Гармония (3 в 1)

Гарри Боро, 2006

На месте гибели влюбленной пары следователь находит дневник молодого человека. Дневник описывает странный мир полуживотных – полулюдей и больше напоминает записки сумасшедшего чем описание дней и событий. Но чем глубже следователь погружается в расследование дела и чтение дневника, тем меньше нормального он видит в окружающем мире.

Глава третья

И он опять почти не спал, а утром вспомнил, что практически не прикасается к пище двое суток. Организм не бунтовал. Организм все понимал и соглашался на сигареты. Организм знал, что наступает самый ответственный момент, и его физиологические порывы в решающие моменты могут все испортить. А еще организм, так же как и Бобби Старший, истосковался по ласковым женским рукам и пахнущим парфюмом волосам, в которые так приятно зарываться носом. И женской груди с крупными или не очень сосками, такими сладкими на вкус, что инфантильность момента заставляет дрожать каждую клетку организма ожиданием еще только предстоящих открытий. И женским ножкам, и тому, что находится между ними, как последней скрижали признания организма, достойным наивысшего наслаждения за свое терпение и стоицизм.

Но она пришла и обидела организм. Он был уверен в победе, а она сказала, что в первую ночь никогда!

— Но это же глупо! — воскликнул он.

— Извини…

Он пытался доказать ей нелепость происходящего с фантастической изобретательностью, и даже весьма преуспел в этом направлении, уже отбросив ее трусики на середину комнаты. Но он явно недооценил ее принципиальность и искусство владения женским набором психологического оружия для самообороны.

— Андрей! — рубанула она его тяжелой палицей чужого имени в тот момент, когда он уже взметнулся над ней в последней атаке перед сокрушительной победой. И Бобби Старший свалился рядом с собственным мгновенно утратившим боевую мощь организмом, глотая воздух беззвучным разочарованием.

Она долго извинялась, гладила его по груди, уверяла, что не знает, почему назвала его Андреем — у нее даже знакомых нет с таким именем. Но он смирился с поражением и уже не предпринимал попыток организовать новое наступление. Смирение его оказалось настолько искренним, что ничего не произошло и на следующую ночь, когда принципиальность Лапочки была удовлетворена и она всячески выражала свое удовольствие тем, что он прошел испытание. Он стал «хорошим», «таким, каким она его себе и представляла», но, будучи «хорошим», он напрочь утратил мужские кондиции.

Шесть часов подряд, с небольшими перерывами на перекур и кофе, он мучил себя и ее бесплодными усилиями нанести на их отношения последний, а точнее, первый плотский штрих. Все было напрасно. Организм, оскорбленный в своих лучших побуждениях накануне, не слушал никаких увещеваний. Он слушал только себя, некстати напоминая, что уже третий день хочет кушать, что никогда так много не курил и что не видит смысла во что бы то ни стало сделать так, чтоб встало, потому что эта девочка, конечно, класса экстра, но ведь она здесь все равно не останется навсегда. У нее муж, с которым, по ее же словам, она занимается сексом каждый день, потому что это обязательное условие семейной жизни.

«Ты готов к такому пожизненному марафону, Бобби Старший? — спрашивал организм. — Лично я нет. Ты слишком долго ее ждал. Я успел привыкнуть к определенному укладу жизни, когда если уж совсем припрет, то вызываешь проститутку, а остальное время можно расслабленно сидеть задницей в кресле или за рулем автомобиля, кушать на ночь аджику — не чистя зубы, смотреть в час ночи боксерские поединки на НТВ или фильмы на канале «Культура», которые сводят с ума скукотищей 90% аудитории, макать пряники в сгущенное молоко, покрывать толстым слоем крема облеванные ботинки, читать заумные книги без необходимости их обсуждения, потому что не с кем (с ней, кстати, тоже не получится — не ее профиль), не думать о будущем — в нем ничего хорошего не светит, не смазывать подмышки антиперспирантом после спортзала (подмышки смазывают после душа, а душ принимать лень) и еще много чего делать или не делать так, как ты же, облажавшийся Бобби Старший, меня и приучил.

