Подвенечный саван

Галина Романова, 2015

Отец, получивший десять лет назад пожизненный срок, бежал. Володю это потрясло. Дома повисло гнетущее молчание после истерики матери и сестры. Единственной радостью была Маша. А через несколько дней пришло известие, что отец убит при задержании. Постепенно жизнь входила в привычное русло. Володя снова стал улыбаться, снова беззаботно любить Машу. Но однажды он получил записку. «Сделай ей предложение», – было написано рукой отца. Что за бред? Его кто-то разыгрывает? Тот, кто хорошо знал отца, его почерк? Зачем? Как бы то ни было, Володя сделал Маше предложение. Не потому, что так велел мертвец, а потому, что любил ее, был по-настоящему с ней счастлив. Хотя толком они не успели узнать друг друга. И Володя ей еще не признался, чей он сын… Но ему и в голову не могло прийти, что Маша знает, из какой он семьи. А вскоре Володя получил новое послание… Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 3

— Почему снова я, Ниночка?!

С трудом разлепив веки, Игорь Васильевич уставился на жену, стоящую над ним в одной ночной сорочке с собачьим поводком в руках. Невысокая, ладная, с милым, не торопившимся увядать личиком, Ниночка ему всегда нравилась. И по молодости, и сейчас.

Он не мог точно сказать, что такое любовь. Скорее всего, это выдумка. Красивая, эфемерная, сладко-зефирная манна для поэтов. О чем им еще писать, как не об отчаянно страдающем сердце из-за шелковистых локонов и ярких пухлых губ!

Сам Игорь Васильевич ничего такого не испытывал. У него и с сердцем было все в порядке, когда он смотрел на Ниночку. И в молодости, и сейчас. Но он совершенно точно знал, что она ему очень нравится и что ни на какую другую женщину он ее поменять не хочет. Ни в молодости, ни сейчас.

И спорить с ней не мог из-за этой своей глупой симпатии. И потакал всегда. Баловал!

— Что за произвол?! — неуверенно возмутился Игорь Васильевич, отбрасывая одеяло и усаживаясь на своей кровати в своей спальне.

Они уже лет десять спали с женой в разных спальнях. Встречи, конечно же, случались, в основном на ее территории, но у каждого была своя спальня, своя кровать и свои постельные принадлежности.

— Что за произвол? — вторично поинтересовался Игорь Васильевич, нелюбезно выдергивая из рук супруги собачий поводок.

— Это не произвол, Игореша! Это справедливость, — мягким грудным голосом ответила Ниночка и грациозной походкой, которая ему тоже очень нравилась, удалилась в кухню готовить им обоим завтрак.

Он должен сейчас выгулять Сявочку — мелкого беспородного пса, к которому они с женой привязались, как не все люди к детям привязываются. Потом, после прогулки, он вымоет ему лапы, обсушит специальным полотенцем. Затем должен будет вымыть себя и только потом явится на кухню, где Ниночка уже накроет красиво стол к сытному завтраку. И они станут неторопливо чинно есть из красивой дорогой посуды. После неторопливо уберут вместе со стола, загрузят посудомойку и пойдут смотреть утренние программы по телевизору.

Это традиция. Она им очень нравилась.

Если бы пошла выгуливать собаку Ниночка, то завтрак пришлось бы готовить ему. Это занимало всегда гораздо больше времени, он знал. И получалось не всегда удачно, это он знал тоже. Дневной ритм тогда непременно сбивался и к вечеру они оказывались сердитыми и недовольными друг другом. И на встречу в спальне Ниночки тогда можно было и не рассчитывать.

Да, Ниночка справедливо рассудила, выгуливая пса вечерами, отдавая ему утренние прогулки. Ему очень не хотелось сейчас выходить на улицу, но сделать это придется. Сявочка уже скребет входную дверь и легонько интеллигентно поскуливает.

Игорь Васильевич натянул спортивные штаны, легкий джемпер, поверх — серую ветровку, предназначенную исключительно для собачьих прогулок, обул недорогие кроссовки, на голову надел вязаную шапочку, тоже серенькую, чтобы с курткой сочеталась. Прицепил к ошейнику поводок, намотал его на руку и вопросительно уставился на дверной проем, ведущий в узкий коридор.

