ждет сына, если он слишком увлечется уличной девчонкой.

Спустя время, убедившись, что Диана Назарян прочно вошла в его жизнь, отец пустил в ход крайний, самый нелюбимый им, но верно действующий метод воздействия на сына — таранный удар по его сопротивлению и разламывание молодого мнения, движимого не опытом, а зазывным порывом воодушевления. До сих пор он действовал, и отца ввело в замешательство, что вместо ожидаемого покорения он встретил блеск азарта, полный нетерпеливой отваги. Особенно возмущало Макса, что все презрение обращено к одной Диане и совершенно не замечен ее брат. На это у отца есть ответ: улица сделает Эдди настоящим мужчиной. То, что полезно для закалки мальчика, неприемлемо для девочки. Такое отношение к девочке, дымом своей красоты проникшее в самые глубокие его уголки, коробило Макса. Это закоренелое убеждение заволакивало им глаза, не позволяло взглянуть на нее трезво и в конце концов взбунтовало его против себя. Макс стал подчеркнуто ласков с Дианой при родителях, расхваливал и славословил ее достоинства, и всячески подчеркивал неизбежность их дружбы. Кроме того, чтобы лучше понять свою избранницу, он стал по тем субботам, когда отец Назарян забирал детей в Комптон, ездить с ними. Тут возникло следующее испытание — Эдди заставлял Макса драться поочередно с Сеском и Домиником, чтобы тот доказал свою храбрость и чтобы оценить его в боевых условиях. Первый такой призыв Макс принял с негодованием.

— Я тебе что, бойцовский питбуль?

— Ты же не думал, что я позволю тебе дружить с моей сестрой, не оценив, кто ты такой? Время идет, ты взрослеешь, а вместе с тобой и требования к тебе.

К великому удовольствию, во время показательных боев Макс ни в чем не уступал соперникам, а в драках с Домиником даже превзошел его. Затем Эдди отводил грязного и багрового, но исполненного победным чувством друга домой, по пути рассказывая о жизни в Комптоне. После того как мир несколько раз был нарушен обеими сторонами, лидеры трех крупнейших банд «квадрата мира» обозначили границу по Уиллоубрук-авеню, ступать за которую воспрещалось под страхом жестокого наказания. Эти три банды вели свои дела только в своих владениях, а другим бандам, находящимся на их улицах, разрешалось заниматься только мелким рэкетирством и наркоторговлей с обязательным условием, что нажитым они делятся со старшими. Сами же «Короли», Crips и Bloods отводили себе все прибыльные занятия — подделку денег и документов, азартные игры, наркоторговлю. Молодые банды, в том числе Эдди, росли в этой среде, впитывали ее и во всем потворствовали старшим.

Старшие Назаряны всегда принимали его с радушием, а вечером Армен Назарян неизменно отвозил его в Стенсфилд, где в воскресенье он виделся с родителями и происходили очередные гневные объяснения. Видя неотступность сына, отец вновь смягчился и, кажется, окончательно отступил, но с тем условием, что больше никакого Комптона.

— Посмотрим, что выйдет из вашей дружбы, — не без усилия произнес он. Однако договоренность нарушилась на четвертом курсе. Увлеченный рассказами Эдди, Макс стал под разными предлогами переносить приезд родителей на выходные и отправлялся в Комптон, где Эдди показывал ему жизнь своей банды изнутри. Добившемуся уважения среди его друзей Манукяну разрешалось слушать и наблюдать, какова эта жизнь и кто ее герои. К вечеру, когда Запад-Клод-стрит становилась относительно оживленной и куча одетых в желто-черное латиносов не так резко привлекала внимание, к дому Сеска, где собиралась банда, приходил Луис Каттано с одним, а иногда двумя генералами, и начинались наставления.

— Вы можете воевать между собой, — учили они, — отбирать улицы, ставить своих торгашей куда угодно, но ни за что не вздумайте использовать оружие и переходить Уиллоубрук-авеню. Сделавший это подлежит казни.

Проходили тренировочные драки, позволяющие членам банды приобретать стойкость и оттачивать навыки.

— Цифровые сканеры нужны для того, чтобы прослушивать разговоры полиции и быть готовым сделать ноги.

Итоги драк учитывались при построении иерархии в зарождающейся банде.

— Огнестрельное оружие вам разрешено носить с девятнадцати лет. Причем использовать его можно только в самых исключительных случаях, и только в пределах границы. Любой нарушивший этот закон подлежит казни.

Под чутким надзором генералов Эдди Назарян стал предпринимать первые шаги — поставил торговца на перекресток Запад-Клод-стрит и Юг-Акация, назначил Сеска главарем боевого отряда, Доминика — по всем остальным вопросам банды, двух патрульных, в обязанности которых входит следить, чтобы чужак не ступил на их улицу. Вся молодежь Запад-Клод-стрит двенадцати — четырнадцати лет вступила в команду, движимая слухами, что помогают им сами «Короли».

— Каждый получает деньги исходя из своего положения в иерархии, — поучали генералы. — Больше всех получает боевой отряд. Дальше идут патрульные и торгаши. Когда вырастете, сможете рэкетировать всех, у кого есть деньги. Но не переусердствуйте. Убийства гражданских ни к чему. Любой, убивший гражданского или полицейского без убедительных на то оснований либо еще как-то поставивший под угрозу безопасность и скрытность банды, подлежит казни. Запомните, малыши, от врагов вас разделяет Уиллоубрук-авеню, но вокруг вас другие черные улицы. Помните про безопасность и изменчивость полиции. Сегодня они наши друзья, а завтра вышвырнут из постели и увезут выше по Юг-Уиллоубрук. Любой нарушитель этих законов подлежит казни.

Таким образом, к семнадцати годам Эдди возглавил молодую ретивую банду под названием «Уэст-Клод-Стрит эрманос», добившись детской мечты о собственной волчьей стае. В нем окрепла крайняя самоуверенность, нередко граничащая с безумием. Казалось, распиравшая физическая сила требовала выхлопа, что выражалось в неистовом реве по всякому делу. Малейший признак неповиновения вызывал пароксизм бешенства, с кипящей яростью обрушиваемый на провинившегося. Макс был уверен, что стоит Эдди хоть немного усомниться в его мужественности и преданности, и он тут же запретит ему дружить с Дианой. Мощный скребущий голос и могучее сложение красноречиво указывали на потенциальную опасность, грозящую в случае непослушания. Статный и не в меру крупный, без выдающегося абриса мышц, но хранящий всю исполинскую мощь внутри, вкупе с безудержным характером — невольно вызывал у окружающих трепет. Каждое слово или приказ Эдди сопровождались взглядом, полным притаившейся агрессии. Гнева, словно ожидающего момента, чтоб выброситься на того, кто не послушается его слова. Макс хоть в некотором смысле и был исключением, но, с другой стороны, требования к нему были повышенными. Назаряном владел маниакальный страх за сестру. Даже в Стенсфилде он был крайне чуток к ней, зорко оберегая ее от всего, что может хоть немного ей не понравиться. Эдди невольно сравнивал его с собой, притягивал его к своему пониманию идеала, и временами Максу казалось, что хорошее отношение к нему — не столько его заслуга, сколько нежелание обидеть сестру. Тем не менее, за годы дружбы Эдди стал относиться к Манукяну с должным почтением, радуясь, что во время комптонских поездок Макс не тушуется, общается со всеми на равных и неоднократно доказал умение дать жесткий ответ. Однако Макса не покидало ощущение хождения по канату. Ведь его друг является лидером новообразованной свирепой банды, где даже за мимолетную слабость или ошибку тебя могут навсегда сбросить со всяких притязаний на честь и уважение. Назарян довольно скоро превратился в первую фигуру Запад-Клод-стрит и соседней чернокожей Юг-Акация, снискав прозвища «Ти-Рекс» и «Локо». Все это привело к регулярным семейным скандалам, угрозам родителей выгнать его из дома и сказалось на успеваемости. К бакалавриату он подошел в ряду с наихудшими студентами. Эдди больше не мог присутствовать на улице только по выходным. Вначале за ним приезжал Сеск на дядиной машине, затем Эдди к началу седьмого курса приобрел почти свежую «Тойоту-Селику» блестящей серебристой окраски и буйного нрава. Встретившись с ним в начале учебного года и увидев машину, Макс сразу понял, что крен в сторону бандитской жизни в нем уже не выровнять, и приготовился четко озвучить свою позицию по этому вопросу. Все это время он находился в прямом смысле меж двух огней — Эддиных испытаний и привязанности к Диане, страдавшей от того, во что превращается ее брат. Его опасения сбылись в первый же день — Эдди предложил ему вступить в банду.

— Это невозможно, — отчеканил Макс. — При всем уважении к тебе, быть частью банды мне не хочется.

На его изумление, ответ восхитил Назаряна.

— Хоть ты мне и отказал, но мне нравится, что ты умеешь говорить «нет».

С гордостью Макс объявил Диане о своем решении не следовать за ее братом.

— Я больше не могу думать о нем без слез, — с горечью сказала она. — Он окончательно рассорился с родителями, ушел из дома, ночует у Сеска, в двухстах ярдах от нас. Однажды чуть не ударил отца, только я и остановила его. Никогда не забуду тот озверевший взгляд. С тех пор родители даже не звонят ему.

В особенности горестно было слушать, памятуя любознательного, одаренного пытливым умом и дотошностью в изучении великой массы увлекавших его тем подростка с надменно-проникающим взглядом, владевшего к своему возрасту столь внушительным багажом знаний, что одна их демонстрация внушала заискивающий восторг у сверстников.

Детская пылкая влюбленность отлилась с титановой твердостью в его сердце. Живость, прямота, добродушие и сердечность Дианы вместе с дерзковатым, а порой и вовсе грубым характером придавали ей то неповторимое сочетание, подобных которому он не встречал. Прогулки их по мысу, Дамзит-каньону и заливу Кохо стали постоянными, разговоры все более задушевными и откровенными; Макса распирала нежность к этому маленькому, невероятно красивому и одновременно колючему цветку. В общении с подругами Диана могла откровенно нагрубить, но ни у кого и в мыслях не возникало обидеться; Диана всегда говорила, не ведая стеснения, но ее мысли были абсолютно чисты. Это воспринималось друзьями бессознательно, и получалось забавно: тем сильнее она желает добра, чем острее высказывается. Поразительное сходство с манерами и чертами комптонских приятелей и одновременно такая же от них дальность, бескрайняя душевность и искренняя привязанность к друзьям — такой была Диана. Максу было не под силу расставаться с ней и отправляться в Комптон ради утверждения в глазах ее брата.

— Рано или поздно все они станут одними из тех, кого пакуют в мусорные мешки, — говорила Диана.

Еще более тягостно становилось, когда Диана просила его прекратить поездки. В глазах ее горело разочарование, передававшееся ему.

— Ты же не такой. Не хочу, чтобы ты стал, как они.

Как же ей сказать, что это всего лишь игра! Что все ради нее! Какая глупость — заниматься ради нее тем, что она презирает.

— Как мне не нравятся эти твои поездки. Ты не представляешь, как они опасны для тебя, — сетовала Диана. — Ведь я жила там. Я знаю, к чему все идет, и уже смирилась с тем, что мой брат — бандит. Если он что-то вбил себе в голову, выбить это может только смерть. Но я не хочу, чтобы ты тоже следовал за ним.

Слова ее были столь полны заботы, переживанием и неумолимым стремлением образумить его, что Макс разрывался от невозможности сказать ей правду. И сейчас, к пятому курсу ее умоляющий любимый голос так заботливо обволок его, что он решил рассказать ей. Диана поймет, ведь он ей так дорог, — это несомненно.

— Диана, можешь считать меня сумасшедшим, но то, что я сейчас скажу, чистая правда. Я никогда не пойду по следам Эдди, потому что в этом случае могу потерять тебя. А этого я не допущу. — И, сделав паузу, набрался смелости. — Я люблю тебя. Люблю так, что выполняю прихоти Эдди, чтобы только ему не почудилось, что я слаб и мне нельзя быть твоим избранником. Все эти поездки и драки были только ради тебя.

Диана на секунду замерла, затем улыбнулась, застенчиво отведя взгляд. Только сказав, Макс понял, что уже не в силах остановиться.

— Я люблю настолько, что хочу беречь тебя всю жизнь. Ты мой личный ангел, указывающий верный путь, не дающий мне сбиться. Столько лет мы дружим, и с тобой я не испытывал ничего, кроме счастья. Ты бесподобна, Диана. Все эти поездки… Если бы ты знала, как мне они противны. Но я не могу рисковать тобой. Я не мог отказать ему в этих поездках, иначе он запретил бы нам дружить, ведь ты знаешь своего брата.

— Знаю, — грустно кивнула Диана. Она глядела на него в упор, затем улыбка озарила ее лицо. Та самая, неизменная улыбка, при которой поднимался один уголок рта. — Будем считать это очередным пройденным испытанием, вроде неодобрения твоих родителей.

— Это в прошлом! — твердо вымолвил Макс. — Они поняли, что я могу быть счастлив только с тобой, и больше ни с кем в мире.

Кажется, Диана хотела еще что-то сказать, но слова застряли в ней, и она лишь молча смотрела на него. Тревожным и одновременно умиротворенным взглядом. Макс обнял ее, и Диана положила голову ему на грудь. Некоторое время оба слышали лишь дыхание друг друга и мягкий шелест обволакивающих пляж волн.

— Посмотри на этот океан, — сказал Макс. Они сидели на заросшем мхом камне, глядя на омывающие белоснежный песок воды Дамзит-каньона, куда добирались с чемоданами без малого пять часов, сначала поездом «Амтрека» до Голеты, затем с помощью сердобольного старика-водителя грузовичка, направлявшегося в Сан-Хосе. Стенсфилд встретил их безмолвным спокойствием, шли вялые приготовления к послезавтрашней церемонии начала учебного года, и оба поспешили уединиться в любимом месте. — Кажется, он существовал вечно и будет жить также вечно. То же самое с моей любовью к тебе. Я хочу прожить с тобой всю жизнь, — шепнул Макс, крепче прижимая Диану.

— Я тоже, Макс, — не поднимая головы, грустно ответила Диана. — Обещай, что не пойдешь по его стопам. Я все равно буду любить тебя, что бы ни случилось, но мне хотелось бы любить тебя именно такого, а не того, в кого тебя превратит Комптон.

— Обещаю, моя принцесса. Это все только для нашего счастья.

* * *

Диана стала первой и единственной девушкой, которую Макс полюбил, и ему такая любовь казалась исключительной благодатью, уготованной только для него. Ведь кому еще мог выпасть невообразимый случай встретиться в другой точке планеты! Стоило Максу признаться в чувствах, как неимоверный груз свалился с его сердца, освободив место легкости и бескрайнему счастью. Диана все поняла, она не стала обвинять или упрекать его в потакании брату-бандиту. Она всецело поверила тому, что Макс навсегда прекратил эти поездки. Благодаря этому небольшому откровению, воспринятому так приятно для Макса, он навсегда уверовал в преданность Дианы. С ней можно делиться чем угодно. Насколько она безразлична и холодна к толпам поклонников, настолько внимательна и заботлива к Максу. Он чувствовал, что принадлежит ей, — Диана всем сердцем тянула его к себе, маня столь чудесными мгновениями, коих будет бесконечно в их жизни.

