Ветер полей. Стихи

Галина Рудакова

Автор книги Галина Рудакова родилась и живёт на русском Севере. отчей земле она посвящает большинство стихотворений своей новой книги. Вдохновение поэтесса берёт в родной деревне Кургомень, в людях, с которыми связана всей жизнью, в природе милого сердцу края. Читатель найдет в книге Г. Рудаковой и стихи о детстве и юности, о детях и внуках, о любви.

«Всё — от матери…»

Всё — от матери.

Всё — от отца.

От деревни,

где жизни основа —

Труд до устали в поте лица

И служение русскому слову.

Всё бы, мама, читала мне ты!

Всё бы бабушке — сказывать сказки!

А отец красоту на холсты

Перенёс, выбрав кисти и краски.

Брал гармошку — и песня лилась,

Балайка ли в руки попала —

Ноги сами пускалися в пляс,

И усталости — как не бывало.

Если горе — как по сердцу нож,

Что спасало нас, если не дело?

Только песня — как в засуху дождь

Для души и уставшего тела.

Всё — от родины,

Всё от земли,

От лугов и полей васильковых

И от привитой с детства любви

К самородному русскому слову.

«Это — юное время твоё…»

Это — юное время твоё,

столько нового, светлого будет!

И весна уже крыльями бьёт,

землю талую будит.

Ты с угора сбегаешь к реке,

так же руки раскинув крылато.

Что же в этом, родном уголке

словно пламенем сердце объято?

А вокруг пробуждается жизнь,

не ручей ли зовёт тебя звонко:

«Ты откуда такая, скажись,

молодая талинка, девчонка?»

Поизмаялось сердце вдали,

и стоишь над проснувшейся речкой,

словно вербушка в жёлтой пыли,

обронив в её воды сердечко.

«Приветная, родная сторона!..»

Приветная, родная сторона!

Весна, как будто девица, красна

в венке из мать-и-мачехи неброской.

Сорву, вдыхая запах молодой.

Склонились ивы низко над водой,

и землю веткой трогает берёзка.

Вот так и я склоняюсь пред тобой.

В ладонях, перепачканных землёй,

лежат семян зелёные проростки.

Земля встречает радостно весну.

Комочек каждый в пальцах разомну —

с любовью и теплом,

за горсткой горстку.

«Чего хотеть мне на исходе лет?..»

Чего хотеть мне на исходе лет?

Есть родина, и большего не надо.

Вон там, в траве — босого детства след,

А здесь ходили в клуб сосновой радой.

Мост через речку сгнил, закрылся клуб,

И я в деревню езжу только в гости,

Но всё же тот, который с детства люб,

От сердца к сердцу перекинул мостик.

И хлынул свет и запахи весны.

Теперь их вспоминаю неустанно…

Оборвались дороги, будто сны.

Глухая даль за Ундышем туманна…

Кругом кусты да жёсткая трава,

И не понятно, рýчей ли, угор ли?

Не раз споткнусь,

вот даже и слова

Внезапным комом застревают в горле…

«Видно, жить мне уже не по силам»,…»

«Видно, жить мне уже не по силам», —

Говоришь, и во взгляде вина.

Слишком рано нас жизнь разделила.

И свела слишком поздно она!

«Разлюбить меня только попробуй!» —

Ты зачем это мне говоришь?..

Полюбить — так навеки, до гроба…

Не оглохнуть бы, слушая тишь…

И тоска вдруг такая накатит…

И вздохнёшь, и привидится вдруг,

Как там лодка плывёт на закате

Через солнышка тающий круг.

И души уже нету бездомней,

Сирота сиротою стоишь.

А над озера синим бездоньем

Только птицей нарушена тишь.

Чайка белая сядет на камень,

И почувствую, слёз не тая:

То былое прощается с нами.

Эта птица — не тень ли твоя?..

«Сгорело. В костре не осталось тепла…»

Сгорело. В костре не осталось тепла.

Как медленно речка куда-то текла.

Как медленно лодка куда-то плыла

И цвел у дорог белый донник…

Исшаяли угли, осталась зола,

И грусть поселилась в мой домик.

И кажется, сердцу пора на покой.

