Между любовью и любовью

Галина Лавецкая, 2014

Новый роман Галины Лавецкой – это семейная история, рассказывающая о жизни и судьбе трех поколений с начала 60-х годов и до наших дней. Плавное повествование о беззаботном детстве героини, дочери высокопоставленного советского чиновника, неожиданно сменяется острым драматическим сюжетом. Талантливая писательница Вика Велехова, так и не реализовавшая свой дар, долгие годы мечется между мужем и любовником, между мечтами о настоящем творчестве и нежеланием что-либо изменить. Она грешна, нерешительна, отчаянно маневрирует между правдой и ложью, пытаясь сохранить свой маленький мирок. Сможет ли она в конце концов обрести ту гармонию, о которой мечтает?

Часть третья. Алик

Между любовью и любовью распят мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.

Марина Цветаева

А с творчеством происходила забавная вещь. Вика всегда легко рифмовала на любую тему. Своим девочкам сочиняла стихи, песенки, сказки, и они с удовольствием слушали. Как-то на пляже Дома творчества в Пицунде приятель-кинодраматург, услышав стихи и сказки, которыми она развлекала маленьких дочек, посоветовал записать и издать книжкой. Вика махнула рукой — какая там книжка, так, ерунда для домашнего пользования! Но приятель настоял и даже привел ее в Москве к своему другу в «Детскую литературу». Викины записи прочитали, одобрили и выпустили детскую книжку, красиво и ярко оформленную.

Когда Вика впервые взяла в руки нарядную книгу со своей фамилией на обложке, то испытала странное чувство. Вроде гордиться нечем, не «Война и мир», но чувство гордости все же было. И, прочитав книжечку тут же, в типографии, решила, что стихи совсем не плохие. Если бы были ерундой, вряд ли редактор просил бы приносить новые.

И она принесла. Придумывалось легко, это ведь не работа, а так… для своих девчонок. Вышла еще одна книжка, а потом ее стихи в толстом сборнике детских поэтов! После этого сборника ее приняли в Союз писателей. Вика стала детским поэтом и писателем. Было немного смешно, она же это не всерьез, а так, для развлечения. Родители гордились ее книгами, Вике даже неудобно становилось. Но гонорары платили очень приличные, и она ушла с телевидения, став «свободным художником». Вика почти каждый день бывала в Доме литераторов. Там проходили интересные семинары, показывали фильмы и был замечательный ресторан. В баре варили настоящий кофе, всегда сидели какие-нибудь знакомые, обсуждая новости и планы. Там Вика встретила Игоря Панова, который был влюблен в нее во ВГИКе. Игорь стал довольно известным, по его сценариям сняли несколько фильмов. Он перезнакомил Вику с кучей народа: молодыми писателями, поэтами, драматургами, и она стала среди них своей. Обстановка была самая демократичная, во всяком случае среди молодежи. К вечеру в Доме литераторов, или сокращенно ЦДЛ, собиралась большая компания, и Вика очень весело проводила время.

Родители переехали на Алексея Толстого в дом ЦК. Квартира хоть и считалась трехкомнатной, но была больше, чем их на Неждановой. Лев Иванович с приходом Горбачева получил большую должность и ездил на самые важные международные встречи. Вообще жизнь менялась. Выезжать за границу стало проще. Стаса приглашали очень часто, но раньше ему лишь иногда разрешали поездки, а сейчас он сам мог решать, интересно ехать или нет. Он получил несколько очень престижных международных наград за заслуги в области физики. Его приглашали в различные университеты читать лекции, и в восемьдесят шестом году он поехал в Америку. Стас всегда зарабатывал по советским меркам много да плюс еще частые премии. Но после восемьдесят пятого года стали поступать деньги из-за границы за статьи. Все это выдавалось чеками Внешторга и тратилось в валютных магазинах.

У Вики вышла четвертая большая книжка про приключения Люли-мальчика и его собак. Эту смешную историю особенно любили ее дочки и всегда просили рассказать новые приключения. Книжка разошлась мгновенно, была переиздана и опять принесла Вике деньги. Потом был снят мультфильм, и ей выплатили гонорар. В «Детской литературе» просили продолжения историй. Ее друзья веселились: «Люля-мальчик бесконечен. Это «Гаврилиада» какая-то… служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булки испекал, служил Гаврила почтальоном, Гаврила письма разносил…» А Вика смеялась: «Нет, это Люлиада!» Но Аня и Ирочка пожинали плоды Викиной славы и в саду, и в школе. Мама-писательница! Приключения Люли-мальчика и его собак! Дети просили сестер, чтобы мама написала, что было дальше с Люлей-мальчиком. Вику это забавляло, но она обещала придумать продолжение.

