Пепел прошлого

Галина Романова, 2021

Инга, рафинированная жена столичного бизнесмена, приревновала мужа к его помощнице Марго, устроила безобразный скандал в ресторане и сбежала за город, в старый дом своей тетки. Там она твердо решила свести счеты с жизнью, но забыла об этом, когда прямо на ее глазах произошло ужасное преступление – неизвестный ударил ножом женщину, выбежавшую из соседнего дома, и поджег его! Рискуя жизнью, Инга спасла незнакомку, но теперь ей самой угрожает смертельная опасность, ведь убийца мог ее видеть… Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 4

Он ненавидел ночные дежурства с тех самых пор, когда на порог сельского фельдшерского пункта подбросили умирающую девочку. Ребенку было полтора месяца от роду, может, чуть больше. Он был слабеньким и задыхался от легочной и сердечной недостаточности. У него совершенно не было шансов на спасение — так потом сказали ему патологоанатом и следователь. Ребенок был обречен. Но в тот момент, когда он — врач общей практики Устинов Гавриил Николаевич — обнаружил крохотное тельце на ледяных ступеньках крыльца, то об этом не знал и даже не догадывался. Он кинулся спасать обреченного на смерть ребенка — девочку — и провел все мыслимые и немыслимые для фельдшерского сельского пункта действия. Он бился за эту жизнь, даже когда приехавшие из города врачи сказали ему, что все бесполезно.

Ребенок — девочка — умер. Ее некому было хоронить. Она была ничейным подкидышем. Устинов взялся за это сам. Он не мог предположить, насколько это тяжело. Похоронить крохотную полуторамесячную девочку оказалось гораздо сложнее, чем биться за ее жизнь.

Если бы он имел тягу к алкоголю, то точно бы запил. Но он не любил напиваться. Пришлось ему в одиночестве давиться слезами и обещать себе, что такого никогда больше не повторится. То есть, если снова на ступеньках фельдшерского пункта окажется подкидыш, он не станет терять драгоценное время, обзванивать коллег и полицию, а срочно примет меры. Он имеет теперь достаточный опыт, чтобы не начать паниковать и с ходу определить, безнадежен пациент или нет. Сначала помощь, а потом звонки по инструкции. Сначала помощь…

Но Бог его миловал. Прошло двадцать с лишним лет, а ничего подобного больше не случалось. Но ночные дежурства Устинов по-прежнему ненавидел и вздрагивал от каждого шороха в ночи. Пожилая медсестра Татьяна Ивановна охала и качала головой:

— И на кой вам тут, доктор, сидеть ночами? Спали бы дома в своей кровати. Кому потребуетесь, знают, где вас найти. Великая нужда — на больничной кушетке ночевать…

У доктора на этот счет имелись аргументированные возражения.

Во-первых, больничная кушетка отличалась от его домашней кровати только размерами и жесткостью: и там и там он спал в одиночестве. И, спрашивается, какая разница, на каком из этих лож ему уснуть? Существенной разницы не было.

Во-вторых, не все могли знать, в каком доме проживает врач общей практики Устинов Гавриил Николаевич, и не все смогли бы его найти. А если это крохотный ребенок? Как, скажите, он станет его искать? Он просто погибнет от переохлаждения или от неоказания своевременной помощи.

Он искренне надеялся, что такого больше никогда не повторится, но каждую ночь продолжал вздрагивать от странных звуков, доносящихся с улицы. И поэтому ненавидел ночные дежурства.

Старенький телевизор, служивший верой и правдой еще его предшественнику, приятным голосом красивой ведущей предложил посмотреть очередную серию странной мелодрамы, которая Устинову страшно не нравилась, но он ночь за ночью продолжал ее смотреть. Не потому, что больше смотреть было нечего: старенький телевизор отлично транслировал еще двадцать каналов. Но он настырно смотрел не нравившийся ему сериал — ему просто интересно было узнать, как далеко может зайти человеческая глупость.

Все в этом фильме вели себя неправильно, нелогично. Их обманывали, открыто, не стесняясь, а они продолжали верить. У них воровали почти на глазах, а они продолжали доверять. Все друг с другом переспали, неаккуратно меняясь партнерами. Почти на глазах у всех! И никто не разводился, все продолжали завтракать и ужинать за семейным столом. «Какое-то социальное извращение, — считал Устинов, серия за серией просматривая сериал. — Неужели все именно так сейчас в большом мире, который он покинул двадцать с лишним лет назад, поселившись в маленьком поселке?»

Единственной, кто вызывал у него хоть какое-то сочувствие, была главная героиня. Она пыталась бороться, открывать глаза людям на правду, хватать за руку воров и мздоимцев. Но делала это так неумело и неубедительно, что Устинов гораздо чаще на нее раздражался, нежели сочувствовал. И часто восклицал, сидя в новеньком офисном кресле перед телевизором:

— Одно слово — бабы! Что с них взять!..

