Крест и король

Гарри Гаррисон, 1994

Знаток ремесел, провидец и воин Шеф Сигвардссон поднялся из самых низов, чтобы возглавить могущественный народ викингов. Но его растущее королевство угрожает существованию всей Европы, и он обзавелся множеством опаснейших врагов. Церковные иерархи и их союзники, фанатики из рыцарского религиозного ордена, поклялись свергнуть Шефа любой ценой. Чтобы исполнить обет, им необходимо раздобыть священное копье, оборвавшее жизнь Христа, и возродить Священную Римскую империю. Повинуясь ниспосланным свыше видениям, Шеф сражается, чтобы изменить ход истории, но кажется, даже сами боги вступили в заговор против него.

Глава 7

Утопая ногами в трясине, Шеф отступил на шаг. Он стремительно вращал очищенной от коры веткой и внимательно следил за Карли. Крепыш больше не ухмылялся, он был полон решимости. По крайней мере, научился правильно держать меч, чтобы клинок был на одной линии с предплечьем, — так выпад или отбив не уйдет в сторону.

Шеф рванулся вперед. Удар справа, слева, выпад и шаг в сторону, как Бранд учил его много месяцев назад в лагере под Йорком. Карли легко парировал, не только ухитряясь попасть по ветке своим тяжелым клинком, но и каждый раз верно направляя его, — у него была просто изумительная быстрота реакции. Однако все та же старая ошибка.

Шеф слегка ускорил бой, сделал ложный выпад снизу и сильно хлестнул Карли по руке с мечом. Отступив, он опустил палку.

— Ты должен помнить, Карли, — сказал Шеф. — Ведь не веники режешь. У тебя обоюдоострый клинок, а не секач. Для чего, по-твоему, нужно лезвие на второй стороне? Не для прямого удара, потому что ты всегда рубишь одной стороной, полностью вкладывая силу.

— Это нужно для обратного удара, — сказал Карли. — Я знаю, знаю. Просто не могу свою руку заставить, пока об этом не подумаю, а когда думаю, получается слишком поздно. Вот скажи, что будет, если я попробую драться с настоящим воином, викингом с корабля?

Шеф протянул руку за мечом, критически осмотрел лезвие. Это было неплохое оружие — после перековки. Но, располагая только тем, что имелось в деревенской кузнице, он сделал не много. Клинок по-прежнему был из цельного куска металла, без чересполосицы мягкого и твердого железа, которая придает лучшим мечам гибкость и прочность. Не смог он также наварить по краям клинка закаленные лезвия, которые отличали профессиональное оружие, — не нашлось хорошей стали, да и горн был слабоват, давал лишь красное каление. И теперь каждый раз, когда они уходят за деревню и Шеф фехтует с Карли своим Гунгниром, как алебардой, на дешевом железе меча появляются зазубрины, которые приходится править молотком и напильником. Однако и по зазубринам можно кое-что узнать. Если они образуются под прямым углом к клинку, значит Карли фехтовал правильно. От неумелого отбива на металле остаются царапины и зазубрины, идущие наискосок. В этот раз их нет.

Шеф отдал меч.

— Если столкнешься с настоящим воином, вроде человека, который обучал меня, ты умрешь, — сказал он. — Как и я бы умер. Но в армии викингов полно крестьянских детей. Ты можешь встретить одного из них. И не забывай, — добавил он, — если сойдешься с настоящим мечником, ты не должен драться честно.

— Ты так делал, — догадался Карли.

Шеф кивнул.

— Ты много чего делал, Шеф, о чем мне не рассказываешь.

— Если расскажу, ты не поверишь.

Карли сунул меч в деревянные, подбитые мехом ножны, которые они специально изготовили, — только в таких можно защитить меч от ржавчины в вечно влажном климате Дитмаршена. Оба побрели к лагерю, разбитому ярдах в тридцати, на полянке, где в тумане будто нехотя дымился костер.

— И ты не сказал, что собираешься делать, — продолжал Карли. — Неужто и впрямь позволишь Никко продать тебя на невольничьем рынке в Хедебю?

— Я и впрямь доберусь до Хедебю, — отвечал Шеф. — А там поглядим. Я не намерен кончить свои дни рабом. Скажи, Карли, как мои успехи?

