Позывные «Соты». С красной строки. Книга I

Галина Николаевна Дубинина

Этот выпуск художественно-публицистического альманаха «Позывные „Соты“ – С красной строки» подготовлен к 100-летию образования великой мировой державы – Союза Советских Социалистических республик, победившего в 1945 г. фашизм, и 30-летию прекращения его существования. В сборнике представлена короткая проза современных писателей, вышедших из стен на Тверском бульваре – 25 в Москве; членов общественной международной академии «Русский Слог» /Составитель Г. Н. Дубинина.

Редактор Галина Николаевна Дубинина

Дизайнер обложки Надежда Плахута

Корректор Алла Шитикова

© Надежда Плахута, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-4617-0 (т. 1)

ISBN 978-5-0056-4618-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БИБЛИОТЕКА АКАДЕМИИ

«РУССКИЙ СЛОГ»

СОТворение — СОТрудничество

— СОТворчество

ПОЗЫВНЫЕ «СОТЫ»

С КРАСНОЙ СТРОКИ

«Позывные „Соты“ — С красной строки» — сборник очерков, рассказов и воспоминаний о Советском Союзе и переходном периоде 90-х годов. Составитель Г. Н. Дубинина.

Этот выпуск художественно-публицистического альманаха «Позывные „Соты“ — С красной строки» подготовлен к 100 — летию образования великой мировой державы — Союза Советских Социалистических республик, победившего в 1945 г. фашизм, и 30-летию прекращения его существования. В сборнике представлена короткая проза современных писателей, вышедших из стен на Тверском бульваре — 25 в Москве; членов общественной международной академии «Русский Слог»; авторов, повышающих своё мастерство под началом выпускников и слушателей ВЛК легендарного вуза в ЛИТО, студиях, лаборатории «Красная строка», входящих в творческое содружество «Золотые Соты» Клуба писателей — выпускников Литературного институ-та им. А. М. Горького.

ВСТУПЛЕНИЕ В ТЕМУ

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

С С С Р

1922—1991

Союз Советских Социалистических Республик был образован в 1922г., в результате Великой социалистической революции 1917 г. и гражданской войны, на территории бывшей Российской империи за исключением Финляндии, части Польского царства и некоторых других земель. 30 декабря 1922 года РСФСР, Украинская ССР, Белорусская ССР и Закавказская СФСР обьединились в одно государство — Союз ССР — с едиными органами политической власти и столицей в Москве, с сохранением за каждой союзной республикой права свободного выхода из Союза. Всего к началу Великой Отечественной войны 1941—1945гг. в состав Союза входило 15 республик, обеспечивших Победу советского народа над мировым фашизмом, в результате которой Советский Союз стал сверхдержавой, в которой не было безработицы. Государство вселяло своим гражданам уверенность в завтрашнем дне, относясь с уважением к человеку труда, предоставляя ему жильё, создавая социокультурное пространство для развития творческих способностей с бесплатным образованием и медицинским обслуживанием. Именно СССР осуществил первый в мире полёт человека в космос, открыл единственный по своей уникальности Литературный институт, создав жизнеутверждающую многонациональную советскую литературу и не менее уникальную детскую культуру с детскими праздниками, с детскими песнями, кинофильмами и книжками. Основной педагогической задачей было воспитание всесторонне развитой гармоничной личности.

На момент распада, который произошёл после экономического и политического кризиса 80-х годов, СССР занимал почти ¹⁄₆ часть Земли с населением около 300 млн. человек, 2-е место в мире по уровню промышленного производства и 7-е место в мире по уровню национального дохода.

На Всесоюзном референдуме о сохранении СССР 17 марта 1991 года 77,85% граждан высказались за сохранение Союза как обновлённой Федерации равноправных социалистических суверенных республик. Попытка государственного переворота ГКЧП в августе 1991 года провалилась. Эпицентром противостояния путчистам стали события у Белого Дома в Москве. Но 8 декабря 1991 года тремя государствами-учредителями Союза были подписаны Соглашения о прекращении существования СССР и создании СНГ. 26 декабря 1991 года Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования СССР.

Лоскутное одеяло

Мама его терпеливо сшивала.

Помнит — лоскутик был одеялом,

Много лоскутиков — целых пятнадцать,

Есть чем хвалиться и укрываться.

Все непохожие, разной фактуры,

Всё уникально: речь и культура.

Крепкой семьёю и дружбой гордились,

На одеяле дети родились.

Но оторвались и стали чужими.

Нам говорят — были нитки гнилыми.

Нам говорят — было время лихое,

При коммунистах жили в застое…

Мыкались в бедности, благ не хватало,

Каждый тянул на себя одеяло…

Нынче свободны, но всем стало зябко, —

Сам-то лоскутик, в сущности, тряпка.

12.04.2011 Антонина Спиридонова

— I —

ВСПОМИНАЯ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ

Литинститут

ГАЛИНА ЛЕБЕДЕВА

(20 июня 1938 — 12 июля 2014)

Галина Владимировна Лебедева — русская детская писательница, поэтесса и сценаристка. Родилась в Москве в 1938г. в семье работника посольства, стихи и сказки начала писать с 8 лет. После школы поступила в Литературный институт им. А. М. Горького, который закончила в 1960 году. Работала в газете Первого часового завода. После рождения дочки 20 лет посвятила педагогической деятельности. Вела литературный клуб на Воробьевых горах, где преподавала этику и литературу.

Дети разных народов

Сколько их было в нашем институте — поэтов, прозаиков, приехавших со всего света. Много было детей гор, только одних Алиевых — пальцев не хватит: аварка Фазу Алиева, грузинка Тамара Алиева, из Тбилиси, Алиев Магомет, Алиев… Из Прибалтики Визма Бемиевиц, Римуте Марите Глибаускайте. Из Армении Хачатрян.

С севера Володя Попов, с дальнего востока нивх Володя Санги, украинец Анциферов Коля, сибиряк Ваня Харабаров, из зарубежья — албанец Буджели, румынка Лиляна…, испанец Мансо, друг степей Абдакалый Молдокмтов, узбек Азиз Абдуразаков, киевлянки Юнна Мориц, Лиля Костенко (уже шла на 5 курс).

Очень разные, талантливые, интересные…

Мы первокурсники окунулись в эдакий хорошо насыщенный раствор творчества, если можно так выразиться. Многие едва говорили по-русски, но понимали друг друга всегда. Все что-то писали, что-то проталкивали в печать, завязывали знакомства, строили планы. Удачей было напечататься в толстом литературном журнале, а выпустить книжку стихов — первую, тоненькую, почти неосуществимой мечтой. Среди нас ходили по институтским коридорам, запросто общались с нами, рассказывали анекдоты, шутили такие люди, которые вызывали в нас на первых порах священный трепет: Расул Гамзатов, Мирзо Турсунзаде, Юрий Олеша, Юрий Нагибин — их можно было совсем запросто увидеть в институте, не говоря уже о ЦДЛ. Туда попасть на первых порах было чем-то необыкновенным, короче говоря, событием. «Вышли-то мы все из народа, дети семьи трудовой»…в общем — ресторан, кафе, такси — эти понятия были для многих из нас, особенно для тех кто приехал с периферии из сибирской глубинки, из таджикских степей, из казахских аулов — это из другой жизни, «красивой». Первая публикация, первый гонорар… Первое застолье в ЦДЛ. Все это воспринималось как нечто чудесное, романтическое. Уже взрослая жизнь и обещало многое — ведь нам было по 18 — 20 лет — синюю птицу удачи. Как мы глупы и счастливы были тогда.

Студенческое бытие скудное — это знают все. Узнали и мы. Смешную песенку, сочиненную кем-то, то ли Робертом Рождественским, то ли Леней Завальнюком, мы пели с удовольствием. Вот отрывочек запомнился:

Становятся люди степеннее,

Пальто в раздевалке сдают,

У нас в институте стипендию

Сегодняшним утром дают.

Стипендия, моя стипендия,

Без тебя бы околел постепенно я.

Ни учиться,

Ни влюбиться

Без тебя нельзя, моя стипендия.

Наверное, будет понятно вам,

Все то, что споем мы сейчас

……

Бывает всегда двадцать пятого,

Довольна учебная часть.

…….

Все деньги считают, а кое-кто

И даже долги отдает.

Тридцать рублей. Это ж ни курам на смех. Приходилось шустрить.

Во-первых, можно было взять в редакции «Пионерская правда» или «Работница», или «Крестьянка» чемодан писем трудящихся, и посидев ночку-другую, ответить на доверчиво присылаемые в Дорогую редакцию стихи собственного сочинения. Стихи о Родине, о партии, о природе, о любви, конечно, тоже: «Я тебя подожду, только ты приходи навсегда».

Ну что посоветовать… Когда-то и я девятилетней школьницей отослала в Пионерскую правду. Стихи были такие:

Красный галстук Гале повязали,

От волненья замерли сердца.

Обещает пионерка Галя

Быть всегда похожей на отца.

«Дорогая Галя. Мы печатаем стихи, написанные ребятами самостоятельно. Попытайся и ты написать сама. Присылай. Учись у классиков: Пушкина, Лермонтова, Щипачева.

С пионерским приветом!

Литконсультант Вартанова».

Вот теперь и я пишу то же самое, в десятый, сотый, тысячный раз.

«Стихи Ваши пока напечатать не сможем. Нельзя рифмовать мое-твое», и т. д.

Можно, можно рифмовать: мое-твое. Блок.

Что ж, пора приниматься за дело,

За старинное дело свое.

Неужели и жизнь отшумела,

Отшумела, как платье твое?

Через пару дней относишь в редакцию этот чемодан макулатуры, сдаешь стопку рецензий, получаешь гонорар. Работа сдельная, по рублю за штуку.

Вторая статья дохода — переводы. Переводили все и всё со всякого языка, конечно по подстрочникам.

Плодовита была Фазу Алиева (в последствии классик аварской литературы). Она, приходя на лекции, удобно располагалась в уголке, у стеночки, рядом обычно сидела Ирина Озерова (в последствии признанный мастер поэтического перевода). И в этом творческом тандеме они, кажется, проехали много-много лет, выпуская поэтические шедевры. Стихи о любви у Фазу рождались как-то сами собой, сразу в виде подстрочника на русском языке. Неизвестно, существовали ли при этом подлинники на аварском. Могло быть наоборот. Стихотворение написанное на русском Ириной, переводилось Фазу на аварский. И поди — разберись, какое было рождено первым. Вот такие фокусы! «У маленькой такой компании был маленький такой секрет».

Дело в том, что стихи «детей разных народов», добротно переведенных русскими поэтами, почему-то охотнее брали в «Работницу», «Огонек», «Крестьянку» и многие другие издания с картинками. Тиражи огромные, гонорары… соответственно тоже. Читатели: трудящиеся фабрик, заводов, полей, огородов, детских учреждений, ну и ИТР-овцев, с рецептиками, фельетонами, кроссвордами на последней странице.

Бывали смешные ситуации. Вот казах Абдыкалый Молдокматов читает перевод своего стихотворения, подстрочник:

«Эй, бегущая вода, бегущая вода,

Утром и вечером для людей

Сладкая вода…» — повторяет нараспев как акын (еду-вижу) с разной интонацией в который раз эти строчки.

— Ну а дальше-то что, Абдукалый? Как из этого стихотворение сделать?

— А что дальше… Ничего… Все. Нечего больше прибавить. Ясно же: Утром и вечером для людей. Сладкая вода.

Одеваться, обуваться, краситься… было трудновато. Почти всем. Война кончилась 10 лет назад, но еще трудно жили все. Но потому, что всем было одинаково трудно, это как-то не замечалось. Что сами себе кроили-шили, вязали. Убегающая стрелка на капроновом чулке — вот была проблема. Научились поднимать специальной иголкой — петлей. Были даже такие мастерские. О колготках тогда еще не было понятия, о косметике (теперешней) тоже. Подкрашивали глазки тоненьким черным карандашиком «Конструктор». Все.

Помню, Юнна создала из пушистого пледа экзотической расцветки красивую кофту и шарф, который она одним концом закидывала за плечо. Мы одобрили. Аж позавидовали. И Юнна все время чистила себя специальной щеточкой, к нему все прилипало. Чтобы быть опрятной. Любила быть опрятной во всем.

Девчонки-грузинки Манана и Аида ухитрялись из кусочка баранины, лука и макарон приготовить целую гусятницу тушеного ароматного чего-то такого мясного, что на запах сбегались все мальчики со своих этажей и принюхиваясь совали носы в щелку двери.

— Девочки, у вас не найдется корочки черствого хлебушка? я — только соус.

Ну, конечно, находилась и корочка, и не только соус.

Ну, а если кто-то получал гонорар — то должен был быть готовым, что каждый встречный попросит у него взаймы. «Зажимать» считалось позором.

На первый взгляд могла сложиться впечатление, что все лоботрясничали, трепались, что-то пили; Юра с Ваней идиотничали, вызывая хохот у всех, кто каким-то боком оказывался втянутым в их розыгрыши.

Однажды Панкратов, раздобыв где-то пистолет, водил Харабарова под дулом по центру Москвы, и чуть ли не через Красную площадь. И никто из встречных даже не поинтересовался: за что?! Провожали серьезную парочку кто сочувствием, кто суровым взглядом.

— Просто так не заберут! Значит за дело!

Панкратов был мастер на юмор. Рассорились с Ванькой. Комнаты напротив.

Мной съедено — ванькой сожрато

1 кусок сыра — полкило сыра

1 кусочек колбаски — круг краковской колбасы

2 кусочка хлебушка с буханкой подового да еще два с половиной пирожка с мясом

4 кусочка сахару и чашечку чая — и пачку сахару он слопал

* * *

У Фазу были отличные волосы. Она скручивала их на затылке в большой жгут. Однажды мы, девчонки, закрылись в аудитории, и Фазу распустила свои черные чудные косы. Ей пришлось встать на стул, потому, что волосы освободившись от шпилек, упали до пят, накрыв ее ноги, как покрывалом. Мы обалдели. Такой красоты я не видела никогда.

