Однажды в Америке

Гарри Грей, 1952

Гарри Грей написал этот биографический роман в одиночной камере тюрьмы Синг-Синг. Будучи членом преступной банды, которой боялась вся страна, он реалистично отобразил жизнь Америки времен Великой депрессии: сухой закон, бутлегеры, проституция, ограбления и убийства. Герои книги – выходцы из бедных эмигрантских кварталов Нью-Йорка. В условиях беззакония и отсутствия работы они прокладывают себе дорогу в жизни с помощью дружбы и пистолета.

Глава 12

Макс открыл заднюю дверь нашего заведения. Мы вошли внутрь. Со вздохом облегчения сели за стол.

Толстяк Мо принес на подносе бокалы с двойной порцией виски. Он радостно нам улыбнулся. Напитки с подноса перекочевали на стол.

— Я услышал, как вы вошли, ребята, — сказал он.

Макс взял свой бокал, сделал большой глоток и спросил:

— Есть новости, Мо? Кто-нибудь приходил?

Мо окинул нас понимающим взглядом. Он покачал головой: «Ни одной живой души» — и вернулся на свое место за стойкой бара.

Макс вытащил из ящика стола пригоршню «Короны». Он дал каждому по штуке. Мы закурили. Мы медленно потягивали виски и курили сигары.

Наши нервы были все еще возбуждены. Мы только что провернули очень выгодное дельце, и вызванное им волнение продолжало в нас бурлить в поисках выхода.

Поскольку Косой не был с нами наверху, его интересовали подробности. Макси вкратце описал ему всю историю.

Патси с усмешкой посмотрел на меня через стол:

— Почему бы тебе не рассказать Косому, о чем ты болтал со своей кошечкой? У этой девчонки шило в заднице, а, Лапша?

Я скромно улыбнулся.

Пат продолжал:

— Косой, тебе бы надо было посмотреть на физиономию того парня после того, как Макс ему впечатал. Теперь на него даже жена не взглянет, разве что в день получки.

С каждой порцией спиртного, которое приносил нам Мо, наше напряжение спадало. Собственные замечания казались нам все более блестящими и остроумными.

Да, мы чувствовали себя веселыми и возбужденными, как было бы с любой мужской компанией, успешно завершившей рискованное предприятие.

— А что за нос у этого парня! — со смехом сказал Макс. — Если такой нос набить деньгами, то можно смело уходить на пенсию. — Когда смех затих, он продолжал: — Должен сказать, что мы мастерски провернули эту операцию. Профессор нами бы гордился.

— Помнишь его четыре правила успешного ограбления?

Макс их перечислил:

— Во-первых, надежный наводчик. Во-вторых, быстрое и безопасное передвижение. В-третьих, и самое главное, надо действовать резко, грубо и стремительно. Знаете, — Макс потянулся к новому бокалу, — я почти забыл про четвертое условие. Ах да — нужно иметь безупречное алиби.

Он оглянулся по сторонам с удовлетворенной улыбкой. Он ожидал нашего одобрения.

Я выдержал паузу и сказал:

— Да, Профессор многому нас научил. А как насчет того, чтобы пожрать? Или никто не голоден?

Макс сказал:

— Отличная идея. Я совсем забыл про еду.

Он послал Косого к Кацу. В дверях Косой повернулся и спросил:

— А что заказывать?

Патси подал голос:

— Мне четыре горячих пастрами.

Макси улыбнулся.

— Я не очень голоден; возьми мне два горячих пастрами и еще пару сандвичей с солониной.

Косой сказал:

— Себе я возьму полдюжины хот-догов. А как ты, Лапша?

Я ответил, уже чувствуя во рту слюну:

— Два с вареным языком и два с горячей солониной.