А еще у нее есть ребенок. И вместе они восемь лет. А ее муж горбатится где-то за голландским бугром на престижной работе за семь тысяч долларов в месяц, и этих денег только-только хватает на более-менее обеспеченную жизнь — приходится себя во многом ограничивать, поэтому она не понимает, отчего ей так завидуют подруги детства и однокурсницы по бухгалтерскому колледжу. И правда, отчего они ей так завидуют? Может, оттого, что муж не дал ей ни одного повода усомниться в его верности, а ребенок знает два языка и она вот-вот получит вид на жительство в сытой Голландии, навсегда отдалившись от российского кошмара? Нашли чему завидовать…

Ты кого привел в дом, Бобби Старший?! И кого ты собираешься удивить своим секундным впрыском из семнадцатисантиметрового «брандспойта», скукожившегося сейчас до размеров спичечного коробка, если вчера, настаивая на откровенности (все равно Андрей все обломил), ты выудил из нее информацию о каком-то сумасшедшем торговце подержанными автомобилями, специально накачивавшего себя суперпрепаратами, чтобы уснуть с одеревеневшим членом прямо в ней после то ли десятого, то ли двенадцатого полового акта?..»

Утро застало его лежащим на боку, с открытыми глазами. Он смотрел между ее лопаток и чувствовал себя ужасно старым и бедным. Он не знал, что скажет ей, когда она проснется. То есть понятно, что нужно как-то попрощаться, но эти бесконечные минуты, когда она будет приводить себя в порядок, одеваться и ходить по комнате, он может не пережить. Стыд и ненависть к себе убьют его еще до необходимости сказать «доброе утро». Ну а «доброе утро» станет контрольным выстрелом в голову. Он был уверен в этом, и, когда она потянулась, явно просыпаясь, он трусливо повернулся на другой бок. Вообще-то, можно и так: он сделает вид, что спит, а она молча встанет и уйдет. Но она не ушла. Она обняла его сзади и поцеловала в шею.

— Ты спишь? — тихонько спросила она.

— Уже нет.

— Что будем делать сегодня? — как ни в чем не бывало спросила она.

— Мы? — удивился он.

— Ну да.

— Я и ты?

— А здесь есть кто-то еще? — засмеялась она. — Предлагаю вечером сходить в тот клуб, где мы с тобой познакомились. Мне там понравилось. Только мне днем нужно заехать в салон красоты. Хочу сделать прическу, чтобы быть самой красивой и ты смотрел только на меня. Ты меня завезешь?

— Завезу, — оттаивая и поворачиваясь к ней, сказал он в изумлении.

— И заберешь?

— Заберу.

И в этот момент случилось чудо! Не висячие сады Семирамиды, конечно, и не Родосский Колосс, но, учитывая обстоятельства минувшей ночи, через пять минут лихорадочного совокупления в незапомнившейся позе он упал лицом в подушку рядом с ее головой (все-таки он был сверху), вознося про себя благодарственные молитвы всем и всему: родителям, порнографии, организму и притупляющему чувствительность презервативу. Из того, что можно было произнести вслух, не спровоцировав ее недоумение, он сказал только:

— Слава тебе господи!

— Ты о чем? — улыбнувшись, спросила она.

— О своем, — не стал вдаваться он в постыдные для себя подробности. — Ты кончила?

— Ну зачем ты это спросил? — разочарованно столкнула она его с себя.

— А что такое? — удивился он.

— Никогда не задавай такие вопросы женщине сразу после секса, — серьезно попросила она. — Мне еще хорошо, а ты все портишь.

— Запомнил — не буду, — легко согласился он. — Но раз уж я все равно спросил, ответь мне один раз.

— А ты не заметил?

— Нет, если честно. У девушек это происходит по-разному.

— Я же сказала: мне было хорошо.

Он поцеловал ее в губы, она обхватила его шею руками.

— Ты меня в ступор ввела прошлой ночью, — пожурил он ее за полузавтраком-полуобедом.

— Я заметила.

— Может, у тебя еще какие-нибудь бзики есть? Расскажи сразу, чтобы я заранее подготовился, — пошутил он.

— Конечно, есть. Я та еще штучка. Но рассказывать не буду — увидишь. Или не увидишь — смотря как все сложится.