У Фоусат Балкаровой тоже была коса, но она в косу вплетала фальшивые волосы. Вот ведь как. И Фазу ее поддразнивала. Смешно: вроде бы совсем взрослые мудрые — и Фазу и Фоусат, они были лет на 7 старше нас, а в глубине души так и остались девчонками. А дело-то в том, что одна была из Дагестана, а другая из Кабарды. И тут соперничество! Дагестанки краше кабардинок! И волосы длинней! И глаза черней! И серьги блестят ярче!

У Фоусат Балкаровой тоже была коса, но она в косу вплетала фальшивые волосы. Вот ведь как. И Фазу ее поддразнивала. Смешно: вроде бы совсем взрослые мудрые — и Фазу и Фоусат, они были лет на 7 старше нас, а в глубине души так и остались девчонками. А дело-то в том, что одна была из Дагестана, а другая из Кабарды. И тут соперничество! Дагестанки краше кабардинок! И волосы длинней! И глаза черней! И серьги блестят ярче!

На первый же гонорар и та и другая озолотили свои ушки. Золото в ушах восточной женщины — свидетельство ее жизненной стабильности! И у Фазу и у Фоусат с этим всегда было все в порядке!

ИГОРЬ ЖДАНОВ

Игорь Жданов

Выпуск 55 года поступления. Последний в правом нижнем углу Игорь Жданов. По центру чуть левее Ахмадулина, Галина Лебедева рядом.

Светлов

В 1958, в конце июля, относил письмо Михаилу Светлову — дом напротив телеграфа — от Максимовича (тот жил в Рязани, сидел в « Приокской правде» — после реабилитации, пил и острил). Светлов долго не открывал, что-то грохотало в квартире, звякало. Потом открыл, полотенцем промокал фингал под глазом. Дверь — прямо напротив входной — была закрыта на щетку. — Мое правительство приветствует ваше правительство, — сказал он, — В антракте между военными действиями. Дверь затряслась, Светлов покосился на нее, пожал плечами…

* * *

В первосрочном бушлате приличном

Ветеран восемнадцати лет,

Я шагаю — несбывшийся мичман

И ещё никакой не поэт.

Еле-еле нащупавший слово,

Не томим, не терзаем виной,

Ошарашен соседством Светлова

На газетной странице одной.

Что случится — загадывать рано,

Что запутал — распутывать лень,

— У меня ещё есть Марианна

И с тяжёлою бляхой ремень.

Как пылали склонённые лица,

Как в стекле пламенела «Гамза!»

Уличённо метались ресницы,

Виновато сияли глаза.

А в стихах — первозданная сила,

Так под током искрят провода.

«Мой единственный» — правдою было

И присягой — «твоя навсегда…».

Вот бреду я, седой и помятый,

И твержу, спотыкаясь, одно:

Если время уходит куда-то,

Значит где-то всё то же оно.

В обе стороны дали и дали,

Всяких встреч не запомнить, не счесть;

Если люди прошли и пропали,

Значит, всё-таки были и есть.

Я читал, я порой понимаю,

Постигаю сопя и скорбя:

Бесконечность — совсем не прямая,

А замкнулась сама на себя.

Что случится — загадывать рано,

В мире много нетраченных слов,

— Я живу, и жива Марианна,

И живёт стихотворец Светлов.

1982 год.

Расстроенный смертью Луговского, еще кого-то, встретил Светлова в вестибюле ЦДЛ. Согнутый, с палочкой. — Михаил Аркадьевич, хоть вы — то поживите… Не делайте ничего, ходите просто вот так. Светлов засмеялся. — Лично вам, молодой человек, я это одолжение сделаю.

— Почему я должен писать языком, каким говорят в деревне Малые Мочалки? — возмущался Светлов на встрече с молодыми поэтами в Литинституте в мае 1964 года, смертельно больной. Это он возражал какому-то псевдо-парадному стихоплету. Из Литинститута его «ушли» в 1957 году — не ко двору пришелся. Я его снимал портретно в тот день. Пленка цела — кажется, последние его снимки. Один портрет, увеличенный Женей Синицыным, долго висел у Л. И. Левина.

На бюро секции поэзии, где меня принимали в союз, вошел с опозданием Ярослав Смеляков. — Не знаю такого поэта… Не желаю слушать… Принимают тут всяких! В. Туркин его успокоил. Я еще читал, кажется, «Мужчины» и «Траур в ЦДЛ». Смеляков молча поднял руку: я — за.

МУЖЧИНЫ

В такую рань летят одни мужчины

Им так привычны рокоты турбин.

Их поднимают разные причин.

С диванов, раскладушек и перин.

Хрустя ледком, поскрипывая хромом,

Прищурятся — погодка хороша!..

Ревущие поля аэродромов

Окидывают взглядом не спеша.

Здесь все другие краски пересилил,

Заполнил и промоины,

и рвы Защитный цвет — осенний цвет России,

Поблекшей, помороженной травы…

У женщины смятение во взоре,

Ей боязно и так в груди щемит!

За Белым морем Баренцево море

Загадочно и медленно шумит.

— Не улетай!.. — Мужчины к просьбам глухи,

Их стриженые головы в огне,

На лбы накинув кепки и треухи,

Им гнать плоты по Северной Двине.

Выносливы их плечи и покаты,

Ремни скрестились на квадратах спин.

Геологи, пилоты и солдаты —

Великое сословие мужчин.

Их жажда жгла и нарты уносили

По белому полярному кольцу.

Защитный цвет — осенний цвет России —

Терпению и мужеству к лицу.

Не надо огорчаться, домочадцы,

Судьбою неустроенной стращать.

Есть правило мужское — возвращаться

И женское призвание — прощать.

Литинститут. Выпуск 1960г.

В 1960 году группа выпускников Литинститута отчитывалась перед бюро секции поэзии, человек 12. После моего выступления очень психовал Юван Шесталов: — Он грамотный! Научился! А души нет. Гумилевщина… Мы университетов не кончали, (почти по Чапаеву) — а наш кончил педвуз герценовский в Питере. После всех через сидящих и стоящих протиснулся слепой человек с бархатным треугольником на лице. Его вела женщина, кажется, жена. — Позвольте мне пожать руку единственному настоящему поэту из всех, кого я тут слышал — Игорю Жданову. Это был Эдуард Асадов. Я не любил его как поэта, но смутился и вдруг зауважал — как человека мужественного и прямого. Как лейтенанта-фронтовика.

* * *

Мне нужны зеленые вагоны,

Ветер самолетного крыла,

Лиственниц растрепанные кроны,

Сосен обомшелая кора…

Ирисы цветут у Якокута —

Синие таежные цветы.

По ночам бывает почему-то

Небо небывалой высоты.

И вселяет странную тревогу

Ровное свечение луны…

Человек, встающий на дорогу,

Как пожара, бойся тишины!

Рой руду, лети за облаками,

Отдыха у жизни не проси,

Рви цветы неловкими руками

И в палатку бережно неси.

Пей вино, без памяти влюбляйся,

Если хочешь, к звездам улети,

Только никогда не возвращайся,

Не ходи по старому пути.

Жалобные письма не пиши,

Не зови ушедшую подругу:

Вечен поиск родственной души,

Словно бег по замкнутому кругу.

Смело над глубинами плыви,

Парусом захватывая ветер,

Радуйся, надейся и живи,

Как поется птицам на рассвете!

1959 г.

Игорь Жданов с группой писателей

— II —

РЕЛЬСЫ БОЛЬШОЙ СТРАНЫ

Очерки эпохи СССР

Комсомольцы — беспокойные сердца

Комсомольцы все доводят до конца

Лев Ошанин

И пишу я правду…

СВЕТЛАНА ГЕРШАНОВА

Светлана Юрьевна Гершанова, Почётный член Международной Академии «Русский Слог» выпускников Литературного института и других деятелей культуры. Родилась в 1934г. в Ростове-на-Дону. В 1975г. окончила Таганрогский радиотехнический институт и по 1975 работала инженером-конструктором, затем училась на Высших литературных курсах при Литературном институте им. А. М. Горького в Москве (1975—1977). Член СП СССР с1974г. Была ответственным секретарём Совета по песне секции поэзии Союза писателей Москвы. С 1985 по 1987 работала в Москонцерте. Автор десяти поэтических сборников, пяти прозаических книг, книг детских рассказов, двух авторских дисков с песнями. Книги выходили в лучших издательствах страны — «Современнике», «Молодой гвардии», в «Советском писателе». Детские рассказы издавались в «Детской литературе» тиражом 150 000 экз. Были публикации в ведущих журналах — «Новом мире», «Неве», «Москве», «Советской женщине», «Работнице», и т. д. Стихи звучали в «Пяти минутах поэзии» на телевиденье «Россия», на Всесоюзном радио, на радио «Юность», в том числе в передачах «Для тех, кто не спит». На фирме Мелодия выходили пластинки с песнями на стихи Светланы Гершановой в исполнении известных исполнителей — Валентины Толкуновой, Софии Ротару, Эдиты Пьехи, Майи Кристалинской, Кикабидзе и др. Лауреат премии ЦК ВЛКСМ 1971г. В 2009—2011 годах руководила Литературным объединением при библиотеке им. Тютчева. Выпустила Альманах «Чонгарский бульвар» как редактор и издатель.

Ростов-на Баме

1.Предисловие

В моей жизни был БАМ. Я его не строила, но он был в моей жизни.

Об этом очень пожалело ростовское руководство, и партийное, и хозяйственное.

Об этом пожалело, вернее, даже возмутилось какое-то высокое ведомство, куда Всесоюзное радио послало запрос по моему материалу «Писатели у микрофона». Почему на БАМе по проекту жгут лес?

Ведомство не ответило по существу. Оно возмутилось: Как вы могли её послать на стратегический объект?!

Да не понимал ростовский Союз писателей, кого он посылает!

Я и не думала ехать на Бам, и в мыслях не было.

На улице встретила секретаря нашего ростовского отделения союза писателей, Петра Васильевича Лебеденко.

— Поедешь на БАМ?

Для меня это, как пароль:

— Конечно!

— Надо только подобрать тебе кого-нибудь из ребят. Я займусь этим.

Там же, на улице, встречаю Толю Гриценко.

— Мы едем на БАМ. Я старший.

— Тогда я не еду.

— Хорошо-хорошо, едем на равных.

Мы были вместе только до гостиницы, и уехал он значительно раньше меня.

Я с утра и до вечера ходила по посёлку со своим магнитофоном. Задавала вопросы. А он наматывал, наматывал жизнь строителей — победы, проблемы, трудности. Вся страна, все средства массовой информации кричали только о победах — БАМ! БАМ! БАМ!

И вот приезжает молодая женщина, ходит, всем улыбается и задаёт серьёзные вопросы.

Руководство отряда отмахивается:

К нам собкор приезжал уважаемой газеты. Ну, у людей такая вера в печать! Мы ему всё выложили. А он…

Мне, говорит, положение не позволяет такие вопросы поднимать. Вот если бы я был начальником отдела…

Я сказала:

— Я не обещаю вам помочь, но я попробую…

Для меня почему-то не существовало неудобных тем и вопросов. Каким-то чудом я избежала серьёзных реакций. Но печататься всегда было трудно.

Тогдашний БАМ — это очень давняя история. Но это история. Я не редактировала расшифровки своих записей. Они прозвучали в прямом эфире и от первого лица. Я преклоняюсь перед этими людьми.

Мне не удалось опубликовать этот материал, хотя я билась, как могла. Я хочу, чтобы это осталось на бумаге хотя бы только в моей книге. Чтобы люди, которым она попадёт в руки, знали, как это было.

2.Магистральный

В самолёте на БАМ с нами летел цветной телевизор. Новенький, в своей привычной в городских условиях упаковке, он погрузился в Иркутске и выгрузился в Казачинске. И пожилая женщина в платке и валенках начала звонить кому-то

— Ну, что же ты? Я уже в Казачинске, Конечно. Да, ничего, всё в порядке. Я жду, давай быстренько.

Я знала, конечно, что строительство посёлков на БАМе идет полным ходом, что люди как-то обосновались на новом месте, но цветной телевизор…

Я летела в командировку на БАМ на несколько дней. Знала, конечно, что БАМ — это такое необъятное понятие, здесь и строительство мостов и туннелей, и жилых посёлков, и прежде всего прокладка самого железнодорожного полотна.

Меня особенно интересовало строительство посёлка Магистральный на Западном БАМе, потому что его вел строительно-монтажный поезд Донской, ростовчане, мои земляки.

Летели мы без каких-либо задержек. В Иркутске, на аэродроме, в лицо пахнул мороз — сибирский, жёсткий устоявшийся к середине ноября. Стало боязно как-то — лететь в такую даль!

Но в здании аэровокзала было тепло и уютно, и столько людей собирались здесь лететь в самые разные стороны, что и наше путешествие стало обычным, я бы даже сказала — будничным.

В маленький самолётик загружалась почта — посылки, бандероли, их было много, взамен из люка бpocили в грузовик несколько мешков с балластом, а в это время механик обрызгивал из насоса соляркой шасси, колеса, какие-то определённые места на крыльях от обледенения. Сибирь…

Ещё три часа лёту, и мы в Калачинске. Не успеваем позвонить в Магистральный, чтобы за нами прислали машину, как я слышу — есть попутная.

Возле неё собираются человек пятнадцать, она старая, неказистая, фургон закрыт на какую-то алюминиевую проволоку. Никто к этой проволоке не прикасается, ждут шофера.

Он появляется — в тулупчике, сапогах с мехом внутри, шапка чудом держится где-то сбоку на затылке.

— Никого не возьму, машина не оборудована для людей! Вы что, хотите, чтобы меня прямо на выезде ГАИ остановило?