После переезда родителей квартира освободилась от большей части мебели. Нина Сергеевна собирала карельскую березу, поэтому спальню, столовую и кабинет увезла в новую квартиру. Опустевшие комнаты казались огромными. Вика сделала ремонт, купила мебель. Устроила девчонкам отдельные комнаты, себе спальню с рабочим столом, современную гостиную. Рояль, правда, остался, тут Нина Сергеевна была непреклонна — девочки должны заниматься на хорошем инструменте. А дети, в отличие от Викуси, занимались охотно. Ходила учительница музыки, учитель английского. Нина Сергеевна строго следила за воспитанием и образованием внучек, в этом Вика могла полностью положиться на нее. Девочкам еще не было шести лет, а они уже бегло читали по-русски и почти все понимали по-английски. Дедушка с бабушкой говорили с ними на английском, и им приходилось думать и отвечать.

Они по-прежнему были очень разными по характеру и внешне. Анечка была копией Вики, только более послушной и любящей. А Ира все-таки превратилась в красавицу и прекрасно сознавала силу своей красоты. Многочисленные гости, знакомые и просто люди на улице восхищались ею. Ирочка смотрела своими «кошачьими» прозрачно-янтарными глазами без всякого смущения и, если давали подарок, царственно протягивала за ним руку, небрежно роняя «спасибо». Нина Сергеевна пробовала с этим бороться, но ее впервые постигла неудача. Когда на празднике в детском саду Ирочке дали роль королевы цветов с танцами и песней, а сестре не дали даже роли цветка, бабушка, утешая заплаканную внучку, сказала:

— Ну, ничего, Нюточка, не плачь. Осенью начнете заниматься в балетном кружке, и тебе обязательно дадут главную роль в новогоднем спектакле.

— Ничего ей не дадут, — спокойно возразила Ирочка. — Мне дадут главную роль, и всегда мне все будут давать.

— Вот и глупость сказала! — возмутилась бабушка. — С какой это стати? Заслужить сначала нужно…

— Ничего мне заслуживать не надо, бабуля, — перебила ее Ирочка. — Вот увидишь, всегда мне все просто так будут давать. Потому что я красивая, а Анька, как все.

И Нина Сергеевна не нашла правильных слов для ответа. Рассказывая мужу об этом, возмущалась:

— Ты только подумай, Лева, какая паршивка! Ведь шесть лет всего, а рассуждает, как кокотка какая-то!

— Ну, Ниночка, не сгущай краски. Иришка еще ребенок. Говорит то, что ей хочется, не вкладывая особого смысла.

— Да нет же, Лева! В том-то и беда, что прекрасно понимает, о чем говорит. Видел бы ты эти наглые глазищи! И никакого сочувствия к сестре! Нюта плачет, а эта масла в огонь подливает нарочно!

— Ну, все, все, успокойся, дорогая моя. Ты немного преувеличиваешь, но, конечно, это не очень хорошо. Надо будет потихоньку внушать Иришке, что не все так просто в жизни.

— Вот ты и внушай, твоя ведь любимица…

Вика, услышав эту историю, немного расстроилась, но, как и Лев Иванович, посчитала слова Ирочки детской болтовней. Да у нее и времени не было вникать в воспитательный процесс. У Вики был роман. Шесть лет она хранила верность Стасу, понимала и принимала их необычную семейную жизнь. Старалась быть хорошей женой, «настоящей спутницей большого ученого». В глубине души знала, что немного играет в «хорошую жену». Просто, чтобы самой было интересно. Роль жены гения, конечно, почетна и престижна, но, возможно, ей, Вике, этого мало. Четыре года металась между Стасом, детьми, институтом, неинтересной работой. Только последние два года живет своей жизнью. И вот, пожалуйста — четыре изданные книги, член Союза писателей, деньги, друзья… Конечно, у них со Стасом тоже были друзья, и все они — прекрасные, умные, талантливые люди! Но Вика всегда была там женой Стаса Зданевича. А сейчас она опять Вика Велехова — яркая, творческая, привлекательная. Заметил ли Стас, что они стали реже видеться, меньше времени проводить вместе? Вряд ли… Он любил ее, она в этом не сомневалась, но свою работу, все эти исследования и их блистательные результаты любил еще больше. Стас когда-то говорил, что все это для нее… Чушь! Уж она-то теперь знает, какое это магическое чувство — успех! Даже такой скромный, как у нее. Хотя почему она принижает себя?

