Гармония (3 в 1)

Гарри Боро, 2006

На месте гибели влюбленной пары следователь находит дневник молодого человека. Дневник описывает странный мир полуживотных – полулюдей и больше напоминает записки сумасшедшего чем описание дней и событий. Но чем глубже следователь погружается в расследование дела и чтение дневника, тем меньше нормального он видит в окружающем мире.

Глава четвертая

Заключение судмедэкспертов только добавило путаницы в это странное дело. Смерть девушки наступила от удушения за три дня до обнаружения трупов. Мужчина умер через двое суток после нее, а самое главное, он умер без каких-либо внешних физических воздействий. Сам по себе. На его теле обнаружены только небольшие пролежни на правом боку. Он просто лежал, не вставая, после смерти девушки, но удивительно, что половой контакт с не установленным пока лицом состоялся у него примерно через пару часов после гибели его подруги. Согласно заключениям экспертов, какими-либо патологиями он не страдал: сердце, печень, почки — все в норме. В легких обнаружены небольшие затемнения, характерные для курильщика, но, как утверждали эксперты, с такими пятнами можно жить лет до восьмидесяти. На момент смерти его организм был сильно обезвожен, что, возможно, и стало причиной остановки сердца, но опять же — он очевидным образом не предпринимал никаких усилий, чтобы поддерживать жизнедеятельность своего организма.

Еще одно любопытное заключение касалось результатов анализов спермы. Сперма на теле девушки принадлежала покойному, а презервативом для полового сношения с ним пользовался кто-то другой. Это обстоятельство еще хоть как-то поддерживало версию о нападении, хотя в ее исключительности Николаев сомневался уже после осмотра квартиры. Соседи, как под копирку, говорили о том, что не слышали шума. Причем не только в день, когда произошло убийство, но и в какой-либо другой день тоже. По их показаниям, получалось, что эта парочка вела довольно спокойный образ жизни, иногда, впрочем, возвращаясь навеселе далеко за полночь из каких-нибудь ночных клубов или ресторанов.

Правда, старик-пенсионер из соседней квартиры вспомнил, что столкнулся несколько дней назад с жильцом и его поведение показалось ему странным. Выглядел молодой человек болезненно, на обычные в таких ситуациях житейские вопросы отвечал невпопад. Однако этим загадки расследования не ограничились. Выяснилось, что отпечатки пальцев на шее девушки принадлежали также покойному, из чего следовало… Из чего следовало черт знает что.

— Как там Голландия? — поинтересовался Николаев на третий день следствия у Лунина.

— Не поверите, но она замужем, — с непонятной радостью сообщил Лунин. — В смысле — была, — тут же поправился он. — Муж — солидный бизнесмен. Имеется общий сын. Мальчику шесть лет. Это первый брак и для нее, и для него. Вместе уже восемь лет. Из ранних пташек, так сказать. Ей двадцать пять лет, мужу — тридцать один. Полгода назад она прилетала в Россию навестить родителей, потом улетела в Голландию на три недели, опять вернулась в Россию и почему-то осталась здесь. Информация получена как бы через посредников в лице сотрудников нашего посольства. Напрямую с мужем поговорить не удалось.

— Поговорим еще, — хмуро сказал Николаев. — Вызывайте его сюда. Пусть забирает труп.

— А с ее дружком что делать?

— Вызывайте родных из Владивостока.

— Дык не получается пока. В смысле — родных обнаружить. Наши во Владивостоке пробили обоих по базам данных. Они никогда не пересекались. Она сразу после школы вышла замуж и уехала вместе с мужем за границу. Он приехал во Владивосток уже после ее отъезда. Работал в рекламной компании.

— Откуда приехал?

— Хрен его знает… Извините. Нет информации. Я попросил, чтобы опросили его коллег, но вы сами понимаете, это не очень быстрый процесс. У них своей работы выше крыши.

— Постарайтесь надавить на федеральный статус расследования.

— Нужен соответствующий запрос.

