Проект «Ворожея»

Галина Чередий, 2017

Антон Чудинов – еще молодой, но уже закоренелый циник, обычный мент-нищеброд с мерзким характером и вечно загаженной холостяцкой берлогой. Любовь, нежность, привязанность? Вот уж спасибо, этого добра больше не надо. Качественный грязный секс, желательно каждый раз с новой девицей – вот те рамки, за которые он больше не собирается выходить в отношениях с женщиной. Даже самой красивой, даже самой умной, даже самой чуткой, даже все «видящей». Хотя нет, вот с «видящей» обстоит все очень сложно, очень запутанно.Содержит нецензурную брань.

Глава 11

Приличных, для городского дома, размеров двор был именно таким, как я разглядел через щель — заросшим явно многолетней густой травой, в которой кое-где виднелись обрывки тускло поблескивающего целлофана и бумаги. Такое бывает в заброшенных местах, где ветер долго таскает случайный мусор, пока он не застрянет где-то намертво. Но даже сквозь это запустение было видно, что когда-то эта территория была распланирована с тщательностью и любовью. Угадывались контуры фигурных клумб и альпийской горки, или как там еще эта ландшафтная хрень зовется. Среди уже желтеющего в осень бурьяна виднелись яркими пятнами какие-то неубиваемые многолетники. Я помню, точно такие же были у бабули на даче и запомнились мне тем, что, несмотря на невзрачность, цвели до самых морозов. Шагая впереди, я ощущал между лопатками пристальный взгляд хозяйки и старался не выдавать любопытства, мучающего меня.

— Разуваться не надо, — негромко скомандовала Влада в совершенно пустой прихожей, в углу которой сиротливо притулились те самые дурацкие тряпичные балетки. — Кухня направо.

Я посмотрел на буквально сверкающие чистотой полы, поставил ее здоровенную сумку и все же снял туфли.

Пройдя по коридору, мы попали в комнату, кухней которую можно было назвать лишь условно. Такая же пустота, как и в прихожей. Но здесь была раковина, заглушенные газовые трубы на стенах и на них же щербатые следы, будто кто-то прямо с мясом выдирал всю подвесную мебель и технику. На широком подоконнике маленький электрочайник на пару чашек, явно новый и одна кружка. Там же в уголочке пачка чая и упаковка печенья. Ни стола, ни стульев, вообще никакой мебели, кроме нелепо выглядящего шезлонга у окна.

Наша странная игра с Владой в «я смотрю, как ты смотришь» продолжилась.

— Присаживайтесь, Антон, — указала она в кресло, а сама пошла наполнить свой микрочайник.

Я развалился в шезлонге, но, когда женщина встала передо мной, поднялся.

— А давайте наоборот? — усмехнувшись, предложил я. — А то чувствую себя как на приеме мозгоправа в кино. Можно я на подоконнике?

Влада кивнула и продолжала пристально следить за мной, явно ожидая расспросов по поводу своего жилища. И я спросил.

— Одна живете?

— Теперь да. — Женщина обвела все вокруг взглядом, будто видела совершено другую картину в этой пустоте.

Чайник вскипел, и я опять поймал себя на том, что неотрывно наблюдаю за тем, как она совершает обыденные вроде движения. Кладет пакетик, наливает кипяток в темно-синюю кружку с золотистым ободком, распаковывает упаковку дешевого, но вкусного печенья, ставит все передо мной на ослепительно-белый подоконник. Медленно убирает руку, и в какое-то мгновение клубящийся пар проскальзывает сквозь ее тонкие пальцы, будто притянутый к ним как магнитом, и устраивает краткий мистический танец. Я невольно качнул головой и усмехнулся. Вот же странная штука воображение. Стоит только немного позволить себе верить в то, что нечто не умещающееся в рамки обычной для тебя реальности возможно, и уже в чем угодно чудится загадочное действо.

— Антон, насколько сильно вам не нравится мое присутствие? — спросила Влада, видимо, истолковав мою усмешку по-своему.

Я на секунду задумался и честно ответил:

— Прямо сейчас оно мне не нравится гораздо меньше, чем поначалу, — и вернул вопрос: — А вам, Влада, насколько неприятна необходимость работать с нами?

Резкий выдох, говорящий, что я попал, и женщина отвернулась к окну.

— Как вы верно подметили, это необходимость. На самом деле мне симпатичны и Василий, и вы, но очень тяжело… — она сделала руками неопределенный жест, — все, что связано с вашей работой. Очень. Это мешает мне… забыть.

Забыть. Она желает забыть то, что я бы сейчас хотел знать больше всего. Неожиданно вспомнился мой когда-то любимый фильм с Уиллом Смитом «Я — робот». Как там говорилось? Правильно задавай вопрос? А я бы еще добавил — вовремя делай это и с верной интонацией. Спрашивать напрямую не стану. Вижу, что ничего не скажет.

