Ты и я

Галина Шишкова

Юношеская любовь… Она, наверное, одинакова во все времена. В этой книге вы перенесётесь на шестьдесят лет назад и попадёте в мир школьной жизни с её переживаниями, радостями и поиском жизненного пути. В мир настоящей дружбы и любви, которые пройдут через всю жизнь и никогда не угаснут.

Глава первая

Итак, начинаю! В дальнейшем все мои современные комментарии к записям из дневника и письмам я буду помечать моими инициалами — М. Ч. (Мария Черкасова), чтобы не перепутать, что было написано шестьдесят лет назад и сейчас.

29.09.1963. Второго сентября я пошла учиться в девятый класс. В этом году первое сентября пришлось на воскресенье, поэтому мы начали учёбу на день позже. С этого года у нас два раза в неделю производственная практика на заводе. Девчонки нашего класса будут учиться на токарей, а мальчишки — на слесарей. Как раз в первые два дня учёбы, то есть в понедельник и вторник, и должна она быть. Пошла я из-за этого в чёрном фартуке: мне показалось, что производственная практика как-то не вяжется с белым праздничным фартуком, который мы обычно надеваем первого сентября. Я не прогадала — все наши девчонки подумали так же. В этот день было просто общее собрание в актовом зале школы, а после перерыва — лекция по технике безопасности.

Я только что вернулась от бабушки из Полтавы, полная летних впечатлений и грусти, что лето закончилось и все мои друзья остались далеко. Интересно было только, кто в этом году придёт в нашу школу из новеньких. Ведь после восьмого класса многие ушли учиться в техникумы или работать, кого-то могли перевести из других школ к нам. В общем, было любопытно.

Мы с Ленкой Степановой, моей закадычной подружкой, сели в середине зала и стали рассматривать присутствующих. На два ряда впереди сидели двое незнакомых ребят в одинаковых чёрных рубашках. Это выглядело даже как-то вызывающе, притягивало глаз. Этакие «два брата-акробата». Третий — как я понимаю, их друг — сидел на ряд дальше от них, а для того, чтобы разговаривать с ребятами, всё время поворачивался лицом к нам и смотрел на Ленку. Похоже, она ему понравилась. На лекции было скучно, нам рассказывали какие-то новые правила работы, и мы с Ленкой начали валять дурака и хихикать. Парень всё время поглядывал на неё. Ленка стала строить ему глазки, а потом сказала так, что сидящие впереди ребята услышали:

— И долго ещё он мне будет показывать свой блестящий профиль?

Парень смутился, а двое его друзей удивлённо повернули к нам головы. Один из них встретился со мной взглядом, и я поняла, что пропала. Пропала из-за этих серых удивлённых глаз. И, похоже, пропала надолго.

В перерыве стали обсуждать ребят. Ленка всем придумала прозвища, нужно же как-то их обозначить. Ребят в чёрных рубашках она назвала так: того, кто понравился мне, она окрестила Квадратом, а второго — Цветочком; третьего, который сидел на другом ряду и всё время на неё поглядывал, — Профилем. Ленке я ничего про себя не сказала, а она призналась, что Профиль ей понравился. Из-за этого мы после лекции пошли за ними. Увидели, что ребята садятся в автобус, и тоже решили на нём проехаться, тем более что нам нужно было доехать до фотоателье и сфотографироваться на пропуск. Ребята вышли на Второй Балашихе у станции электричек, мы же проехали на одну остановку дальше.

На следующий день снова были занятия по технике безопасности. Ребята теперь сели позади нас, на несколько рядов дальше. Я, конечно, расстроилась: не могу же я всё время оглядываться, чтобы увидеть их. В этот момент сзади кто-то стал громко разговаривать, лектор что-то по этому поводу сказал, а у меня появилась прекрасная возможность посмотреть назад. И тут же я встретилась с уже знакомыми серыми глазами. Он приветливо улыбнулся мне, а я кивнула. Внутри всё перевернулось! По-моему, я была влюблена по уши.

Я ждала среду. Вдруг ребята будут учиться в нашем классе! Тогда всё станет просто великолепно! Но в нашем классе их не оказалось. Вдруг они учатся в девятом «А»? Не увидела я ребят и на перемене. Пришлось нам с Ленкой ловить в коридоре Аню Максютину. Мы с ней учимся в одном классе, но живёт она во Второй Балашихе. В понедельник Анька вместе с нами и ребятами ехала в одном автобусе после практики. Она-то всё знает!

Аня сказала, что это были ребята из второй школы, живут в Балашихе-2. Вторая школа тоже будет проходить практику с нами на заводе. Учатся они в девятом «Б» классе, как и мы. Их девчонки проходят практику на фабрике, а ребята у нас на заводе, тоже токарями. Всех этих ребят она знала, так как всю жизнь прожила во Второй Балашихе и в младших классах училась вместе с ними.

Аня, хитро прищурившись, посмотрела на нас с Ленкой:

— Влюбились, что ли?

— А если и так! — с вызовом заявила моя подружка. — Зовут-то их как?

Я же покачала головой — мол, я ни при чём.

— Тот, который повеселее, трепач, — это Серёжка Юров. Вообще-то, он неплохой парень, просто весёлый. Двое других — Максим Кругликов, высокий здоровяк, и Андрей Бежин, самый молчаливый, у него ещё румянец на щеках. Да все трое ребята хорошие. Смотрите, девчонки из их класса так просто ребят вам не отдадут.

Мы посмеялись; тут зазвенел звонок на урок, и разговор прекратился.

Андрей Бежин! Андрей Бежин! Хорошие имя и фамилия. И рекомендации неплохие. А с теми девчонками ещё поборемся!

В субботу нам объявили расписание занятий на практике. Мы работаем с восьми утра до двенадцати, потом с двенадцати до двух — теоретические занятия. У ребят из второй школы с десяти до двенадцати теория, а потом с двенадцати до четырёх работа на станках.

В понедельник никого из второй школы почему-то не было. Наш мастер Щукин нам показывал, что где крутится на станке, где какие кнопки и рычажки, как вставлять деталь в шпиндель и закручивать его, как менять резцы, как их затачивать на точильном станке и прочее. Было, конечно, интересно, но очень страшно. По крайней мере мне. Потом это чувство страха прошло, как только мы в первый раз сами включили станки и в первый раз подвели резец к болванке. Как же мне понравилось быть токарем! Я даже этого от себя не ожидала. Всё было очень интересно. Разбили нас по парам и распределили по станкам. Я, конечно, работала вместе с Ленкой на одном. Ей тоже всё быстро понравилось; мы чуть ли не спорили, кто в какой момент будет работать. Да, мне нравилось всё! И как начинал гудеть станок, когда его включали, и как из-под резца закручивалась и отлетала фиолетовая с переливами горячая стальная стружка, падая вниз в поддон под станком, и как из бесформенной болванки получалась блестящая деталь, выточенная по чертежу. После первого же дня работы на станке я захватила домой одну из таких стружек на память. Вот это было дело! Если бы не производственная практика, я так никогда бы и не узнала, что за прекрасная профессия — токарь. Наш мастер Щукин, видимо, разглядел наш с Ленкой энтузиазм, он часто подходил и разговаривал с нами во время практики. Может, мы ему просто нравились. Но он был намного старше нас, женат, имел детей, поэтому вряд ли у него был какой-то интерес к одной из нас. Мы любили с ним болтать не только о работе, но и на всякие жизненные философские темы. В общем, мы с ним подружились.

Дождалась вторника. Наконец ребята из второй школы появились. Я за себя так испугалась — мне показалось, что на моём лице можно будет всё прочесть, а я не хотела, чтобы Ленка или Андрей о чём-нибудь догадались. Пока мы работали и осваивали нашу новую профессию, у ребят была теория. В перерыве, после которого мы уже должны были пойти на теорию, а ребята — начать работать, их распределяли по станкам. Надо же, просто везение! На нашем с Ленкой станке будут работать Серёжа Юров и Андрей Бежин. Ленка, когда узнала, так покраснела, что я даже заволновалась. А мне пришлось изображать ледяное равнодушие.

Через неделю мы уже вовсю обрабатывали детали. Мастерство повышалось. Наш цех зрительно разделён на две части. Справа от входа находятся классы, в которых проходят теоретические занятия. Классы располагаются друг над другом в два этажа. На второй этаж вдоль стены идёт лестница, а перед верхними классами открытая площадка. С неё очень удобно наблюдать за тем, что творится в цехе.

Первыми от входа идут токарные станки, они занимают большую часть помещения. Дальше небольшое пустое пространство, на котором на возвышении стоят стол и несколько стульев. Это, как я понимаю, место мастера, но мы его всегда использовали во время отдыха как место для «трёпа» и гляделок. За площадкой начиналась слесарная часть, фрезерные и точильные станки. Там работали ребята из нашей и тринадцатой школ. Наш станок стоял последним в ряду токарных, прямо около площадки со столом.

Закончили работу поздно. Пока убирали станок, ребята уже вернулись с занятий. Мы им написали мелом на столике «Сменщики липовые» и ещё какую-то ерунду. Сели за стол посередине цеха, наблюдаем и посмеиваемся. Пришли ребята, прочли надпись. Юров так обрадовался, стал смеяться и на Ленку поглядывать. По-моему, он влюбился. А Андрей так на меня по-доброму посмотрел, заулыбался, что сердце просто ушло в пятки. Ленка о чём-то стала догадываться. Смотрит на меня хитро, а потом и говорит: «Что-то ты больно много стала из себя воображать: глаза то блестят, то блекнут. Пора признаваться». Ну что ж, пришлось мне сознаться.

