Местечко под солнцем

Галина Полынская, 2021

«Местечко под солнцем» – сборник увлекательных и остроумных рассказов. Что будет, если в институте физики решат доказать существование параллельных миров? Сможет гадалка с приятелем призраком открыть брачное агентство? Поверит ли своим глазам редактор журнала, оказавшись в удивительном, заповедном мире? Книги Галины Полынской – это всегда непредсказуемые сюжеты и отличный юмор. Её произведения опубликованы в сериях фантастики крупных издательств, а также в журналах «Полдень, XXI век», «Искатель», «Наш современник», «Детективы СМ», «Cosmopolitan». Часть рассказов сборника публикуется впервые.

Местечко под солнцем

Светлой памяти Е. Е. Чернова посвящается

Даже не знаю, когда впервые возникло ощущение, что больше я не могу написать ни одной хоть чего-нибудь стоящей строчки. Наверняка возникало оно неоднократно, но страшно было осознавать. Разве мог я хоть на миг предположить, что моя Муза, за долгие годы нашего с нею совместного творчества ставшая мне ближе и дороже родных людей, может вот так взять и молча уйти? Возможно, она и шепнула, выдохнула что-то на прощание, а я не услышал.

Долго еще, почти пять лет, я не желал мириться со своим тихим писательским финалом. Храбрился, бодро строчил отвратные рассказы, воодушевленно садился за фундаментальные романы, «острые современные повести», но к четвертой-шестой вымученной главе вынужден был признавать, что эти несчастные строчки, корявые абзацы, плоские персонажи никуда не годятся.

Сидел, часами глядя на свое бессильное, бесполезное творчество, и пытался понять — что же произошло? Почему Она ушла? Столько горя и радости делили мы почти двадцать творческих лет. Не всё между нами бывало гладко, но как искренне, как страстно я Её любил, с каким восторгом благодарил за яркие идеи, живые образы. Может, обидел чем или встретила ветреница другого, моложе, талантливее, и решила не растрачивать на меня свои жемчужные силы? Ответов не нашел. Оставалось лишь слушать гудящую пустоту в душе да пытаться изыскать откуда-нибудь силы, чтобы смириться со своей бедой.

Находиться дома было невыносимо, казалось — квартира выгорела дотла, я почти чувствовал запах гари. Привычные любимые вещи, радовавшие глаз и сердце предметы приобрели уродливые гротескные очертания, будто внезапно оплавились.

На улице становилось ещё хуже. Я задыхался в черно-белом мире, разом утратившем свое разнообразие и краски.

На работе я лез на стенку в своем персональном кабинете. Даже приходила в голову отчаянная мысль уйти с поста главного редактора, бросить журнал, бросить всё, а потом… Вот именно в «потом» я и упирался. Я не знал, даже не представлял, что же «потом», кроме банального — спиться и броситься с балкона в приступе отчаяния. Сколько я таких концов навидался! Каждый раз мысленно крестился и повторял: «Со мной такого не случится, с кем угодно, только не со мной!» И вот теперь я оказался близок к такому же унизительному финалу, и некому было меня поддержать, отговорить, соврать, что всё наладится.

Раньше чудилось, что друзей у меня предостаточно, а тут как пелена с глаз спала. Огляделся по сторонам и… лучше б сердце остановилось. Спросил свою душу, прислушался к ней — к кому она потянется? Кто поможет, поддержит? Кто необходим сейчас? Но душа обиженно молчала, ей больше не о чем было со мной разговаривать.

Жена, видя, что со мной творится неладное, сказала, что всем великим свойственны творческие кризисы, и засобиралась на дачу. В выгоревшей дотла квартире я остался один. Первое время было почти хорошо. Никто не мешал сидеть на балконе, пить разливное мускатное вино из пластиковой бутыли и смотреть, как вдалеке лихорадочно поблескивает истерзанное курортниками море.

Но через пару дней мучения возобновились: от вина разыгралась чудовищная изжога, и я не мог на него смотреть, от еды воротило, да и готовить что-либо не было ни сил, ни желания.

Задернув повсюду шторы, чтобы не видеть этот шумный яркий июль, свежее безоблачное небо, жизнерадостных отдыхающих, я бродил из комнаты в комнату, избегая натыкаться взглядом на собственные отражения в многочисленных зеркалах, развешенных женой по всему дому. Надо же, а прежде и не обращал внимания, сколько зеркал она навесила, даже на кухне! Как я раньше спокойно это выносил? И не раздражало ведь! Снял все, какие мог, и сложил в углу. Не полегчало, теперь стали бесить пустые квадраты на стенах. Ощущая себя старой толстой истеричной развалиной, я стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав кулаки, и до вздутия вен на лбу желал, чтобы что-нибудь произошло. Всё равно, что.

И оно произошло. В дверь позвонили. Я даже в глазок не посмотрел, мне было безразлично, кто там, и черту бы обрадовался, возможно, даже выплакался бы у него на плече. Но это оказался Лёва Дондерфер — довольно слабая альтернатива черту.

— Старик, отвратно выглядишь! — прозвучало вместо «здрасти». К слову сказать, это было обычным его приветствием ко всем, за исключением женщин. С женщинами дела обстояли еще хуже.

Лёва протиснулся в коридор — огромный, в яркой пестрой рубахе и шортах, невесть как напяленных на слоноподобные телеса, с початой бутылкой пива в одной руке и объемным пакетом в другой. Не обращая на меня внимания, он потопал на кухню. Я пару секунд раздумывал — не уйти ли мне куда-нибудь? Потом все-таки последовал за ним.

На кухне Лёва выгружал из пакета картонную упаковку пива, какую-то рыбу…

— Гарик, — он заглянул в холодильник, — чего пожрать есть?

— Ничего. — Я присел на табурет и закурил.

— Ладно, рыбцом перетопчемся. — Лёва открыл бутылку о бутылку, остальные затолкал в морозилку. — Где твоя «мадам Гончарова»?

— На даче. — Ни с того ни с сего вдруг разболелась голова.

— Мы шашлычат сообразить сегодня собираемся, ты как?

— Без меня, Лёв, — промямлил я, — что-то приболел…

— Хандришь, старик, хандришь… — Он сунул мне в руки бутылку. — Мужской климакс, кризис среднего возраста, это надо пережить. Пей давай.

Я машинально глотнул. Лёва Дондерфер — успешный, по-настоящему, безо всяких реверансов классный художник, — что я мог ему объяснить? Его пухленькая черноглазая Муза, заласканная, прикормленная, наверняка страстно обожающая Лёву со всеми его бесконечными сальностями и двусмысленностями, уверенная, благополучная Муза-мурлыка уж точно не променяет Дондерфера ни на какого другого холстомарателя.

— Игоряша, — он смачно, с хрустом, с вывертом оторвал рыбине голову и швырнул на телепрограмму, лежавшую на кухонном столе, — тебе надо куда-нибудь выбраться, а то совсем сдуреешь со своим климаксом.

— Да с чего ты… — начал закипать я.