— Сделайте. Это нетрудно. Я договорюсь.

— Хорошо.

— Только до приезда родных нам необходимо вычислить третьего, который находился в квартире. Возможно, потребуется опознание трупов. За что мы можем зацепиться?

Лунин почесал за правым ухом.

— Думаю, нужно проверить исходящие звонки на их телефонах, а заодно поинтересоваться у стукачей о наличии в районе криминальных элементов с гомосексуальным прошлым.

— Соображаешь, — усмехнулся Николаев. — Последнее: почерк.

— Все совпало. Это его записи.

— В таком случае запроси для меня тетрадь из вещдоков. Почитаем, что он наваял. Может, там какие-нибудь зацепки имеются…

С тетрадью Лунин управился уже к вечеру. Расторопный парнишка оказался. Напрасно его отпустил Юго-Запад. Такое рвение нынче на вес золота. Несмотря на формальные требования к работе с вещдоками, тетрадь Николаев решил взять с собой. От нечего делать, он начал читать ее еще в вагоне метро. Ему никто не мешал — вагоны в это время едва заполнены на треть. Но вникнуть в суть написанного под убаюкивающий стук колес было нелегко. Действительно, какая-то абракадабра. Такое ощущение, что история выдернута из контекста другого повествования, в котором она, возможно, смотрелась более органично и что-то объясняла. Сам по себе этот рассказ ассоциировался с ампутированной рукой, и Николаев в полудреме все время соскальзывал на его начало: «Возле последнего необитаемого острова Земли столкнулись подводная лодка и самолет».

«Сложно объяснить, как это случилось». Если «сложно» объяснить, то автор предполагает, что объяснение все-таки возможно — пусть самое сложное. Но подводная лодка не может столкнуться с самолетом ни при каких обстоятельствах. Это очевидно. Для чего тогда придумана именно такая преамбула? Чтобы показать исключительность дальнейших событий и персонажей? Или исключительность объединения именно этих людей в ограниченном пространстве? Значит, дальше должно последовать описание определенных типажей, отношения которых в реальной жизни невозможны.

Николаев поймал себя на мысли, что пытается анализировать прочитанное с точки зрения юриста, и улыбнулся. Ему нужны зацепки, а он разбирается в мотивации покойного автора-бисексуала, убившего свою подругу. Так можно бесконечно долго ходить вокруг да около. Он закрыл тетрадь и, стараясь ни о чем не думать, продремал до последней остановки метро. Рядом с остановкой находилась автостоянка, где он оставлял свою машину, добираясь на работу. Бросив тетрадь на заднее сиденье, Николаев завел двигатель и включил любимый диск Ханса Зиммера. Ему нравился этот период возвращения домой. В такие минуты он действительно отключался от всего и воспринимал себя как человека вне нынешнего времени и какого-либо социального статуса. Без конкретных образов, просто что-то благородное и возвышенное, вроде бы как ожидающее впереди.

Отчасти этому способствовали любимые мелодии и быстрая езда. Но, насколько он себя помнил, его всегда наполняла щекотливым восторгом неопределенная мечта о переменах. Не то чтобы он был недоволен своим положением. Наверно, это соотносилось с ощущением внутренней вершины, до которой, как ему казалось, он пока еще так и не добрался. Эта вершина оставалась единственным местом в мире, где он мог побыть один. Он даже не был уверен, что хочет ее достигнуть в реальной жизни — рядом мгновенно нарисовались бы посторонние люди и новые обязательства, нарушив его уединение, — а потому Николаев не пытался предметно размышлять, чего же он хочет на самом деле.