— —

02.10.1963. Вот закончились очередные два дня практики. Снова ждать чего-то, надеяться. Хотя в общем-то всё хорошо. В понедельник, тридцатого сентября, пошли снова на завод, а идти мне так не хотелось! У Ленки в воскресенье праздновали её пятнадцатилетие. У неё день рождения в августе, но тогда все разъехались, поэтому перенесли. Выпили немного шампанского. И пили-то всего ничего, но оно на меня подействовало ударно: молола Ленке всякую чепуху, что мне всё безразлично и не нужно; даже противно вспоминать. И в понедельник шла с ужасным настроением. Сказала себе, что пора мои «страдания» прекращать, никто мне не нравится. А увидела Андрея и поняла, что я последняя идиотка, если решила, что смогу без него обойтись.

В этот день станки не работали — не дали ток, какая-то авария на подстанции, и мы с девчонками должны были болтаться по цеху целых четыре часа до теории. Ребята из второй школы пришли к десяти. В последнее время и Юров, и Андрей стали приходить к половине десятого. Надеюсь, чтобы посмотреть на нас, пока мы не уходим на теорию. Пришли, в цехе тишина; подошли к станку и стали нажимать на «пуск», что-то осматривать. Я говорю: «Не старайтесь, тока нет». Стали с ними болтать. Как же было хорошо стоять рядом и говорить всякую ерунду ни о чём! Просто улыбаться, что-то осматривать на станке с важным видом, рассуждать о каких-то технических характеристиках станка, в которых я ничего не понимаю, но с умным видом киваю головой. И понятно, что мы-то говорим не о станках. А ведь ребята так и не спросили, как нас с Ленкой зовут. Мы имена ребят узнали от Аньки, а они знают? Или им это вообще неинтересно?

Потом они отошли к своим ребятам, а мы — к нашим девчонкам. Разговариваем и поглядываем друг на друга. И вдруг Андрей повернулся ко мне и стал смотреть, не отрывая глаз. Я растерялась, но тоже смотрю ему в глаза не отрываясь. Так и вели невидимый разговор. Отвела глаза я первая. Раньше со мной такого не бывало — в гляделки я умею побеждать.

Витька Купарин, приятель Ани Максютиной, который учится в том же классе, что и ребята, ходил вокруг меня кругами с хитрым видом: поглядывал то на меня, то на Андрея с многозначительным видом и корчил рожи. Мол, я всё знаю и нечего тут прикидываться. Наверное, Анька ему рассказала, что мы с Ленкой расспрашивали её о ребятах. Я засмеялась и показала ему язык. А он повертел кулаком и тоже рассмеялся.

Володька Некрасов, несмотря на то что слесари могли и без тока работать, всё равно не работал, подсел к нам с Ленкой и сказал ей:

— Тут про тебя спрашивал один товарищ. Хочешь, ему скажу, что ты в него влюбилась?

И быстро зашагал к Юрову. Ленка обмерла. Володька подошёл к Сергею, что-то сказал, а потом удрал.

Я к Ленке:

— Хочешь, я его убью?

Она сидела красная как рак. Я помчалась за Володькой и только собралась шлёпнуть его по спине щёткой для уборки станка, как он захохотал и взмолился:

— Да я пошутил! Я у него спросил: «Не ты ли потерял авторучку?»

Вот гад!

Так мы и развлекались, пока в цехе не было тока.

А ведь тридцатого мне исполнилось тоже пятнадцать лет. Ленка подарила мне цепочку, а родители — красивую-прекрасивую сумку. Вечером праздновали, правда без шампанского, с родителями и Ленкой. Пришли Петька и трое моих и его друзей: Володька Некрасов, Игорь Малеев и Витя Зиновьев. Они принесли огромный торт. Мама наготовила всяких вкусностей, а папа пел. Он у меня прекрасно поёт, особенно военные песни. Ведь он воевал! Ох, какой день рождения получился! Так два дня подряд мы с Ленкой и праздновали. А с Володькой мы хохотали, вспоминая его розыгрыш с авторучкой; ребята хлопали глазами, ничего не понимая, — это ведь был наш секрет.

— —

08.10.1963. Летом я прочитала книгу турецкого автора Решата Нури Гюнтекина «Птичка певчая» о несчастливой любви девушки и её скитаниях по жизни. Там было такое выражение: «Если пятнадцать дней в месяце плохие, то пятнадцать других будут обязательно хорошими». За точность не ручаюсь, но смысл такой. Вот наступили и мои несчастливые денёчки. В воскресенье я прифрантилась, надела мамины туфли на каблуках, взяла подаренную сумку, и мы с Ленкой отправились в Москву в театр. В электричке ехали девчонки и ребята из девятого «Б» класса второй школы, но Андрея среди них не было; вот разочарование!

А в понедельник на завод! Между прочим, нам объявили, что теперь мы будем получать деньги за нашу работу. И мы с Ленкой гоним план, выбились в передовики, сделали больше всех ручек для токарных ключей. За два дня заработали 72 копейки, вот потеха! А мы ведь пока наработали больше всех!

Вместе с нами в цехе работают и слесари, ребята из тринадцатой школы. Один из них, Лёня Михеев, привязался ко мне — узнал имя и зовёт: «Маша, Маша!» А вчера и говорит: «Ну почему ты мне так нравишься?» Вот приставучий; а ещё и вертеться стал как раз, когда Андрей с друзьями пришёл. Стоит у станка и не уходит. Андрей равнодушно посмотрел в мою сторону и отошёл с ребятами на завалинку около точильного станка. Больше на меня и не посмотрел. Ну что за проклятье!

А во вторник ещё и глаз себе подбила отлетевшей стружкой. Будет синяк! Вот видок! Завтра в школу; что буду делать? А ведь ходить с подбитым глазом придётся несколько дней. Наши ребята-то знают, как это случилось, но ведь каждому не расскажешь. Жизнь дала трещину!

Зато начала писать стихи. По-моему, последний раз что-то такое сочиняла ещё в первом классе, а теперь я просто полна рифмами. Завела отдельную тетрадку, куда буду их записывать. Вот одно из них:

Что мне нужно больше всех на свете?

Снег и звёзды или дождик проливной;

Может, нужен мне осенний ветер,

Тот, что носит счастье вслед за мной?

Или нужен тот, кто всех мне ближе,

И глаза, улыбка та, что лучше всех?

Или, может, сразу всё, что я увижу:

И обида, горечь, и весёлый смех?

Есть один на свете тот, кто больше нужен,

Есть один на свете, он ко мне придёт!

Это он и стужа, и весна, и ветер,

Ветер тот, который счастье мне несёт.

Ерунда, конечно, но попытаюсь писать со временем получше, вдруг получится!

— —

10.10.1963. То, что мне нужно делать обязательно:

1. Сочинять каждый день хотя бы по одному стихотворению. Желательно хорошие.

2. Каждый день заучивать по одному стихотворению других авторов, если найду что-нибудь для души. Записывать их в тетрадку. Я разделила тетрадь для стихов на две части: в первой будут стихи чужие, во второй будут мои.

3. Обязательно прочесть книги: все тома Александра Беляева, несколько книг Достоевского, «Фараон» Пруса, «Пётр I» А. Толстого. Приняться вообще за серьёзные книги. Беляев не в счёт — мне его нужно прочесть, чтобы спорить с Петькой. Он уже его всего осилил. (Между прочим, это мои книги, я ему их всучила, чтобы он первым прочёл и сказал, стоит ли читать. Теперь требует, чтобы я тоже прочла.)

4. Перерисовать во что бы то ни стало картинки из журнала «Юность» и повесить на стены. Одну я уже нарисовала и повесила.

5. Купить билеты на какую-нибудь оперу или балет и вместе с Ленкой перестать ездить на ерундовые спектакли.

Первый пункт — не обязательно, как получится!

— —

17.10.1963. Наступила глубокая осень, дожди и слякоть. Хочется снега белого и пушистого. До лета осталось ровно двести шестьдесят дней, я посчитала. Это хорошо, что ещё так долго (причина ясна). Всё идёт, всё меняется. Теперь у нас с девчонками (я, Ленка, Лиза Чайкина, Вера Перова и Нина Корюшкина) появилось новое дело: мы увлеклись стихами. Договорились каждую субботу собираться, читать стихи, обсуждать, слушать музыку и прочее. Идея мне очень понравилась.

В первый раз всё это получилось случайно. Мы с Ленкой зашли к Лизе домой, чтобы переписать из журнала «Юность» некоторые стихи, — Лиза сказала, что она купила свежий журнал с прекрасными стихами, — а у неё в это время сидели Вера и Нина. Мы остались. Мама у Лизы очень общительная, ей наша компания понравилась, и она даже стала нам помогать. Разговорила нас, устроила целое обсуждение стихов. Мы увлеклись, стали спорить, высказывать свои мысли. Потом завели музыку и танцевали. Обошлось без мальчишек, но было здорово! После этого решили собираться. Домой я пришла в десять часов вечера, за это мне от родителей влетело!

А в понедельник на завод! Теперь ток был, но наш станок-развалина сломался. Хорошо, что был свободен другой, а то… За четыре дня мы с Ленкой наработали только 1 руб. 74 коп. Если так будет продолжаться, то новых туфель мне не видать. Я загадала: заработаю до Нового года денег и куплю выходные туфли, тогда всё у меня получится. У родителей просить денег не хотелось, хотя, конечно, отец бы мне купил любые. Ему очень нравится, когда мы с ним выезжаем куда-нибудь, например на футбол, а я иду рядом с ним, такая красоточка в новом платье и в туфлях на каблуках. Он просто молодеет рядом со мной. Помню, как после восьмого класса мы пошли в магазин покупать мне туфли. Мама тогда была в командировке в Германии, пошли вдвоём. Выбрали розовые с бантиком прекрасные туфельки, первые у меня на каблучках. Как я ими гордилась! Пошла в них на выпускной вечер; платье у меня было не белое, а в розовый цветочек. После восьмого класса у нас не принято было надевать белое платье на выпускной, только после одиннадцатого. Я его сшила сама. У нас была прекрасная учительница по домоводству в младших классах — Вера Юрьевна, она же и наша учительница по физкультуре, вот она и научила нас шить. После её уроков я не боялась выбирать для своих платьев даже самые сложные фасоны. А уж с журналами мод у меня никогда проблем не было — мама привозила из заграничных командировок.

