Единственная моя

Галина Романова, 2010

Жанна была уверена, что она единственная и неповторимая для бильярдиста Саши Степанова. Пока не выяснилось: его настоящая фамилия – Сырников, он бизнесмен, имеет жену и детей. Вернее, имел, пока его не застрелил профессиональный киллер. Причем Жанна видела преступника. Правда, лица не рассмотрела, но ни исполнитель, ни заказчик об этом не знают. И наверняка начнут на нее охоту. Милиция тоже не дремлет. Живо заподозрили в заказном убийстве. Это ее-то, простую девушку! Еще бы! Не прекрасную же вдову бизнесмена терзать подозрениями и допросами… Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 5

Утро началось трескучим морозом, затянувшим окна квартиры, которую он снимал, нелепыми узорами. Они никогда ему не нравились, даже в детстве, когда ребятишкам свойственно верить в чудеса и в Деда Мороза, оставляющего подарки под елкой.

У него не было в детстве елки, в Деда Мороза он не верил и знал, что это взрослые дядьки и тетки одеваются в атласные шубы, прицепляют длинные курчавые бороды, рисуют красный нос и дикий румянец на щеках и идут потом дурить глупых маленьких детей. И под елки они кладут подарки, которые перед этим втиснули им в руки родители глупых маленьких детей.

Он никогда не был глупым ребенком. И родился, кажется, уже взрослым и мудрым.

Еще он был очень наблюдательным ребенком. Молчаливым, с виду спокойным, уравновешенным и очень наблюдательным. Он рано научился распознавать ложь взрослых. Она возмущала его, смущала, приводила в замешательство и никогда не казалась спасительной.

Как можно было врать и изворачиваться во спасение? Это казалось ему мерзким. С этим ощущением он будто на свет родился и не избавился от него до сих пор.

Большая чашка в его руке чуть дрогнула, и клякса густого черного кофе шлепнулась на подоконник с облупившейся краской. Он машинально тронул кляксу пальцем, вытер его потом о штаны и снова с раздражением уставился на затянутое морозом окно.

Он ненавидел холод, ненавидел мороз, ненавидел зиму.

Зимой ему почти все время приходилось сидеть дома, когда не нужно было ходить в школу. Выходные, каникулы, новогодние утренники, представления, устраиваемые взрослыми в местном клубе или в школе, соревнования лыжников, спортивные состязания по зимнему футболу, хоккею проходили весело и шумно, но без него.

— Нечего ботинки и куртку трепать по глупым праздникам, — строго выговаривала ему бабка, на которую его наглые родители спихнули заботу о воспитании сына с полугодовалого возраста. — Порвешь, потом в школу будешь в рваных ходить? Осудят! Люди осудят. Скажут, что не покупаю я тебе ничего, что в черном теле держу. И отберут тебя у меня! Отправят в интернат или в детский дом. Как я без тебя?.. Летом в деревне нагуляешься. Поедем с тобой к тете Симе, там нагуляешься. А теперь нельзя. И ребята твои школьные станут смеяться, если ты в рваных ботинках или брюках станешь в школу ходить. А разве ты хочешь, чтобы над тобой смеялись?..

Он не хотел, чтобы над ним смеялись. И поэтому берег свои вещи, не катался в единственной куртке с горы, не бегал в единственных ботинках по стадиону, не ходил в единственных штанах в походы. Потому что в любом возрасте у него всегда было всего по одному, не считая трусов и носков. Тут бабке приходилось раскошеливаться.

Он сидел дома, помогал бабке по хозяйству, рано научился готовить и убирать, много читал, старательно делал домашнее задание, чтобы не краснеть у доски от незнания. А когда выпадало свободное время, то вместо просмотра глупых, как он считал, передач по телевизору он проводил его у окна.

Он любил наблюдать за погодой, за бродячими собаками, за дворничихой, за соседями, за ребятами, обосновавшимися со своим шалашом неподалеку в кустах сирени. Ему все было интересно. Он подмечал любые мелочи, любые странности, научился разбираться в чужом поведении, распознавать чужие секреты. Это стало своего рода игрой для него. Странной, но поучительной игрой, превратившейся с годами в дело его жизни.

