Междуцарствие в головах

Галина Мурсалиева

Как мы жили? Как мы живем до сих пор и почему? Почему наши дети выпрыгивают из этой жизни в окна? Кто такие «намордоранцы?» Куда звонить «при любви»? Как можно обречь людей на гибель, и как вернуть людей к человеческой жизни? Эта книга история жизни нашего общества за последнее десятилетие через призму причудливого отображения ее в сознании людей. Все связано нюансами человеческих напряжений и защит, обманов и самообманов, зависимости и честности. Адресуется всем, кто стремится понять.

…Нам больше не на что пенять,

Самих себя перехитрили:

Умом Россию не понять

Без помощи психиатрии.

Владимир Леви

Глава 1

ФЛЕЙТА ДЛЯ ИЗВИЛИН

«ЗАУМЬ БЕСИЁ»

Как мы создавали «деструктивный культ» за три года до конца века

Возле киоска, торгующего «быстрой» едой, всего один столик и три пластиковых стула. Мы с психологом Владимиром Крысенко берем себе гамбургеры и занимаем места. Третьего пока нет. Человек, который захочет здесь перекусить, станет нашей жертвой.

… — У вас свободно? — к нам подсаживается юноша в черных джинсах и кожаной куртке. Он кладет на стол огромный сэндвич, разноцветную газетку, потягивает пиво. Володя слегка хмурит брови — я для себя перевожу: парень не очень-то нам подходит, он, видимо, весьма уверен в себе. Я едва заметно киваю, что означает: давай все же рискнем. И Володя, проучившийся год в театральном вузе, вдруг меняется: он сияет, светится, на него радостно смотреть. «Бомбежка любовью», — вспоминаю я термин, относящийся к завлекающему искусству сектантов. И тоже ласково улыбаюсь. Парень, метнув на нас взгляд, взялся за газету теперь не праздно, как поначалу, а с нарочитой внимательностью. Однако не выдержал, мельком взглянул на нас, потом еще раз, теперь уже с каким-то подобием улыбки на лице. Я тут же сказала:

— Знаете, вы нам почему-то так понравились, что нам с другом захотелось вас пригласить.

— Что? Вы мне?

— Да! — проникновенно вступил Володя. — Это, конечно, твое дело. Но в нашем солнечном братстве тебе были бы рады.

— Где? — недоверчиво переспросил юноша.

— В братстве, — пояснила я. — Братство — это когда все бескорыстно. Друзья собираются на совместное чаепитие, для того чтобы попытаться понять этот мир. Это особенно важно теперь, когда до конца века и света остается меньше трех лет.

Парень улыбнулся:

— Приколы нашего городка? Где-то здесь камера?

Я уже было махнула рукой: не удалось. Но психолог Крысенко с пафосом подхватил:

— Друг, ты абсолютно прав! У нас есть свой городок, там живут святые голуби.

— Голуби?..

Человек человеку — героин, или Монолог консультанта

Евгений Волков — конфликтолог, кандидат философских наук, доцент кафедры общей социологии и социальной работы Нижегородского университета. Он консультант по проблемам защиты от психологического и духовного насилия, выводу из деструктивных культов. Сказать, что он со своей редкой профессией сегодня востребован, значит не сказать ничего: его рвут на части, приглашают на всевозможные семинары и тренинги, психологи и психотерапевты просят о консультациях.

— Все понимают ужас психотропного оружия, — рассказывает Волков. — Грубо говоря, оно сдвигает химию и физику организма, клеточные процессы. То есть ломает сам механизм, как если бы взяли и сломали компьютер. Теперь представьте: компьютер в целости, а все программы в нем подменяются. Это не менее страшно. Вот он, человек: живой и невредимый, он с вами, но, по сути, его уже нет — он где-то далеко и к вам больше не возвращается. Что произошло? Воздействие человека на человека. Мы друг для друга куда более сильные наркотики, чем героин. И если эти воздействия организовать определенным образом, это может быть пострашнее психотропного оружия.

На семинаре в одном из сибирских городов я видел девушку, которая попала в «Белое братство» в четырнадцатилетнем возрасте и провела в секте несколько месяцев. Прошло полтора года, как она оттуда вышла. Но на семинаре, где присутствовали люди зрелые и даже пожилые, она казалась старше их. Сплошная настороженность — человек на войне. У нее было ощущение: над ней совершили психологическое насилие. Как? Есть несколько видов техники контроля сознания. Например, групповое давление через игры, подобные детским, через пение, объятия, прикосновения и лесть. Через изоляцию — вдали от близких человек теряет чувство реальности. Есть техники, останавливающие мышление: монотонное пение, повторяющиеся действия. Ну и так далее.

Многим кажется, что поддаться этому могут только люди неопытные. Это не так. Одна американская ученая долгое время изучала приемы, которые применяли в некоем скандальном культе. Люди, попадавшие туда, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством, покушались на жизнь близких. И вот она решила провести эксперимент: прикинувшись человеком с улицы, дала себя «уговорить» и уехала с ними за город. Первое, что она спросила у заехавшей к ней на третий день коллеги, было: «Пожалуйста, напомни: а что там у них плохого?»

Есть такая древняя мудрость: к большим поражениям, провалам мы подходим мелкими шагами. И если мелкие сдвиги, отклонения кем-то программируются, выстраиваются в последовательную систему, человек нечувствительно переходит в иное качество. В школьные годы у меня был друг, который ловил голубей на балконе. Когда птица садилась на перила, он начинал от дверей медленно-медленно двигаться, делая при этом мелкие движения руками. И в итоге, когда он уже приближался, оставалось так же медленно поднести руку и брать живую добычу… Для голубя все это время ничего, по сути, не происходило.