Хорошо работать на одном станке с тем, кто тебе нравится: всегда можно о чём-нибудь поболтать, тем более что ребята стали приходить на полчаса раньше, пока мы ещё работаем. В этот раз они снова стали что-то крутить на станке, не понимая, что случилось. Я им сказала, что станок сломался, а ребята полезли в него выяснять, вдруг починят. Крутились, пока наш мастер Щукин их не отогнал. Потом он стал собирать дневники и выставлять оценки. Я всё время хотела заглянуть к Андрею в дневник, он это увидел, смутился и забрал у Щукина — вроде ему нужно что-то в нём заполнить. А потом решил у мастера отобрать мой дневник. Вот ещё! У меня там много всякой ерунды написано на первой странице, а самое главное — инициалы А.Б. и восклицательный знак. Вдруг он догадается, что это о нём. Ужас! Смеялись, тянули мой дневник в разные стороны, пока я его не отобрала. Ленка потом сказала, что у нас обоих были такие счастливые лица!

Шла я с завода с прекрасным настроением, просто летела! Вроде бы ничего и не происходит, а так всё прекрасно! Пожалуй, скажу Аньке Максютиной, пусть она попросит своего Витю Купарина узнать, кто нравится Андрею. Всё равно она обо всём догадалась.

— —

29.10.1963. Как же всё глупо! Зря я Аньку попросила, чтобы Купарин выяснил, кто нравится Андрею. Вот и получила: никто! Значит, я всё придумала. Теперь начинаются каникулы, и две недели мы не будем видеться. Вернее, это я его не буду видеть. Ему ведь всё равно! Вот что я вычитала у Константина Симонова:

Ложась в кровать, нам нужно перед сном

Знать, что назавтра просыпаться стоит,

Что счастье, пусть хоть самое пустое,

Пусть мелкое, придёт к нам завтра днём…

На что же надеяться мне? На встречу после каникул? Но ведь это принесёт мне только огорчения. Как же это всё грустно и смешно! Надо было так «втюриться».

Тот же самый Симонов:

И счастлив тот, кто разом всё обрубит,

Уйдёт, чтоб не вернуться никогда!

Вот это верное решение, нужно ему последовать. Просто не обращать на него внимания, не разговаривать, тогда всё внутри постепенно отомрёт и успокоится. Если бы это было так просто!

А Ленка в Юрове разочаровалась. Слишком много болтает, наверное, ей назойливость надоела. Ну вот и хорошо! Мы обе теперь будем совершенно равнодушными и спокойными. Начнём новую жизнь.

— —

03.11.1964. В этот понедельник мы всё-таки пойдём на завод. Получим деньги — и на каникулы. Нам сказали, что получать все будут поровну. Это несправедливо: мы с Ленкой наработали целых три рубля, а другие ничего не делали. А завтра, в воскресенье, едем с Ленкой в Москву. Мы теперь каждое воскресенье ездим туда — записались в клубе «Романтик» в эстетический кружок. Его ведёт очень симпатичный историк Николай Иванович, и изучаем мы в основном историю Древней Руси, непонятно только, почему кружок называется эстетическим. Но не важно. Раз раньше я историей совсем не интересовалась, а теперь с удовольствием езжу на занятия, значит, он рассказывает очень хорошо. Будем с ребятами из кружка ходить в музеи и на экскурсии. Историк обещал свозить нас в Истру, где находится Ново-Иерусалимский монастырь, вернее его развалины. Только-только начали его восстанавливать, а наш преподаватель там работает на реставрации. Ребята в группе очень хорошие. Похоже, я понравилась одному парнишке — всё время садится рядом со мной, пытается поближе познакомиться. Зовут его Игорем. Он явно хорошо знает историю, поэтому всегда спорит с Николаем Ивановичем, нашим руководителем, а мы сидим развесив уши. Но характер у Игоря очень сложный. Везёт мне на таких ребят, почему-то нравлюсь всегда именно им.

А что со мной происходит? Совсем голову потеряла, начинаю грустить от любой мелодии. О чём я мечтаю? Почему опускаются руки, почему ничего не хочется, почему внутри всё ноет? Чего я ожидаю?

Скоро праздники, а я очень люблю праздники. Идёшь на демонстрацию, потом гуляешь, веселишься. Придут праздники, и я снова буду радоваться, а сейчас? Ждать четыре дня. Хочу найти Андрея среди демонстрантов. Совсем не могу держать своё слово: решила не вспоминать о нём, а теперь жду встречи. Володька Некрасов всё время вертится вокруг нас с Ленкой, постоянно разыгрывает, хитро улыбается. Вдруг заявил мне: «Брось ты его!» Я на Володьку уставилась: что, мол, ты несёшь, кого это я должна бросить? Мы с ним обо мне ничего не говорили, только о Ленке. Неужели у меня на лице всё написано? Вот ужас! Тогда понятно, почему Андрей во мне разочаровался: вешаюсь ему на шею? Хотя Володька такой провокатор, мог просто так сказать и посмотреть на реакцию. Надеюсь, я испытание выдержала.

— —

07.11.1963. В Полтаве я очень любила стоять вечером на балконе и вглядываться в пустынную улицу, слушать шаги по асфальту, смотреть на звёзды. Здесь у меня нет балкона, я живу на первом этаже, и всё-таки опять захотелось смотреть в пустую улицу и мечтать.

Только что вернулась из кино. Шла домой и думала: «Как же хорошо!» А на улице светили фонари, и на тротуаре была видна моя тень. Тихо-тихо, никого вокруг, только мои шаги. Я и моя тень. Я иду, а она — за мной. Я смотрю на неё: «Тень, тень, одна…» Как бы было хорошо, чтобы рядом с ней вдруг появилась другая, повыше, тень от человека в кепке с красным шарфом. Тень с красным шарфом…

Это было около самого дома. Я оглянулась, а было темно — фонарь не горел. Сзади шёл какой-то мальчишка. В таком же тёмном пальто, как у Андрея, и с красным шарфом. Я шла медленно, сбивая камни ногами, кто-то тоже медленно шёл. Я открыла дверь подъезда и оглянулась: мальчишка посмотрел, остановился и повернул обратно. Кто это?

Это не он. Я уверена, я знаю это наверняка. Просто чудно! Как бы ответ на мои мысли. Лишь на несколько шагов тень не достала мою. Кто это? Мне всё равно. Это не он. Андрей живёт на несколько остановок дальше. Вроде недалеко, но какая большая разница между нашими Балашихами. Как близко и как далеко!

Сегодня праздник. К родителям пришли гости, празднуют, а я здесь одна, и мне хочется плакать. Почему? Я знаю почему.

Вчера мы с Ленкой пошли на завод получать свои гроши, выписали нам по одному рублю каждой. Вчера шёл снег, его было так много, что он покрыл всю землю, как зимой. Мы шли, а снег падал, мелкий и сильный, и ничего вокруг не было видно. Купили с Ленкой один пирожок с капустой в киоске, на два у нас не хватило денег, шли и откусывали от него по очереди. Это было так смешно! Мы шли и радовались всему, что нас окружало: и снегу, и пирожку, и колючему ветру, и наступающему празднику.

Пришли на завод к двум часам, там оказались одни мальчишки из второй школы и ещё несколько девчонок из нашей, десятиклассницы. Денег ждали целый час. Я бы не пошла туда, мои деньги можно получить и потом, но всегда есть возможность лишний раз увидеть Андрея. Уселись с Ленкой в раздевалке, и я случайно выглянула. Ребята из второй школы сидели вокруг стола в центре цеха, а к ним пробирался через толпу Андрей. Я снова спряталась в раздевалке, мне вдруг стало так грустно. Ленка говорит, когда я его вижу, становлюсь сама не своя, начинаю изображать какую-то независимость и неприступность. Не знаю, может и так, но ничего с собой поделать не могу.

Наконец привезли деньги, и все ринулись в каморку, где их выдавали. Народу к этому времени собралась уйма, не пробиться. Мы с Ленкой встали около станков вместе с ребятами из второй школы, они тоже не стали лезть. Девчонок решили пропускать вперёд, а мы с Ленкой сначала не хотели идти (я, вообще-то, лучше бы подольше постояла рядом с ребятами из второй школы), но потом нас стали зазывать, отказываться было неловко.

Зашли в каморку; перед нами в очереди стояли мастера, остальные снаружи у двери, их не пускали. Андрей стоял у станка, и как только около двери все расступались, я всё время встречалась с ним взглядом. В конце концов и мне выдали деньги; я протиснулась из каморки в толпу, стою, не знаю, как вылезти. Наверное, я улыбалась, потому что Андрей тоже заулыбался и так посмотрел на меня, что внутри всё оборвалось. Я вспыхнула и опустила глаза, а он всё смотрел и смотрел, пока меня не вытолкнули из толпы и я не оказалась рядом с ним, стала дожидаться Ленку. Толпа прижала нас друг к другу, даже сквозь куртки я чувствовала тепло его плеча. Андрей стоял опустив голову, весь как-то замер, щёки его покраснели. Мне казалось, я слышала стук его сердца. Мы боялись снова посмотреть друг на друга и что-нибудь сказать, всё в этот момент было бы лишним. Тут появилась моя подружка, схватила меня, кивнула Андрею — мол, привет — и потащила к выходу. Я была готова и плакать и смеяться.

Ленка злилась на меня. Я ведь знаю: ей обидно, что ей все разонравились, нечем душу занять, нет причин радоваться или грустить. Мне её стало жалко: пусть я переживаю, то грущу, то смеюсь, но ведь это счастье!