И привыкнув наблюдать за людьми из окна, он ненавидел, когда их затягивало морозом. Тут казалось уже, за ним кто-то наблюдает. Проточил кто-то с улицы жадным дыханием крохотную дырочку в морозной шубе на стекле и смотрит на него, смотрит, подмечает все его привычки, заносит в блокнот результаты своих наблюдений.

— Черт! — выругался он, поставил с грохотом чашку с кофейной гущей на подоконник и потянул на себя створку старой рассохшейся рамы.

Сейчас, сейчас он растопит лед на стекле, выглянет во двор. Осмотрится, поймет, что никого постороннего и ничего угрожающего его жизни и свободе во дворе нет, и тогда только выйдет на улицу.

Особой необходимости выходить на улицу именно сегодня не было. Мог бы и дома посидеть, отдохнуть, покопаться в компьютерных программах, да запушенные морозом окна сильно нервировали. А в таком состоянии он не способен был ничего делать. Привычка к уравновешенности и спокойному аналитическому созерцанию сводилась на нет, когда он не мог ничего видеть за своим окном.

Телефонный звонок на мобильный раздался, когда он уже выходил из квартиры.

— Да, — отозвался он. — Слушаю.

— Остаток на месте, — оповестили приглушенным, трудно распознаваемым голосом.

— Замечательно, — кивнул он с улыбкой. Это значило, что вторая часть оговоренного вознаграждения перечислена на его счет. Оставалось только проверить. — Все в порядке?

— Да, то есть не совсем… Могут возникнуть проблемы, — нехотя пробубнил мужской голос.

— Какие проблемы? — Он настороженно замер на последней ступеньке лестничного пролета, ведущего к лифту.

— Тебя видели.

— Кто?! Этого не может быть. — Он лихорадочно принялся перебирать воспоминания.

— Девка одна. Она сидела в машине сзади. Ее уже вызывали. Конечно, она тебя не узнает, особо не смотрела. Все в общих чертах, но…

— Но что? — спросил он с ухмылкой, сразу поняв, что именно придется делать за свой счет.

— Но надо бы подчистить.

— Номер?

— Записывай номер и адрес. Пишешь?

— Запомню…

Он никогда ничего не записывал, что касалось заказа. Все тщательно хранилось в памяти, потом, после исполнения, вытеснялось следующими сведениями. И так по порядку раз за разом, год за годом.

— Вот так, брат, — с укоризной закончил ему диктовать адрес и номер машины свидетеля его заказчик. — Всегда нужно оглядываться.

— Понял, — равнодушным голосом отозвался он, но в душе возмутился.

Это кто же его вздумал учить, а?! Этот слизняк, не сумевший устроить свои дела таким образом, чтобы все обошлось миром, чтобы не пришлось никого устранять?! Он его учить вздумал?

Лживая, насквозь прогнившая фальшивая мразь!

Отстойный элемент, который, глазом не моргнув, приказал убить, а детишкам своим наверняка делает подарки к Новому году, приглашает к ним разукрашенных румянами лицедеев. А ведь у того, кого он приказал убрать, тоже дети имеются. И он их любил, между прочим, хотя о любви у него были и весьма странные представления.

— Ты это… — Заказчик заметался, запутался в словах, которые должны были быть и иносказательными, и в то же время понятными. — Не затягивай с диагнозом. Запускать нельзя. Могут быть хронические обострения.

— А почему именно она?

Он вдруг вспомнил ту машину и девчонку, что сидела, развалившись на водительском сиденье. Она ничего не могла заметить. И лица его она рассмотреть не могла. И узнать потом тоже. Он сам себя не узнал в зеркале после нанесенного грима. Шапка и высокий цигейковый воротник рабочей куртки довершили дело.