Вика подшучивала над своим творчеством, но знающие люди считали, что пишет она совсем неплохо. Вот сейчас почти закончена повесть о девочке, которая не могла ходить, поэтому летала. То есть она, конечно, летала в воображении, девочка была больна, лежала в постели и фантазировала. У нее болели ноги. Вика не уточняла диагноз — детям это не важно, они и слова «парализован» не понимают. Просто яркие фантазии девочки. Она рассказывает о своих полетах так интересно и описывает, что видит сверху, так необычно, что взрослые сомневаются: вдруг действительно летает? А дети, ее друзья, верят и не удивляются ничему. Кто-то бегает ногами, а кто-то не может ходить, потому что умеет летать. Вещь получилась светлая, трогательная… Ее друг по ВГИКу — интересный и успешный режиссер, сказал, что можно сделать очень сильный фильм. Если подобрать ребенка, который хорошо сыграет, а дети иногда фантастически играют, то это будет маленький шедевр. Редактор в «Детской» прочел и был впечатлен, но сомневался, что худсовет пропустит. Летающие дети? В реальной жизни? Жаль, если «зарубят»! Вот если Вика переделает, чтобы всем было ясно, что больная девочка просто фантазирует, все это понимают, но делают вид, что верят. Тогда, конечно, можно попробовать. Но Вике не хотелось переделывать, повесть ей нравилась, это вам не «Люлиада» какая-нибудь.

Этими мыслями о Стасе, о его и своих успехах Викуся пыталась оправдать себя. Да, влюблена, но кому это мешает? Она никому не причиняет зла, любит Стаса по-прежнему. Он и девочки для нее самое главное. Но ведь может быть какая-то своя жизнь и свои увлечения?

Роман этот возник случайно, как бы в шутку, но перерос в довольно серьезные отношения, и Вика не знала, что с этим делать. Да и не хотела что-либо менять, пусть идет, как идет. А «шло» очень бурно, отнимая все Викино время.

Попав в веселую шумную компанию, собирающуюся вечерами в ресторане Дома литераторов, Вика как будто вернулась назад, во вгиковские дни, когда была свободна, беспечна и уверена в успехе. Разница только в том, что многие уже состоялись и были известны. А так — те же споры о кино, литературе, о нашумевших постановках «Таганки», «Ленкома» и «Современника». Все были молоды, легко дружили и еще более легко влюблялись. В начале вечера за столом могло собраться пять-шесть человек, а потом компания разрасталась, подставляли стулья, сдвигали столики, устраивая сутолоку и неразбериху. Но официанты в творческих домах были ко всему привычны и хорошо понимали своих клиентов. Московская богема давала щедрые чаевые, никогда не проверяя счет. А если не было денег, могли занять у официантки. Вот чего не было, так это снобизма. Никто не кичился своими заслугами, известностью и успехами. Вика легко вписалась в эту атмосферу, став здесь своей.

День рождения она решила отметить в ЦДЛ. За шесть лет это был первый день рождения без Стаса и их общих друзей. Стас читал лекции в американском университете и должен был вернуться ближе к осени. На домашнем празднике с родителями и дочками ей стало грустно. Тех нежных слов, которые он сказал утром по телефону, было мало. Хотелось, чтобы Стас сидел рядом, смеялся, шутил и смотрел на нее так, как только он один умеет. Так что Вика надеялась поднять себе настроение среди друзей.