Все молчат. Я отмечаю про себя наличие ГАИ, радостно удивляюсь этому, как и цветному телевизору. И отважно вступаю в переговоры. Беру ГАИ на себя. И настолько не верю, что эта, чудом, по моим представлениям, оказавшаяся здесь машина из Магистрального вдруг развернётся и уедет, что шофер, несколько раз разматывая и заматывая проволоку на кузове своего фургона, сдаётся и открывает дверь нараспашку.

Фура мгновенно набивается до отказа, становится тecнo, жарко и весело. Слышно, как шофер закрывает нас на проволоку, машина фыркает несколько раз и трогается с места.

Ну, дорога! Нac подбрасывает, кидает из стороны в сторону, узкая доска вместо лавки так жe мало приспособлена для сиденья, как дорога для комфортабельной езды. Мы не слетаем с нее исключительно потому, что некуда.

В крошечное окно виден лес, недвижный и заснеженный, и посёлки — рубленые кряжистые дома, поленницы у заборов, у стен до самых крыш, и снег, яркий от солнца.

В Магистральный въезжаем в сумерках. Но ещё светло, ещё долго светло, пока мы идем мимо домов по широкой улице мимо детского сада с привычными грибками с качелями во дворе, мимо спортивной площадки, телевизионной башни.

И мною овладевает чувство радостного удивления от этой мирной обжитости, добротности посёлка.

В гостинице нас встречают трое — xoзяйка Aннa Степановна, собачонка Марта, лохматая до невозможности, и внук Анны Степановны, Вовка.

Марта подняла страшный лай для порядка, чтобы мы знали, что здесь не проходной двор, а нормальный дом, охраняемый ею, Мартой.

Aннa Степановна пошла открывать нам комнаты, a Boвкa — босой, в лёгкой рубашонке и коротких штанишках, силился поднять мой портфель, и вся его светлая мордочка с круглыми голубыми глазами выражала такое радушие и гостеприимство, иначе он все это в свои год и восемь месяцев выразить не мог…

3. Немного истории

У поселка Магистральный есть свой генеральный план, первые кирпичные дома, свои старожилы и своя история.

Историки посёлка — школьники местной средней школы, они основали свой музей, который, конечно же, станет городским музеем в будущем.

Меня интересовала история CМП — Донскoro, но говоря о строителях постоянного посёлка, нельзя не сказать о строителях временного.

В материалах музея об этом говорится торжественно, повествовательно, эпически:

«24 мая на береговую площадку, там, где река Окумкиха впадает в Киренгу, приземлился вертолёт. Из него вышли квартирьеры ещё не существующего СМП — 391. Десант возглавил Герой Социалистического труда Феликс Эдуардович Ходоковский.

Они были первыми — Коротнев АД, Газизов М. _Иt Комариотов Г. А., Буков Б. В., Зуев А., Ваганов А., Филимонов В. П., Шалаев В».

Это было в 1973 году. Всё было первое — первая палатка и первая свая, первое комсомольское собрание и первое новоселье.

Я смотрю на молодые веселые лица на фотографиях и завидую им. Конечно, у меня были в жизни какие-то свои рубежи, но не было первой палатки и первой сваи…

23 октября 1975 года был подписал приказ о создании строительно-монтажного поезда Донской в Ростове-на-Дону для отправки на БАМ.

БАМ строила вся страна. Соседями ростовчан оказались грузины в Ние, армяне в пocёлкe Звездный, краснодарцы, ставропольцы — это уже станции, где noлным ходом идёт строительство, Западный участок БАМа. А в это время в Ташкенте ведутся проектные разработки своей будущей станции.

17 февраля 1976 года назначен начальник и главный бухгалтер Донского в началось его формирование.

18 марта на место будущего поселка приземлился вертолёт с первыми ростовчанами. Сейчас там уже вбиты сваи под фундамент детского садика. Для подготовки к приёму основного отряда на этом вертолёте прилетели прораб Хомутов, плановик Дорофеева, рабочие Чавдарян, Ульянов, Ибрагимов, Кураковский, Нищета, Мясников.

31 марта из Ростова на БАМ отправился основной отряд в сорок человек.

Мне рассказала об этом Тамара Захарова, инженер производственного отдела поезда.

— Я совсем и не собиралась ехать на БАМ. В этот день первая группа улетала в Магистральный, а я просто пришла проводить и посмотреть, как они улетают.

А у них там каски, фуфайки — посмотрела я, у меня душа заболела. И я тоже захотела на БАМ. А маме я долго не говорила, боялась — старенькая она уже, правда, ещё две сестры у меня есть, она там не одна, но всё равно. Провожали нас, конечно, здорово, цветов было много — гвоздики, каллы. Музыка, все плакали, ктo и сильный был, просто не выдерживали..

Тут поезд подошёл, мы все на площадке, фотографируют нас, и все несут и несут цветы…

— Женщин много было?

— Четверо нас было, женщин. Вот так и поехали, И ехали мы дней десять.

— Почему же так долго?

— Обещали нам «зеленую улицу», но где там в тупик загонят, где заправки не было…

— С техникой ехали?

— С техникой. Приехали в Лену, потом в Якурим. Стояли там целый день, решался вопрос отправки дальше. Нас там встретил Юрий Борисович Курелюк, начальник поезда, он и решал дальше все вопросы.

— Ехать или не ехать?

— Ехать или не ехать, и как ехать, с техникой как быть. Зимник ужe был — никуда, таяло всё, реки вскрывались, очень сложно было с перебазировкой..

Решили ехать. И потом нам разрешил проехать до Звездного по этому пути, он ещё в эксплуатацию не был пущен. Отцепили наш купированный вагон, мы перешли в состав с техникой и поехали.

Время было конечно, незабываемое и неописуемое, ехали по рельсам, по БАМу уже, очень медленно — выехали в половине девятого вечера и часа в четыре, в половине пятого утра, приехали в Звёздный.

Очень холодно было. С вечера еще ничего, а ночью, хотя это и конец марта был, градусов за тридцать, руки-ноги околели до такой степени, что yжe не сгибаются и не разгибаются, пальто зимнее, в котором в Ростове было жарко, простo не ощущалось. Техника еще приняла весь холод на себя.

Но сначала мы и не чувствовали его, это уже к утру, а сначала мы все были поглощены этим зрелищем — дорога эта, и мост через Лену, и солнце, вообще — интересно, настолько интересно — не рассказать!

А потом приехали мы в Звездный. Я так замерзла, вынули меня из кабины трактора, посадили в ватный костюм, мужской, в рабочий, а он такой огромный, что я туда погрузилась, и не видно.

Это было в воскресенье, нас никто не ждал, а нам предстояла разгрузка техники, нужны были крановщики. В общем, нашу технику, а её было много, за два часа с платформы разгрузили слаженно так, два крана подцепляют трактор или бульдозер, как игрушечный, так здорово, красиво даже со стороны смотреть, и ставят в сторону. И трактор дальше отходит своим ходом. Все поражались прямо, и крановщики тоже.

— Ну, и ребята у вас, с такими не пропадете!

К вечеру мы готовились своим ходом двинуться до Магистрального. Лед вскрывался, проехать было невозможно, но мы всё-таки поехали, разрешили нам. Иначе месяц надо было ждать, пока река вскроется, пока дорога подсохнет, ждать и не работать, А все торопились работать.

Первая машина — «газик», в этой машине ехали прораб, секретарь, я и Юрий Борисович. Здорово было, и страшно и незабываемо.

Дорога ужасная, у нас «газик» становился на два колеса, прямо вертикально! Секретарь говорит — не поеду я на этой машине, лучше я, говорит» пешком пойду. Представляете? Вышла из машины, идет рядом, а мы едем.

— Это, значит, вы с такой скоростью ехали?

— С такой скоростью. А сзади нас остальная техника — бульдозеры, трактора…

И смотрим мы по сторонам — куда же мы едем, что это такое? Часов пятнадцать ехали сто шесть километров. Колеи такие глубокие, что «газик» садился на мост, ни туда, и ни сюда. И машины нас вытаскивали. Сзади разгонится машина, как поддаст, и мы выскакиваем. или тросом нас вытаскивали.

Приехали в Магистральный, крючья у нас o6oрваны, дверь болтается, в общем, машина стала па капитальный ремонт. И мы тоже приехали еле живые…

Приехали в гостиницу, там yжe были наших десять человек. Они встали с кроватей, места нам освободили. Нy, мы хоть бы поговорили, хоть бы словом обменялись — нет, мы падаем на кровати и моментально засыпаем. И спали часов до двух.

— А техника как перенесла этот переход?

— Техника шла долго, последний бульдозер полмесяца шёл, пришел только 1 мая. На переправе у нас механизаторы дежурили на всякий случай, рекa вскрывалась, прямо ходит лед, и мы переезжали по этому льду. но всё кончилось благополучно.

И ещё мне один случай запомнился. Ехали мы по дороге, и пить захотели. Смотрим — вагончики стоят. Я побежала, взяла кружку, вхожу — общежитие, и napни в общежитии. Смотрят на меня какое-то мгновение, будто я из сказки появилась. Я говорю — дайте, пожалуйста, водички! А они молчат. Я говорю — водички дайте! А они на меня смотрят. Я повернулась, ну, думаю, какие-то ненормальные, пойду в другое общежитие. Тогда они опомнились, бегут за мной — девушка, девушка, что вы хотели? Дали мне воды, потом выскакивают за мной — да откуда вы? Я говорю — едем, в Магистральный добираемся, «газик» у нас. — Как, вы едете на газике в Магистральный?

Тут наш «газик» подъехал, a они и говорят начальнику и прорабу — этo бесполезно, у нас машины сильные, нам нужен бетон, мы работаем, и вот стали, потому что сейчас практически пройти по трассе невозможно. Дальше невозможно, вы не проедете. А мы вот прошли, проехали.

4. Рельсы уходят

Магистраль я увидала утром. Когда мы накануне ехали в посёлок, промелькнула насыпь, кто-то сказал:

— Смотрите — БАМ!

— Что? Где? — А машина уже летела дальше, подпрыгивая на ухабах на всех своих колесах.

Утром мне показали БАМ специально, за мной зашли в гостиницу главный инженер Донского Григории Васильевич Быта и начальник планово-производственного отдела Клавдия Ивановна Ткаченко.

Рельсы лежали на невысокой насыпи, припорошённые снегом, и всё это казалось настолько обычным, прочным, будничным будто они здесь были всегда — как эти сосны, сопки, солнце и снег.

— В апреле 77-го сюда пришла дорога, в этом году рельсы ушли на Даван.

Рельсы ушли. Дорога всегда уходит, а города, посёлки остаются. Растут вширь и ввысь. Остаются, чтобы было, куда вести дорогу, нет дорог, идущих в никуда.

Будущий Магистральный начинается здесь — с первых кирпичных домов, построенных ростовчанами, и ещё раньше, с проектов, разработанных ростовскими проектировщиками.

На фотографиях в школьном музее я видела Генеральный план посёлка и участок со щитом: «здесь будет территория первого микрорайона». И место, где будет первый кирпичный дом «северного стиля», как выразились юные историки.

Сейчас этот дом уже построен — №18, он закончен 14 августа 77 года, выросли и дома №16 и №17, в ещё несколько домов в том же первом микрорайоне закончено в нулевом цикле.

Два дома заселены, в третьем заканчиваются штукатурные работы, и мы ходим по квартирам.

Отличные, надо сказать, квартиры! С прекрасной планировкой, просторные квадратные комнаты, большая прихожая, кухня со встроенным шкафом-холодильником. Ванная и туалет по проекту будут отделаны кафелем. Стены массивные, рассчитаны на самые сильные морозы.

Я трогаю рукой гладкую поверхность стены:

— Под обои?

— Зачем при таком качестве? Покрасим, — отвечают девушки — отделочницы. В доме уже подключены батареи, но он прогревается медленно, медленно отдают стены устоявшийся холод, и девушки все в ватниках, в платках, кругленькие и весёлые. Самая старшая из них — Нина Григорьевна Самошина.

— Давно вы здесь?

— Полтора года,

— Был уже посёлок, когда вы приехали?

— Был уже посёлок, строили первый каменный дом.

— Нравится вам здесь?

— Я только зашла в Магистральный, только зашла, и мне здесь очень понравилось. Я, конечно, себе БАМ представляла не такой, я думала, здесь и условия другие, но здесь отлично, мне здесь нравится очень даже.

И работа нравится — штукатур-маляр. Бригада хорошая, дружная, девчата все молодые, но и старичков не обижают.

— А семья у вас здесь?

— Семья здесь, дочка в восьмом классе учится, муж плотником работает. Думаем прожить здесь ещё годика три-четыре.

А Люба Лада приехала ещё раньше, в 76 году. Первый кирпичный дом заложили при нeй, а сейчас она уже живет в нём.

— Семья, дети, живу хорошо, думаем остаться в Магистральном постоянно.

Самая молодая в бригаде — Аня Крылюва.

— Я здесь училась с восьмого класса, приехала в 75 году. В школе было холодно — как фрегат у Петра I, спустили бы на воду, из всех щелей вода пошла бы, наверно.

Утепляли — всё равно холодно было, в ручках паста застывала. Сидишь, отдуешь маленько… В варежках занимались, в тулупах. Когда совсем холодно было, переходили заниматься в коридоры.

А лето наступило — утепляли сами школу, шпаклевали её, красили, всё в школе делали сами. Парк расчищали возле школы. Никогда не было скучно — ходили в походы, оставалась у нас суббота, с ночёвкой уходили в лес, особенно перед летом, привыкали к тайге.

В день открытия ХХУ съезда я стала комсомолкой, потом комсоргом класса. Класс был хороший, дружный, проучились вместе три года. Классным руководителем у нас была Галина

Николаевна Калашникова. В классе было очень здорово, даже сейчас тянет в школу.