Речь шла о тех долгих часах, которые Карли в обмен на уроки фехтования потратил, чтобы научить Шефа сжимать кулаки, бить коротким прямым вместо обычных размашистых свингов, двигаться и вкладывать в удар вес тела, защищаться руками и уворачиваться.

На лице Карли снова появилась обычная ухмылка.

— Да похоже, как и мои. Если встретишь настоящего противника, кулачного бойца с болот, он тебя одолеет. Но ты вполне можешь сбить человека с ног, если он будет стоять смирно.

Шеф задумчиво кивнул. Кулачному бою стоило научиться. Странно, что жители этого забытого уголка искусны только в одном виде единоборств. Наверное, они слишком мало торгуют и не имеют металла, вот и приходится драться голыми руками.

Один лишь Никко заметил возвращение Шефа и Карли в лагерь, наградив обоих сердитым взглядом.

— Мы будем в Хедебю завтра, — сказал он, — там наконец прекратятся твои гулянки. Я сказал, твои гулянки пора прекратить! — сорвался он на визг, так как Шеф его проигнорировал. — В Хедебю у тебя появится хозяин, он не даст валять дурака и прикидываться воином. Ты будешь вкалывать от зари до зари, об этом позаботится кожаный кнут. Ты его пробовал, я видел твою спину. Никакой ты не воин, а просто беглый!

Карли пнул комок грязи, едва не угодив в котелок Никко, и крик перешел в злобное бормотание.

— Это у нас последняя ночь, — негромко сказал Карли. — Есть идея. Завтра пойдем по хорошей дороге, по сухой земле, где живут датчане. Ты-то сможешь с ними разговаривать, а я плохо знаю язык. Но в полумиле отсюда есть деревня, там девки говорят по-нашему, по-болотному, как я и ты, — твой говор больше похож на фризский, но они тебя поймут. Так почему бы нам не наведаться туда и не узнать, вдруг там кому-нибудь надоели их утконогие парни?

Шеф взглянул на Карли со смесью раздражения и симпатии. За неделю, проведенную в приморской деревне, он понял, что Карли жизнерадостный, открытый и легкомысленный — женщины таких обожают. Их привлекают юмор и беззаботность. Похоже, он побегал за каждой юбкой в своей деревне, и, скорее всего, успешно. Некоторые мужья и отцы знали, да помалкивали, не давали Карли повод пустить в ход кулаки. Всеобщим одобрением было встречено решение послать Карли на ярмарку вместе с Никко и другими, независимо от того, пойдет с ними Шеф или нет.

Последняя ночь, которую Карли провел под родительским кровом, то и дело прерывалась царапаньем в ставни и молчаливым уходом в кусты за хижиной.

К этим женщинам Шеф не имел никакого отношения, и у него не было оснований ревновать… Однако Карли пробудил тревогу в его душе. В юности, работая в кузнице на фенах Эмнета и разнося по соседним деревням заказы, Шеф несколько раз имел дело с девушками — дочерьми керлов и даже рабов. Не с юными леди, чье девичество было предметом семейной гордости и тщательно охранялось, а с теми, кто всегда готов открыть невинному юнцу глаза на жизнь. Впрочем, Шеф никогда не пользовался у женcкого пола таким успехом, как Карли. Возможно, девушек пугала его серьезность и одержимость; они догадывались, что все его помыслы о будущем; но он, по крайней мере, не чувствовал себя обделенным или неполноценным.

Потом был набег викингов на Эмнет, его приемного отца искалечили, схватили Годиву. То утро в убогой лесной лачуге, когда он стал для Годивы первым мужчиной и решил, что достиг предела мечтаний. С тех пор у Шефа не было близости с женщиной, даже с Годивой, хоть он и вернул ее себе; не было даже после того, как на него надели золотой королевский венец. Напрасно половина шлюх в Англии ждала его знака. Шеф иногда задумывался, не подействовала ли на рассудок Иварова угроза кастрировать его. Он знал, что остается полноценным мужчиной, но ведь таковым, по словам Хунда, был и сам Ивар, и все-таки его прозвали Бескостным. Неужели Шеф заразился бессилием от человека, которого убил? Или его сводный брат, муж Годивы, проклял его перед тем, как был повешен?