— Забыть по-настоящему все равно не выходит. По моему опыту, лучше некоторые вещи принимать и смиряться. Обратного хода событий не бывает, сколько себя ни мучай. Если только это не еще одна ваша суперспособность.

Даже сам не смог бы сказать — философствовал я в данный момент ни о чем, имитируя беседу с глубоким смыслом, или откровенничал. В присутствии этой женщины меня все чаще посещало ощущение двойственности всего сказанного.

— Но такой способности у меня нет, — Влада говорила об этом так, словно не сожалела, а, наоборот, была рада. — Иногда хотелось бы, как любому человеку, наверное. А у вас получилось смириться?

Долю секунды хотелось огрызнуться, спросив, при чем тут я. Но понимал, что это явно не будет способствовать продолжению диалога.

— Нет, — признался честно, — но я над этим работаю.

Странный разговор выходил. Каждый, типа, о своем, и в тоже время оба об одном и том же. И с Владой мне вести было его на удивление легко, не то что со всеми, кто за это время пытался ковырнуть в душе сочувствием, которого мне не надо. Но тему стоило поменять.

— Интересно, а убийц, которые раскаиваются, и тех, кто нет, вы по-разному видите?

— Конечно. Даже те, кто безумно сожалеет, но считает, что все равно поступил верно, отличаются от просто страдающих чувством вины, — охотно пояснила женщина.

Это намек, случайность или прямое указание на меня? Она не смотрела на меня, так что оставалось только догадываться.

— А, скажем, маньяки. С ними вам приходилось пересекаться?

Влада очень медленно положила на подоконник раскрытые ладони, будто нуждалась в опоре.

— Да, — она скривилась. — И вот рядом с ними, не важно, вменяемыми или нет, находиться вообще невыносимо.

Как часто ей приходилось делать это? По собственной ли воле? Не думаю, что так.

— Это означает, что, встреть мы его с вами на улице, вы точно скажете, маньяк ли это? — продолжал фигурное движение вокруг острых углов.

— Да. Но вот только один нюанс. Или два. Во-первых, я не скажу, убил ли он уже кого-то или только еще страдает фантазиями, и во-вторых, я не смогу сказать, это тот самый маньяк или какой-то другой.

— М-дя, — огорченно вздохнул. — Как-то по-дурацки: знать вроде бы так много, но в сухом остатке не иметь возможности кому-то что-то предъявить. Не находите?

— Тут, Антон, вопросы не ко мне, а к высшим силам, меня так озадачившим, — неожиданно улыбнулась женщина.

Да, лучше слова и не подберешь, чем озадачившим.

— Вы чай почему не пьете? — кивнула Влада на забытую мною кружку.

— Да вот просто думаю. Как бы мне подступиться к разговору с вами о дальнейшей работе.

— Вы всерьез думаете, что я смогу быть полезной? Даже после того, как видели такой, как сегодня? — Вот теперь она на меня смотрела, причем напряженно и очень внимательно, выдавая, насколько для нее было важно мое мнение в этом вопросе.

— Уверен. В любом случае бегство — это не выход для вас, — вложил в слова всю убежденность, которая у меня и взялась-то не пойми откуда, но было ее в достатке.

— Если и выход, то временный, — вздохнув, согласилась Влада. — Но и работа с вами пока постоянных перспектив мне не обещает.

— Может, и так, я ведь всего не знаю, а вы не спешите меня просветить. Я, конечно, не гений современности, но, обладай всей информацией, мог бы ориентироваться лучше. Откуда вы знаете, вдруг вы окажетесь у нас в конторе столь полезны и успешны, что эти самые перспективы разительно поменяются.

— Но я не хочу… таким заниматься.

— А я хочу? Думаете, мне это в радость? То есть я, разумеется, люблю саму мою работу, процесс, но до глубины души ненавижу тот факт, что она вообще есть. Потому что это означает, что люди продолжают убивать других людей. И игнорировать это я просто не могу. Понимаете?

— Прекрасно понимаю, Антон. — Влада теперь не только сосредоточила все внимание на мне, но и шагнула ближе. — И я тоже не могу, вот только причины у нас разные. Вы могли бы жить по-другому, но ваша совесть не позволяет. А я бы очень хотела не знать, не видеть, да только это невозможно. И если вы заслуживаете уважения из-за своей жизненной позиции, то я нет.

Нет, ну вот откуда в человеке столько категоричности и самоуничижения? Такое само собой, уж насколько знаю, не появляется. И прямо руки зачесались остаться наедине на пять минут с тем, кто взращивал подобное в этой женщине.

— Ой, вот только давайте сейчас не будем, Влада, про правильные жизненные позиции, — досадуя, отмахнулся я. — Моя совесть мне столько без проблем позволяла и позволяет, что стыдно признаться. И плевать, собственно, на изначальные причины. Дело в другом. Следующие несколько недель нам постоянно придется быть бок о бок. И неважно, что я хочу быть максимально успешным в расследовании, а вы, как понимаю, вынуждены стать таковой. Цель-то, в принципе, одна. Поэтому давайте откроем карты, определим правила и ограничения и начнем уже работать, а не приноравливаться друг к другу.

