Счастливая семья

Ганс Христиан Андерсен, 1875

Ганс Христиан Андерсен (1805–1875) – не только один из величайших детских сказочников, он глубоко христианских писатель. Герои Андерсена попадают, порой, в очень трудные обстоятельства, их ожидают испытания, страдания, скорби. Но в их жизни всегда есть надежда на помощь и милосердие Божие; всегда есть вера в то, что доброе сердце непременно будет утешено и согрето Божией Любовью. Сказки, собранные в этой книге, печатаются в соответствии с дореволюционным переводом, в котором сохранены все особенности духовного мира произведений любимого всеми детского сказочника.

Снежный болван

— Холод сегодня пронизывает насквозь, — говорил снежный болван, — а ветер скрепляет мои члены и вливает в них новую жизнь. Только зачем этот шар торчит там на небе? — он подразумевал солнце, которое клонилось к закату. — Из-за него я и не подумаю беспокоиться. Все мои кусочки крепко сплочены.

У него, вместо глаз, как раз и были кусочки черепицы, а вместо зубов — обломки грабель. Родился он при веселых возгласах шалунов, в то время когда мимо пролетали санки с бубенчиками.

Солнце село, и взошла луна, большая, круглая, ярко сияющая на темно-синем небе.

— Теперь оно появилось с другой стороны, — сказал снежный болван, принимая луну за солнце. — Виси себе там и свети, а я буду собой любоваться. Если б я только знал, как сойти с места. Уж очень хочется мне подвигаться, поскользить по льду, как мальчики. Но я не знаю, как это делается.

— Вон! Вон! — залаял старый пес, который охрип и не мог выговорить: вау, вау! Он охрип, когда еще был комнатной собачкой и лежал у печи. — Солнце тебя научит бегать. Я это видел на предшественниках твоих прошлую зиму и позапрошлую. Солнце их всех согнало.

— Я тебя не понимаю, товарищ! — продолжал снежный болван. — То, что там висит, — он разумел луну — научит меня бегать? Да оно само от меня убежало и появилось с другой стороны.

— Ничего-то ты не понимаешь! — возразил старый пес. — И не удивительно! Тебя только что слепили. То, что ты теперь видишь, — это луна, а то было солнце. Вот оно-то и научит тебя сбегать в канавку. Будет скоро перемена погоды. Я чувствую это по левой задней лапе; она у меня ноет. Да, будет перемена, будет.

— Я не понимаю, что он говорит, — подумал снежный болван, — но чувствую, что это что-то неприятное. То, которое там торчало и ушло, солнце, называет его этот пес, тоже не мой друг. Я это чувствую.

— Вон, вон, — пролаял старый пес и, повернувшись, пошел в свою конуру спать.

Погода действительно изменилась. Под утро спустился густой туман, но подул ледяной ветер, и мороз устоялся. Взошло солнце и осветило роскошную картину. Деревья и кусты, опушенные инеем, искрились и сверкали. Нежнейшие разветвления, которые, за листвой, незаметны летом, теперь выступали вполне отчетливо. Словно кто накинул на деревья блестящее кружево.

— Какая прелесть! — воскликнула молодая девушка, проходившая поблизости под руку с молодым человеком. С этим зрелищем даже летом ничто сравниться не может, — прибавила она, и глаза ее загорелись от удовольствия.

— И такого парня, как вот этот, тоже не бывает летом, — сказал молодой человек, указывая на снежного болвана. — Он великолепен!

Девушка засмеялась, кивнула болвану и пошла вперед по снегу, который скрипел под ее ногами, точно она шла по крахмалу.

— Кто эти двое? — спросил снежный болван у собаки. — Ты дольше меня на дворе и, может быть, их знаешь.

— Знаю ли я их? Еще бы. Она меня погладила, а он бросал мне кости. За то я их не кусаю.

— Но что они из себя представляют?

— Они жених и невеста. Будут жить в одной хижине и глодать одну кость.

— Они такие же существа, как мы с тобой?

— Нет, они господа. Как мало, однако же, знают те, которые только что появились на свете. Я старше, и у меня опытности больше. Я знаю здесь всех. Было время, когда я не лежал на цепи, на морозе.