Что-то не так с рассудком, а не с телом, Шеф понимал это. Причина кроется в отношении к женщине, которую он любил как свое искушение и как свою невесту. Эта женщина отказала ему и решила выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех, кого встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не знал. Пойти с Карли — значит подвергнуться унижению. Завтра будет невольничий рынок, а еще через день его обработают холостильщики.

— Думаешь, у меня есть шанс? — спросил он, указывая на свое изуродованное лицо.

Физиономия Карли расплылась от радости.

— Конечно! Длинный здоровенный парень, мускулы кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты ж пойми, этим бабам так скучно! Здесь ничего не происходит. Им не разрешают подходить к дороге, где кто-нибудь мог бы на них позариться. А на болото ни одна живая душа не заходит. Бабы видят одни и те же лица со дня рождения и до дня смерти. Я тебе говорю… — И Карли пустился в россказни, как девушки Дитмаршена бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего — да хоть бы и безобразного, — пока Шеф помешивал варево и накручивал на прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне.

Он не считал, что план Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в морской поход Шеф отправился еще и для того, чтобы забыть о свадьбе Альфреда и Годивы. Надо использовать любую возможность, чтобы снять порчу. Хотя вряд ли это возможно. Чтобы стереть его воспоминания, понадобится нечто посерьезнее, чем ласки девки из болотной деревни.

Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту в лагерь, Шеф в который раз поразился собственному равнодушию. Все произошло примерно так, как он и предвидел. Они наведались в деревню в тот час, когда добрые люди выходят на улицу посудачить. Обменялись со встреченными жителями новостями. Карли бросал многозначительные взгляды по сторонам. Он перекинулся парой слов с девушкой, а затем и с другой, пока Шеф отвлекал внимание мужчин. В сумерках гости распрощались и ушли из деревни, а затем прокрались за околицу, в ивовый шалаш над стоячей водой. Вскоре появились девушки — запыхавшиеся, взволнованные.

Шефу досталась пышечка с надутыми губками. Сначала она вела себя кокетливо. Потом презрительно. И наконец, когда поняла, что Шеф уже ни на что не надеется и вовсе не тревожится из-за своей несостоятельности, стала заботливой. Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы на спине.

— Ты знавал худые времена, — сказала полувопросительно.

— Еще хуже, чем эти шрамы, — ответил он.

— Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, — сообщила она.

Шеф вспомнил увиденное при разграблении Йорка и на руинах Эмнета, вспомнил свою мать и ее тяжелую долю, вспомнил Годиву и Альфгара. И розги, и Ивара Бескостного, и его зверства с женщинами. Задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанным позвоночником, — на их кости он наткнулся в могиле старого короля. И не ответил ничего.

Они полежали молча, пока назойливый шум, который Карли производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.

— Я никому не скажу, — прошептала она, когда довольная парочка вылезла из сырости и грязи.

Шеф больше никогда не увидит эту девушку.

«Меня должно беспокоить, — пришла вдруг мысль, — что я не такой, как все. Но почему-то не беспокоит».

Он остановился, нащупывая твердую почву тупым концом копья. В темноте что-то глухо шлепнулось в воду и забулькало, а Карли, охнув, вытащил меч.

— Это просто выдра, — заметил Шеф.

— Может быть. Но разве ты не знаешь, что на болотах еще кое-кто водится?

— Кто, например?

Карли помялся.

— Мы зовем их кикиморами.

— Мы тоже. Огромные твари, живут в топях и хватают детей, которые подходят слишком близко. Страшные женщины с зелеными зубами выпрастывают из воды сивые лапищи и переворачивают лодки, — добавил Шеф, приплетая побасенку, услышанную от Бранда. — Мерлинги, что сидят и пируют…

Карли цапнул его за руку:

— Хватит! Не называй их. А то услышат и явятся.

— Нет никаких кикимор, — заявил Шеф, снова нащупав твердый грунт и выйдя на тропу между омутами. — Просто народ придумывает объяснения, почему исчезнувшие не возвращаются назад. На таком болоте, чтобы пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.

Когда они достигли края поляны, где все уже неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Всегда такой уверенный, будто знаешь больше всех. Но ведешь себя как полоумный. Или ты послан богами?

Шеф заметил, что Никко не спит, а прячется в тени и подслушивает.

— Если и так, — отвечал он, — надеюсь, что завтра боги помогут мне.

Этой ночью во сне он почувствовал, как затылок сжимают стальные пальцы, поворачивая его голову то в одну, то в другую сторону.