Ниночка появилась через мгновение. Милая, румяная, в легком домашнем халатике и переднике, значит, уже хлопочет с завтраком.

— Что у нас сегодня на завтрак? — Игорь Васильевич вымученно улыбнулся.

Его что-то познабливало сегодня. То ли вирусную инфекцию подхватил, отстояв вчера на почте очередь среди чихающих и сопливившихся пенсионеров. То ли в форточку надуло, ему вчера лень было вылезать из-под одеяла и прикрывать ее. То ли просто не выспался.

— На завтрак у нас, Игореша, творожный пудинг, омлет с курочкой, овощной салатик, клубничный йогурт, кофе, булочки на кефире, — с удовольствием перечислила Ниночка.

— О, отлично, — хотел было оживиться Игорь Васильевич, но озноб не позволил, заставив поежиться.

— Что-то не так, Игореша? — мгновенно уловила Ниночка, как он зябко повел плечами.

— Да нет, нет, все нормально. Что-то знобит просто. Может, простыл? — Он шагнул к двери. — Ты мне еще, дорогая, чая липового завари, хорошо?

— Хорошо, Игореша, хорошо, — закивала Ниночка, тут же сняла с вешалки большущий шарф и смастерила из него на его шее громоздкую петлю. — Так вот… Так вот будет лучше, а то вся шея наружу. Ну все, идите, любимые мои…

И он вдруг так растрогался этой незамысловатой заботе, что потянулся к жене, прижал крепко-крепко, вдыхая ее запах — запах ароматизированного талька для тела, мыла и увлажняющего крема для лица. Она так пахла всегда и в молодости, и сейчас, и ему это очень нравилось.

— Что это с тобой, милый? — Ниночка обеспокоенно завозилась в его объятиях. — Все хорошо?

— Все отлично, — проговорил Игорь Васильевич и совершенно по-юношески поцеловал жену взасос.

— Ух ты! — воскликнула она, отступая через минуту. — Ты прямо… Прямо молодец еще у меня! Все, все, иди… А то Сявочка заждался…

Они вышли из квартиры, по обычаю не хлопнув дверью, а осторожно ее прикрыв. Был ранний час, и ни к чему было тревожить соседей. Спустились в лифте на первый этаж, вышли на улицу. И тут озноб просто свел ему лопатки.

На улице было отвратительно. Молочно-серый туман аккуратно выстилал весь двор, повисая ледяными каплями на перекладинах турника на спортивной площадке, стекла машин будто покрылись мелкими волдырями, а под ногами неприятно почавкивало, когда они с Сявочкой двинулись на лужайку за детской площадкой.

— Малыш, давай мы сегодня недолго? — попросил собачку хозяин, наклоняясь и отстегивая поводок. — Что-то нехорошо мне.

Сявочка глянул на него умными грустными глазами, тихонько тявкнул, видимо обещая, и тут же умчался в самые дальние кусты сквера.

— Что ты будешь с ним делать! — воскликнул вполголоса Игорь Васильевич. — Сколько раз просил не бегать туда! Ну сколько раз просил…

Дальними кустами сквера венчался глубокий котлован, оставленный когда-то строителями. Строители, видимо, считали, что кустарник способен остановить разрушительные почвенные процессы, а заодно должен был выполнять и эстетические функции. Кустарник разрастется вширь и ввысь, скроет от взгляда глубокую страшную яму, а со временем, может, зарастет и дно.

Но кустарник, как заговоренный, не разрастался. Он торчал на краю хилыми ветвями всего лишь в полметра высотой. И шире со временем не становился, и корни свои категорически не желал пускать в заваленную строительным мусором яму. Сявочка туда бегал крайне редко. Если только там у него случались свидания. Сегодня, что странно, больше собачников не наблюдалось, а собачка туда побежала. И мало того, ее пушистый хвостик тут же исчез в оголившихся ветках, а звонкое потявкивание, переросшее в странный восторженный визг, вдруг смолкло.

Игорь Васильевич жутко занервничал и, позабыв о недомогании, потрусил к кустам. Расстояние было приличным. Метров сто пятьдесят, а то и больше!