Заказала столик на двадцать человек. Пригласила двенадцать, но официантка Валечка предложила накрыть на двадцать — все равно набегут, где потом стулья искать? Так и получилось: главный московский красавец, актер с Таганки, пришел с двумя манекенщицами. Дружок-подружка Лерик привел приятеля, балетного мальчика из Большого. Известный архитектор, муж ближайшей подруги, пригласил французского художника, а сама подруга Томка приехала после спектакля со своим партнером. Зашел хорошо знакомый всем западногерманский журналист, и ему махнули, давай к нам! А вот Игорь Панов пришел без жены, хотя Вика приглашала их вдвоем. И это было досадно. Игорь на что-то надеялся, была некая неопределенность в их отношениях. Вроде дружили, но легкая неловкость присутствовала. Вика надеялась познакомиться с его женой, чтобы все стало на свои места — просто друзья по институту. Но Игорь упорно приходил один, а у Вики и в мыслях не было заводить роман с чужим мужем. У нее есть Стас, и никто ей больше не нужен. И тогда она в шутку объявила, что ее кавалером сегодня будет Алик. Нарочно выбрала самого безобидного из всей компании. Алик был некрасивый, худой, высокий, с грустными еврейскими глазами, но очень обаятельный. Он дружил со всеми, коллекционировал иконы, картины, антиквариат, имел незаконченное музыкальное образование и работал в министерстве торговли. Деньги у него всегда были, и он щедро платил за всех. Ездил на «мерседесе», что тогда было редкостью. Говорили, что его отец «большая шишка» в Минторге. Алик мог достать все что угодно, от дефицитных книг до открытки на машину. Он давал деньги в долг и не напоминал забывчивым должникам. Вообще был добрым, милым, интересным собеседником — веселым и остроумным. Его все любили, и ни одно застолье без него не обходилось. Алик недавно разошелся с женой, очень хорошенькой, но глуповатой девчонкой, и шумно праздновал вновь обретенную свободу.

Он с удовольствием откликнулся на Викину шутку и ухаживал за ней весь вечер весело и непринужденно, как будто так и должно быть. Игорь злился, а Вика нарочно обнимала Алика и кричала:

— У нас с Аликом роман! У вас на глазах зарождается большое и светлое чувство!

Алик смеялся и целовал ее в щеку. Игорь пытался разбить их пару, но Алик твердо отказывал.

— Извини, старик, моя девушка слегка перебрала шампанского, и я никому не могу ее доверить.

— Правильно. Никому меня не отдавай, — бормотала Вика. — Я пьяна, как сапожник.

На улицу они вышли вместе. Алик предложил отвезти ее домой, садиться за руль ей явно не следовало. Но Вика попросила пройтись пешком, здесь рядом, и, может, она немного протрезвеет, чтобы не испугать детей. Алик засмеялся, и они пошли. Апрельская ночь была прохладной, и Вика пришла в себя. Голова не кружилась, настроение было легким, праздничным…

— Когда-то в этой церкви венчались Пушкин и Натали. Как давно это было! Потом я каждый день бегала мимо церкви в школу. А сейчас иду домой, и мне уже двадцать шесть лет. Уже двадцать шесть! Кошмар!

— Какое там «уже»! Совсем девчонка, — улыбнулся Алик.

— А тебе сколько?

— Мне? Ну, мне двадцать семь… в декабре будет.

— Совсем мальчишка, — сказала Вика, и оба рассмеялись.

На бульваре не было ни души, скамейки и аллея залиты лунным светом. «Как красиво!» — подумала она, и вдруг Алик сказал: «Стой так, Вика, замри!» и стал читать стихи:

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом

По аллее олуненной Вы проходите морево…

Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разузорена —

Точно лапы паучьи, точно мех ягуаровый.

Читал он тихо, но слова как будто звенели, так это было красиво.

Вы такая эстетная, Вы такая изящная…

Но кого же в любовники! и найдется ли пара Вам?

Вика стояла неподвижно, зачарованная стихами, звучащими так необычно в этой лунной ночи. Длинная тень в пышной юбке лежала на дорожке, и где-то в груди возникло ощущение радости и тепла. Хотелось, чтобы эти слова звучали и звучали в пустоте бульвара.

Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом

И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым —

Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..

— Красиво. Я не знала, что ты увлекаешься Северяниным.

— Тебе это странно? Я вообще люблю поэзию. А Серебряный век особенно.

— Молодец. Я, к сожалению, знаю лишь в институтском объеме. А Северянина вообще очень мало. Вот такие общеизвестные — конечно, а более поздние — нет. А ты хорошо читаешь. Прочти еще что-нибудь.

— Ну, вот послушай из тридцатых годов:

Свежей душистого горошка,

И значит, свежести свежей,

Немножко больше, чем немножко,

Ты захотела стать моей…

И к свежим я влекусь озерам

В незаменимости лесной,

Твоим сопровождаем взором,

Сопутствуем твоей весной.

— Замечательно! «Немножко больше, чем немножко…» Надо будет перечитать, — сказала Вика.

— Да я могу тебе наизусть читать, если интересно.

— Спасибо, Алик. Как-нибудь… с удовольствием. Но вот мы и пришли.

— Ты в композиторском доме живешь?

— Да. А ты, кстати, где обитаешь? Я так бессовестно потащила тебя пешком, теперь тебе надо за машиной возвращаться…

— Да ну, ерунда! Я тоже почти рядом, на Малой Бронной.