Сначала он оказался на безлюдной равнине. Юный воин с трудом держался на ногах. Его оружие было покрыто темной запекшейся кровью, и кровь текла по бедрам из-под кольчуги. В руке он держал сломанный меч, а у его ног лежал другой воин. Откуда-то издалека до Шефа донеслось пение:

Шестнадцать ран я получил, и мой сломался меч.

Глаза мои закрыты, не вижу, куда мне идти.

В сердце меня сразил меч Ангантира,

Кровь проливающий, закаленный ядом.

«Мечи не закаляют ядом, — подумал Шеф. — Закаливание — это когда сильно нагретую сталь резко охлаждают. Почему в воде охлаждение недостаточно резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар?»

Пальцы сзади вдруг ущипнули его, словно заставляя не отвлекаться. На краю равнины Шеф увидел летящих хищных птиц, и голос снова заговорил нараспев:

Голодные вороны собираются с юга,

Белохвостые стервятники вслед за братьями летят,

В последний раз стол яств я им накрыл,

Моей нынче кровью птенцы войны насытятся.

Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся по ветру силуэты, а совсем вдалеке — открывающиеся в неясной дымке огромные двери, которые он видел раньше, — двери Валгаллы.

«Итак, герои умирают», — сказал другой голос.

Даже в сонном оцепенении Шеф заледенел, узнав в том голосе зловещие иронические нотки своего покровителя, бога Рига, чей амулет-лесенку он носил на шее.

«Это смерть Хьялмара Великодушного, — продолжал голос. — Сошелся в схватке со шведским берсерком, вот и два новобранца для отца моего Одина».

Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным образом поворачиваются в сторону. Миг, и в поле зрения возникло новое видение. Шеф смотрел вниз, на узкую соломенную подстилку, лежащую на земляном полу. Комната была явно не из главных, может чулан, холодный и неудобный. На подстилке старуха корчилась в муках, но делала это осторожно. Шеф знал: ей недавно было сказано, что она умирает. Сказано лекарем или коновалом. Не из-за болезни легких, которая обычно уносит стариков зимой, но из-за опухоли или внутреннего повреждения. Она страдала невыносимо, хотя боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников; если были муж или сыновья, они уже умерли или оставили ее; она жила скудной милостью чужих людей. Причини она хоть малейшее беспокойство — и лишится даже подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.

Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф подумал о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный отец Вульфгар взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал, разлучив с ребенком. Но были и другие, много-много других. Мир полон отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся умереть тихо, не привлекая внимания. Все они сойдут в могилу и исчезнут из памяти. Все они когда-то были молодыми.

От увиденного на Шефа накатила волна безнадежности, какой он еще никогда не испытывал. А еще в происходящем было что-то странное. Эта медленная смерть может произойти в далеком будущем, подумал он в самом начале, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла случиться в прошлом, много лет назад. Но спустя миг Шеф, кажется, понял одну вещь: старая женщина, молящая на соломенной подстилке о незаметной смерти, была им самим. Или это он был ею?

Проснувшись как от толчка, Шеф испытал облегчение. Все кругом тихо спали под своими одеялами. Он медленно выдохнул и постепенно расслабил напряженные мышцы.

На следующее утро они почти сразу ушли с болот. Только что пробирались в густом холодном тумане среди черных омутов и неглубоких ручьев, которые, казалось, никуда не текли; затем земля со скудным травяным покровом пошла вверх, и взгляду Шефа предстала уходящая к горизонту дорога Великой армии, по которой взад-вперед шагали путники. Шеф оглянулся на Дитмаршен — тот, как одеялом, был укрыт туманом. На солнце марево рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что дитмаршенцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.

Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками на дороге. На болотах они казались спокойными и уверенными, готовыми посмеяться и над всем миром, и над соседями. Здесь же сразу притихли, стушевались, боясь обратить на себя внимание. Шеф обнаружил, что он один держится с высоко поднятой головой, а все остальные сутулятся и сбиваются в кучу.

Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать, с навьюченными лошадьми, — соляной обоз, направляющийся на север, к полуострову Ютландия. Проезжая мимо, эти люди переговаривались на языке норманнов.

— Ишь ты, утконогие вылезли из болот. Куда они тащатся? Смотри, один высокий, — должно быть, мамашка его согрешила. Эй, болотные, вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?