Окрыленный безоговорочной любовью, Макс дал себе слово поговорить с Эдди в ближайшие дни. Но прежде ему предстояла последняя, как он надеялся, поездка. На завтра Сеск Каттано приглашал его, Эдди и Доминика к себе домой. Макс несколько дней назад дал согласие, и отказываться накануне поездки было невозможно. Уже без тени сомнения Макс сказал все это Диане, и вновь она понимающе, но не без сожаления кивнула.

— Это твоя последняя поездка. По рукам? — с надеждой, глядя на него доверчивым, умоляющим взглядом, предложила Диана.

— По рукам, — твердо ответил Макс. — И после нее нас с твоим братом ждет небольшой разговор.

День клонился к закату, на горизонте уже обозначалась рыжая полоска, медленно поглощавшая громадный огненный диск солнца. Макс и Диана вошли в ворота и неспешно направились к общежитию, держась за руки.

— Как случилось, что родители отпустили тебя в такой путь со мной? — вкрадчиво спросила Диана.

— Милая, я ведь уже говорил: это дело прошлое. Родители больше не против наших отношений. И, между прочим, я подумываю над тем, чтобы познакомить вас поближе.

Диана не подала виду, но глаза ее выдали укол тревоги.

— Не думаю, что идея своевременна. Я не могу предстать перед ними так просто — ты должен подготовить меня к тому, как себя вести и что делать.

Вместо ответа Макс рассмеялся таким смехом, чтобы извести в Диане всякий признак сомнения.

— Глупенькая! Разве ты не видишь, как сильно я тебя люблю? Разве я могу позволить случиться чему-либо, что может ввергнуть тебя в неудобное положение? — Он быстро повернулся к ней, сжал ее ладони в своих, ощутил всю мягкость и нежность маленьких ладоней с тонкими длинными пальцами. Большие глаза в окаймлении пышно изогнутых ресниц стали еще выразительнее и, кажется, светлее, приобретя стойкий карий цвет. Плотные брови плавно изгибались, образуя правильные линии, старательно очерченные кистью мастера. Черты стали острее, детский пыл стал оттесняться спокойным свечением ясного ума. Макс продолжил с жаром, передававшимся к ней по рукам и по проникновенному, заглядывавшему в самое сердце взгляду: — Доверься мне и будь спокойна! Мы предназначены друг для друга, и мы преодолеем любые препятствия, какие только преподнесет нам судьба. — Не поняв толком, что делает, он придвинулся к ней и припал губами к ее губам. Мгновенное опьянение овеяло его, когда он ощутил, что Диана отвечает взаимностью. Эти две секунды их первого поцелуя родили в нем нечто неизведанное и до того волнительное, что он вначале не понял, испытывает ли страх или это хватившее через край блаженство обуревает его. Возможно ли в это поверить — его любит сама Диана! Ее полные лилейно-мягкие губы одухотворяли само определение нежности, ее отзывчивый поцелуй источал поистине эдемское удовольствие. Если существуют до сих пор на планете следы райского сада, то поцелуй Дианы — один из них. Макс не осознал миг завершения поцелуя, пребывая некоторое время в упоительном отрешении. Вывел его оттуда ласкающий полушепот Дианы:

— И я тебя люблю.

Эти слова не стихали в его бурлящем мозгу до самого общежития, куда они пришли неспешной походкой, обойдя вначале озеро, где развесистые деревья с хитросплетенными ветвями не пропускали низких лучей заходящего солнца, отчего те отбрасывали бледный дрожащий свет на мшистую землю, затем прогулялись вокруг узловато цветущей пестрой клумбы променада общежитий и, наконец, войдя в фойе, встретили Вэла Барского, медленно прохаживавшегося в компании двух дородных темнокожих женщин из обслуги в голубых униформах.

— Добрый вечер, мистер Барский! — воскликнули хором Макс и Диана, поспешив к нему. Декан обдал их привычной теплой улыбкой и радушно сказал:

— Какое счастье видеть моих птенцов свежими и повзрослевшими после каникул! Вы случаем не спутали дни? Церемония ведь только послезавтра. Стойте! Я понял: вам хочется побыть наедине.

— Вы очень проницательны, — засмеялся Макс. Диана смущенно улыбнулась, приподняв уголок губ. Декан положил руки им на плечи, наклонил голову, отчего очки съехали на нос, и исподлобья взглянул на обоих. Глаза его светились одновременно и шутливым блеском, и глубоким интеллектом.

— Я рад видеть вас, друзья. Вы знаете, что школьные двери всегда открыты для своих учеников, а для вас, прелестных, тем более.

— Чем мы заслужили такую честь? — осведомился Макс. Этот человек вызывал у него необъяснимое, трепетное уважение. Он понизил голос и ближе наклонился к слушающим.

— Во-первых, вы одни из лучших учеников своего курса. Во-вторых, глядя на вас, я вспоминаю свои годы молодой влюбленности. И в-третьих, как давний эмигрант, скучающий по родине, я хочу всячески содействовать детям такого же эмигранта, как я. То же относится и к вашим брату с сестрой. — Тут его лицо посуровело. — Только мистер Назарян ужасно меня огорчает. Вы поделитесь секретом, что с ним случилось?

Вопрос поверг обоих в ступор. Макс чуть не выдал на голубом глазу всю правду, смущенный влечением быть честным с деканом, но Диана нашлась вовремя:

— Ему недостает терпения. Если бы не эта мальчишеская вспыльчивость, не дающая ему усесться за уроки!

— Жаль. Прежде я связывал с ним большие ожидания. Твой брат — очень одаренный юноша. Ведь я не впустую затеял этот разговор; помню, раньше он много читал и был для своего возраста на редкость смышленым. Не дайте ему погубить себя.

Последняя фраза была выговорена тише всего, но так проникновенно, что Макс услышал слезы в словах Дианы:

— Обещаю, сэр: мы сделаем все, чтобы спасти его учебу.

Барский поочередно подмигнул обоим с такой невозмутимостью, будто не было этого разговора.

— Прошу меня извинить, я не завершил дела. — Еще раз ободрительно улыбнувшись, он вернулся к служанкам.

Сгустившиеся сумерки добавляли сонливости уставшим путникам, и Макс предложил разойтись по спальням. Они молча двинулись к лифтам. В ярко освещенном безмолвном коридоре их этажа был устлан пушистый ковер медного цвета, услужливо зазывающий стопы насладиться его невероятной мягкостью. Макс и Диана остановились у ближних к витражу комнат. Со второго курса Диана облюбовала эту солнечную сторону с чудесным видом на полумесяц учебного корпуса и ослепительно зеленой лужайкой внутри, и с тех пор они неизменно селились тут.

— Во сколько нам завтра?

— Не знаю. Дождемся Эдди, тогда и поедем.

— Надеюсь, ты помнишь слова мистера Барского и свое обещание?

— Конечно, милая.

— Ужасно, что Барский так взволновался делами Эдди. Я часто обращалась к нему летом, старалась чаще бывать в их компании, чтобы сберечь от злых умыслов. — Она горько вздохнула. — Но что мои старания? Как если вырвать сигарету изо рта курильщика в надежде, что теперь он бросит курить.

— Он не один. С ним ты, я, Кристина. Мы не дадим ему скатиться. — Помолчав, добавил: — Ложись спать, милая. Ты устала. — Заключив ее в объятия, Макс вновь проникся веющим от его любимой сладостно-теплым ореолом и еще раз мысленно отметил, что отныне это согревающее излучение является важнейшей составляющей его жизни.

Вероломная мысль переночевать в одной спальне посетила превращенную страстью в алтарь безрассудства голову, но ее тут же вытолкнул встрепенувшийся рассудок.

— Спокойной ночи, любимая. Я буду ждать тебя утром.

— Спокойной ночи, Макс, увидимся завтра.

Глава 4

Утро прошло в безропотности совершенной пустоты. На улице слышалось лишь заливистое пение пересмешников. В пустовавшей столовой шла вялая подготовка к завтрашнему приготовлению. Силой жалости и уговоров Макс и Диана выпросили себе яичницу, пару сэндвичей и несколько яблок в дорогу. Во время завтрака позвонил Эдди, велел быть готовыми через полчаса. Беспокойство усилилось, что Диана сразу заметила.

— Что тебя тревожит?

Макс обдумывал ответ долго, не зная, как объяснить волнение.

— Мне неловко, когда думаю, что мы поедем к твоим родителям, ты останешься с ними, а я уйду с Эдди.

— Хотела бы я предложить тебе отказаться от этой вечеринки, но не хочу нарушать ваш уговор. И наш тоже.

— Понимаю. Прошу тебя, поговори с родителями обо мне, не хочу прослыть в их глазах безвольным подонком.

— Не беспокойся, я все сделаю как нужно. А твои родители знают, что ты едешь в Комптон?

— Нет. Знает Кристина, но ради нашего счастья промолчит, — сказал, улыбнувшись, Макс.

Серебристая «Селика» засверкала раньше обещанного получаса. Пара в это время шагала по дороге в сторону океана. Эдди резко притормозил, вызвав короткий скрип шин, и энергично замахал руками.

— Еще чуть-чуть, и вы бы так дошли до Лос-Анджелеса!

Весь его вид сверкал подвижной нетерпеливостью.

— Ты едва помещаешься в машину, — заметил Макс. В ответ послышалось неопределенное кряканье.

Комптон встретил троицу привычно жаркими безлюдными улицами, дребезжавшими от налетавшего ветра тенями раскинутых ветвей деревьев, ветхими деревянными и металлическими заборами и местами катившимися по асфальту бумажными комками, выпавшими из переполненных мусорных баков. За отсутствием свободных мест Эдди припарковался за перекрестком с Юг-Акация, где находились дома Сеска и Доминика. На перекрестке стояла молчаливая группа чернокожих юнцов. С приближением троицы между ними прошел ропот, сопровождаемый подозрительными взглядами.

— Все в порядке, они со мной, мы идем прямо, — сказал Эдди, указав на продолжение Запад-Клод-стрит. — Юг-Акация-авеню — улица черных, поэтому нужно быть осторожным, — объяснил он, когда перекресток остался позади.

— Но ведь столкновения между черными и латиносами запрещены? — с надеждой спросила Диана.

— Да, сестренка. Нам не о чем волноваться. Жизнь здесь такая тихая, что порой кажется, будто этот город только и делает, что спит.

Макс отметил не меняющуюся с годами умиротворенность. Казалось, мифический Гипнос облюбовал этот город для приложения своих способностей.

Не дойдя несколько шагов до дома, Эдди остановился, смущенно посмотрев на сестру.

— Иди одна, не хочу их тревожить.

— Исключено! — возмутилась Диана, схватила за локоть и настойчиво потянула за собой. — Ты будешь видеться с собственными родителями, понял? Не смей больше допускать подобных мыслей при мне!

Эдди отступил, не желая портить отношений с сестрой, единственной, кто еще верил, что улица не погубит его.

Дверь отворила миссис Назарян, встретив детей и их друга лучезарной улыбкой. От броска Дианы она качнулась назад и сжала дочь в объятиях. Эдди шагнул следом.

— Здравствуй, мама, — потупив взор, вымолвил он, удостоившись не менее любящего объятия. Сразу бросилось в глаза, как ему неловко принимать материнскую любовь, нанося при этом ей такую боль. Не успел Макс ответить на приглашение погостить, как вмешался Эдди:

— У нас много дел, мы должны идти. Побудь с Дианой, мы придем к вечеру.

Тот же повелительно-категоричный тон, как и годы назад, разве что произносимый еще более раскатисто. Мать коротко взглянула на Макса, словно безмолвно вопрошая, согласен ли он со сказанным, и провожала их, стоя на пороге, до тех пор, пока Макс и Эдди не исчезли за кузовами обставивших тротуар машин.

— Дело, конечно, не мое, но ты груб с матерью, — заметил Макс не без опаски.

Назарян метнул на него ошеломленный взгляд, вмиг наполнившийся гневом.

— Ты болеешь классической болезнью большинства населения планеты, — ядовито бросил Эдди. — Плоским зрением. Видишь одну грань и упускаешь всю суть. — Тон его становился резче, голос злее, взгляд стал обжигающе-тяжелым.

— Да, я груб с ней. Еще грубее с отцом. Но, черт тебя возьми, разве ты не задался вопросом, отчего так вышло?

— Знаю отчего, — осторожно сказал Макс. — От различия ваших убеждений.

— Нет, мать твою, из-за права моих убеждений на жизнь!

— Хорошо, не горячись. Я только хотел сказать, что мать по-прежнему любит тебя.

— Любить означает доверять и позволять двигаться своим путем, а не тем, который избрали за тебя, — напирал Эдди, ускоряя шаг и едва сдерживая непримиримый нрав. — Увидим через годы, кто куда придет. Пока же я в начале пути, я могу лишь рассчитывать на вашу веру в мои слова. А говорю я предельно ясно: я никогда не совершу деяния, способного убить или каким-то образом нанести вред здоровью человека. Ты не веришь? Значит, я буду груб с тобой так же, как с родителями. Вы не верите мне — значит, не врите, прикрываясь любовью.

— Ты сумасшедший, — не сдержался Макс. — Откуда такая уверенность? Тем более в таком деле, как твое?

Назарян издал гневный возглас, означающий, что чаша терпения полна и при малейшем дрожании гнев выплеснется наружу. Макс не ответил на этот вой, стараясь держаться смиренно. Только сейчас, увидев впереди ограждение железной дороги, он понял, что шли они вовсе не домой к Сеску, а в сторону границы.

— Куда мы идем?

— Хочешь посмотреть на Кранцев вне школьных стен?

— Нет! Довольно того, что уже видел. Если ты забыл, я дал родителям обещание не посещать Комптон. Идем к Сеску, и без приключений.

Точно не слыша, Эдди подошел к ограждению железной дороги, ловко взобрался и спрыгнул с другой стороны, вызвав хруст щебня под ногами.

— Скорее, здесь негде скрыться от поезда, — сказал он, не оборачиваясь. Пока Макс, кляня его настырность, перелезал через ограду, Эдди одолел вторую и ждал, нетерпеливо ломая руки. Наконец нарушители границы вновь сошлись и пошли в сторону Рив-стрит — Эдди величавой поступью завоевателя, Макс мелкими пугливыми шажками. На повороте им сразу же встретился пухлый чернокожий мальчуган с садовыми граблями, одетый в красные шорты, еле выглядывавшие из-под широченной, на несколько размеров больше, белой футболки, старательно сгребавший опавшие листья и ветки на газоне у дороги. За ним, у въезда в дом, из поливочного шланга тонкой струйкой текла вода, образовав лужицы во дворе и на тротуаре.

Заметив чужаков, юнец нахмурился и исподлобья смерил обоих.

— Кто такой? — обратился Эдди бесцеремонно.

— Я житель этой улицы, — с готовностью бросил он, не прекращая работу, хотя внимание его переключилось на нарушителей. — А вы кто?

— Где живут Кранцы? — продолжал Назарян, не заметив вопрос.

— Через дом. Если не хотите неприятностей, валите отсюда сейчас же.

— Зачем мы это делаем? — спросил Макс шепотом. — Пошли назад, пока тебя не заметили.

— Спокойно, vato. Страх — самое позорное чувство.