В ожидании, пока Косой принесет жратву, мы курили и тянули из бокалов, погрузившись в удовлетворенное молчание. Мои мысли снова вернулись к жене наводчика. Может быть, следовало назначить ей встречу? Нет, такая стерва доконает любого мужика, даже меня. С ней лучше не связываться. Я рассмеялся про себя. Три-четыре разных и нормальных женщины в неделю мне вполне достаточно. И все-таки я чувствовал себя возбужденным. Я вытянулся в кресле, очень довольный самим собой и всем, что меня окружало. Я погрузился в полудрему. Я попытался выкинуть из головы жену Джона и вместо этого посмаковать удовольствие от выгодного дела с бриллиантами. Но у меня ничего не вышло. Мои мысли все время вертелись вокруг ее страстного взгляда и непристойных обещаний. Наконец я не удержался и залился тихим смехом.

Мои товарищи уставились на меня с удивлением.

Макси сказал:

— Как, опять? Кажется, у нашего Лапши съехала крыша.

Я был рад, что в этот момент вернулся Косой, нагруженный сандвичами от Каца. Я чувствовал, что на меня вот-вот накатит приступ смеха. Мы расхватали еду с такой же жадностью и счастливым возбуждением, как в ту пору, когда были детьми. Разница лишь в том, что теперь у нас хватало зелени, чтобы скупить все мясные сандвичи в округе, которые нам заблагорассудилось бы съесть. И это было приятное чувство.

Чтобы запить все сандвичи, нам пришлось здорово погонять Тостяка Мо с кружками холодного пива. Проглотив шесть хот-догов, Косой вынул из кармана гармонику, отодвинул к стене кресло и, как обычно, с силой постучав по инструменту, медленно и мягко заиграл «Прощай, девочка из Кони-Айленда».

Макси торопливо дожевал последний кусок, отхлебнул глоток пива и присоединился к Косому на втором куплете. Его несильный баритон прекрасно подходил к игре Хайми. Все, что делал Косой, он делал хорошо. В гармонике Хайми тоже был виртуоз. Для нас его музыка звучала симфоническим оркестром. Косой и Макс перешли на «Арабского шейха» и потом на «Дарданеллу». Они пели еще некоторое время, потом Макс замолчал. Косой же продолжал играть на гармонике старые баллады, одну за другой, наполняя нас ностальгией по давним временам, когда мы были еще детьми без гроша в кармане и вместе бродили под эту музыку в парке на Джексон-стрит.

Мы сидели, удобно прислонившись креслами к стене. Наши сигары приятно пахли. У пива был прекрасный вкус. Нас наполняло чувство сытости. Наш мир был безопасен и удобен. На лице Макса я видел то же выражение глубокого довольства и умиротворения, какое до этого наблюдал только раз в жизни, — на лице юной пылкой вдовушки, старый муж которой долго болел перед смертью, после того как я в первый раз удовлетворил ее в постели.

В задней комнате Толстяка Мо царила атмосфера несокрушимого мира и спокойствия. Один за другим мы начали дремать. Единственным звуком в комнате было похрапывание Косого. Затем грубо и резко, как топор дровосека, тишину разрубил телефонный звонок — и мы мгновенно вернулись в трезвый и холодный мир своих насущных дел.

Макс снял трубку и заговорил:

— Да… да… да…

Минуты две он просто слушал, потом опять начал повторять свои «да». После последнего «да» Макс повесил трубку.

Мы смотрели на него выжидательно. Макс не торопился; он закурил сигару, выпустил густой клуб дыма, бросил спичку на пол и небрежно сказал:

— Этот чертов пацан, Винсент Колл из шайки Голландца в Бронксе, которого называют Безумным Миком, слетел с катушек.

Я иронически произнес:

— Вот важная новость! Да кто он такой?

Макси сказал:

— Это еще не все. Из офиса мне сообщили, что он увел с собой тридцать человек из банды Голландца. — Он пыхнул сигарой и продолжал: — Теперь этот парень говорит, что сотрет с лица земли Голландца и любого из Синдиката, кто попробует встать у него на пути. Голландец предлагает пятьдесят штук за то, чтобы вырубить парня.

Я присвистнул.