И вот сегодня седьмое ноября, годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. С утра пошли на демонстрацию. Общая колонна разных организаций Третьей Балашихи обычно формируется около завода и затем идёт вдоль шоссе до Первой Балашихи, где сворачивает и уходит вглубь к трибунам. Когда трибуны проходила наша колонна, я всё высматривала — вдруг увижу Андрея. Не увидела. Потом спросила у прохожих — оказывается, вторая школа уже прошла. Но я уговорила Ленку идти домой пешком через Вторую Балашиху, и сразу же мы увидели недалеко ребят. Один из них был Юров, двое других были незнакомые, они стояли спиной к нам. Юров увидел нас, и все сразу двинулись вперед, к станции электричек, как будто специально ждали, когда мы появимся, чтобы потом уйти. Юров шёл и всё время оглядывался на Ленку. Похоже, он действительно влюбился в неё. Мне его жалко стало — шансов у него не было. Я Ленку знаю: если она в ком-то разочаровалась, назад дороги нет. Я теперь над ней всё время подшучиваю: «Вот Юров приходит специально на полчаса раньше, чтобы тебя увидеть, а ты в буфет сбегаешь». Она смеётся.

Вдруг один из них обернулся, это был Андрей. Я даже вздрогнула. Ребята медленно шли впереди, а Андрей всё время оглядывался, идём ли мы за ними. Вот всё-таки дурной у меня характер! Нет бы догнать, поздороваться, разговориться, а там, глядишь, и гулять бы все вместе пошли. Нет, идём с Ленкой тоже медленно, наблюдаем, что же будет. Дождались! Откуда ни возьмись какие-то их знакомые девчонки подбежали, что-то стали быстро говорить и потащили ребят куда-то. Андрей ещё раз оглянулся, и они всей гурьбой двинулись. Ох уж эти барьеры между Второй и Третьей Балашихами! Теперь, конечно, грущу.

— —

13.11.1963. Сегодня первый раз после каникул пошла в школу. Вышла, а на улице снег, да так много — целые сугробы; сразу на душе хорошо стало. Сидела на уроках и радовалась всему. Что я снова с нашими ребятами, что так весело, что мальчишки набрали снега и стали нам, девчонкам, засовывать его за шиворот. Что мы стали верещать, гоняться за ребятами и колотить их книжками! Как в старые времена, когда мы ещё учились в пятом или шестом классе. Нахохотались вдоволь!

Перед этим два дня у нас была практика. Мы теперь учимся в классе на втором этаже. Стоим перед занятиями на площадке и смотрим, что там внизу, в цехе, делается. Цех весь как на ладони. Это очень удобно: снизу не видно, на кого ты смотришь, кажется, что смотришь на весь цех сразу, а не на кого-нибудь одного.

В ночь на понедельник кто-то на складе сломал замок и вытащил некоторые дорогие инструменты, поэтому мы не работали, а ждали следователей. Занятия по теории нам перенесли, мы быстро освободились и ушли. День ничем не примечательный.

А во вторник к нам с Ленкой подошёл наш мастер Щукин и рассказал, что в понедельник пять ребят из второй школы попались за игрой в карты. Работы из-за кражи не было, вот они от нечего делать и засели в раздевалке тянуть время. Их за это должны не пускать больше на завод, пока они не приведут родителей. Мы спросили фамилии. Щукин сказал: «По-моему, Юров, Кругликов, Привалов, Купарин и ещё кто-то». Кто же пятый? Наверняка Андрей. Если двое его друзей участвовали, то и он, думаю, тоже. Мне, конечно, всё равно, играли ребята или нет, — мы с девчонками тоже играем в карты, правда не на практике, а дома. Но если их выгонят…

Ленка забеспокоилась — наверное, о Юрове, стала мастера подробно расспрашивать. Тот заулыбался: «Не бойся, всё будет хорошо», — и так хитро посмотрел на Ленку, что та вся зарделась. Нравится, не нравится ей кто-то — у неё не поймёшь.

Я заметила: где бы мы ни разговаривали с мастером, Андрей всегда начинает ходить вокруг да около и прислушивается. Подойдёт, слушает, а сам нет-нет да взглянет на меня. Может, ревнует. Последнее время стал таскать за собой и Серёжку Юрова и шепчется с ним. Не пойму, что у него на уме. Щукин хоть и староват для нас, но вполне симпатичный мужчина. Тем более мы ему нравимся больше всех наших девчонок — наверное, за старательность и нашу любовь к токарному делу. Он очень часто к нам подходит, когда мы работаем. Стал давать обрабатывать сложные детали, для которых нужен фасонный резец, сам его для нас затачивал. Кстати, скоро нам всем выделят по отдельному станку, будем соревноваться.

Закончили работу, залезли наверх и стоим с Ленкой на площадке перед классами, смотрим в цех. Под нами автомат с газированной водой. Вдруг Андрей взглянул на нас, подошёл к Юрову, они обнялись и отправились к автомату. Идут, поглядывают с загадочным видом, улыбаются. Мы это увидели и засмеялись. Никто вокруг не понял почему, только мы.

После теории было общее комсомольское собрание, выбирали комсорга, одного для всех трёх школ. Пришли все: и токари, и слесари. Комсоргом выбрали какого-то парня из тринадцатой школы, я его не знаю. Интересно, как ему удастся всех нас объединить и организовать, людей из совершенно разных миров?

— —

19.11.1963. Я, вообще-то, не люблю осень, но если от неё никуда не денешься, то предпочитаю проливной дождь. Сегодня вторник, возвращалась в семь вечера из музыкальной школы после сольфеджио. Шёл дождь. Я шла к автобусной остановке с девчонкой из моей группы, Надеждой. Мы как-то понемногу приглядываемся друг к другу, похоже, начинаем дружить. Она учится во второй школе, в одном классе с Андреем, но я о нём с ней молчу. Шли-шли мы под дождём, и вдруг я ни с того ни с сего начала читать ей моё новое стихотворение:

Почему ты сам пришёл?

Ну, послушай…

Тихо-тихо дождь прошёл

По московским лужам.

Ведь не может же так быть;

За тобой должна бы плыть,

Лезть по скалам, уставать,

Нужно мне тебя искать.

Или, может быть, ты сам

Смело лазил по горам,

Шёл навстречу через снег,

Шёл ко мне который век?

Почему ты сам пришёл?

Просто странно

Или очень хорошо,

Что не рано.

Даже очень хорошо,

Что не поздно,

Я могла бы убежать

Очень просто.

За тобою убежать

Я могла бы в бурю,

Не умею долго ждать

И ушла б тебя искать

В сторону другую.

Пусть теперь бушует дождь,

Пусть смеётся ветер;

Всё же очень хорошо,

Что меня ты встретил.

Мне показалось, это стихотворение гораздо лучше предыдущих. Сказала Наде, что сама сочинила; по-моему, я её сразила наповал. Прочла и представила, как Андрей сейчас возвращается домой с практики. Подумала: «А придёшь ли ты ко мне? Тот, который мне сейчас нужен больше всех на свете».

Я знаю, когда-нибудь всё закончится. Когда-нибудь, наверное, мне другой станет нужнее, и я его пока не знаю, но сейчас… Сейчас я пишу этот ужасно глупый и самонадеянный дневник, чтобы потом вспоминать об этом времени и смеяться над собой. Наверное, половина того, что здесь написано, выдумка. Просто мне что-то кажется, я преувеличиваю то, что есть на самом деле. А может, и нет? Не знаю.

Сегодня утром решила взяться за ум и трезво взглянуть на происходящее на самом деле. И что же? Результат всё тот же: он приходит и смотрит на меня. Не могу сказать, что не отрывает глаз, но поглядывает всё время. Я даже не знаю, как это объяснить словами — смотрит, и всё. Это надо увидеть. Не заметила, чтобы он так же смотрел ещё на кого-нибудь. Это радует, но дальше дело не идёт.

«Любовь на расстоянии крепче», — заявил как-то наш преподаватель по металловедению на занятиях, уже не помню, в каком контексте. Мы тогда всем классом хохотали. А ведь действительно: когда я Андрея долго не вижу, как-то пусто на свете становится, а в понедельник иду на завод и успокаиваюсь. Чудно!

— —

11.12.1963. В этот вторник в три часа у нас в цехе была встреча с ударниками коммунистического труда. Всех, кто в этот день работал, собрали. Встреча должна была проходить прямо около классов на первом этаже и автомата с газированной водой. Мы сверху спустили вниз скамейки и уселись на них, а сзади на скамейки сели ребята из второй школы. Серёжка Юров попросил ребят занять ему место, но потом куда-то исчез и на свободное место стали зазывать Андрея, который стоял сзади. Он сначала отказывался — мол, место для Серёжи, а потом все-таки сел, как раз сзади нас с Ленкой. А Юров прибежал и так и остался стоять. Потом рядом с Андреем втиснулся наш мастер Щукин. В результате мы с Ленкой ничего не слушали, а болтали с ними.

Я обернулась к Щукину и сказала, задрав нос:

— Раньше я с удовольствием ходила на практику, а теперь хожу совершенно безразлично.

— Это потому что делаете одинаковую работу.

— Нет, тут другая причина. Только мы с Ленкой её знаем.

Андрей сидит, слушает и пристально смотрит на меня, а я, опять же задрав нос, — на него.