А я всё стою над уснувшей рекой.

Кружит мотылёк над моей головой —

Из горнего мира приветом.

И снова прощальные слышу слова…

А в сердце любовь,

как и прежде, жива —

Горит несгораемым светом.

«Сны васильковые…»

Сны васильковые…

Ты меня не буди,

Голос кузнечика, звонкое сердце ночи!

Я, как дитя, прильнула к земной груди,

И трава-мурава

мне щёки щекочет.

Детство бездумное… Словно летишь с горы —

Саночки расписные, выгнутые полозья…

Скольких друзей случилось

встретить — из той поры.

Скольких — не довелось мне.

Травы проклюнутся, Ундыш из берегов

Выйдет, затопит пойму до самых сосен.

Сколько нас было — маленьких ручейков!

На перевозе — лодка

да песня вёсел.

В юности детства будто совсем не жаль,

С капелькой грусти думаешь о разлуке…

Кто это шепчет: «Дочка, не уезжай!»

И сердцевидные листья роняет в руки?

Сны васильковые…

Ты меня не буди,

Голос кузнечика, звонкое сердце ночи!

Я, как дитя, прильнула к земной груди,

И трава-мурава мне щёки щекочет.

«Под шёпот листопада проливного…»

Под шёпот листопада проливного

Ты, Ундыш, от меня не убегай!

Дощатый мост, листвою зацелован,

Твои соединяет берега.

Где б ни была, душа к тебе стремится,

Ты за разлуку, родина, прости!

Спешу скорее ундышской водицей

Омыть лицо, напиться из горсти.

Не оторвать от сердца эту осень,

Угоры, речку с тёмною водой.

Мне эту землю не забыть, не бросить

И, уезжая, не забрать с собой.

«Время бушующих трав…»

Время бушующих трав,

ветер, укрывшийся в ивах,

речки изменчивый нрав,

взгляд незабытый, счастливый…

Тянется памяти нить

в юность, к родимому дому,

цвет не спешат обронить

белые ветки черёмух.

Кинуть бы ягоду в рот.

Некому ждать урожая.

Дева слезы не прольёт,

милого в путь провожая.

Но до последнего дня

с рощей, ручьём, луговиной

родина будет меня

связью держать

пуповинной.

«Всё единственным именем названо…»

Всё единственным именем названо.

Уходить от себя не спеши!

Ворожéя моя златоглазая,

осень таинство в сердце вершит.

И опять ты, ведомая в прошлое,

ищешь детства затерянный след…

А найдёшь русло речки заросшее,

старый мельничный жёрнов в траве,

под рябиной — кресты на погосте,

да в часовне мерцающий свет —

словно зыбкий, светящийся мостик

от живых — к тем, кого уже нет.

Вы одною деревней взлелеяны,

вот и дом твой — родительский — здесь.

Ветра лёгкое дуновение

долетит как ответная весть…

Не печаль это — боль неотвязная

наплывает, туманит лицо:

листья падают сердцеобразные

на родное крыльцо.

Забытые слова

Вьюги весенней щемящею нотой

сердце затронет порыв ветровой.

Милая родина, словом ласкотным,

как одеялом лоскутным, укрой!

И напевай, и шепчи неустанно

сказки, былины да песни твои.

Только таким — заговорным, заманным

словом, как зельем, меня опои!

Шуткой, побасенкой, добрым присловьем

речь, как изба пирогами, красна!

А на прощанье добра да здоровья

вам пожелают — во все времена.

Если судьба подносила разлуку,

ту, за которой одна пустота,

слов провожальных полынную муку

мне приходилось не раз испытать.

Тают снега, и проклюнулось снова

счастье от света весенней зари.

Таю от взгляда, от нежного слова.

Только расстанного не говори!

«Вот и зима…»

Вот и зима —

настоящая, русская!

Ну-ка, морозом трескучим порадуй нас!

Кем-то тропинка протоптана узкая,

Значит, пройдёмся сосновою радою!

Ветки придавлены комьями снежными,

Тронь — и рассыплется белое облако…

«Не расставаться бы!» — думаю с нежностью,

В сердце волна поднимается тёплая.

