Последняя жемчужина

Ганс Христиан Андерсен, 1875

Путешествие в мир сказок Ганса Христиана Андерсена (1805–1875) увлекательно, поучительно и для детей, и для взрослых. Радостные и грустные, со счастливым концом и с печальным, они вводят нас в мир, где добро и милосердие всегда сильнее зла и жестокости, где горе и слезы всегда будут утешены любовью и состраданием. Сказки, собранные в этой книге, печатаются в соответствии с дореволюционным переводом, в котором сохранены все особенности авторского текста.

Последний сон старого дуба

Рождественская сказка

В лесу, на высоком крутом берегу моря, рос старый-престарый дуб. Было ему ровнехонько триста шестьдесят пять лет, ни больше, ни меньше, но ведь для дерева годы то же, что для нас, людей, сутки. Мы бодрствуем днем, а ночью спим и видим сны; дерево же бодрствует три времени года и спит только зимой. Зима — время его отдыха, его ночь после длинного дня: весны, лета и осени.

В теплые летние дни вокруг дерева кружились и порхали мухи-поденки. Нарезвится, напляшется мушка и сядет отдыхать на один из больших листьев дуба.

— Бедная, бедная крошка! — скажет всякий раз дуб. — Всего один только денек и дано тебе пожить на белом свете. Как мало — один денек! Печальная твоя доля!

— Печальная? Что ты хочешь этим сказать? — спрашивала муха-поденка. — Гляди, какой светлый, радостный день, как ярко светит солнышко! Мне так весело, хорошо!

— Один ведь теплый денечек тебе повеселиться, а затем конец.

— Конец! Чему конец? — недоумевала муха. — И тебе конец?

— Нет, я проживу, может быть, тысячи твоих дней; мой день ведь не то, что твой — он продолжается три четверти года. Ты даже вообразить не можешь, как это долго.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать! Ты живешь тысячи моих дней, а я живу тысячи мгновений, и все они полны радости и счастья. Ну, а когда тебя не станет, придет конец и всему этому великолепию, всему миру?

— Нет! — отвечал дуб. — Мир просуществует века, тысячелетия, так бесконечно долго, что я и представить себе не могу.

— Стало быть, у нас одна доля, только счет нашим дням каждый из нас ведет по-своему.

И муха-поденка закружилась, заплясала, радуясь своим нежным, прозрачным, как кисея, крылышкам и мягкому воздуху, напоенному благоуханием клевера, шиповника, бузины, мяты и дикого ясменника. Мириады душистых цветов и растений разливали в теплом воздухе такой сильный аромат, что крошечное созданьице словно пьянело от него. Что за чудесный, длинный день, полный веселья и сладостных ощущений, а как стал он отгорать, мушкою овладела приятная усталость, крылышки отказывались ей служить, крошка тихо опустилась на колыхавшуюся былинку, поникла головкой и сладко заснула — заснула навеки.

— Бедняжка! — говорил дуб. — Как коротка ее жизнь!

И каждый день летом повторялись те же пляски, те же речи, и так же к концу дня засыпала мушка навеки. Одно поколение мушек-поденок сменялось другим, но каждая мушка жила своей особой, полной и счастливой жизнью.

А дуб все бодрствовал. Миновали весна — его утро, лето — его полдень, осень — его вечер; теперь дело шло к ночи, ко сну, — приближалась зима.

Уже загудели бури, затянули свои песни: «Покойной ночи! Покойной ночи! Скоро, скоро оборвем все твои листья! Усни, скорей усни! Укачаем, убаюкаем тебя, песню колыбельную споем. Видно, наши песни полюбились твоим старым сучьям, так и трещат от удовольствия. Спи же, спи, усни! Настала твоя триста шестьдесят пятая ночь! Ты еще совсем младенец малый. Спи, усни сладким сном! Туча снеговая покроет твои ноги теплой пуховой периной. Покойной ночи, приятных сновидений!»

Собираясь на покой, дуб сбросил с себя зеленый убор. Всю длинную зиму готовится он проспать и снова пережить в сновидениях минувшее, как это бывает и с людьми.

Когда-то и лесной великан был крошкой; маленький желудь служил ему колыбелью. Теперь люди насчитывают ему больше трехсот лет. Во всем лесу не найти дерева старше и красивее его; мощная его крона высоко поднималась к небесам и далеко была видна с моря; по ней держали свой путь моряки. Не знал, не ведал дуб о том, сколько глаз искали его.

В ветвях его зеленой макушки горлинки вили свои гнезда, куковали кукушки, а осенью, когда его листья казались выкованными из меди, к нему слетались перелетные птицы и присаживались на его ветви отдохнуть перед тем, как пуститься через море в далекие края. Но вот пришла зима, листья с дуба опали, и весь он стоял оголенный со своими кривыми сучковатыми ветвями. Прилетали вороны и галки, садились на ветви и вели беседу о тяжелых временах, о том, как им зиму прожить и где прокормиться.

В ночь под Рождество дубу приснился чудесный, удивительный сон. Ничего подобного ему раньше никогда не снилось. Послушаем же!

Снится дубу, что время праздничное; чудится ему звон колоколов, но вместе с тем кажется, что надворе не зима, а ясный, теплый летний день. Широко раскинулась его зеленая макушка. Сквозь развесистые сучья прорываются солнечные лучи и играют на листьях и траве, чудный запах трав и цветов наполняет воздух, пестрые бабочки гоняются друг за другом, мухи-поденки веселятся и пляшут, словно весь мир создан лишь для их радости и утехи. Все, что пережил дуб за свою долгую жизнь, что видел вокруг себя, проходило теперь перед ним в торжественном шествии. Вот едут верхом на статных конях благородные рыцари и дамы; на шляпах у них развеваются перья, у каждого всадника, у каждой дамы сидит на руке, затянутой в перчатку, сокол; звучат охотничьи рога, лают собаки. А вот идет неприятельская рать в блестящих латах, с копьями и алебардами.