— Шторки задернул, телефончик отрубил и вот ещё, — Лёва кивнул на четкие квадраты на обоях вместо зеркал. — Я по случаю домишко приобрел, километров пятьдесят всего от города. Места — сказка, воздух — песня. Тишина, красота, озерцо — идеально, чтобы денек-другой понянчить свою депрессушку. А потом рвануть в ближайший городок, прикупить шашлычат, винца, прихватить загорелую селянку да показать ей, какой у тебя, да-да, у тебя чудесный домик в горах. Придумай себе легенду, другую жизнь, поверь в неё — и не заметишь, как очухаешься. Да вот еще, — из пакета Дондерфер добыл небольшой черный футляр, — приобрел, сам не знаю зачем. Возьмешь с собой, пригодится.

— Что это?

— Карманный компьютер. — Он извлек из чехла плоскую черную коробочку величиной со средний набор женской косметики. — Работает от аккумулятора и от обычных пальчиковых батареек, подсоединен к Интернету, так что будешь кропать шедеврики, валяясь на травке у озерца с селяночкой в обнимку. Годится?

Он смотрел на меня и улыбался. Никогда раньше не видел, чтобы толстые люди так по-мефистофельски улыбались…

Дондерфер умудрился меня уговорить. Остался даже ночевать, что, впрочем, мне, размякшему от теплого пива, а потом от неизвестно откуда взявшейся холодной водки, было практически безразлично.

Проснулись далеко за полдень. Лёва долго вычерчивал маршрут по возникшей из неизвестного пространства карте, что-то втолковывал мне, похмельному и разбитому, заставлял собирать вещи, выталкивал из квартиры… Мне же было самоубийственно тошно.

— Смотри сюда, — Лёва развернул карту на капоте моей дряхлой «Нивы», — здесь сворачиваешь налево и — вверх, дорога паршивая, но где в горах найдешь хорошую? Всё время вверх, там увидишь указатель: «Участки художественного общества “Пастораль”». Мой участок шестой, у озерца. Ключ у охраны возьмешь, я предупрежу. Всё, давай, катись с ветерком.

С этими словами он запихнул меня в машину, швырнул на сидение рядом карту, грохнул дверью и снова улыбнулся своей невыносимой улыбкой.

— Спасибо, — выдавил я и поехал, даже не предложив подвезти его.

И не сожалел. Общество Дондерфера всегда давалось мне с трудом. Не знаю, как это объяснить: вроде бы душа-человек, талант, каких поискать, а выносил я его с тяжестью. Наверное, потому что Лёва всегда был вроде как на ладони, нет, ускользал, подлец, газообразным веществом, и замучаешься ловить его да рассматривать.

Погода хмурилась, небо куксилось. Через час я заметил, что выехал не на то шоссе, пришлось вернуться в город. К этому времени погода испортилась окончательно. Расплакался сентиментальный южный дождик, влажная духота лениво заползла в салон. На автоматизме я выбрался на нужную дорогу, не совсем отдавая себе отчет, зачем я вообще туда еду. Все время хотелось вымыть руки и уснуть в чужом доме под сочувствующими взглядами незнакомых людей…

Дождь усиливался. Я ехал, время от времени бросая взгляд на карту, но мой отъявленный топографический кретинизм вкупе с нежеланием каких-то действий вообще привели к логическому результату — я заблудился. Скорее машинально, нежели действительно пытаясь отыскать участки художников, объездил с десяток горных дорог и воистину козлиных троп, пока не начало смеркаться. Небо разразилось сплошным белым ливнем, таким сильным, что «дворники» работали только для собственного успокоения. Надо было выбираться на трассу и возвращаться домой, да купить по пути вина… белого муската…

Ехал практически вслепую, не боясь, впрочем, врезаться в кого-нибудь — забрался я в такую глухомань, что любую встречную машину посчитал бы за благо, хоть подсказали бы, как выехать на шоссе. И на одной из козлиных троп я застрял. Колеса истерично буксовали, российский джип перестроечного периода потерпел полнейшее фиаско на подраскисшей черноморской земле. Подергавшись в напрасных попытках освободиться, я выключил зажигание и предался меланхолии под издевательский грохот дождя, который отчетливо барабанил по крыше авто: «до-н-де-р-фе-р… до-н-дер…» Под этот перезвук-перестук я незаметно и заснул.

Солнце легонько стукнуло в лобовое стекло и размеренно постучало в ветровое. Я разлепил веки и сквозь беспомощный прищур разглядел свежевымытое утро и чьё-то лицо, замутненное разводами на стеклах. Некто стучал и что-то говорил, совершенно непонятно, что именно. Наконец я догадался открыть дверь и выбраться наружу. После влажной, почти банной духоты салона последождевая свежесть слегка оглушила, захотелось тряхнуть ближайшую древесную ветку — принять душ, а после уже…

— Извините, что разбудил. Можно поинтересоваться?

Я обернулся. Оказалось, лицо за стеклом не было остатками снов. Рядом с моей «Нивой» стоял высокий широкоплечий мужчина, как показалось, в темно-зеленом джинсовом плаще… или пальто.

— Да? — Я хлопал ресницами и дышал, дышал, будто похмелялся.

— Как вы здесь оказались?

— Сам не знаю, заблудился. А где я?

— И давно тут стоите? — отчего-то не ответил на вопрос мужчина. Обойдя машину, он оперся на капот. Рыжеволосый, темноглазый… Какой яркий типаж!

— С вечера. — Я практически воткнулся ногами в землю, в небо головой и начал соображать. — Машина заглохла, я и заснул. Не подскажете, как на шоссе выбраться?

И мы одновременно посмотрели на колеса, утопшие в подсыхающей грязи.

— Я ехал к это… к этим… Ну, где у художников домики, там у друга участок, — зачем-то зачастил я, словно оправдываясь. — Отдохнуть недельку-другую. Я писатель…

«Хорошо хоть про климакс не начал исповедоваться!» — с отчаянной злостью на самого себя подумал я и почувствовал, как сильно проголодался.

Четкие, напряженные черты лица мужчины вдруг смягчились, даже складка меж бровей разгладилась.

— Знаете что, — с дружелюбной улыбкой произнес он, — здесь рядом есть поселок, я там живу и могу проводить вас. Сами видите, машину пока не вытащить. Отдохнете, перекусите, потом придем с подмогой. Как идея?

— Великолепная!

А что я мог сказать? Мне было решительно всё равно куда идти, тем более что к рыжеволосому незнакомцу я отчего-то сразу проникся безоговорочным доверием и симпатией, что тоже списал на разболтанные нервы.

Я забрал вещи, закрыл машину и направился следом за ним. Руки по-прежнему хотелось вымыть… Неужели это и есть нервное расстройство? В последствии мне станет казаться, что в комнате есть кошка и она вот-вот прыгнет мне на спину? Во рту стояла противная сухая горечь, видать, возлияния в одиночестве и с Дондерфером не прошли бесследно для моей многострадальной печени. Казалось, мог бы напиться из любой лужи…

По высыхающей дорожке, сужавшейся в извилистую тропку, я шел следом за рыжеволосым типажом, рассеянно рассматривая его широкую спину. И заметил, что грубая зеленая ткань странно топорщится, из чего сделал вывод, что у незнакомца, должно быть, какая-то серьезная травма спины или врожденное увечье, хотя на обычный горб вроде не походило. Потом моё внимание переключилось на его ноги, вернее, обувь — оригинальные башмаки-мокасины, сплетенные из множества тончайших мягких ремешков светло-бежевого цвета. Судя по всему, обувь была наимягчайшей и удобнейшей, что не могло не вызвать законного чувства зависти у меня, вечно страдающего от мозолей, усталости и судорог.