Патси сказал:

— Господи Иисусе.

Косой возбужденно вскочил с места:

— Подать «кадди», Макс? Мы займемся этим делом?

Макс покачал головой:

— Нет. За этот куш будут драться все банды в городе. У нашего тупоголового парня столько же шансов разрушить Синдикат, сколько у коровы — остановить товарный поезд с сорока вагонами. — Он усмехнулся. — И это еще не все.

Патси спросил:

— А что еще? Чему ты улыбаешься, Макс?

— У парня есть чувство юмора. Он похитил Большого Француза, угнал его машину и вернул ее вместе с запиской, требуя выплатить восемьдесят штук. — Макс засмеялся и продолжил: — Он пообещал, что, если завтра ему не выплатят деньги, он пришлет им член Француза в виде начинки для хот-дога.

Я спросил:

— С горчицей или без?

Макс пропустил эту шутку мимо ушей. Он продолжил:

— В офисе сказали, чтобы мы были наготове. Думаю, мы должны оставаться здесь, пока не последуют новые инструкции.

Мо принес нам бокалы с двойным виски. Мы стали играть в «греческого дурака» двумя колодами карт. Через пару часов у Косого был выигрыш в пятьсот долларов.

На меня стала накатывать усталость. Смешав карты, я сказал:

— Все, я сдох. Пойду лучше вздремну.

— Хорошая идея. Нам всем надо лечь пораньше и хорошенько выспаться, — одобрительно кивнул Макс.

— Лапша так заторопился, потому что хочет подцепить себе блондинку, — съязвил Косой.

— Нет, только не сегодня, — успокоил я его и направился к двери.

— Эй, Лапша! — крикнул мне вслед Косой.

— Да?

— Не хочу лезть в твои личные дела, тем более если речь идет о сексе, но все-таки… это правда, что о тебе говорят?

Я посмотрел на Косого, не зная, должен я чувствовать себя оскорбленным или нет. Но больше всего мне хотелось узнать, что это такое обо мне говорят. Я вернулся к столу и сел.

— Ладно, Косой, — сказал я, небрежно закурив сигару, — ты влез в мои личные дела, но мне интересно: что ты хочешь знать о моей сексуальной жизни?

Он выглядел смущенным.

— Ну, говорят, что… — Хайми остановился.

— Давай, продолжай, с каких пор ты стал таким скромником? — сказал я, покровительственно улыбаясь.

Он попробовал еще раз:

— Говорят, что ты каждую ночь приводишь к себе домой новую бабу.

— Каждую ночь привожу к себе новую бабу? — переспросил я. — Ну, это сильно преувеличено; я не настолько хорош. — Я задумался, слегка улыбаясь. — Привожу новую бабу через ночь — так будет более точно.

— Да, Лапша, говорят, что ты настоящий Казанова, — сказал Макси, весело задрав брови. — Тебя так и называют — Бродвейский Казанова.

— Значит, вот как меня теперь называют? Лапша Нож и Бродвейский Казанова? — сказал я сухо. — Очень длинный титул, как вы думаете?

Все рассмеялись.

Патси сказал:

— Новая баба каждую вторую ночь — это тоже круто. — Он прикинул в уме. — Три раза в неделю за десять лет, это будет… — Потом поднял глаза на потолок, погрузившись в арифметические вычисления. Наконец он присвистнул: — Господи, это больше, чем полторы тысячи разных женщин!

Макси серьезным тоном заявил:

— Наш Лапша круче, чем Соломон.

— По крайней мере, выбор у меня гораздо больше, — заметил я сухо. — По Бродвею каждый вечер слоняется не меньше миллиона женщин. — Глупый разговор начал мне надоедать. Я встал. — Но сегодня единственная вещь, которую я хотел бы взять с собой в постель, — это хорошая книга.

— Какая книга? — встрепенулся Косой. — «Бедняк разбогател» или «Бриллиантовый Дик» Горацио Элджера?

