Узнай меня

Галина Романова, 2018

Три долгих года Татьяна живет на маленьком, отрезанном от цивилизации северном острове вместе со своим мужем. Три года она старается забыть о том, что когда-то ее звали совсем по-другому и у нее было другое лицо. Равно как и о том, что на родине она стала свидетельницей жуткого преступления и только чудом спаслась от преследователей. Вот только спаслась ли она или эти три года были для нее всего лишь передышкой перед новыми испытаниями? И не за ней ли на самом деле приехал на остров ищущий свою исчезнувшую сестру странный русский мужчина?..

Глава 5

— Помянем, — скомандовал Кадашов присутствующим.

Тридцать человек, сидевших за овальным столом в его столовой, поднялись, сжимая в руках стопки с водкой. Кадашов подняться не смог. После гибели сына что-то случилось с его ногами. Они перестали его слушаться. Он почти не ходил самостоятельно, в основном передвигаясь на коляске.

— Помянем сыночка моего, невинную душу, — пробормотал он невнятно и быстро опрокинул в себя сто пятьдесят граммов водки.

Все присутствующие, почти все люди из его охраны, выпили следом за ним. Сели на свои места, загремели вилками и ножами. Кадашов не ел. Он сидел не двигаясь и терзал пальцами поминальный оладушек, вымазанный медом. Взгляд его — потухший, будто умерший, был направлен на портрет сына с траурной лентой.

— Три года… — прошептал Кадашов едва слышно. — Три года тебя нет с нами, Ванька. А я все еще не с тобой. Все еще не могу уйти с этого поганого света на твой. Потому что не могу найти их. Кто-нибудь ответит мне!

Тридцать человек замерли как по команде.

— Кто-нибудь ответит мне, когда я смогу отомстить за своего сына?! — повысил голос Кадашов, рассматривая присутствующих с неприязнью. — Егор!

Охранник, которого он назвал, резко вскочил на ноги. Это был тот самый парень, которого он принял сам за две недели до трагедии. Тот самый парень, который не побоялся лезть под пули. Который бросился догонять преступницу и который благополучно ее упустил.

— Егор, что нового?

Кадашов прекрасно знал, что нового ничего не случилось. Информации ноль. Ему ежедневно обо всем докладывали. Но он должен был покуражиться. Должен был дать выход своей неутихающей боли и ненависти. Должен был заставить этих бесполезных людей себя бояться, раз они сидят за его столом и жрут его хлеб.

— Павел Сергеевич, как я уже докладывал, поиски пока ни к чему не привели, — проговорил Егор невнятно, чуть не подавившись ложкой салата, которую толком не успел прожевать.

— Пока… Не привели… — повторил через паузу Кадашов и запустил в Егора истерзанным поминальным оладушком. — Три года, Егор! Три года тянется эта история. А вы ничего… Ничего не сделали! Сядь!

Егор послушно опустился на стул и перевел взгляд на парня, сидящего напротив и с хмурым видом спешащего прожевать то, что во рту. Сейчас должна была наступить его очередь.

— Станислав! — рыкнул Кадашов, не обманув их ожидания. — Что скажешь? Ты у нас действующий сотрудник полиции. Знаменитый на весь город опер. Зарплату получаешь сразу в двух местах. И государство тебе платит, и я. Что нового имеешь нам сообщить?

Тот поднялся, швырнул салфетку на стол и начал докладывать, прямо как на совещаниях у своего начальства.

— Как я уже ранее докладывал, Павел Сергеевич, личности нападавших грабителей установлены. Это некто…

— Знаю я их, досконально изучил их личные дела за три года. Всю их родословную изучил. Дальше!

— Разосланы ориентировки, ведется поиск, но результатов пока нет. Эти люди как сквозь землю провалились.

— А может, и провалились, майор? Ты не думал, что этих людей уже попросту нет в живых, а?

— Никак нет, Павел Сергеевич. Трупы не были обнаружены. Я бы знал.

— Тебе ли не знать, как можно тело спрятать. Можно спрятать так, что никто не найдет.

— Сразу троих? — усомнился майор. — Это вряд ли.