— А, ну тогда ничего. Спасибо еще раз за вечер поэзии. Спокойной ночи, Алик.

— Завтра увидимся, Викусь? Может, пообедаем вместе?

— Ну почему бы и нет? Только не раньше трех.

— Годится. Давай в три. В Домжуре? Раков свежих поедим.

— Ну, давай в Домжуре. Все, пока. — Вика поцеловала Алика в щеку и вошла в подъезд.

В квартире было темно, все спали. Вечерами, когда Вика уходила, с детьми оставалась мамина домработница Люба. Если Вика возвращалась поздно, Люба оставалась спать в гостиной на диване. Вика тихонько прошла в ванную и посмотрела в зеркало: «Свежей душистого горошка», — усмехнулась она. А, впрочем, вполне ничего. В самом деле, что такое двадцать шесть лет? И засыпая, слышала голос Алика: «По аллее олуненной вы проходите морево. Ваше платье изысканно…»

После обеда в Доме журналистов они стали встречаться каждый день. Раньше тоже виделись почти ежедневно, но это было в общей компании. Сейчас Алик всюду сопровождал Вику. Возил ее в редакцию, в типографию, к портнихе и на маникюр. Терпеливо ждал в машине, а потом отвозил домой или обедать в ресторан. Вечером заезжал, и они направлялись в ЦДЛ или Дом кино. Сидели до закрытия ресторана, а после ехали всей компанией к кому-то в гости на «кухонные посиделки» или в загородный ресторан «Архангельское», где жизнь начиналась после одиннадцати вечера. Не для всех, конечно. На двери всегда висела табличка «Закрыто», и швейцар пускал только своих. Своими считалась московская богемная тусовка и те иностранцы, которые дружили с ними. Денег в «Архангельском» прогуливалось — море! Цены там были особые, просить меню считалось дурным тоном. Да и не поесть туда приезжали. Заказывали шампанское, фрукты и легкую закуску к водке. Играл замечательный оркестр, ради него и ездили. Девизом руководителя было: «Даром только птички поют». Поэтому посетители «заряжали» музыкантов очень серьезно. Но ребята стоили того. Там нельзя было услышать пошловатого советского шлягера. Играли лучшие композиции известных западных групп. А пели так, что, закрыв глаза, нельзя было отличить Борю-гитариста от солиста группы «Квин». Веселое было время. Ездили в «Архангельское» до конца советской эпохи. Впрочем, ресторан существовал и после, но вряд ли люди, посетившие музей-усадьбу и чинно обедающие рыбной солянкой и мясом в горшочке, могли представить бурное ночное прошлое заведения.

В «Архангельском» легко рушились браки и возникали новые яркие романы, там ревновали, страдали и проводили счастливые часы. Там были слезы и выяснения отношений, случались скандалы и драки между соперниками. Туда приезжали молодые, красивые, талантливые, известные. Там царила атмосфера праздника и беззаботности. Посетив впоследствии массу ресторанов и ночных клубов, Вика нигде больше не чувствовала такого настроя. «Архангельское» в ее воспоминаниях осталось самым веселым и романтическим местом.

Никаких отношений у них с Аликом той весной не было. Вике просто нравилось проводить время в его обществе. Она чувствовала себя окруженной заботой, вниманием и восхищением. Алик, при всей своей некрасивости, был очень симпатичным, веселым и легким человеком. В нем чувствовалось настоящее мужское рыцарское отношение к женщинам. Он стал своим человеком у Вики в доме. Цветы не успевали вянуть, девчонок он избаловал подарками и сладостями, домработнице Любе привозил огромные шоколадные наборы в благодарность за «лучшие в мире» пирожки с капустой. Люба расцвела при его появлении. Даже Нину Сергеевну, встретившую его довольно прохладно, покорил искренним восхищением ее педагогическими способностями в отношениях с внучками и признанием Викиного таланта. Когда узнал о ее любви к старинной русской мебели, рассказал много интересного о старых мастерах, стилях и особенностях мебели из карельской березы и красного дерева. Алик хорошо разбирался в антиквариате, и Нина Сергеевна это оценила. А когда подарил ей редкие альбомы «Истории русской мебели», изданные за рубежом, они стали друзьями.