Я улыбнулся:

— Это для тебя, Косой. Профессор давно перевел меня в следущий класс.

Я взял такси до гостиницы «Фортуна», где снимал номер. По дороге я остановился у газетного лотка и купил все свежие газеты. Я бегло пролистал их, чтобы посмотреть, нет ли в них чего-нибудь о новом ограблении. Ничего не было. Ни единой строчки. Я был разочарован. Меня это немного удивило. Что-нибудь они должны были написать.

Я здорово устал. Я принял душ и лег в постель, думая о жене Джона. Совершенно невозможная натура, трудно в это даже поверить. Я задумался, почему она могла стать такой. Откуда эта бешеная сексуальность? Да еще в подобных обстоятельствах. Господи, Пегги тоже была нимфоманкой, но по сравнению с той бабой… она выглядит просто монастырской девой. Интересно, какими причинами это вызвано — психическими или физическими? Вероятно, она впадает в такое состояние только тогда, когда видит, как кого-нибудь бьют, или бьют ее саму. Реакция нормального человека на такую ситуацию — боль или страх. А у нее это вызывает сильное сексуальное желание. Я готов был побиться об заклад, что где-то в нервной системе у нее произошло короткое замыкание, отсюда все и пошло.

Я вспомнил, что у меня есть несколько книжек о сексе. Я посмотрел в туалете, где обычно хранил все свои книги. Вскоре мне удалось их найти, четыре томика, написанные неким Х. Эллисом, под названием «Учение о сексуальной психологии». Я заглянул в первый том. Мне не удавалось как следует сконцентрироваться на чтении. Все, что я смог понять, — жена наводчика относилась к двум типам извращенцев одновременно: садистам, которые получают удовольствие, причиняя боль своим партнерам, и мазохистам, которым, наоборот, приятно, когда их бьют. Если верить книге, она являлась и тем и другим сразу. Она была садомазохисткой. Я узнал что-то новое.

Книги, черт возьми, чудесная вещь, из них можно узнать что угодно, на любую тему, достаточно только пролистать страницы. Не важно, что именно ты читаешь, даже если что-то чисто развлекательное, все равно при этом ты получаешь знания. Книги написаны обо всем на свете, обо всех странах и эпохах. Интересно, подумал я, напишет ли кто-нибудь хорошую книгу о нашем времени, об эпохе гангстеров? Что-нибудь основанное на настоящих фактах, как это делали армейские генералы или простые рядовые, когда они писали о битвах, в которых сами принимали участие. Например, Фрэнк, наш босс, может быть, напишет мемуары вроде тех генералов или других больших людей, известных каждый в своей области. Если подобные мемуары появятся в печати, они будут просто фантастикой, невероятной сенсацией. Впрочем, трудно себе представить, как будут выглядеть такие вещи, когда окажутся на бумаге. Господи, о чем я думаю, какой же я болван! Можно ли написать об ограблении, которое мы совершили сегодня, и не загреметь при этом в тюрьму? Да и кто поверит, что все происходило именно так. К тому же люди каждый день читают о подобных вещах в газетах. Они знают, что такие события происходят. Но совсем другое дело, если они будут описаны самим участником. Может быть, такой парень, как я, Лапша, станет литературной сенсацией. Почему бы и нет? Сколько романтических историй написано о разбойниках былых времен, таких как Джесси Джеймс, Молодые братья, Куантрелл с его партизанами, и еще о буканьерах, о капитане Кидде, Дрейке, Хоукинсе, Моргане и других. Обо всех о них написаны истории, со временем превратившиеся в полудетские сказки с приключениями. Если бы люди узнали настоящую правду о пытках, изнасилованиях, грабежах, о жертвах, с которых заживо сдирали кожу, на их фоне наши собственные подвиги показались бы мелкими грешками. Кроме того, о тех старых бандитах мы узнаем из вторых рук, а я мог бы дать самую свежую и достоверную информацию. Почему бы мне не написать историю гангстеров? Почему бы нет?