— Извините, — откашлялся я, поравнявшись с ним, — обувь у вас уж больно замечательная. Привезли откуда-то, или местные умельцы сделали?

— Местные, — с улыбкой ответил он.

— И дорого берут?

— Да нет, для хорошего человека и просто так сделать могут.

— Что вы говорите? — Душа неуклюже подпрыгнула от радости, она, бедолага, тоже порядочно настрадалась от моих ног. — Можно и мне заказать? Заплачу, сколько потребуется! У меня, видите ли, вечная проблема с обувью.

— Конечно, но на это дня три уйдет — не меньше.

— Да я и не тороплюсь никуда. Хотел в поселке художников сидеть, так какая разница где? У вас тут, как посмотрю, природа замечательная. — Мимо проплыл громадный кизиловый куст, полыхающий переспевающими ягодами. Голод очень ободрял на созерцание кустов плодоносящих. — Где-нибудь можно в вашем местечке остановиться на недельку-другую? Я, понимаете ли, писатель…

— Конечно можно! Хотите — прямо у меня и живите. Дом большой, а народу только я да жена с сынишкой.

— Премного благодарен! А водоёмчик в округе какой-нибудь имеется?

— Речка есть и озеро.

— Замечательно! Я, видите ли, главный редактор…

Шли мы долго. Если б не крутая каменистая тропка в две ладони шириной, я уже давно бы разулся и шел в одних носках, еще лучше — босиком. Страшно хотелось пить, и смутно беспокоили воспоминания о «Ниве», оставшейся бог весть как далеко.

— Однако вы забрались! — сопел я, сохраняя остатки достоинства. В отличие от меня, мужчина шёл легко, беззаботно, кажется, не запыхался ничуть. — Как места-то ваши называются?

— Горные… места у нас, — почему-то неопределенно ответил он.

— А звать-то вас как? — Честно признаться, меня почти испугало то, что он не назвал своей деревни или поселка, уж не знаю, куда именно мы шли, но и это я быстренько списал на расшатавшиеся за последнее время нервы.

— Божедар. А вас?

— Игорь Валерьевич… Игорь. Имя у вас какое хорошее и редкое. Далеко еще?

— Почти пришли.

Под это «почти» мы прошли ещё, как мне показалось, километров двадцать, карабкаясь всё выше и выше к горным расщелинам. Тропка так петляла, разветвлялась, закручивалась, что нечего было и надеяться отыскать дорогу назад. Наконец мы вскарабкались на очередную возвышенность, и взору открылась пасторальная картина: зеленая долина с деревушкой, со всех сторон окруженной стройным лесом и горными хребтами.

— О, какая красота! — выдавил я, задыхаясь. — Как вы отсюда в центр попадаете? Или есть другая дорога?

— Да, имеется. Осторожнее, тут спуск крутой.

На мгновение я замер. Аккуратные строения, напоминавшие совхозные, квадратное, явно искусственное озерцо в центре долины, бороздки огородов, лоскутки небольших полей — эта картинка показалась мне смутно знакомой, где-то я уже видел такую композицию, будто мне когда-то снилось это всё… Обдумать мысль я не успел, потому как подвернул ногу и с недостойным жалобным кудахтаньем заторопился вниз.

— Что же вы так! — расстроился Божедар, спускаясь следом. — Я ведь предупреждал, осторожнее!

— Засмотрелся на деревеньку вашу! — С перекошенным лицом я помассировал лодыжку, предвкушая как минимум три хромоногих дня.

— Ничего, сейчас придем домой и всё поправим.

Мы спустились на дорожку, уходящую в лес, и вскоре углубились в прохладную хвойную тень. Средь золотистых стволов красовались добротные рубленые дома, колодцы, беседки…

— Папа!

Навстречу нам несся пацаненок лет четырех-пяти в одних коротеньких шортиках.

— Это мой Дениска, — заулыбался Божедар, хотя мог и не пояснять: рыжий ежик волос да темно-синие глаза — отцовская копия.

Мальчонка принялся крутиться возле нас, повернулся спиной, и я застыл, привалившись к очень кстати подвернувшемуся под бок дереву. На спине пацаненка, там, где у всех людей лопатки, топорщились маленькие, но уже вполне оформившиеся крылышки с перышками светло-бежевого цвета и нежным белым пушком. Большой, указательный и средний пальцы правой руки, как по команде, сами собой соединились в горсть. Крестное знамение получилось корявеньким, возможно, даже обидным для ангела… Божедар поглядел на меня и рассмеялся.

— Ну что вы, — он помог мне отделиться от дерева и, придерживая за плечи, повел к двухэтажному дому, казалось, сделанному из солнечной древесины, — он не ангел, Дёня обычный челоптах. В меня пошел, я тоже челоптах. Надеялся, что в маму уродится, хоть не станет с этими крыльями маяться, но не вышло.

— Челоптах — это как?

Божедар усадил меня на резную скамеечку у крыльца и долгим взглядом посмотрел в прямо глаза.

— Сразу хочу сказать, чтоб потом не было неясностей и недоразумений, — он принялся неторопливо расстегивать пуговицы балахона, — лишних вопросов, вроде: как, почему, откуда копыта растут. Этого у нас тут не любят.

— У кого копыта растут? — Я вытер слабенькие вспотевшие ладони о штаны и сунул руки меж колен, чтобы не мешались.

— У некоторых растут.

— Понял, — кивнул я, — конечно, что же в этом такого?

Божедар снял балахон, аккуратно свернул, положил на скамейку рядом со мной и остался в одних серых штанах свободного кроя. Продолжая внимательно на меня смотреть, мужчина расправил большущие крылья с коричнево-рыжими перьями. Получился звук, будто хозяйка вытряхивает половик с балкона, во все стороны полетели мелкие перышки и пух. Я отчего-то взял и заливисто засмеялся. Тут подбежал пацаненок и схватил со скамейки балахон:

— Пап, домой отнесу, да?

— Ага. А мама где?

— С тетей Мартой за грибами-ягодами пошла.

И с этими словами убежал в дом. Проводив сынишку взглядом, Божедар опустил крылья и спросил:

— Чего курите?

— А? — Я совершенно не понял вопроса.

— Спрашиваю, какие сигареты курите?

Я вытащил из кармана пачку и в полнейшем недоумении уставился на неё.

— Хорошая марка, — одобрил Божедар. — Можно угоститься?

— Что?

— Сигарету, спрашиваю, можно у вас взять?

— Ах, сигарету! — дошло до меня наконец. — Конечно, разумеется, берите!

Я протянул ему и прикурил сам. Божедар присел на корточки и с удовольствием затянулся.

— Никак в себя не приду, — признался я, поглядывая на его крылья. — Это потрясающе, феноменально!

— Ничего особенного, — отмахнулся Божедар, со вкусом выдыхая дым. — Одна проблема от этих крыльев и никакой радости.

— Летать можете? — От табака на голодный желудок я захмелел и даже развеселился.

— Зачем? В принципе могу невысоко, над деревьями, но годы уже, сами понимаете.

— Да уж, — болванчиком закивал я, — годы это та ещё дрянь. А у вас это как, династия?

— Да, по мужской линии в основном передается.