— Это простое благоразумие, черт тебя возьми, — шипел Макс, озираясь по сторонам в ожидании неминуемой опасности. Улица была устрашающе пустынной, как бывает на первый взгляд безжизненна саванна, скрывшая в опаленных зарослях крадущегося льва. Тем временем они подошли к светло-серому дому, обнесенному белым забором.

— Смотри, что мы сейчас им учиним, и будь готов сделать ноги, — сказал Эдди.

Походив несколько секунд с невозмутимым видом около дома, он нагнулся и подобрал несколько мелких камушков, отломанных от бордюров.

— Не вздумай! — взмолился Макс, разрывавшийся между желанием немедленно удрать и необходимостью вызволить обезумевшего друга из беды. Камни метнулись в дом быстрой очередью — первое выломало окно, другие с глухими хрустами отлетели от фасада и двери, оставив на последней зияющие сколы. Отклик не заставил себя ждать — через несколько секунд из пустовавшего оконного проема показались изумленно-гневные лица обоих Кранцев и их нескольких товарищей.

— Ловите этих сукиных детей! — завопил Кармак, выйдя на улицу. Ноги сами отодвинули Макса назад, скрыв за спиной Назаряна.

— Жалкие нечестивые собаки! — хохотал упрямец Эдди, добившийся-таки своего. — Вот я, поймайте меня, вонючие гиены!

Еще не закончив фразу, они пустились наутек, преследуемые разъяренной шайкой врагов. Ослепленный ужасом Макс бежал за Эдди; возгласы преследователей раздавались так близко, что казалось, еще секунда, и тяжелая рука схватит за шею, повалит наземь. У ограждения железной дороги он мельком оглянулся на искаженные лютой яростью лица. Впятером или вшестером, они стремительно догоняли друзей, перелезавших ограждения без оглядки на то, нет ли поблизости поезда. В эту секунду в руках одного из головорезов блеснуло что-то черное.

— У них пистолет! — захлебываясь от бега и страха, выдавил Макс.

Выстрел раздался в тот миг, когда они спрыгнули со второй ограды. Пуля с разящим треском отлетела от прутьев в нескольких дюймах от Макса. Отбежав до своей улицы, друзья бегло обернулись. Ватага громил остановилась между оградами, выкрикивая угрозы и размахивая кулаками.

— Ты чуть… не убил нас, — с придыханиями говорил Макс, когда они пролетели перекресток с Юг-Акация. Мышцы его были натянуты, как тетива лука. — Упрямый ты осел, зачем было так делать?

Назарян рассмеялся тем рокочущим, звучным хохотом, каким напуганный до смерти выражает облегчение от минувшего его ужаса.

— Прости, друг, не знал, что у них оружие, — исторг он прерывисто. Несколько секунд шли молча; постепенно осознание смертельной угрозы, от которой они спаслись лишь чудом, овладело обоими, заставив их мысленно вознести хвалу небесам. Эдди пришел в себя раньше:

— Эти уродцы обзавелись оружием. Я это не оставлю без наказания. Нужно сообщить генералам.

— А я на твоем месте держался бы подальше от всего этого жулья, — сказал Макс, боязливо оглядываясь назад. Сердце неистово стучало, швыряя нагретую кровь к ушам и лицу, словно пыталось согнать из мозга осознание, что он был в шаге от верной смерти. — Будь мы оба прокляты, если до сих пор живы не благодаря божественной любви, которая отвела эту пулю. Так зачем испытывать его к нам любовь?

Эдди промолчал, очевидно, из-за неловкости. Происшествие остудило в нем пылкое влечение к подвигам; вместо него возникла стыдливая смиренность, длившаяся, впрочем, пока они не остановились у забора с кирпичными стойками раскаленно-красного цвета.

— Доминго, выходи! — прокричал Эдди раскатисто и посмотрел на Макса. — Не хочу заходить домой, терпеть не могу его маму.

Ждать пришлось недолго. Прокричав что-то наспех, Доминик вышел из дома, покрыл несколькими размашистыми шагами расстояние до ограды и перепрыгнул через нее отточенным движением, хотя сбоку ворота были открыты.

— Привет, братишка из внешнего мира! — Он бойко затряс Максу руку. Толстогубый, скуластый, с орлиным носом и скошенным вырезом глаз, он спустил тонкие усы, струйками впадающие в густой пушок на подбородке. Взгляд его обрел свирепую печать, набитую годами бандитской жизни, безысходность которой все четче представлялась взрослевшему юноше. Черные сальные волосы стягивались в тугой поблескивающий пучок. Эдди сразу приступил к рассказу о пережитых приключениях.

— К черту чернозадых! Скормить их одержимым псам! — чертыхался Доминик, не забывая примешивать к брани и упреки своему лидеру: — Какого дьявола полез один в эту псарню? А если бы вас подстрелили, что тогда?

— Я не знал, что у них оружие.

— Чертов Эрнан Кортес. Зови банду, и пошли размазывать ниггеров!

— Нет! Мы сделаем умнее.

— Я не согласен. Мы должны пойти и бошки им поотрывать!

— Остынь, психопат ты безмозглый! — рявкнул Эдди. — Делай как я сказал! Мы сообщим старшим.

— Идем к Сеску, пусть звонит дяде, — отступил Доминик. — Кстати, он снова помирился с Ким.

— Моей радости нет предела, — фыркнул Эдди. — И что мне с этим делать?

— Подумай сам! Помнишь ее подруг, Майру и Стейси?

— Лучших комптонских стриптизерш. — Эдди закатил глаза и криво усмехнулся. — Еще бы.

— У Сеска все готово к вечеринке. Дома фунт травы, галлон «Хеннесси», Стейси и Майра ждут нашего звонка.

— Ты предлагаешь познакомить Макса со стриптизершами? Как, по-твоему, я должен ответить?

— А если будет действовать правильно, затащит одну из них в постель, — продолжил Доминик и почему-то засмеялся. «Либо у него неисчерпаемый кредит доверия перед своим лидером, либо это еще один экзамен», — думал Макс.

— Или сразу обеих, — сказал Эдди. — Только знай. — Он бросил короткий взгляд на Макса. — Они зарабатывают на жизнь тем, что танцуют стриптиз на вечеринках крутых парней, но они не продаются. Так что если ты надумал заняться с ними…

— Старик, не плети мне паутину, — оборвал Макс. Эдди с Домиником разразились дружным хохотом, заставив Манукяна зардеться и смущенно нахмуриться. Еще не оправившийся от погони, он спрятал руки в карманы, чтобы скрыть их дрожь.

— Забудь об этом! — сказал Доминик. — Просто отдохни, выпей. Тебе нужно расслабиться — выглядишь, как брошенный в воду котенок.

— Звони Сеску, чего ты ждешь, — скомандовал Эдди. — И пусть никого не зовет, хочется просто прийти в себя.

Дом Сеска находился на самом краю Запад-Клод-стрит, где улица упиралась в узкую дорожку, за которой располагался широкий водопроводный канал. От улицы дорожку отделял ветхий, покосившийся забор из металлической сетки, служивший лишь обозначением границы, но никак не преградой. В этом месте царила непререкаемая тишина, разбавляемая разве что голосами соседей и изредка проезжавшими за забором байкерами. Заслоненный пышным лиственным ковром стоящего рядом развесистого дерева, дом Сеска и одновременно штаб «Уэст-Клод-стрит эрманос» обладал завидным преимуществом расположения. Совершенно скрытый с улицы, примыкающий к тупику, из единственного бокового окна дома сквозь тучную крону дерева Запад-Клод-стрит просматривалась почти до перекрестка с Юг-Акация. По этой причине, а также потому, что после смерти родителей Сеск стал единоличным хозяином дома, штабом банды стал именно он. Здесь проходили самые порочные мероприятия и безнравственные сборища голодных до удовольствия подростков, не гнушающихся ничем, лишь бы сполна воспользоваться магической силой хрустящих бумажек, способной одурманить незрелую голову миражами всесилия.

Сеск ждал троицу в полной готовности — бочковатая бутылка «Рон Барсело» в центре стола в гостиной красила комнату насыщенно-медовым цветом, расположенные вокруг квадратные бокалы сияли острыми гранями, а беспорядочно расставленная закуска в виде фруктов и соков довершала ощущение приближающегося веселья. Внешность Сеска годы не подвергли такому изменению, как у Доминика, сделав его суховатым, но крепким, ростом выше среднего. Разве что колючий взгляд стал еще более пронзительным под выступающими веками. Ровные толстые линии бровей чаще скашивались к носу, поскольку Каттано всегда хмурился, слушая что-либо. Курчавые жесткие волосы сбивались на лоб, вынуждая его часто поправлять шевелюру.

Довольно быстро бутылка опустела, жалостливо засверкав стенками, тусклыми от капель рома. После рассказа Эдди о сегодняшних злоключениях Макс в очередной раз выслушал все мыслимые ругательства в сторону чернокожих, сдобренные хмельными угрозами задать им всем трепку. Сеск не преминул немедленно сообщить об этом по телефону дяде.

— Победа за нами, — возвестил Сеск, небрежно бросив трубку на диван. — Грязные псы разоблачили сами себя — генералы оповестят Bloods, что на их земле развелось змеиное логово, и пусть я буду поганым лжецом, если скажу, что не хочу увидеть, как этими змеями свяжут узлы на их собственных заборах!

Молодец, Локо, gloria a nuestro capitán! Uno momento, traeré la botella.¹

Он соскочил с дивана и прытью устремился на кухню, обуреваемый воинственными порывами. Вторая бутылка закончилась быстрее первой, беседы становились все более отвязными, наполненными ненавистью к черным (так и оставшейся для Макса необъяснимой), затем стали вразнобой перебираться огромные плоские телевизоры, вред от курения крэка, музыка 40-х годов и несколько выпусков «Тачки на прокачку». Так и длилась бы пьяная беседа неизвестно сколько, если бы входная дверь не заскрипела. Сеск вскочил с места, вероятно, строя в мутной голове образы напавших на дом чернокожих, и рванул в прихожую. Эдди с Домиником последовали за ним. Макс настороженно прислушивался. От прихожей его разделяла тонкая стена, и ему не составило труда расслышать несколько женских голосов. Стейси и Майра, вспомнил он. От позорно разыгравшейся фантазии кровь обдала лицо кипящим румянцем, каждый стук клокотавшего сердца спазмом отзывался в горле и груди.

В гостиную вошли три смуглые девушки в схожих черных джинсовых брюках и куртках. Макс несколько раз окинул взглядом их вульгарно-объемные формы.

— Сеск, наглый ты негодяй, — заговорила певчим голосом одна, очевидно, главная в группе. — Я из-за тебя чуть к врачу не пошла — разок попользовался мной, и бастанте? Ты почему за добавкой не явился?

Сеск поцеловал ее в капризно подставленную щеку.

— Я до сих пор в себя не приду после той феерии.

Эдди и Доминик повели девушек к дивану, Сеск скрылся на кухне.

— Хочу вас познакомить с моим стенсфилдским приятелем, — сказал Назарян, когда все уселись. — Макс Манукян. Макс, это Майра, Ким и Стейси. Очень приятные во всех смыслах девушки. И знаете что? — он посмотрел на подруг. — Ему по силам с вами тягаться.

Они обменялись короткими кивками. Та, что звали Стейси, смерила его пронзительным, с неприкрытым вызовом, взглядом.

— Не видела тебя раньше. — Ее взгляд скользил по нему, оценивая каждую складку на одежде.

— Он редко бывает здесь, — пояснил Назарян. — Так что взяла бы и просветила парня.

Сеск вернулся из кухни с тремя стаканами, потребовал у Стейси освободить место рядом с Ким, так что та пересела на диван рядом с Максом.

— Неплохо вы порезвились до нас, — заметила Ким.

— Малышка, у нас всех полный бак, — сказал Сеск. — Пора вам тоже заливаться. — Он взял стакан, другую руку положил Ким на плечо. — За силу латиносов и наше скорое правление во всем Комптоне! — Говорил Сеск так громко, как кричит фанат с трибуны любимой команде. — И за наше воссоединение! Как вы знаете, мы с Ким долго были в ссоре, но я уважаю ее рассудительность. В конце концов она обсудила со мной причину ссоры, а не, как другие шлюхи, крикнула: «Пошел к черту!» — и бросила трубку. — Не успел он договорить, как Ким хорошенько всадила ему локтем по печени. Сеск согнулся от боли, чуть не выронив стакан.

— Я пошутил! — воскликнул он.

— Так тебе будет спокойнее. Прости, lindo², продолжай.

— Черта с два я выпью за тебя! — заявил Каттано. — Парни, за нас, мужчин! — Он, не дожидаясь остальных, залпом осушил стакан и энергично откусил яблоко. — А эти нахалки могут поцеловать мою милую сальвадорскую задницу!

— Франсиско Каттано, ты перешел все границы! — Ким вскочила со стула и принялась осыпать Сеска ударами по голове.

— Бить племянника генерала «Королей»?

Сеском овладели возмущенные чувства уязвленной гордости. Он схватил ее за плечи, подхватил на руки и понес в спальню, не замечая дрыгавшихся ног и извиваний Ким. Несколько секунд за дверью раздавались звуки борьбы, потом голоса сменились.

— Мир держался недолго, — пожал плечами Назарян, поставив стакан на стол. — Но они уже на пути к новому миру.

Веселье продолжилось без них. Несметное количество выпитого усердно стирало границы дозволенного; Макс чувствовал, как уверенность завладевает им, подталкивает совершить все то, что кажется непозволительным где угодно, только не здесь, в обители бушующих низменных страстей, столь притягательных, если тебя здесь признают и если в голове рьяно шумит придающий храбрости напиток.

— Почему ты не снимешь куртку? — спросил он вкрадчиво у Стейси.

— Стесняюсь тебя. Жду, пока ты снимешь футболку.

Макс исполнил пожелание немедля, вызвав волну одобрительных оханий. Исчезла всякая неловкость; Макс был твердо уверен, что Стейси очарована его напористостью и уверенностью. Сеск с Ким так и не вернулись, и Эдди пришлось самому идти за следующей бутылкой.

— Нет, дружище, это уже лишнее, — запротестовал Доминик, у которого веки так и норовили свалиться на глаза, унося пьяного в сладкий и долгий сон. Назарян невозмутимо поставил бутылку на стол.

— Это Макс меня заставил, — с трудом пролепетал он. Стейси хихикнула. Она уже полностью облокотилась на плечо Макса, обдавая его возбуждающим теплом объемных форм. Время от времени его руки скользили по ее бедрам.

— Молодец, Макс, — сказала она. — Я как раз нахожусь в подвешенном состоянии.

— В каком?

— В подвешенном, — ответил за нее Доминик. — Когда ты еще не пьян, но уже и не трезв.

— Вот сейчас и поправим! — Эдди корявым движением откупорил бутылку. — Представьте, что коньяк называется «Красный легион».

Макс ужаснулся, вдруг поняв, что вовсе потерял чувство времени; третья бутылка отправилась под стол к двум пустым собратьям.

— Я пошел спать, — заявил Доминик. Он встал, покачиваясь, и несколько секунд смотрел на Майру, словно обдумывая что-то.

— Идем в спальню? — спросил он наконец.

— Нет, приятель, ты большой мальчик и вполне можешь спать один. И вообще мне пора идти. Стейси, ты со мной?