Раньше это нередко вызывало раздражение его жены Лизы. Правда, она считала его уходы в себя обыкновенным невниманием к собственной персоне. Он оправдывался загруженностью на работе, но со временем большую часть своего волнительного одиночества перенес в эти возвращения домой. Здесь ему никто не мешал, и он никому не мешал. Очень рациональный подход. Кстати, о Лизе. Хорошая жена и, в принципе, несварливая женщина. Хозяйственная и чистоплотная. Умная, вполне возможно, что умней его. Мудрее, во всяком случае. Сказывалось, наверно, филологическое образование. Или опыт наставничества, который она приобрела в школе. Последние лет шесть она не работала — ухаживала за детьми. А вот после университета успела довести до выпускного вечера очень интересный класс. Интересный — по ее отзывам. Хотя Николаев иногда шутил, что интерес этот в большой степени был спровоцирован повышенным содержанием гормонов в крови ее подопечных переростков, поголовно влюбленных в молодую учительницу.

Она в шутку сердилась, но по ее пунцовым довольным щечкам было ясно, что Николаев недалек от истины. Впрочем, по окончании школы многие ученики продолжали поддерживать с Лизой контакты, делясь своими успехами или неудачами уже на студенческом поприще. Некоторые звонят до сих пор. В общем, серой мышкой ее не назовешь и в привлекательности внешности и натуры ей не откажешь. Единственное замечание… Даже не замечание, а констатация не совсем эротичной укоренившейся традиции, одно представление о которой повергало Николаева в жутчайшую усталость. Она не признавала секс как физиологическую разрядку и требовала неукоснительного соблюдения определенного ритуала: поцелуи, ласки и т. д.

Николаев не возражал против прелюдий, но полагал, что они не всегда уместны в обычной жизни. Работа, дом, борьба за место под солнцем, куча версий в башке. Родные все-таки люди, не медовый месяц, в конце концов — иногда можно обойтись и коротким, но энергичным обменом гормонами. Лиза подобные попытки пресекала в зародыше и начинала говорить о любви и внимании. У Николаева такие разговоры вызывали скуку и раздражение. Он, конечно, внимал, но очень хотел сказать: «Дорогая, когда ты повзрослеешь? Нам по тридцать пять лет, десять лет в браке, двое детей. Какие розы и французские рестораны, черт возьми? Невозможно поддерживать страсть на уровне первого года знакомства. Дальше наступает ответственность — перед детьми, перед обществом. Я же тебя люблю и не бегаю налево. У нас все как у людей. Дети сыты и одеты, каждый год отдыхаем в Турции или Тунисе. Ну зачем эти кривляния в виде томного взгляда и замедленного передвижения на четырех конечностях. Если честно, то становится смешно и возникают проблемы с эрекцией…»

Ничего этого он, конечно, никогда не говорил, но поскольку частенько продумывал такую версию диалога с женой, то стал замечать за собой, что нередко избегает постели. Получалось даже лучше, чем с сексом. Поводов для «серьезных» разговоров оставалось все меньше и меньше. Сегодня он вообще не беспокоился на этот счет. У жены начались месячные, и он имел в запасе «законный» трехдневный отпуск. Кстати, именно поэтому он и захватил с собой тетрадь этого сумасшедшего автора. В обычные дни Лиза не очень любила, когда он пытался работать дома. Во время месячных она была всецело поглощена собственными ощущениями.

За тетрадью пришлось возвращаться после ужина в гараж. Николаев так и оставил ее на заднем сиденье. Было уже поздно — около одиннадцати часов вечера. Но не хотелось появиться завтра на работе без определенных выводов по части вещдока, взятого на дом в целях экономии времени на расследование. На улице было очень тихо, в гараже и вовсе воздух звенел от хрупкой неподвижности. Николаев машинально уселся в машину на место водителя и, включив свет, открыл тетрадь.

* * *

— А что, вы говорите, у вас с женой? Я имею в виду сексуальные проблемы.

— Ну, я бы не назвал это проблемами.

— Когда у вас в последний раз был секс с супругой?

— Это обязательно?

— Да.

— Ну… Последние две недели было как-то не до этого… Три… да, три недели назад.

— А почему последние две недели вам было не до этого?