— Почему троих? Пятерых! А девка? Про девку ты забыл? А про Игоря? Ясно же, что он организовал это ограбление. Ты сам, майор, такую версию выдвигал. Почему троих? Пятерых мы ищем! Три года уже ищем, майор. И не можем найти.

— Павел Сергеевич.

Станислав вскинул на него укоризненный взгляд. Хотелось напомнить этому постаревшему жестокому наглецу, что первые полгода он дома не жил, работая в свое свободное время исключительно на него. Он жену забыл. Детей не видел шесть месяцев. Он землю носом рыл. Опросил сотни людей, работал со свидетелями, выдвинул с десяток версий и отработал их все. В свободное от своей основной работы время, между прочим! Ну не нашел он подтверждения ни единой своей версии. Не нашел.

Личности троих грабителей, устроивших бойню возле дверей черного хода одного из предприятий Кадашова, были установлены. Их физиономии не очень хорошо попали в камеры наружного наблюдения. Но нашелся фотограф-любитель из дома напротив. Как началась стрельба, он с риском для жизни завис возле окон и снял не все, но многое, на свой фотоаппарат. А потом предложил все снятое людям Кадашова. Не бесплатно, конечно. Благодаря его снимкам и удалось установить личности грабителей.

Это были люди с богатым криминальным прошлым. На дело сошлись, по версии следствия, случайно, поскольку раньше их пути никогда не пересекались. Уроженцы разных мест, сроки заключения отбывали в разных зонах, общих родственников и друзей не имели.

Чтобы только одно это установить, пришлось работать несколько месяцев. Кадашов, он что думает? Что вот явился на адрес такой бравый майор Станислав Иванович Гончаров, принялся задавать вопросы бывшим заключенным и дружкам подозреваемых, и ему сразу в клюве всю информацию и принесли. Так, что ли?

А вот хрен там! Потому что бравому майору Станиславу Ивановичу Гончарову собственным лбом приходилось пробивать такие непроходимые стены, что как цел остался, непонятно. И отчитываться приходилось и на службе, и в кабинете Кадашова.

— Я много лет Павел Сергеевич, — огрызнулся Кадашов и ткнул пальцем в портрет сына с траурной лентой. — А Ванька, мой Ванька, и побыл всего двадцать пять лет. Его… Его, как последнюю свинью на бойне, убили! Очередь в грудь! Это же… И главное, зачем?! Ну, забрали бы деньги и валили бы. Зачем так-то?

Как обычно случалось в такие моменты, Кадашов прикрыл глаза руками и затих. Все присутствующие замерли. Не гремели столовые приборы, не шуршали накрахмаленные салфетки, никто не жевал, многие дышали с осторожностью. Хозяин мог так просидеть от нескольких минут до часа. Полтора часа он просидел именно так — закрывшись от всех руками — сразу после похорон. И никто не двигался. Все ждали. Ждали распоряжений. Они должны были последовать и сейчас.

— Сядь, Станислав, — приказал он, дернувшись и роняя руку на подлокотник инвалидного кресла.

Тот послушно опустился на место. И насторожился. То, как смотрел на него сейчас Кадашов, не сулило добра. Взгляд не был злым. Он был с подвохом.

— А скажи мне, Станислав, где сейчас твой друг Сергей? Сергей Устинов? А?

Это вот «а» прозвучало щелчком хлыста со свиным наконечником. Гончаров судорожно сглотнул и отрицательно покачал головой, добавив короткое:

— Не знаю.

— О как! А он ведь был твоим закадычным другом. И, по утверждениям компетентных лиц, всем своим показателям по раскрываемости ты был обязан именно ему — Устинову Сергею Игоревичу.

Кадашов сунул руку в накидную сумку на подлокотнике инвалидного кресла, вытащил оттуда пластиковую папку отвратительного оранжевого цвета. Швырнул ее на стол, мало заботясь о том, что одновременно опрокинул две рюмки и соусницу.

— Здесь все о нем. Все о вас, — сильно растягивая слова, проговорил Кадашов, не спуская с него гадкого взгляда с подвохом. — Там много интересного, Станислав. Что скажешь?

— Не могу знать, Павел Сергеевич.

Станислав попытался встать. Но Кадашов остановил его небрежным:

— Сиди уже.