Кресло ему очень нравилось. Это был подарок благодарного пациента, которого Устинову пришлось оперировать прямо здесь — в фельдшерском пункте. Операция пустяковая. Операционная у них была оборудована по последнему требованию министерства, за что Устинов его неоднократно мысленно благодарил. Опыта Гавриилу Николаевичу не занимать, и все прошло успешно. По-другому и быть не могло, но дядя так расчувствовался, что трижды пытался всунуть Устинову конверт с деньгами. Тот категорически отказался. Ему честно заработанные тратить было некуда, а тут такой бонус!

— Ну, а что я тогда могу для вас сделать? — расстроился дядька.

— Купите что-нибудь для медпункта, буду признателен…

И дядя купил ему это кресло, сестринский пункт обставил и комнату отдыха преобразил. Но Устинов туда почти не ходил и новенький телевизор не смотрел. Ему старенький нравился в его кабинете и кресло тоже. Он в нем, легонько покачиваясь, нет-нет да и задремлет.

Сегодня дремота сморила Устинова сразу, как сериал закончился. Он прикрыл глаза, мысленно прошелся еще раз по медпункту. Входная дверь заперта. Пожарный выход он тоже проверил. Все форточки на ночь он закрывает лично, и сегодняшний вечер не стал исключением. Самое время вздремнуть, пока ему так удобно, что двигаться не хочется.

Он прикрыл глаза и сразу провалился в дремоту с легким сновидением. Это был даже не сон, а мягкий шлейф из воспоминаний дня.

Капли дождя ранним утром за окном, сочно шлепающие по опавшим яблоневым листьям. Гудение газового котла, снабжающего его уютный дом приятным теплом. Чистенький коридор медицинского пункта, который он ежедневно обходил, пытаясь обнаружить непорядок. Его никогда не обнаруживалось, все было хорошо. День за днем. День за днем…

Устинов резко дернулся. Его будто ударили! Часто дыша, он сел ровно в мягком покачивающемся кресле, прислушался. Что могло проникнуть в его дремоту — постороннее, грубое, жуткое? Ему показалось? Хоть бы уж показалось!

Он медленно встал, натянул больничные тапочки на босые ступни и сделал неуверенный шаг к окну.

То, что его разбудило, находилось именно там — за окном, он был в этом уверен. И, протягивая руку к белоснежным тканым жалюзи, почти не сомневался, что именно там увидит.

Гавриил Николаевич выглянул в окно и остолбенел. Нет, не так. Он вдруг почувствовал, что пол медленно закачался и поплыл у него из-под ног, ему пришлось вцепиться в подоконник, чтобы не упасть. Но землетрясения не было, даже тротуар и проезжая часть не пошли глубокими трещинами. Припаркованная на противоположной стороне машина никуда не провалилась, и дома напротив медпункта стояли как обычно. Все было в порядке. У всех, кроме него!

Потому что на крыльце фельдшерского пункта, не так давно отремонтированного и оснащенного по всем современным требованиям, лежало тело. Это была женщина. Устинов отлично рассмотрел с того места, где он стоял и держался за подоконник, что это молодая женщина. Бледное лицо, темные волосы.

Его охватил такой ужас, что на какое-то мгновение он ослеп. А мысли, тут же завладевшие его мозгом, показались бредом.

Это проклятие! Временное проклятие! Словно та маленькая девочка выросла и вернулась, чтобы снова умереть на его руках! Но она не могла вернуться, он сам хоронил ее. И эта женщина…

Устинов зажмурился, тяжело задышал и резко распахнул глаза. Женщина с крыльца медпункта никуда не делась, она лежала, широко раскинув руки в стороны. Кто-то заботливо укрыл ее старым одеялом — он даже рассмотрел клочья ваты, вылезающие из прорех. Старое одеяло, очень старое. Рваное. Откуда здесь это старое, рваное одеяло? И откуда под ним взялась женщина?

— Черт бы все побрал на этом свете! — простонал Устинов.

Он оттолкнулся от подоконника и пошел на выход. По пути глянул на часы: половина второго. Надо же, он проспал почти час! Нелюбимый навязчивый сериал заканчивался в половине первого. А сейчас…

Как он мог пропустить тот момент, когда женщину притащили и уложили на порог? Как?! Это не крохотное тельце полуторамесячной девочки, а взрослая женщина. Тяжелая. Кто и как? Кто и как?

Устинов загремел металлическим засовом, отпер и распахнул дверь. Прежде чем шагнуть к женщине, он огляделся. Все по-прежнему: тротуар, проезжая часть, машина, дома напротив. Все привычное, ничего лишнего, кроме тела молодой женщины, над которым он тут же склонился.