Пленный дух

–…Голуби? — переспросил «Друг», улыбаясь.

— Да, — сказал Володя. — И ты, друг, можешь заслужить это звание. Его носят люди просвещенные, понимающие: на краю века всем, кто не услышит гласа верховного Бога Глюка, предстоят страшные испытания.

— Глюка? Да я вообще не колюсь.

— А вы уверены, что все, что сейчас происходит, не галлюцинация? — задумчиво произнесла я. — Голуби упорхнули от нечисти и построили свой прекрасный городок. Там светло и чисто. Нет подлости, хитрости — только любовь.

— А как называется? — нашелся вдруг парень. — Что это, организация?

— Группа, — сказал Володя. — Называется «Заумь Бесиё», что означает учение о душе.

— А-а, — сказал «Друг». — Я что-то слышал. Там что-то взорвали.

— Нет, — напрягся Володя. — Хорошо, что тебя сейчас не слышат голуби. То было «Аум Синрикё». Это нельзя путать.

И дальше мы, попеременно беря слово, выдали адскую смесь учений, чаяний, научных и околонаучных сведений, мистики. Парень слушал, открыв рот.

…В суде на слушании дела по иску к автору брошюры «Десять вопросов навязчивому незнакомцу, или Пособие для тех, кто не хочет быть завербованным» Александру Дворкину мы видели родителей, чьи дети связали свои судьбы с некоторыми упоминавшимися на заседании сектами. Выражением лиц они были очень похожи на солдатских матерей — может быть, вы помните, их много раз показывали в телепередачах. Тогда шла первая война, и матери просто селились в Чечне в надежде вызволить из плена своих сыновей.

— Мой сын Сережа учился в текстильном институте, его конструкции участвовали в показе высокой моды. Все бросил с того дня, как к нему на улице подошли активисты «Церкви Христа», — рассказывала мне одна из женщин в перерыве судебного заседания. — Он дал свой телефон и адрес, и с того момента — чуть ли не каждую минуту звонки по телефону и в дверь: «Здравствуй, друг!» Надо проведать заболевших братьев, проводить на поезд сестер, завербовать новых членов… Пошла я как-то с ним, мне, честное слово, стало плохо. Бум-бум-бум — забивают гвозди якобы в Христа: такие вот эффекты театральные. У Сережи не осталось ни одного друга из тех, которые были до секты. Года три, как я ни разу, понимаете, ни разу не видела, чтобы он улыбнулся как раньше, от души… Знаете, как они молятся? Вопят, стонут, теряют сознание. Дома молиться нельзя — надо найти высокое место: дерево или крышу. Наши дети в полной, абсолютной власти лидеров секты. Поэтому многие родители боятся говорить о том, что знают. Убеждена, если лидеры скажут сыну: пойди и убей — он пойдет и убьет.

Сообщения, связанные с сектами, по числу пострадавших напоминают фронтовые сводки: самоубийство в Сан-Диего членов общины «Врата Рая» — погибло 39 человек; у нас, в селе Антипино Тюменской области — 36 трупов, жертв ритуальных убийств; пропал без вести бывший сектант Богородичного центра Слава Вишневский. Это — из ставшего известным лишь за два месяца…

Суть обвинения автору брошюры — покушение на свободу совести. И в самом деле — формула «кто сектант, тот преступник» — опасна. Но если сектант — преступник, как это распознать? Страшные тени действительно преступных групп «Белое братство», «Аум Синрикё» — разве не надо о них говорить, объяснять, как их можно было бы распознать на входе?

— Похищение бывших членов сект — явление нередкое, — сказали мне в центре криминальной информации ГИЦ МВД России, — есть основание считать, что так поступает «Церковь Христа», есть письменные показания человека, которого шантажировали, покушались на его жизнь. За помощью приходят родители. А официально обращаться в милицию боятся. Конечно, есть религиозные движения, которые в правовом отношении безупречны. К примеру, баптисты не нарушают закон. Но существуют группы явно преступные. И нет правоохранительной структуры, которая бы ими занималась. Преступления, связанные с сектами, тонут в потоке обычных уголовных дел. А вот в царской России существовал специальный департамент, который занимался преступлениями, случившимися на религиозной почве. Понимали: уровень мотивации сектанта, совершающего преступление, неизмеримо выше, чем у обычного бандита. Он думает не об обогащении, а о спасении души.

…Мы уже все знаем про «Друга». Его зовут Женя, он второй год учится в Юридической академии, ему 21 год. Родители состоятельны, и да, конечно, он сможет материально поддерживать «Заумь Бесиё». Поехать с нами на загородный семинар? (Есть у нас замечательный особнячок, полно молодежи, песни, пляски.) «Да запросто!» Как связаться? «Метро “Отрадное”, автобус — записывайте номер, 4-я остановка…» — записываем. «Перейти дорогу, там мимо гаражей, слева школа, дом с парикмахерской». Дальше номер дома, подъезд, этаж, номер квартиры и телефона. А если вечером — вот еще один номер, он там часто бывает.

Мы встаем — он остается доедать свой сэндвич. Эксперимент удался. Мы поймали голубя…

Непристойное предложение

…И отпустили через минуту. Мы вернулись. Женя, снова увидев нас, обрадовался:

— Знаете, я сейчас как раз думал, что давно так душевно ни с кем не общался.

«Когда вы встречаете самого дружественного человека, которого когда-либо знали, который вводит в самую любящую группу людей, которую вы когда-либо представляли, и вы находите руководителя самой вдохновенной, заботливой, сочувствующей и понимающей личностью, которую вы когда-либо встречали, а затем вам объясняют… что причиной появления группы является что-то такое, на осуществление чего вы никогда не смели надеяться; и все это звучит слишком хорошо для того, чтобы быть правдой, то это, вероятно, слишком хорошо для того, чтобы быть правдой! Не променяйте свое образование, свои надежды и стремления на погоню за радугой».