Подруга, напротив, не желала терять верную возможность отдаться власти наслаждения.

Манукян стал жевать яблоко, уставившись в пол. Приторная горечь во рту усиливалась, досаждая все сильнее. Неизвестно, сколько он так сидел, но когда поднял голову, они со Стейси были вдвоем. Алкоголь атаковал изможденный мозг, вот он уже начинает бороться с накатывающей сонливостью. Странно, что Стейси еще здесь. Эдди и Доминик куда-то делись, в комнате наступила тишина. В ушах звенело, как после рок-концерта. Чтобы прервать молчание, он предложил Стейси выпить. Как ни старался он держаться отстраненно, но понимал, что теперь, после всех заигрываний, это будет выглядеть по меньшей мере нелепо. Взгляд его беспрерывно блуждал по телу и лицу Стейси. У нее были полные губы, мясистое лицо, чуть вздернутый крупный нос и черные похотливые глаза. Взгляд ее действовал мучительно сильно, не намекая, а открыто объявляя мысли хозяйки.

— Как долго ты знаком с Эдди? — нарушила Стейси молчание. Максу захотелось зацепиться за этот вопрос, развить беседу, но ничего, кроме «да», его изнеможенный мозг предложить не смог. — Учимся вместе, — пролепетал он. Челюсть словно отмерзла.

— Эдди — один из немногих парней, про которых понимаешь, что не он должен клеить баб, а они его. В остальных чего-то не хватает. Сеск просто красивый, но он избалован дядиной капустой и сам ничего не добился. Другие в этом городке либо озабоченные, либо дебилы. — Она залезла Максу под руку и крепче прильнула к нему. Желание становилось непреоборимым. Стейси принялась расспрашивать о нем самом и слушала с необычайным интересом. Вскоре она прекратила расспросы и лишь томно смотрела на Макса, зажав его пальцы в теплой ладони. Манукян стал на грань сдачи. Недаром, в конце концов, о разнузданности уличных девок ходили легенды. Но чтобы сразу, без намеков, без единого слова хотя бы для вида, такого Макс никак не ожидал. Стейси навалилась всей тяжестью на его детородный орган, им завладело невероятное возбуждение, пробившее даже изнеможенное алкоголем тело. Неимоверное усилие далось ему скорее механически, по велению какого-то бессознательного сигнала.

— Извини, я не могу.

Он закрыл глаза. Посидел немного, а алкоголь тем временем ударил со всей силой. В голове рябило пестрыми, запутанными узорами. Все отодвинулось куда-то далеко, хмельная голова вовсе перестала соображать. Макс сквозь полусон разглядел надвигавшуюся бурю в глазах Стэйси, но невероятная усталость все притупила. Перед глазами стали маячить непонятные образы, голова превратилась в кипящий котел. Стейси, Комптон, Доминик, смертельно опасная погоня, Сеск, «Эрмано» — он падал в пропасть, а в сознании проносились бурные события минувшего дня, смешанные с неразборчивой бранью пьяной стриптизерши.

* * *

Лицо Дианы все четче являлось среди безумных образов. Прекрасное, сотворенное из воздушной материи облачной белизны. Диана смотрит на него, с негодующей улыбкой качая головой. Они не виделись несколько часов, но Макс так соскучился по ней, особенно после всего пережитого, что при виде любимого лица даже во сне улыбнулся. Диана нежно провела рукой по его голове, он ощутил тепло ее руки и тут осознал, что это не сон.

— Доброе утро, пьяница, — услышал Макс ее высокий, заливистый голос. Он протер глаза, внимательно посмотрел на нее. Диана сидела на краешке кровати. Макса вдруг неудержимо потянуло обнять ее и попросить прощения за все, но он удержался.

— Привет, — пробормотал Манукян.

— Как голова?

— Не очень. — Он привстал с постели, оглянулся. Голова ужасно кружилась. — Где я?

— У нас дома. В комнате Эдди. Он внес тебя почти на руках.

— Который час?

— Скоро одиннадцать.

— Одиннадцать вечера! — выдохнул он. — Где мой телефон? Наверняка родители в ужасе.

Диана кивнула, улыбка озарила ее неотразимое лицо.

— Они звонили. Мне пришлось обмануть их, сказав, что ты спишь младенческим сном, поэтому позвони им утром. Кристина тоже звонила — она знает, что ты здесь, но обещает молчать.

— А где Эдди?

— Спит в гостиной.

Наступило молчание. Голова больно пульсировала, Макса подташнивало. Он напряженно вспоминал недавние события, воспоминания никак не удавалось расставить в правильной последовательности. Диана взяла с тумбочки стакан воды.

— Таким разбитым мне еще не доводилось встречать начало учебного года. Так родители не знают?

— Когда-нибудь я попрошу прощения у них за сегодняшнюю ложь, но это для их и твоего блага. — Протянув Максу стакан, Диана лукаво улыбнулась. — Видел сны, как черпал воду с колодца, но не мог напиться?

Макс усмехнулся.

— Нет, мне было не до сновидений.

Он жадно приложился к воде. Диана наблюдала за ним.

— Может, скажешь, зачем понадобилось так делать? — спросила она, поставив стакан на тумбочку.

Макс посмотрел на нее, потом растерянно покачал головой. Диана закатила глаза, вздохнула.

— Эх, парни. Какой бы серой была ваша жизнь без водки.

— Мы пили не водку.

— А что?

— Ром.

Диана безразлично кивнула.

— У вас было какое-то соревнование? Что заставило моего не испытывающего любви к алкоголю возлюбленного превратиться в ящик папайи?

— Милая, ведь я дал слово принять участие в этой вечеринке. Как бы ты поступила?

— Отказалась бы, и вопрос решен! Но нет, моего Макса потянуло на гонку.

— На то ты и девушка. А у парней соревнование в крови.

— Судя по твоему виду, в этом соревновании ты стал победителем.

Макс улыбнулся, взял ее руку и крепко сжал. Лишь сейчас, отпив чудодейственной воды, он почувствовал, что краски жизни стали понемногу проявляться, и он заметил глубокую печаль в глазах Дианы.

— Тебя что-то расстроило. Скажи.

Диана опустила голову, не решаясь ответить.

— Приехал отец, — наконец сказала она полушепотом. — Вы уже спали. Увидев Эдди в таком виде, он разгневался и хотел было вытолкать на улицу, мама едва остановила его. — Диана запнулась, не в силах как продолжать, так и выстоять перед желанием разделить с Максом потрясение. — Он стал винить ее в бедах Эдди, разгорелась такая ссора, что мне пришлось пригрозить убежать из дома. Как бы я хотела спать таким же пьяным сном, как вы, и не слышать ничего этого!

Макс вытянул руки, привлекая Диану к себе.

— Прости меня, милая. Я должен был прекратить эту проклятую вечеринку.

— Мне страшно думать, какие вещи творятся, когда меня нет. Макс, разве одна мама или только папа виноваты в том, каким Эдди стал?

— Нет, любимая. Вы не виноваты. Такие, как Эдди, обречены на пожизненный шторм. Если бы в его жизни не было приключений, он бы их выдумал.

— Если бы только мне позволили прийти за вами! — говорила Диана, подрагивая в тихом плаче. — О, я бы вышвырнула этот яд в окно! Ты не знаешь, как родители гордились Эдди, какие надежды связывали с ним. Он так много читал, не упускал из виду ничего, изучал и узнавал весь мир. А теперь он уподобился бандитским сиротам. Кто мог предположить, что такой одаренный, любознательный человек, наследник того Назаряна, чья фамилия в Советской Армении произносилась с таким уважением, своей рукой зачеркнет все прекрасное, чего мог бы достичь, и предпочтет блестящему будущему рабство преступным шайкам.

Диана плакала бесслезно, едва колышась от глубоких обрывочных вздохов. Макс чувствовал ее усиливавшийся жар, крепче прижимал к груди, не в силах вымолвить хоть что-то, оправдывающее и его, и себя. Наконец ему удалось сделать усилие:

— Больше этого не повторится, дорогая. Я теперь понимаю, что должен сыграть в вашей жизни роль большую, чем твоего будущего мужа. Я должен приложить все силы, чтобы вытянуть моего друга из этой беды.

Раздался стук в дверь, вошел Эдди. Обрюзгший, с помятой кожей на заспанном лице, болезненная бледнота оттенялась сверкавшими в глазах хмельными огоньками.

— Не помешал? — Не дожидаясь ответа, он шагнул в комнату и остановился возле кровати Макса.

— Ты в порядке? — Он тяжело опустился на стул, словно до сих пор волочил тяжести. Диана отвела взгляд от брата.

— Настолько, насколько может быть в порядке обсохший от похмелья страдалец.

— Бедняга, — буркнул Эдди, скривив губы наподобие усмешки. — Разгулялись мы с тобой чересчур широко.

— Я буду на кухне, — сказала Диана, нарочито не отводя глаз с Макса. Она спешно вышла из комнаты, не удостоив брата взглядом, и захлопнула дверь. В тишине Макс расслышал быстрый топот удалявшихся шагов. Назарян сел на освободившееся место, взглянул на Манукяна. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, сколь сильное негодование он чувствует к Эдди.

— Что за очередной чертов экзамен ты мне устроил, гад? Покончил с храбростью и перешел на испытание верности? — без обиняков приступил Макс.

Эдди опешил и, казалось, протрезвел.

— В чем моя здесь вина? Или это я заставил тебя сбросить футболку и выставить перед всеми свои дивные соски?

— Не придуривайся! — Макс старался говорить шепотом, но волнение подчас захлестывало. — Собрал проклятых стриптизерш, напоил до состояния слабоумного шимпанзе и наблюдал за ходом опыта. Или не ты говорил мне днем про «затащить обеих в постель»? Так знай, проклятый ты упрямец… — Эдди силился прервать разбушевавшегося друга, но Макс каждый раз грозно шипел, выставляя руку. — Я не твоя подопытная свинка. Если я люблю твою сестру, то пошел к черту хоть весь мир, если он осмелится нас разлучить. Пошел твой Комптон, твоя шайка, все твои мысли про меня. Я пошел наперекор собственным родителям ради нее. Ты действительно считаешь, что меня что-то остановит? Тогда пошел ты к дьяволу! Сознайся, что это было намеренно, и прими, наконец, неизбежное.

— Хорошо, старик. Извини, — произнес Эдди после недолгого раздумья. — Признаться, кое-какие мысли у меня были, но я всем сердцем желал, чтобы ты достойно вышел из этого искушения, что ты и сделал. Прости меня, друг, прости упертого недоноска, но я очень люблю свою сестру. Если хочешь, я ее рьяный фанат.

— А я, знаешь ли, не назойливый папарацци, который сделал снимок и смылся. Я ее фанат до конца дней.

Эдди примирительно хватил его по плечу.

— Не злись, я ведь всего лишь желаю счастья вам обоим, — Назарян широко улыбнулся, протянул руку. Макс, изображая оскорбленное достоинство, пожал ее.

— Прощаю в последний раз, — процедил он. Эдди буквально засиял.

— Спи, приятель. Завтра важный день. — Со скромным радушием Назарян удалился из комнаты, что несказанно обрадовало Макса, иначе еще немного, и он, пожалуй, высказал бы все услышанное от Дианы несколько минут назад.

* * *

Прошедший день красноречиво олицетворял всю сущность Назаряна. Авантюризм, подкрепленный личным кредо, безрассудное и неостановимое движение к тому, что в этот момент времени сулит наибольшее удовольствие, будь оно исключительно плотским или вызванным сознанием триумфа искаженных и в некотором смысле схоластических законов вспыльчивой, самоуверенной головы. Доказать себе и окружающим, что Эдди Назарян ни у кого не спрашивает, что можно, а что нет, и неуемное стремление во всем демонстрировать превосходство. Убеждения Эдди, равно как и ревностное радение за них, стороннего человека могли либо ужаснуть, либо восхитить. Такое маниакальное желание утвердить в своем лице молодого вожака, крушащего все прежние догмы, сдувающего родительские нравоучения бешеным духом честолюбия, вероятно, лет двести назад помогло бы ему стать одним из творцов победы революционных колоний над Британией, но в сегодняшнем мире, где границы произвольности весьма сужены, эти качества могут обратиться против их носителя. Макс, Диана и родители Эдди прекрасно это знали, и тем сильнее было горе Назарянов, когда они поняли, что изменения, произошедшие с сыном, необратимы. Обдумывая ночью данное Диане слово всячески способствовать спасению Эдди, Макс пожалел об этом; слишком уж далеко заплыл его друг, и единственное, что он может, — это не поддаться искушению пуститься вслед. Именно поэтому эта ночь стала одной из самых тяжких в его жизни. Те пять часов, что остались на сон, несколько раз прерывались беспокойными пробуждениями, при этом им владел непонятный жар, приходилось каждый раз стирать пот с тела и несколько минут взволнованно ходить по комнате, прежде чем снова лечь. В результате наутро Манукян представлял собой полуживой субъект с гудевшей головой, мечтавший лишь о сладостной постели. Несмотря на то что выехали они под только занявшийся рассвет и тихая езда Эдди способствовала сну, Максу не удалось отдохнуть и в машине. На раннем выезде настояла Диана.

— Не нужно тебе зря раздражать родителей.

В школу приехали в конце восьмого часа утра. Макс и Эдди выразили ожидаемое желание отоспаться до начала церемонии.

— Идите ложитесь, — согласилась Диана. — Стыдно встречать друзей обморочными лунатиками.

— Спасибо за ласковые слова, дорогая, — скривился Макс уже из постели. — Поцелуй, что ли, любимого на ночь.

С первых дней учебы Джефф неизменно будил друга к урокам. И сегодня Макс проснулся от конского топота и бойкого голоса:

— Вставай, старик! — воскликнул Кастелано. — Так ты соскучился по мне?

Друзья крепко обнялись и долго сжимали друг друга в объятиях. Полный сил, разраженный половодьем свежести после каникул Джефф изливал тот задорный пыл, прикоснувшись к которому, невольно заимствуешь его частичку. Годы только закрепляли в нем этот безоговорочный оптимизм, казалось, Джефф живет в некой стерильной капсуле, куда не проникают жизненные неурядицы и суета, не оседает копоть от всего негативного, что испытывает человек, будь то мысли, волнения или заботы. Макс всегда с благодарностью принимал от друга этот благодушный заряд, видя в нем одно из средств обретения стойкости для всего того, что ему предстоит одолеть. Только обняв бесценного друга, Манукян почувствовал восстановление иссякших за лето бравурных искр, мгновенно схлестнувшихся с томившимся в нем беспокойством по поводу скорой встречи с Кранцами.

— Я скучал, — сказал Макс.

— И я по тебе, — скалился Джефф своей задорной ухмылкой, подчас походившей на насмешку. — Рассказывай, как провел лето. Ты совсем не изменился, такой же задумчивый ленивец.

— А ты все тот же задиристый плут.

