Хижина дяди Тома

Гарриет Бичер-Стоу

«Хижина дяди Тома» – самый известный остросоциальный роман Гарриет Бичер-Стоу, направленный против рабовладения в Америке. Роман оказал значительное влияние на отношение мировой общественности к позорному явлению американского общества – рабству. По одной из версий считается, что роман обострил один из конфликтов на почве рабства, что привело в результате к Гражданской войне в США и отмене рабства.

Глава VI

Открытие

Взволнованные своим продолжительным разговором, мистер и миссис Шельби долго не могли уснуть в эту ночь и на следующее утро проснулись позже обыкновенного.

— Не понимаю, что это с Элизой, — сказала миссис Шельби, которая напрасно звонила несколько раз. Мистер Шельби стоял перед зеркалом и точил бритву. В эту минуту дверь открылась и вошел темнокожий мальчик с водою для бритья.

— Анди, — сказала ему госпожа — подойди к Элизиной двери, скажи, что я три раза звонила ее. Бедняжка! — прибавила она про себя со вздохом.

Анди скоро вернулся с широко раскрытыми от удивления глазами.

— Господи помилуй, миссис! У Лиззи все ящики выдвинуты и все вещи разбросаны! должно быть, она сбежала! Истина мелькнула, как молния, в уме мистера и миссис Шельби.

— Она наверно догадалась и ушла! — сказал он.

— Слава Богу, — вскричала она. — Надеюсь, что это так.

— Жена, ты говоришь глупости! Для меня будет страшно неприятно, если она в самом деле ушла. Гэлей видел, что мне очень не хотелось продавать ребенка, он подумает, что я помогал Элизе бежать. Это затрагивает мою честь! — И мистер Шельби поспешно вышел из комнаты.

С четверть часа в доме царила страшная суматоха. Люди бегали, кричали и хлопали дверьми, в разных местах собирались лица всевозможных оттенков черного цвета. Одно только существо, которое могло бы пролить сколько-нибудь света на это дело, главная повариха, тетушка Хлоя, упорно молчала. Не говоря ни слова, с мрачной тучей на своем, обыкновенно веселом, лице, она пекла сухари к завтраку, как будто не видела и не слышала всего, что происходило вокруг неё.

Очень скоро около дюжины негритят уселись, точно воронята, на перила веранда: каждый хотел первый сообщить чужому массе о его неудаче.

— Он прямо с ума сойдет, честное слово, — говорил Анди.

— Вот-то заругается! — вскричал маленький, черненький Джек.

— Да, он знатно умеет ругаться! — заявила курчавая Манди. — Я слышала, как он ругался вчера за обедом. Я всё слышала, что они говорили, я сидела в чулане, где миссис держит большие бутыли и слышала каждое слово. — И Манди, которая до сих пор думала о значении того, что слышала, не больше какого-нибудь черного котенка, теперь принимала важный вид знающей особы и забывала рассказать, что, забравшись в чулан с бутылями, сна всё время преспокойно проспала там.

Как только появился Гэлей в высоких сапогах со шпорами, его со всех сторон приветствовали сообщением неприятной вести. Ребятишки не были разочарованы в своей надежде услышать его ругательства. Он так энергично выбранился, что они пришли в полный восторг, но при этом не забывали увертываться от ударов его хлыста. С громким криком они скатились с перил веранды на лужайку, где могли безнаказанно кувыркаться и орать.

— Ну, попадись вы мне, чертенята, — проговорил Гэлей сквозь зубы.

— А вот и не попались! — вскричал с торжеством Анди, делая отчаянную гримасу вслед несчастному торговцу, когда тот уже не мог его слышать.

— Однако же, Шельби, это очень странная история, — сказал Гэлей, входя в гостиную без всякого предупреждения. — Говорят, девка-то бежала и со своим детенышем.

— Мистер Гэлей, миссис Шельби здесь, — заметил мистер Шельби.

— Прошу извинить, сударыни, — сказал Гэлей, слегка кланяясь, по всё еще сильно хмурясь. — Но я опять-таки повторяю: до меня дошли странные слухи. Правда это?