(Из обращения к людям бывшей участницы секты «Народный Храм» Джин Милз, ставшей впоследствии жертвой трагедии в Джонстауне, где совершились убийства и самоубийства 911 человек — взрослых и детей.)

Мы дали Жене это почитать. Он сказал:

— Ну? — Потом, подумав: — А чего они там поумирали? — И, помолчав, вдруг догадался: — Все неправда?

Он улыбался так же неуверенно, как тогда, в первые минуты нашего с ним знакомства. Мы поговорили про то, что у него не срабатывает инстинкт психологического самосохранения и что он может быть захвачен кем угодно. Он не соглашался:

— Я себя всегда контролирую.

— Нет, — сказал психолог Владимир Крысенко, — не мы, а ты дал нам свои координаты. И контакты бы начались не по твоей, а по нашей инициативе.

Мы рассказали про техники контроля сознания. Но, наверное, зря. Разочарованный, он ушел, махнув рукой:

— Идиотский розыгрыш.

Мы же, вновь собравшись с силами, отправились приставать к людям дальше. Охота шла успешно: только двое из семерых пресекли наши попытки сразу. От мужчины же лет сорока (Григорий, работает в государственной организации, возит шефа) ушли с трудом — он готов был говорить с нами о братстве и Глюке вечно. Он нарисовал нам на блокнотном листке план местности, где расположен его дом. Сказал, в какое время дома один ребенок, во сколько возвращается жена и когда он бывает сам. Ирина, 30-летняя домохозяйка, в конце беседы призналась:

— Знаете, вы просто открытие мира мне сделали. Я теперь хоть буду видеть смысл жизни, — и дала телефон.

АСТРАЛ КРЕПЧАЛ

«Заумь бесиё» девять лет спустя

Эпидемия бреда самого разного рода и толка косит людей, как грипп кур. Сайентологи, под видом комиссии по правам человека, выступают на одной из самых уважаемых радиостанций Москвы. Индийские сектанты собирают в Москве залы довольно-таки престижных кинотеатров, их видеокассеты и книжки раскупаются с лету. Имидж Грабовому помогло в свое время сделать одно центральное издание, рассказав, что этот чудо-человек с помощью магического кристалла останавливает ядерный взрыв.

Наверное, все легко объясняется коммерческими интересами — «духобароны» могут хорошо платить, их бизнес процветает, он на взлете востребованности. Вернулся даже Кашпировский — герой давно обросших бородой анекдотов. Санкт-Петербургский дворец спорта «Юбилейный», в котором он выступил, конечно же, не то же самое, что экран телевизора в каждом доме. Всю страну ему теперь уже не взять под гипноз так, как это было прежде. Но все-таки востребован и он.

Страна под гипнозом?

* * *

Даже Булгакову с его Воландом и Котом такого, наверное, было не придумать… Идет прямой эфир телепрограммы «Пусть говорят», ее ведущий Андрей Малахов сообщает: «Бывший покойник Филипчук Борис Ярославович».

Вопрос из зала:

— Борис, когда вы скончались?

Ответ:

— 1 августа 1996 года.

— Вы помните себя в морге?

— Да.

— И когда вы воскресли?

— Воскрес 2 августа 1996 года.

— Что было причиной смерти?

— Не знаю.

— Что чувствовали, когда умирали?

— Абсолютно ничего.

— А когда воскресли?

— Чувствовал мир и покой. Я хочу всех вас поприветствовать, мир вам!

И мир праху твоему, хочется сказать, но праха нет, а есть человек, который действительно хоть и разговаривает, но удивительно похож на покойника. Здесь же рядом Грабовой сидит, говорит, что кто против его учения выступает, тот, стало быть, против жизни. Но и он тоже выглядит, как мертвец — нет живых реакций, никаких реакций нет! Человек говорит так, как будто кто-то его все время включает и выключает, он не отвечает на вопросы, не злится, не раздражается, не торжествует, просто ведет свой монолог. Очень серьезно.

— Это хлестаковщина! — выкрикивает кто-то из зала, и другие аналогии, более современные, здесь же звучат — про МММ говорят, про ваучеры чубайсовские, про «Властилину». Механизм, конечно, и в самом деле похож, но совсем же другие насилуются здесь струны человеческой психики, другая идет игра, другой обещается приз — не о финансовом благополучии речь, а о душевном.

Дальше в передаче возникает женщина, которая свидетельствует, что она по учению Грабового оживила своего умершего мужа; тут же выясняется, что она актриса, а человек, который писал за Грабового книгу, тоже здесь, и он никто иной, как бывший собкор «Правды», член Союза журналистов и Союза писателей. Политолог и религиовед Максим Шевченко берет в телепередаче слово и подытоживает:

–…Контуры бизнес-проектов появляются, какие-то артисты, какие-то рирайтеры, люди, которые готовят бэкграунд…

И только вот в этот момент до меня доходит: такое все «грабовое» и в самом деле уже было в нашей жизни, вспомните! Болью, горем людей уже торговали, как нефтепроводом. Политические персоны, партии получали в итоге голоса на выборах, политические технологи — «боледоллары». Сразу после московских взрывов на Каширке и на улице Гурьянова началась вторая война в Чечне. Очень важно понять сейчас, что в тот период переживало большинство населения страны, вспомните: люди менялись прямо на глазах. Образованные и вроде бы как бы считавшиеся глубоко порядочными на полном серьезе говорили о том, что надо заасфальтировать Чечню. Эмоционально разделяли вброшенную в массовое сознание мысль о том, что все чеченские дети — будущие террористы. Этот наркоз, конечно же, скоро отошел, «чеченская доза» сегодня уже недостаточна, но людям, подсевшим на манипуляции, на быстрые решения любых проблем, невозможно справиться с ломкой самостоятельно.