— Милейший человек, — говорила Нина Сергеевна. — Очень харизматичный. И, конечно, интересный, прекрасно образован. Я понимаю, Викуся, такой поклонник льстит самолюбию каждой женщины, но что дальше? Ты замужем, и у тебя прекрасный муж… и девочки. Пожалуйста, Вика, не наделай глупостей!

— Мама, ну о чем ты говоришь? Алик — просто друг, чудесный парень. Ты же знаешь, приходится постоянно бывать «на людях». Премьеры, рестораны, банкеты. При таком прекрасном муже я всегда одна. Ну не с Лериком же ходить? Это очень двусмысленное положение. Мне удобно, что Алик сопровождает меня и я вроде и при кавалере.

— Ну да, это, конечно, лучше. Только как бы Стас не воспринял иначе…

— Стас, мамуль, выше всякой пошлости. Да к нему это и не имеет никакого отношения. Он живет в совершенно другом мире.

И Нина Сергеевна успокоилась. Раньше был Сережа, ходивший за Викусей, как тень. Недавно, слава богу, женился. Теперь вот Алик. Что ж, у такой хорошенькой и талантливой женщины, как Вика, должен быть бескорыстный поклонник.

Но друзья и знакомые в бескорыстную дружбу не верили. Встречая их постоянно вместе и видя, как в шумном застолье они всегда погружены в какие-то свои разговоры, прямо спрашивали:

— У вас что, роман? Признайтесь!

А они дружно отрицали, объясняя свое постоянное общение схожестью интересов и любовью к русской поэзии.

Как-то приехали в Архангельское в проливной майский дождь, и Алик вынес Вику из машины на руках, чтобы она не замочила ноги в открытых босоножках. А когда поставил ее на пол в холле, Вика, не расцепляя рук, обнявших его шею, несколько мгновений молча смотрела в глаза Алику и видела в них грусть и нежность. За столом подвыпившая Томка пристала:

— Ну, признайтесь, что у вас роман! Что вы за тихушники такие! Ведь это так прекрасно — любовь! Ради этого и живем. Викусь, ну что молчишь? Признавайся! Давай за это выпьем.

Вика, улыбаясь, покачала головой.

— Нет никакого романа, расслабься, подруга.

— А что же у вас происходит? — зло спросил Игорь. — Пионерская дружба?

Алик улыбнулся и поднял бокал:

Я не влюблен в нее нисколько,

Как, впрочем, и она в меня.

Мы лишь слегка флиртуем только.

День изо дня. День изо дня.

За столом зашумели, засмеялись, чокаясь.

— За флирт, господа! Нет, за Любовь! За любимых до дна!

— Стишки! — усмехнулся Игорь. — Любители поэзии! А впрочем, хорошо зная свою подругу Викусю, ничему не удивляюсь.

— Хорошо зная Викусю? — тихо спросил Алик, и все замолчали.

— Ты и представить себе не можешь, до какой степени! Слишком хорошо.

— Врешь ты все, старик! Ничего ты не можешь знать об этой девушке с певучими глазами и асимметричным лицом. Не твоего поля ягода. Забудь о ней, старик! — и, взяв Вику за руку, увлек в круг танцующих.

— Почему с асимметричным лицом? Где ты видишь асимметричность? — спросила она.

— Вижу. И в этом главная прелесть твоего лица. Его невозможно забыть.

— Все ты выдумал. У меня очень хорошенькое лицо.

— Нет, — Алик покачал головой. — У тебя прекрасное лицо. Только асимметричное. И глаза, как у ведьмы.

— Ты же говорил только что про «певучие глаза»?

— У всех ведьм певучие глаза, — упрямо возразил он.

— Ты пьян, дурачок, — тихо засмеялась Вика. — И обратно машину поведу я.

— Да, веди. И меня веди, куда хочешь. За тобой куда угодно! Пропал я, Викуся, пропал!

— Ты просто слегка напился. Но это пройдет. Я тебя отвезу домой, и все пройдет.

Вообще это был пока вполне невинный флирт. Правда, никто в это не верил. Особенно после рассказа мужа красавицы-поэтессы. Он был известным театральным художником и дружил с Аликом.