Гончаров остался на месте.

— Чего ты не можешь знать, Станислав? — Растрескавшиеся синюшного оттенка губы Кадашова расползлись в отвратительной ухмылке.

— Не могу знать, Павел Сергеевич, что в вашей папке.

— Да все ты знаешь, Стасик. — И Кадашов даже позволил себе легонько рассмеяться. — Все! И как друга своего использовал все то время, пока вы работали бок о бок и пока он твою задницу спасал. И как мозги его незаурядные использовал, Стасик, знаешь тоже. И как сдал его, когда от тебя этого потребовали. Высшее руководство. Помнишь, нет, как друга пустил под раздачу?

Гончаров молчал. Он сидел, сцепив на коленках руки. Он все понял. Догадался. По ядовитым ухмылкам охраны Кадашова понял, что последует дальше. Не понял и не догадался только, откуда Кадашов узнал про Серегу? Истории о нем давно мхом поросли. Он уже четыре года как на гражданке. Сначала в охранных предприятиях работал. Потом начал сильно пить, долго нигде не держался. Пытался частное детективное агентство открыть, не пошло. Жена от него ушла и уехала будто, куда-то за границу. И потом вовсе тишина. Никто о нем ничего не слышал. Заехать навестить друга Станислав не мог. Он был виноват в его увольнении. Не встал на его защиту. Молча кивнул, когда с него потребовали согласия.

— Так что ты о нем знаешь сейчас, Станислав? — не хотел униматься Кадашов.

— У меня нет о нем никакой информации, Павел Сергеевич. Последние два года нет.

— А потому что не интересовался. Закрутился с моими частными делами. Уж прости, дорогой, что я так тебя нагрузил, — произнес Кадашов с издевкой. Поставил локоть на подлокотник инвалидного кресла, опустил на кулак толстый подбородок. — А если бы ты был посвободнее, то узнал бы, что друг твой едва концы не отдал год назад. Напился, уснул с сигаретой, пожар устроил в квартире. Хорошо соседи вызвали вовремя и пожарных, и медиков. И квартиру спасли, и друга твоего откачали. И один добрый доктор, которому в свое время Сергей Устинов помог, даже взялся за его лечение. И не пьет теперь твой друг Сергей Устинов. Год уже как не пьет. Работает, правда, не по специальности и не по призванию.

— Где? — не выдержал, спросил Гончаров.

— А грузчиком в супермаркете трудится. До бригадира уже вырос. Какая-никакая, а карьера. Н-да… — Кадашов беззвучно шевельнул растрескавшимися губами, потом тяжело глянул на Станислава, проговорил: — Не хотел прерывать твою трапезу, по поводу все же собрались, не так просто — пожрать. Но…

Станиславу пришлось встать, потому что хозяин дома подкатил на своем инвалидном кресле к тому месту, где он сидел, и ткнул пальцем в его обтянутую дорогим пиджаком спину. Он встал, повернулся к Кадашову. Уставился в его холодные глаза, смотревшие зло, надменно.

— Но ты уволен, Станислав. Извини.

После того как Гончаров покинул столовую торопливым, сбивающимся на суетливый, шагом, воцарилась тишина. Каждый смотрел в свою тарелку, боясь поднять голову. Ждали увольнений. Работать на Кадашова было нелегко, но прибыльно. Он много требовал, но щедро платил. И каждый держался за свое место.

Но Кадашов снова удивил.

— Все свободны, — проговорил он, коротко взглянув на настенные часы. — До распоряжений.

Аккуратно поднявшись, не громыхнув ни единым стулом, народ из столовой неслышно исчез. За десять минут, в течение которых Кадашов рассматривал за окном набухшие под недельным дождем ели, со стола было убрано. Была поменяна скатерть. На стол поставили две чайные пары, горячий фарфоровый чайник, три вазы с постным печеньем, конфетами и домашним вареньем.

— Павел Сергеевич, он здесь, — тихо оповестил охранник Егор, с низко опущенной головой застыв возле двери в столовую.

Не было нужды говорить, кто именно. Они оба знали, кого ждал Кадашов. Для кого накрыли к чаю. Пришел Устинов.