— Необычно, прямо скажем. Изумительная наследственность.

— Вот вы думаете — крылья, замечательно как, красиво, а ведь и в голову не приходит, какая это жуткая морока.

— В чём сложности? Хотите ещё сигарету?

— Спасибо, сначала эту докурю. Смотрите сами: по пояс голым ходить неловко и неудобно: жара, мошки, комары, зимой холодно, а под одеждой они преют. Приходится сидеть на улице, выветриваться, иначе в доме запах, как от старой подмокшей перины. В перьях частенько разная гадость заводится, жене приходится травяным отваром обрабатывать, а сами видите, какие они здоровущие — намучаешься, пока всё промоешь. Спать приходится на животе. Если на спину лечь, так их расправить надо — получается, что мне одному во всей спальне тесно будет. И вообще с крыльями жарко и кожа от пуха чешется — радости мало, поверьте мне. Сейчас вот думаем, пока ости не окрепли, пока мягкие, может, Дёньке купируем их…

— Что вы говорите такое! — взвился я в необычайном душевном состоянии. — Природа или бог, уж не знаю, кто именно, наградили вас мечтою всего человечества: крыльями за спиной, а вы — «купировать»! Как хвост собачий, в самом деле!

— Человечество все время о глупостях мечтает. А пусть попробуют круглогодично в эдаком пальто демисезонном с одной стороны организма ходить, да шашелем всяким, потливостью да опрелостями через это мучаться; и таскать их тяжело, и на погоду ноют, не хуже ревматических суставов. Да что там объяснять, это прочувствовать надо! Давайте вашу сигарету.

Я протянул ему всю пачку с зажигалкой. Тут в окне высветился пацаненок и крикнул:

— Па, мама просила за курой сходить!

— Чего раньше не сказал?

— Забыл!

И скрылся из видимости.

— Ох-хо, — вздохнул Божедар, выпрямляясь. — Что ж, Игорь… Позволите без батюшки?

— Конечно, о чем речь!

— Пройдемся до курятника, заодно и обувь вам закажем.

— Так ваши ботинки из куриной кожи? Ни за что бы не догадался! — Я вскочил со скамейки и устремился за Божедаром, норовя подойти поближе к его рыжеватым крыльям и рассмотреть явление вблизи.

— Потрогать можно?

— Жена сегодня ещё не обрабатывала. Сполоснем травкой, потом трогайте на здоровье.

Неторопливым шагом мы вышли на опушку и устремились в долину. Минут через десять показалась постройка, напоминавшая чистенькую птицеферму с открытым загоном, обнесенным высоким деревянным забором и сверху отчего-то — колючей металлической сеткой.

— Подождите здесь, сейчас вернусь. — Божедар оставил меня у забора и отошел, а я остался изучать окрестности.

В заборе, на уровне моего лица, виднелось окошечко, закрытое деревянной створкой с ручкой-скобой. Я возьми да и открой из любопытства. Гляжу, а на меня в упор, прямо таки вплотную, смотрят два круглых красноватых злобных глаза. Уставились мы друг на друга и глядим. Сердцем понимаю, что от этих глаз хорошего не жди, а сделать чего — не знаю. Пялюсь дурак-дураком… Тут из здания вышел Божедар и увидал меня у оконца.

— Отойдите! — Подбежав, он толкнул меня в плечо. Я отшатнулся, и в тот же миг в оконце выдвинулся громадный клюв и со скрежетом застрял на половине.

— Что ж вы так неосторожно, в самом-то деле! — Божедар с досадой двинул кулаком по клюву, и тот нехотя убрался. После чего Божедар захлопнул створку. — Аккуратнее будьте!

— Что это было? — поинтересовался я, из последних своих сил вспоминая что-то важное.

— Идемте, покажу.

Он повел меня в деревянную постройку, сообщавшуюся с загоном, где нас встретил невысокий юркий господин в голубом халате.

— Розик, — обратился к нему Божедар, — вот, познакомься, писатель. Интересуется твоим хозяйством.

— Значит, это вы недалеко от нас застряли? — заулыбался Розик острыми улыбками. Я не ответил. Я только и мог, что смотреть с раскрытым ртом, как за плотной металлической сеткой, прикрывавшей окна, виднелся загон, кишевший… разрази меня всё и все! — птеродактилями! Зачарованно я наблюдал за их толчеей, отрывочно воспринимая разговоры:

— Розик, только дай потрошеного и покрупнее, сам видишь, у нас гость. Ещё кожа нужна на тапочки.

— Размер снимали?

— Нет, пока к Феофласту не заходили.

— Сначала размеры снимите, а я уж высчитаю количество и выдам, сколько требуется. Цыплят сейчас немного, не сезон, чуть экономить приходится. Какой-то гость у тебя необщительный.

— Он только-только с Большой земли прибыл, не адаптировался еще.

— А, тогда понятно, — улыбнулся Розик, с веселым пониманием глядя на меня.

— Можно присесть куда-нибудь? — Я тихонько икнул и опять подвернул охромевшую ногу.

— Разумеется! — Розик принес небольшой деревянный стульчик, похожий на детский, разве что выгнутой дырки на сидении не хватало. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Я пристроил свой творожно-йогуртовый зад на стульчик и спросил разрешения закурить. На ферме не курили, но для меня сделали исключение. Закурив, я стал смотреть, как за плотной металлической сеткой толкутся рептилии «птерозавры», издававшие то пронзительные вопли, то утробное щелканье. Розик с Божедаром вежливо ожидали, пока я накурюсь и насмотрюсь.

— Это птеродактили, да? — решил я уточнить на всякий случай.

— Пальцекрылы, — с готовностью отозвался Розик, — мы называем их пальцекрылами.

— Это, в общем-то, одно и то же, — широко улыбнулся я, удивительно легким образом поднимаясь со стульчика.

Розик вынес объемный бумажный пакет и вручил Божедару.

— Крупный? — Божедар заглянул внутрь. — Потрошеный?

— Всё как по заказу.

— Спасибо, до свидания.

— Счастливо.

Мы вышли во двор и двинулись в обратный путь. Идти молча было неловко.

— Интересное имя Розик, — сказал я. — Это, видимо, сокращение? Как оно целиком звучит?

— Розмарин, — ответил Божедар и добавил едва ли не шепотом: — Он, наверное, еврей! Хотя это точно не известно. Но пальцекрылы у него всегда отличные, свежие, не придерешься.

— Как все-таки ваше поселение называется?

— Да никак, просто — местечко под солнцем.

— А кроме птер… пальцекрылов каким еще мясом питаетесь? — Я огляделся на всякий случай — не дышит ли в спину какая-нибудь тиранозавричья морда?

— Пальцекрылы наше основное мясо, оно питательное и вкусное. Ещё рыбу ловим. А пальцекрылы, даром что вкусные, жутко подлые и злобные твари, ума не приложу, как Розик с ними управляется, да ещё и в одиночку.

Вскоре мы дошли до дома. Навстречу вышла тоненькая удивительно красивая женщина с иссиня-черными атласными волосами и такой молочно-белой кожей, что казалось, от неё исходит голубоватое лунное сияние.

— Знакомьтесь — Луната, моя жена, — представил Божедар. — Луната, это Игорь, он погостит у нас.