— Еду на днях по Фрунзенской набережной. Смотрю, стоит знакомый «мерседес», подъезжаю, останавливаюсь, Алик с Викой сидят. «Что? — спрашиваю я. — С машиной что-то не в порядке? Может, помочь?» «Нет, — отвечают, — мы просто разговариваем». Ну ладно, поехал дальше. На следующий день опять ездил в мастерскую к Ваське за эскизами. Еду обратно, глазам не верю! Стоят! На том же самом месте! Останавливаюсь. Сидят в машине вдвоем. Спрашиваю Алика: «Старик, что случилось?» «Ничего, — говорит, — просто разговариваем». «Да я вчера вас на этом самом месте видел!» «Да? — удивились. — Серьезно? А мы и не заметили, просто остановились». По-моему, они и не расстаются. И что скрывают от друзей? Секрет полишинеля…

В конце мая Нина Сергеевна увезла девочек на дачу, а в июле они со Львом Ивановичем собирались ехать в Крым вместе с внучками. Получалось, что до середины августа Вика совершенно свободна. Ей надо было сдать исправленную повесть. В издательстве торопили, а Вике не хотелось портить хорошую вещь, да и времени совершенно не было. Вообще как-то не писалось, поэтому Нина Сергеевна решила создать ей все условия для работы. К Викиному творчеству мама относилась очень серьезно.

В начале июня вся компания собиралась в Сочи, позагорать и поплавать. Вика с Аликом тоже решили ехать. Заказали пять двухместных номеров в «Жемчужине». Вика понимала, что в Сочи их отношения изменятся. Во-первых, собирались парами, и только двое были официально женаты. Поселиться в гостинице без свидетельства о браке двум разнополым гражданам было невозможно. Поэтому паспорта на стойке обычно сдавали: женские в один номер, мужские — в другой. А на этажах занимали номера по интересам. Там уже это никого не волновало. Тем более всем за все платили. И Вика понимала, что жить они с Аликом будут в одном номере. Для всех — они пара. «Да будь что будет. В конце концов, мы не дети», — решила она.

В Сочи было солнечно, балкон смотрел на море, синее-синее до самого горизонта. Вика сосредоточенно разбирала чемодан, стараясь не смотреть на сдвинутые рядом кровати.

Алик рассмеялся и сказал:

— Викусь, брось! Потом развесишь. Переодевайся и пойдем, искупаемся, а то солнце зайдет.

Они плавали дотемна. Возились и шумели в воде, как дети. Алик делал вид, что хочет «утопить» Вику, а она визжала, отбивалась и брызгала на него водой. Неловкость, возникшая в номере, прошла. Вике опять стало легко и весело. В ресторан пришли последними, вся компания уже сидела. Ужин прошел за оживленными разговорами и планами на завтра. На них с Аликом никто не обращал внимания. В номер вернулись поздно, и Вика прошла на балкон. Облокотилась на перила и смотрела в темноту. Она как-то растерялась и не знала, что делать дальше. Алик вышел следом, щелкнул зажигалкой, закурил. Потом встал рядом с ней и, помолчав немного, рассмеялся, бросил сигарету в темноту и произнес:

Я вас люблю. — В камине воет ветер.

Облокотясь — уставясь в жар каминный —

Я вас люблю. Моя любовь невинна.

Я говорю, как маленькие дети.

Вика повернулась к нему и сказала:

— Не хочу невинной любви.

— А какой ты хочешь?

— Хочу страстной и нежной.

— Порочное дитя! Что ты знаешь о страстной любви? Ты шутишь? — Алик улыбнулся, глядя на Вику.

Она положила руки ему на плечи и повторила:

— Хочу страстной и нежной любви.

— Уверена? — насмешливо глядя на нее, спросил Алик. — Не боишься?

— Нет. Это ты должен бояться. — Вика провела пальцем по его лицу от лба к губам.

— А я и боюсь, — прошептал он, обнимая Вику.

И была страсть и нежность.

Заснули только под утро, а проснулась она от жаркого солнечного луча, пробившегося сквозь щель между гардинами. В номере никого не было. Взглянула на часы — половина двенадцатого. Вика раздвинула занавески, и солнечный свет залил полутемную комнату. Оглянувшись, увидела на столике у дивана бледно-желтые розы. Совсем светлые, чайные, как она любила. Целая охапка в большом кувшине. Где он только взял этот кувшин? Из цветов торчал листок бумаги. Она развернула и прочла:

Я вас люблю. И пусть рыдает ветер.

В камине жар, меня ж бросает в холод.

Я вас люблю. Любовь моя безумна.

Но я счастливей всех на этом свете!

P. S. Спускайся завтракать. Я на террасе кафе, на пляже.

Вика рассмеялась, бросила листок и пошла умываться.

Алик сидел за столом под полосатым тентом.

— Привет, — сказала Вика. — А где все? Почему ты один?