— Сява! Сява, ко мне! — без конца звал он свое домашнее животное, все ближе и ближе подбираясь к кустарнику. — Ну что же ты! Именно сегодня! Нас с тобой такой знатный завтрак ожидает. Сявочка, малыш!

Собачка молчала. И это сильно нервировало. Она хоть и была беспородным животным, воспитывалась в самых лучших традициях, и за годы, проведенные у своих хозяев, приобрела превосходный характер. И на голос хозяина или хозяйки всегда реагировала. И тем более на команды!

Не случилось бы беды в этом ужасном месте, вдруг подумал Игорь Васильевич, добравшись до кромки сквера и с трудом переводя дыхание. Петля из шарфа на шее мешала, от жесткой шерсти зудела кожа, и он вдруг раздраженно подумал, что Ниночка могла бы и сама выгулять собачку. Вместо того чтобы заматывать его этим жутким шерстяным изделием, мешающим дышать.

Игорь Васильевич осторожно раздвинул кустарник, шагнул раз-другой. Остановился на самом краю ямы, тонувшей в тумане, и снова позвал:

— Сявочка, малыш, ты где?!

Сначала было тихо, но потом, о господи, с самого дна этой страшной ямы послышалось слабое поскуливание.

— Мальчик мой! Как же так?! — переполошился Игорь Васильевич. — Ты что же, сорвался туда?! Давай, давай, выбирайся! Ну!

Снова слабый скулеж Сявы. И мало того, слабый — болезненный!

— Эй, малыш, ты чего там застрял?! Не хочешь же ты сказать, что я стану туда за тобой спускаться? А ну, давай, давай, выбирайся! — не скрывая злости, прикрикнул он на животное.

И снова визг — слабый, болезненный, тоскливый.

Игорь Васильевич занервничал, нашарил очки во внутреннем кармане серой ветровки, нацепил их, пододвинулся еще сантиметров на десять. Носы его недорогих кроссовок уже свисали над пропастью, оставленной строителями много лет назад.

Стоять так ему было очень неудобно. Да и опасно, уж извините! Сорваться вниз можно было запросто. Сява ловкая собачка и то сорвалась. Он рассмотрел светлый комочек в самом низу. Собачка была там, да. Она странно возилась на обломке бетонной плиты, скулила и пыталась выбраться. Но у нее ничего не выходило. Почему? Там почти гладкая площадка. И подъем для нее был несложным. Почему?

Схватившись одной рукой за ветки кустарника, чуть наклонившись вперед, Игорь Васильевич сделал еще крохотный шажок вперед, поставив ступни боком на краю пропасти. Еще сильнее нагнулся и вгляделся в молочную муть, кутающую дно глубокой ямы.

— Сява! — громко позвал он, собачка не шевельнулась и не ответила, и ему вдруг стало страшно. Он громко крикнул снова: — Сява!

И в тот самый момент, когда радостное повизгивание собачки раздалось откуда-то со спины, ноги Игоря Васильевича заскользили, заерзали по влажной земляной кромке. Он попытался выпрямиться, потерял равновесие, ноги его странным образом лишились опоры. Он нечаянно отпустил ветки кустарника, за которые держался, замахал руками и через мгновение полетел головой вниз в клубившийся на самом дне пропасти густой туман…

Когда через полчаса муж не вернулся с прогулки, Ниночка занервничала. Она уже успела накрыть стол к завтраку. Приготовила йогурт, пудинг, омлет с курочкой томился под крышкой глубокого сотейника, с салатом она решила повременить. Она всегда нарезала его, когда Игореша мыл собачке лапы и мылся потом сам. Что проку от заготовленного заранее салата? Ни витаминов, ни вкуса. Так всегда рассуждала Ниночка. Овощи, вымытые и высушенные, вместе с зеленью лежали на разделочной доске. Все остальное было готово или почти готово.

А их все нет и нет. Она несколько раз подходила к окну и выглядывала на улицу. Двор был пуст. Для суетливой беготни соседей было еще очень рано. Туман почти рассеялся, но было пасмурно. Улица казалась необжитой и холодной из ее теплой уютной кухни. А у Игореши озноб случился утром. Чего же он медлит? Почему не идет домой?

И вдруг звоночек в дверь. Вернулись! Ее милые вернулись! Она так обрадовалась, что позабыла выключить огонь под сотейником с курочкой. Опомнилась, когда из кухни в прихожую пополз запах подгоревшего мяса и яиц.