Выведет тропочка к озеру дальнему.

К давнему-давнему, родом из детства.

Знаешь ли, нет для разлук оправдания,

Ведь у любви срока давности нету.

Не насмотрюсь в её воды лазурные…

Родина наша — её средоточие…

Летом, зимой ли, зовёт тебя Кургомень,

Милая отчина.

Эта земля

«Эта земля побежит с тобой…»

Ольга Флярковская

Твоя гордость и стыд, твоя вечная боль —

родная земля навсегда с тобой,

нет замены ей, сколько б ни искал,

всё равно настигнет тебя тоска.

Будешь жить, чужую судьбу влача,

пробавляясь одеждой с чужого плеча,

пробавляясь культурой, чужой навек,

ты, родства не помнящий… человек.

А опомнишься вдруг, потеряв себя,

и захочешь к той, где ты жил, любя,

быть былинкой в поле, волной реки,

ощущать поддержку её руки,

и со всей тоской перелётных стай

полетишь в родные свои места…

Остановись, послушай сказку леса

Лесной тропою уходя с болота,

остановись, послушай сказку леса!

Вбирай мгновенья тающего лета

перед зимой, пока ещё безвестной.

Пока исходит жаром жаровица

и осени костёр дымит лениво,

успеешь сбором ягод насладиться,

не иссякала б клюквенная нива!

Неси домой тяжёлые корзины,

сдашь ягоды — накормишь домочадцев.

И ты бредёшь, устало сгорбив спину,

боясь на тропке с лешим повстречаться.

Поставь корзину, отдохни — как славно:

вот паучок на паутине тонкой

летит — куда? Над этим духом травным

летит, чудак, за осенью вдогонку.

Багульник пахнет остро, поневоле

вдыхаешь аромат его тягучий.

Вот переход по жёрдочкам за рýчей.

Наверх поднимешься — и выйдешь в поле.

И выйдешь в поле, где трава густая

и пух осота солнышком просвечен,

и мятлика соломка золотая —

всё светится… Пока ещё не вечер…

И тем осенним светом осиянно

всё поле… поле, ставшее поляной:

горит брусничник и осинок поросль —

поляна эта лесом станет скоро.

Ещё не вечер… Может быть, однажды

на этом месте снова будет пашня.

Пусть отдохнёт земля от человека.

Деревня, осень, лес, начало века.

На распутье

Нет утешенья в цветенье июльских даров.

Лист подорожника — не панацея от боли.

Вправо посмотришь — бурьяном заросшее поле,

Влево — развалины жалкие

скотных дворов.

Вправо пойдёшь — там пустые деревни стоят.

Влево свернёшь — там лесные дымят пепелища.

Ветер чужой над родными просторами свищет.

Где же она — полевая Россия твоя?

Может, пора искупить перед нею вину —

Дать по рукам разорившим страну лиходеям?

Сколько потерь, но ещё остаётся надея

Хлебом засеять поля, распахав новину…

Птиц не слыхать и, до звона в ушах — эта тишь…

Прямо иди —

к обмелевшим, отравленным рекам.

Стать ли мутантом —

иль жить на земле человеком?

Ты на распутье… пока ещё… молча стоишь.

Дорога

Когда душа, как обнажённый нерв,

Когда опять прихода ждут Мессии

И трёх дорог запутанная вервь

Смыкается на шее у России;

Когда двуглавый на гербе орёл

Кричит неясытью ненасытимой,

Когда вокруг обман и произвол, —

Терзаешься виною непростимой

За всё, в чём виноват совсем не ты,

Позволив на куски пластать равнину,

Но коль пошёл кафтан на лоскуты —

Он превратился попросту в рванину.

Когда достигнут болевой порог

И пахнет воздух взрывчатою взвесью,

Нет для тебя иных путей-дорог,

Лишь эта — по родным полям и весям.

«Я — РУС, и это имя значит — Свет…»

Я — РУС, и это имя значит — Свет.

Мой волос рус, и потому я — русич.

Мой предок — храбрый витязь Пересвет,

И мне, конечно, не пристало трусить.

Я славянин. И завещаю вам

Шатёр лесов, лугов зелёных лоно,

И поклоняюсь я не божествам, —

К живой земле, как матери, с поклоном.