Воины располагаются под деревом на ночлег и разбивают палатки; ярко пылают костры, далеко разносятся по лесу удалые песни. Видит дуб влюбленных, что в лунные ночи встречались под его сенью и вырезали начальные буквы своих имен на его серозеленой коре. Подходят к нему, как в старину, и веселые странствующие подмастерья и развешивают на его ветвях цитры и эоловы арфы. Чарующие мелодии играет на них ветер; горлинки воркуют, словно хотят высказать чувства, волновавшие дуб при этих дивных звуках, а кукушка вещает своим ку-ку, сколько лет ему остается еще прожить.

И кажется дубу, будто новый, могучий родник жизни вдруг забил в нем. Он чувствует его и в крохотных корешках глубоко под землей, и в листьях на зеленой макушке. Силы его прибывают, ствол все выше и выше поднимается к небу, широковетвистая вершина становится еще пышней и кудрявей. И чем выше возносится дуб, тем скорее ему хочется подняться к свету, к теплу, к самому солнцу.

Уже выше облаков летит дуб. Словно стаи перелетных птиц или белых лебедей несутся облака далеко внизу. Каждым листочком видит теперь дерево, словно в каждом из них есть глаза. И хотя на земле белый день, все звезды видны ему на небе. Какие они большие, как ярко горят! Точно благостные, кроткие очи, светятся они в вышине. И, глядя на них, дубу вспоминаются другие знакомые, милые очи: очи детей и сияющие счастьем очи влюбленных, что встречались под его сенью в лунные ночи.

Чудные, блаженные минуты переживает дуб! А все-таки его счастье неполно. Ему хочется, страстно хочется, чтобы все его дорогие друзья: деревья, кусты, цветы — поднялись бы так же высоко, как он, видели бы тот же блеск, испытали ту же радость. Горячо, всякой веточкой, всяким листочком желает этого дуб, как иной раз желают чего-нибудь люди всеми фибрами своей души.

Волнуется дерево, мечется верхушкой взад и вперед, низко склоняется, словно ищет чего-то. Вдруг снизу потянуло душистым ясменником, потом фиалкой и жимолостью; послышался даже ясно голос кукушки. И видит дуб: из-под облаков показываются зеленые макушки деревьев и поднимаются к небу. За ними тянутся кусты и цветы. Некоторые даже оторвались от корней, чтобы быстрей лететь. Всех опередила стройная молодая береза; взвиваясь молнией, несется она вверх, сверкая белым стволом; кудрявые ветки, словно зеленой фатой, обвивают ее. Даже тростники с коричневыми султанами и те стремятся вверх; вслед за деревьями, кустами и цветами летят, заливаясь песнями, птицы, а на былинке, что зеленой лентой несется по воздуху, сидит музыкант-кузнечик и наигрывает крылышком на своей тонкой ножке. Майские жуки гудят, пчелы жужжат, птички оглашают воздух пением. Все в небесах поет и ликует.

— А где же маленький цветочек, что рос на морском берегу? И синий колокольчик, и крошка-маргаритка? — спрашивал дуб.

Ему хочется всех видеть вокруг себя.

— Мы здесь, мы здесь! — звучит со всех сторон.

— А прошлогодний душистый ясменник? А ландыши, что позапрошлой весной цвели в лесу? А красавица дикая яблоня и другие деревья, что столько лет украшали лес? Как жаль, что и их нет с нами.

— Мы здесь, мы здесь! — снова звучит в ответ, но на этот раз где-то высоко-высоко над дубом.

— Как хорошо! Как хорошо! — ликует дуб. — Все, все теперь со мной — и большие, и малые, ни один не забыт. Возможно ли такое счастье?!

— В небесах у Бога все возможно! — звучит в вышине.

Тут старый дуб — он все не переставал расти — почувствовал вдруг, что его корни отрываются от почвы.

— Так-то лучше! — говорит дуб. — Теперь я свободен и могу взлететь к самому источнику света и блеска. И все лесные друзья со мной! И большие, и маленькие!

— Все!

Таков был сон старого дуба в ночь под Рождество. А пока он грезил, над морем разыгралась буря. Громадные волны с бешеным ревом дробились о берег; дуб трещал, качался и, наконец, налетевшим вихрем был вырван с корнями, как раз в ту самую минуту, когда ему снилось, что он отделяется от земли. Дуб свалился. Триста шестьдесят пять лет минули для него, как день для мухи-поденки.

К восходу солнца буря улеглась; далеко разносился праздничный благовест; над каждой крышей, даже над крышей убогой лачужки курился синеватый дымок, словно жертвенный фимиам с алтарей друидов. Море утихло, и на большом корабле, выдержавшем ночной шторм, развевался в честь праздника флаг.

— Не стало нашего дуба, нашей приметы на берегу, — сказали моряки. — Сокрушила старого великана ночная буря. Кто нам теперь его заменит?

Таким-то надгробным словом, кратким, но прочувственным, почтили моряки старый дуб. Донеслось до дуба и пение молитв на корабле. В них славилось Рождество Христово, возвещалось о спасении людей и вечной жизни. Внимая священным песнопениям, молящиеся возносились сердцем к небесам, как возносился к ним в своем последнем сне в святую Рождественскую ночь могучий старый дуб.