— У меня там… Там, надо… — тыкала она пальчиком в сторону кухни, с нервной рассеянностью рассматривая соседа с первого этажа, который держал их собачку на руках.

— Нина Николаевна, вы меня не поняли? — строго спросил сосед, шагнув в их прихожую. — Ваша собачка носилась по двору одна.

— Она не может носиться, она для этого слишком хорошо воспитана, — пробормотала она.

Метнулась в кухню, выключила газ, приподняла крышку сотейника, досадливо поморщилась. Завтрак был испорчен. Игорек ей теперь попеняет.

Игорек…

— Нина Николаевна, — громоздкий мужчина с первого этажа бессовестно топтал ее безукоризненно чистый пол резиновыми сапожищами, войдя следом за ней в кухню. — Нина Николаевна, ваша собачка бегала по двору одна. Где Игорь Васильевич?

— Он… Он, видимо, где-то там… — Она махнула странно обмякшей рукой в сторону окна. — Вы его не видели? Он же был с Сявочкой. Вы вот его забрали, а он ищет теперь!

На последних словах она повысила голос до истеричного звучания. Но тут же опомнилась:

— Извините.

Она внимательно осмотрела лицо громоздкого мужчины. Она не знает, как его зовут, как неприятно! Столько лет живут в одном подъезде, здороваются при встречах, обмениваются замечаниями о погоде и ценах, а она не знает его имени!

Мужчина в растянутых спортивных штанах, болоньевой куртке на голое тело, резиновых сапожищах, в щетине, которую он еще не успел соскоблить с лица, казался заморским чудовищем в ее милой нарядной кухне. По этому чистому полу они с мужем ходили только в домашних тапочках, мягких, пушистых.

Что он тут делает в своих ужасных резиновых сапогах? Почему Сявочка так беспомощно жмется к нему и дрожит?! Где Игореша?!

— Где Игореша?! — проговорила она слабым писклявым голосом. — Вы… Вы его не видели?!

— Я видел в окно, как они с собачкой пошли в сквер. — Сосед с первого этажа странно спрятал от нее глаза, уткнув их в ящики с цветущими орхидеями, которыми был заставлен ее подоконник. — Я как раз выходил со своей собакой. Слышал, как ваш муж зовет Сяву. Потом стало тихо. И… и Сява прибежал оттуда один. А Игоря Васильевича не было. Я поймал Сяву, завел свою собаку домой, вашу вот вам принес. Убежит ведь. На дорогу, под машину, жалко.

— А где Игореша?! — настырно повторила Ниночка вопрос, который пульсировал у нее в висках, в сердце, в легких. — Где мой муж?! Почему он не вернулся из сквера?!

— Я не знаю, Нина Николаевна. Надо вернуться туда, в сквер, и посмотреть.

Он вернул ей свой взгляд, совершенно ей не понравившийся. В нем было столько тревоги, столько невысказанного предчувствия беды, что она заорала на него:

— Не смейте, слышите! Не смейте так… Так смотреть на меня! С ним все хорошо! У него просто озноб и только! Он мог присесть на скамейку и…

Она расплакалась, уткнув лицо в кухонное полотенце.

— Вы не расстраивайтесь раньше времени, Нина Николаевна, может, у него просто сердце прихватило, — уговаривал ее сосед, когда, отпустив собачку на пол, лапы, между прочим, не помыв, помогал ей надевать плащ на теплой подстежке. — Он присел на скамейке и шевельнуться боится.

— У него здоровое сердце! — возразила она, позволяя соседу вдевать ее ноги в высокие спортивные ботинки, купленные специально для прогулок с собачкой. — У него прекрасное здоровье!

— Не забывайте о его возрасте, Нина Николаевна, — сосед вывел ее из квартиры, проследил за тем, как она запирает дверь, кладет ключ в карман плаща, взял ее под руку и повел к лифту. — Возраст у нас с ним не юношеский. И здоровое сердце может вмиг подвести.

— Он молод и силен, — возразила она слабым голосом, выходя на улицу. — Он так меня поцеловал перед уходом… Так поцеловал… — и неожиданно проговорила со слезами: — Как прощался…