— Так я, собственно, по этому поводу к вам и обратился. То есть не по поводу секса, а по причине некоторых странных моментов, скажем так, в моем поведении, ранее мне абсолютно не присущих. Но вы же хотели подробно и с самого начала, поэтому я и рассказываю вам об этом деле, которое, как мне кажется, стало неким толчком для ненужных размышлений и, соответственно, поступков.

— Тогда у меня другой вопрос: вы изменяете своей жене?

— Было пару раз, если честно — в командировках. Но это носило случайный характер и на наших отношениях никак не отразилось. Доктор, во избежание недоразумений уверяю вас, что я люблю и уважаю свою жену. Она мать моих детей и очень хороший человек. Она мне как друг. Причем самый надежный.

— Это хорошо, что вы так говорите. Но последние две недели ваши отношения вряд ли можно назвать любовными или даже дружескими. Во всяком случае, если спросить об этом вашу жену. Я уверен. Но коль скоро вы все еще думаете, что причиной всему это странное дело, то прошу вас — продолжайте.

* * *

Странные люди в масках обезьян пытались отговорить его от опрометчивого шага. Но он не понимал, почему они с такой опаской восприняли его желание жениться на Рыжей. Тем более что она никого, кроме него, не интересовала. Во всяком случае, вслух подобного интереса никто не высказывал. Он, конечно, догадывался почему. Кого может заинтересовать девушка с крыльями, да еще отказывающаяся от еды и питья? Мороки с такой выше крыши, а результат может оказаться нулевой. Но он был уверен, что причина добровольной аскезы Рыжей в ее боязни оказаться на виду. С такой красотой невозможно свободно любить. Она обязательно станет добычей сильнейшего. Так уж повелось. Однако если ему удастся связать себя с ней законными отношениями в ее нынешнем положении, то уже никто не посмеет претендовать на Рыжую. А уж чтобы она расцвела после свадьбы, он об этом позаботится. Он будет любить так сильно, что растопит лед ее души. Он уже любит ее больше жизни и каждый раз с трудом скрывает эрекцию, глядя на ее неподвижное, почти безжизненное тело.

Люди-обезьяны не подозревали о его тайных намерениях. Их психология семейной жизни отталкивалась от возможности или невозможности продолжить род. На этом испокон веков держалось все. Рыжая представлялась им абсолютно бесполезной в плане размножения, и они наперебой уговаривали его оставить ее умирать. Он не соглашался. Но ему было трудно объяснить этим полулюдям-полуобезьянам, что не все в этой жизни строится на необходимости. Есть еще чувства, над которыми мы не властны. Именно чувства даруют нам ощущение полной свободы, и только наполненный любовью человек забывает о своих болячках и трудностях. Они не понимали, а он психовал. Господи, это же так просто!

— Это же так просто! — кричал он им.

Обезьяны угрюмо молчали, и он начинал опасаться, что их непонимание грозит ему чем-то более угнетающим, нежели жалость. Умом они не блещут — возьмут да оторвут ей крылья, как бы облегчая ему будущую участь супруга странной женщины. А он не видел в ней ничего странного. Наоборот, ее крылья — это чудо. Дай бог каждому уметь летать, а не прятать всю жизнь истинное лицо под маской обезьяны… В этом месте его рассуждения прервал сильный толчок в плечо, и он проснулся. У открытой двери машины стояла испуганная Лиза.

— Что? — не понял спросонья Николаев.

— Ничего, — тихо сказала Лиза. — С каких это пор ты начал спать в машине?

— Лиза, — виновато провел по лицу рукой Николаев. — Прости, ради бога, если напугал. Начал читать и не заметил, как вырубился. Это материалы одного уголовного дела. На работе сегодня полный завал, устал как собака.

— Ты не мог прочитать свои материалы в доме?

— Машинально получилось, — оправдывался Николаев, выбираясь из машины. — Решил просто глянуть, и затянуло.

Он привлек к себе слегка сопротивляющуюся жену и поцеловал ее в губы.

— Ну, прости, котенок. По-дурацки получилось. Больше не повторится.