— А как пока складывается?

— Пока все очень хорошо. Меня это даже настораживает.

— Почему?

— Я очень быстро привыкаю к человеку. Еще влюблюсь, не дай бог.

— Влюбись. Очень интересно посмотреть на тебя влюбленную.

— Не хочу. Я замужем, — в который раз повторила она.

— Но хотя бы маленькая симпатия — эдакая уменьшенная копия любви в масштабе один к ста — уже есть?

— К тебе? Конечно. Иначе я бы здесь не оставалась две ночи подряд.

— Слушай, а может, ты вообще у меня поживешь? Сколько тебе до отъезда? Полтора месяца? Оставайся! — автоматом предложил он. — Я один, никого не жду, и тебе не надо будет каждый день таскаться в город по делам из пригорода. Ты же говорила, тебе нужно какие-то документы оформлять, с друзьями и родственниками встречаться…

— Хитренький какой, — безумно красиво улыбнулась она, очевидным образом демонстрируя много большую хитрость в сердечных делах. — Я подумаю…

* * *

Думала она недолго. Оставшись у него после клуба на третью ночь, она пришла к выводу, что часть вещей ей уже необходимо держать у него дома. Все эти повседневные женские штучки — от косметики до чистых трусиков — у такой девушки всегда должны быть под рукой. Они перевезли большую часть ее вещей к нему, но только на четвертый или пятый день совместного проживания его наконец окатило ушатом восторженных эмоций. Неслыханное дело! Он живет не один! Когда она убегала по делам, он с благоговейным восторгом смотрел на расставленные флакончики с духами, губные помады, коробочки с тенями. В ванной комнате, на трубе с горячей водой, сушились ее трусики, в полупустом шкафу из ниоткуда возникли на плечиках всевозможные блузки и кофточки. На кухонной плите в чистых кастрюльках появилась нормальная еда в виде супчиков и тушеных овощей с мясом, а с подоконников исчезла вековая пыль.

Как и когда произошли все эти перемены, он не заметил. Ее проникновение в его жизненное пространство произошло само собой. Проникают ли так незаметно все женщины или такая, как Лапочка, он не знал. Он всегда жил один, а появлявшиеся в его квартире женщины — максимум на сутки — доставляли больше хлопот, чем радости от женского участия в его судьбе. Лапочка явила собой радость, но что ему делать с этой радостью дальше, он представлял слабо. Одно он знал уже точно: надвигается что-то серьезное. Возможно, даже опасное. Он видел себя сползающим в пугающую зависимость от другого человека. Пугал его, конечно, не человек, а вероятная необходимость соразмерять свою дальнейшую жизнь с этим человеком. Кому-то это кажется простым решением. Для него, не боявшегося ничего в своем одиночестве, такое решение таило в себе массу сложностей.

Первой в ряду этих сложностей являлась ее семья. Люди прожили вместе восемь лет. Они уже не просто муж и жена. Они брат и сестра, отец и дочь, мама и сын в одной ипостаси супругов. Да плюс еще ребенок, который разговаривает и все понимает. Восемь новогодних праздников, рождественских каникул, зим, весен, багряно-желтых осеней. Тысячи ночей секса, ссор, примирений, первый выпавший зубик ребенка. Первые старые вещи, после бурного обсуждения выбрасываемые на помойку. Насморк или воспаление легких, массаж сорванной спины, полотенце вокруг ее головы и полотенце на его бедрах после душа. Шашлыки на природе с запоздалым «хлеб забыли!». Сонные посиделки перед телевизором, утренние поцелуи перед уходом на работу. «Кого пригласим на твой день рождения? А что тебе подарить?.. Дорогая, в этом месяце сэкономим, а в следующем купим в кредит новую машину… Устал, милый? А я приготовила тебе вкусненькое… Сегодня звонила твоя мама, спрашивала, как дела. Да? Я сказала, все хорошо…»