Убранство школы к началу учебного года, оставшееся без внимания утром, обнаружилось, только когда друзья шли вечером к главному корпусу. Арка парадного входа поочередно подмигивала белыми и бежевыми лентами, а дорожка, ведущая от парковки до входа, была постелена белоснежным ковром с золотистыми узорами, по которому ступала бесконечная вереница студентов. Как Макс с друзьями четыре года назад, так сегодняшние первокурсники жадно и восторженно озирались по сторонам, небольшими гурьбами следуя за проводниками. Ровно без десяти семь, одетые в схожие темно-синие костюмы в тонкую полоску с белоснежной рубашкой, Макс и Джефф стояли возле дверей у входа в зал развлечений, ожидая свои пары. Весь холл был наполнен возбужденным гулом учеников, одинаковым из года в год и всегда обещающим удачный во всех смыслах год. Праздничную атмосферу добавляли расставленные вдоль стен кашпо с карликовыми пальмами, раскинувшими широкие ветки с острыми листьями, а также белые ленты с прикрепленными на них статуэтками птиц, обрамлявшие ручки дверей. Посреди оживленного гула Макс и Джефф едва слышали друг друга.

— Как ни надейся, опоздания у женщин в крови! — возмущался Кастелано.

Макс выдал беззаботную ухмылку и махнул рукой.

— Предлагаю поспорить, кто придет раньше — Диана или Эмма.

Друзья стояли чуть поодаль от главной лестницы, и им отсюда были видны все входившие в вестибюль. В потоке студентов Макс разглядел Эдди и Кристину, шедших под руку, и помахал им. Они шли медленно, нарочито степенно, выверяя каждый шаг, и Манукян подумал, что они так же будут идти и на своей свадьбе. Эдди был одет в черный костюм, лакированные, блестящие туфли, белую рубашку на манер сороковых со стояче-отложным воротником и черной бабочкой. Держался Назарян горделиво, шагая с прямой осанкой; привычно торчащие волосы были уложены вбок, отчего казались еще гуще. Дюжему развороту плеч и могучим рукам было тесно в строгой обертке. Выдавала его лишь едва заметная краснота в глазах. На Кристине было изумительной красоты греческое платье кремового цвета, с шифоновой юбкой в пол, обтекающей фигуру, и отороченной линией груди, расшитой кружевными фестонами и декорированной пряжкой. Распущенные волосы пышными завитушками обрамляли лицо и плечи; в руке она держала крохотный клатч, который неискушенный взгляд мог вполне спутать с большим кошельком. Ее величавая выправка, прямой стан и манерная тактичность гармонично спевались с внушительным положением ее ухажера. Худоба ее еще сильнее выделялась рядом с массивным Эдди.

— Два сапога пара! — восхищенно промолвил Джефф. — Эдди, кажется, ты подрос за лето!

— Рад тебя видеть, дружище, — ответил Эдди с кривой усмешкой. Они с Кристиной по очереди поздоровались с товарищем. — А твоя половина все еще возится?

Джефф развел руками, уныло закатив глаза.

— В таком случае мы займем вам места. Не опоздайте, дети мои! — Назарян подмигнул друзьям, и они с Кристиной чинно поплыли к залу.

Наконец, ожидание друзей увенчалось появлением почти бежавшей, отдувавшейся Эммы, и почти одновременно в недрах зала развлечений раздались призывавшие начать торжество аплодисменты.

— Сколько же можно мучить любимого! — воскликнул Кастелано, довольный, однако, концом томительного ожидания.

— Прости, дорогой, — запыхавшись, сказала Эмма. — Привет, Макс!

— Привет, наш ученый предводитель, — сказал Макс, заключив ее в объятия.

— Здорово, что мы снова вместе! Диана просила передать, что чуть задержится. Но она торопится. Вы готовы пригласить нас на танец во время бала?

— Что еще за бал? Почему о нем не объявлено заранее? — вопрошал Джефф.

— Извещение у главного фонтана ростом с тебя, — сказала Эмма. — Неужели ты не прочел объявление огромными буквами, что приглашен настоящий симфонический оркестр? После приветственной речи все желающие пойдут в зал приемов, где будет играть вальс в исполнении оркестра.

— А если бы я не взял с собой костюм? Вальсировал бы в галифе?

— Это было бы очень в духе Джеффа Кастелано, — сказал Макс с усмешкой. — Ты бы тогда станцевал, как Челентано в «Укрощении строптивого».

В вестибюль вошли Роберт и Мари. Сияющие и счастливые; их руки, казалось, срослись вместе. Эти двое точно ни в чем не нуждались; беспрестанно переглядываясь и хихикая только по им известным причинам, они походили на гальваническую батарейку, работающую только при неразрывном сочетании двух проводников. Вспоминая этих двоих четырехлетней давности, Макс изумлялся их преображению. Из неотесанного, с незатейливо-грубой внешностью и скромным нравом молчуна Уилсон превратился в мягкого добряка с неизменно вежливой улыбкой. Роберт ни за что не смог бы прибить комара, пьющего его кровь. Он бы дождался, пока насекомое, вдоволь напировавшись, улетит, и смиренно претерпевал бы чесание. Благодаря этому качеству и бескрайней обходительности он и завоевал сердце некогда пугливой, замкнутой в бесплодных страхах Мари.

Подросший за лето, он уже нагонял Эдди в росте. Прическа осталась неизменной, растрепанной и прикрывающей скошенный широкий лоб.

Мари также преобразилась. Без тени прежней пугливой неуверенности она красочно поведала друзьям об их с Робертом каникулах в Буэнос-Айресе. В какой-то миг она улыбнулась, слегка приподняв правый уголок рта. Сердце Макса екнуло — улыбка Дианы. Ее почерк, бесспорно, занимал главное место в изменившейся девушке. Внешность также избавилась от вечного полновластия стыдливости — лицо округлилось, детский румянец заменила легкая смуглота, волосы больше не были неприхотливо распрямлены, а завивались и переливались темно-каштановым и медово-золотистым оттенками.

— В который раз вы уже едете в Аргентину? — спросил Джефф. — Если ищете клад, скажите — мы тоже примем участие.

— Во второй, — ответила Мари. — И всегда в Буэнос-Айрес. Мы с Робертом влюблены в этот город. Да, Робби?

Диковатый для забавного прозвища «Робби» кивнул, издав смешок в унисон со своей дамой. Аплодисменты повторились громче, послышалась приветственная речь ректора.

— Идите; я дождусь Диану, иначе не останется мест, — сказал Макс.

— Идем, медвежонок Робби! — не сдержался и передразнил Джефф.

Квартет друзей поспешил в зал, и только они скрылись в темноте амфитеатра, глаза ему ослепило появление в арке парадного входа его любимой.

Диана была совершенно бесподобна. Она сделала что-то такое с волосами, отчего они не ложились скопом на плечи, а были стянуты в блестящий белый элегантный бантик на затылке. Одета была она в бордовое платье с узкой, облегающей юбкой, драпированной белыми защипами и цветами; белый широкий корсет был отделан цветочными кружевами. И она улыбалась. Своей улыбкой. Размеренным, медленным шагом Диана приближалась к Максу, волнистые локоны плавно покачивались в такт шагам. Из зала приплывали слова знакомой речи директора.

— Ты совершенство, — вымолвил Манукян, загипнотизированный красотой своей подруги.

— Я боялась, ты начнешь ругать меня за опоздание. — Диана хитро улыбнулась.

— Ты злоупотребляешь своим очарованием. — Это был единственный упрек, что Макс сподобился высказать. Глядя на свою любимую, он укоренился в мысли, что является счастливейшим человеком в мире. Разом исчезли церемония, беспокойство и все, не связанное с прекрасной Дианой. Диана тоже вовсе не торопилась в зал развлечений. И Макс сказал то, что можно было не говорить:

— Давай не пойдем туда.

Ее неподражаемая улыбка сводит его с ума, хоть он и знает ее четыре года. Эта улыбка одним краем губ, ее невольно повторила Мари пару минут назад. Она означала негласное согласие. Взявшись за руки, Макс и Диана вышли из здания и пошли, не думая куда. Главное — быть вдвоем.

— Помнишь свое обещание? — спросила Диана.

— Да, милая, я больше ногой не cтуплю туда.

Жаркий вечер светился испещрявшими небо звездами. Под их светом на озеро, казалось, было надвинуто гигантское блестящее стекло. Двое влюбленных, не желавших жертвовать возможностью побыть вдвоем в угоду церемонии, расхаживали вдоль озера и леса, садились на скамейки передохнуть, снова шли среди деревьев и кустов, названия которых Макс так и не запомнил.

— Это юкка, — Диана указала на растения с распущенными, как у дикобраза, длинными острыми листьями, росшие вдоль дорожки. — Мы с Мари изучали флору Калифорнии.

— Знаешь, ты ее кумир, — усмехнулся Макс. — Она хочет быть твоей копией.

— Она мне сама это сказала. Но это неправильно. Мари вполне может быть собой, ей только нужна уверенность.

— Думаю, что может. Но почитает она именно тебя, а с такой наставницей она на верном пути.

Незаметно для себя они обогнули территорию по берегу озера, мимо общежитий, стадиона с ледовой ареной, и вернулись к фонтану у парадного входа. Вокруг плыли чарующие звуки классической симфонической музыки. Их друзья там, вся школа празднует, а Макс с Дианой тем временем вошли в портал парадного входа. Поначалу Макс не обратил внимания на очередную заигравшую музыку, но когда через секунду тягуче-прекрасные ноты «Вальса цветов» мягко коснулись слуха, стал подпевать. Он поймал выжидательный взгляд Дианы. Он почувствовал, как его тянет танцевать. А почему бы и нет? Ведь нигде не сказано, что танцевать надо именно в зале.

Не успевая мысленно за движениями рук и языка, он посмотрел на нее и обратился с поданной рукой:

— Все, что нам нужно, — быть вдвоем.

Диана чуть смущенно улыбнулась и уверенно взяла его руку.

— Пусть этот танец будет только нашим. — Они отошли на площадку у фонтана и принялись медленно кружить. Прикосновение к Диане было подобно прикосновению к чему-то небесному, такая хрупкость едва ли может иметь воплощение, и однако его ангельская Диана танцует в его объятиях, положив голову на плечо любимому.

— И не последним, — после долгой паузы добавила Диана.

— У меня был разговор с Эдди. Больше нет необходимости что-либо доказывать. Только мы вдвоем. Я всегда буду с тобой, милая. Всегда, каждую минуту, сделаю все, что понадобится моей принцессе. Я чуть не сбился с пути, но слава богу, что есть ты. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю, — шепотом отозвалась Диана.

Глава 5

Скверная, но неизбежная встреча с Кранцами состоялась у центральной лестницы, где Макс и Диана встретили друзей, восхищенных академической музыкой в исполнении симфонического оркестра. Пока Джефф, Мари и Роберт наперебой делились распирающими впечатлениями от бала, и в итоге заспорили, кто лучше опишет ощущения, самое меткое определение дал Эдди:

— Короче говоря, там пахло маркизой де Помпадур. Если кто-то, кроме Эммы, знает, кто она.

Из-за лестницы показались Кранцы в сопровождении троих приятелей, из которых двое словно соревновались, чья фигура больше заплыла жиром. Макс тронул Эдди в бок, указав на приближавшуюся свору. Тот выступил чуть вперед, остальные настороженно обернулись. Кранцы остановились в нескольких шагах от друзей, бросая взоры едва сдерживаемого гнева на Эдди.

— Ты своей жизнью обязан нам, понял? — сказал Эрион. — И этот, — он махнул головой в сторону Макса. — Мы не стали гнаться за вами и нарушать границу, а могли подстрелить, как долбаных койотов, как и хотел мой брат. Ты же после этого еще и сдал нас.

— Заткнись, урод, сваливайте с моих глаз, — процедил Эдди.

— Слушай внимательно, — вмешался Кармак, шагнув ближе, — если считаешь себя воспитанным улицей. Она не прощает нарушителей честно скрепленного договора. Мы ничего не забудем, ты подверг нас унижению, но мы не собираемся долго оставаться в подставе.

— Ты заткнешься или мне вырвать твои поганые связки? — злобно повторил Назарян.

— Идем, брат, — сказал Эрион, увлекая Кармака. Тот поддался не сразу, качнулся в сторону и произнес полушепотом:

— Прошу, сделайте так еще раз. Клянусь, тогда я не промахнусь.

Доведенный до бешенства Эдди толкнул Кармака со всей бычьей силой, отчего тот отскочил на несколько ярдов, едва не упав. Макс, Джефф и Роберт мгновенно встали между противниками, оттеснили Эдди к стене; другая сторона окружила Кармака, сдерживая его яростные порывы. Сумятица привлекла внимание окружающих, и вскоре здесь оказались старшекурсники, обступившие враждующие лагеря, и преподаватели с суровыми лицами. Один из них категорично заявил о недопустимости подобного поведения в школе и пригрозил обратиться к администрации с просьбой о применении к Назаряну дисциплинарных мер.

— О чем они говорили? — спросила Диана растерянно, когда опасность столкновения миновала.

— Неважно, — ответил Эдди, коротко махнув рукой. По пути в общежитие Макс с трепетом ожидал, что кто-то спросит у него, и он не сможет отмахнуться, как Эдди, особенно от Дианы. На счастье, все шли подавленно, даже Джефф не выронил ни слова, пришибленный устрашающими словами о стрельбе и промахе.

* * *

На следующий день после обеда осталась четверть часа до следующего занятия, которую Макс и Диана посвятили прогулке по лужайке учебного корпуса. Воспользовавшись уединением, Диана вернулась к вчерашнему происшествию и заставила рассказать все, что произошло двумя днями ранее. Только услышав про выстрел, она внезапно развернулась и резкими размашистыми шагами устремилась в сторону главного корпуса.

— Ты куда? — ошарашенно спросил Макс, предчувствуя нечто тревожное. Он едва поспевал следом, бесплодно допытываясь о ее намерениях. Диана прошла главный корпус, пошла по дорожке, ведущей к воротам, попутно отстранив повелительным тоном изумленную кучку младшекурсников.

— Диана, что ты задумала? Остановись! — Макс попытался взять ее за руку, она грубо отмахнулась, как от жужжащей под ухом мухи. Среди редко покоящихся машин на парковке «Селика» Эдди сверкала ослепительно-серебристым отсветом, безупречно ухоженная жертва гнева сестры ее хозяина. Остановившись на миг, Диана окинула взглядом округу, затем с разбега вскочила на капот и принялась наносить выверенные мощные удары ногами по лобовому стеклу. Макс пустился бежать, гневно выкрикивая:

— Ты с ума сошла? Слезь немедленно! — Пока он схватил обезумевшую девушку за ноги и оттер от машины, на стекле появились две огромные, густо раскинутые на большей части паутины трещин. Макс крепко держал Диану, но она больше не отпиралась.

— Посмотрим, как теперь он поедет на ней в свой гадюшник. — По мстительному удовлетворению во взгляде, брошенном ею на машину, можно было решить, будто это она вовлекла ее брата в бандитскую жизнь.

Разумеется, Диана получила строгий выговор и обрела славу девушки с дурными наклонностями, умело скрываемыми все эти годы или только появившимися. Диана относилась к этим предрассудкам снисходительно.

— Я рада, что лишила его на два дня связи с разбойниками.

Когда через два дня «Селика» обзавелась новым лобовым стеклом, Диана сказала:

— Жаль, что меня отчислят, если еще раз разобью машину. Иначе с великим удовольствием ломала бы, только успевай звонить в сервис.

— Но, милая, во что тебе обошлась эта помощь, если вынужденное отсутствие из-за разбитого стекла можно считать помощью? — вразумлял Макс.