— Два часа ночи, — все еще недовольно буркнула Лиза.

— Прости, прости…

Николаев закрыл машину и гараж и, приобняв жену за плечи, направился с ней к дому.

— Я тут не очень обычное дело разбираю. Детали тебе знать не обязательно — двойное убийство, — рассказывал он ей по дороге. — Но детектив закручивается похлеще, чем у Агаты Кристи. Главный подозреваемый покончил с собой через уморение голодом после того, как его кто-то изнасиловал.

— Гадость какая, — поморщилась жена.

— Ага, и при этом абсолютно непонятная ситуация с мотивами. Он еще и дневник вел. Вернее, не дневник, а что-то вроде литературных фантазий на тему своих отношений с погибшей девушкой. И там, понимаешь, такая картина интересная получается. Девушка по описаниям совпадает один в один, а вот в роли кого он предстает — непонятно. Один слишком молод, второй староват. У него же возраст примерно посередине. Есть там еще один персонаж, который вроде бы тоже в нее влюблен. Про его возраст ничего не сказано. Но любит он ее как-то странно — истязает и даже готов дать ей умереть, лишь бы она никому не досталась… Кстати, что-то мотивационное проскакивает.

— А те двое как же? — невольно заинтересовалась Лиза.

— Те, естественно, ее спасают, но остается она со старым, потому что вроде бы как любит. Молодой, в принципе, не возражает.

— А тот, который ее истязал?

— Про него вообще ничего не говорится.

— Ну, значит, искать нужно между этими двумя. Уж про себя-то он, наверно, написал до конца.

— Логично, — улыбнулся Николаев. — Только там конца как бы и нет. То есть, получается, когда он это писал, то убивать ее точно не собирался…

Николаев задумался. Что-то начинало складываться в логическую цепочку. Разговор с женой явно пошел на пользу. Хотя с машиной получилось, конечно, нехорошо. Если бы Лиза не пришла за ним сама, то могла бы подумать бог весть что. Только личных проблем ему сейчас не хватало.

Из дневника покойного подозреваемого:

«После спаривания жизнь в лагере и впрямь качественно изменилась. Женщины заметно повеселели, а мужчины стали управляемей, чем раньше. Из общего ритма жизни выпадала только Химия. Она беспрерывно что-то брюзжала про разврат, Содом и Гоморру, но на нее почти не обращали внимания. Даже бывшие коллеги, неопределенно покачав головами под ее моралите, с облегчением убегали по своим делам, как только она набирала в грудь воздух для продолжения спича. А дел у авиаторов было очень много. В этих широтах зима им не грозила, но в запасах пищи и пресной воды они все равно нуждались. Остров изобиловал дикими животными, включая косуль и бородавочников, но охотиться за ними в одиночку из-за отдаленных рыков то ли леопардов, то ли тигров было опасно. Поэтому мужчин пришлось разделить на две команды. Первая ходила на охоту. Вторая сопровождала женщин в походах за фруктами, также в изобилии произраставших в густом лесу у подножия горы.

«Летная гора» вообще благоволила к своим нежданным обитателям. На ее склонах оказалось множество солончаков, а чуть ниже плато, на котором расположились авиаторы, обнаружилось несколько подземных источников с пресной водой. Благодаря соли авиаторам удалось создать солидные запасы мяса в специально выкопанных на большую глубину ямах. Близость источников также благотворно влияла на моральный климат в лагере. Один из источников удалось переделать в некое подобие душа, и вечерами лагерь с удовольствием и подолгу проводил время в его чистейших водах, отмываясь от дневной накипи. Причем купались все абсолютно голыми. Как-то незаметно люди перестали стесняться друг друга. Наверно, опять же сказывалось то обстоятельство, что вся их жизнь протекала на виду друг у друга, каждый имел семью и любое поползновение в сторону флирта исключалось.