Это… Это как кустарник, растущий из одного корня. Невозможно отломить одну веточку, не причинив боли остальным. Да и неизвестно, приживется ли украденная ветка на твоем теле, потому как… Что ты из себя представляешь? И это вторая сложность. До сих пор у него не было повода задуматься о собственной жизни. Одного его все устраивало. Но с ее появлением устраивать перестало. В сущности, он неудачник предпенсионного возраста. Что его держит в этом болоте? Почему он здесь находится и носит в себе какие-то едкие псевдоанализы окружающей среды? Что он сделал, чтобы приподняться над этой средой, испытывая иногда бессмысленный восторг превосходства над всем и вся? Ничего. А рядом, вгрызаясь зубами, впиваясь ногтями, карабкались куда-то вверх вчерашние знакомые, и если он поднимет глаза, то может увидеть их толстые задницы, надежно застрявшие между сучьев стабильности. Судя по выражениям задниц, они еще не совсем довольны. Но они просто отдыхают на очередной статусной ступеньке, а впереди погоны старшего менеджера или даже партнера чего-то движущегося в машинке для нарезки денег, чеков, акций и облигаций.

Кому противно? Вчера было противно! А сегодня утром, прижав к лицу ее белую маечку, он понял, что упустил что-то важное. Там, наверху, очень запросто могла быть и его задница, а этот Сережа, вполне вероятно, отдыхал бы сейчас в другом кустарнике. А он собирался бы на барбекю и просил Эдгара не забыть ракетки для бадминтона. Эдгар — придумали же имечко!.. А тебе какое дело до имени их ребенка? Никакого, просто если бы это был мой сын… Если бы! Но это не твой сын, и твоя задница в полном дерьме! Так что сиди на ней ровно и сопи в две дырки, как сопел тридцать шесть лет! А вот это дудки! Как хочу, так и живу! Я неудачник? Не-ет! Это такая вот моя личная удача! Каждому свое! Я себе и такой нравлюсь, и не только себе!..

— Пойдем сегодня в клуб, — предложил он ей в субботу.

Она, конечно, согласилась и позвала с собой подруг, а он натрескался водки в первый же час и, отколовшись от их компании, перещупал едва ли не половину охочих до свободной любви девушек. Девушки хихикали и оставляли ему свои телефоны. Он купался в мареве успеха и с удовольствием отмечал, что ей это неприятно. Обратную дорогу домой он помнил смутно. Она сидела впереди, рядом с водителем такси, он — сзади, клонясь головой к коленям ее подружки. Таксиста она попросила не уезжать. Он не придал этому значения. Он даже не успел закрыть дверь на ключ, а она уже протиснулась мимо него на лестницу с дорожными сумками в руках.

— Не понял, — действительно не понял он.

— Завтра поймешь, — не оборачиваясь, сказала она и… ушла?

Он не мог в это поверить, но в квартире звенела тишина. Там, где стояли ее сумки и пакеты, пол словно зиял черной дырой пустоты. Он посмотрел на полку с ее косметикой — пусто, заглянул в ванную — пусто. Пустые плечики встретили его и в шкафу. Так быстро собрать вещи невозможно. Он искал хотя бы заколку, еще утром лежавшую у кровати, но не нашел даже этой мелочи. Он вскипятил чай, выпил две кружки подряд, покурил, и только тут в него проникло: она ушла! Мгновенный испуг, как укол шприца, впился в его сердце и застыл там холодным стержнем. Он бросился в комнату, потом зачем-то к входной двери — вдруг накатившая растерянность бросала его тело из стороны в сторону, не давая покоя необъяснимым ужасом утраты. В голове что-то полыхало и взрывалось, руки дрожали непоправимостью случившегося, а грудь стянуло ремнем удушья.

Дышать и в самом деле стало тяжело. Он со всхлипом втягивал в себя воздух, но не мог заполнить легкие даже на треть необходимого, чтобы успокоиться. В глазах потемнело. Он пошарил рукой вокруг себя и, схватив подвернувшийся нож, с силой резанул по стягивающему грудь ремню. Перезревший ремень лопнул и упал к его ногам. Он облегченно вздохнул полной грудью и обессиленный плюхнулся в кресло. Сердце, успокаиваясь, еще грозило ему эхом гулких ударов, но боль, кажется, ушла. А может, и не ушла — просто он ее не чувствовал, склоняя отяжелевшую вдруг голову на изрезанную грудь, и забываясь в тревожном пьяном сне…