— Здравствуйте, очень рада. — Женщина сверкнула в улыбке идеальными белоснежными зубами. — Скоро обедать будем. Дарик, помоги картошку почистить. А вы проходите в гостиную, отдыхайте.

Меня проводили в просторную замечательно обставленную комнату и усадили за стол у распахнутого окна. Крылатый пострелёнок то и дело прибегал спросить, всё ли у меня хорошо и не надо ли мне чего, пока папа не прикрикнул, чтобы не мешал гостю отдыхать. Подперев ладонью щеку, я стал смотреть в окно, пытаясь отвлечься и подлечить нервы ветерком и птичками.

— День добрый! — В окне возникло лицо портретно красивого длинноволосого блондина. — А хозяева где?

— На кухне хлопочут.

— Я в долину иду. Может, нужны им какие-нибудь продукты?

— Сейчас спрошу. Давайте знакомиться, — я весело поднялся, ощущая себя практически членом чудесного крылато-лунного семейства, обошел стол и протянул через подоконник руку для знакомства. — Иг…

Блондин оказался кентавром. Увидев выражение моего лица, он устроил на подоконнике загорелые мускулистые руки и с улыбкой, медленно, внятно проговорил:

— Успокойтесь, глубоко подышите, а потом ответьте: не надо ли чего-нибудь привезти из долины? А то я, извините, тороплюсь.

Отлично развитый мускулистый торс, загорелая до цвета бронзы кожа, масть гнедая, целиком — покрупнее обыкновенной лошади… Хвост роскошный, и копыта блестят!

— Дядя Рэм пришел! — Из дома выскочил Дениска, бросился к кентавру и запросился к нему на руки. — Дядя Рэм пришел! Мама, папа!

Родители тоже вышли во двор.

— В долину иду, — дядя Рэм кивнул на перекинутые через лошадиную спину матерчатые сумки, соединенные ремнем, — надо вам чего-нибудь захватить?

— Если сыр уже сделали, захвати нам кружок белого, не сильно соленого, — сказала Луната и ушла обратно в дом, следить за едой на плите.

— Кстати, Рэм, познакомься, это Игорь… — Божедар замялся, вспоминая моё отчество.

— Что вы, что вы! — замахал я руками. — Просто Игорь!

— Он писатель и главный редактор, застрял вчера на дороге.

— Так это ваша машина? Надо вытащить?

А я и не знал…

Видя, что толку от меня, как от собеседника, немного, они обсудили плохой урожай грибов, чьих-то внезапно приехавших родственников, камень, позавчера попавший в копыто, линяющие перья, чей-то сад с желтой черешней… Потом кентавр вспомнил, куда и зачем шел, и засобирался в путь.

— Я с дядей Рэмом пойду! — заканючил крутившийся рядом Дениска. — Пап, ну можно?

— Нет, обедать скоро будем. Кстати, как Марта с Никиткой?

— Все хорошо, на ужин вас звали.

— Обязательно придем.

— Пап, я пойду с Никитой играть!

— Поешь, потом поиграешь.

— Ладно, я пошел, вечером ждем всех в гости, — широко улыбнулся Рэм. — До свидания.

— Всего доброго.

Я смотрел ему вслед до тех пор, пока светлый круп с длинным ухоженным хвостом не скрылся из виду, затем опустился обратно на стул, закрыл глаза и помассировал виски.

— Хорошо отдыхаете? — спросил Божедар, заглядывая через окно с улицы.

— Как сказать… — Я шумно вдохнул и шумно выдохнул. — Неплохо в общих чертах. Вы не любите вопросы, это понятно, но я хоть что-то должен понимать. Скажите, объясните, откуда взялся Рэм?

— Не спрашивал, — пожал он плечами. — Когда мы сюда переехали, Рэм с Мартой уже жили тут, а Никитка позже родился.

— Дарик! — донесся из кухни голос Лунаты. — Твоя помощь нужна!

— Иду! — И он поспешил на кухню.

Подкатившая мутноватая хандра сменилась и вовсе ужасным состоянием, это было отчаяние полнейшего ничегонепонимания. Меня охватила острая, сосущая тоска инопланетного одиночества. Наверное, так себя чувствует лунатик на Марсе, на чужом, непонятном Марсе…

— Кушать подано! — В комнату вошла Луната с блюдом, полным овощей и зелени. Следом малыш принес корзинку с лепешками, а глава семейства притащил деревянный поднос, уставленный тарелками и кружками. Передо мной поставили посудинку с румяной жареной картошкой и большой отбивной с аккуратной лужицей соуса.

— Приятного аппетита! — Мне вручили вилку с ножом, подвинули поближе хлеб с зеленью, наполнили кружку золотисто-прозрачным питьём и с улыбками стали ожидать, когда я приступлю к еде. Ничего не оставалось, как отпилить маленький кусочек темного волокнистого мяса, внешне похожего на говядину, и отправить в рот.

— Ну как? — спросила Луната.

— Жестковато немного, — ответил я и неожиданно заплакал. Нервы отказались служить совсем, птеродактиль с жареной картошкой доконали меня.

— Ой, что же вы! — разволновалась Луната. — Давайте наливки вам налью! Дениска, принеси наливку. У нас чудесная наливка, Марта из ежевики делает… Дениска, бегом давай! Никогда не видел, как дядя плачет? А ты тоже хорош! — переключилась она на мужа. — Надо было подготовить человека, объяснить ему что да как, а ты только и делал, что крыльями махал, сов нашелся!

— Сколько раз тебе говорить, не сов, а филин! Нет такого слова — «сов»!

— Ты поучи меня, поучи! И пальцекрыла опять жесткого принес, говорила — смотри, что Розик дает! Опять старого всучил!

— Неправда, старых он шашлычникам на Большую землю продает. Зачем он своим вредить станет?

— Ах, значит, это я готовить не умею!

— Денис, где наливка?!

Я всё никак не мог успокоиться, что-то пытаясь лепетать сквозь рыдания:

— Мне нужны анти…депрес…санты или что там есть от галлю…цина…ций! И-и-к! Я, наверное, у-умер!.. Кры-ы-латые, ке-ен-тавры-ы… Женщи-и-на-а све-е-етится! Вы-ы же све-е-титесь, д-д-а?

— Только в темноте, днем почти не заметно. Ох, да что же делать? — Луната встала из-за стола, подошла ко мне, приобняла за плечи и ласково погладила по голове. — Успокойтесь, миленький вы наш, успокойтесь, хороший.

От этого я вообще завопил сверх всякой меры. Как же давно меня по голове-то не гладили!

— Соседи сбегутся, — расстроился Божедар. Он выплеснул за окно напиток из моей кружки и налил в неё тягучей темной жидкости. — Скажут, гостя мучаем, в самом деле. Пейте же, родимый, пейте! Надо же, как человек-то расстроился, надо же…

Стуча зубами о край кружки, я принялся заглатывать ароматную сладкую наливку.

— Вы покушайте, покушайте, — Луната торопливо нарезала злополучную отбивную на маленькие кусочки, — а то захмелеете на голодный-то желудок. Огурчик берите, лучок… Дарик, одел бы ты хоть рубашку какую, всё уже перьями засорил! Смотри, вон и в тарелку попало!

Давясь и всхлипывая, я кое-как отобедал. Наливка оказалась довольно крепкой и очень вкусной. Закурив, я взял себя в руки, успокоился и принялся извиняться.