Я русский богатырь, и с давних пор

О том слагают сказки и былины.

Я спорю с ветром, дам огню отпор,

Врагам не уступлю и десятины.

О, нелегко стихии приручать,

Но только что не сделаешь для милой?!

Припасть к земле, обнять её, объять, —

Она вернёт растраченные силы.

Такая — красной девице под стать! —

Сыра земля мои залечит раны,

Поможет мне стократ сильнее стать:

Несметно стало идолищ поганых.

Я рус, я славянин.

Моя земля,

Тебя я даже мёртвый не покину!

Прольюсь дождём, взойду зерном в полях.

Из глины создан, снова лягу в глину.

«В открытое окно всю ночь приносит ветер…»

В открытое окно всю ночь приносит ветер

То птичьи голоса, то шорохи листвы…

Вот так бы жить и жить, да на родной планете

Перед игрой стихий бессильны мы, увы.

И вновь не отойду от приступа удушья,

Попав не в страшный сон, а в новостной поток…

И понимаю вдруг, что вирус равнодушья

Страшнее, чем ковид, пожар или потоп.

Болящая земля, Сибирь и Север дивный,

Не обошли и вас превратности судьбы:

Распроданы леса, в огне живое гибнет,

И сказочной тайге такой уже не быть.

И реки мчатся вспять от экстремальных ливней,

А значит, ты вставай, сражайся и не ной,

Ведь выживает здесь не только самый сильный,

А кто не ждёт, когда

ковчег построит Ной.

Кто бережёт леса, чтоб жили в них зверушки,

Чтоб слушать пенье птиц, укрывшихся в листве…

Прекрасный мир земной

не дай нам бог разрушить,

Ведь с каждым существом навеки мы в родстве!

Братья, поедем в Ши́ес!

Господи, дни какие! Пахнет вовсю весною,

Реки апрельским солнцем высвечены до дна.

Братья, поедем в Шиес!

Станем живой стеною,

Чтоб навсегда закончилась мусорная война!

Леса зелёный пояс — лёгкие всей планеты,

Сеть голубых артерий — в ней и река Двина.

Наша земля родная даже и ночью светлой

Каждой своей былинкой к солнцу обращена.

Если здесь ляжет мусор панцирем ядовитым,

Сгинут и зверь и птица,

в прах превратятся, в пыль…

Кто защитить сумеет землю, что звали русской?

Где он, герой былинный, сказочный богатырь?

Вот они, обступили, жизнь нашу сделав серой,

новых времён монголы, души их съела ржа.

Встанем за лес и реки,

встанем за чистый Север,

пусть над родным простором вороны не кружат!

И за леса Сибири встанем, как брат за брата,

не отдадим китайцам выкачать наш Байкал!

Верю: не станет Шиес точкою невозврата —

и не приснится внукам смерти кривой оскал.

«Флаги красные алели…»

Флаги красные алели:

Честь и совесть, чувство долга.

Оглянуться не успели —

Жизнь обсохла, словно Волга.

Зря нам ветры приносили

Правду, — бисер топчут свиньи.

Как косой леса скосили

От Сибири до Подвинья.

Застит дым глаза не сладкий, —

Горький дым, тоска-кручина:

Золотая лихорадка,

Как болезнь, неизлечима.

Этот дым глаза нам выест,

Постучится пепел в сердце:

Вся Земля сегодня — Шиес,

Вся планета — зона бедствий.

Я — туда, где флаги реют.

Рядом встань, и вся недолга.

Никогда не устареют

Чувство родины и долга!

«Нас от родины отучали…»

Нас от родины отучали,

как от матери отлучали,

называли нас шелухой.

Но поднялся народ глубинный —

из глубинки, из сердцевины,

из тайги вековой, глухой.

И возникло, как шёпот: Шиес,

в шуме леса теряясь — Шиес,

полетело оно в эфир,

расходилось всё дальше, шире

вроде тихое слово — Шиес,

но услышал его весь мир.

В продолжение песни

«Шиеснутые мы, шиеснутые,

Как по сердцу ножом полоснутые,

Русский Север — отец,

а природа нам — мать,

Мы готовы за них постоять!»