Таких простых и понятных вещей не понимала только Химия. К источнику она ходила редко и, как правило, ночью, когда там уже никого не было. Она вообще вела довольно уединенный образ жизни. Через несколько недель после спаривания она попросила «Того, который сказал: здесь!» построить ей отдельный дом. «Тот, который сказал: здесь!» согласился, но взял с нее клятву, что она не будет вмешиваться в личную жизнь авиаторов со своими нравоучениями. Химия такую клятву дала, и теперь ее не было видно и слышно. «Того, который сказал: здесь!» ее нынешнее поведение вполне устраивало, хотя смысла в таком отшельничестве он не видел. Впрочем, возможно, его отшельничество тоже казалось кому-то странным. Несколько раз его приглашали в семьи в качестве второго или даже первого мужа. Особенно усердствовала в этом плане Толстуха, которой, судя по всему, пришелся по душе образовавшийся в ее доме мужской гарем. Как она справлялась с тремя мужчинами, «Тот, который сказал: здесь!» не знал. Наверно, неплохо, если она постоянно намекала ему на желательность его появления на ее семейном ложе. Но он отказывался, ссылаясь на то, что у него другие задачи и что он не сможет уделять семье необходимое внимание ввиду своей занятости.

На самом деле, однажды установив жесткий иерархический порядок, «Тот, который сказал: здесь!» был не так уж и занят. И единственной по-настоящему серьезной причиной его холостяцкого образа жизни была неожиданно вспыхнувшая любовь к рыжей девушке из Австралии. Теперь, по прошествии времени, он точно знал, что это любовь. Он внимательно следил за ее жизнью с Лаборантом и с удовлетворением отмечал, что отношений у них как таковых нет. Однажды и сам Лаборант признался ему в этом. С непонятным восторгом и искренностью.

— Она на меня не давит, — радостно сообщил он. — Она очень хорошая. Я сказал ей, что нам не надо торопиться, нужно привыкнуть друг к другу, она согласилась.

Лаборант и Рыжая «привыкали» друг к другу уже третий месяц. Рыжая оказалась очень хозяйственной и общительной девушкой. От нее исходила едва ли не осязаемая аура добра, как магнитом притягивающая к себе людей. Она стала по-настоящему душой лагеря. В ее доме, неизменно чистом и ухоженном, всегда было много гостей. Люди любили приходить к ней и растворяться сердцами в ее расположении и сочувствии. Однажды вечером в составе большой компании побывал у нее в гостях и «Тот, который сказал: здесь!». За весь вечер он не перемолвился с Рыжей ни словом, но несколько раз встретился с ней взглядом. Ему даже показалось, что на него она смотрит как-то по-особенному, но не мог расшифровать негативный или положительный смысл такого персонального внимания. Да и Лаборант не давал ему задуматься о загадках визуального общения, поминутно переспрашивая о комфортности пребывания «Того, который сказал: здесь!» у него в гостях. Вот уж кто не являл собой никакой загадки, с неподдельным счастьем на лице принимая дорогого гостя.

Именно Рыжая предложила отпраздновать первые полгода на острове, устроив что-то вроде костюмированного бала. Ее идею приняли на ура, а «Тот, который сказал: здесь!» недоумевал, как мысль о таком простом механизме создания традиций не пришла ему в голову с самого начала. К празднику все готовились с большим воодушевлением. Два музыканта из Голландии умудрились в катастрофной суматохе спасти акустические гитары. Хотя скорее это гитары спасли им жизнь, поскольку на берег они выбрались без спасательных жилетов. В первые месяцы им, да и всем остальным тоже, было как-то не до музыки. Теперь оба каждый вечер разучивали песни народов мира, раскладывая их на две партии. По коллективному сценарию выходило, что праздник начнется с избрания королевы бала, которая выберет себе короля. Король и королева откроют танцевальный вечер какой-нибудь хорошей медленной композицией под аккомпанемент голландцев, а потом веселье продолжится застольем.