— Что вы, что вы! — замахали руками хозяева. Дениска же торопливо доедал, поглядывая в раскрытое окно — ему явно не терпелось улизнуть к приятелям.

— Такое случается с приезжими. — Божедар аппетитно захрустел редиской. — По-разному реагируют, хотя художник, тот совсем не удивился.

— Какой художник?! — поперхнулся я.

— В прошлом году к нам художник-иконописец забрел, Феофластом зовут. Он у нас и портной, и башмачник, всех замечательно одел, обул. Ещё музыкант тут проживает, он к нам с похмеля заблудился, Дмитрий Иванов-Малишицкий, не слышали, нет? Как сюда попал, и сам не знает. Сначала принял Рэма за белую горячку, потом Рэм ему вина холодного вынес, а через полчаса Дима ему уже песни свои пел. В общем, так у нас и остался, через два дома живет. Он еще и на свирели играет. Славный молодой человек, если хотите, познакомлю.

— Да, конечно, а он…

— Такой же, как вы, но сразу освоился. Всё рассуждал поначалу о каких-то Китежах, Шамбалах, Белозерьях-Лукоморьях, а потом спросил, нельзя ли остаться насовсем. А нам жалко, что ли, пускай живет, раз человек хороший. Что тебе, Дениса? — Божедар опустил взгляд на сына, тот стоял рядом и дергал отца за перья. — Гулять? Ну, иди, иди гуляй.

Малец мигом испарился, не забыв вежливо поблагодарить маму за обед. От чего я опять едва не разрыдался сентиментально и решил отвлечься насущными вопросами:

— Вы можете хотя бы предположить, откуда, как явление, мог взяться Рэм, птеродактили, вот это вот… всё такое?

Луната с тревогой во взгляде отметила, что я снова начинаю выходить из берегов, и толкнула мужа в бок.

— Не знаю, правда, не знаю, — молитвенно сложил руки Божедар. — Нас никто не спрашивал, откуда мы такие взялись, чего ж мы будем другим под хвост заглядывать? Разве не все равно кто, откуда, если люди хорошие?

— В общем-то, вы правы, — кивнул я, тихонечко соловея от наливки. — И на что живете тут? Ладно: птичник, огороды, а всё остальное? Откуда средства берете?

— Торгуем, отправляем на Большую землю грибы, ягоды, сувениры для художественных магазинов, плетеные украшения из кожи пальцекрылов. Розик их мясо поставляет как маринованный шашлык для уличных кафе — отлично идет, между прочим, только подавай. А яйца их за страусиные выдаем, рестораны хорошо берут. Феофласт картины рисует. Дима ходит по выходным играть в кафе. Кто-то плетет посуду, кто-то мебелишку мастерит, в общем — не бедствуем, да и запросы у нас невелики.

— Как же вас не обнаружили-то до сих пор? Поселение большое, а о вас не знает никто.

— Высоко забрались, — улыбнулся Божедар. — Да и охраняют нас.

— Кто?

— Так вот, — кивнул Божедар на раскрытое окно.

Над еловыми верхушками распахнулось пронзительно нежное чистое небо с одним лишь странным облачным следом: перистые изгибы удивительным образом походили на громадный отпечаток большого пальца руки…

— Скажите на милость, почему вы решились меня сюда привести? Я же кем угодно мог оказаться.

— Вы когда в машине спали, у вас было несчастное и доброе лицо. Да и вообще я людей сразу чувствую.

— Тук-тук! Я вам сыр принес! — В оконном проеме возник Рэм и протянул пакет с белым полукружьем сыра.

— Спасибо! — Луната подхватила пакет. — Пообедай с нами, Рэмушка.

— Заказы развезти надо. — На его спине висели туго набитые сумки. — Ждать вас вечером?

Хозяева вопросительно поглядели на меня.

— Конечно, конечно! — торопливо закивал я. Не хватало еще нарушать планы таких замечательных людей. — Кто-нибудь придет, или мы просто так, по-семейному посидим?

— Дима собирался подойти, а кто ещё — не знаю. Наверняка о вас уже всем известно, захотят познакомиться. — Улыбка Рэма могла бы улицы освещать заместо фонарей. — Вы надолго к нам?

Хорошо, что Божедар пришел на подмогу моему беспомощному морганию:

— Не известно пока, человек с дороги, отдышаться не успел!

— Извините. — Улыбка кентавра сделалась чуть виноватой, и я подумал, какой он, должно быть, бесподобный чуткий муж… На ум невольно пришла несчастная племянница со своим козлом-алкашом. Нет-нет, Рэм женат, оставим эти мысли!

— Да что вы, — ответил я, — просто сам ещё не определился. Вечером нагрянем обязательно.

— Ждем!

И Рэм ушел.

С каждым глотком наливки я приободрялся и приободрялся, время от времени изрекал всякие неуклюжие глупости, но, по крайней мере, больше не рыдал. И что такого, в самом-то деле? Чего я так расклеился? Бывают же негры, китайцы, индейцы там всякие, почему меня так расстроили челоптахи, кентавры и кто там еще?.. Кстати!

— Божедар, — я закурил, деликатно выпуская дым в окно, — во избежание дальнейших потрясений, не могли бы рассказать хотя бы вкратце, кто еще обитает в вашем благословенном местечке? А то сами понимаете — не ровен час, в обморок брякнусь вместо «здрасьте»! — Опять сморозил я глупость, но сегодня мне, видать, в честь истерики всё прощали и ни на что не обижались.

— Разумеется, сейчас расскажу.

Луната принялась убирать посуду, время от времени ободряюще мне улыбаясь, а Божедар не забывал подливать наливки. Когда супруга ушла на кухню, Божедар шепотом попросил сигарету.

— При ней не хочу, — пояснил он, торопливо прикуривая, — не одобряет.

— Понятно, — заговорщицки подмигнул я. — Какая же она у вас красивая и светится, как лунный камень. Очень, очень эффектно! А если в черное платье одеть да волосы распустить, вот вам и булгаковская Маргарита… У плиты стоит, птеродактилей жарит! Умереть можно от недоумения.

— Наливки подлить?

— Конечно. Себя-то не забывайте.

— Божедар, ты куришь, что ли?! — донеслось из кухни.

— Что ты, дорогая, это Игорь!

Глубоко затянувшись, он с сожалением затушил окурок в небольшой серебряной мисочке, приспособленной под пепельницу, на её боку виднелся царский герб николаевских времен.

— Так кто живет тут… из необычных? — решил я вернуть разговор на интересующую тему. Да и поднапился уже прилично. — Вкусные шашлыки из пальцекрылов?

— Очень, завтра можно организовать вечерком, если хотите.

— А маринуете чем?

— Уксусом.

— Это, конечно, да… Так, а о жителях?

— Такие, как вы сказали, из необычных, в пятом доме живут — Паола с Марком. Паола — пианистка, озерная душа… ну, вы понимаете, а Марк — вампир.

— В смысле?

— Не так чтобы летать и всех кусать, просто так вампир.

— Как просто так?

— Ох, не знаю, как объяснить. Розик сушит кровь пальцекрылов, потом отдает порошком, и Марк его заваривает по утрам, как растворимый кофе.

— Дневной свет нормально переносит?

— А что с ним должно случаться?