Марат Шатский

Шиесяне мои, шиесонцы,

Скоро, скоро под северным солнцем

Рядом с соснами яблони будут цвести,

Будем ягоды есть из горсти!

Шиесонцы мои, шиесяне,

Вместе землю засадим лесами!

Пусть здесь бегают звери и птица поёт,

Прославляя болото своё.

Северяне мои, урдомяне,

Россияне, славяне, земляне!

Мы очистим планету от сора и лжи,

Пусть на ней продолжается жизнь!

Времечко

Не обойти тебя, времечко, стороной.

Так и живёшь — дивуешься каждым днём:

белыми нитками шито твоё рядно,

искренних чувств не отыщется днём с огнём.

Как же, лукавое, всё это объяснить?

Что там в твоих карманах и в голове?

И хорошо с тобой, да гнезда не свить.

Падать с тобою в пропасть, ползти на свет,

петь твои песни, плутая в твоём лесу,

зная, что ловишь рыбу в мутной воде.

Видеть, как под собою ты рубишь сук,

можешь «обуть», убить, догола раздеть.

Чем обернётся завтра твоя любовь,

бабочкой эфемерной —

подругою сладким снам?..

Время не выбирают, сколько ни суесловь, —

каждый дорогу себе выбирает сам.

Где жили старик со старухой

Где жили старик со старухой,

остался лишь остов избы.

А рядом, на фоне разрухи,

дворцы наросли, как грибы.

Мы мимо проходим, глазеем

на их ослепительный вид…

На улочке тихой Мезени

мне встретился дом-инвалид.

На окнах цвели занавески,

но, здравому смыслу назло,

над крышей топорщились ветки, —

там дерево буйно росло

сквозь пол.

А в жилой половине

старуха стирала бельё.

Не ведаю, кто был повинен

в судьбе одинокой её.

Что крыша в избе не закрыта

и ветер сквозь щели проник…

Давно прохудилось корыто,

давно похоронен старик.

И стая ворон, пролетая

над крышей, вещала в тоске,

что рыбка его золотая

томится в царёвом садке.

Объездная дорога

И долетели б — часом…

Только у переправы

залило автотрассу.

Выручи, берег правый!

Кажется, заблудились:

коль не угор — так рýчей.

— Где же, скажи на милость,

трасса?

— Тяжёлый случай!

Кто это нам подскажет?

Пусто в домах забитых,

ветер один на страже

в сёлах, людьми забытых.

«Эвон дорога ваша, —

выйдет к нам старый дедко. —

К нам нелегка попажа…»

Это Россия, детка!

«Дед, не суди так строго!

Сами мы — не святые.

Строят у нас дороги,

строят мосты крутые!

Копятся наши силы,

скоро расправим плечи,

горы свернём, дед милый,

будет у нас в заречье

жизни, как флагов наших,

радостная расцветка.

С гордостью каждый скажет:

— Это Россия, детка!» —

Так бы вот мне хотелось

сразу ответить деду.

Зря, что ль, он шёл под пули,

в поле «ковал победу»?

Вклад его не измерить,

только вот жизнь — к закату.

В лучшее нужно верить.

Будет оно… когда-то.

Няндома

В твою страну сосновой мянды

вернуться, Няндома, и нам бы,

чтоб «домик Карлсона» купить!

Купаться в светлой речке Лими;

твоё перепевая имя,

жить да добро в душе копить.

А эти речки и озёра,

лесами скрытые от взора, —

их больше здесь, чем дней в году!

Весной — в подснежниках полянки

да буйство речки Островлянки…

За ней я в прошлое пойду

истории дорогой длинной,

когда лишь дом странноприимный

здесь был

да лес, куда ни глянь.

Остановился путник где бы?

Но дом тот звался — домом хлеба:

Нянь дома (хлеб на коми — «нянь»).

Тянулись к людям сосен ветки.

Железную тянули ветку,

открыли станцию, вокзал.

И этот труд был в радость людям,

посёлок рос, и сколько судеб

в единый узел он связал!