Шеф улыбнулся самому громкому насмешнику и откликнулся на хорошем норманнском языке, которому научился от Торвина, а затем от Бранда и его людей.

— Что ты лопочешь, ютландец! — Он преувеличил гортанную хрипоту диалекта Рибе, на котором говорили всадники. — Ты по-норманнски говоришь или у тебя простуда? Попробуй размешать в пиве мед, тогда, может, откашляешься.

Купцы придержали коней и уставились на него.

— Ты не из Дитмаршена, — заявил один из них. — И на датчанина не похож. Откуда родом?

— Enzkr em, — твердо сказал Шеф. — Англичанин.

— Говоришь как норвежец, притом как норвежец с края света. Я слыхал такой говор, когда торговал мехами.

— Я англичанин, — повторил Шеф. — И не торгую мехами. Я иду с этими людьми на невольничий рынок в Хедебю, где они надеются продать меня. — Он вытащил на всеобщее обозрение амулет-лесенку, полностью повернул свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. — Нет смысла делать из этого тайну. В конце концов, я должен подобрать себе покупателя.

Датчане переглянулись и тронулись в путь, оставив Шефа вполне довольным. Англичанин, одноглазый и с серебряным амулетом-лесенкой на шее. Теперь достаточно, чтобы о нем услышал кто-нибудь из друзей Бранда, или из прошлогодних шкиперов, вернувшихся домой, или любой человек Пути, и тогда у Шефа будет шанс вернуться в Англию. Правда, не хотелось бы на Балтийском побережье нанять судно из Хедебю.

На него хмуро глядел Никко, заподозривший неладное.

— Я отниму у тебя копье, когда подойдем к рынку.

Шеф молча показал копьем на деревянный частокол показавшегося вдали Хедебю.

На следующий день, не спеша прогуливаясь вдоль торговых рядов, Шеф почувствовал, что сердце забилось учащенно. Его не покидало внутреннее спокойствие — или это было безразличие — с тех пор, как он, больше уже не король, проснулся в лачуге Карли. И хотя Шеф знал, что намеревается сделать, когда настаивал на путешествии в Хедебю, он не мог заранее угадать, как все обернется. Многое зависело от того, какие права имеет здесь человек.

Невольничий рынок был просто расчищенной площадкой на берегу, а посередине — насыпь высотой в несколько футов, чтобы показывать товар покупателям. На заднем плане не знающая приливов Балтика лениво лизала волнами узкую полоску песка. В стороне уходил далеко в мелководье деревянный пирс, к нему приставали груженные товаром широкогрудые кнорры. Вокруг рынка высился крепкий бревенчатый частокол, кажущийся игрушечным по сравнению с римскими крепостными укреплениями в далеком Йорке, но содержащийся в должном порядке и строго охраняемый. Шеф мало слышал о подвигах короля Хрорика, который правил в Хедебю и на тридцать миль к югу, до самого Датского Вала. Его казна полностью зависела от пошлин, которые он брал с купцов в порту, поэтому он пекся о свободе торговли и вершил суд скорый и суровый. Время от времени Шеф поглядывал на виселицы, ясно различимые на отдаленном мысу, на которых болталось с полдюжины повешенных. Хрорик всячески старался показать купцам, что их права соблюдаются. Одна из многих вещей, о которых не знал Шеф, — не сочтут ли его замысел препятствующим торговле. Во всяком случае, утром, когда силуэты виселиц обрисовались яснее, настроение резко ухудшилось.

В этот заход на торг выставили только женщин — шесть рабынь, вытолкнутых вперед ухмыляющимися викингами. Каждую держали за руку, а хозяин расхаживал вокруг насыпи, расхваливая достоинства товара. Все они, как заметил Шеф, были юные девушки. По команде с них стащили одежду, и они стояли в коротких рубашках, не доходивших и до колен; в ярком солнечном свете белая кожа была открыта всем взорам. Толпа заулюлюкала, послышались похотливые восклицания.

— Откуда они? — спросил Шеф вооруженного стражника, стоявшего возле невольничьего ряда.

Тот с любопытством оценил телосложение и осанку Шефа и фыркнул в ответ:

— Венедки. Видишь, белая кожа и рыжие волосы. Их поймали на южном берегу Балтики.