Под одеялом и мешковатой одеждой, явно с чужого плеча, обнаружились ранения в правом боку и много крови. Тело женщины было холодным, даже ледяным. Может, она умерла, и все его клятвы не имеют смысла? Позвонить в полицию и вызвать наряд. Подписать протокол, грустным взглядом проводить машину, увозящую тело на экспертизу, и забыть, забыть скорее о происшествии. И перестать уже ходить на эти поганые ночные дежурства, никому не нужные, приносящие одни только проблемы.

Он приложил пальцы к шее.

Она была жива! Очень слабый пульс, но он бился под подушечками его пальцев. В ней была жизнь. Она угасала, покидала ее тело, но все еще в ней теплилась.

— Твою же мать, а! — простонал Устинов, подхватывая женщину на руки и внося ее в медпункт. — За что мне все это, кто скажет?! Вот за что…

Он втащил женщину в здание, толкнул дверь ногой и побежал в операционную. Вернее, ему только казалось, что он бежит. Торопился он мысленно, а на самом деле еле передвигался — женщина была достаточно тяжелой. Только уложив ее спустя несколько минут на стол, он понял, как вымотался. Каких-то десять метров, а он весь взмок. И дышать нечем, и тело трясется.

— Возьми себя в руки, Устинов, — противным скрипучим голосом приказал он. — Возьми себя в руки и сними с нее одежду. Диагностируй состояние, мать твою! А потом впадай в истерику. Может, не все так плохо… Может, не все так плохо, Гаврюша…

Это было чудом, не иначе! Острое тонкое лезвие трижды вошло в ее тело, не задев при этом ни одного жизненно важного органа. Ее точно благословили небеса, или кто-то на земле за нее исступленно молился. Как иначе объяснить, что лезвие прошло в сантиметре от правой почки, чуть ниже печени, не задело при третьем ударе желчный пузырь? Мягкие ткани пострадали при незначительной кровопотере. Ей было, конечно же, очень больно, она лишилась сознания, и это было как раз неплохо, даже хорошо. Но она точно родилась в рубашке.

Через час все было закончено. Он зашил раны, проверил еще раз пульс и давление. Аппараты фиксировали норму. Устинов выключил свет в операционной, собрал все ее вещи и вышел в коридор.

Одежда старая, размер явно не ее. Обуви нет, ноги босы, но не похоже, чтобы она долго бродила по грязной земле. Он обшарил все ее карманы — ничего: ни документов, ни клочка бумаги, ни даже чека магазинного. Кто она и откуда, оставалось только догадываться. Он взял в руки старое одеяло, повертел его так и сяк — ну, одеяло как одеяло. Старое, ветхое, без единой бирки.

— Кто же ты? — спросил Устинов, возвращаясь в операционную, где молодая женщина спала. — И что мне с тобой делать?

Первым его порывом было спасти. Вторым — позвонить в полицию. Ножевые ранения, пусть и пустяковые. Он обязан позвонить. Но…

От одежды женщины, от ее волос странно пахло дымом. А что, если она выбиралась откуда-нибудь и неосторожно наткнулась на что-то острое? На вилы, к примеру? Или попала в аварию, машина загорелась, она начала из нее вылезать и…

Так, стоп! Устинов сокрушенно покачал головой. Предположений много, истина одна. Ранения она могла получить где угодно, но кто-то ее сюда привез, на порог медпункта положил и заботливо одеяльцем прикрыл. Почему не обнаружил себя этот человек? Боялся благодарности или ответственности за то, что совершил? Может, этот спаситель и был виновником ранений?

Ладно, в любом случае утро вечера мудренее. Через пару часов он перевезет пациентку в палату, понаблюдает. А когда она проснется, задаст нужные вопросы, и от того, что она ответит, будут зависеть его дальнейшие действия. Станет он звонить в полицию или нет, решит утром. По медикаментам у него полный порядок: то, что использовал во время операции, было неучтенкой — давно списал, хотя лекарства и не просрочились. И, возможно, возможно, ему даже не придется никуда сообщать. Женщина отлежится и отправится восвояси. А медицинской сестре Татьяне Ивановне он соврет что-нибудь. Она не дотошная, поймет как надо.

Устинов перевез ее в палату, прикатил из своего кабинета удобное кресло, поставил его рядом с кроватью ночной пациентки, уселся, пристроив ноги на пластиковом стуле для посетителей, и прикрыл глаза. Отключился он сразу и проспал часа два без сновидений. Разбудил его тихий стон.

— Как вы? — Он распахнул глаза, резко встал и наклонился над женщиной. — Как вы себя чувствуете?

— Где я? — спросила она довольно крепким голосом, хотя лицо было очень бледным. — Кто вы?

— Устинов Гавриил Николаевич — врач общей практики. Вас кто-то оставил на пороге фельдшерского пункта минувшей ночью. У вас в боку обнаружились три проникающих ранения.