— Пусть войдет, — проговорил Кадашов негромко.

Егор коротко кивнул, отступил за двери, негромко скомандовал:

— Заходи.

И в гостиную вошел Сергей Устинов. И только тогда Кадашов развернул свое инвалидное кресло и уставился на мужчину, переступившего порог его столовой.

Он многое о нем знал. Почти все. Знал всех его школьных друзей. Много был наслышан о его первой школьной любви. Детально изучил причины его увольнения из органов. Долго морщился, читая о том, как Устинов быстро опускался на самое дно. Как потом с этого дна выкарабкивался. И не думал, что тот может удивить его хоть чем-то. А удивил.

Кадашов с изумлением рассматривал высокого, жилистого мужика, застывшего на пороге. Короткая стрижка, щетина. Недорогая, но опрятная одежда: синие джинсы, джемпер мышиного цвета. Руки в карманах штанов, плечи расправлены, голова высоко поднята. Но не это поразило. Взгляд! Взгляд, полный достоинства. Скажи кому, что этот человек долгих два года барахтался на самом дне жизни, просыпался на заблеванных простынях, клянчил мелочь у соседей на похмелку, не поверят.

Взгляд, которым наградил Кадашова Устинов, четко сказал: Устинов ни за что не позволит Кадашову приказывать. Потому что иначе он не станет на него работать. Он лучше будет мешки с сахаром тягать в своем гипермаркете, упаковки с молоком ворочать и ящики с водкой, но к нему работать не пойдет. Он согласился прийти, не против был поговорить, но получать жалованье у него он не станет. Хотя бы потому, что это самое жалованье у него несколько лет получал предавший его Станислав Гончаров.

Устинов об этом знал.

— Прошу вас, присаживайтесь. — Кадашов указал на стул слева от пустующего хозяйского места. — Я распорядился насчет чая. Знаю, кофе вы не жалуете.

— Спасибо. Не стоило. Я пообедал, — коротко ответил Устинов, но за стол присел.

— Спасибо, — не к месту проговорил Кадашов и тут же на себя разозлился.

Что он, в самом деле, робеет перед этим малым?

— Вам сказали, что у меня к вам за дело? — нахмурившись, спросил Кадашов, уставившись на цепочку в вырезе серого джемпера гостя.

Интересно, что там у него? Крест? Армейский жетон с группой крови? Или в подвеске прядь волос бросившей его жены? Не мешало бы выяснить. Это могло бы много рассказать о нем. Могло бы указать на слабое место, уязвимую точку парня, смотревшего на Кадашова вежливо, холодно, с достоинством.

— Коротко, — ответил Устинов, положив кулаки со сбитыми костяшками пальцев на стол. — Ваш охранник.

И он кивком указал на Егора, застывшего у двери с опущенной головой и скрещенными ниже пояса руками. Поза почтения, определил Устинов. И уголок его рта презрительно дернулся.

— Три года ушло у моих людей и сотрудников полиции на то, чтобы найти убийц моего сына, — проговорил Кадашов, наблюдая за реакцией гостя. — Все безрезультатно. Убийцы не найдены.

Он замолчал. Устинов молчал тоже, рассматривая посуду на столе.

— Я не жалел средств. Я платил. Просил, требовал. Пусто! Эти люди, личности которых были установлены в ходе следственных мероприятий, как сквозь землю провалились.

— А деньги? — неожиданно прервал молчание Устинов.

— Денег тоже не нашли. Но, как вы понимаете, не в деньгах дело. Я хочу найти убийц своего сына. И уйти. Потом хочу уйти спокойно. — Кадашов любовно погладил подлокотники инвалидного кресла, в которое добровольно уселся три года назад, не имея сил и желания двигаться. — Я не хочу жить, Сергей Игоревич.

— Можно просто Сергей, — отозвался тот.

— Хорошо. Сергей. Так вот, Сергей, я не хочу жить без Ивана. Просто не хочу. Не вижу смысла. Но не могу уйти, пока не отомщу. Пока убийцы не будут наказаны. Это… Это стало смыслом моей никчемной, никому не нужной жизни.