Теперь работаю в нашей передовой бригаде, бригаде Мирошниковой. Работа нравится.

— Какие у вас планы на будущее?

— Хочу поступить в наш Иркутский политехнический институт на очное отделение,

— Я желаю вам успеха, Аня!

5. Праздники и Будни

Как всегда, вернувшись из командировки, пытаешься разобраться в калейдоскопе впечатлений и встреч, выделить главное.

Что, на мой взгляд, главное в Магистральном? Крепкий рабочий коллектив, хорошие, paбoтящие люди. На них всё держится в жизни, и эта магистраль тоже.

Ещё до рассвета собираются они возле конторы, пританцовывают, переговариваются неторопливо, перебрасываются шутками. Подходит автобус, они садятся и eдут по своим рабочим местам. Утро застаёт их уже за работой.

Задолго до рассвета начинает работать сваебойный агрегат, в 5 утра уже слышны его глухие мощные удары. На нём тоже работают молодые ребята — Савельев, Нестеров, Гранкин. Охотники, рыболовы, туристы.

— Рыба здесь — во! Охота прекрасная, знаете, сколько здесь белок, самые беличьи леса. Работа — отличная работа. Только вот ямобура нет на агрегате, а без него трудно, вечная мерзлота. У нас в Ростове Мехзавод делает эти ямобуры, и завод — то прямо рядом с нашим строительным трестом, но никак не допросимся ямобура.

И с кирпичом на стройке прямо беда с июня нет кирпича, всё лето пропало,

О кирпиче я слышу постоянно, я об этом ещё скажу особо, Мне хочется отметить друзою сторону вопроса — люди болеют за общее дело, за общую работу. Ведь на производительности сваебойного агрегата отсутствие кирпича никак не отражается, и на работе слесарей в котельной, и штукатуров — но о кирпиче слышу постоянно от самых разных людей.

Недавно, летом этого года, в СМП — Донской влился отряд из Кабардино-Балкарии. Я разговаривала с его прорабом, Мухамедом Цуновичем Гауновым.

Вид у него такой, будто он родился и вырос в Сибири, И отрад весь молодой, в нём работает тридцать пять человек,

— Первоначально намечалось создать отдельную хозрасчётную бригаду, но потом при СМП-Донском организовали такой участок. Нам здесь выделили фронт работ, это жилая группа Б станции Киренга.

— Будут ещё подъезжать люди?

— Пока не намечается, надо обеспечить работой тех, что уже приехали.

— А как с материально-техническим снабжением?

— Этим тоже сейчас занимаются, у нас там два человека в командировке, они там отгружают то минимальное количество, которое мы yжc затребовали отсюда, первую очередь, в скором времени всё это будет,

— Трудно было осваиваться после Кабарды?

— Да ничего, у нас тут говорят, что лучше Северный Кавказ, чем Южный Сахалин. Но ничего, ребята уже акклиматизировались, нормально работают.

Работают нормально, свои будни, свои праздники.

Все праздники вместе. Мне показывали столько любительских фотографий — вот это на 7-ое ноября, а это наша первая первомайская демонстрация, — видите, ничего ещё нет, только табличка, что здесь будет посёлок.

А это мы на Новый год. Молодые, веселые, славные лица. Это праздники общие. Но у посёлка уже есть и свои — годовщина первого отряда, сдача первого дома, первая свадьба и рождение первого бaмовца, Серёжи Парфентьева, он родился I июня 1977 года,

И ocoбый, памятный праздник — первый поезд на БАМе. Его ждали, к нему готовились, его пассажирами стали люди стройки — инженеры, рабочие, те, кто своим трудом почти на полтора года приблизил этот день.

Один из почётных пассажиров поезда — сварщик Володя Лысенко.

— За что вы были удостоены такой чести?

— Бригада заняла первое место, и видимо поощрили всю бригаду в моём лице поездкой на Даван.

— Расскажите, как это было.

— Поезд шёл из Усть-Кута, вернее, со станции Лена Восточная. Сели мы в Магистральном вечером, поезд был уже полный, и Магистральном село много народу. Из СМП-Донского ехало пять человек — главный инженер Григорий Васильевич Быта, штукатур — маляр Харузина, Шпагин и ещё Метлин с нашего участка.

Ехали мы долго, потому что остановки были, в Улькане ещё люди садились. В Кунерме были около трех часов ночи.

С нами ехал поезд «Комсомольской правды», журналисты, но за Дильбичином, разъезд есть такой, Дильбичин, их поезд отцепили, подъём там очень крутой. И поехала одни строители. Там митинг был торжественный, выступали представители Иpкутскoro Обкома партии, pyководство Бурятии.

Бригадир монтажников Лакомов, путеукладчик, передал молоток, которым забивал последний костыль, бригадиру бурятского участка, и они начали строить дальше.

— Чувствовали вы гордость за свою причастность к такой стройке?

— Конечно, чувствовал. Но, видите ли, мы строим станцию, строим жильё для железнодорожников. А там уже — железная дорога. И условия там совершенно другие, тут посёлок существует уже четыре года.

Мы ехали, ожидали, что здесь палатки, а тут большой посёлок, цивилизация.

Правда, нам тоже дали немного романтики, поселили в палатке, но это было недолго, три месяца. Потом расселили нормально, сейчас живём в вагончике, хорошо, тепло.

— Я вам пожелаю, чтобы хорошо работалось, и чтобы эта стройка запомнилась на всю вашу жизнь.

— Запомнится, непременно запомнится.

Непременно запомнится эта стройка и прорабу 3-го строительного участка Бориcy Пескину. Его рабочий стаж невелик.

В 1972 году он окончил институт в Куйбышеве и уже год руководит здесь, на БАМе, участком в 60 человек.

— Наш участок очень важен для посёлка, мы строим очистные coоpyжени, чтобы дома у нас были не xyжe. чем в любом другом городе, чтобы дать удобства в дома — они будут обеспечиваться водой и канализацией. Ну, и строим коммуникации от водоразборных сооружений к посёлку и от канализационных сооружений. Нa сегодняшний день очистные сооружения готовы под монтаж оборудования, вот с водоразборными несколько хуже, но в 79 году мы должны сдать oба эти объекта, у нас в домах в этом году будут все удобства, должны быть все удобства!

Для этого у нас хватает людей, плохо с материалами,

Нe хватает панелей для очистных сооружений. Нас очень плохо обеспечивают кирпичом, хотя и ростовчане и местные организации обещали. Если бы у нас было больше кирпича, мы бы гораздо больше могли сейчас построить домов и гораздо больше людей могли бы жить в этих домах, хотя и во временной эксплуатации.

— Очистные сооружения, что вы сейчас строите, рассчитаны только на первую очередь посёлка, или на всю проектную мощность?

— Времянок нет, на постоянный посёлок рассчитано.

— Я желаю вам, чтобы у вас был и кирпич, и панели, и все условия для работы, а работать здесь умеют.

— Спасибо, надеюсь, что ваши нежелания сбудутся.

6. Рассказывают здесь

Я познакомилась в Магистральном с самыми разными людьми, называли имена лучших, на которых равняется коллектив — Ольги Митрошиной, бригадира отделочников, депутата paйoннoro совета, Вячеслава Александровича Гусятникова и многих других.

Рассказали и такую историю.

Решено было в Магистральном протянуть временную теплотрассу, дать тепло во временные дома, да и в постоянные тоже до пуска постоянной, запроектированной. Руководство CМП-Донскoro сознательно шло на двадцатитысячные убытки, чтобы создать в посёлке нормальные условия для жизни. Варили теплотрассу уже в ноябре. Холода стояли, каждый день был дорог, так ждал посёлок тепла!

И вот, тогда всё шло к завершению, слесарь-сварщик Александр Метлин остался работать в ночь. Сам остался, никто его об этом не просил. Это была третья смена подряд. Помощник сначала убеждал его — брось, ну, еще один день, завтра кончим! Потом плюнул и ушёл. А Метлин один до четырёх часов утра катал трубы и варил.

Днем теплотрасса была опробована и пущена в действие.

В дома посёлка пошло долгожданное тепло. Александр работает на тарифной ставке, за переработку ему никакой доплаты не производится. Другие побуждения у человека.

Причём это не единичный случай у него, это система отношения к жизни и к работе. Человек чувствует ответственность за общее дело и не считает нужным выполнять только то, что ему положено по штату, «от сих и до сих».

Например, уж к разгрузке вагонов он никакого отношения не имеет, но это «узкое место» на стройке, а Метлин придумал приспособление, ускоряющее разгрузку.

Он тоже был почётным пассажиром первого поезда. Так всегда — работа на совесть не остаётся незамеченной, люди оценят, ответят уважением и любовью.

А были в коллективе и другие люди. Но всё нестойкое, случайное, чуждое ему, коллектив — настоящий, рабочий, здоровый — отметает. Только рассказывают новичкам:

— Знаете, был у нас тут один такой «крохобор».

Мне запомнилось это меткое словечко.

На стройку посылали лучших. Как получалось, что оказались здесь люди со «всячинкой»? Наверно, не так легко разглядеть человека. Работает, эксцессов никаких, с товарищами хорош, к начальству уважителен. А уж если план перевыполняет, paбочий хороший…

В первый же месяц жизни ростовчан в Магистральном слухи пошли по посёлку — кто-то из водителей Донского берет с людей за провоз,

Сколько я ездила по Дальнему востоку на попутках! И у нас, на степных дорогах — и «голосовать» не надо, любой шофёр остановится, нагнав пешехода на просёлке. И здесь, на БАМе, подбросят вас по дороге, улыбнутся в ответ на ваше «спасибо» — «счастливого пути!» — и всё.

А тут — деньги, какие-то рубли! Что они могут добавить к зарплате шофёра, полновесной, вдвое выше, чем в средней полосе?

А берёт. И не докажешь, за руку не поймал. И пятно на весь ростовский поезд.

Как-то начальник поезда, Курелюк, человек дотошный и знающий всех своих работников в лицо и по именам, заметил, что второй день нет на работе одного шофёра. Спросил:

— Не болен?

— Нет, здоров. Застрял на дороге, вторые сутки загорает.

— Как же так, почему не помогли, вы товарищи!

— Какие мы ему товарищи, крохоборничает, и пусть стоит.

Машину, конечно, вытащили. Но парень уехал, не смог больше оставаться в посёлке.

И ещё одна история о крохоборе.

Работал человек, хорошо работал. Уважали его люди, на высокий пост выдвинули. Речи он хорошо говорил, заслушаешься. Любил выступать с трибуны. А жил, как все, в хорошей, тёплой удобной квартире в сборном домике с паровым отоплением, обоями, линолеумом.

Собрался уезжать — плафоны снял грошовые, линолеум с пола отодрал, гвозди вытащить не смог, так по линии гвоздей и оторвал. И увёз в Ростов.

А ведь тесен свет, не один он в Ростов возвращается, как он будет людям в глаза смотреть? Неужели эти крохи важней, чем уважение людей и самоуважение…

И ещё о таком рассказали мне на стройке. Крановщик, работал на разгрузке вагонов. Соседи предложили поработать у них на кране за четыреста рублей. Не устоял, бросил неразгруженные вагоны и пошёл подрабатывать. За ним ходили, уговаривали, взывали к его совести, — напрасно. Спокойно положил деньги в карман, не жгли они ему руки.

А ведь память людская живучая, — и добрая, и недобрая, какую заслужил человек. И будут потом рассказывать новичку — был тут у нас один крохобор.., И будут рассказывать — был у нас сварщик, Метлин, работал на трассе до четырёх утра, никто его не заставлял.

7. Вне рабочего времени

Я хожу по посёлку. Cмoтpю на его дома, разговариваю с людьми. Мне кажется, если люди вложили частицу своей души, когда строили дома, планировали улицы, придумывали им названия — посёлок или город обретает своё лицо, свой стиль, свою душу. И пусть это пока временный посёлок, но по его улицам будущих постоянных посёлков и городов возвращаются с работы домой люди, в квартирах тепло и уютно, шторы на окнах, ковры на стенах. Детвора бегает, несмотря на мороз. Сопка Любви осеняет посёлок. И телевизионная вышка, переделанная из старой нефтяной, позволяет светиться по вечерам голубым экранам. И нет пи одного пьяного на улицах, ни одного происшествия в посёлке. И вроде не видна работа милиции и ГАИ — как работа пожарников, когда нет пожаров..

Я хожу по этому посёлку и представляю, каким красивым и нарядным будет постоянный, который сменит его, сколько людей yже не первый год работает для этого!

Как-то мы ходили по его будущим улицам, намеченных сваями и фундаментами, с Юрием Борисовичем Курелюком, начальником Донского. И он рассказывал, как трудно было вначале. Сейчас, конечно, свои трудности, но вначале…

У меня к немy сто тысяч почему, но я пока не трогаю его своими вопросами. Я приглядываюсь к нему и слушаю, что он сам хочет мне рассказать. И улыбаюсь — как по-разному выглядит один и тот жe факт в школьном музее и в его рассказе.

В школьном музее записано, что рабочие строили дома для своих семей «вне рабочего времени» Это звучит куда торжественней, чем сказать, например, в нерабочее время.

Когда приехал первый отрад, Курелюк предложил — давайте год не привозить семей, зачем им эти трудности первого времени! Обживёмся, отстроимся, тогда…

Все согласились. Но первая женa приехала через месяц,

За ней потянулись другие. Теснились в вагончикаx, перегораживая и перегораживая их. Но семьи приезжали ещё и еще, с ребятами, и надо было создавать им условия. Снять рабочих с объектов и начать строить общежития? Это сорвало бы все планы.

Решили строить в нерабочее время, Ceйчac проблема с жильем в посёлке решена, в общем. А крутая была проблема.

Мне кажется, что с решением этого вопроса был решён и другой, самый важный — закрепление кадров на стройке. И нормальный рабочий ритм, когда человек не думает постоянно, как там жена справляется одна с ребятами, Kaк они учатся, не разбаловались бы!