Есть такая древняя мудрость: к большим поражениям, провалам мы подходим мелкими шагами. И если мелкие сдвиги, отклонения кем-то программируются, выстраиваются в последовательную систему, человек нечувствительно переходит в иное качество.

— Здесь необходимо проведение психолого-психиатрической экспертизы, — говорит сегодня в той же телепередаче с Грабовым известный независимый психиатр Юрий Полищук. — Я выдвигаю гипотезу о том, что психически не совсем здоровый человек с определенным развитием, которое представляет из себя, скорее всего, бредовую систему, индуцировал большое количество людей. И высказывания таких людей также свидетельствуют об их психической индукции…

Он же чуть позже выкрикивает:

— Реклама оккультизма, мистики, экстрасенсов — пора прекращать этим заниматься, потому что грядет массовая психическая эпидемия.

Это, конечно же, можно прекратить, но люди сегодня уже сами ищут тех, кто поможет снять порчу и заасфальтирует врага. Предложение даже уступает спросу.

* * *

— Глубоко травмированными людьми манипулировать легко, — сказал мне уже после телепередачи политолог Максим Шевченко. — Для меня между политическими технологами и Грабовым нет практически никакой разницы. Только что первые умнее второго. Но работают они в одном и том же пространстве, они тоже магически разводят население страны. Они не позволяют переработать горе, а это важнейший внутренний психологический процесс, как для отдельного человека, так и для нации в целом. Мы говорим о погибших детях Беслана — это безусловный траур. Но мы не говорим о десятках тысяч погибших и искалеченных детей Чеченской республики разных национальностей. И отношение такое — как к гражданам не своей страны, а страны-противника — это отношение конструировалось в Москве, кремлевскими грабовыми.

— Но то, что конструируется сегодня, преподносится с нарочитой какой-то небрежностью, выглядит чудовищно нелепо, шито грубыми, крупными стежками, белыми нитками. Ощущение такое, что эзотерические вещи, с одной стороны, и всевозможные партии, общественные движения — с другой, лепятся по одной и той же выкройке: верну мужа, выхожу в астрал, оживлю погибших, — это же нарочитое упрощение, намеренное. Но возьмите лексику, к примеру, движения «Наши» — тот же астрал… Почему именно сегодня это все работает?

— Когда происходит девальвация смыслов, на их место приходят технологии смыслов придуманных. Это все работает потому, что достиг своего апогея кризис проектного мышления. Надежды перестройки обернулись блефом, кровавой бойней, войной десятилетней, социально-экономическим расслоением. В том формате, в каком сейчас страна существует, у нее нет будущего. И отсутствие проекта нашего общего будущего прячется в движении технологических симуляторов типа движения «Наши». Там, конечно, используются разного рода технологии. Это видно даже из их текстов. Людям дают ключевые мифологические точки: великая победа, великая страна, мораль и нравственность, необходимость противостоять Западу. В чем разница между реальной жизнью и виртуальной? Все так же в жизни: у нас была великая победа, великая страна и, наверное, надо в чем-то противостоять Западу, но, с другой стороны, у страны и у великой победы была изнанка, а у Запада есть чему учиться. Но поводыри ведут своих овец, во-первых, не позволяя размышлять, а во-вторых — всегда на бойню.

— Может быть, дело в том, что все больше и больше людей оказывается в стороне от жизни, в психологическом небытии, не для них «играет туш, горят глаза…». Система ценностей же тоже резко изменилась, человек, делающий содержательную какую-то работу, проигрывает тому, кто быстренько похватал внешние эффекты и сделал себе рекламу. И, может, выход для многих — эмиграция в тот же астрал?

— Отсутствие путей построения будущего всегда приводит людей в психологический и интеллектуальный коллапс, обессмысливает реальность. Тогда псевдореальность, мифологический формат, иллюзии становятся более важными, чем жизнь. Это политическая и социальная наркомания. Люди, которые маршируют, которым достаточно знать какие-то фетиши — это не люди, а материал, их завтра пошлют умирать за нового Сталина, за Грабового. Или за какие-то смыслы, которые придумает такой же грабовой, обслуживающий какие-то форматы власти, Павловский, к примеру, или Белковский, там много у нас таких же грабовых смыслопроизводителей.

Это бизнес на заведомо гибельном для людей пространстве. Жизнь может заполняться любовью, надеждой, дружбой, но она также может заполняться галлюцинациями…

* * *

В конце телепрограммы Андрей Малахов, перекрикивая свою, как всегда, наверное, самую шумную из всех аудиторию, обратился напрямую к Грабовому. Он сказал, что если бы не дорожил местом работы, то прямо сейчас, в прямом эфире ударил бы его. То есть морально — ударил. Но канал, на котором работает Малахов, чуть ли не ежедневно показывает нам картинку уничтожения террористов. Вы замечали? Это, правда, происходит чуть ли не каждый день — в центре какого-нибудь города Северного Кавказа идет перестрелка, обязательно загорается дом и боевики уничтожаются. Вот просто, как кролики на удава, идут боевики в центры городов, селятся, вооруженные до зубов, в обычных квартирах и ждут штурма. Я бы сделала из этого сюжета такой своеобразный тест на наличие в каждом из нас духовного иммунитета против разного рода технологий. Если вы, посмотрев в блоке новостей такой сюжет, получаете всякий раз сигнал о том, что вас надежно защищают, что с терроризмом идет планомерная, систематическая борьба, потому что боевиков уничтожают партиями, как гриппозных кур, вы — потенциальный адепт какого-нибудь культа. Не важно какого — социального, политического, религиозного…

ГОЛУБЬ, ЛЕТИ!