— Насколько я знал, вампиры не переносят дневного света и ведут исключительно ночной образ жизни.

— Беллетристика. Еще здесь живет Герман, он русалка.

— В смысле?

— В прямом. Правда, он не русалкой на самом деле называется, но так привычнее звучит. Вообще много кто проживает, да поселенцев с Большой земли семь человек наберется…

А я уже клевал носом, разморенный впечатлениями и наливкой. Смутно помню, как проводил меня хозяин дома в уютную комнатку, уложил на кровать с высокими подушками, и все исчезло, словно некто одним движением стер разноцветную картинку огромным ластиком.

Вечером я оделся парадно. Хоть гардеробец оказался и не богат, но, к счастью, захватил щегольскую пеструю рубашку, привезенную в подарок Дондерфером, кажется, с Гаваев. Надев серые джинсовые брюки, ни разу до этого не надеванные — слишком мальчишескими они мне казались, — да летние дырчатые туфли, я причесался и, чувствуя себя молодым и стильным, вышел из комнатки. Кстати сказать, о комнатке: небольшой, уютной, с окошком, распахнутым в вечернее небо… Надо как-то упросить хозяев, чтобы разрешили мне пожить здесь… подольше!

Луната нарядилась в длинное джинсовое платье. Черные ведьминские кудри были элегантно подобраны и подколоты, открывая тонкую светлую шею и легкий овал лица. Она давно была готова, но Божедар задерживал. Он всё копался, препираясь с ней: муж хотел идти с «крыльями навыпуск», а жена требовала обратного, утверждая, что при такой линьке всё собрание получит свою порцию перьев в тарелки. Пришлось ему надевать просторную, явно домотканую рубаху-балахон с двумя продольными застежками с крупными пуговицами на спине. Дениска, в отличие от папы, пошел с крылышками навыпуск, они задорно топорщились из прорезей оранжевой рубашонки.

Всю дорогу я умилялся, глядя на семейство, не забывая обозревать и живописные окрестности. Ах, как удобно, хорошо и красиво было устроено это заповедное общежитие!

Жилище Рэма оказалось высоким, лишенным каких-либо внутренних перегородок и комнат просторным домом с парой летних навесов-веранд. Встречать нас вышло всё семейство кентавров: уже знакомый мне Рэм с ослепительной улыбкой, Марта — изящная, светленькая, будто выточенная из слоновой кости, и сынишка Никита — симпатичный мальчишка с копной каштановых кудрей, примерно Денискиного возраста. Ребята бурно обрадовались друг другу и тут же сбежали от взрослых.

Я чинно представился Марте, с блаженной улыбкой глядя на нежное создание в необычном сарафанчике, оставлявшем открытыми тонкие, стройные ножки с коричневыми копытцами.

Под ближайшим навесом дымил самодельный мангал, рядом с ним стоял известный мне Розик, а также ещё пара гостей. Божедар повел меня знакомиться. Высокий худощавый молодой мужчина лет тридцати пяти, с волосами до плеч и очочками в тонкой оправе, оказался музыкантом Дмитрием. Квадратный, жилистый, все время улыбающийся Степан являлся, кажется, корейцем, невесть как попавшим в эти края. По-русски он знал слов шесть, кои немедленно мне и перечислил: «Холосё, Пускин, ськоко мозно и купаца буим». Тем не менее меня заверили, что, хоть Степан и не говорит на «великом и могучем», он всё прекрасно понимает и счастливо проживает в сообществе второй год. Третий — наголо бритый юноша с разноцветными чётками, обмотанными вокруг запястья, — звался Кириллом и вероисповедание имел буддистское. Больше пока никто не подошел. Все, кроме Кирилла и Розика, угостились моими сигаретами. При помощи специального приспособления Кирилл свернул себе самодельную папироску, Розик же оказался некурящим.

— Как вам здесь? — поинтересовался Дима. Он ловко устроил сигарету в углу рта и продолжил нанизывать на шампуры крупные куски мяса вперемежку с овощами.

— Неоднозначно, знаете ли, — развел я руками, наблюдая, как Божедар подтаскивает стулья. — Привыкаю постепенно. Вы как себя чувствовали, когда сюда попали?

— Нормально, а что такого? Розик, поищи пластиковую бутыль с дырками, где-то я её оставил.

— Минутку! — Розик живенько снялся со стульчика и скрылся в доме, откуда доносились негромкая музыка и женский смех.

— Пива принести? — предложил Кирилл, аккуратно гася папироску в обрезанной жестяной банке.

— А то! — с воодушевлением ответил Дима.

— Послушайте, — продолжал я гнуть свою линию, — неужели вас совсем ничего не удивило? То есть совсем никто?

— А что такого удивительного? Подайте пепелярку, если не трудно.

Приподнявшись, я протянул ему банку. Божедар вытянул ноги и мечтательно рассматривал первые звезды, лениво отмахиваясь от редких мошек.

— Чему удивляться? — повторил Дмитрий. Закончив нанизывать мясо, он разложил шампуры на мангале. — Скажете, никто никогда не слышал о кентаврах или крылатых людях? Можно говорить, что это сказки, мифы, но ничто на лысом месте-то не произрастает. Что мы, в сущности, вообще знаем о народонаселении нашей планеты? Ничего толкового. Вон, в пампасах чуть ли не небоскребы находят, а кто их построил, какие такие туземцы? Столько на свете уголков, которые цивилизацию эту глупую к себе не пустили и пускать не собираются, у них свое мироисповедание. Так и где же Розик с бутылкой?

— Ро-о-озик! — крикнул Божедар. — Заждались тебя!

— Бегу, бегу! — донеслось из дома, и вскоре он явился с мятой пластиковой бутылкой.

Тут и Кирилл подошел, принес пару бутылок холодного пива. Степан отказался, он снялся с места, покружил и вернулся с какой-то чурочкой. Вытащив из кармана брюк перочинный ножичек, Степан самозабвенно принялся что-то вырезать, а Дима вплотную занялся мясом. Рэм с семейством расположились за специально оборудованными под их физические потребности стойками, мы же пошли к столу и вальяжно развалились в плетеных креслах, дожидаясь пиршества.

Шашлык удался на славу! Сочный, ароматный, словно из молочного поросенка! Немного удивило, что Кирилл уплетал мясо наравне со всеми.

— Разве мясоедение не противоречит вашей религии? — опять полез я, куда меня не просили, и получил неохотный ответ:

— Я задавал этот вопрос своему учителю, спросил, можно ли употреблять в пищу мясо птерозавра. На что он ответил: «На здоровье, если где найдешь».

Буддисту не особо хотелось со мной дискутировать, да и я никак не мог найти общих тем, поэтому просто продолжил трапезу. Под ароматное мясцо с колечками лука и печеными овощами сказочно шло ледяное яблочное вино!

— Кстати, Божедар, — сделав паузу, я закурил, блаженно откидываясь на спинку кресла, — машину-то мою вытаскивайте да продавайте, если колеса в хозяйстве не нужны. Хоть и небольшие, но всё-таки денежки в общую копилку. У меня еще и карманный компьютер, подключенный к Интернету, имеется, сколько-то и за него выручить можно.

— Вы уверены?.. — Вся компания за столом дружно уставилась на меня.

— На двести тридцать процентов, — отмахнулся я.