Он вскоре превратился в город,

холмы украсив и угоры,

хоть шла беда за ним в сугонь —

в дома врываясь, хуже вора,

постройки свёл на нет огонь.

Ты возрождалась птицей Феникс

из пепла и, не зная лени,

лишь добавляла красоты.

А скольких вынянчила ты

и проводила в путь-дорогу!

И сердцем, устремлённым к Богу,

молилась ты за всех, как мать.

И в пруд смотрелись стены храма,

и мы тебе шептали «мама»,

когда случалось уезжать…

Здесь всё вокруг любовью дышит,

а красные крутые крыши

плывут из сказок или снов…

И поезда стучат на стыках,

а ты стройна и светлолика,

и сердце зачастило вновь…

У причала, где дым горьковатый

У причала, где дым горьковатый,

Ожидали отплытия мы.

Дул норд-ост, и наш домик дощатый

Рвался в небо, махая дверьми.

Взбунтовалась, взыграла Печора,

Дальше нас не повёз пароход,

Значит, в лодки погрузимся — в доры,

Практиканты — привычный народ.

Мы ещё поработаем в тундре,

Загоняя оленей в кораль,

И начальник нам крикнет: полундра, —

Мол, ребята, домой не пора ль?

А в домишке, где стол и скамейка,

Пахнет затхлостью и табаком.

Тут без печки попробуй согрейся,

Коль от двери несёт сквозняком!

В уголке, где дырявые сети,

Я приткнулась на жёсткий топчан,

И сквозь дрёму студил меня ветер.

Или кто-то коснулся плеча?

Мужичок, очевидно, из местных

Что-то тёплое мне говорил…

А потом, вместо слов бесполезных,

Куртку снял и мне ноги укрыл.

…Мы вспорхнули, пролётные птицы,

Покидая наш ветренный кров,

Что, казалось, стоял на границе

Двух, почти параллельных, миров.

А на Севере нашем

А на Севере нашем всё полои да курьи,

У избушек, как в сказке, ножки выросли курьи.

Всё холмы да угоры, всё речушки да рýчьи,

Воды тёмные скоры, а названья — певучи.

То ли бор, то ли рада, то лоза, то олёшник,

Сердцу девы отрада — сарафан да кокошник.

И царевич Иван здесь не грустит простодушно,

Ведь у каждого камня ждёт царевна-лягушка.

Здесь резвятся русалки средь озёрных урочищ,

А ромашки-гадалки вам любовь напророчат.

В тёмных глаз твоих омут так хочу посмотреть я,

Приведёт тебя к дому не тропа, так веретья.

Здесь всегда тебе рады и не скажут «подвинься»,

Будь ты с Пинеги родом иль с Мезени,

с Подвинья.

Здесь везде угороды и не ставят заборы,

Вот наедет народу — открывайте заворы!

Привезут вороные прямиком да в усадьбу.

Приезжайте, родные, на весёлую свадьбу!

Послушать тишину или поход за клюквой

Я пришла в этот лес подышать тишиной,

Жаровицею жаркой наполнить ведёрко

И осенний настрой ощутить надо мной —

В журавлином «курлы» над пустынным озёрком.

Только нет тишины. Удалой «алканавт»

С кем-то громко ругался, руками махая.

И когда, наконец, прикорнул он в кустах,

Я подумала: жизнь-то — она неплохая!

Но, увы, огласилось болото опять

Танцевальным крутым, зажигательным ритмом:

То с мобильными клюкву пришли собирать

Две девчонки (да кто-то уже и звонит им).

Стал округе доступен весь их разговор

(Громкой связи за это большое спасибо)!

Но вдали уже кто-то затеплил костёр,

И подружками тотчас же сделан был выбор.

И подумала я: наконец-то смогу

Насладиться в лесу тишиной листопада!

…Только тут принесло — нет, не бабу Ягу,

Но собачки с ней были — исчадия ада!

Так носились со скоростью ветра они

Бочажинами, брызги вокруг поднимая,

Затоптали всю клюкву, гони не гони,

Оглашали болото пронзительным лаем!

Две огромные пасти дышали в лицо,

А расслабиться стоило лишь на минутку,

Как уже опрокинуто с клюквой ведро, —

Стало как-то в лесу неуютно и жутко…

Лишь наполнив корзину, хозяйка ушла,

Вместе с ней, наконец, унесло пустолаек.