— А кто покупатели? — Шеф теперь увидел группку темнокожих людей в странных одеяниях, проталкивающихся вперед, чтобы осмотреть рабынь вблизи. Они были не в шлемах, а в тюрбанах и носили на поясах изогнутые клинки, поблескивающие дорогим металлом. Некоторые все время озирались по сторонам, будто опасаясь нападения.

— Люди из южных земель. Они молятся какому-то богу, который соперничает с христианским. Любят покупать женщин и платят золотом. В этом году им придется платить дорого.

— Почему?

Стражник снова с любопытством взглянул на Шефа:

— Говоришь по-норманнски, но ты вообще хоть что-нибудь знаешь? Цена на женщин подскочила, потому что испортился английский рынок. Из Англии раньше получали много хороших женщин.

Мавры из Кордовы начали задавать разные вопросы через толмача. Доброхоты повторяли их для толпы зрителей.

— Хочет знать, все ли они девственницы?

Шквал смеха, и кто-то ревет бычьим голосом:

— Альфр, я знаю, что та высокая — уже нет! Я видел, как ты ее вчера попробовал за палаткой!

Предводитель арабов оглянулся, пытаясь сердитым взором принудить зевак замолчать. Покупатели подозвали своего переводчика, столпились для совещания. Наконец назвали цену. Негодование, отказ, но новая цена не названа. Сделка состоялась — Шеф увидел блеск отсчитываемых монет и затаил дыхание: это не серебро, а золотые динары. Часть денег выплачивается распорядителю торгов и ярлу короля Хрорика, внимательно наблюдающему за происходящим. Женщин закутали и погнали прочь.

Затем был выставлен мужчина средних лет. Он выглядел странно: одет в обрывки черного рубища, вроде лысый, но на макушке пробивается черный пушок. Христианский священник, догадался Шеф, с давно не бритой тонзурой. Когда раб вышел вперед, через толпу к нему протолкался другой человек, словно хотел обнять, — еще один священник, еще одна черная ряса, но на этот раз тонзура свежевыбрита. Стражник оттолкнул его, распорядитель стал спрашивать цену.

Мгновенный ответ последовал от ватаги высоких людей, крепких телосложением и красующихся в мехах, несмотря на весеннее солнышко. Шведы, подумал Шеф, вспомнив произношение Гудмунда Жадного и других, кого он встречал в рядах Великой армии Рагнарссонов. Шведы предлагали восемь унций серебра. Один из них рванул кошель с пояса и бросил наземь, чтобы подкрепить свои слова.

Священник, которого оттолкнули, воротился и, увильнув от стражников, распростер руки, страстно что-то выкрикивая.

— Что он говорит? — пробормотал стражник.

— Пытается сорвать торги, — ответил Шеф, прислушиваясь к обрывкам норманнского и нижненемецкого языков, смешавшихся в воплях священника. — Говорит, они не имеют права покупать служителя истинного Бога.

— Они и его купят, если не заткнется, — проворчал стражник.

Действительно, шведы бросили на землю еще один мешочек серебра, обменялись какими-то фразами с распорядителем торгов и с довольными лицами направились к обоим священникам.

Но из толпы вышел еще один человек, и довольство исчезло, сменившись выражением озабоченности. Шеф, привыкший оценивать бойцов, сразу же понял почему.

Новоприбывший не был высок, ростом ниже самого маленького из шведов. Но он был на диво широк в плечах. И еще он двигался со спокойной уверенностью, которая расчищала ему дорогу. На нем была утепленная кожаная куртка, поношенная и с разнообразными клиньями, вшитыми тут и там. Левая рука покоилась на навершии длинного рыцарского меча. Волосы торчали белобрысым ежиком над лицом, как будто отчеканенным из металла — чисто выбритым, со здоровой кожей. И он улыбался.

Светловолосый пинками отправил кошельки к хозяевам.

— Он вам не достанется, — раздалась во внезапно наступившем молчании спокойная норманнская речь. — Ни один из них. Это слуги Христовы, и они под моей защитой. Под защитой ордена Копья, — неожиданно тихо добавил он и повел рукой вокруг.

Шеф увидел поблизости с дюжину людей, одинаково одетых и вооруженных. Их было больше, чем шведов. Но за событиями наблюдали добрых две сотни норманнов, тоже при оружии. Если они бросят общий клич против христиан или люди короля Хрорика решат защитить свободу торговли…

— Мы заплатим за одного из них, — сказал светловолосый примирительно. — Восемь унций. Христианские деньги так же хороши, как и языческие.