За время пребывания на острове авиаторы научились делать неплохое вино из дикого винограда. «Тот, который сказал: здесь!» запрещал дневные возлияния, но вечерами пропустить один-другой деревянный бокал вина никому не возбранялось. Правда, до совместных попоек дело еще не доходило, и праздник должен был стать еще и первой проверкой на алкогольную совместимость всех проживающих в лагере. Сам «Тот, который сказал: здесь!» изначально решил для себя, что на первый случай сохранит трезвую голову и проследит за порядком. К тому же он опасался, что под действием вина неосторожным словом или взглядом обнаружит свои чувства к Рыжей.

Никто не сомневался, что королевой и королем праздника станут Рыжая и Лаборант. Последнего такая перспектива приводила в радостное возбуждение, и однажды он даже сообщил Рыжей, что, возможно, решится на какие-то перемены в их отношениях после праздника. «Тот, который сказал: здесь!» безумно хотел знать, что ответила Рыжая, но, огорошив его столь интимным известием, Лаборант ничего больше не сказал, а спрашивать самому «Тому, который сказал: здесь!» было неудобно. Вот в этой обстановке всеобщего приподнятого настроения авиаторы и подошли к знаменательной дате.

На Глас народа, как называли авиаторы их общее место сбора, люди пришли разукрашенные глиной и сажей. Несмотря на скудость подручных средств для создания действительно ярких образов, каждый постарался как мог, и Глас народа, по периметру которого разожгли яркие костры, заполонили индейцы, пираты, лесные и горные духи, горные бараны, черти и прочая нечисть. «Тот, который сказал: здесь!», намереваясь постричься на следующий день, выбрил себе голову, оставив короткую полоску волос, которую поднял торчком «а-ля ирокез». Лицо он размалевал черными полосками, и подальше от света костров, в темноте, откуда он наблюдал за происходящим, были видны только белки его глаз.

Люди дудели в полые рога, голландцы что-то играли на гитарах, всем уже было весело, но ждали Рыжую и Лаборанта. Когда они появились, восторженный вздох прокатился по рядам авиаторов. Лаборанта, изображавшего какого-то лесного божка с лиственным венком на голове, похоже, никто и не заметил. Рыжая, едва ступив в освещенный круг, была тут же встречена шквалом аплодисментов.

— Королева! — закричал кто-то, и все тут же подхватили: — Королева! Королева! Королева!..

Она и в самом деле выглядела как королева этой странной толпы дурачившихся людей. Короткая юбка обнажала ее прекрасные длинные ноги, щиколотки которых украшали самодельные браслеты из каких-то лесных ягод. Такие же браслеты были на ее руках, а сбоку к волосам прилепилась ниточка переливающихся прозрачных бусинок. Собственно, ее наряд и костюмом, по большому счету, никто бы не назвал, но он так удачно вписался в этот маскарадный бедлам, что тут же подтвердил предопределенность выбора. Рыжую подхватили на руки и усадили на подобие трона в центре Гласа народа. Все опять захлопали в ладоши и закричали: «Королева!» Она выглядела несколько смущенно, но, когда к ней попытались подвести короля, то есть Лаборанта, Рыжая вдруг решительно поднялась со своего места и предостерегающе подняла руку. Все замолчали.

— Королева сама должна сделать свой выбор! — громко сказала Рыжая. — На то она и королева!

— Верно! — подхватили в первую очередь мужчины. — Пусть королева сама выберет себе короля!

Недоумевающий Лаборант застыл в двух шагах от трона, не понимая, что происходит. Рыжая, не обращая на него внимания, вновь подняла руку, призывая всех к тишине. Народ замер, ожидая ее решения. Рыжая медленно опустила руку, сжатую в кулак, и повелительно вытянула пальцы поверх голов куда-то в темноту. Все обернулись в направлении ее руки. Там, в стороне от всех стоял «Тот, который сказал: здесь!».

— Вот мой король! — громко сказала Рыжая.