Интересно было наблюдать за этой детворой, детьми строителей, крановщиков и плотников, каменщиков и шофёров. Они знают географию не понаслышке.

В аэропорту мы ожидали вылета с одним молодым отцом, парнем лет 22-23-x, с трехлетней дочкой Настенькой. Она ходила между скамейками в своих маленьких пинтах, улыбалась незнакомым дядям и тётям и удивительно легко находила общий язык с людьми. Отец предоставлял ей достаточную свободу, только поворачивался так, чтобы она была в поле его зрения. A она, погуляв по залу, подошла к нему, положила локотки ему на колени, заглянула снизу в глаза и спросила:

— Папа, куда мы летим, в Находку?

— Нет.

— В Магадан?

— Нет.

— В Москву?

— В Симферополь мы с тобой летим, к бабушке.

— А на север когда?

Я в её возрасте едва ли знала название своей улицы..

Mне нравится эта детвора — школьники в Магистральном, хорошие, открытые лица, чувство собственного достоинства.

И это славное чувство причастности ко всему, что созидается руками их родителей, гордостью за них. Они вырастут настоящими людьми. Сверстники будут завидовать им — в их жизни был БАМ!

8. Финка в красных валенках

Рельсы ушли на Даван. Там сейчас передний край стройки. И я уже несколько дней говорю об этом Курелюку. Он говорит — туман. Потом отвечает — гололёд. Потом он говорит, что очень трудная дорога и опасная, на этой неделе было две аварии, и разговора о Даване быть не может.

— Но машины туда всё же, ходят?

— Машины ходят, — говорит он кратко, всем своим видом показывая, что эти машины не имеют, и не могут иметь ко мне никакого отношения.

И я решаю действовать самостоятельно. Подхожу к милиционеру на улице посёлка. Оказывается, надо только выйти на нижнюю дорогу, и через несколько часов окажешься на Лаване с любой попутной машиной..

— Только выходить надо в три-четыре часа утра.

Как это я пойду на нижнюю дорогу одна в три часа…

Говорят, здесь медведи ходят, и вообще… Нет, надо с кем-то договориться заранее.

Иду к мэру посёлка, Юрию Афанасьевичу Сенотрусову.

Молодой симпатичный человек — меня это не удивляет, здесь все молодые. Отлично ориентируется в делах и нуждах строителей. Знает по именам и фамилиям, наверно, добрую половину посёлка. Так и нужно работать с людьми!

С гордостью называет несколько цифр. В посёлке сейчас 7000 жителей. В 1977 году было зарегистрировано 87 браков и родилось 155 малышей. В 1978 году — 64 брака и у 100 ребятишек в паспорте будет стоять — год рождения 1978. Место рождения — посёлок Магистральный.

Говорим о кирпиче и о стройке, о шефах.

— Если бы не шефы, — говорит он. — Шефы очень помогают стройке. Трудно переоценить эту помощь.

О Даване он говорит со знанием дела, не понаслышке, знает номера отрядов, работающих на тоннеле, и что было сделано вчера, а что неделю назад.

— Там очень трудная дорога. На один километр — сорок метров подъём. Три локомотива тянут четыре вагона. Тоннель нужен как можно скорее, все это понимают, но очень сложная проходка, три метра в сутки. Нет, ехать я вам не советую.

— Я не совета npoшу, а помощи!

Он смеётся:

— Вот женщины! Мужчине скажешь — невозможно, он понимает. А с женщинами просто беда! Была у нас тут недавно финка одна, журналистка. Тоже — нужно, говорит, мне на Даван. Я ей, как и вам, объясняю — дорога плохая, ничем не могу помочь. И зачем вам непременно на Даван, там такие же люди, работают себе. Она говорит — понимаете, я пишу книгу «Глазами финнов», называется. Как же я могу её написать,, когда я так мало видела собственными глазами?

Лицо у него становится задумчивым, даже какое-то удивление таится в глазах, и он продолжает:

— А морозы стояли, метель, ветер, ну, в общем, погода — хуже не придумаешь. A она стоит на своём! Думаю — ладно, поезжай, сама не обрадуешься. День нет её обратно, два нет. Поехал туда, смотрю — ходит она по этой погоде, разговаривает с людьми, серьезная такая, в своих красных валенках…

— Молодец она, и я ничего не боюсь, говорю — машины ходят, люди ездят…

— С этим — к Курелюку, вы же к нему приехали.

Но я-то знаю, что с этим к Курелюку идти бесполезно.

И вдруг узнаю, что начальник мостостроительного участка едет в воскресенье на Даван!

Анна Степановна, хозяйка нашей гостиницы, показывает мне с порога, где он живет, я пол квартала повторяю про себя его имя и фамилию — Софрон Петрович Фурфуляк. И иду к нему в гости.

9. Хранить вечно

Иду кратчайшей дорогой, через линии теплотрассы. Лайки, отличные псы, с такой густой шерстью, хоть на полюсе живи, спокойно провожают меня глазами — признали.

Двери здесь не запираются. Стучу — никто не отвечает. Вхожу, стою посреди кухни. Никого, ну и положение! И тут в кухню выходит здоровенный парень, под потолок, и спрашивает:

— Вам КОГО?

— Софрона Петровича.

— Софрон Петрович, к тебе женщина!

Женский голос отзывается:

— Женщина? Ну, ты растешь в моих глазах,

— Я не по этой части! — кричу я из кухни, и они появляются в дверях одновременно, Софрон Петрович, молодой смуглый парень, черные волосы с проседью, и его жена — совсем девочка на вид, смеющиеся глаза, волосы длинные, лёгкое платье среди зимы.

Мы сидим за столом, меня кормят и расспрашивают, но я только машу рукой — что я, у меня всё обычно, вы о себе расскажите.

Приехали из Молдавии с одним сыном, он в школе учится. А второй родился здесь уже. Вот мы какие, смотрите — улыбается, видит, что человек хороший, никакого зла от него не будет, вот и улыбается! Вот мы какие черноглазые, в папу, и волосики уже большие…

Малыш смотрел на меня и улыбался — все вокруг улыбались, ласковый голос звучал, и крепкие отцовские руки держали его высоко-высоко. И он улыбался спокойно и счастливо.

А потом как-то незаметно мы снова начинаем говорить о главном — о стройке, о мостах, о том, ради чего приехали сюда эти люди из родной теплой Молдавии.

Софрон Петрович показывает альбом с чертежами:

— Смотрите — гриф на документации моста — «хранить вечно». Вечно хранить! Потому, что мост должен стоять всегда.

Какие это прекрасные слова — хранить вечно! И я думаю о своей работе, о своем месте в жизни. Невольно думается, когда сталкиваешься с чем-то вечным, выходящим далеко за привычные временные рамки.

И Михаил — так звали парня, что встретил меня на кухне, будто подслушал мои мысли.

— Вы, конечно, пишите, что хотите, вы можете писать, что угодно, a мы здесь работаем! Без дураков. Мы вкалываем. Вы знаете, что такое работать с железом на морозе?

Представляю, как трудно работать на морозе с железом.

Я так ему и сказала, что представляю. Он посмотрел как-то искоса нa мои руки, и мне захотелось спрятать их — рядом с его кулачищами они выглядели, мягко говоря, несерьезно.

— Вы, конечно, можете писать что угодно, у нас тут было-перебыло, и писатели, и журналисты, a мы — работаем.

— Да, — сказала я снова, — я вам завидую, у меня такое чувство всё время, — вот в вашей жизни есть БАМ. И у вас это теперь на всю жизнь останется. У меня же ничего такого не было.

— Да, у нас есть БАМ, а что вы напишете, нам всё равно. Хоть бы правду писали.

Я замолчала. На него набросились все — и его жена, удивительно милая и красивая женщина, и Надя, жена Софрона Петровича, и сам он, хозяин дома

— Что ты такое говоришь!

— Постойте. Знаете, Миxaил, если вы уважаете свой труд, надо уважать и чужой тоже. Если бы вы говорили конкретно, мы могли бы с вами поспорить. Вы ошибаетесь, если думаете, что у нас не работа, а так, прогулки при луне.,, И пишу я правду, но что об этом говорить.

У нас в Ростове строится дом для Радиокомитета. Все работники обязались отработать по неделе на отройке, И вот как-то пришли две женщины в перерыв, редактор и режиссёр, и говорят:

— А хорошо работать на стройке. Только одеться потеплей. Клади себе кирпичи до пяти часов, и всё, И ни о каких передачах не надо думать, и волноваться не надо, что не получается какой-то кусок. Есть поговорка — Легко только щи хлебать, да и то, обжечься мoжнo.

Я собираюсь уходить. Мы еще раз договариваемся с Софроном Петровичем, как он заедет за мной в ночь на понедельник в три часа, и я буду совершенно, совершенно готова, меня не придётся ждать на морозе.

Меня провожают, я иду по тёмному поселку через теплотрассу к себе в гостиницу, и всё думаю об этом разговоре. Конечно, это прекрасная и трудная работа — строить мосты. А тут — сколько раз берёшься, не выходит так, как хочется, и сомневаешься, и переделываешь, и ночей не спишь. Правду и только правду. Да я и не умею иначе! А всю ли? Всю, что знаю. Но незнание никого от ответственности не освобождало!

И надпись эта всё светилась у меня перед глазами — «хранить вечно».

Мост

Бамовцам

Он говорил о стройке века,

О капле своего труда, —

Есть мост в судьбе у человека,

Есть мост, и это — навсегда!

Профессий множество, конечно,

Но знаете, ведь неспроста

Есть штамп,

Чтобы хранили вечно

Документацию моста!

Вот он — бетоном и металлом,

Вот мера нашего труда!

А приходилось вам —

С начала,

Со сваи строить города?

И я ему тогда сказала:

— Нет у меня в судьбе моста.

Что до начал —

Всю жизнь с начала,

Как в пропасть —

С чистого листа!

— Совсем не лёгкая работа! —

Ему тогда сказала я…

А он:

— Да вы пишите, что там,

Но уж хотя бы без вранья!

И ночь моя была бессонной,

Был спор с самой собою крут:

Его — металлом и бетоном,

А чем останется мой труд?

Ведь даже в простоте сердечной

Не отыскать и пары строк,

Где штамп, чтобы хранили вечно,

Наш строгий век поставить мог!

Не отдавать бы дань минуте!

Жизнь, научи и вразуми —

Во всём дойти до самой сути

Пред временем и пред людьми

И разглядеть такие дали,

Прийти к словам — таким простым,

Чтобы людей соединяли,

Соединяли, как мосты!

Не по плечу —

А брать на плечи,

И снова с чистого листа…

Есть штамп, чтобы хранили вечно

Документацию моста.

10. Cто тысяч почему

Поздно ночью в гостиницу пришёл парень. У него был здоровенный тулуп, шапка в руках, волосы теплого золотистого цвета и совершенно замёрзшее мальчишечье лицо. Я слышала, как Анна Степановна говорила ему:

— Тебя и не возьмут здесь на работу, всё забито, нет приёма. Не жди понедельника, не теряй времени. Езжай дальше, ночью поезд идёт, ты успеешь, там ещё нужны люди.

Он ушёл, а я всё мучилась со своими вопросами — почему не берут людей, когда нужно расширять строительство? Почему такие низкие годовые планы, когда к концу 80-го года нужно сдать первую очередь посёлка? План ведь легче выполнять, чем перевыполнять.

Конечно, в жизни всегда есть место подвигу. Но разве не бывает, что необходимость подвига вызывается тем, что в другом месте какие-то другие люди попросту работают не в полную силу, не мыслят стратегически, не учитывают все стороны проблемы.

Я вспоминаю рассказ Тамары Захаровой, как добирался отряд по зимнику, который с наступлением весны фактически существовал только на бумаге. А ведь можно было как-то ускорить формирование отряда, не держать состав в тупиках, ведь календарь — дело бесспорное, здесь каждый день имел значение, И в результате — трудности которых можно было избежать, не рисковать людьми и техникой.

Иду к секретарю партийной организации Донского.

Валентин Григорьевич болен, и мне неловко за свой приход.

Но он не отпускает меня, я снова слышу о кирпиче и о фондах, о машинах и планах.

И о приезде руководителей треста — когда выступаешь перед рабочими, надо отвечать за свои слова. Мне уже рассказывали об этом, была обещана помощь, но ничего не изменилось, ничего!

Валентин Григорьевич говорит о прекрасных людях, работающих здесь о первого дня, с первого десанта. о Викторе Николаевиче Парфентьеве, о Гранкине и о Кураковском, многих других. Люде хотят работать, и надо дать им возможность работать в полную силу.

— Вы напишите» напишите подробно, — говорил он, а я кивала и думала — какая вера у наших людей в печать, в её правдивое действенное слово, и как важно это доверие не обмануть.

Теперь к Курелюку, начальнику Донского.

Было воскресенье, и неторопливость сквозила в движениях людей.

— Юрий Борисович, мне неловко отрывать вас от такого славного занятия — отдыхать. Но, во-первых, у меня сломался магнитофон, и мне сказали, что только вы мoжere помочь.

— Сейчас, ceйчаc мы посмотрим, в чём тут дело.

Пока он отвинчивал крышку, я ему сразу выложила и во-вторых, и в третьих. Я еду на Даван, за мной заедут ночью, я договорилась. Он очень удивился, но не протестовал.

В третьих, у меня к нему несколько серьезных вопросов, которые я не могу выяснить ни у кого другого. У меня уже, конечно, есть представление о здешних делах, но чтобы оно было полным, мне необходимо….

Он копался в моём магнитофоне и молчал. Потом сказал:

— Ну, вот вернётесь с Давана, утром перед самолетом приходите в контору.

— А мы успеем?

— Понимаете, я не думаю, чтобы нам было о чём долго беседовать.