Кадашов не сводил с гостя взгляда. Он не понимал, почему он так откровенничает с этим парнем? Почему выворачивает перед ним свою душу? Может, потому, что Устинов знал, что такое отчаяние? Был предан, гоним, потерян. Был на самом дне, но нашел в себе силы подняться. Может, потому, что он заслуживал уважения?

— Что вы хотите от меня? — продолжая рассматривать приборы, спросил Устинов.

— Я хочу, чтобы вы их нашли. Всех!

— Вы требуете невозможного, — дернул губами Устинов, коротко на него взглянув. — По горячим следам их не нашли. Прошло три года. Вы понимаете, о чем просите?

— Я готов платить и…

— Не в деньгах дело, — поморщился гость, перебивая, взял с блюдца чайную ложечку, принялся вертеть ее в руках. — Вы и так уже наверняка потратили состояние, оплачивая бесполезные попытки.

— Мне не жаль. Нисколько не жаль.

Кадашов занервничал. Если этот парень откажется, то шансов нет. Если не найдет он — никто не найдет. Он это чувствовал. Он в него верил. Павел Сергеевич схватился за подлокотники инвалидного кресла, нащупал ступнями пол и с силой рванул свое тело вверх. Ослабевшие мышцы сразу заныли, лицо вспотело, сердце заколотилось, но ему удалось себя заставить встать на ноги.

— Если бы я мог, я встал бы перед тобой на колени, — прохрипел он, упираясь кулаками в край стола, наклоняясь к гостю. — Но я просто встал. И это уже победа. Я в туалет по спальне ползу. Помоги! Помоги, Сергей! Я заплачу!

— Мне не нужны деньги. — Устинов тоже встал, отступил от стола на пару метров, снова сунул руки в карманы штанов. — Я не могу взяться за это дело. Просто пообещать и не сделать. Я не могу.

— Ты хотя бы попробуй, парень! — с мольбой произнес Кадашов, обливаясь потом. Стоять ему было очень тяжело.

— Я не могу. — Устинов стороной обошел то место, где Кадашов стоял, упираясь кулаками в край стола, двинулся к двери, проговорив: — Я не могу дарить вам ложные надежды.

— Стой! — крикнул Кадашов, падая без сил в кресло. — Если тебе деньги не нужны, подумай о своей бывшей жене. Она нуждается. Она остро нуждается в средствах!

Кадашов мог поклясться, что слышал, как скрипнули зубы у Сергея, когда он произнес:

— Меня не интересует жизнь моей бывшей жены. И ее финансовые проблемы.

— Ее ребенок болен! — Кадашов с силой опустил кулаки на подлокотники кресла, в которое упал, в котором задыхался от отчаяния и мышечной боли. — Год назад твоя бывшая жена родила ребенка. С патологией. Серьезной патологией. Требуется срочная операция. Она стоит больших денег. У твоей Ирины этих денег нет.

Устинов остановился. Он не ушел. Он стоял и думал. И все же спросил:

— А что же ее теперешний муж? Разве он ограничен в средствах? По слухам…

— Это все слухи. У меня информация. Проверенная информация, Сергей! Сядь! — привычно скомандовал Кадашов и тут же поторопился добавить: — Пожалуйста.

На свое место за столом Устинов вернулся не сразу. Прошли долгих пять минут. Кадашов засек по стенным часам. Пять минут он сидел и ждал с бешено молотящим о ребра сердцем. Он загадал: если Устинов не уйдет, у них все получится. Он не ушел.

— Что за информация, Павел Сергеевич? — спросил он, поводя шеей в воротнике джемпера мышиного цвета, будто тот внезапно стал ему мал.

— Ее теперешний муж, узнав о болезни ребенка, бросил твою Ирину. Сначала счел, что неразумно тратить средства на безнадежно больного ребенка. А потом просто-напросто ее бросил. Она взяла две ставки в больнице, где лежит ребенок. Две ставки санитарки, — жестким голосом добавил Кадашов. — Все ее средства уходят лишь на то, чтобы поддерживать жизнеобеспечение. На операцию у нее денег нет. Она измучена. Она в отчаянии. В Россию она вернуться не может. Не к кому. И я готов… Слышишь, Сергей! Я готов оплатить операцию, если ты согласишься взяться за это дело.