Несколько секунд авиаторы молчали. «Тот, который сказал: здесь!» молчал вместе со всеми, потому что не знал, как ему поступить. Рыжая на глазах у всех разрушала выстроенную им концепцию взаимоотношений в лагере. Пусть даже в шуточном виде, но наверняка все поняли, что ее выбор обусловлен много большим, чем желание пошутить. «Тому, который сказал: здесь!» ее желание показалось обыкновенным протестом — правда, несколько вызывающим. Это нужно было как-то пресечь в зародыше, но можно испортить праздник. Обстановку разрядил Лаборант.

— Король избран! — закричал он.

— Королева сделала свой выбор! — подхватили остальные, и вновь заиграла музыка, загудели рога, а толпа расступилась, уступая дорогу королю.

Скривив рот в неопределенной усмешке, «Тот который сказал: здесь!» шагнул в освещенный периметр Гласа народа. Рыжая смотрела на него не мигая, слегка склонив голову набок. «Тот, который сказал: здесь!» остановился в двух шагах от нее, впервые не зная, что ему делать. С натужной улыбкой он оглядывался по сторонам, словно хотел сказать: ну, пошутили — и хватит. Но Рыжая вновь подняла руку, а когда все умолкли, махнула музыкантам-голландцам: начинайте!

— What can I do to make you love me, — затянул неожиданно сильным и приятным голосом один из голландцев, и полились гитарные переливы незнакомой «Тому, который сказал: здесь!», но красивой песни.

Рыжая сама приблизилась к нему и положила ему на плечи свои руки.

— Я не умею танцевать, — с трудом признался «Тот, который сказал: здесь!».

— Положи руки мне на талию и двигайся вместе со мной, — сказала Рыжая, впервые обратившись к нему на ты.

«Тот, который сказал: здесь!», как под гипнозом, поднял руки и осторожно, словно проверял на жар раскаленные уголья, опустил их на ее бедра. На лбу у него мгновенно выступил крупный пот и, размывая полоски сажи, покатился вниз, к уголкам губ. Музыка застряла у него в ушах ватным волнением. Он напрягся, как будто собирался поднять Рыжую над головой. А она, слегка улыбнувшись и по-прежнему глядя ему в глаза, потянула его аккуратным, но сильным движением на себя. Танец начался. «Тот, который сказал: здесь!» послушно топтался на месте, подчиняясь воле Рыжей и всеми силами стараясь не наступить ей на ноги. Он не смотрел по сторонам, чтобы не сбиться, и не знал, как выглядит со стороны, хотя и предполагал, что ужасно. Вполне вероятно, что он был недалек от истины, но по меньшей мере один человек в это время думал, что ничего прекрасней этого королевского танца он еще не видел. И первая ревность незнакомым возмущением ворочалась у него в груди, устраиваясь удобно и надолго. И если бы «Тот, который сказал: здесь!» мог видеть в эти мгновения Лаборанта, то он, возможно, понял бы, что, не желая того, приобрел себе личного врага.

Но он никого не видел, потому что смотрел на Рыжую. А она смотрела на него. И, казалось, бесконечно долго играла музыка, но, когда она закончилась, они еще продолжали танцевать, уже понимая, что случилось непоправимое.

— Праздник открыт! — закричал кто-то, как бичом стеганув по вновь образовавшейся коже нового организма.

И вновь загудели рога, и гитары сошли с ума, и все пустились в дикий пляс, закрыв на время от спрятавшегося за троном Лаборанта замерших посередине короля и королеву. Веселье продолжалось всю ночь. И конечно, все ужасно напились. Особенно Лаборант, которого среди ночи Рыжая была вынуждена увести домой. Но, на удивление, никакими эксцессами праздник не омрачился. «Тот, который сказал: здесь!» больше не подходил к Рыжей и внимательно следил за порядком. Когда перед самым рассветом все разошлись по домам, он еще постоял на Гласе народа, прислушиваясь к звукам в лагере, и только убедившись, что все успокоились, направился к источнику, чтобы смыть с себя боевую раскраску».