Что-то было в его тоне такое…

— Почему?

— Потому, что недавно к нам приезжал спецкор одной уважаемой газеты. Мы попросили его нам помочь. Всё рассказали, все свои беды выложили. Печать — дело серьёзное. А он говорит — извините, товарищи, не мoгy я выступать с такими вопросами, должность мне не позволяет. Вот если бы я был руководителем отдела, тогда другое дело.

Я посмотрела на него внимательно — может, он шутит?

Но лицо у него было грустное и решительное. Казалось, он говорил, как Михаил накануне — мы работаем. Что бы там ни было, мы работаем и дали два плана в 1978 году. И дальше будем работать, будут нам помогать или нет, будут о нас писать в газетах или нет — мы будем работать!

— Вы же производственник. Этот ваш спецкор никогда и не будет начальником отдела, понимаете? Нужно делать больше, чем тебе положено, проявлять какую-то инициативу, не бояться — так же, как и на производстве,

— И всё же нам надо встретиться в конторе. Я людей приглашу, поговорим все вместе.

11.Ночь

Как меня снаряжают на Даван!

Тамара Захарова дает свою теплую куртку вместо пальто, варежки с мехом внутри, Анна Степановна — валенки. Мне дают будильник, чтобы я не проспала, и все вместе мы заходим в воскресенье вечером к Фурфуляку — помнит ли Софрон Петрович, ничего ли не изменилось.

Дома одна Надя, моет полы босиком, как в Молдавии, — конечно, Софрон Петрович заедет, вам не о чём беспокоиться.

Будильник звенит в ночи так громко и властно, что невольно вскочишь. Одеваюсь и сижу с зажжённым светом в спящей гостинице.

Три часа ночи. Выхожу на крыльцо. Тишина такая, как может быть только глубокой ночью в маленьком зимнем посёлке. Даже собаки спят. Может, у него не завелась машина? Надо подождать ещё немного, человек же обещал!

В 4 часа отправляюсь к нему домой. Гулко стучит сердце — что — то я не помню, чтобы путешествовала одна в такое время.

В доме напротив просыпается собака и поднимает лай на всю улицу. Я бегу назад, стою несколько минут на крыльце в чyжoй куртке и валенках.

Потом снова перехожу улицу, иду по обшитой досками теплотрассе, спускаюсь с неё в маленький дворик. И вот я уже на другом крыльце, и дверь открыта. они здесь, по-моему, вообще не запираются. Теперь не так страшно.

В одной комнате спит старший мальчик, в другой — Надя с младшим. Хозяина нет, и тулупа его нет на вешалке. Уехал.

12. Что могут короли

Ранним утром в кабинете Курелюка сначала горит люстра под потолком, и мы сидим в пальто, потом становится тепло и солнце заполняет комнату. Я не смотрю на часы.

Звенит телефон, разыскивают главного инженера, спрашивают, тогда будет кран, и почему до сих пор нет какой-то машины.

За столом кроме Курелюка — главный инженер Григорий Васильевич Быта, секретарь объединённого парткома, начальник планово-производственного отдела.

Юрий Борисович говорит о подчинении, о тех, кто призван решать все вопросы строительства.

— Заказчик дороги — Министерство путей сообщения. главное управление в Тынде. Строительство осуществляет Министерство транспортного строительства, свой главк в Тынде, Главбамстрой. Имеется три строительных участка — Западный, Центральный, Восточный. Генеральный подрядчик — Ангарстрой, город Братск. Все остальные строительные организации — так называемые субподрядчики. Имеется управление по нашему, Западному участку.

Станции строят шефы, подчинение — по принадлежности. Ростовчане подчиняются Минтяжстрою, вернее, даже не главку, как краснодарцы и ставропольцы, и не самому министерству, как грузинский участок, а строительному тресту №7, что также затрудняет роботу — как лишние шестерёнки, которые к тому жe дают сбой.

— О планах. Пo генеральному плану первая очередь посёлка. должна была войти в эксплуатацию в 1982 году, В связи с тем, что строители дороги опередили план на год и четыре месяца, она должна быть сдана к концу 80-го года.

Это работы более чем на одиннадцать миллионов pyблей.

А к началу 1979 года выполнено работ только на 2 с небольшим миллиона. В 1978 году план был всего 600 тысяч рублей и при всех трудностях его перевыполнили вдвое. На 1979 год ориентировочный план ещё ниже — 500 тысяч рублей. А для рентабельной работы отряда в 240 человек он должен быть не менее 1600 тысяч т.е. в три с лишним раза больше!

Вce знают, что такое план — это и фонды, и материально-техническое снабжение — всё. И если выполнение плана в условиях БАМа требует немалых усилий, и не только физических, то чего требует его перевыполнение! И как быть с контрольными цифрами сдачи очереди? Через сколько лет можно подойти к ним, перевыполняя планы даже?

— Вопрос финансирования. Вы спрашиваете, почему у нас постоянно нет денег да счету, хотя планы выполняются и перевыполняются.

Мы работаем на хозрасчёте. Но промышленное строительство планируется нам по северной, 15-ой зоне, а гражданское — по ростовской, 6-ой. Естественно, и то, и другое обходится по местным, северным условиям.

А разница — ну, к примеру, в стоимости одного кубометра бетона. По ростовской зоне он стоит 70 рублей, а по северной — 130. И все другие материалы, и оплата роботы — соответственно.

— Но ведь растёт расхождение между затратами и финансированием! — недоумеваю я.

— Нет, все затраты учитываются и идут общую стоимость.

— Зачем такая путаница, непонятно.

— В середине 1978 года было указание — до нового года, временно, разрешить оплату по местным условиям. Хорошо бы решить этот вопрос не временно, а раз и навсегда. — Вот я всё время слышу, что Ростов не пoмoгаeт с кирпичом, с плитами и так далее. Но ведь основные поставки должны идти от Ангарстроя?

— Шефствующие организации должны были поставить людей и специальное строительное оборудование, которым не располагают строители железных дорог — например, машины для асфальта. На деле же шефы поставили практически всё оборудование, и значительную массу строительных материалов, если не основную.

Самый больной вопрос для нас — это кирпич. С железобетоном вопрос решается, а кирпич на остаток работ нам необходим более 9 миллионов штук кирпича, В 1978 году получили от Ангарстроя 660 тысяч, а от Ростова 153 тысячи. И всё. Гоним нулевые циклы. Июнь, июль и август практически стояли. В 1979 году нам необходимо хотя бы 2,5 миллиона.

— Соседям лучше помогают их области и республики, больше уделяется внимания. Всё, что выделялось нам обкомом, облисполкомом, — 70% оседало в тресте, на БАМ не отправлялось. Даже договор о кирпиче, который был подписан вышестоящими организациями, трест не выполнил, мотивируя тем, что не дают вагонов, и т. д.

По решению обкома Красносулинский завод выделил нам 120 тонн арматуры. Эту арматуру получил трест и выделил нам всего 15 тонн. Шахтстрой выделил нам два КрАЗа, один отправили нам, другой оставили.

— В мае 1978 года вышло постановление об оказании помощи БАМу. Было записано выделить нам два башенных крана, мы не получили ни одного.

Для очистных сооружений нам необходимо 30 плит. Выделили их нам. Но рacпopяжением замначальника главка отдали эти плиты на Комбайновый завод. Они там до сих пор лежат не смонтированными. А у нас бы стояли уже. Часто трест посылает сюда неликвиды, которые нам просто не нужны. Было выделено 2000 метров плитки — осела в тресте. В майском же постановлении было решено выделить экскаватор для строительства канализации, в наши-то морозы до сих пор удобства во дворе. Нет экскаватора у нас.

— Что касается легкового транспорта. Выделили нам «волгу». Заменили на «газик». И ему нашли применение в тресте,

— Нас должен снабжать Ангарстрой, потому что все лимиты, все фонды получает Министерство транспортного строительства, и никакой переадресовки фондов нет. Вот поэтому идет тут перепалка, а в результате страдает дело. Конечно, железка сейчас ушла ва Даван. Но самая-то кропотливая работа осталась, самая кропотливая, чтобы этот вот посёлок сделать так, чтобы действительно вспоминали Ростов-Дон. Сейчас нам давай 200 тысяч в месяц кирпича, и мы пока просуществуем. Потому что сваи у нас есть, железобетона нам хватит, отделочные материалы это здесь не такой большой процент.

Кирпич и только кирпич. Вот краснодарцы — они перешли на объёмное домостроительство, это их и спасает, нo 600 тысяч они yжe получили. У них два дома, и мы с ними меняемся на сваи, торг ведём, мы говорим — три вагона кирпича, они говорят, два, у нас нет трёх. Нy, мы согласны и на два, лишь бы обеспечить участок, чтобы дело не стояло.

— Сваи есть, будем меняться, а потом, может, и сваи будем искать.

— Натуральное хозяйство.

— Детский садик надо было строить свой. Надо было добиться. Руководство не дало, потому что обслуживать некому. У краснодарцев, у них весь штат за счет крайисполкома. А раз штат — тут yж выделить машину с продуктами легче. Люди приехали с детьми и тут нарождались. 170 человек с рождения до 14 лет! Родилось человек 12 у ростовчан.

И опять — главная забота, главная боль — о производстве. о работе, о будущем посёлка.

— В 1979 году у нас в основном спецработы. Нужно, чтобы наш трест, наш главк, они этот вопрос не упустили. Чтобы обязали всё-таки спец. организации оказать эту помощь, понимаете?

А иначе мы своими силами котельную никогда не сделаем. Если очистные сооружения, там монтаж технологический небольшой, там можно и своими силами разобраться и сделать, только наладку вызвать из Ростова, там хорошие наладчики, и по водоразборным тоже, то котельную надо только оттуда, иначе мы завалим котельную, а котел нам в том году обязательно надо пустить, хотя бы один котёл. Понимаете, там четыре котла, а нам пустить хотя бы один. Мы тогда в постоянную эксплуатацию пустим дома.

Я слушала, и мой блокнот распухал от записей. Конечно, часть вопросов можно и необходимо решать в Ростове — на Дону. Но мне кажется, что многие затронутые здесь вопросы — и планов, и финансирования, и фондов, и материально-технического обеспечения стройки, и шефской помощи, касаются не только посёлка Магистральный, не только ростовчан.

Люди работают с полной отдачей и со всей мерой ответственности за порученное дело, но они не в силах решить многие и многие проблемы, возникающие на стройке.

БАМ строит вся страна, столько городов и республик, столько министерств и ведомств! И столько досадных неполадок мешают этой огромной роботе!

Может, необходим какой-то надведомственный орган, скажем, Совет по БАМу который сломал бы злополучные ведомственные барьеры, как-то координировал и шефскую помощь, и перераспределение фондов, если это требуется, оперативно решал все возникающие вопросы.

БАМ будет ещё строиться не один год. БАМ — это стройка века. Давайте же строить на уровне века!

13. Лес рубят…

— Хотите поехать в Нию? — спросил как-то Курелюк. — Туда едут ростовские архитекторы, которые проектировали будущий Магистральный, авторский надзор. Они приехали посмотреть, что интересного у соседей,

Выехали мы ночью. Было зябко и хотелось спать. По через несколько минут я уже смотрела в окно автобуса, как заворожённая — не хотелось ни петь, ни разговаривать, ни даже думать ни о чем, только смотреть и смотреть на этот заснеженный лес, освещённый луной.

Снег от луны был чуть голубоватый, и длинные тени деревьев синели глубокой синевой. Покой стоял вокруг. Наш автобус только на миг нарушал эту тишину и уносился дальше — не спугнув, не рассеяв…

Мы ехали вдоль трассы БАМа, всё время вдоль этой трассы, и я представляла, какой здесь стоял напряжённый рабочий гул, когда её строили. Как валился лес на широкой просеке, и гудели моторы бульдозеров, подготавливающих насыпь, как метр за метром, метр за метром укладывались рельсы.

Какого это стоило труда, какого напряжения! И вот теперь снег укрыл и деревья, и рельсы, вписав, вобрав их в общую картину, привычную для глаз.

Мы ехали и ехали, и начало светать постепенно, сначала тени стали прозрачны, как будто от света таяла их синева, и наконец солнце осветило всё, высветило каждую ветку, каждую иголку на сосне, заиграло, отражаясь в снежинках.

Широкая просека тянулась, включая и железную дорогу с насыпью, и зимник, по которому шёл наш автобус, и по обе стороны его в беспорядке лежал поваленный лес. Стволы могучих сосен — у самой дороги, в чуть поодаль. Некоторые упали, пригнув стоящие рядом молодые деревья, да так и остались. Будто прошла лавина.

Что говорить, тайга должна была отступить и расступиться, но почему этот лес не вывозится, ещё руки не дошли? — спрашиваю я.

— Его никто не собирается вывозить, по проекту он подлежит сжиганию. Его аккуратно складывают в штабеля и поджигают.

— Почему его нельзя вывезти — в ту жe Грузию, например, откуда приходят в Нию строительные материалы, и где такой лес на вес золота? Или к нам, в Ростовскую область, откуда тоже идут составы со всем необходимым стройке? Почему нельзя отправлять взамен лес — теми же вагонами?

— Нельзя. вагоны, что приходят сюда, поступают в распоряжение этой дороги, их нельзя посылать обратно! Не хватает вагонов.

Сколько я слышала от строителей — такой лес пропадает, душа болит! Нo почему не болит душаa у тех, кто может и должен решить этот вопрос?

Очень мы богаты, если позволяем себе жечь миллионы кубов леса! А где-то падают с гулом «плановые» сосны, работают леспромхозы. Неужели нет путей решения этого вопроса?

И я снова подумала о Совете БАМа — он мог бы и эту проблему решить наряду с другими, да нет, раньше других, в первую очередь!