Я рассмеялся. Эта мысль казалась слишком нелепой. Как я мог написать о наших проделках, не заложив при этом Макса, Пата, Косого и весь Синдикат в придачу? Но сама идея меня все-таки интриговала. Я лежал и думал.

Возможно, когда подлинная история нынешних событий появится в газетах, пройдет уже много времени, лет двадцать или тридцать. Нет, так не годится, это глупая идея. Писать надо о том, что происходит сейчас, сразу. А если рукопись найдут копы или еще кто-нибудь? Может быть, зашифровать текст так, чтобы его никто не мог понять, кроме меня? Допустим. Но если я напишу все, что мы делали, думали и говорили на самом деле, для простых людей это покажется слишком шокирующим и грубым. Какого черта! Я постараюсь, чтобы все было изложено в приличном виде. Но как? Ведь тогда все будет выглядеть не по-настоящему. Не представляю, как могут звучать в печати те грубые шуточки и крепкие остроты, которыми любят щеголять в Ист-Сайде. Наверняка очень вульгарно. Хотя, если подумать, пройдет немного времени, и все эти словечки перекочуют в язык миллионов людей из разных слоев общества. Сначала мы придумываем их в Ист-Сайде, а потом ими пользуются все. Пожалуй, стоит попробовать. По крайней мере, будет очень забавно, если я, Лапша Нож с Деланси-стрит, напишу настоящую, умную и правильную книгу. Как бы ее назвать? Скажем, «Жизнь Лапши, написанная Босуэллом». Или, подражая Пипсу^[10], я назову ее «Дневник Лапши». Книги пишут все кому не лень, так почему бы и мне этим не заняться? Но в каком бы виде ее подать? Как подлинную биографию? Нет, не годится. Подлинные факты засадят меня и всю нашу компанию в тюрьму. Я представлю ее как вымышленную историю, изменив время и слегка закамуфлировав место действия. Так будет лучше. Я смешаю вымысел с тем, что происходило на самом деле. А когда книга будет написана, я подожду лет этак двадцать. К тому времени газеты все уже разнюхают о нашем Синдикате, так что я не выдам никаких секретов. После стольких лет, наверное, уже начнет действовать срок давности. Или он касается только гражданских дел? Надо взять свод законов у Брентано и посмотреть, что там написано на этот счет.

Я лежал на спине и вспоминал про разные случаи, которые было бы интересно описать в книге.

Можно, скажем, рассказать о той истории с Капоне и его чикагской бандой. Они считали себя очень могущественными и перешли через границу. У них появилась дурацкая идея, что им вовсе не обязательно подчиняться правилам, однако скоро им пришлось пересмотреть эти взгляды. Мы преподали им урок. Капоне тогда сообразил, что единственный способ выпутаться из этой ситуации — дать себя арестовать за хранение оружия. К счастью для него, его агенты вовремя утрясли дела с Синдикатом, иначе и тюрьма не была бы достаточно безопасным убежищем для этого большого головореза со шрамом на лице. А потом можно будет рассказать, как мы проворачивали дела со спиртным. Сухой закон? Никаких проблем. Выпивка текла со всех сторон. Нанятые Синдикатом суда бросали якорь у границы трехмильной прибрежной зоны, и специальные скоростные катера доставляли груз на берег. Океанские лайнеры причаливали в укромных бухточках Лонг-Айленда, и я мог бы подробно описать, как мирно и спокойно работал Синдикат на всем протяжении береговой линии и в полном взаимопонимании с местной полицией. И еще о старых ист-сайдских доках, куда спиртное доставляли из Канады в огромных, полых изнутри рулонах бумаги, которые используются в газетной индустрии, и как автомобили въезжали прямо на пирс и грузили виски под охраной местных таможенных инспекторов и нью-йоркской полиции. Мне вряд ли поверят, если я расскажу, как груженные товаром большие машины с откровенным нахальством переезжали через американскую границу из Канады и доставляли товар в распределительные пункты в Детройте и Платтсбурге. Потом из этих точек его развозили во все концы страны. Я мог бы в деталях рассказать, как мы сопровождали машины по разным маршрутам, подмазывая федералов и шерифов, и как на груз нападали местные банды, которым было все равно, кого грабить. Мы устраивали им показательные выступления, чтобы научить эту наглую деревенщину хорошим манерам.