Как мы врали прохожим

Девушка, одиноко курившая на скамейке (Наташа, секретарь-референт, 19 лет), отреагировала еще веселее:

— Я вообще-то могу поехать с вами прямо сейчас.

Мы сломались. Потеряли бдительность и с очередной рекрутируемой начали с места в карьер:

— Вы, наверное, верите в Бога? Мы хотели вас пригласить…

— Есть два вида проституции, — резко сказала она, не дослушав, — телесная и духовная. Вы сейчас подошли ко мне со вторым предложением. Это непристойно. Вера, как и любовь, дело личное.

— Мы просто подумали, вдруг вы хотите… — попытался оправдаться Володя. И осекся, вспомнив ее сравнение.

Двухтысячный год. Это сегодня в лексическом нашем гардеробе слово «теракт» заношено до дыр. А тогда — первые взрывы, ужас не точечный, а общий, миру — «нет», войне — «да».

…Популярный ведущий беседует на ОРТ с Щаранским, занимавшим в ту пору должность министра внутренних дел Израиля. И не столько даже беседует, сколько просто считывает информацию, ловит каждое слово: он весь — внимание. Щаранский говорит, что как бывший правозащитник очень высоко ставит ценность соблюдения прав человека, так как это — вопрос качества жизни. Защита прав — самое важное, но есть одно только дело, которое важнее, — защита самой жизни. Ответственность момента вытягивает ведущего в струнку. Он замирает, боясь спугнуть такое откровение. Запад кричит о нарушении прав мирного населения Чечни, но там, на Парламентской ассамблее Совета Европы, никто из уполномоченных высокопоставленных наших «ответчиков» не смог подыскать нужных слов: защита жизни — важнее прав. Никто не смог, а у него в студии слова найдены. Сказаны.

Есть такие люди: они уже встроены в официальную линию, но немного мучаются из-за нехватки морального алиби, каких-то духовных подпорок. Слова Запада: «Россия неадекватна в своем отпоре террористам», «гуманитарная катастрофа» их слегка ранят, а вот Израиль в лице Щаранского врачует царапинку: разве на Западе есть такая опасность для жизни? Нет. На тот момент — нет, еще целы в Америке башни-близнецы… С терроризмом «по-настоящему столкнулись только» Израиль и вот теперь Россия. С угрозой жизни целым городам. А значит, любая мера адекватна.

Такие слова — указатели к единственной, может быть, тропке из тупика психологического дискомфорта. Тогда же (повторюсь, — это год двухтысячный, еще не избран президентом Путин и только-только началась вторая война в Чечне) мы и решили пойти по этому пути, поискать выход. Проверить: есть ли он и в самом ли деле там?

— Добрый день! Вас приветствует радиостанция «Эхо черного пиара». Мы находимся неподалеку от станции метро «Маяковская», на наших часах полдень, и мы сейчас видим очаровательную даму. Будьте любезны, ответьте: вы слышали последние новости?

— Я? Как? — Женщина лет «от тридцати пяти до пятидесяти» в малиновой дубленке поправляет очки в дорогой оправе. Она явно смущена и польщена.

— Представьтесь, пожалуйста, — вежливо, но достаточно деловито требую я.

— Валентина Никитична Тарасова, бухгалтер, — неуверенно произносит интервьюируемая, — но… Я не знаю. Это прямой эфир? Я-то так не очень умею говорить.

— У вас замечательно получается, — вступает в роль психолог Владимир Крысенко.

— Правда? — радуется женщина. — А что надо говорить? — И поправляет прическу.

— Вы, конечно, уже слышали обращение исполняющего обязанности президента России Владимира Владимировича Путина к соотечественникам, — бодренько произношу я, не обращая внимания на ее отрицательное мотание головой. — Он сказал, что только что получены неопровержимые доказательства: теракты в Москве были совершены намордоранцами.

— Кем? — потрясенно переспрашивает Валентина Никитична.

— Странно, что вы до сих пор не в курсе, вся страна уже горячо обсуждает этот факт, — с укором говорит Володя. — Сейчас решается главный вопрос: вывода войск из Чечни.

— Кошмар какой!

— Почему кошмар?

— Ну как почему? Почему! Опять поражение! Опять отзывают войска! Наглость какая. Предательство!

Какая-то компания притормаживает шаг, вслушивается…

— Вот нам и нужен глас прохожих, — говорю я как можно тише, — ваш в данном случае глас.

— Мое мнение: от Путина народ отвернется. Мы-то поверили, что защитит, что такой энергичный. А он сдается, — сразу, не задумываясь, выдает Валентина Никитична.

— Но поймите, — тоже теперь уже приглушенным голосом говорит Володя. — Он не сдается, он теперь будет защищать нас от намордоранцев.

— А они не чеченцы? — с угасающей надеждой в голосе спрашивает она.

— Да ну что вы! — возмущается Володя. — Вы что, совсем не учили в школе географию? Намордорания — небольшой полуостров Ахинейского залива.

— А, да, да, да… — как-то удивительно правдоподобно припоминает женщина.

— Уже объявлено: нашим войскам будет дан двухдневный отдых дома, а потом они будут направлены на войну туда, — говорю я.

— Ужас какой… — повторяется женщина. — Но никак нельзя сейчас выводить войска из Чечни. Там-то ведь тоже надо додавить гадину в ее логове.

— Понятно, — сочувственно кивает ей Володя. — Но тут ведь что выяснилось: гадина не в Чечне.

— А Басаев? — вдруг находится женщина. — И араб этот, друг его?

— Ну, они, может, и гадины, только к взрывам жилых домов в России не имеют отношения… То есть угрозы терактов с их стороны нет.