14. В гостях

Приехали мы не в посёлок, а прямо на стройку. Был яркий морозный день, тридцать градусов, наверно, а работа шла полным ходом,

Жёлтый, похожий на кузнечика, кран поднимал кирпич на второй этаж, там человек десять вели кладку. Мимо нас прошел и вежливо поздоровался молодой парень без шапки, в расстёгнутой куртке и потертых джинсах. Я плотнее закуталась в пальто.

Из трубы вагончика уютно шёл дым, paзворачивались самосвалы. Наверху, на пригорке, стояла целая улица двухэтажных кирпичных домов о островерхими крышами, которые очень славно смотрелись на фоне островерхих елей позади них.

Дома постpoeны со вкусом, мне очень понравилось сочетание белого и красного кирпича кладки, неожиданное и причудливое. Но сказали, что дома будут оштукатурены и покрашены.

В Иркутске специально разработаны морозостойкие краски с учетом местных условий, и наши архитекторы тоже заложили их в проекты Магистрального.

Мы ходим от дома к дому, смотрим кладку, отделку, планировку квартир. Прекрасная кладка, говорят ростовчане, и строители, и проектировщики. Отделка — темноватая штукатурка, гладкая и прочная на вид, как стекло. В штукатурный раствор здесь добавляют землю с лесной гари. И качество, и экономия.

А планировка мне больше понравилась в Магистральном.

— Это за счет меньшего числа квартир в ростовских проектах. И видите — лестница у них внутренняя. Красиво, конечно, нo места много занимает.

Можно уезжать. В автобусе тепло и уютно, мы рассаживаемся к долгой дороге.

— А командировки мы не отметили, — говорят архитекторы, Курелюк сначала колеблется, а потом говорит шоферу:

— Заедем в контору.

Только потом л поняла причину его колебаний — в Звездный, куда мы тоже собирались заехать, мы так и не попали.

Автобус ехал по улицам временной Нии, и похожей, и непохожей на Магистральный — те же сборные щитовые домики, несколько улиц, цветы нa окнах…

Но, всё же, и сейчас у посёлка своё лицо, а когда вступит в строй будущая Ния — грузинская…

И вдруг мы увидали козла. Большущий, тёмно-серый, с бородой и крутыми рогами, он спокойно шёл по улице. Потом легко взбежал на крыльцо, по-хозяйски боднул дверь, она открылась, впустив его, и закрылась бесшумно.

— Надо же! Чей это козёл?

— Общий козёл, Хозяин неизвестен, зовут Петя. Как он сюда попал, тоже неизвестно.

В конторе тепло и накурено, мы едва помещаемся в маленькой комнате. Начальник участка в командировке. Принимает нас, Владимир Соломонович пожилой грузин, седой, с молодыми живыми глазами на усталом лице.

Он берет командировки и сразу спрашивает, обедали ли мы. Кто-то из архитекторов простодушно сообщает, что мы и не завтракали. И Владимир Соломонович возмущённо поднимается из-за стола.

Всё. Teneрь мы просто пленники исконного, не знающего границ, грузинского гостеприимства.

А пока готовится обед, мы сидим в конторе, и Курелюк с Владимиром Соломоновичем, понимая друг друга с полуслова, говорят о стройке, о трудностях, — они у них похожие, о кирпиче — здесь всё же с ним полегче, о железобетоне и вагонах — их всегда не хватает, о щебенке, тоже непростой вопрос.

И всё это, вместе взятое, для них сейчас самое главное, самое важное на свете и самый интересный разговор.

Я люблю увлечённых людей, для которых их дело, их работа — это всё. Они говорят о своей работе с друзьями и с любимой женщиной, И женщины, поверьте мне, умеют оценить эту увлечённость, эту цельность натуры.

Потом сидим в зале столовой, И здесь, как в Магистральном, временные сооружения не строятся как-нибудь. Как хорошо смотрится обожжённое и лакированное дерево, как причудливо проступает его собственный внутренний, рисунок, будто душа сосны или березы, Как прекрасны традиционные грузинские мотивы чеканок, и тепло, радушно, весело за этим столом!

Тосты сменяют друг друга — за дружбу наших городов, за БАМ и за присоединение Грузии к России, за всех строителей и за прекрасных женщин…

А потом разговор опять незаметно поворачивается и закручивается вокруг кладки, домов, школы, самосвалов.

И вдруг козел подошёл и ткнулся легонько рогами в окно. Все рассмеялись, Владимир Соломонович шутливо замахнулся на него, и Петька удалился медленно и с достоинством

— Давно он у вас? Откуда?

— Это целая история. Был я в командировке в районе, собираюсь домой в Нию. Летом это было. Звоню, а друзья говорят — завтра суббота, захвати барашка. В лес поедем, шашлык делать будем.

Пошёл я на базар. Барашка не нашел, купил козлёнка.

Хороший козлёнок, не очень маленький, чтобы шашлык был. как шашлык.

Еле уговорил командира корабля взять его в самолёт, еле уговорил, а он в самолете вырвался и убежал. Самолёт качает, козлёнок бегает, кричит, женщинам плохо…

Взял я его подмышку, крепко взял — не уйдешь теперь!

Команда корабля в нашу сторону не смотрит. Крепко я его держал, козленка, на аэродроме держал, в машине держал, а когда в Нию приехали, он вырвался и бежать. Всю субботу мы его ловили. Уже и в тайгу ехать поздно, а мы всё ходим за ним по посёлку:

— Петь, Петя, Петенька! — он стоит боком, спокойно стоит, думаешь, — ну сейчас я тебя! Рванёт, и нет его. День не поймали, два не поймали, потом махнули рукой.

Уже полтора года живёт здесь, совсем ручной стал. Сейчас его резать и жалко, да и бесполезно, есть его всё равно нельзя — чем он только не питается, даже изоляцию ест. Поэтому ничего ему сейчас не угрожает, ни один умный человек его есть не станет.

И снова тосты, пожелания успехов, и наконец, после долгого прощания, мы в своём автобусе.

Солнце низко, наш расчётный маршрут сломлен, мы возвращаемся в Магистральный.

— Это ещё начальника участка нет, — смеётся Курелюк, — а то мы вообще бы до завтра не выбрались.

15. Мы дойдём до Амура, Шурик

Нам очень весело. Мужчины наперебой рассказывают разные истории, мы останавливаемся у поворота реки, выходим в глубокий снег, чтобы сфотографироваться на рельсаx, проваливаемся в него, все в cнегy…

Щёлкают затворы фотоаппаратов. А потом мы снова едем по накатанному зимнику, и Клавдия Ивановна начинает удивительно сильным и красивым голосом:

По Дону гуляет,

По Дону гуляет…

— По Дону гуляет

Казак молодой… —

Тотчас же подхватывают молодые мужские голоса так, что в автобусе что-то вызванивает и поёт…

А солнце всё ниже и cocны на сопках как-то медово светятся изнутри. И вдруг шофёр останавливает автобус.

— Пойдёмте, я покажу вам памятник, — говорит Курелюк. —

Парень тут один сгорел во время пожара, случилась такая беда.

Мы снова выходим в глубокий снег. Справа у дороги невысокий постамент, сероватый камень с фамилией и именем.

Пинхасов, ребята называли его Шуриком. Наверно, хороший был парень, если так ударила его смерть друзей, если так им было тяжело — только боль и любовь могли придумать эту тонкую зелёную веточку на памятнике, совсем тонкую с ярко-зелёными листьями. Ветка сломана. И несколько слов — «Мы дойдём до Амура, Шурик». И подписи, столбик подписей. Не могу себе представить человека, не выполнившего такую клятву.

Юрий Борисович провожал меня на аэродром. Солнце светило во всю, и мороз стоял — настоящий, сибирский, жгучий.

А река Киренга всё не сдавалась морозу. Течение её стало медленней, и ледяная корка, плотная у берегов, подбиралась и подбиралась к середине реки.

И шуга плыла, и местами лёд уже смыкался плотной прозрачной коркой, но дальше снова было пространство живой воды. И вдоль всего русла от влаги, от дыхания реки, стоял в инее белый-белый лес. Когда-нибудь я снова приеду сюда, я снова приеду,..

— Знаете, — сказала я Юрию Борисовичу, — в вашем школьном музее целый стенд посвящён СМП-Донскому. Вырезки из газет, альбом, множество фотографий. И надпись — поиск ведает 4 класс «Б»,

Для этой детворы год — необъятный отрезок времени. Три года назад, когда вы приехали сюда, они были совсем маленькими. Для них это caмая настоящая история.

Вот вы работаете, а за ваши работой следят ребята 4 «Б* класса. Радуются каждому новому дому, знают в лицо и по именам ваших передовиков, гордятся вашими успехами. Учатся у вac отношению к жизни и работе. Представляете, какая на вас ответственность?

Он слушал в улыбался задумчиво — чего-чего, a ответственности не занимать!

16. Послесловие

Домой летела через Москву. Расшифровывала свои записи, писала этот горячий материал и в самолёте, и в московской гостинице. У журналистов это называется — отписываться за командировку.

Отписываться, пока горячо, пока другие встречи и впечатления не заслонили, не стёрли того, что легло на душу, о чём говорили люди. Они поверили мне!

Материал был готов. Я зашла в Литературную редакцию Всесоюзного радио, там готовилась очередная подборка моих стихов.

Комната полна людьми. И вдруг одна из женщин говорит другой, симпатичной, чёрненькой, с быстрыми умными глазами:

— Светлана только что вернулась с БАМа. Алла, не хочешь поговорить?

— С БАМа? И материал есть?

— Есть.

— Покажите.

Она берёт мои странички, отпечатанные только этой ночью. И откладывает. Она не прочла и страницы! Неужели всё — впустую, это действительно никому не интересно? Люди только зря отрывали время ото сна…

— Пойдём вниз, попьём кофе.

Я не задаю вопросов. Материал должен говорить сам за

себя, по «да-нетной» системе. Здесь, в Москве, в Главной литературной редакции, никто не станет возиться с тобой и поправлять твои огрехи.

И она сказала, наконец, то, что я больше всего хотела услышать:

— Материал очень интересный.

Я вздохнула облегчённо.

— Но у нас формат — тридцать минут максимум, а у вас в полтора раза больше. Нужно сократить.

— Знаете, я сжала, как могла. Я понимаю, что это очерк, а не роман.

— Это не проблема, я сама сокращу. Вы когда уезжаете?

— Сегодня.

— Как с вами связаться в Ростове?

— У меня нет телефона.

— Пишете такие серьёзные вещи, а город не может вам телефон поставить?

— Я сама вам позвоню, только скажите, когда.

— У нас передача «Писатели у микрофона». Сможете приехать, записать?

— Конечно.

— Звоните в понедельник в двенадцать, я буду на месте. Договоримся о следующем этапе. Вы доверяете мне сокращение?

— Да, — почему-то ответила я, не задумываясь, хотя всегда болезненно относилась к чужой правке. Я поверила ей раз и навсегда!

Алла Ласкина, её давно нет на свете, книжку о ней подарила мне её мама…

Когда мы ехали на БАМ, Толя Гриценуо сказал:

— Я договорился в «Доне», они дадут мой очерк. А ты иди в «Молот».

Материал был большой, его начали печатать в четверг с продолжением из номера в номер. За газетой утром выходила мама. В пятницу «Молот» спрашивали два-три человека перед ней. В субботу и воскресенье за газетой была очередь. Я никак не связывала это со своим очерком, а мама — тем более.

Я позвонила Алле, она сказала:

— Я не смогла сократить ни строчки. Позвоните послезавтра, я постараюсь договориться о дополнительном времени.

В понедельник я видела очередь за газетами собственными глазами. Все спрашивали «Молот».

— Дайте мне, пожалуйста, пять экземпляров. Там мой материал о БАМе.

— Ваш, правда? Все спрашивают — есть продолжение?

— Есть, ещё и до половины не допечатали.

— Это хорошо, я так и буду отвечать людям.

Я была счастлива. Я была счастлива до самых двенадцати часов ночи.

В двенадцать постучали в дверь. Незнакомый парень сказал:

— За вами прислали машину из «Молота». Как вы живёте без телефона, не связаться никак. Главный просил вас приехать, газету не печатают из-за вашего материала.

Едем в «Молот» по ночному городу. Я не знаю, что и думать…

В редакции один зав. отделом.

— Что случилось?

— Не переживайте, Светлана, вы умница, но Главного вызвали в Обком, там сейчас решают, что делать с вашим очерком. Как решат, так и будет. Типография стоит, люди ждут. И нам с вами остаётся только ждать.

— Господи, представляю, как меня ругают…

— Никто вас не ругает, вы умница.

Главный редактор приехал в час ночи.

— Так, Светлана, сказали — дать только последний кусок, лирический, с веткой на памятнике. Не расстраивайтесь, вы умница. Отнесите очерк в «Дон», может, они напечатают полностью.

— Вам досталось из-за меня в обкоме. Простите!

— Не за что, вы молодец.

Я отнесла рукопись в «Дон». Её взяли молча.

Алла смогла добиться сорока пяти минут на моё выступление! Уму непостижимо!

— Запись через две недели, позвоните за два дня, я скажу, когда точно приезжать.

В «Доне» молчали. Павел Шестаков, собкор Литературной газеты, предложил отдать очерк в Литературку.

— Ты знаешь, я бы с радостью, но я уже отдала его в «Дон».

Вот такая я была дурочка. А в «Доне» новый главный редактор сказал:

— Мы не можем печатать твой очерк, потому что обещали Гриценко. Конечно, твой значительно серьёзней, но мы ему обещали.

И тут меня вызвали в обком. Я не трепетала перед этим зданием, но открытка была, как судебная повестка — вам надлежит явиться в такой-то кабинет в такое-то время.

Кабинет был небольшой. У стены, боком к окну, стоял стол, напротив — стул, и шкафы от двери до стола. Никаких ковровых дорожек, тем более ковров. В нашей партии была строжайшая субординация по вертикали — кому какой кабинет, кому какой санаторий. Но это я потом узнала.