— Неважно. Может, в эти два дня его бы убили или он бы кого-то убил.

— Ты говоришь безумные вещи.

— Слышу это от человека, которого не застрелили только чудом, — сказала Диана с грустной укоризной. И внезапно прокричала тем рассекающим голосом свистящей шпаги, возникающим в минуты возбуждения: — Вы могли умереть! Слышишь?

После того случая он стал бдеть за каждым ее выражением лица, словом, выискивая малейший признак надвигающегося приступа. К несчастью, шторм нагрянул совершенно с другой стороны. Спустя три месяца после начала года, в субботний день незадолго до Рождества Манукяны-старшие по обычаю навестили детей. Они не знали о передрягах сына, находились в самом обычном расположении духа и планировали сегодня провести больше времени с детьми, поскольку в предыдущие выходные приехать не получилось. В отношении Дианы придерживались занятой уже пятый год выжидательной позиции; как придирчивый зритель на представлении, они ревностно составляли представление об избраннице сына, не запрещали Максу дружить, но и не питали надежд; они решили предоставить времени право вынести на их суд ту Диану, какой она станет к совершеннолетию. Охотно встречались с ней и Эдди во время визитов, умело скрывая особый к ним интерес как к вероятным спутникам жизни их детей. Все те факторы, являвшиеся причиной столь пристального внимания к Диане, необъяснимым образом оборачивались в пользу Эдди. Ничего не ведая о второй стороне его жизни, они считали его мужественным и умным молодым человеком, обладающим недюжинной смелостью и незыблемыми убеждениями. Мужчина должен расти в суровых условиях, оттачивающих его дух и требующих постоянного их применения. Что жизненно необходимо для мужчины, то категорически вредно женщине. Руководство этим постулатом и было причиной заведомой расположенности к Эдди и предвзятой, чуткой предосторожности к Диане.

В этот день беседа растянулась до самого вечера — в вестибюле общежития, где другие родители также проводили встречи с детьми, обсуждали учебу, мысли Макса о том, в бакалавриат какого института ему хотелось бы поступить, дела и планы родителей, поделились свежими новостями от близких с родины, самой занятной из которых была о том, что кузен по матери Айк вместе с друзьями открыли ночной клуб.

— Мы очень гордимся им, — нахваливала племянника мать.

Вскоре к беседе присоединилась Диана, вернувшаяся с фигурного катания.

— Как проходят тренировки? — вежливо спросила мать. В отличие от отца, она относилась к ней более благосклонно.

— Тяжело, но мне нравятся, — сказала Диана. Макс смотрел на нее и беспрестанно улыбался, выражая тем самым поддержку. Он знал, какое смущение испытывает Диана при встрече с родителями, как тонко вылавливает холод в каждом брошенном на нее взгляде и как болезненно ей во время этих встреч чувствовать себя бродячей девкой, униженно вошедшей в дом к порядочным людям с просьбой дать приют. При этом родители, безусловно, были очарованы ее красотой, статным спокойствием и достоинством, с которым она вела с ними беседу. Но ее тяготил и заметно мешал холодно мерцающий дамокловым мечом в их глазах образ девушки с улицы, недостойной равнения на благочестивую семью.

Впрочем, разговор вышел весьма коротким и завершился как-то неожиданно, будто что-то вдруг остановило родителей. Выдав сухие улыбки, красноречиво намекнувшие, что теперь им хотелось бы поговорить с детьми наедине, они попросили передать брату наилучшие пожелания и выразили сожаление его отсутствию. Диана ушла по лестнице в комнату. Некоторое время отец смотрел ей вслед с отсутствующим выражением, затем отвел взгляд в окно. Макс затрепетал, прекрасно зная значение такого взгляда, мантии, искусно скрывающей неостановимо множащееся неудовольствие.

— Их родители были сегодня?

Макс открыл было рот, но зловещий спазм сдавил горло. Он боялся не того, что сейчас услышит, а эксгумации решенного и забытого, как ему казалось, вопроса.

— Нет, — ответила Кристина.

— Почему же? — с каменным спокойствием продолжал отец. — Ведь я хорошо помню, как часто они приезжали три-четыре года назад. Теперь же мы их почти не видим.

— Да, действительно, им в последнее время некогда, — расплывчато сказала сестра. Она тоже почувствовала приближение конфликта.

— Некогда? Некогда посетить детей? Некогда узнать, чем они занимаются? — с равнодушием, больше похожим на осуждение, рассуждал отец. — Мне было бы чрезвычайно обидно за наших соотечественников, которые не сумели сохранить семью, лишились того, чем славится наш народ, а именно — незыблемыми узами родства между всеми членами большой семьи, помогающими всем, кто ими связан, дающими опору и выручающими в беде. Это неоценимое свойство, жизненно необходимое не только по той причине, что мы народ малочисленный, но и по той, что большая наша часть разостлана по всему миру и существует смертельная для нации угроза ассимиляции. Сегодня мы видим двух потерянных для своей родины молодых людей. Но мне еще больнее и даже страшно, потому что вы, мои любимые, выбрали именно этих двоих.

— Но, отец, — робко сказала Кристина. — У них дружная семья.

— В таком случае родители проявляли бы большую заинтересованность детьми, — с сожалением парировала мать. — Но то, что мы видим, неоспоримо.

— Если сказанное тобой относится к обоим, почему под ваше осуждение попадает только Диана? — спросил Макс, пристально глядя на отца, охваченный искрами от рьяного столкновения бесформенных мыслей и ярого негодования. — Только не надо говорить о пользе и вреде. С чего ты, отец, решил, что они не сумели сохранить семью? У Дианы прекрасные отношения с родителями, в отличие, между прочим, от вашего любимчика!

— Что не так с Эдгаром? — простодушно спросила мать, и одновременно Макс почувствовал сильный удар по ноге от сидевшей рядом Кристины. Колючие родительские взоры вонзились в нее.

— Кристина, отвечай, — взволнованно повторила мать. — У него какие-то проблемы?

— Да, — глухо сказала сестра после небольшого колебания. После настойчивых расспросов она призналась в его участии в банде. Макс слушал с выражением молчаливого протеста, как стыдливо склонившая голову сестра покорно слушает гневные упреки, переходящие в не менее гневные назидания. Уличив миг, он заступился за нее:

— Они дружат шесть лет, и до сих пор все было хорошо.

— Это бесполезно, жена, — сказал отец. — Мы рассуждаем о сохранении национального духа, хранителем которого является каждая отдельная семья, и узнаем, что наши дети водятся с разбойничьим выводком.

Итогом столь скверно завершившегося вечера стала размолвка, отбросившая назад надежды Макса на благосклонность к Диане и выявившая истинного Эдди. Теперь не только Макс, но и Кристина стали избегать Назарянов во время визитов родителей. Впрочем, через несколько месяцев они вновь стали осторожно заводить о них разговоры. Впоследствии и Эдди, и Диана нарочито не появлялись им на глаза; Эдди с демонстративной презрительностью, Диана из-за обжигающего стыда. После отъезда родителей Макс неизменно приглашал Диану пройтись к берегу, настойчиво рассыпал самые нежные и заботливые слова, горячо выказывал, как сильна его любовь, стойкая к любым потрясениям.

— Я и помыслить не мог, что когда-нибудь пойду им наперекор, но моя любовь к тебе непреложна. Ты значишь для меня то же, что лучи солнца для всего живого в мире, ты и есть моя жизнь. Когда приходит зима, листья падают, жизнь замирает. Без тебя мне нет жизни, нет радости, я понял это давно, с каждым годом все больше убеждаюсь в этом. Поэтому не смей сникать, милая. Я обещаю, нет, клянусь побороть их сопротивление.

— Прежде чем дойти до земли, лучи солнца преодолевают атмосферу, где обретают приемлемые для жизни свойства. Если я обойду этот слой в лице твоих родителей, значит, я для тебя губительна. Солнце может как согреть, так и убить. Наверное, Комптон навсегда изуродовал меня.

Макс божился, клялся, выдавал самые разнообразные эпитеты, на какие только был способен, чтобы разбудить в ней надежду на благополучный исход их союза.

Время шло, уроки завлекали и последовательно стирали горькие воспоминания. Когда друзья встретились по возвращении с рождественских каникул, у Макса и Эдди состоялась небольшая беседа на отшибе школьных владений, далеко за ледовой ареной.

— Я долго думал о том, что тебе пришлось пережить из-за меня, — сказал Эдди.

— Забудем, старик, это время ушло, — отвечал Макс.

— Да, но все-таки я не извинился перед тобой должным образом.

— Ты мой друг, я не жду от тебя извинений. Но если у тебя возникло желание перед кем-нибудь извиниться, то извинись перед Дианой. Ведь если бы я провалил какое-то из твоих испытаний, ты лишил бы ее счастья.

— Я просто хотел сказать, что видел несколько раз, когда проходил мимо окон нашего дома, как Диана молилась в своей комнате. Так зажмуривала глаза и сжимала ладони, будто терпела жуткую боль. Я проскальзывал за ограду, прикладывался ухом к окну — оно у нас неплотное — и слушал. Она молилась о благополучии твоих родителей, о наполнении их сердец добром и пониманием. Просила бога простить меня и сделать что-нибудь, чтобы вернуть в мирную жизнь. — При этих словах он запнулся, помолчал и повернул голову, сдерживая скупой, бесслезный плач. Если бы кто-то сказал Максу, что видел плачущего Эдди, он бы стал утверждать, что это невозможно, у Эдди нет слезных желез. Как жестоко ошибочны поверхностные суждения! В какое беспросветное заблуждение могут ввести слепое, бездумное доверие увиденному и упущение множества деталей, составляющих истинную картину человеческой души. Книга, являющаяся для равнодушного к ним человека всего лишь переплетенным блоком страниц, любознательному может открыть такие грани жизни, о которых он и не догадывался. Можно знать человека десятилетие и внезапно обнаружить в нем качество, целиком переворачивающее прежнее о нем представление. Макса потряс плач Эдди, потому что до сих пор он представлялся ему черствым, свирепым рыцарем с бычьим нравом, совершенно лишенным чувствительных душевных струнок. Не так просто его подчеркнутое пренебрежение законами окружающего его мира. Помимо боли, причиняемой близким, оно причиняет боль самому Эдди, умело скрываемую под броней грозной необузданности. На деле Макс совершенно не знает своего друга.

— Это не все, — поборов слабость, продолжил Эдди. — В одну из наших с Дианой встреч она сказала, что родители стали обсуждать возможность переезда в Армению. Со мной или без меня.

Макс долго раздумывал над ответом в попытке разобраться в собственных чувствах от услышанного.

— Вот к чему привело столкновение твоего честолюбия с благоразумием родителей. Эдди, сознайся, что заблуждаешься.

— С предубеждениями родителей! Только не ставь на мне клеймо! Я не чувствую себя неправым; мои дела не наносят вреда никому, кроме прогнивших наркоманов, которые так или иначе нашли бы заветный кисет. Разве этого достаточно для отречения от собственного сына? Они живут предрассудком, что Назарян не может ничего, кроме своей торговли. Но они не знают, не захотели спросить, не поняли, что это всего лишь заработок. Я сам хочу скорее накопить чего-нибудь, купить дом подальше оттуда, чтоб вытащить Диану! По-твоему, я идиот? Мне не видно, как она пристыженно скатывает глаза перед твоими родителями? Мне тычешь на предубеждения, а чем они занимаются?

— Старик, сознайся.

— Пошел ты, Манукян!

— Дурь ты толкаешь с тринадцати лет, а о сестре задумался только в этом году.

— Неправда! Я думаю о ней с первых дней заселения.

— Не будь ребенком, не пытайся убедить меня, что продавать наркотики — обычное дело.

— А продавать фастфуд — это обычное дело? Разве фастфуд, сигареты, казино, пищевые добавки, микроволновки, магазины оружия — это все не губительно? Может, засудишь разработчика компьютерных игр за то, что его продукт портит детям глаза и скручивает мозги? Почему одно запрещено, а другое нет, если от незапрещенного вред может быть гораздо больший? Или ты не задумываешься над тем, почему умалишенные оборванцы врываются в школу с обрезом и палят по всему подряд?

— Эдди, я не хочу с тобой спорить, потому что ты оправдываешь продажу наркотиков.

— Нет, старик, вовсе не оправдываю. Но и не считаю это занятие достаточным для отречения от родного сына, особенно, если он всего лишь думает о сестре.

Поэтому в следующий раз, взявшись назвать меня преступником, задумайся чуть глубже.

— Ты мой друг, и я всегда буду тебя уважать, но принимать твоих взглядов не стану.

— Дело твое.

— Так что про переезд? Когда? Чем будет заниматься твой отец?

Эти вопросы беспокоили Макса больше Эддиных убеждений. Диана объяснила их желание усталостью от Америки, поглотившей их сына своей разнузданной демократией.

— Они говорят о порядке, о свободе, трепетно вспоминают слова Джефферсона, тогда как на деле безвозвратно изувечили свою Декларацию независимости, превратили в монстра, калечащего собственных граждан. И этого монстра не только не собираются уничтожить, но дают ему все новую пищу для разрастания. Увидишь — скоро разрешат однополые браки и продажу марихуаны. Поэтому родители и хотят уехать. Им, прожившим всю жизнь честно, убежденным, что законы должны укреплять естественные человеческие порядки, невозможно каждый день смотреть на бесчинства этого монстра. Возможно, иные нашли здесь приют, расцвели и прижились, но только не мои родители. Отец возглавлял музыкальную студию, сотрудничал с Месчяном и Ахвердяном, здесь он занят на неквалифицированной работе. Та музыка, которую он умеет создавать, в Армении восьмидесятых была лучшей — здесь никому не нужна. Но случилась трагедия, жизнь людей началась с нуля, и он приехал сюда в надежде дать нам жизнь, которой его самого лишила политика. Теперь ему часто звонят бывшие коллеги и друзья и призывают вернуться.

— На месте твоего отца я бы тоже долго не раздумывал, — сказал Макс. — Не знал, что он дружит с самим Ахвердяном.

— Он скучает по нему и по тем годам. Если мне посчастливится, я мечтаю выучить армянский язык и когда-нибудь с ним спеть.

— Я помогу тебе, милая. Я хорошо знаю язык.

Таким образом, к урокам и тренировкам добавилось новое занятие — долгие вечера за изучением букв и правил. Диана с живым интересом погрузилась в обучение. Вскоре они оба поняли, что это поможет ей обрести уважение Манукянов, а значит, откроет мирный, без буйств и потрясений, путь к союзу с любимым.

Тем временем неумолимо приближалось окончание года, жара становилась удушающей, вынуждая студентов больше времени проводить в школьных стенах и вместо праздных гуляний готовиться к экзаменам. Казалось, жизнь замерла в преддверии самого ответственного периода в году. Экзамены длились с середины мая по июнь. За две недели до этого прекратились студенческие вечеринки, дискотеки на лужайке, собрания сообществ, всюду установилась молчаливо-напряженная атмосфера беспрерывной учебы. В комнатах, общежитиях, учебных классах, кафетериях при общежитиях и даже в столовой — студенты проникновенно глядели в книги и тетради, заучивали, откидывали головы и повторяли вслух, лихорадочно шуршали исписанными листами, обставлялись несколькими книгами и изучали одновременно. С каждым годом учеба становилась труднее, уроки приобретали более узкий характер, требовалось большее напряжение сил и усидчивости. Даже Эдди на время подготовки прервал поездки в Комптон, которые в минувшем году выполнял не реже трех раз в неделю.