— Мороз чудесный, а ты славно рассказываешь. Только не греми, пожалуйста, цепью, этот звон во мне раздается.

— Вон, вон! — залаял пес. — Когда я был хорошеньким, маленьким щеночком, я лежал наверху, в доме хозяина на бархатном стуле. Меня ласкали, целовали мою мордочку, вытирали лапки носовым платком и звали Ами, милый Ами. Но потом я показался им велик и они подарили меня экономке. Здесь не было так роскошно, но жилось еще приятнее. Меня не тормошили беспрестанно, как наверху, а кормили также хорошо. У меня была своя подушка, и я лежал у печки. Ах, какая это славная вещь! О печи горюю я до сих пор.

— Разве печь так хорошо выглядит? Похожа она на меня?

— Напротив. Она черна как ворона и имеет длинную шею. Она глотает дрова, и огонь у нее пышет изо рта. Очень близко стоять не надо, но немножко в стороне — приятно. Ты можешь видеть ее в окно, с того места, где стоишь.

Снежный болван посмотрел в окно и увидал гладко отполированный предмет. Внизу светился огонь. Вдруг он почувствовал что-то такое, в чем не мог дать себе отчета.

— Зачем же ты ее оставил? — спросил он у старого пса. — Зачем ты ушел из такого прекрасного места?

— Я не мог иначе. Меня вышвырнули за дверь и посадили на цепь. Я, видишь ли, укусил молодого барина за ногу за то, что он оттолкнул кость, которую я глодал. Кость за кость, казалось мне справедливым. Ан вышло для меня худо. С тех пор я на цепи и вдобавок потерял голос. Слышишь, как я охрип. Вон! Вон! Я уж больше не могу лаять как прежде; моя песня спета.

Но снежный болван уже не слушал. Он смотрел в окно нижнего этажа, где, в комнате экономки, стояла квадратная печь на ножках таких же размеров, как он, снежный болван.

— Что это во мне трещит? — размышлял он. — Как бы мне хотелось попасть в дом, прислониться к печке. Это такое невинное желание, что наверно оно сбудется.

— Туда ты никогда не попадешь, — сказал цепной пес. — А если бы и попал, то растаял бы. Вон!

— Я все равно никуда не гожусь. Мне кажется, я распадаюсь.

В течение целого дня снежный болван смотрел в окно. В сумерках комната выглядела еще уютнее. Огонь в печке так приветливо светил. Не так как солнце и не так как луна, а просто как огонек, которому есть что кушать. Когда дверка отворялась, пламя вспыхивало еще ярче и отражалось румянцем на щеках снежного болвана.

— Я не могу этого вынести! — воскликнул снежный болван. — Точно она высовывает мне язык.

Зимняя ночь была длинна, но снежному болвану она не казалась такою. Он стоял погруженный в думы. Эти думы замерзали и трещали.

Утром окна в доме замерзли и образовали затейливые узоры. Узоры затянули окно и скрыли милую печь от глаз снежного болвана. Зато он трещал и стучал на славу. Мороз был такой, что снежному болвану осталось только радоваться. Но он не радовался; он тосковал по печке.

— Это плохая болезнь для такого франта, как ты, — сказал старый пес. — У меня она тоже была, но я ее перенес. Ох, будет перемена погоды, опять ногу ломит.

Погода действительно переменилась. Наступила оттепель. Снежный болван стал слабеть. Он не охал, не жаловался, но таял как свеча и, наконец, развалился. На том месте, где он стоял, осталась торчать палка, около которой дети и слепили его.

— Теперь я вполне понимаю его глубокую душевную тоску, — сказал старый пес. — Ведь в нем заключалась метла трубочиста. Это-то и томило его. Понимаю, понимаю.

Скоро не стало и зимы.

Пес продолжал хрипеть, а девушки гуляли и пели:

Скоро душистая травка пробьется,

Выйдем из дому, перчатки долой!

Весело в роще чирикают птички,

Месяц февраль нам приносит весну,

С птичками вместе поем и ликуем,

Солнце нам шлет золотые лучи.