Я не мог заснуть. Я перебирал в памяти все новые случаи, которые мог бы вставить в свою книгу. Я встал с кровати, взял карандаш и начал делать записи.

Прежде всего я расскажу о первых днях Синдиката: как нам приходилось затягивать узлы то в одном, то в другом конце страны; как мы ездили по чужим бандам, которые занимались собственным бизнесом по всей Америке. И что нам приходилось с ними делать. Если у них шли крупные дела, дававшие большой доход, мы вмешивались в их операции и объявляли банду вне закона. Мы приводили их к покорности, отбирая самые доходные статьи или уничтожая все дело полностью. В тех редких случаях, когда какие-нибудь независимые группы — или изгои, как мы их называли, — все-таки бросали вызов Синдикату, мы расправлялись с ними своим обычным способом.

Я сделал несколько заметок по поводу игральных автоматов. Как эти машины устанавливались во всех болтушках, ночных клубах, аптеках и кондитерских. Я записал, что в одном Нью-Йорке их было больше пяти тысяч. Мы завели для них специальную книгу, за которую отвечал особый человек.

Я упомянул про роскошные игорные дома, которые были открыты по всей стране, и про то, как мы контролировали собачьи бега.

Я вкратце описал, как Синдикат обрел огромное богатство и мощь и как он держал под своим контролем местные власти путем подкупа чиновников и подтасовок на выборах.

Я изобразил всю романтическую атмосферу этого времени, то, с каким восторгом, уважением и страхом смотрели на нас тогда люди. Мы были совсем не то, что бандиты старой эпохи, отребья общества вроде Монаха Истмена, Малыша Твиста, Малыша Дроппера, Испанца, Левши Луи, Кровавого Джипа и им подобных.

Я написал о болтушках, которые мы держали для других и для себя, и особенно о том заведении, где мы устроили свою штаб-квартиру, «У Толстяка Мо». Как мы уверенно чувствовали себя в этом месте и нахально держали его двери открытыми настежь для любого, кому были по карману наши крутые цены. И как мы получали отличное спиртное, отечественное и импортное, лучшее во всем городе.

Я описал людей, которые помогали нашим операциям: бизнесменов, полицейских, политиков, правительственных агентов, отвечавших за выполнение сухого закона, все сливки ист-сайдского общества, — и то, как вольготно чувствовали в нашем баре мелкие воришки, прочие жулики и любые женщины, независимо от их моральных принципов. Я дал понять, что обширные связи и огромные деньги превратили наше заведение в неприкосновенное убежище. Я изобразил даже обстановку помещения, большую комнату с массивным столом и старыми уютными креслами, обитыми мягкой кожей. В интерьере преобладал солидный деловой стиль. Я написал, как задняя дверь вела в темную узкую аллею, зажатую между высотными домами. В летний зной там не было солнца и всегда стояли сумерки и сырость. Жаркий сезон мы переживали с помощью нескольких галлонов первоклассного холодного пива. Для зимних холодов у нас были раскаленные докрасна радиаторы и порции двойного виски, которые делали уютной любую погоду.