— Нет угрозы нашим жизням с их стороны, — уточняю.

— И что? Это повод войну прекращать? — вдруг как-то совсем уже запальчиво вопрошает дама. — Повод? Вот только что начали и снова назад, да? Знаете что, я вот как скажу: не надо с той страной, как там название… ну… не надо никаких с ними боевых действий. Пусть у нас кому положено с ними разберутся — дипломаты, спецслужбы. Кому положено. А войска должны воевать в Чечне — я вот так скажу.

— Но почему? — не понимаю я.

— Потому что все испоганили! Раньше вот таксопарк — престижнейшее место работы было. Так? Очереди выстраивались, чтоб в такси сесть. А что теперь! Никто не садится. У мужа выручка — слезы, а не деньги. И зря Путин… Мы-то верили… Он если в Чечне не победит — не будет ему поддержки… Не выберут его президентом!

— Спасибо, — говорю я, и Володя опускает микрофон. — Мы должны вам кое в чем признаться. Это розыгрыш. Никаких сообщений Путина не было.

Она явно не знает, как реагировать. Смотрит тревожно.

— Цель у нас, поверьте, безобидная, — мягко улыбаясь, говорит ей Володя. — Нам надо понять: люди, поддерживающие сегодня войну в Чечне, чем они руководствуются? Если защитой от терроризма, то как они отреагируют, если неожиданно и от имени авторитетного для них лица им заявят, что за теракты в России несут ответственность совсем другие люди?

— Ну как отреагируют… — эхом отзывается Валентина Никитична. — Как?

— Вариантов много. Может, предложат извиниться перед мыкающимися по палаткам людьми, чьи дома уже разбомбили…

Она не дает Володе договорить:

— Что-о? Извиниться? Да вы… — Машет рукой. Резко повернувшись, делает пару шагов в сторону. И, будто передумав, останавливается. Вполоборота:

— Что с этим-то народом теперь будет? Как их там… На полуострове? Намара… как там их?

— Да нет такого народа, — устало говорю я.

Она хмурится и уж не знаю о чем думает. Уходит в явном раздражении.

— Ну, — говорю я напарнику, — будешь комментировать, психолог?

Он пожимает плечами: какой тут комментарий?

Комментарий психиатра, психотерапевта Марины ИГЕЛЬНИК:

— Знаете, до парламентских выборов двухтысячного года у меня был огромный наплыв клиентов. И я отмечала такой общий тревожно-депрессивный фон настроения у людей. Они находились во внутренне небезопасном для себя состоянии. Проблемы личные: разводы, измены — все усугублялось вот этим общим фоном безысходности и непонимания — что будет? Многие жаловались на психологическую атаку с телеэкрана. После этой атаки они себя ощущали как парализованные тараканы, побрызганные ядовитой жидкостью. И вот всех этих людей как-то успокоил фактор Путина.

То есть проблемы у них остались те же, и эти проблемы во многом отражают состояние общества. Желание, чтобы кто-то пришел и что-то за них сделал, ощущение себя жертвами, вера в то, что есть человек, который точно знает все, — мудрец, советчик, защитник… Почему Путин, он ведь пока никакой? Трудно же судить о человеке, который себя никак не показал, кроме как тем, что начал вторую войну с Чечней. А потому Путин, что общество сегодня, на мой взгляд, находится в доэдипальном периоде (так называют возраст ребенка от трех до шести лет). Мама не пришла, не накормила — страшно. И нельзя нас без пригляда оставлять, мы что угодно натворим, что-нибудь сломаем, пуговицу проглотим. Да еще чужие дяди нас обижают. «Мы накормим, присмотрим, догоним чужих дядей, накажем, отнимем, вам раздадим», — слышат они во всем том, что говорит Путин… Он дал им образ виноватых — для движения, для ощущения собственного смысла жизни, которого у них не было. Вся политика на этом играет, к сожалению. На вот таком инфантилизме народа.

…Компания — трое мужчин, которые явно пытались прислушаться и явно хотели дать интервью, — куда-то делась. Мы поискали, но не нашли.

— Знаешь, давай больше не заговаривать с одноклеточными, — взмолился Володя, остановившись у филармо-нии. — Продолжаем беседу, если только человек мыслящий. Идет?

— Тогда нужно забыть про Намордоранию, — внесла я ценную коррективу, но он уже подался вперед. С афиш списывал что-то себе в блокнотик молодой человек в длинном черном пальто.

— Добрый день. Вас приветствует радиостанция «ЭЧП».

— Привет, — отозвался парень и глянул с нарочитой скукой.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросила я, поднося ему микрофон.

— Иван Андин. Род занятий надо? Ну… Образование гуманитарное, а работа — не очень.

— Не гуманитарная?

— Нет, как ни крути. Э… то есть не то, что вы подумали. Без криминала. Понимаете меня, да?

— Замечательно, — сказал Володя. — Ну и что вы думаете по поводу заявления Путина?

— А что такое он там заявил? — теперь уже не нарочито, а совершенно искренне поскучнел интервьюируемый. Но выслушал внимательно.

Намордоранию Володя в своем рассказе совершенно неожиданно для меня заменил на Украину. И горестно добавил:

— Представляете, мне-то каково? Я ж сам украинец. У меня там мать живет, в Киеве. Начнут теперь бомбить…

— Маразм, — спокойно и задумчиво сказал явно невпечатлительный Иван. — И посмотрел на часы. — Да вы не расстраивайтесь, это, по-моему, очередная утка. Ясно ж было с самого начала: никаких следов чеченских. Уж как носом землю рыли — не нашли. И с Украиной вашей так же будет. Кому выгодны были эти взрывы, я думаю, всем ясно. Все аккурат к выборам состоялось. Явная заказуха спецслужбам. И дрожжи для Путина. Просто люди убирают в подкорку то, что не положено понимать, а думы думать стараются те, что культивируются… Понимаете меня, да?