Стало слышно, как дождь шелестит по стволам.

В небе ж — клик журавлиный и — стая за стаей.

Всё же есть здесь загадка, тут всё — неспроста!

С сожаленьем покину я «тихое место»,

Где чудак из кустов, отоспавшись, восстал,

Чтоб меня поприветствовать дружеским жестом.

Лесное урочище

В месте слияния Горной и Чернозёрки

славно рыбачить, в лодке уплыв на зорьке.

Здесь, где в лесу встречаются две реки,

быстро течение, омуты глубоки.

Ночью в лесной избушке так сладко спится.

Утром проснёшься, спустишься вниз умыться,

а из воды — кувшинки, одна за другой!

Будут за солнцем следовать день деньской.

Здесь, где в одну сливаются две реки,

быстро течение, омуты глубоки,

воду от солнца хранят сердцевидные листья,

кто-то скрывается в зарослях стрелолиста,

кто-то глядит на тебя сквозь забор тростника,

чья-то качает лодку твою рука…

Жёлтых кубышек больше одной не рви —

ты водяных с русалками не гневи,

ласковым словом их попроси об этом,

корень кувшинки — лучший для амулета.

Даст тебе сил оберег, одолень-трава,

лишь заговорные произнеси слова.

Здесь, где в лесу встречаются две реки,

быстро течение, омуты глубоки.

Свечи кувшинок качаются на волне,

ровно в семь вечера спрячутся в глубине.

Хватишься позже — нет уже ни одной,

только полощет волосы Водяной,

смотрит Русалка сквозь заросли тростника,

чья-то качает лодку твою рука…

В месте слияния двух полноводных речек

только оглянешься — а наступает вечер.

Введеньев день

На уснувших реках — толстое ледение,

За собою зимушку привело Введение.

Хоть снега обильные — да дороги гладкие,

Будет нынче ярмарка с пирогами сладкими.

Застучит сердечушко: кончилась распутица,

В дальний путь отправимся с первым же попутьицем.

Съедемся на ярмарку праздновать Введение,

Шаль куплю цветастую всем на заглядение.

Хорошо проехаться полем да лесами!

На Введенской ярмарке покупаем сани.

Масленица

Вот и завершенье Масленой недели.

Ну-ка, кто сегодня чучело не делал?

Притащили сена, и платок, и платье.

В руку банный веник девушке приладьте!

А сосед весёлый — он опять всех круче:

Щеголяет в шубе явно от Сердючки.

Зимушку одели в шёлковое платье.

Заключил он девку в жаркие объятья:

— А давай-ка в баню мы пойдём на пару,

Веничком на славу я тебя напарю!

Чай из самовара да блины горячи —

Всё сегодня даром. Нам коня запрячь бы

В расписные сани, пусть звенят подковы!

Только нету санок, нет коня лихого.

Чучело сгорело. Все и всех простили.

Были ли обиды? Мы их не копили!

А к лицу нам, жёнки, эти полушалки!

Гармонист весёлый нам не помешал бы!

Завершился праздник дружным хороводом.

Славно жить в деревне

вот с таким народом!

«Переправа, паром — как привычны слова!…»

Переправа, паром — как привычны слова! —

за рекой автотрасса Архангельск — Москва.

Коль двинские ветра принесут тебе шторм,

то напрасно не жди, не отчалит паром.

Ну а осенью вовсе приходится нам

без парома, на лодке скакать по волнам.

И торопим зиму, ждём, когда станет лёд

и дорожник дорогу водою зальёт,

ждём морозов, да нет у природы потýг,

видно, Север уже превращается в юг.

А когда, наконец, заметёт все пути,

не проехать машинам, пешком бы пройти!

С января по апрель, пусть хотя бы и так,

а потом на проезд убирается знак.

Хорошо, если быстро пройдёт ледоход,

а не то зараспутится местный народ,

ну а лёд пронесёт — снова лодки столкнём.

Лишь к началу июня прибудет паром.

Соседка

С утра уже снег,

Конец ознакомительного фрагмента.