— Десять унций, — перебил цену предводитель шведов.

Распорядитель торгов вопросительно посмотрел на светловолосого.

— Двенадцать унций, — проговорил тот раздельно и выразительно. — Двенадцать унций, и я не стану спрашивать, как к вам в руки попал христианский священник и для чего христианский священник нужен этим. Двенадцать унций, и считайте, что вам повезло.

Швед потянулся к своему топору и сплюнул на землю.

— Двенадцать унций, — сказал он. — И деньги людей Одина лучше, чем деньги бритых христианских кастратов.

Шеф почувствовал, что стражник позади него дернулся, и увидел, как ярл короля Хрорика шагнул вперед. Швед, договорив, взмахнул топором, чтобы ударить. Но прежде чем кто-либо из них завершил свое движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вздох. Швед скрючился; из его туловища торчала медная рукоятка. Шеф понял, что светловолосый даже не пытался достать меч, а вместо этого выхватил из-за пояса тяжелый нож и метнул его снизу. Прежде чем эта мысль оформилась, незнакомец сделал три шага вперед и застыл, направив острие длинного меча точно под кадык работорговца.

— Мы договорились? — спросил он, бросив короткий взгляд в сторону растерянного ярла.

Продавец осторожно кивнул.

Светловолосый вернул меч в ножны.

— Просто небольшая ссора между друзьями, — пояснил он ярлу. — Торговле не мешает. Мы с товарищами будем счастливы уладить это дело где-нибудь за пределами города.

Ярл поколебался, затем тоже кивнул, не обращая внимания на крики шведов, склонившихся над телом своего предводителя.

— Плати деньги и забирай своего попа. И хватит шуметь, эй, вы там. Когда хочешь кого-то обозвать, сначала научись уворачиваться. Если недовольны, пожалуйста, можете драться. Но не здесь. Плохо для торговли. Давайте подходите, кто там следующий?

Когда христианские священники обнялись, а светловолосый вернулся к горстке ощетинившихся оружием бойцов, Шеф почувствовал, что его толкают на насыпь. На мгновение его охватила паника, как актера, забывшего свою роль. Затем, увидев суетящегося впереди Никко и встревоженного Карли позади, он вспомнил, что должен делать.

И начал медленно стаскивать грязную шерстяную рубаху.

— Что тут у нас? — спросил распорядитель торгов. — Сильный молодой мужчина, может выполнять простую кузнечную работу, продают его какие-то утконогие… Да без разницы, кто его продает.

Шеф швырнул рубаху на землю, поправил на груди серебряный амулет Рига и напряг мускулы, подражая поведению крестьянских батраков при найме. Солнце высветило на спине старые шрамы от порок, которым много лет назад подвергал его приемный отец.

— А он смирный? — выкрикнул кто-то. — Он совсем не выглядит послушным.

— Раба можно сделать послушным! — закричал Никко, стоявший рядом с распорядителем торгов.

Шеф задумчиво кивнул, подходя к ним. При этом он аккуратно расправил пальцы левой руки и сжал их в кулак, большим пальцем прикрывая вторые суставы указательного и среднего, как показывал Карли. Это должно смотреться эффектно. Не толкотня и не возня.

Выдвинув вперед левую ногу согласно наставлениям Карли, он нанес левой рукой короткий боковой удар, подкрепляя его всем весом тела и как бы стараясь бросить кулак за свое правое плечо. Левый хук пришелся не в челюсть Никко — Карли не советовал так делать начинающему, — а в правый висок. Грузный мужчина, не ожидавший удара, сразу же рухнул на колени.

Шеф схватил его за ворот, поднял на ноги и развернул лицом к толпе.

— А вот утконогий! — крикнул он по-норманнски. — Болтает много. Ни к чему не пригоден. Сколько за него дадите?

— А я думал, это он тебя продает, — раздался голос.

Шеф пожал плечами:

— Я раздумал продаваться. — Он обвел взглядом толпу, стараясь заворожить ее своим единственным глазом.