Заднюю комнату мы использовали как смесь делового офиса, командного пункта и развлекательного центра. Я написал о тяжелой стальной двери и металлических ставнях, о трех потайных выходах, которыми нам ни разу не пришлось воспользоваться. Я вспомнил, как мы превращали нашу комнату в гимнастический зал. Иногда мы раздевались до трусов, вытаскивали из туалета обитый кожей мат, расстилали его на полу и приступали к физическим упражнениям, как в давние времена в суповой школе. Мы боксировали или занимались борьбой, особенно практикуя захваты и удары, которые в профессиональной схватке считались бы «фолом». Я упомянул большие мешки, набитые песком, наши боксерские груши, которые висели в одном из углов и на которых мы отрабатывали удары. Макс с удовольствием возился с приспособлением, которое всегда носил у себя в рукаве: маленьким револьвером двадцать второго калибра, прикрепленным на длинной стальной пружине. Он прикручивал его к предплечью. Вытащив патроны, Макс по несколько часов упражнялся с этой штукой, стреляя из всех мыслимых позиций и под всевозможными углами. Он спускал курок в тот же миг, как только оружие выпрыгивало к нему в ладонь. Макс стал настоящим виртуозом в этом деле. Косой, Патси и я стояли вокруг него с разряженными пушками, вставленными в кобуру. Он кричал: «Давай!» Не успевали мы положить ладонь на рукоятку, как Макс уже держал нас на прицеле своего револьвера и смеялся, вхолостую щелкая курком: «Вы все уже мертвы».

Я вспомнил, как однажды мне удалось его обставить. Я держал руки в карманах брюк. Он сказал: «Давай». Моя рука выскочила из кармана вместе со сложенным ножом. Я ткнул им ему в живот и сказал: «Ты покойник. У тебя шесть дюймов стали в брюхе, Макс». На его лице появилось выражение недоверчивого уважения. Он похлопал меня по спине и сказал:

— Отличный прием, Лапша. Продолжай работать. Ты чертовски быстро управляешься со своим ножом.

Я рассказал о днях, когда мы просто бездельничали, и Косой тихо наигрывал на гармонике, а остальные дремали в креслах. В другие дни мы пили двойной бурбон и резались в разные карточные игры.

По мере того как мои записи росли, становилось очевидно, что мы были крепко связаны, притерты друг к другу за многие годы нашей совместной жизни. Между нами редко случались какие-либо конфликты.

Я изложил в хронологическом порядке, как мы отобрали бар «У Толстяка Мо» у одного типа по прозвищу Бенни Лодырь. Проблема с Бенни состояла в том, что он был лодырем с плохим характером. Бенни мошенничал и покупал виски и пиво из недозволенных источников. Несколько раз мы его предупреждали, чтобы он брал товар у наших дилеров, но Лодырь упорно предпочитал обращаться к продавцам с сомнительной репутацией. Не раз случалось, что упившиеся вдрызг клиенты слепли от его дрянного древесного спирта, и некоторых потом вылавливали мертвыми из сточных канав Ист-Сайда. А еще одной проблемой была его жена Фанни, та самая маленькая пухленькая Фанни, которая много лет назад жила на одном этаже со мной. Я смеялся, вспоминая нашу встречу в туалете. Я описал ее брак с Бенни Лодырем. Она была слишком хороша для него. Дело кончилось тем, что он сломал ей нос, а сам спутался с какой-то малолетней шлюшкой. Тогда мы потеряли терпение и навсегда изгнали его из нашего общества. Мы отправили его в далекую и дикую «Страну борща».

Я в подробностях описал, как мы возвращались потом домой по шоссе номер 17. Патси сидел за рулем, а Косой находился в музыкальном настроении. Привычным жестом он постучал по ладони гармоникой и мечтательно начал наигрывать что-то необычное. Макси посмотрел на него удивленно и спросил:

— Что это ты играешь, Косой?

Хайми пожал плечами:

— Не знаю. Просто играю то, что чувствую. Какую-то мелодию, которая вертится у меня в голове.

Патси иронически заметил:

— Никак второй Ирвинг Берлин объявился.

Косой проигнорировал его замечание и продолжал играть. Инструмент зазвучал, как орган, исполняющий кантату Баха. В нем было что-то религиозное. Он все играл и играл, милю за милей, пока нас всех не охватило траурное настроение.

Тут меня осенила внезапная догадка. Я взглянул на Макси. Я почувствовал, как одна и та же мысль пришла нам в голову.