Зачем? Зачем ее убирать? Она сидела, рассеянно смотрела по сторонам, на него обратила внимание не больше, чем на канистру в его руках. И не вглядывалась в него вовсе, и не рассматривала пристально.

— А кто еще?! — изумленно ахнули ему в ухо.

— Там много народу с таким диагнозом, — с прежней ухмылкой поддержал он неумелого шифровальщика. — Все, кто были!

— Да? — скептически протянул тот. — Но вызвали почему-то только ее! Короче… Это твой косяк, тебе и исправлять.

— Понял, — поскучнел сразу он, ясно, что приплачивать ему не станут.

— Не затягивай. Могут быть обострения!!!

У кого? У кого могут быть обострения, осложнения, а попросту говоря, проблемы?

Вопрос просто рвался с языка, но старая привычка к уравновешенности и спокойствию помогла сдержаться. Он промолчал.

— Всего хорошего, — с наигранным спокойствием попрощался заказчик, которого впервые на него вывел посредник. Будто бы таково было требование. Да и гонорар был соответственный. — Жду хороших новостей! Иначе мне придется самому решать проблему. Причем сразу две…

Заказчик отключился, а его тут же разобрало, да так, что не удержался и трижды саданул кулаком по стенке кабины лифта.

С какой стати он должен за свой счет обеспечивать кому-то спокойствие? С той самой, что ему только что пригрозили? Да плевать он хотел на все угрозы, вместе взятые! Пытались уже, и не раз пытались им руководить. Себе дороже вышло. И никто до сих пор не нашел следов тех руководителей.

— Скот!!! — выругался он напоследок, перед тем как выйти из распахнувшихся дверей лифта.

Улыбнулся молодой мамаше с коляской, помог ей загрузиться в лифт. Снова улыбнулся, ответив на ее благодарность — не за что. Вышел на улицу, внимательно осмотрел двор, разбитый им на сектора еще в первый день, как поселился тут.

Все спокойно, ничего настораживающего, никаких новых объектов. Можно пройтись до магазина, зайти в кафе, а потом…

Нет, он съездит, конечно, по адресу, продиктованному ему глухим, тщательно конспирирующимся голосом. Но это еще ничего не значит, черт побери! Это не значит, что он тут же начнет действовать, хотя ему и велели не затягивать.

Велели! Слово-то какое идиотское! Никто никогда ему ничего не велел. Сам он собой распоряжался. Собой. Своим временем. Своими способностями. Мог сказать «да», мог отказать, мог и вовсе не ответить на телефонный звонок или не явиться на встречу.

И если он так вот капризничал, то тот, кто всегда работал с ним как посредник, понимал: что-то не то, что-то нечисто. И не настаивал никогда на заказе. Мог попросить. Но никогда не настаивал. Потому-то они так давно и работали в мире и согласии без проколов и недоразумений.

Угораздило же его посредника в этот раз связать его напрямую с заказчиком! Теперь тот проклюет все мозги!

А зачем вообще он это сделал? С какой целью? Может, это подстава? Может, его решили убрать таким вот образом? Сейчас даже в его не так часто востребованной профессии конкуренция имеется. Может, явился какой-нибудь ухарь со стороны и…

Да нет, вряд ли. Это просто заказчик долбанутый такой. Наворотил дел, теперь сидит и трясется. Понимает, наверное, что его могут начать таскать. Тут придется за каждым словом, за каждым вздохом своим следить. Вот и приходится ему все подчищать. Вернее, требовать, чтобы все было подчищено.

Хотя все могло быть и по-другому. Это так, одни предположения.

Ладно, он съездит, понаблюдает для начала. Если почует опасность, сделает все как надо. Если нет, то пошел этот дядя куда подальше. Лица его настоящего не знает даже посредник. Для встречи с ним у него имелся особый облик, особый цвет волос и глаз, линия подбородка и ширина носа. А телефон он может и выбросить, недолго новый купить и номером новым обзавестись. Что-что, а путать следы ему не впервой. Из-под самого носа уйдет…