Что делает человека рабом? По большому счету только его согласие. А раба, который вовсе не согласен, вовсе не подчиняется, можно убить, но он не стоит даже гроша. Шеф заметил небольшую стычку на краю рынка — это сын и племянники Никко спешили на помощь, но Карли со сжатыми кулаками загородил им дорогу.

— Ладно-ладно, — зарычал ярл в самое ухо Шефу. — Вижу, что из вас двоих ни одного не продашь. Но я тебе вот что скажу: ты все равно должен заплатить сбор, а если не сможешь, ваши жизни и будут платой.

Шеф огляделся. Опасный момент. Он рассчитывал увидеть дружеское лицо несколько раньше, но, похоже, встреченные на дороге датчане не успели разнести весть. Теперь придется самому договариваться с ярлом. У него в собственности осталось только две вещи. Одной рукой он сгреб серебряный амулет — это последняя надежда. А предпоследняя?

Гунгнир воткнулся в дерн у его ног. Карли, сияя и потирая костяшки пальцев, радостно кивнул ему. Шеф потянул копье на себя, чтобы показать высокомерному ярлу руническую надпись и попробовать сторговаться.

— Если одноглазый продается, — раздался голос, — я его куплю. Я знаю того, кому он очень нужен.

С похолодевшим сердцем Шеф повернулся на голос. Он надеялся, что его опознает друг. Допускал, что может появиться враг, но рассчитывал, что сторонники Рагнарссонов, знавшие его по службе в Великой армии, находятся с флотом Рагнарссонов по ту сторону Дании. Он забыл о том, что викинги — народ вольный и кочевой; одни приходят в войско, другие уходят, и так без конца.

Это был Лысый Скули, который командовал осадной башней, штурмуя год назад стены Йорка вместе с Шефом, но затем связал судьбу с Рагнарссонами. Сейчас он вышел из толпы, и по пятам за ним сомкнутым строем шагала команда его корабля.

В тот же самый миг некий внутренний сторож подсказал Шефу, что на него неотрывно смотрит еще один человек. Он повернулся и встретился со злобным взглядом черных глаз. Узнал их сразу же. Черный дьякон, которого он впервые увидел в момент казни Рагнара, а в последний раз — на борту судна после разгрома крестоносцев при Гастингсе. Эркенберт стоял рядом со спасенным чернорясым священником, быстро что-то говоря светловолосому германцу и показывая на Шефа.

— Скьеф Сигвардссон Убийца Ивара, — ухмыляясь, произнес Скули уже в нескольких шагах от Шефа. — Я готов заплатить больше рыночной цены. Рассчитываю, что братья Ивара дадут за тебя вес серебра.

— Если сможешь взять! — рявкнул Шеф, быстро отступая и высматривая стену, к которой можно прислониться спиной.

Он понял, что Карли в беде не оставит. Тот вытащил меч, перекрывая нарастающий гул боевым кличем. Шеф понял, что парень забыл все, чему его учили; он держит оружие, как рубщик тростника. Если дойдет до боя, Карли не продержится и пяти ударов сердца.

Теперь в поле зрения Шефа оказался и светловолосый германец, тот тоже вытащил меч, а его люди старались отгородить собой Шефа от Скули. Белобрысый что-то кричал о цене. В отдалении суетились рабы и торговцы: одни — собирались унести ноги, а другие — присоединиться к той или иной стороне. Стражники короля Хрорика, оставшись не у дел, когда вдруг схлынула толпа покупателей, пытались построиться клином, чтобы врезаться в середину толпы дерущихся.

Шеф сделал глубокий вдох, взвесил на руке копье. Он пойдет прямо на Скули, а потом попытает счастья с Эркенбертом и христианами. Но сначала акт милосердия. Он повернулся, собираясь оглушить ничего не подозревающего Карли древком. Есть шанс, что лежащего на земле пощадят, чего не случится, если крепыш полезет в драку.

Что-то уцепилось за копье, потянуло книзу, сковало движения Шефа. Еще что-то накрыло голову, ослепив его. Пока он старался освободиться, отчаянно вырываясь из-под покрывала, его настиг мягкий толчок в затылок, и он обнаружил, что стоит на одном колене, пытаясь подняться и увидеть хоть что-нибудь. Если потеряет сознание, то следующим, что увидит, может оказаться лицо Рагнарссона, собирающегося вырезать из его ребер кровавого орла.

Кто-то подсек Шефа под ноги, и он ударился головой о землю.