Вдруг выступающий сказал, что мы, наверное, уже полюбили свою работу. Нам ещё в начале года говорили, что мы её полюбим. А я тут и говорю в пространство:

— Я скорее полюблю не работу токаря, а самого…

Вроде сказала тихо, но при полном молчании прозвучало громко. Аудитория грохнула от смеха. Смеялись все, я тоже рассмеялась. Обернулась на хохот — Кругликов сидит, толкает Андрея в бок, а тот опустил голову, и видно, что плечи его сотрясаются от смеха. Выступающий тоже рассмеялся. Тут мой взгляд упал на Жанку Чернову из девятого «А», она сидела в противоположном углу с нашими девчонками Татьяной Бариновой и Светкой Осокиной. Во взгляде у неё было столько злобы, что я даже опешила. Она стала шептаться с нашими девчонками, те посмотрели на меня; видно было, что им в этой ситуации что-то не нравится. Я всё вдруг поняла, сделала равнодушный вид и насмешливо улыбнулась. Вот вам, вы с ним заигрываете, а он сел рядом со мной, и мне это абсолютно безразлично.

Я вспомнила, как неделю назад Баринова и Осокина вертелись вокруг Серёжки Юрова и Андрея, о чём-то договаривались. Как же я тогда разозлилась! Разозлилась и решила закончить свои переживания, плюнуть на всё в очередной раз. Пока плохо получается. Но Татьяна — серьёзная соперница. У нас в классе только две лидирующие личности, это Лиза Чайкина и Татьяна Баринова. Я могу с ними и спорить, и не соглашаться, но они всегда возьмут верх своим авторитетом. Хотя Танька вряд ли будет с кем-нибудь затевать «амуры», это не для неё. Думаю, тут дело в другом: она может для кого-то ещё стараться. Откуда тут Жанка из девятого «А» взялась? Я про девчонок из «А» класса совсем забыла, а там полно неглупых красоток.

— —

18.12.1963. Нужно покончить со всем. Надо! Забыть всё на свете и его. Да-да, надо. Хватит! Он не должен мне нравиться, я просто этого не хочу. Хватит унижений перед девчонками, перед ним и самой собой. Должна же быть у меня хоть капля воли. Со следующего понедельника смотреть на него не буду. Один раз посмотрю, и всё. То есть буду пытаться его не видеть. Буду заканчивать работу раньше, чем они придут на завод, буду до теории сидеть где угодно: сначала в раздевалке, потом на втором этаже в классе. Не буду стоять на лестнице никогда; если только очень-очень редко. Но и тогда не буду на него смотреть. Может, это и смешно, но я больше не хочу. Он не должен мне нравиться. Слишком большая разница между Второй и Третьей Балашихами.

Странно: ведь этот дневник я начала писать из-за него, и вот дальше о нём ни слова. Сначала хотела этот дневник порвать, а потом подумала: пусть остаётся. Я боюсь только одного: вдруг я не выдержу. Вдруг он будет смотреть на меня, и я растаю. Нет, ведь есть же у меня воля! Лучше пусть ему нравится кто-нибудь ещё, другая. Я хочу его забыть, пусть ему нравится другая. Вот и всё.

— —

24.12.1963. Если бы у меня спросили, какой день я хотела бы повторить, я бы, не задумываясь, сказала: шестое ноября. Да, только шестое ноября. Я хочу, чтобы день повторился весь сразу, а не отдельная его часть. Весь!

Я хочу, чтобы снова, как и тогда, шёл снег и мы с Ленкой шли по дороге на завод, а за нами шли мальчишки из второй школы. Я тогда ещё подумала, что, может быть, встречу Андрея. Я хочу, чтобы мы грызли тот один пирожок, что купили у главной проходной, потому что на второй не хватило денег. Чтобы шёл снег и мне было очень радостно. Чтобы мы снова, как и тогда, долго ждали денег и болтали с Щукиным и я ждала только его! Хочу снова стоять у стенки раздевалки, боясь выглянуть оттуда, так как Андрей уже пришёл, а Ленка снова начала бы говорить, что я строю ему глазки; хочу снова выходить из каморки со своими деньгами, стоять рядом с ним и бояться пошевелиться. Как Ленка злилась тогда на меня, ведь я потом была как ненормальная.

А впрочем, зачем повторять! Жизнь идёт, будет ещё столько дней, и будет много нового. А детство закончится. Конечно, всё ерунда, что я написала раньше, ещё восемнадцатого декабря. Что-то не ладится в моей жизни. Попыталась стать равнодушной и обнаружила, что стала равнодушной ко всему, ко всему миру тоже. А я этого совсем не хочу. Похоже, лучше вернуться назад, в то своё состояние души, когда ты то летаешь, то падаешь, то смеёшься. Иначе я жить не могу, и поэтому я возвращаюсь. И на душе стало так легко! Весь мир у меня на ладонях. Буду опять писать стихи и мечтать. Но до этого решения я успела написать прощальное письмо Андрею, которое он никогда в жизни не прочтёт:

Андрею Бежину.

Осень, осень… Беспрерывный дождь, мокрые листья и сильный ветер, который качает ветви деревьев…

А я её не любила, эту осень. За что — не знаю, но всегда хотела, чтобы она скорее закончилась. И однажды сидела у окна, когда на улице лил сильный дождь, загоняя людей в подъезды домов, и подумала: «А ведь это осень, и я, кажется, её полюбила». Осень — это ты. Это ты… Ты мог бы быть и летом, и зимой, и весной — целым годом, всей жизнью. Но ты только осень. Осень с дождями, с первым снегом.

И полюбила я её из-за тебя. Ту осень, когда хочется вглядываться в тёмную улицу, освещённую фонарями и окнами, и кажется, что по ней идёшь ты. Всё ближе, ближе подходишь. Идёшь ко мне по мокрой улице. Ближе, ближе слышны твои шаги по асфальту. Идёшь ко мне, только ко мне, и окна освещают тебе дорогу. Ближе, ближе, совсем рядом…

И вдруг всё. Всё кончилось. Ты прошёл мимо, не остановился. Прошёл дальше, а я опять одна. Остался только дождь, смывающий твои следы, только окна, освещающие лужи…

А ты прошёл… Через дождь прошёл и не вернёшься никогда. Никогда… Только дождь… Но ты и не должен был вернуться. Ты и должен был пройти вот так, мимо. Потому что это была осень…

М. Ч.: Перечитываю эти записи и то немного посмеиваюсь, то немного грущу. Какое же это было чудесное время, время наивности, время открытия мира, время счастья!

Я уже в пять лет научилась читать. Когда мы ещё только приехали в Балашиху, моим родителям выделили две комнаты в коммунальной квартире. Мы прожили там ровно год, а потом получили отдельную двухкомнатную квартиру в том самом доме на окраине, где я и провела свои школьные годы. Научила меня читать моя соседка Нина, которая со своими родителями жила рядом в коммуналке. Это была девочка пятнадцати лет, она полюбила меня и всё время возилась со мной. Нина показала все буквы и научила меня читать слова не по слогам, а сразу целиком; я за это благодарна ей всю жизнь. Первой книжкой, которую я попыталась прочесть, была сказка Алексея Толстого «Три медведя», очень красивая была книжка с большими цветными картинками. Как-то поутру, ещё в своей кроватке, я схватила её и попыталась читать. Книга начиналась словами «Одна девочка пошла в лес». «Девочка пошла в лес» очень легко прочиталось мною, но вот слово «одна» никак не давалось — наверное, потому что в тех словах слоги начинались с согласной, а затем шла гласная, а здесь в первом слоге наоборот. Я пыталась и пыталась понять, что это за слово, как вдруг пришло озарение и оно целиком всплыло передо мной; это было настоящее чудо. Я запрыгала в кровати и стала звать маму. Она прибежала, а я кричу: «Я читаю, я читаю!»

Больше меня оторвать от чтения было невозможно. К первому классу я уже осваивала толстые книги. Однажды на уроке, когда все ещё разбирали в букваре «Мама мыла раму», а я под партой уткнулась в книгу «Всадник без головы» Майна Рида, меня вызвала продолжить чтение наша учительница первых классов Лидия Васильевна. Я растерялась, стала спрашивать Лизу Чайкину, мою соседку по парте, откуда читать, как вдруг Лидия Васильевна быстро подошла ко мне, открыла крышку парты и увидела «Всадника без головы». Ничего она не сказала, посадила на место, покачала головой и вызвала кого-то другого. Больше она меня на уроках чтения никогда не вызывала, а в четверти всегда ставила «пять». Зато на уроках чистописания мне поблажек не было: писать-то я ведь до школы не умела. Интересно, будь у меня другая первая учительница, смогла бы и она так же отнестись к моим выходкам на уроках? Но на то она и была Лидией Васильевной, заслуженной учительницей СССР.

К чему я это вспомнила? А вот к чему. Книги, конечно, играли очень большую роль в моей жизни и, конечно, в формировании моих взглядов на жизнь. У нас в доме была очень большая библиотека. Конечно же, как любая девчонка, я зачитывалась романтическими произведениями, такими как «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, «Большие надежды» Чарльза Диккенса. В старших классах очень любила трилогию Алексея Толстого «Хождение по мукам», моей любимой героиней была Даша Булавина.

Мне в жизни повезло обрести настоящую любовь и пронести её через всю мою жизнь. Это чувство внутри меня не умирало никогда. Многим это так и не удаётся, они прекрасно проживают свои годы без любви и, наверное, бывают по-своему счастливы, но мне кажется, судьба их обделила. А я смогла это чувство сохранить, со всей горечью, разочарованием, волнениями, радостью и просто счастьем. Книги ли помогли мне в этом, не знаю.