— Я собираюсь сдать чертовы экзамены и перейти на следующий курс, — говорил он. — Не так убог Назарян, как все считают. Увидите — молитвы моей сестры сработают; не хочу, чтобы из-за меня Диана потеряла веру в Бога.

— Как отрадно слышать такое! — ликовал Манукян.

Диана пребывала в экзальтации, без устали бегала вокруг брата, настоятельно переспрашивая по нескольку раз, выучил ли он то или это, и с выражением проникновенного участия смотрела на Кристину, когда та помогала Эдди выучить материал. Ее буйная нетерпеливая натура уверяла, что все позади, сейчас Эдди позабудет проклятый Комптон и вернется к ней, в семью, в школьное лоно, сулящее мир и успех. Она не осмеливалась спросить, чем вызвана столь удивительная перемена, хотя, бесспорно, задавалась этим вопросом. Она боялась прикоснуться к едва затлевшему огоньку его перерождения, боялась неверным словом взбаламутить еще полную мути воду, где частички грязи только начали оседать.

В день первого экзамена она позвала его, замученного неимоверным объемом выученного, но уверенно-спокойного, на прогулку к озеру; ей хотелось отвести напряжение брата перед столь важным испытанием, выразить поддержку, все казавшуюся ей недостаточной.

В густых гривах деревьев, сливаясь с тонкими извилистыми стволами, трелили пересмешники, отвлекая мысли с экзаменов на лето, отдых и близость трех безмятежных месяцев. Солнце отбрасывало блестящий полноцветный отсвет с листьев и озера, замерших в каком-то каменном ожидании. Хоть ветер и не доставлял океанскую влажность, но стоячий воздух раскалялся, беспощадно обжигая в солнечных местах и лишь слегка ослабевая в тени. Тонкие обрывки облаков, напоминающие разодранные шелковые волокна, изредка занимали крохотные куски лазурного небосвода.

— Я ведь так и не извинилась за разбитую машину, — сказала Диана с застенчивой улыбкой. Эдди усмехнулся.

— Хотел бы я увидеть, как это выглядело. Чем все-таки ты разбила стекло?

— Ногами. Я представила, что приземляюсь на лед после прыжка.

— Ты могла поранить себя.

— Я была к этому готова. Помнишь, два года назад на тренировке я упала и рассекла руку об конек другой фигуристки? — Она указала на бледный крохотный шрам выше локтя правой руки.

— Как не помнить. Ты здорово напугала меня тогда.

— С тех пор я не боюсь мелких ссадин. Было даже интересно, почему осколки не разлетались. Так устроены ветровые стекла?

— Да, родная. Их делают безопасными на случай, если тебе захочется их разбить.

Он обнял ее исполинской рукой, подвинул к себе и звонко чмокнул в лоб.

— Я благодарен тебе за это. Можешь не поверить, но именно после того случая я впервые задумался, что же со мной не так.

— После того случая! Именно после него? — Диана задумалась, решив, что, если брат сам указал на событие, толкнувшее его к перемене, значит, можно смело об этом говорить. — Какие мы, люди, непонятные. Пока нам кругом твердят одно, мы глухи и возмущаемся. Как только та же мысль выражается по-другому, мы будто прозреваем. — Она ласково смотрела на брата, прижималась к нему, точно желая после душевного сближения приблизить и его самого. Год хронической разлуки был слишком тяжел, чтобы не приобрести навязчивого желания непрестанно быть в его объятиях, любить, находиться рядом и неизбывно прощать блудного брата.

— Ты не знаешь, а во время каникул я частенько прохаживался у нашего дома и заглядывал в окно твоей спальни.

— Вот как?

— Видел твои молитвы, как ты припадала локтями к кровати, поднимала голову и с зажмуренными глазами быстро говорила. Слышал, как ты молилась обо мне. Я бы не обратил никакого внимания на эту молитву от кого угодно, даже от нашей матери. Но от тебя она звучала как-то иначе.

— Ты стоял под нашими стенами и не входил? — горестно спросила Диана.

— Нет, я боялся, что отец выйдет на улицу, увидит меня и вышвырнет за ограду, как бродячего пса.

— Прекрати, не могу слушать такое. Это ужасно. — Она крепче прильнула к нему. — Проклятый Комптон, будь проклята такая система, которая забивает людей в гетто, не оставляя им выбора.

— Нет, милая, — шепнул Эдди. — Беда никогда не приходит к человеку извне. Она сидит в нас, шагает по темным пятнам нашего мозга. Чем их больше, тем свободнее шагает и питается нашей умственной нищетой. Все дело в наших головах, наших собственных скелетах. Разве у меня не было выбора?

— Тебя соблазнили, тебя ввергли в искушение, — настаивала Диана.

— И Адама ввергли в искушение, однако это не спасло его от падения, — мягко парировал Эдди. — Теперь я понимаю, что обижался на родителей ошибочно. Я долго думал над этим. Не знаю, что со мной происходит, но я больше не чувствую себя комфортно в роли отверженного.

— Значит, нужно с ними помириться. Извинись, и все станет как прежде.

— Я только сказал, что мне неприятна роль отверженного, но не что чувствую себя виноватым. Я по-прежнему считаю, что бросать сына за борт было не самым верным решением.

Диана промолчала. Поняв, что чересчур поспешила, коротко кивнула.

— Скоро десять. Ты готов?

— Да, я готов к первому испытанию.

— После экзамена мы с тобой пойдем к Дамзит-каньону, где тебя ждет потрясающее зрелище.

— С удовольствием. Мы так мало времени проводим вместе.

Начало сессии было многообещающим — друзья прекрасно справились с первым экзаменом: Макс и Джефф получили В, Эдди С+, остальные твердые А. Накануне второго экзамена Вэл Барский собрал свой институт в зале развлечений, поздравил всех с успешной сдачей первого экзамена и произнес короткую ободряющую речь о необходимости поддержания настроя. После речи он позвал Эдди, и тому пришлось дождаться, пока декан закончит с обступившими его студентами. Макс, Диана и Кристина последовали за Эдди.

— Поздравляю, мистер Назарян, — с неизменной энергично-дружелюбной улыбкой сказал Барский. — Признаться, я боялся, что ты не сдашь первый экзамен. Математические методы принятия решений в экономике — весьма сложная дисциплина, требующая фундаментального подхода к изучению. Поэтому не расстраивайся: ты не единственный, кто получил С+.

— Спасибо, профессор Барский, — с покорностью сказал Эдди.

— Я уже говорил вашим младшим, — он посмотрел на Макса и Диану, — почему мое отношение к вам особенное. Позволь мне быть с тобой откровенным. Я помню твои первые годы обучения — ты был одним из лучших учеников, и без лишней скромности заявляю, что гордился тобой, как собственным сыном. Которого, впрочем, у меня нет. И я волнуюсь за твою успеваемость. Поверь, — он понизил голос, подвинулся ближе и пристально посмотрел на него, ровно так же, как на Макса и Диану в начале года, — мне было бы нестерпимо выпускать приказ о твоем отчислении. Очень рассчитываю, что до этого не дойдет. Имей в виду — я на твоей стороне, так же как твоя сестра, твоя подруга и твой друг. Вперед, мистер Назарян, верни талант в дело, используй свой ясный ум.

Некоторое время никто не мог вымолвить слова, ожидая продолжения трогательной речи. Наконец Диана сказала:

— Мы очень вам признательны, профессор Барский. — Она зарделась, застенчиво потупилась. — Право, не знаю, чем мы заслужили такую любовь.

— Ведь мы не единственные эмигранты, — добавила Кристина с улыбкой.

— Не единственные, — кивнул профессор. — Вы мои соседи по родине. Относитесь ко мне не как к вашему декану, а как к любимому другу, с которым можно вести любые беседы. Но помните, что друг ваш порой бывает ворчливым скрягой.

Дружный смех разлился по залу.

— Профессор Барский, а мы ваши негодные шалопуты! — горячо воскликнул Макс.

После встреч с деканом друзья испытывали необъяснимое воодушевление — он словно усердно подкладывал под них некий монолитный фундамент, придавая им чувство благородной отваги. Следующий экзамен был также сдан всеми — в этот раз Макс и Джефф получили В+, Эдди так же С+. Самые трудные препятствия преодолены, напряжение нарастало, и вместе с ним появилось захватывающее ожидание финиша, проблескивающее впереди волнительным белоснежным стягом.

* * *

Второго июня, жарким днем, когда солнце, казалось, стремилось побить рекорд восхождения на зенит и океанская влажность врывалась в школьные владения невыносимой влажностью, друзья спрятались от раскаляющих лучей в столовой учебного корпуса и наслаждались заслуженной свободой. Последний экзамен миновал всего двадцать минут назад, унеся в историю очередной учебный год. Эдди не удалось избежать одной F, но один провал был вполне поправим, и в общем он был доволен совершенным рывком. Остальные получили не ниже B, обеспечив себе беспрепятственный переход на следующий курс.

Изредка забегали студенты наскоро перекусить. Трудности позади, Стенсфилд погрузился в расслабленное предвкушение заслуженного отдыха. Пустая, непривычно тихая столовая переполнилась спокойствием и насыщенной безмятежностью.

— Этот год запомнится мне надолго, — сказала Кристина. — Да, милый? — Она посмотрела на Эдди, тот обдал ее косым взглядом и глотнул кофе.

— Я отвоевал себе еще один курс. Это был хороший год, — произнес Эдди растянуто, словно задумываясь над каждым словом.

В первый и последний день года по маршруту Стенсфилд — аэропорт LAX курсировали два десятка школьных автобусов, доставляя более двух тысяч из общего количества учеников школы из других городов и штатов. Первые десять отправлялись одновременно, остальные — по мере заполняемости, в зависимости от времени отбытия поезда или самолета. Несколько автобусов отвозили студентов в ближайшие железнодорожные станции, затем переходили на маршрут в аэропорт. Джефф, Эмма, Роберт и Мари, живущие в Лос-Анджелесе, решили отправиться одним из последних рейсов. Вместе с ними в столовой обедал водитель, отдыхавший перед очередным рейсом. Дождавшись, когда он закончит, друзья неспешно направились к автобусу. Вокруг него собралась кучка отбывающих и провожающих, которые либо уедут с родителями, либо на своих машинах, когда им захочется. К последним относились Манукяны и Назаряны.

Мари и Эмма попрощались с Манукянами, пожелали им веселых каникул на родине, а с Дианой и Эдди условились проводить каникулы вместе. Роберт тепло обнялся с друзьями, испуская неподдельное, щемящее сожаление по разлуке.

— Я буду скучать, — сказал он, щурясь от ослепляющего солнца. Со сдвинутыми на глаза веками он казался невероятно нескладным и даже некрасивым. Но грустная улыбка придавала лицу то грубое очарование, смотрящееся необычайно на здоровяках с добрым сердцем. Он вошел в автобус, не отворачиваясь от друзей, и улыбался до тех пор, пока не сел рядом с Мари.

Джефф попрощался со всеми, обнял Макса особенно сильно, точно хотел впечатать его частицу в себя на каникулы.

— Звони, не забывай меня, мой вечно кислый ленивец, — сказал он.

— Я тоже буду скучать, мой солнечный прохвост, — ответил Макс.

Автобус фыркнул и медленно поехал; отбывшие махали провожающим сначала из боковых стекол, затем, когда автобус повернул, из трех больших окон сзади.

— Грустно, — произнесла Кристина с протяжным вздохом, устремив взгляд на уменьшавшуюся желтую, темневшую точку. — Каждый раз то же ощущение, будто вместе с этим автобусом уезжает немного нашей юности.

Четверка провожала автобус до тех пор, пока он не свернул влево и не исчез в окаймляющих дорогу низких зарослях чапараля. Глядя на эти приземистые деревья с округлой кроной до самой земли, Макс подумал, что за пять лет их количество заметно уменьшилось, уступая место однообразному выжженному цвету нищей земли.

— Сделай проще лицо, Манукян, не то я сейчас заплачу! — раздался задиристый речитатив Кармака. Все обернулись. Кранцы стояли поодаль, с ними один из толстяков их свиты.

— Я польщен, что мое выражение лица для тебя так важно, — презрительно бросил Макс. Вместо ответа трио развернулось и с насмешливым ропотом направилось к школе. Эдди провожал их суровым взглядом мечущегося в клетке тигра, перед которым прошел кабан.

— Почему они еще здесь? — спросила Диана. От цепкого взгляда Кармака, которым он несколько секунд буравил ее, ей стало дурно.

— Полагаю, следят за мной, — холодно проговорил Эдди. — Скажите, они были здесь в последнее время?

— Да, — сказал Макс. — Во всяком случае, их машина всегда была на парковке. Но зачем ты спрашиваешь?

Эдди задумчиво сомкнул губы, качнул головой.

— Неважно. Милая, когда ты хочешь выехать?

— Только завершу уборку спальни, и можем ехать, — ответила Кристина. Четверка медленно двинулась к общежитиям. По пути Макс перехватил взгляд сестры и тоскливо шепнул, чтобы никто не услышал:

— Снова три месяца борьбы с родительской непреклонностью.

Кристина понимающе кивнула.

* * *

Когда по контуру горизонта осталась темно-сизая затухавшая полоска и в бездонной глубине неба начали загораться звезды, чье холодное свечение сплеталось с еще реявшими отблесками сумеречного света, Макс и Диана завершили изнурительно долгую прогулку и направились в школу. Посидев недолго у старого маяка на мысе Пойнт-Консепшен, они отправились в поход по побережью. Когда прошли высокие, изборожденные морщинистыми расщелинами утесы, линия берега стала резко снижаться, сменив каменистые скалы на ровный пляж с топким крупным песком, который волны с диким наплывом пытались поглотить. Здесь они долго полулежали на липких песках Вуд-каньона, куда порывистый ветер, отрывая крупинки воды от прыгающих волн, швырял их на пляж и в лицо. Необычайный закат, бесконечно загадочный в своем таинственном величии, на их глазах раскалил небосвод докрасна, затем стал медленно бледнеть, становясь холоднее по мере исчезновения солнечного диска за бескрайними водами. Наконец выступили сначала размытые, затем смелеющие и становящиеся отчетливыми звездные мотыльки.

Возвращались в школу уже под покровом непроглядного ночного покрывала, накрытого каким-то быстрым незаметным движением. Казалось, еще пять минут назад дорога была освещена, а уже на подходе к воротам путь им освещали лишь мерцающие призрачным блеском звезды.

— Мы с тобой достойны сытного ужина и самой мягкой постели, — сказал Макс, когда они проходили пост охраны. Сухощавый осунувшийся охранник-мулат выглянул в окно будки.

— Долго вы планируете тут задержаться? — окликнул он гуляющих с деланной серьезностью. — Все давно разъехались и уже загорают в Санта-Монике.

— Загорают те, кто из северных штатов, а нам бы, наоборот, хоть на денек узнать, что такое холод, — с улыбкой ответила Диана.

Опустевший безмолвный Стенсфилд напоминал грустного одинокого старика, лишенного ребяческих возгласов своих внуков. Эти заботливые стены, дорожки, скамейки, озеро — казалось, жили только во время учебного года, а на каникулы погружались в тоскливый сон.