— Косой перекладывает последнее путешествие нашего Бенни на музыку. Это здорово, а, Макс? — сказал я.

Макс наклонился ко мне и полушутя произнес:

— Ты у нас мастер на слова. Попробуй сочинить что-нибудь на этот случай.

Я достал карандаш и маленький черный блокнот. Я почувствовал, как меня пропитывает меланхоличная музыка. Понемногу я начал набрасывать слова, которые, на мой взгляд, подходили к этой мелодии. Когда я закончил, мне показалось, что я чувствую ее вкус на языке, настолько она была мне знакома. Я протянул блокнот Макси и шутливо бросил:

— Оцени мою школьную лирику.

Макси начал низким голосом напевать написанные мной слова под музыку Косого:

На свете жил лодырь по имени Бенни,

Он совести не имел ни на пенни.

Однажды в прекрасный июльский денек

Решили ему преподать мы урок.

И вот повезли мы его прогуляться

В ту землю, где любят борщом угощаться.

«Приехали». — «Где мы?» — спросил у нас Бенни.

«В прекраснейшем месте для сна и для лени».

Мы сделали дело и едем обратно,

А где теперь Бенни, увы, непонятно.

«Куда же пропал он, несчастный мой Бенни?» —

Со смехом спросила счастливая Фэнни.

Не знаю почему, но воспоминания об этом мрачном случае и нашей песенке вызвали у меня приступ смеха. Я бросил писать и лег в постель. Я очень устал, но не мог заснуть.

Я вертелся в постели, пытаясь забыть о книге. Я снова начал думать о жене Джона. Но эти мысли разбудили меня еще больше и к тому же сильно возбудили. Что, черт возьми, со мной творится? Почему я не могу выбросить из головы эту плоскогрудую шлюху? Стоит мне о ней только подумать, как я уже вне себя. В последнее время я все время на взводе. И что мне теперь делать? Лежать в постели и считать верблюдов?

Я снял трубку с телефона и попросил соединить меня с Суини.

— Да, с Суини, управляющим, — повторил я.

Оператор переключил меня на его номер.

Я сказал:

— Суини, мне что-то не спится. У тебя там нет кого-нибудь в холле? Что-нибудь пухленькое и не слишком безгрудое?

Он усмехнулся:

— Тут таких полно. Кого тебе нужно? Блондинку или брюнетку?

Я засмеялся:

— Выбери сам. Только почище и чтобы в моем вкусе.

Она появилась у меня через две минуты. Я лежал в постели, глядя, как она раздевается.

Она была очаровательной малышкой. Белье у нее оказалось свежим и чистым. Девица скользнула под одеяло.

Тесно прижавшись ко мне, она прошептала на ухо:

— Мне нужно заплатить за квартиру.

На лице у нее появилась милая улыбка, словно милашка хотела извиниться за свои слова.

— Ты хористка и сидишь без работы?

— Да, а как ты узнал? Ты видел меня в шоу?

— Нет, догадался по твоему виду.

Она улыбнулась и вздохнула:

— Что ж, ты верно догадался. Сейчас трудно найти работу.

Я сказал:

— Расслабься, детка, ты получишь больше, чем месячную плату за квартиру. Поскольку я не только догадливый парень, но еще и покровитель всех хорошеньких безработных хористок.

— И к тому же симпатичный, — сказала она с улыбкой.

— За это ты получишь пятерку сверху.

Девица придвинулась ко мне еще ближе и прошептала:

— Ты мне нравишься, большой, красивый, неотразимый, замечательный, умный, чудесный покровитель хористок.

Мы оба разразились смехом. Мы были как старые друзья. Я выключил свет. Она оказалась упругой, мягкой, полногрудой и жаркой.

Примечания

10

Пипс Сэмуэл (1633—1703) — английский чиновник и писатель, автор известных «Дневников», где, в частности, рассказывается о лондонской чуме 1665 г.