Тем не менее самыми любимыми моими произведениями были не любовные романы, а повесть Вениамина Каверина «Два капитана» и рассказ Джека Лондона «Как аргонавты в старину…» Я перечитывала их много раз, особенно когда мне бывало трудно. Сюжет повести Каверина, наверное, знаком каждому, по её мотивам сняты прекрасный фильм и сериал, а вот рассказ Лондона, думаю, знают не все. Это история о старике, которому было уже далеко за семьдесят и который, разругавшись с семьёй, пустился в поход за золотом на Клондайк в начале двадцатого столетия, во времена золотой лихорадки в Америке. У него не было никаких шансов ни найти золото, ни добраться до места: денег не было, возраст преклонный, здоровье тоже, наверное, соответствовало возрасту. И всё-таки он победил, добрался и стал символом мужества, удачи и стойкости для всех тех, кто тогда тоже надеялся добраться, победить и золото найти. Вот эта стойкость духа и удача — а я думаю, что на удачу старик и рассчитывал больше всего — поразили меня в своё время и, может быть, указали путь, как добиваться того, что задумала. Ну а герой повести «Два капитана» Саня Григорьев был для меня вообще образцом настоящего человека, не боящегося трудностей, идущего до конца к своей цели и пронесшего через всю жизнь свою любовь. Даже девиз себе я придумала в девятом классе под воздействием этой книги. Он, конечно, сильно отличался от девиза Григорьева, но это был мой, только мой девиз: «Мечтать, любить, мечте сбываться!»

И теперь я перечитываю свой дневник и вижу, что в конечном итоге этот оптимизм и надежда на удачу проскальзывают в нём во всех записях, несмотря на наивные «стенания»: «Ах, он не посмотрел! Ах, мне не нужно о нём думать!» Да здравствует оптимизм!

13.01.1964. Начался новый год, а с ним и всё новое в жизни. И этого нового много, я нахожу его везде и рада этому. Ведь жизнь — это очень хорошая штука, хотя иногда бывает трудно.

С Новым годом всех, желаю счастья! И много-много нового!

В каникулы мы ездили в Ново-Иерусалимский монастырь от клуба «Романтик», поездка была совершенно бесплатной. Получилось немного неудачно: мы хотели поехать на три дня, посмотреть много чего, но оказалось, что руководство не смогло заказать нам гостиницу, поэтому всё должно было ограничиться одним днём. Из дома мы отправились на три дня, а узнали, что ночевать негде, только когда приехали на место. Все возмутились и заявили, что возвращаться не будем, а ночевать расположимся прямо в монастыре. Внутри шла реставрация, везде был мусор, но мы собрали стулья, кресла, лавки (их было много, там всегда проходили какие-то мероприятия, приезжали люди, поэтому стулья были) и после экскурсионного дня, сытного обеда и ужина в местной столовой расположились в помещении. Нас было всего-то человек восемь ребят. Представить себе, что мы возвращаемся домой в первый же день, было для нас невозможно. Игорь — мальчик, о котором я раньше писала, — не то чтобы ухаживал за мной, но явно выделял; Ленка всё время посмеивалась. Ей хотелось, чтобы у нас что-нибудь получилось, ей надоела моя влюблённость в Андрея, перспектив она не видела. Несомненно, Игорь был очень интересным парнем, правда ершистым, слишком самостоятельным. Может быть, я и влюбилась бы в него, но… Сердце было занято.

Все заснули: кто-то на двух стульях, кто-то на лавках, подложив под себя куртки и пальто, а мы с Игорем долго не могли уснуть. В помещении топилась печка, отопления ведь не было, труба выходила из окна на улицу, и мы подкладывали дрова, которые уютно потрескивали. Свет был выключен, только отблески огня освещали наши лица. Было весьма романтично. Игорь сказал мне, что я ему очень нравлюсь и он хотел бы встречаться со мной, но я отказалась. Пришлось соврать, что у меня есть другой. Есть? Я даже про себя усмехнулась: где он там есть? Ау! Но я была очень Игорю благодарна. Этой печки, этого полумрака, этого состояния души, которое создавала окружающая атмосфера, этого тихого признания в любви, пожалуй, я не забуду никогда. Уснули только под утро; а на следующий день снова поездка в очередной музей и возвращение домой. Родители очень удивились — они ждали меня только на следующий день. А я была полна впечатлений.

— —

22.01.1964. Ленка, пишу тебе здесь письмо, хотя могла бы просто так всё высказать, далеко ходить не надо. Что-то между нами встало и мешает прежней дружбе. И дело не в Сашке Петрове, который вдруг стал явно проявлять к тебе интерес, стал занимать все твои мысли; это я могу понять. Но откуда у тебя взялось какое-то пренебрежение ко мне? Я это чувствую и считаю предательством. Помнишь, ты написала мне записку о том, что нам пора заняться каким-либо делом? Предложила заниматься дополнительно русским языком и литературой. Я отказалась — мне интереснее точные науки, тем более и с советской, и с русской, и с иностранной литературой я знакома уж довольно хорошо и продолжаю совершенствоваться. Сама знаешь, я книги читаю запоем. Этим не кичусь, но дополнительно заниматься русским языком мне неинтересно. Я пишу грамотно, пишу неплохие сочинения, этого вполне достаточно. Но ты мой отказ восприняла вообще как отказ от дружбы. Почему я должна заниматься тем, что хочется тебе, а не тем, что нужно мне? Ты мне написала: «Мне тебя мало». Я и не собиралась заполнять собой твою жизнь, но ты со мной поступила совершенно отвратительно, кинув меня в пустоту, когда мне нужна была подруга.

Живи как знаешь. Может, Саша Петров сможет заполнить твою жизнь полностью и ты не будешь об этом жалеть. Тебя раздражало, что я нахожусь в плену своих иллюзий, не могу избавиться от глупой влюблённости, но это выше моих сил: я не могу найти другого такого, как Андрей, человека. Ты думаешь, я его расхваливаю? Да нет! Много вокруг мальчишек, а мне подошёл только он. И ведь, в общем, я-то его совсем не знаю, я его придумала, но он в моих мыслях именно такой, какой нужен.

Помнишь, мы ездили в Новый Иерусалим, я тогда на пыльном столе написала: «Никто!», а ты усмехнулась и сказала, что это неправда, мне хоть чуть-чуть да кто-то нравится — намекала на Игоря. Но это не так. В какой-то мере ты была права: я в нём искала что-то, что рисовала в своём уме, на кого, по моему понятию, и был похож Андрей. Но в Игоре я этого не нашла, хотя я понимаю, что он очень интересный и неординарный человек. А я продолжаю думать об Андрее, потому что нет другого, который был бы похож на него. И хочется всё время возвращаться обратно, хотя этого, наверное, не нужно.

Вот и всё, что я тебе хотела сказать. Пойдём теперь каждая своей дорогой. Не знаю, что я тебе скажу, если ты захочешь вернуться.

— —

03.02.1964. Сколько всякой всячины произошло с последней записи в дневнике! Целых двадцать дней, и целый ворох кутерьмы. Во-первых, мы разошлись с Ленкой. Конечно, мы продолжаем сидеть за одной партой (куда же деться), продолжаем разговаривать, общаться, но решили разойтись в разные стороны. Это давно назревало, и вот — исполнилось.

Во-вторых, двадцать восьмого января произошло некоторое событие. Это был вторник, я как всегда пришла на практику. Вторая школа в новом году начинает с двенадцати. Они теперь, как и мы, сначала работают на станках, а потом с четырёх часов у них теория. Серёжа Юров (меньше всего я от него этого ожидала) вдруг попросил Баринову и Осокину познакомить его с Люсей Серовой из девятого «А»; это я потом уже узнала от Веры Измайловой, она всегда всё знает. Татьяна со Светкой захлопотали, а Юров вдруг потянул за собой и Андрея. Девчонки сказали, что с ним хочет познакомиться Жанка Чернова, тоже из девятого «А». Я стояла тогда наверху на площадке, мне эту компанию не было видно из-за угла, но Жанка потом прошла мимо нас такая радостная, что я с ужасом подумала: «Ну вот и всё, это конец», стояла и делала вид, что меня это не касается. Андрей пошёл к станкам, поднял голову и посмотрел прямо на меня. Я разозлилась: что ему теперь от меня нужно? Познакомился — и привет, теперь встречайся, ухаживай.

В этот момент наверх взобралась Татьяна Баринова и стала ругаться:

— Что за болван! Больше его ни с кем знакомить не буду. Жанка такая девчонка! А он стоит как баран и молчит. Я ему: «Ну хоть имя своё скажи». Сказал, конечно, но дальше дело не пошло.

А я стояла и радовалась. Вот молодец! И вдруг подумала: интересно, а если бы я была на месте Жанки? Тоже стоял бы бараном? Может, и так. И настроение сразу испортилось.

— —

12.02.1964. Я теперь подружилась с Ниной Большаковой и Верой Измайловой; пустоту после Ленки нужно кем-то заполнять. Они сами ко мне подошли как-то в школе на перемене и предложили сходить на каток. Сказали, что видели там троицу друзей из второй школы: Бежина, Кругликова и Юрова; чувствую, Анька Максютина им про меня разболтала. Лишь бы они это с ребятами не обсуждали. Конечно же, я согласилась. Но вот ведь неудача: когда ребята приезжали, меня не было, а когда я пошла, они не приехали. Буду теперь по выходным ходить на каток, давно там не была. В восьмом классе, по-моему, сходила только один раз, а раньше каталась много.

Нина с Верой — девчонки неплохие. С Верой я учусь с первого класса, а Нина пришла в восьмом. Но мы, конечно, разные. Вряд ли мы будем близко дружить, просто гулять вместе, и то хорошо. Мне теперь совсем одиноко стало. Ленка так нарочито презрительно отдалилась от меня, как будто мы поссорились, а ведь ничего такого не было. Просто я ей стала мешать, захотелось новенького. И Петров тут как тут: записочки ей присылает, на свидания зовёт. Я же с ней за одной партой сижу, всё вижу. Петька на неё разозлился, он терпеть не может предательств. Мы ведь с ней были в одной компании с Петькой, Игорем, Володькой и Зиновичем, а тут она вильнула хвостом и теперь вертится с троицей Петрова, Грачёва и Орлова. И девчонки с ними другие, не я. Я уже всё это пережила, переплакала, а Петька всё не угомонится. Он всегда за меня стеной.