Влада, прикусив нижнюю губу, глянула на меня, потом на выход из кухни, будто взвешивая, не стоит ли закончить этот разговор прямо сейчас и все же выбрать бегство. В этот момент мне тоже подумалось, что, может, так и лучше. Она уйдет, скорее всего, больше мы никогда не увидимся, и очень скоро я забуду, что вообще когда-то пересекался с этой странной женщиной. Все пойдет своим накатанным путем, станет спокойно, и не нужно скакать дрессированным пуделем вокруг совершенно чужого и непонятного человека. Но что-то в глубине души было категорически против такого хода событий, словно произойди именно так, и все будет окончательно неправильным. И не только для нее, но и для меня тоже. А я ведь эгоистичная скотина, чрезвычайно ценящая свое душевное равновесие. Ага.

— Хотите, я первым начну? — решил подтолкнуть я женщину.

— Групповая терапия откровенностью? — усмехнулась Влада и оперлась бедрами о подоконник, неуловимо расслабляясь, и я выдохнул. Ее поза как сигнал — уже решила остаться, хотя бы пока.

— Всему групповому я предпочитаю парное, — ляпнул раньше, чем подумал. — Итак, Чудинов Антон Алексеевич, капитан полиции, подпольная кличка Чудо, и это не совсем из-за фамилии. 31 год, был женат аж целых полгода, в роли семейного человека оказался несостоятелен. На данный момент разведен и являюсь идейным приверженцем беспорядочных половых связей. — Поколебавшись секунду, решил, что личного достаточно на первый раз. — Восемь лет в убойном, поощрений и выговоров от начальства имею примерно поровну. В силу неуживчивого характера дальнейших перспектив для карьерного роста нет. Вашему появлению изначально был не рад и очень хотел бы избежать осложнений с этим связанных, к тому же получил четкую инструкцию от шефа избавиться любой ценой. Но, обладая природной вредностью и упрямством, прибор я клал на эти указания, а после эпизода с Сысоевой вовсе больше не горю желанием выживать вас из отдела. По мне, все, что помогает следствию, пофиг, как и какими методами, полезно. Очень может быть, что вы просто угадали, но я готов попробовать проверять это и не считаю нужным просто отказаться априори. Как-то так.

Я сделал многозначительный жест рукой, указывая, что мяч теперь на ее стороне. Влада покачала головой, и я видел одновременно и оживление, и нерешительность в ее взгляде.

— Ой, да ладно! — подначил я. — Посмотрите на меня, говорить о себе любимом — это совсем не страшно.

— Вы так думаете? Ладно, давайте посмотрим. Владислава Арифеева. — Маленькая заминка на фамилии, ставим галочку. — Двадцать девять лет. Замужем… была два года. — Еще одна галочка. — На данный момент разведена. Причина не важна.

Взгляд в сторону, гневно-болезненная складка между бровей. Процентов на девяносто причина в измене, ну да ладно, проехали.

— Пять лет назад, в результате личной трагедии, оказалась в психиатрической клинике. Была в какой-то момент признана невменяемой и не несущей ответственности за свои деяния. — Теперь уже вызывающий прищур в ожидании моей реакции. Но я не двигаюсь и молчу, просто предлагая ей закончить там и тогда, когда сама посчитает нужным. — Потом попала в правительственную программу изучения необычных человеческих способностей. На данный период времени направлена к вам. Если этот эксперимент окажется успешным, то станет моим шансом снова вести нормальную жизнь… ну, насколько это возможно. Если нет… меня вернут для дальнейшей… коррекции.

Коррекция, сука! Я что-то в этом роде и предполагал, но все равно ощущал себя стукнутым пыльным мешком по башке. И дело не в том, что все мы в курсе соблюдения прав и свобод не только в нашем государстве, но и повсюду в мире. Даже думать в эту сторону, задаваясь чисто риторическими вопросами, смысла нет.

Проблема в другом. На хрена мне все это надо? Я на полном серьезе собираюсь встрять по самое не балуйся? Похоже, что да, если продолжаю сидеть на этом подоконнике в пустой кухне, а не обуваюсь и не сваливаю от греха подальше.

— Влада, насколько сильно вы хотите эту самую нормальную жизнь? — Она буквально вспыхнула, так и загорелась надеждой, явив мне совершенно другую женщину, на которую я ошалело пялился, просто не в состоянии отвести взгляд. И пусть это длилось какое-то краткое мгновение, я уже никогда не забуду увиденное. Мне стало даже стыдно за почти равнодушный тон, которым спросил о таком.

— Очень, — выдохнула она, а я читал огромными буквами: «Больше всего на свете!»

Ну вот, дверца эмоциональной ловушки, в которую зашел добровольно, и захлопнулась. Теперь-то я не отступлюсь. Нет у меня просто такой долбаной функции в организме.