— А, это. — Она криво усмехнулась. — Царапины, ерунда.

— Согласен, ничего серьезного. Но вы потеряли много крови. И…

— Как я здесь оказалась, док? — Она наморщила лоб и испуганно заморгала. — Нет версий?

— Ни единой. — Он улыбнулся, взял ее за запястье и нащупал пульс — все было в норме. — Вас оставили на крыльце и укрыли одеялом.

— Одеялом? Каким одеялом? — Морщины у нее на лбу сделались глубже.

— Старым ватным одеялом оранжевого цвета. Смею предположить, что это сатин. Кто-то заботливый вас сюда доставил.

— Одеяло! — фыркнула она и заворочалась на больничной койке. — Это точно не он!

— Кто он? — Он смотрел на нее строгим внимательным взглядом. — Тот, кто проделал дырки в вашем боку?

— Не, это я сама, по неосторожности. Несчастный случай, док. Не парьтесь. — Она болезненно поморщилась и попыталась усесться. — Надеюсь, копам не сообщили?

— Пока нет.

— И правильно. — Мгновение, и ее ноги свесились с койки. — Мне вообще пора. Залежалась я у вас.

— Так! — Устинов положил руки ей на плечи и надавил, возвращая ее на подушку. — Я здесь решаю, когда вам пора, а когда нет. Ранения не были опасными, спорить не стану, но вы потеряли много крови. Операцию я делал почти час.

— Ого. Чего так долго? — Она прикрыла глаза и слабо дернула губами, улыбаясь. — Неопытный? Оперировать не приходилось?

— Почему же, приходилось. Ассистировать было некому, вызывать сестру ночью не стал. Решил, что сам справлюсь.

Он вдруг поймал себя на мысли, что оправдывается, и тут же пожалел, что не оповестил полицию. Дамочка вместо благодарности как-то неправильно себя ведет. Неуважительно, что ли.

— Док, вы молодец. — Ее улыбка стала шире, а глаза закрылись. — Я посплю немного. В сон меня клонит. А потом уйду. Никуда звонить не надо. Прошу вас, док! Если кто спросит про меня, скажите, что на вилы напоролась. В полицию не надо звонить. Я ничего такого не совершила, поверьте. Просто начнут наводить справки, узнают, кто я, где я. А узнают они, узнает и он…

Она отключилась. А Устинов до обеда промучился угрызениями совести: и молодую женщину ему было жалко, и долг совести глодал. Но в полицию он так и не позвонил. Что он им скажет: прооперировал незнакомку, применяя имеющиеся у него в запасе медикаменты? А откуда, доктор, у вас этот запас? Списывали не так, как требовалось? Нет, не стал он им звонить. А медсестре Татьяне Ивановне объяснил легко:

— Ой, дамочка на вилы напоролась. Бок оцарапала. Пришлось немного подлатать. Пусть поспит пока.

— А потом? — равнодушно зевала Татьяна Ивановна.

Ей из города привезли двоих внуков, и они вытягивали из нее все силы. До ночного ли происшествия ей было?

— А потом пусть топает, откуда пришла.

— А откуда она пришла? — Глаза медсестры неожиданно загорелись интересом. — Не здешняя она, Гавриил Николаевич. Я в округе всех знаю. Это чужая.

— Вот проснется, у нее и спросите. Мне неинтересно.

Устинов снял белый халат и полез в шкаф за курткой.

— Я к вечеру приду, все оформлю как положено. Сейчас что-то рубит меня, Татьяна Ивановна. С дежурства ведь.

— Конечно, конечно, какие разговоры? — Мелко семеня, она пошла провожать его к порогу фельдшерского пункта. — Уколы-то ей никакие не ставить? Вдруг блажить начнет, обезболивающее просить.

— Я все сделал, Татьяна Ивановна. Не беспокойтесь.

Устинов глубоко натянул вязаную шапочку, тепло распрощался с медсестрой, разрешил ей вечером его не дожидаться, бежать к внукам. И пошел домой.

Дом его располагался совсем рядом с фельдшерским пунктом. До того, как сосед сделал себе пристройку в два этажа, Устинов из своих окон видел крыльцо и окна своего кабинета. Теперь же он любовался на кирпичную стену.

Он вошел в дом, разулся, снял шапку с курткой и в носках пошел по чистому полу в спальню. Маленькая, уютная, в одно окошко — минимум мебели, максимум удобства. Не снимая покрывала, он рухнул прямо в брюках и джемпере на кровать, и почти сразу его поволокло в сон. Балансируя на грани между дремотой и реальностью, Устинов все же успел подумать: а правильно ли он сделал, не позвонив в полицию? Вопрос медсестры Татьяны Ивановны был очень важен: откуда все же явилась эта женщина и куда она уйдет?