— Ну, — укоризненно говорит Володя, — такие вещи нельзя утверждать без доказательств. Существует презумпция невиновности.

— Но почему она не существует для Чечни? Покрошили там народ, дома, положили наших пацанов — и что? — Он говорит и снова смотрит на часы.

— Торопитесь?

— Да нет. Я тут жду… Но пока нет человека, можно и поговорить. А когда это Путин с заявлением выступил? Утром? Вот, кстати, странная вещь… только можно это не записывать? Понимаете меня, да?.. Спасибо. Так просто скажу вам: очень странная вещь. Вроде бы все мне ясно — на каких адских дрожжах вырос Путин, что это за кот в мешке, что если ты человек, то не должен вот так вот грубо навязанное принимать. А я его уже принимаю, даже симпатизирую. Прочитал, что подал Путин руку подвыпившему Ширвиндту, развернул свою свиту и отправился с артистом пить в театральный буфет, — рад. Узнал, что, вернувшись из Германии, он разыскал друга, который когда-то его выручил, помог, — и опять рад. Вы фильм смотрели с Аль Пачино в роли дьявола? Он там шепчет: сбрось с себя эти кирпичи чувства вины. Дьявол мне шепчет? Вот ненавижу умом Путина, а магия какая-то есть…

Комментарий психиатра Степана МАТЕВОСЯНА:

— Я вижу Путина как человека с действительно выраженным комплексом неполноценности. Обычно такой человек кривит губу, хочет казаться круче, взгляд у него холодный. Он не может быть симпатичным по восприятию. Любой человек, который занимается определенным видом деятельности, имеет вокруг себя, ну, не ауру, а информацию, он носитель какой-то культуры. А профессиональный шпион — он ведет беседу иначе, думает иначе. Его обучили врать так, чтобы при этом не краснеть. Была такая передача, в которой его бывшая соседка вспоминала его детство и говорила, что он был положительным, но дети его не любили. Это интересно, потому что детская интуиция обычно очень точная.

И вот такой человек-маска — самый реальный кандидат в президенты, и нормальная человеческая психика начинает защищаться. В психологии это называется рационализацией. Простое понятие: включаются механизмы, направленные на психологическое оправдание объекта, от которого невозможно избавиться, или ситуации, с которой реально столкнулся. Вы купили автомобиль красного цвета, а вам говорят: надо было белого, белый в жару отражает лучи солнца. Но вы уже купили красный и подсознательно ищете информацию, которая бы оправдала ваш выбор. Вот говорят: для тумана хорош красный цвет — и вы это ловите. То же и в отношении к Путину. Это наша адаптация…

…Мы уже давно сдались и рассказали Ивану про эксперимент. Он посмотрел на часы и только после этого погрозил нам пальцем. Объяснил, что давно ничему не удивляется, даже если бы сказали, что у Путина мать чеченка. Добавил: «Легко верю любой новости. Реальность-то у нас виртуальная, понимаете меня, да?»

Мы понимали только то, что человек, которого он ждет, уже вряд ли появится. Но он ждал и все старался как-то снова завязать разговор, чтобы мы не ушли. И мы не ушли.

Он полюбопытствовал: «Часто так экспериментируете?» Мы ответили: «Со времен секты “Аум Синрикё” — помните, с ее именем были связаны теракты в японском метро? Мы тогда с Володей прикинулись вербовщиками секты, которую назвали “Заумь Бесиё”, и пошли по московским улицам проверять духовный иммунитет сограждан».

«Завербовали?» — поинтересовался он и посмотрел на часы. «Многих», — ответили мы и немного поговорили про секты. Так, просто, чтобы помочь ему скоротать время до встречи с человеком, которого он ждал. Иван пожал плечами:

— Не знаю, по-моему, если ты не хочешь, тебя никто никуда не заманит, будь то секта, будь наркота.

И тогда мы стали ему рассказывать то, что объяснял нам раньше конфликтолог, консультант по проблемам защиты от психологического и духовного насилия Женя Волков.

Про техники контроля сознания. Например, групповое давление через игры, подобные детским, через пение, объятия, прикосновение и лесть. Через изоляцию. Про способы, останавливающие мышление: монотонное пение, повторяющиеся действия. Про то, что многим кажется, будто поддаться этому могут только люди неопытные, но это не так. Одна американская ученая долгое время изучала приемы, которые применялись в некоем скандально известном культе. Люди, попадавшие туда, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством, покушались на жизнь своих близких. И вот она решила провести эксперимент. Прикинувшись человеком с улицы, дала себя «уговорить» и уехала с ними за город. И первое, что она спросила у нашедших ее на третий день коллег, было: «Пожалуйста, напомните: а что там у них плохого?»

— Точно как я… — неожиданно вставляет Иван и не смотрит на часы. Он вообще о них, кажется, забыл напрочь. — Три дня болел, ни с кем не общался, телевизор смотрел. А через эти три дня и сам бы спросил: напомните, что там я вам плохого говорил о Путине? И…

…Перчатки больше не греют, руки мерзнут. Иван в этот момент выглядит отстраненно-ошарашенным.

— Ну… — говорит он и тянет, тянет паузу. — У меня жена вторая, ей всего двадцать лет. А мне 32, понимаете меня, да? Такая девчонка была… И точно, как будто в ней программы подменяются! Она так жутко стала рассуждать… Как будто не она, а двойник ее рассуждает!

Мы молчим. И не то чтобы деликатно ждем, когда он снова вспомнит про нас, а просто каждый от его слов нарывается внутренне на какую-то собственную боль.