— —

12.03.1964. Как давно я не писала в дневник! Смешно сказать, я уже разучилась записывать в него свои мысли. Ничего нового не происходит, затишье. Мы ходим на каток, никого там не встретили, зато теперь все наши тоже начали туда ходить, стало весело. На практике тоже ничего не происходит, полный штиль. Только взглядами обмениваемся. Мы с девчонками обычно перед теорией забираемся наверх, стоим на площадке перед классами, опираемся на перила и смотрим в цех. Стою и думаю: «Посмотрит или нет? Нет, сейчас деталь крутится, не посмотрит… А вот станок остановился. Полез за ключом. Сейчас посмотрит… Ну что я говорила!» Смешно вот так стоять на лестнице. Многие девчонки смотрят в цех и, может быть, на него. А он работает, работает и вдруг взглянет сюда на меня. Такое мимолётное движение головы: как будто что-то от себя отгоняет, и снова над деталью склонился. А я стою и жду, когда станок опять остановится.

Потеплело, всё стало таять. Вдруг каток раньше растает, чем мы там с ним увидимся? Очень будет обидно.

— —

16.03.1964. Всё тает. Всё-всё, даже сердца. Кроме одного, которое молчит и молчит. И я молчу, а всё тает.

Вчера в воскресенье был праздник русской зимы, то есть Масленица. Я сначала собиралась в Москву, но потом Нина и Вера уговорили меня пойти на стадион, на каток. Там сделали огромную ледяную горку, на которой катались все, кто приходил. Стоял хохот, играла музыка, какие-то ряженые клоуны ходили туда-сюда. На катке шло фигурное катание. Собралась большая компания из нашего класса: мы втроём, ещё Татьяна Леоньтьева, Вера Перова, Баринова и Осокина; пришли мальчишки — Игорь Малеев с братом Лёней Федотовым, Володька Некрасов; пришла и Ленка под ручку с Петровым, а с ними Орлов и Грачёв, вся «священная троица». Стали веселиться, драться в шутку, кубарем катались с горки. Потом все разбрелись по стадиону; снова нашли друг друга, сходили в лес, но там было уже очень сыро, снег таял; вернулись обратно.

Наконец я увидела Андрея. Всё-таки он приехал, вместе с Юровым, Кругликовым и Приваловым. Нина с Верой потащили меня к ребятам. Они легко с Андреем общаются, не то что я; я превращаюсь в соляной столп с задранным носом. Но с девчонками вместе проще: подошли, начали болтать. Потом все ребята куда-то отошли, остался один Андрей. А я как соляной столп.

Нина говорит Андрею:

— Познакомься, это Маша Черкасова.

Андрей засмеялся:

— Я знаю, я всё знаю.

Снова болтали, я чуть-чуть расслабилась. Но тут пришли какие-то друзья Нины, Андрей с ними был незнаком. Он отошёл и отправился искать своих ребят. В общем, ничего примечательного не произошло, только теперь мы по-английски были представлены друг другу. Можно подумать, это что-то меняет.

— —

27.03.1964. Каток растаял, а с ним растаяла и последняя надежда. Под каким ещё предлогом он может приехать сюда? И будет ли он? Ждать чего-то стало невыносимо.

Как-то, ещё давно, мы разговорились с Верой Перовой о всяких взаимоотношениях между людьми. Она у нас самая мудрая и обстоятельная девушка; не очень разговорчивая, но если её разговорить, то она всё очень правильно разложит по полочкам. И хотя она всё понимает, всё равно: когда она была влюблена в мальчишку из нашего класса — не буду открывать её секрета, кто это (только я его знаю да наверняка Лиза Чайкина, её подружка), — то ничего у неё не получилось, одно расстройство и слёзы. Вот мы однажды и рассуждали, что нужно делать, чтобы добиться любви, а что не нужно. Она сказала: «Зачем самой всё узнавать? Ведь если ты ему не нравишься, то узнавай не узнавай, а насильно мил не будешь. А если нравишься, то сам подойдёт». Всё правильно, и всё это я прекрасно понимаю, но ведь это означает: снова ждать, ждать и ждать. И никогда не дождаться!

Больше всего себя ругаю за двадцать второе марта. Мы с Ленкой поехали в Москву, в клуб «Романтик», туда мы ещё вместе ездим. Стоим на станции, ждём электричку. Приехали рано, стали прогуливаться по платформе, и вдруг идёт Андрей. Он увидел меня, заулыбался. Я тоже заулыбалась — это уже вошло у нас в привычку: улыбаться при встрече. Он спрашивает: «В Москву?» Я ответила: «Ага», — и прошла мимо, к Ленке. Она отстала, пришлось к ней возвращаться. Идиотка! Неужели я не могла у него что-нибудь спросить? Потом бы разговорились, сели в один вагон, а там кто знает, что было бы… Но ведь со мной каши не сваришь. Мне мешала Ленка. Она стояла поодаль и мрачно смотрела на меня. А может, ему самому действительно захотелось заговорить со мной? Он же мог просто промолчать, кивнул бы, и всё. Он спросил всего два слова; может, надеялся, что я тоже что-нибудь спрошу, а я прошла мимо. Просто прошла равнодушно. И потом, когда оглянулась, Андрей смотрел мне вслед, а увидел, что я смотрю, — отвернулся. Не знаем мы, как заговорить друг с другом. Может, он и хотел, только не знал как. А когда я прошла, подумал: «Ей всё равно», — и обиделся; не знаю. Это только пустые мысли, и может, всё не так.

Вся жизнь состоит из неизвестности и определённости. Одно всегда сменяется другим, но иногда бывает так, когда нужно что-нибудь одно, а в жизни, как назло, другое. У меня сейчас в жизни неизвестность, а мне нужна определённость. Хотя бы слово «нет». Я не прошу «да», хотя бы «нет». Нет, и всё! Я хоть буду знать, что ждать нечего, не буду находиться в неизвестности. Неужели трудно сказать: «Нет!»? А он только ходит и молчит, смотрит и молчит, улыбается и молчит, даже говорит и молчит, молчит, молчит…

Сейчас идут каникулы, уже скоро закончатся. Увижу ли я его? Мне уже не хватает практики. Там ничего не может случиться — там девчонки, Жанка… Там он не подойдёт и ничего не скажет.

— —

29.03.1964. Всё ещё длятся каникулы. Все эти дни я ездила с Верой Измайловой к Ане Максютиной во Вторую Балашиху в надежде встретить Андрея; искала-искала, но не нашла. А только что Нина Большакова сказала мне, что видела несколько раз Андрея у нас, в Третьей Балашихе. Смешно! Я его искала там, а он меня искал здесь.

Прошу прощения за нескромные мысли, но так хочется верить, что он искал именно меня, не кого-нибудь другого: Таньку Баринову, Жанку, Люську Серову, — а именно меня. Хочу в это верить! Должна в это верить! На этом всё и держится — на моей вере. Поэтому, хоть это и неправда, я пишу: он искал меня. Жалко; и как только мы могли разойтись? Обычно когда люди ищут друг друга, то находят, а мы разошлись. Я загадала: если я его увижу на каникулах и он подойдёт к нам, то всё у меня будет хорошо.

— —

11.04.1964. Сегодня снова возвращалась из музыкальной школы с Надеждой Кулагиной. Пока шли к автобусу, я ей стала рассказывать, как я люблю наш класс, а она сказала, что таких хороших отношений, как у нас, в их классе нет. Разговорилась о своих ребятах; я, конечно, навострила уши. Говорю, вот на одном станке работали с Бежиным и Юровым, что они собой представляют?

Надежда ни о чём не заподозрила, стала рассказывать:

— По-моему, Бежину нравится наша Ампилова, а она такая вертихвостка!

Вот-те раз! Этого я не ожидала. Как можно равнодушнее сказала:

— На него это вроде не похоже. Парень на вид серьёзный.

— Да, в общем, я не знаю, особо не интересовалась. Мне до них как-то нет дела.

Где-то в душе я стала осознавать, что это может быть и правдой. Такая обида внутри стала подниматься! Получается, как будто бы обман; он ничего не говорил, не обещал, а словно обманул. Как же всё глупо! «Он смотрит, он не смотрит…», а в дураках остаюсь я. Рассказала Вере, но она не поверила.

— Ерунда! Зачем же тогда ему сюда приезжать на Масленицу? Торчал тут несколько часов. Оставался бы со своей Ампиловой, гулял бы по Второй Балашихе. Зачем приезжал в каникулы? Один! Если у него там девчонка, что ему тут делать? И потом, он же с тебя глаз не сводит. Я, что ли, слепая? Или это такое раздвоение личности? Никому не верь. Просто он ещё не понял, как к тебе подкатиться. Ты тоже тот ещё фрукт! Я помню, как ты на Масленицу столбом стояла, будто тебе ни до чего нет дела.

Утешила! Никакой я не фрукт, я просто такая. Сам выбирал, пусть сам и придумывает, как из положения выходить, а то всё я да я! Но во мне уже обида поселилась, я перестала верить его взглядам, и эта обида мне была нужна. А Вера своими словами всё повернула обратно; значит, нужно опять надеяться. А я уже не хочу!

Как у Пушкина:

Быть может, всё это пустое,

Обман неопытной души!

И суждено совсем иное…

Я бы теперь смотрела на него со злостью, а так… Лучше бы Вера меня не утешала.

— —

15.04.1964, среда. Вчера случилось что-то непонятное. Я закончила работу, от нечего делать стала слоняться по цеху; народ разбрёлся, был перерыв; ребята из второй школы уже пристраивались к своим станкам работать. Девчонки пошли в буфет, а я поднялась наверх в классы. И на моём столе, прямо на том месте, где я сижу на теории, лежал цветок. Правда, это был цветок, сорванный в нашем цехе — у нас на окнах стоят кадки с растениями, — но это не важно. Кто это сделал? Я выскочила из класса и стала разглядывать тех, кто работал внизу. Может, кто-нибудь не выдержит и я пойму, кто это был. Перед нами в этом классе занятий ещё не было.