— Сэр, — сказал мистер Шельби, если вы желаете разговаривать со мной, вы должны соблюдать приличия. Анди, возьми шляпу и хлыст мистера Гэлея. Садитесь, сэр. Да, сэр, я должен с сожалением сказать, что молодая женщина, вероятно, встревоженная какими-нибудь дошедшими до неё слухами, скрылась сегодня ночью и унесла своею ребенка.

— Признаюсь, я ожидал, что со мной будут вести дело на чистоту, — проговорил Гэлей.

— Позвольте, сэр, — вскричал, мистер Шельби круто поворачиваясь к нему, — что вы хотите сказать этим замечанием? Кто бы ни затронул мою честь, у меня всегда один ответ.

Торговец струсил и, значительно сбавив тон, пробормотал, что, конечно неприятно, когда ведешь честный торг, и тебя вдруг одурачат…

— Мистер Гэлей, — сказал м. Шельби, — если бы я не понимал, что вы имеете право чувствовать неудовольствие, я не потерпел бы вашего грубого и бесцеремонного вторжения в мою гостиную. Предупреждай вас, что, хотя внешние обстоятельства и говорят против меня, я не допущу никаких подозрений и намеков, будто я принимал какое-нибудь участие в этом деле. Мало того, я считаю своею обязанностью оказать вам всякую помощь и лошадьми, и людьми и проч. для возвращения вашей собственности. Одним словом, Гэлей, — он быстро перешел от тона холодного достоинства, к своему обычному дону искреннего радушие, — самое лучшее для вас не волноваться и спокойно позавтракать; а затем мы посмотрим, что нам делать.

Миссис Шельби встала и извинилась, что не может завтракать с ними; она приказала почтенной на вид мулатке налить господам кофе и вышла из комнаты.

— Старая леди, кажется, очень не любит вашего покорного слугу, — сказал Гэлей, стараясь держать себя совершенно непринужденно.

— Я не привык, чтобы о моей жене говорили таким тоном, — сухо заметил мистер Шельби.

— Извините, пожалуйста, я просто пошутил, — сделанным смехом отвечал Гэлей.

— Шутка шутке рознь, бывают и неприятные.

— Однако он стал чертовски много позволять себе после того, как я подписал бумаги! — сказал сам себе Гэлей, — совсем важным барином стал со вчерашнего дня!

Никогда падение первого министра не вызывало такого волнения, какое вызвала весть о продаже Тома среди его товарищей. Все и всюду об этом толковали; и в доме, и в поле на все лады обсуждали возможные последствия этого события. Бегство Элизы — происшествие беспримерное среди невольников имения, — тоже немало содействовало общему возбуждению умов.

«Черный Сэм», как его обыкновенно называли, потому что он был темнее всех остальных чернокожих имения, глубокомысленно обсуждал дело со всех сторон и во всех его последствиях, с такою дальновидностью и с таким пониманием собственных интересов, что это сделало бы честь любому белому политику в Вашингтоне.

— Плох тот ветер, который никому не надует добра, это уж верно, рассуждал Сэм, поддергивая свои панталоны и ловко заменяя длинным гвоздем недостающую пуговицу, изобретательность, которая привела его в восторг.

— Да, плох тот ветер, который никому добра не надует, — повторил он. — Ну, вот теперь Том пошел на дно, значит, место очистилось, и какой-нибудь негр может подняться вверх. А отчего бы не этот негр? Это было бы не дурно. Том разъезжал верхом повсюду в чищенных сапогах, с пропускным билетом в кармане, что твой важный барин. Отчего же Сэм не может разъезжать точно также, хотел бы я знать?

— Эй, Сэм! Сэм! масса велел тебе оседлать Билли и Джерри. — прокричал Анди, прерывая его беседу.

— Ну, что там еще случилось, мальчуган?

— Эх ты! неужели же ты не знаешь, что Лиззи удрала и утащила своего мальчишку.

— Ишь ты! яйца учат курицу! Да я это знал гораздо раньше тебя. Небось, мне такие дела хорошо известны!

— Ну, всё равно! А только масса велел поскорей оседлать Билли и Джерри. Мы с тобой поедем вместе с массой Гэлеем искать ее.