— Вот ты представь, не кто-нибудь, а мой коллега, умничка, светлая голова! Я всегда ему верил как себе, — рассказывал мне пару дней назад Володя. — И он — не кто-нибудь, а он! — вдруг изрекает: «С психотерапевтической точки зрения войну нельзя останавливать. Нам нужна эта победа. Иначе комплекс неполноценности будет развиваться. Это — целебная война!» Представляешь? Жареный лед! Доброе убийство. Сухая вода. Психотерапевт, елки…

…Если есть хотя бы два ряда — можно перестроиться из одного в другой. Но если второй ряд — встречная полоса, маневр убийствен, это добровольная авария. Грустная вещь — отсутствие маневра. Безличные глаголы сразу вспоминаются: моросит, смеркается. Кто это делает? А нет существительных. Глаголы есть, но они как бы никем не управляются. Нельзя спросить напрямую: «Кто смеркается?»

И — вы заметили? — побежали носороги. Прямо по городу. Творят что-то неожиданное и ужасное. Почувствовали? Ну да, непостижимым, необъяснимым каким-то образом, и как-то вдруг носорожьи признаки стали проявляться не где-то там, а в кругу уже ваших знакомых. Сначала этот. Потом вон тот. Потом сосед, коллега, родственник — носороги! Большинство! И те, кого это отвращало, теперь задумались: а может, это хорошо? Нормально? Ведь не в абстрактном городе, как в пьесе Ионеско, а в Москве — бродит, вращается, прокручивается что-то такое безлично-чудовищное в неопределенной форме. И все-то оно подобрало, и все-то в себя вобрало. Пожирнело. Пробежавшее где-то бесстыдство взяло с радостью (а все летели-плыли-ехали, прибывали. А всем срочно надо было сказать пароль: «Путин». «Свои, значит? — уточняли у вчерашних врагов. — Ну, проходите»). И уже спокойно-гордо-степенное безобразие — тоже вобрало (вовсе там был не Боярский. Там образ д’Артаньяна спекулировал девизом «Все за одного!», спекулировал потому, что этот один, за которого все, — не мушкетер вовсе. И никакой не Райкин, а Гамлет самим фактом своего присутствия сообщал, что «быть или не быть?» — для него не вопрос больше. Быть, но как, чтобы уж очень качественно? — вот в чем вопрос. И чтобы не в массовке единодушно голосующих, а так, чтобы эпохально. Как? Тень отца призвать не грех, всем сообщить просто: «Буду полезен»). И доблестную беспринципность — подобрало («А в чем здесь преступление?» — спросил Марк Захаров). Вбирало-подбирало и прорвало тоненькие рамки приличий, в которые мог раньше как-то уместиться цинизм. А стал беспредельным — и нет больше рамок, выброшены за ненадобностью, и все «можнее и можнее» то, что непорядочно.

–…Какой хороший! Ждет до сих пор! — Девочка-жена виснет на Иване и тараторит без умолку: — Я к маме заскочила. Думала — на минутку, но ты же знаешь маму, она…

— Познакомься, — перебивает ее Иван. — Радиостанция… как вы сказали? У тебя могут взять интервью.

— Здорово. А о чем? Спрашивайте. Ну спрашивайте!

Володя смотрит на Ивана с укоризной и с явной неохотой достает из сумки микрофон. Мы спрашиваем.

— Да хоть инопланетяне… какая разница, кто взрывал? — говорит она, не меняя интонации. — Людей с Гурьянова и Каширки не оживишь, а чечены все еще живые. Их надо было с самого начала всех взорвать. Чтоб и беременных всех, чтоб они не плодились… Вот Ивашка отворачивается, он у меня гуманный. А я мыслю здраво — если всех мужчин-чеченов перебить, родятся новые и будут без отцов. И наши станут их жалеть: ах, бедненькие сиротки. А когда они вырастут…

Я улыбаюсь. Володя смотрит на меня с беспокойством. А я вообще-то просто анекдот вспомнила. Ковбой там говорит ребенку: «На конфетку, сиротка». — «Я не сиротка, вон мой папа, вон там моя мама». Ковбой целится из пистолета, убивает папу с мамой и поворачивается к ребенку: «На конфетку, сиротка»…

— Она не была такой, — нервничает Иван. — Это что-то совсем непонятное, почему она так. Вам трудно представить, вы ее не знали раньше…

— А я, в смысле, тормоз, да? — вглядывается в наши лица девушка. — Вы, в смысле, за чеченов? Ну… я типа пошла тогда и все такое.

— Девушка, — говорит Володя, — понимаете, в каждом народе есть, кроме бандитов, другие люди. По-другому быть не может. Кто-то лечит, кто-то учит, то есть существуют чеченцы врачи, учителя, плотники, клоуны… И дети растут не только у бандитов, но и у них.

— Нам нужна победа над ними, — говорит девушка.

«Спартак» — чемпион… Напомните мне, кстати, что это мы там несли такое про моральный дискомфорт? И есть ли в действительности такие слова? И что там было про Израиль?

Володя прячет микрофон. Бездна — это значит без дна, а без дна на самом деле только небо. Кто это говорил? Иван смотрит в небо.

— У нее на самом деле добрая душа, — говорит он и все еще смотрит в небо. Что он там видит: душу девочки-жены? Что там делает ее душа? Смотрит на красивое тело, которое переминается с ноги на ногу и спрашивает:

— А как ваша радиостанция называется?

— «Эхо черного пиара».

— Очень приятно. А меня зовут Елена Андина.

Иван смеется. Говорит: «Она еще очень юная. Понахваталась…»

Мы тоже думаем: может быть, это все — пока только клиническая смерть. Может, спасется…