Вдруг Диана остановилась и несколько секунд задумчиво молчала. Потом выговорила по-армянски, медленно, с ломаным произношением:

— Я буду скучать по тебе, хочу, чтобы каникулы скорее закончились. — И смущенно улыбнулась. В этот миг она была особенно очаровательна — казалось, ее всю окутал неземной, прекрасный ореол красоты и внутренней прелести, одновременно вырвавшиеся из нее мощными потоками, соединившиеся в невидимые кольца и разрывавшие само пространство божественным чарами. И эпицентром этих чар была его Диана. Макс поначалу молчал, сраженный великой энергией, которой светилась его любимая.

— Умница! — восторженно воскликнул он наконец. — Мы делаем невероятное! В следующем году, когда тебе будет чем сразить моих родителей, мы с тобой пойдем к нам, и я объявлю о наших планах по помолвке.

— Страшно представить, что они скажут, — взволновалась Диана. — Милый, ты ведь знаешь, я ни за что не встану между тобой и родителями. Если не удастся…

— Прекрати! — звонко сказал Макс и крепко приложился губами к ее щеке. — Слышать не хочу об этом.

— Я просто хотела сказать, что не следует торопить время.

— Оставь это мне. Просто знай: что бы ни случилось, какие бы трудности ни встали перед нами, мы будем вместе. И никак иначе. Каждый мой шаг, действие и слово направлены на закрепление нашего союза. Ты не должна в этом сомневаться.

— Конечно, нет, дорогой.

— Потому что моя жизнь целиком зависит от тебя. Если ты улыбаешься — улыбается мое сердце. Если грустишь — как будто землетрясение раскалывает его пополам.

Макс мог бы продолжать до самого утра, подстегиваемый ее застенчивым и одновременно открытым взглядом, улыбкой сомкнутыми губами с приподниманием левого уголка рта, если бы не телефонный звонок, выведший его из власти блаженных дум. Звонила Кристина.

— Макс, я должна тебе сказать, — начала сестра как-то испуганно.

— В чем дело? — настороженно спросил Макс. — Ты дома?

— Да, только что Эдди высадил меня. Ему кто-то звонил, боюсь, что оттуда. Позвони ему, пожалуйста.

— Он что-нибудь сказал?

— Нет, кроме того, что очень торопится.

— Понял тебя.

Несколько секунд Макс бесцельно смотрел в экран, не в силах встретиться взглядом с буравящей холодностью Дианы.

— Что случилось? — раздался ее испытующий голос.

Глава 6

— Это была продуманная провокация, — рассказывал Макс. Сейчас, обернувшись через полтора десятилетия на те события, он понял всю степень их близорукости — Эдди, и особенно своей. — Мы поддались, как школьники с мозгами быка, которому помахали мулетой. Этот случай был нашей последней возможностью остаться нормальными людьми.

Взгляд Анны был направлен в точку под глазами Макса; с начала рассказа она, казалось, не открыла рта. Макс почувствовал внезапную сонливость при мысли о том, что пойми он тогда, что происходит, жизнь его сложилась бы совершенно иначе.

— Винс Уоррен шел на эту провокацию, зная необузданность и вспыльчивость Эдди. Было это проделано в отместку за давнюю провокацию Эдди, из-за которой они надолго лишились оружия и наркотиков. Эдди проглотил наживку, оружие найти в Комптоне не составляло труда, и «Уэст-Клод эрманос» пошли мстить.

— Так кто позвонил ему? Куда он поехал и что произошло? — нетерпеливо любопытствовала Анна.

— Звонил Сеск. Тем вечером неизвестные подожгли дом Доминика, бросив одновременно несколько коктейлей Молотова. Налетчиков поймать не удалось, но никто не сомневался, что это «Красный легион» совершил месть, которой грозился в начале года. Почему именно в июне — не знаю. Возможно, главари ослабили контроль, или их не было в округе, или же намеренно ждали так долго, чтобы усыпить бдительность патрульных «Эрманос». Так или иначе, до Эдди мне дозвониться не удалось. Всю ту ночь мне пришлось в буквальном смысле стеречь Диану от вспышек горя. Мы провели всю ночь во дворе общежития, я старался всячески ее отвлечь и отвести ко сну, но она сказала: «Хочу испробовать бессонную ночь». — Макс развел руками, охваченный сонмами воспоминаний о безвозвратно ушедших днях, гложущих сильнее по мере наплыва новых, тех, о которых он, казалось, напрочь забыл. Он посмотрел на площадь Республики, приставил большой палец к щеке и принялся водить указательным и средним по виску, хмурясь то ли от задумчивости, то ли от вероломно палящего солнца. Он и не предполагал, что его рассказ настолько затянется, что придется окунуться в самые глубины памяти, заново прикоснуться к тем священным воспоминаниям, поблекшим и уже почти неживым, что погребены под грузом лет, растерзаны на ничтожные куски неизбывным горем, досаждающим его подобно полчищам жестоких фурий.

Площадь Республики была немноголюдна. Машины ехали замелевшими ручейками, медленно впадая в такое же мелководное озеро центрального круга, где огибали вымощенный базальтом внушительный овал с ромбовидным орнаментом в середине площади. По тротуарам неспешно шагали группы громко переговаривавшихся туристов и праздных жителей, все тяготели к островкам теней, отбрасываемых развесистыми шевелюрами посаженных по пешеходной зоне деревьев. Через несколько дней после событий, о которых ведется повествование, Макс полетит в Ереван.

— Иной раз, бывает, смотрю на эти деревья, — начал он медленно, тихим, как дуновение ветерка, голосом, — и вижу себя, идущим под ними пятнадцать лет назад. Вон там, посмотри. — Он указал пальцем. Анна обернулась, приподнялась и выглянула за парапет. — Вот под этим рядом деревьев я всегда ходил в жару. Как ты понимаешь, думал я почти только о Диане, и сейчас эта площадь, улицы, дома — весь центр Еревана напоминает мне о ней. Но извини, мы забегаем вперед. — Макс выпрямился, глотнул чая и попросил у официанта еще один чайник. Не нужно обладать проницательностью, чтобы отметить его неизъяснимое уныние. Глаза Манукяна застывали в одной точке, движения были медленны, голос полон необъятной тоски. Анну он наводил на мысли о пожилой душе в молодом теле, чей зенит пройден и наступило время плавного спуска в трясину смиренного дожития. Такая невиданная скорбь по отношению к своему прошлому означала, что вся его история только начинается.

— И все же она уснула во втором часу. Мне же спать вовсе не хотелось. Я вышел во двор и только зашагал к озеру, как позвонил Эдди. Просил посмотреть, на месте ли машина Кранцев. Она была на месте, и тогда Эдди сказал: «Мы будем через два часа, будь наготове; как позвоню, выйди за ворота, но обойди забор так, чтобы охрана тебя не заметила».

* * *

— Черт бы тебя побрал, Локо! Сидим в засаде, как трусливые псы. Всего-то дел — загреметь к ним в спальню, или где они там спят, и прибить к чертям собачьим! Будь я проклят, если Сеск Каттано в жизни от кого-то прятался! — чертыхался Сеск. — С чего ты вообще взял, что они выедут именно сейчас? Не завтра, не через гребаную неделю?

— Успокойся, ужас ниггеров, ты не прячешься, — невозмутимо отвечал Эдди. — Иди загреми к ним в спальню, если хочешь потом на десять лет загреметь в тюрьму.

Упоминание о тюрьме отрезвило неистовство Сеска. Он, Эдди, Макс и двое из «Эрманос» сидели в придорожных зарослях неподалеку от школьных ворот, их лица в лунном свете приобрели землистый оттенок. Освещения здесь не было, и ночью из контрольного пункта дорога проглядывалась не дальше сотни метров. В эту жаркую штильную ночь, казалось, весь мир погрузился в сон; школа слилась с чернотой, лишь тусклые насыщенно-желтые огни фонарей у контрольного пункта освещали ворота и небольшой участок перед ними. Сидя в плотных кустах за пределами зоны видимости камер, в бригаде из четырех напряженных товарищей, Макс чувствовал всю важность и непредсказуемость момента.

— Можешь пока посмотреть, как выглядит Стенсфилд, чуть расширить свои узкие представления о мире, — сказал Эдди. — С ними нужно переговорить с глазу на глаз, иначе мы так и будем без толку жаловаться Луису. К вашему сведению, hermanos, вчера начались каникулы, все разъехались по домам, только эти двое ждут неизвестно чего. Немного терпения; уверяю вас, если они днем прятались здесь, то точно выедут скоро.

— Почему именно ночью? — спросил Макс.

— Ночью легче остаться незамеченным. Они перестраховались на случай, если полиция Комптона сделает запрос в окружную Санта-Барбары. Вдобавок все важные дела решаются ночью, без лишних ушей и глаз.

— Что такого могут задумать эти червяки, — фыркнул Сеск. — Ты их переоцениваешь.

Эдди ответил не сразу, взгляд его не отрывался от ворот.

— Надеюсь, ты прав.

Тишина давила на Макса, вызывая странное тревожное чувство. Он вспомнил про обещание, данное Диане. Мысли его блуждали между ней, каникулами и Комптоном. Его ждут три сладких месяца с его любимой. Только бы эта затея Эдди кончилась удачно.

В школьной черноте появились два огонька, и спустя минуту ворота начали медленно открываться.

— Они, будьте наготове, — скомандовал Назарян. Все пригнулись в нетерпеливом ожидании момента. Машина выехала на дорогу.

— Рики, Пабло, фонари наготове. По моей команде. Раз, два, три!

Выскочившие из засады перекрыли путь. Двое светили на машину мощными ручными фонарями, Эдди и Сеск нацелили пистолеты на братьев.

— Выйдите из машины, — громогласно приказал Эдди. Эрион вышел с водительского места, Кармак — пассажирского. Лица их были непроницаемы. Оба подняли руки, впившись взглядами в Эдди.

— Так вы нарушили запрет и завели оружие! И что, убьете нас? — издевательски сказал Кармак неожиданно насмешливым для его положения голосом. — У дружка, — он покосился на Макса, — разорвется сердце. Тебе не жалко его?

— С юмором у тебя ничего, сопляк. Я не собираюсь никого убивать, в отличие от вас. — Эдди спрятал пистолет под рубашку, шагнул к братьям. Дыхание Сеска сделалось свистящим. — Передайте тем, к кому вы сейчас едете, что Назарян будет карать. Вы жестоко ошибаетесь, если полагаете, что, нанеся несопоставимый с моей безобидной вылазкой удар, испугали меня. Я найду тех, кто швырнул эти бомбы, и вырву им руки по плечи. Передайте всем чернозадым мерзавцам — я могу это сделать в любую минуту, ночью или днем, во сне или на вечеринке, но ваше варварство обрушится на вас в сто раз больнее.

— Если ты про поджог, то мы тут ни при чем, — сказал Эрион.

Эдди пристально посмотрел на него. Ему, казалось, сейчас ничего не стоило выхватить пистолет и застрелить негодяев.

— Нет, гад, не прикидывайся. Ваша подлая выходка мне даже на руку. Теперь весь Комптон знает о вашем двойном преступлении, и закон на моей стороне.

— Ты подкараулил нас, чтобы сказать это? — Тон Кармака был полон иронии; этот тон разбудил в Максе глубочайшую ненависть к этому человеку, ему непреодолимо захотелось уничтожить его раз и навсегда. Как только Эдди и компания удержали себя в руках?

Назарян издал издевательский смешок.

— В любую секунду я могу нанести такой удар, какого вы еще не видели. Думали, смоетесь под покровом ночи? Я застану вас везде. Мы появимся из ниоткуда и сотрем вас, лживые гиены, с лица земли с такой внезапностью, что вы не успеете опомниться. Ваша акция покажется вам комариным укусом. Скажите это своим, разнесите мое предостережение Bloods-ам, потому что опасность может грозить кому угодно. — Он выдержал паузу, внимательно вглядываясь в глаза братьев, повернулся к своим и медленно зашагал в их сторону. — Опустите оружие.

— Черт, это хуже, чем прервать секс с Ким! — негодующе воскликнул Каттано.

— А теперь исчезните с моих глаз, — бросил Эдди не оборачиваясь.

* * *

Скорбная улыбка вновь омрачила без того осунувшееся лицо Макса. По выражению задумчивой молчаливости он понял, что Анна думает над тем, не скрыл ли он от нее ничего.

— Мы не нанесли им вреда, — развеял он ее сомнения. — Все было так, как я рассказал.

— В таком случае, — нерешительно сказала она и запнулась. — Прошу прощения, но ведь мы беседуем откровенно?

— Конечно.

— Мне кажется, что этого не нужно было делать. У меня создалось впечатление, что Эдди нарочно лез на пику, чтобы потом кричать о вероломстве врагов.

— И ты совершенно права. — Макс наклонился вперед, затем вновь откинулся на спинку, медленно обдумывая ее слова. — В те годы я склонен был думать так же. Но в его оправдание можно привести два весомых обстоятельства — имя им Сеск Каттано и Доминик Петейра. Эти свирепые расисты всячески подтачивали ненависть к черным, которой у Эдди, в сущности, не было. Он возненавидел «Красный легион» из-за их набегов на свою улицу, причиной которых была только заинтересованность Кармака Дианой. Сеск и Доминик неустанно раздували в нем это неприятие, и в конце концов у Эдди стерлась граница между защитой чести сестры и войной против всей восточной части «квадрата мира». Как ты, вероятно, заметила, враги пользовались его вспыльчивостью. Когда я увидел его в ту ночь, в нем не было ничего от того Эдди, что покорно слушал Вэла Барского, пустил слезу, вспоминая пылкие молитвы Дианы, и твердо вознамерился вернуться к полноценной учебе. Ему постоянно требовалось, чтобы кто-то указал ему направление, в которое он и пустит всю свою неукротимую энергию. Верное ли оно или нет, Эдди не мог разобрать. Как ни странно, он был до наивности доверчив, внушался любым убеждениям, если они позволяли ему излить всю клокотавшую в нем ярость. А источников этой ярости было множество — отречение родителей; желание защитить сестру от проходимца, увезти ее из Комптона; гнев от мнения моих родителей о ней; в конце концов, стремление утвердить свои взгляды, которые, как ты уже знаешь, пришлись бы к месту в какой угодно исторический отрезок, но не в этот. Он чувствовал безошибочность своих действий, но ровно до тех пор, как кто-то указывал на их ошибочность. Так, мечась от одного внушения к другому, он то хотел стать прилежным студентом, любимым сыном и заботливым братом, то вновь попадал под дурманящее чувство вожака стаи, грозного лидера, то предавался беспробудным вечеринкам с ублажением всех плотских искушений, какие только могут возникнуть в разнузданной черни его окружения. Можно ли винить его в этом? — На лице Макса снова выступила печать страдальческой улыбки. — Я думаю над этим добрых десять лет. Но мы вновь отступили от рассказа. После встречи на дороге мы позволили Кранцам уехать, долго обсуждали возможные способы ответного удара. Когда рассвело, мы проводили тех троих и вернулись в школу. Благо Диана еще спала. Мы легли в моей спальне и ненадолго вздремнули.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Слава нашему капитану! Момент, я принесу бутылку.

2

Милый