Все работали опустив голову, никто на меня не взглянул, чтобы посмотреть на мою реакцию. Может, этот цветок просто положили на первый попавшийся стол? Я ведь сидела за первым от входа столом. Андрей не дрогнул и на меня не взглянул, смотрел на крутящуюся деталь. Я решила дождаться, когда деталь остановится; остановилась, но Андрей головы не поднял. До других ребят мне никакого дела не было. Этого секрета мне не разгадать; остаётся только надеяться, что это был Андрей.

— —

18.04.1964. Я простудилась и заболела, четыре дня провалялась дома. Родителей дома нет, папа снова в командировке в Алма-Ате на несколько дней, а мама месяц назад уехала в ФРГ. Она туда ездит примерно раз в год; раньше уезжала на месяц, а теперь на целых три, у них там какие-то заказы у фирмы Круппа.

А я валяюсь дома и даже не знаю, какие лекарства пить. Когда лежишь и болеешь, никаких хороших мыслей в голову не лезет. Забегал Петька после школы; он мне не поможет, я ведь ему ничего не рассказываю. Поболтали о повести Василия Аксёнова «Звёздный билет». Прекрасная вещь, напечатана в журнале «Юность»; очень похоже на нас. Так и хочется, как главные герои, после окончания школы пуститься вместе в путь осваивать жизнь.

Наконец-то прибежали Вера и Нина, сказали, что только что видели Бежина и Кругликова у нас, в Третьей Балашихе. А я тут болею! Хорошо, что девчонки меня не забывают. К понедельнику нужно выздороветь!

— —

22.04.1964. В понедельник Максим и Андрей пришли первыми, около половины двенадцатого, и залезли наверх на лестницу. Стоят и смотрят с площадки. Я убрала станок, пошла причёсываться. Мне Нина говорит: «Пойдём наверх залезем, там ребята». Я подняла голову: они стояли наверху и смотрели на нас. Как всегда, в меня вселился чёрт: я специально сначала пошла в раздевалку, потом подошла к мастеру Щукину, поболтала. Смотрю, Кругликов начинает спускаться по лестнице, а Андрей тянет его за руку и говорит что-то наподобие «Стой, пока стоишь».

Почему-то я подумала: они ждут, когда я туда пойду. И решила: вот назло буду тянуть время, пусть ждут. Но не выдержала, взяла тетрадку и пошла. Андрей стоит наверху, смотрит и смущённо улыбается. Когда я стала подниматься по лестнице, Максим вдруг пошёл к ней — видно, собрался спускаться. Андрей стоит, уткнулся в перила — мол, хоть убей, не сдвинусь с места. Максим остановился уже на лестнице с какой-то каменно-хитрой рожей и стоит смотрит. Когда я поравнялась с ним, вдруг не выдержал, как фыркнет — и побежал вниз. Потом остановился, снова оглянулся и смотрит.

А я уже ни на кого не гляжу, отвернулась, вся внутри замерла. Андрей тоже не посмотрел, уткнулся в перила. А может, и посмотрел, я не видела. Когда я прошла мимо, и он пошёл вниз, так ничего и не сказал. Вошла я в пустой класс, рассмеялась и подумала: «Да, Кругликов тебя выдаёт».

— —

23.04.1964. День трагикомедии. Два удара в один день. Что же будет дальше?

Сегодня, когда я выходила из столовой после уроков, встретила Зою Званцеву из второй школы, она учится уже в десятом классе. Зоя — соседка и знакомая Нины Большаковой, через неё мы и познакомились. Знакомство было шапочным, просто как-то гуляли втроём — я, Нина и Вера Измайлова, встретили её. Оказывается, Зоя хорошо знает Андрея, они ведь учатся в одной школе.

Мы с ней поздоровались и разошлись, как вдруг она окликнула:

— Маша! — Я подошла. — Тебе привет от Бежина.

Я остолбенела от неожиданности:

— С чего бы это?

— Да я не вру. Мы как-то разговорились, Андрей сказал, что на практике ходят втроём девчонки, описал их, это были вы. Я спрашиваю: «А кто из них тебе нравится?» Он сказал, что ты, и просил передать привет.

— Может, ты ошиблась?

— А кто ещё из вас троих Маша?

Наверное, у меня был такой растерянный вид, что Зоя озабоченно спросила:

— Что с тобой? Ты влюблена в него?

Несколько секунд я помолчала, а потом решилась:

— Зоя! По-моему, не просто влюблена, я его люблю.

— Бог мой! А он?

— А он, я думаю, нет. По крайней мере мне об этом ничего неизвестно. Только, прошу, ему не говори. Просто передай привет.

— Не переживай, я всё устрою. Можешь на меня положиться.

Я вдруг вспомнила ту историю, когда девчонки знакомили его с Жанкой:

— Мне кажется, Андрей не из тех людей, кому нужно что-то устраивать.

— Посмотрим…

Домой я летела как на крыльях. А тут ещё нужно было ехать в музыкальную школу в Первую Балашиху. Еду в автобусе, вижу — Андрей стоит на остановке. Впервые его встретила, когда он возвращался из школы. Проехать до своего дома ему предстояло три остановки, а мне ехать дальше. Он с каким-то парнем был и меня увидел. Встали сзади меня, а я замерла и даже не могу обернуться, не говоря о том, чтобы поздороваться; прямо онемела. Рядом со мной освободились два места, я села, а он только хотел сесть, как влезла какая-то тётка. Тогда он прошёл вперёд и сделал вид, что незнаком со мной. Как пустое место. Что-то сказал парню, но явно не обо мне, хотя тот обернулся и с интересом посмотрел на меня. Я думала, что Андрей хоть раз обернётся, но он этого не сделал. Вышел из автобуса и не оглянулся. Я так обиделась и сразу подумала, что Зоя просто меня обманула.

— —

28.04.1964. Нет, Зоя не обманывала. Я рассказала о встрече с ней Нине Большаковой, та всё разузнала. Зоя подтвердила, что он действительно передавал привет, но я всё равно была очень обижена на него, даже видеть его не хотела. Потом успокоилась, стала анализировать: может, он просто растерялся? А может, моя неприступность его оттолкнула? Ведь я сама первая показала, будто бы не знаю его. Стояла как истукан, нет бы просто поздороваться и поговорить. А то я его обвиняю, а сама первая сделала вид, что мы незнакомы. Как же мне тяжело с самой собой!

М. Ч.: Небольшое отступление.

После этого разговора мы с Зоей вдруг подружились. Она очень мне нравилась: красивая, необыкновенно женственная, она была старше меня не только по возрасту, но и по жизни вообще. Сама Зоя была из очень простой рабочей семьи, мама её не работала, отец, по-моему, выпивал; был ещё младший брат. В семье вечно какие-то трения. Она мне ничего не рассказывала, я догадывалась сама, когда приходила к ним в гости. Квартира была небогатая, видно было, что денег не хватает. И при всём этом Зоя обладала каким-то необыкновенным свойством излучать тепло и сострадание к другим людям. В силу своего социального бытия Зоя вращалась в кругу так называемой шпаны Третьей Балашихи. Она встречалась с кем-то из их лидеров, поэтому имела какую-то незримую власть над людьми. При всей её женственности характер у неё был твёрдым. Она не боялась ничего, могла разговаривать и даже несколько повелевать кем угодно. У Зои была какая-то притягательная магия, так что все, с кем она общалась, в общем прислушивались к ней. Меня она в свою компанию не вводила — видно, понимала, что эта компания будет мне чуждой.

Зоя тоже привязалась ко мне. Я видела, что она хочет дружить, тянется к моему дому, я ведь была такой рафинированной, немного тургеневской девушкой из весьма интеллигентной семьи. Родители мои были высокооплачиваемыми специалистами, ездили в командировки за границу, дом был полон книг. В общем, мой дом был совсем другим миром для неё, и она тянулась к нему, понимая, что вряд ли где-то ещё она столкнётся с таким. Мне же было всё равно, из какого она мира, в нашей семье было не принято разделять людей по общественному положению. Я никогда не задумывалась, дружу ли я с высокоинтеллектуальным человеком или с совсем простым, важно было только, порядочен он или нет. Мама моя влюбилась в Зою с первого взгляда, наконец-то она увидела подружку, с которой можно было спокойно отпускать меня куда угодно. Зоя приходила к нам нечасто, но когда приходила, то всегда приносила какой-нибудь небольшой подарочек моему младшему брату, которому тогда было шесть лет. Они с моей мамой любили посидеть за чашкой чая и поговорить о жизни; я в этом не участвовала, меня считали слишком некомпетентной для их серьёзных разговоров.

В девятом классе встречались мы редко, я немного стеснялась делать шаг ей навстречу: я проговорилась и думала, что Зоя может просто посмеиваться надо мной, но она была искренна и действительно хотела мне помочь. После летних каникул встречаться стали ещё реже — Зоя училась уже в одиннадцатом классе, нужно было как-то заканчивать школу. И тут на нашу дружбу обратили внимание девчонки из моего класса, они моей привязанности к Зое не одобрили. Наша вездесущая троица: Татьяна Баринова, Татьяна Леонтьева и Светка Осокина — встала на дыбы. С Бариновой с десятого класса по одиннадцатый я сидела за одной партой, и ей было легче всего начать разговор со мной о Зое. Оказывается, они про неё знали много всего плохого: и что она водится не с той компанией, и что она меня затянет в омут разврата, и что я с ней пропаду. Леонтьева мне всё время пыталась рассказать, как она встречалась с Зоей в весьма неприличной обстановке. Я, правда, не стала спрашивать, как сама Леонтьева в этот момент попала в эту неприличную обстановку.

Конец ознакомительного фрагмента.