Правая рука Устинова медленно поднялась, дотянулась до цепочки. Та выскользнула из выреза джемпера. На ней качнулся объемный медальон.

Так он и знал!

Кадашов подавил удовлетворенную улыбку. Он все же нащупал его слабое место. Парень сентиментален. Наверняка внутри медальона фото вероломной жены или прядь ее волос. Он все еще ее любит. И это хорошо.

— Мне нужно с ней поговорить, — глянул на Кадашова Сергей, машинально поглаживая крупный медальон. — Я должен быть уверен, что вы мне не лжете.

— Хорошо.

Кадашов, не оборачиваясь, сделал пальцами знак Егору. Тот тотчас же протянул Устинову мобильник, где уже шел вызов.

— Да! — коротко рявкнул в трубку Сергей и зажмурился, услышав забытый голос. — Да, это я.

Потом он долго молчал, потому что говорила она. Говорила, плакала, жаловалась, просила прощения. Потом она умолкла, и он спросил:

— Почему ты не вернулась? Не вернулась ко мне? Я не пью сейчас. И мы могли бы…

— Потому что там у малыша вовсе нет шансов, Сереженька! — громко, очень громко закричала Ирина, ее даже Кадашов услыхал. — Там мой ребенок умер бы уже давно. И сейчас… Господи, они дают мне всего два месяца на то, чтобы найти деньги на операцию. Потом будет поздно. Понимаешь?! Ты прости меня, Сереженька. Прости, если сможешь. Дите страдает за мой грех. Я так виновата перед тобой! Я бросила тебя в самую трудную для тебя минуту. Никогда не прощу себе этого. Ты прости! Я виновата. Я молюсь.

И она разрыдалась. Громко, с надрывом.

«Минута отпущения грехов, — подумал Кадашов, внимательно наблюдая за гостем. — Она молится. Сергей раздумывает. А я надеюсь, что ее молитвы дойдут до него, и я помогу. Как все в этой жизни взаимосвязано».

— У тебя будут деньги на операцию, Ирина, — едва слышно проговорил Устинов спустя какое-то время и глянул на Кадашова со странным упреком. — Я обещаю тебе. Не плачь. Все будет хорошо.

Он выключил мобильник, положил его на стол так осторожно, будто это была граната с выдернутой чекой. Снова взглянул на Кадашова и неожиданно погрозил ему пальцем.

— А вы великий манипулятор, Павел Сергеевич, — чуть слышно произнес Сергей. — Находите слабые места и умело бьете по ним.

— Странно. Странно, что именно так ты называешь мое желание помочь тебе. Твоей бывшей жене.

— Извините. — Устинов поводил шеей, оттянул вырез джемпера и убрал туда тяжелый медальон на цепочке. — Но делаете вы это не безвозмездно. А если вдруг я не найду убийц вашего сына? Что тогда? Вы выставите мне счет?

— Нет, — твердым голосом ответил Кадашов и выдержал его подозрительный взгляд. — Никакого возврата. Более того, я стану платить тебе жалованье. Оплачивать твои командировочные расходы, если в этом возникнет необходимость. И машина… Тебе нужна машина, чтобы передвигаться.

— У меня есть машина, — тут же отреагировал Устинов, гордо выпятив подбородок.

— Я знаю, что она не выезжает с автосервиса, Сергей. А если и выезжает, то хватает ее сотни на три километров, — с легким намеком на упрек проговорил Кадашов.

Он немного расслабился, даже повеселел. Насколько это вообще было возможно в данной драматичной ситуации.

— Я хочу, чтобы ты понял, Сергей, для себя одно: я не покупаю тебя, твои услуги, твое мастерство. Ты не превращаешься тотчас же в моего наемного сыщика. Нет. Я прошу тебе мне помочь! А я, в свою очередь, помогу тебе.

— Да, я понял, — пробубнил Устинов, глянув на него исподлобья. — Но вы понимаете, да, что я не даю никаких гарантий?

— Да. Я это понял. Но понял также, что ты сделаешь все и даже больше, чтобы продвинуться много дальше тех, кто этим занимался до тебя. Итак… — Кадашов откатился в кресле к выходу. — Приступим, Сергей?