— Компьютер продавать не станем — полезная вещь, особенно для вас, как для писателя, тем более если к Интернету подключен… Кстати, а что это такое?

Стемнело, у крыльца зажглись медовые фонари. Из маленького магнитофончика в окне мурлыкала музыка, я смотрел на небо и не мог найти ни единого знакомого созвездия.

Ароматное яблочное вино оказалось невероятно коварным — быстро же я захмелел! Я успел продемонстрировать себя истеричной плаксой, не способной наладить контакта ни с одним буддистом, теперь этим милым людям предстоит увидать меня еще и крепко выпившим…

Пьяным я себя не любил и расслабляться предпочитал в одиночестве, потому как стоило мне хорошенько поддать в компании, я впадал в плюшевую сентиментальность и неизбежно принимался вспоминать своё никому, даже мне самому уже не интересное детство.

Ощущая себя отчаянно глупым и некрасивым, я улыбнулся и что-то залепетал насчет «речушки» и «освежиться бы». Первым мою бессвязную просьбу понял кореец Степан. Он заулыбался и закивал:

— Купаца буим, буим!

Но я хотел «купаца» сам, в одиночестве поплескаться в прохладной водичке, засунуть голову в песок, чтобы из нее вышел хмель, как электрический ток из тела. Даже не хотелось, чтобы меня провожали к воде, я был абсолютно твердо, твердо до тупости уверен, что всё уже здесь знаю и не заблужусь.

Мне объяснили дорогу к ближайшему водоему, и я, пошатываясь и заплетаясь, отправился в путь.

Блуждая меж гладких, облитых особо торжественным лунным блеском стволов, я зачем-то пытался размышлять путанными тусклыми урывками. Из головы настырно не выходила Луната с изящно вылепленной, гордо посаженной головкой, увенчанной упрямо кудрявым роскошеством… И я, как мог, гнал всякие, по моему мнению, преступные мысли о жене своего друга!

Луна светила огромным театральным фонарем. Казалось, я нахожусь не на природе, а в помещении, и бреду по изумительно декорированной сцене.

Вскоре деревья расступились и я вышел к озеру почти идеально круглой формы. Слышался корабельный плеск воды — это горная речка торопилась в озеро и так же спешно покидала его, исчезая где-то в полуночной чаще. На озерном берегу виднелась небольшая набережная, мостик со скамеечкой под зонтиком, а над водой, где река вливалась в озеро, дремал домик на сваях. Очарованный до слез этим пейзажем, я спустился по тропинке ближе. Пресыщенная луной горная вода тягучими ртутными струями переливалась с камня на камень. Ни звука, ни птичьего вскрика — только вода, дремотные травы да громадный прожектор луны, неопознанным летающим объектом зависший над озером.

Загипнотизированный серебристым диском, я пошел на мостик, добрался до конца и замер, не дыша. Никогда еще не видел такой луны так близко! Только руку протяни — коснешься чуть шершавой прохладной поверхности и останется на пальцах след белесой пыльцы, как с крыльев бабочки, и запахнет первым снегом. От стеснения в груди замерло дыхание, и мне отчаянно захотелось узнать, а не был ли я в молодости чьей-нибудь первой тайной, отчаянной любовью? Как же потянуло в молодость! Господи, в таком месте и утопиться не страшно, сразу на небо, на Луну попаду…

— Топиться, надеюсь, не собираетесь? — произнес вдруг чей-то голос.

От неожиданности я едва не рухнул в воду. Огляделся, пытаясь понять, откуда прозвучал богатый баритон, которому позавидовал бы любой оперный певец, и на всякий случай отошел от края мостика.

— Здесь я. — Послышался плеск, и я увидел подплывающего к мостику мужчину. Руки явно профессионального спортсмена в два гребка преодолели расстояние и облокотились на деревянный мосток.

Я подошел ближе, зачем-то приседая в приветствии — сказался, видать, эффект неожиданности. Черты лица незнакомца оказались резковатыми, но приятными, волосы темно-русые с проседью, в уголках глаз лучики, на губах усмешка… Он напомнил мне какого-то иностранного киноактера, но откуда же мне было знать, как зовут того актера.

— Простите, если напугал, — он убрал с широкого лба мокрую прядь волос, — мне показалось…

— Что вы, всё в порядке, — рассыпался я каким-то противным старушечьим смешком и принялся икать. Будь проклят алкоголь, даже если он такой холодный и яблочный!

— А, кажется, понял, кто вы такой, — развеселился мой визави. — Вы остановились у Божедара с Лунатой?

— Да, это я. Меня Игорем зовут.

— Рад знакомству. Герман, — протянул мужчина руку. Я присел на корточки и пожал ладонь размером с две моих. — Я-то сначала подумал, что вы пописать с мостика собрались, стояли вы как-то странно, и решил вас немного напугать, что б вы…

— Заодно и покакали? — Я пытался шутить, но икота мешала.

— Ну, не до такой степени, — рассмеялся Герман. — Потом понял, что вы луной любуетесь. Грустно так любуетесь.

— Я напился, — признался я. Опустившись на колени, попытался зачерпнуть воды и не плюхнуться вниз. — Проклятая икота! Понимаете, под птерода…ик!.. теля отменно идет…

— Яблочное вино, — понимающе кивнул Герман. — Есть такой момент. Не мучайтесь, пойдемте в дом, в холодильнике минералка найдется. Ступайте по берегу, увидите мостки, они прямо к двери ведут.

— Спаси… ик!.. бо!

По пути я поминутно сотрясался от икоты. Пробовал задержать дыхание, но не получилось. Как люди так делают, а? Меня едва не стошнило!

Мостки оказались узенькими и хрупкими на вид, правда, с одной стороны имелось перильце. Изобразив перед плескавшимся неподалеку Германом упругую спортивную походку, я пошагал ко входу в дом. Отворив дверь, я бодро заглянул внутрь.

— Постойте на пороге минутку, — неожиданно прозвучал голос Германа откуда-то прямо из-под моих ног, и я невольно попятился. — Сейчас свет включу.

Под потолком вспыхнула трехрожковая люстра «под хрусталь», и я прищурился, зачастив ресницами. Передо мной была комната-студия с большим квадратным отверстием в центре дощатого пола, где колыбельно шумела вода, утратившая свой ртутный блеск в свете псевдохрустальной люстры. С потолка свисали всевозможные приспособления, канаты, над квадратом в полу был натянут гамак, у стены стояла инвалидная коляска. Обстановка простая, но уютная: пластиковая мебель, закуток аккуратной кухни, кожаный диван, пара кресел.

— Располагайтесь! — Герман подплыл к канату, свисавшему к самой воде, ухватился за него и подтянулся, шумно извлекая из воды громадный рыбий хвост. Ловко цепляясь за прочие приспособления, он добрался до инвалидной коляски и уселся в неё. — Сейчас минералочки налью.

Герман подъехал к кухонному закутку, открыл дверцу маленького холодильничка и заглянул внутрь. А я уже и не икал вовсе, я с восторженным изумлением глядел на его хвост. Создавалось ощущение, что это непомерный сазан, но там, где рыба обязана заканчиваться головой с жабрами, она переходила в мускулистый торс с сильными руками, крепкой шеей и лицом с резковатыми улыбчивыми чертами.

Конец ознакомительного фрагмента.