— А, это отлично! пришло мое время! Когда придет нужда, зовут не другого кого, а Сэма. Значит, он и есть тот негр. Я ее поймаю, это уже верно. Масса увидит, на что способен Сэм.

— Эх, Сэм, заметил Анди, ты прежде подумай, а потом говори; ведь миссис-то совсем не хочет, чтобы Лиззи поймали. Тебе от неё достанется.

— Как! — вскричал Сэм, тараща глаза. — Почему ты это знаешь?

— Слышал собственными ушами, как она это говорила сегодня утром, когда я принес массе воду для бритья. Она послала меня посмотреть, отчего Лиззи не идет одевать ее, а когда я ей сказал, что Лиззи ушла, она вскочила и говорит: «Слава тебе, Господи!» А масса был точно помешанный, говорит: «жена, ты говоришь глупости!» Но это не беда, она его повернет на свой лад, у них это всегда так бывает, гораздо выгоднее быть на стороне госпожи, поверь моему слову!

Черный Сэм почесал свою кудластую голову, не заключавшую в себе очень глубокой мудрости но зато опадавшую способностью, которая в большом спросе среди политиков всех стран и всякого цвета кожи, способностью знать, где зимуют раки, как говорится в просторечии. Поэтому он прервал свои рассуждения и опять поддернул панталоны, что он делал всегда, когда ему приходилось раздумывать над каким-нибудь трудным вопросом.

— Да, надо правду сказать в этом мире ни о чём нельзя говорить наверно, — промолвил он наконец.

Сэм рассуждал, как философ, и сделал ударение на слове «этом», как будто он видал много различных миров и свое заключение вывел на основании опыта.

— А я-то думала, что миссис перевернет весь света, чтобы вернуть Лиззи, — прибавил он задумчиво.

— Да и перевернула бы? — отвечал Анди; — но неужели ты не понимаешь черномазая голова? Миссис не хочет, чтобы этот масса Гэлей увез Лиззиного мальчика, вот в чём штука.

— Так! — проговорил Сэм с непередаваемой интонацией, которую могут знать только слышавшие разговор негров.

— И вот что я тебе еще скажу, — заметил Анди, — поторапливайся-ка ты, иди за лошадьми, вон миссис зовет тебя, я слышу; полно тебе стоять тут да валять дурака.

После этого Сэм, действительно, начал поторапливаться, и через несколько минут торжественно подскакал к дому на одной из лошадей, держа другую в поводу, соскочил на землю, прежде чем они остановились, и с быстротой вихря подвел их к месту стоянки лошадей. Лошадь Гэлея, пугливый, молодой жеребчик, заржала, стала лягаться и сильно натягивать поводья.

— О-го-го! — сказал Сэм, — ты, кажется, пуглива? — Черное лицо его осветилось странной лукавой улыбкой. — Постой-ка, я тебя успокою!

Лошади стояли под тенью развесистого бука и вокруг по земле валялось множество мелких, острых треугольных буковых орешков. Сэм поднял один из этих орешков и подошел с ним к жеребчику. Он стал гладить и ласкать лошадь, стараясь, по-видимому, успокоить ее. Как будто желая поправить седло, оп ловко подсунул под него острый маленький орешек таким образом, что малейшее давление на седло должно было страшно раздражать нервное животное, не оставляя на коже его никаких царапин или ранок.

— Так — сказал он сам себе, одобрительно ворочая белками глаз и скаля зубы, — дело налажено!

В эту минуту миссис Шельби вышла на балкон и подозвала его. Сэм подошел, с твердым намерением подделаться к барыне, не хуже любого кандидата на вакантное место в Сен-Джемском дворце или в Вашингтоне.

— Что ты так копался, Сэм? Я посылала Анди поторопить тебя.

— Господи помилуй, миссис! — отвечал Сэм — лошадей не поймаешь в одну минуту! Они забежали чуть не на южное пастбище, Бог их знает куда!

— Сэм, сколько раз я тебе говорила, что не слезет употреблять таких выражений как: «Господи, помилуй»; «Бог знает»; это грешно.

— О, Господи, спаси мою душу! Я помню ваши слова, миссис, я больше не буду.

Конец ознакомительного фрагмента.