Молодой человек на вращающемся кресле повернулся к двери и сразу начал кричать на самых высоких нотах:

— Что вы там такое понаписали про БАМ! Разве вы журналист? Вы писатель, и должны писать о хороших людях!

— Знаете, во-первых, говорите по-человечески. На меня не кричат, такое обращение я просто не понимаю. Во-вторых, у нас с вами разные представления, что я должна, и чего не должна.

Я села напротив него, хотя он мне этого не предлагал. И не представился, и не называл меня никак — ни по имени, ни по имени отчеству.

— Да? Но учтите, я начальника участка, что вам всё это выложил, в тюрьме сгною.

— Вот уж этого я вам не советую. Только попробуйте, пусть хоть один волос упадёт с его головы! Этот материал идёт в Москве, я дополню его, если что.

— Напрасно вы отдали его в Москву. Это ростовское дело, отряд — ростовский, не надо было выносить сор из избы.

— Вы опять ошибаетесь. БАМ — дело общесоюзное, потому в Москве и приняли мой материал.

Хозяина того кабинета сняли. Я получила сотни писем.

А главная литературная редакция — взбучку. Как она посмела! Бам — стратегический объект!

Будто то, что на БАМе по проекту жгли лес, было страшной государственной тайной.

На радио позвонил какой-то человек из ЦК, попросил мой телефон. Ему сказали, что телефона у меня нет, я им сама звоню.

— Тогда я позвоню секретарю их Обкома, скажу, какая она умница.

Никакой реакции не последовало.

В главной литературной редакции всесоюзного радио мне поручили написать передачу об Атоммаше, но это уже другая история. Я написала, смонтировали четыре передачи. Но все их безоговорочно зарубил заведующий литературной редакцией:

— После ваших передач никто на Атоммаш не поедет!

Ещё как поехали бы… Аллы Ласкиной уже не было на свете, некому было помочь.

Этот материал я тоже не смогла опубликовать, он выйдет в следующей книге этой серии.

Через много лет, когда я жила в Москве, каждый приезд в Ростов я заходила и в союз писателей, и в журнал, и на телевиденье, и в издательство.

Однажды столкнулась в коридоре издательства с незнакомой молодой женщиной.

— Светлана, я ваш очерк о БАМе включила в сборник.

— Да? Подарите мне экземпляр, когда выйдет.

И тут из своего кабинета вышел главный редактор, который знать меня не хотел, когда я жила в Ростове, а печатать — тем более…

Он вышел из своего кабинета, поздоровался со мной и сказал этой милой женщине:

— Включаете Светланин очерк? Вы рискуете, вам придётся весь остальной материал поднимать до её уровня!

У меня не было слов…

Рабочий проспект

от автора

В 1979 году редакция Всесоюзного радио после моей скандальной передаче о БАМе в серии «Писатели у микрофона» поручила мне сделать передачу об Атоммаше. Я пробыла на заводе месяц. Разговаривала с десятками людей, от ПТУшников до директора. Мой магнитофон накручивал километры плёнки.

Я вникала в проблемы и трудности. Может быть, в силу своего технического образования, видела то, что просто журналист не увидел бы. Восхищалась отдачей, с которой работали люди разной квалификации, на разных уровнях и постах.

Я сделала не одну передачу, а серию, целых три.

Парень на радио, с которым мы монтировали материал, сказал:

— Это всё здорово, но у нас никогда не пройдёт.

Как в воду глядел, передачи мне вернул тогдашний заведующий редакцией, Сергей Николаевич Есин:

— После ваших передач никто не поедет работать на Атоммаш.

Мне казалось — наоборот! Но моё мнение никого не интересовало.

Этот очерк так и пролежал у меня неопубликованным более тридцати лет. Сейчас это история и завода, и города. Мне хочется рассказать детям и внукам замечательных людей, которые строили завод и город, как это было. Я хочу сказать — завидуйте им! У них было Дело, в которое они верили, а это главное.

Я ничего не переделывала, не причёсывала, не пыталась осовременить.

И партия, и комсомол тогда не были пустыми словами. И представители их на заводе не были ни карьеристами, ни чиновниками, ни вельможами. Они также работали с утра до ночи, без выходных и праздников. И пользовались заслуженным авторитетом! Не нужно всё красить одной краской.

Я видела это. И хочу, чтобы вы знали, как это было.

1. Атоммаш

О нём можно говорить много и прекрасными словами, и всё будет правильно — Гигантский. Уникальный. Завод, которому нет равного ни у нас и ни за рубежом.

Поставить на поток производство атомных реакторов! Когда само сочетание — атомный реактор ассоциируется у нас с чем-то уникальным

Атоммаш был задуман, как песня — с любовью. В него — ещё даже не в проект, а я бы сказала, в мечту об Атоммаше постарались вложить всё лучшее, что было у нас в стране и за рубежом. Самую совершенную технологию производства. Самое совершенное оборудование. Предусмотрено всё — от орг. проекта, определяющего структуру объединения, связь между отдельными подразделениями, чёткий производственный ритм — до охраны окружающей среды.

Гордость завода — Первый корпус. В его широких пролётах почти всегда можно увидеть группы людей, одетых не по заводскому.

Это гости. Чаще свои, но иногда переводчик сопровождает группу, звучит французская, немецкая, английская речь — гости из-за рубежа,

Ну, что говорить… Корпус ошеломляет, захватывает тебя целиком, и ты уже не можешь не интересоваться всем, что делается на заводе, не «болеть» за него.

Широкие пролёты, светло и просторно настолько, что железнодорожные вагоны на путях внутри корпуса и КрАЗы не кажутся громоздкими.

И японский кран «Като» поворачивается в яме под фундамент пресса, и даже там не кажется большим и неповоротливым. Краны медленно проносят грузы, где-то наверху идёт сварка, в конце пролёта миксер привёз бетон для фундамента, а рядом — работающие станки. Их много, небольшой станок с надписью — «Я — первый» давно затерялся среди других.

Завод работает. Вращаются на карусельных станках гигантские ободы обечаек, части атомного реактора, основная продукция завода.

Прозрачными проволочными или сплошными сварными щитами огорожены монтажные зоны, прямо па полу расстелены чертежи. Люди работают спокойно и сосредоточенно. Тут же — строители в синих v шапочках с белыми полосками, с ремнями и цепями у пояса.

И никакой суеты — нормальный рабочий ритм.

Вот обработанная, сверкающая особой стальной белизной «чистая» обечайка, как говорят здесь, в отличив от «чёрной», необработанной. Мелом по сверкающей стали написано: «Ура! Мы освоили обечайку! Это наша первая!»

Надпись полустёрта, первая есть первая, но производство каждый день ставит новые и новые задачи, выдвигает новые проблемы, и некогда долго радоваться победам или переживать от неудач. Некогда, хотя неспешно крутятся обечайка и люди не бегают по пролётам, а ходят — этот глубинный напряжённый ритм работы постигается не сразу.

2. Смена

Я хочу рассказать об одной из первых встреч на Атоммаше.

В первый день меня водили по заводу гиды, два инженера из отдела Главного конструктора, Анатолий Гордеев и Анатолий Фролов. С какой гордостью рассказывали они о заводе, как знали каждый пролёт, каждый станок!

А назавтра я отправилась по первому корпусу одна.

В одном из пролётов — целая линия сварочных автоматов «Бреда». Всё ещё в состоянии монтажа, в разных его стадиях — где только ящики, где уже распаковали узлы и начата сборка, а на одном ведутся наладочные работы.

Монтажная зона огорожена щитами. Возле двери — дежурный. Наверху, как на капитанском мостике, несколько наладчиков, наших и иностранных. Наши в куртках защитного цвета, в брюках и свитерах, только белоснежный комбинезон с эмблемой «Бреда» итальянского наладчика сверкает на весь пролёт.

С монтажом всё шло совсем негладкого, об этом я узнала позже, а первое впечатление — умная, прекрасная машина с капитанским мостиком наверху и пультом управления внизу. Медленно поворачивается обечайка, и ровно ложится шов под слоем флюса, точно по программе заполняя нужный объём. И всё это видно на экране перед оператором.

Никто меня, разумеется, не пускает ни на капитанский мостик, ни к пульту управления, ни даже в монтажную зону, где толпятся сейчас конструкторы и технологи и ещё какие-то, очевидно, причастные к этому таинству люди.

А я смотрю в щелку, и рядом со мной в эту же щелку смотрят восхищенно двое молодых ребят. И мне уже интересней эти пацаны, чем весь агрегат с его капитанским мостиком и пультом управления,

— Здорово? — спрашиваю я.

— Ещё бы!

— А вы где работаете?

— Строители мы.

— Хотелось бы работать на такой машине?

— Ещё бы!

— Так учиться надо…

— Нам в армию весной, вот придём — тогда!

Они уходят, немного неуклюжие, спецовки сидят на них как-то неловко. Уходят и оглядываются на эту махину, эту умницу.

И тут я вижу возле агрегата своего вчерашнего гида, Анатолия Гордеева. 0н замечает, что я стою у щелки, тоже, наверно, нелепая немного, как эти ребята — в фуфайке с чужого, явно большего плеча, шапке-ушанке и плохо отмытых сапогах.

Через несколько минут я не только оказываюсь в святая — святых, монтажной зоне, но и беседую с руководителем работ, Джанфранко Бузи.

Он счастлив, что руководство проекта выбрало станки его фирмы, они сейчас действительно лучшие в мире. И он рад, что его послали сюда, в Россию, на Атоммаш.

— Такого — тоже нигде в мире нет, я не видел, во всяком случае.

Переводчик говорит ровным голосом, а все эмоции — у итальянца, в мимике, в жестах, в широкой белозубой улыбке.

— Спасибо!

— Пожаласта! — говорит он по-русски.

И снова я хожу по заводу, разговариваю с людьми, а вечером включаю свой магнитофон и пытаюсь осмыслить увиденное и услышанное…

3. Кадры

Темпы строительства, монтажа, пуска предприятия действительно невиданные.

Цикл изготовления ректора в нашей стране — тридцать шесть месяцев на действующем предприятии, с отлаженным производством.

А на Атоммаше — параллельно со строительством, пуском завода, становлением его, выпуском своего нестандартного оборудования и заказов стройки — два года.

Это возможно только при нaпpяжённoй, самоотверженной, увлечённой работе тысяч и тысяч рабочих разных специальностей, инженеров, строителей, руководителей всех уровней.

Кто они, люди, приехавшие из самых разных уголков нашей страны поднимать этот гигант, что их привело сюда? Ведь в конечном итоге — их жизнь, их работа, их проблемы и свершения, их тревоги и радости — это и есть жизнь завода.

Атоммаш вобрал людей со всей страны. География удивительная и закономерная — Воронежская, Тульская о6ласти, Урал, и Казахстан, Свердловск и Оренбург, Ленинград и Челябинск, Подольск, Калуга, Волгоград, Ростов.

Завод вырос стремительно — если в 1976 году на заводе нынешних корпусов ещё не было, на Пионерской базе завода работало 90 человек, то сейчас численный состав вырос более чем в 100 раз!

Но такой рост численности имеет свои издержки.

— Вначале был строжайший отбор, с человеком долго беседовали, прежде чем взять на работу. Но работники нужны были сегодня, сейчас. Появились люди всякие. Прямо скажем, и балласт появился на заводе, люди случайные.

Пришли, стали в очередь на квартиры, а многие приехали по вызову со всеми льготами, и жилищными в том числе, — рассказывает Леонид Иванович Попов, секретарь парткома, — не понимали уполномоченные по оргнабору, что Атоммаш — завод особый.

Да и представителями от завода посылали слесарей, токарей. И токарь набирает одних токарей, ему видней, чего стоит человек именно в его профессии. Ну, пересмотрели, теперь едут за рабочими начальники цехов и отделов.

А в прошлом году пригласили на завод начальников отделов по труду при облисполкомах, показали завод. И прекратились разговоры, что отдел кадров Атоммаша напрасно требует рабочих только самой высокой квалификации.

Но кроме квалификации нужна действительная увлечённость работой, полная отдача, и самое главное — в руководящем звене!

На каждом старом заводе, даже относительно старом, свои традиции. И когда на него попадает новичок, он невольно подстраивается — не то слово, принимает всё, как есть. Он, конечно, сравнивает с известными ему положениями, но что-то менять…

Николай Васильевич Жданов рассказывал, как в самом начале они, заместители Генерального директора, жили в гостинице. Он — с Уралмаша, Воеводин с Камаза, Яковлев из Иркутска, Негодайлов из Подольска.

Взрослые люди, с огромным опытом работы, они до утра спорили, о структуре, способах строительства, глобальных вопросах и мелочах. Для самого Николая Васильевича традиции Уралмаша непререкаемы.

А слышали бы вы, как рассказывает о своей жизненной и производственной школе главный инженер, Станислав Александрович Елецкий!

Он участвовал в создании оборудования для первого блока Нововоронежской атомной станции. Научными руководителями там были виднейшие советские учёные, и это тоже — память и опыт на всю жизнь.

Но на Атоммаше уже растут и свои кадры, рождаются свои традиции.

Вот молодой специалист Александр Проничев. Для него Атоммаш — пepвый в жизни завод, первое рабочее место, и от Атоммаша зависит, как сложится его отношение к труду, его качества человека и гражданина.

Может, когда-нибудь трудное дело позовёт его на новую стройку, и он тоже будет говорить — у нас на Атоммаше было так. И держать в столе телефонный справочник Атоммаша, как сейчас — уже три года держит справочник Уралмаша Николай Васильевич Жданов. И не только держит — обращается за помощью, и помогают.

Рассказали такую историю. Построили металлургический завод. Хороший завод, современный, оборудование — прекрасное.

Набрали людей, укомплектовали штаты, а завод плетётся по всем показателям в хвосте отрасли.

Конец ознакомительного фрагмента.