— А «всех» ты проспала. Искупались, позавтракали и уехали на поиски приключений. Мы вдвоем. Что тебе заказать?

— Не хочу ничего. Кофе и сок апельсиновый.

Алик окликнул официанта и сделал заказ.

— А когда ты успел раздобыть эти чудесные цветы? Спасибо, кстати.

— Не стоит благодарности. Кто рано встает, тому Бог дает.

— А зачем ты с утра издевался над Цветаевой?

Камин погас, рыдает где-то ветер.

То в жар, а то меня бросает в холод.

Безумен я! И жизнь моя безумна.

Но счастлив я и дух мой светел, —

с придыханием, на манер своей любимой поэтессы прочла Вика.

— А что? — одобрил Алик. — И этот вариант годится. Видишь, Викуся, пообщалась немного с образованным человеком и уже можешь от детских стишат переходить к взрослым.

— Ой, ой! Кто это у нас образованный? Несчастный музыкант-недоучка! Просто у тебя память хорошая, помнишь чертову уйму стихов…

Принесли кофе и сок. Вика задумчиво смотрела на море. Было так лениво и хорошо, что не хотелось двигаться.

— Ну, что будем делать, моя принцесса? Поедем догонять коллектив? Они заказали столик на «Мельнице»! Или останемся здесь?

— Давай останемся. Будем просто купаться и загорать.

И они остались одни на целый день. И день тянулся бесконечно. И были соленые поцелуи в море и нежный шепот на сдвинутых вместе шезлонгах. И камешки, которыми они выкладывали какие-то одним им понятные слова.

Потекли прекрасные, беззаботные дни. Никто больше не просил их признаться в романе, не уговаривал ехать днем на «поиски приключений», понимая, что им хочется побыть вдвоем. Но вечера все проводили вместе, и вечера эти всегда были веселыми. Много смеха, шуток, смешных рассказов, а хороших рассказчиков среди них было немало. Иногда к ним присоединялись знакомые, компания разрасталась, и ехали в Пицунду или Дагомыс.

Викины благие намерения поработать над повестью разлетелись, как дым. Работать не хотелось. Настроение было празднично-легким, ей нравилось всё и все вокруг. И тратить эту праздничность на что-то скучное было жаль.

Через неделю неожиданно приехал Игорь. Приехал один, без жены, поселился в «Жемчужине» и присоединился к компании. Все было нормально, он даже знакомился с девушками и приглашал их вечерами. Так что тоже был вроде не одинок. С Викой и Аликом держался вполне дружески, как со всеми остальными.

Как-то вечером сидели в баре гостиницы «Камелия». Разговор за столом перескакивал от кино к литературе, переплетался со светскими новостями из Москвы, комплиментами присутствующим девушкам — все как обычно. Вошли две московские актрисы, осматриваясь в поисках свободного места. Девушки были всем знакомы, и им приветственно махали руками, приглашая присоединиться. Когда усадили, налили шампанского, кто-то сказал:

— Тост! Тост за прекрасных гостий. Алик! Что-нибудь красивое, как ты умеешь…

Алик вздохнул, взял бокал в руки и, чуть подумав, продекламировал:

Люблю я вас, красавицы столетий,

за ваш небрежный выпорх из дверей,

за право жить, вдыхая жизнь соцветий

и на плечи накинув смерть зверей.

Все засмеялись, чокаясь с актрисами.

— Браво, Алик! — сказала одна из них, кивнув ему. — Как тебе удается так тонко чувствовать красоту?

Алик пожал плечами и улыбнулся девушке.

Вика напряглась, царапнуло по самолюбию.

— Красоту? — громко переспросил Игорь. — Да полно вам! Декадентские стишки!

— Ну вообще-то это Б… — Алик назвал имя знакомой всем поэтессы. — Она, уверяю тебя, никакого отношения к декадансу не имеет.

— Я не говорю о ее стихах, а вообще о том, что ты помешался на декадентах. А это уже так неинтересно и ненужно. Какой-то хлам истории. Культурный регресс, упадок и разрушение…

— Ну, тебе, конечно, видней, певец соцреализма, — усмехнулся Алик.

— Но я пишу свое, а ты читаешь чужое. Да еще такое пошло-красивое, эти модернизмы, символизмы, акмеизмы… Бредятина!

— Слушай, Игорь, зачем говорить о том, чего тебе не дано понять? Какой регресс, какой упадок! Ни черта не понимаешь, а берешься судить! Да это лучшее время в русской поэзии. Красота Заката! Эти двадцать-тридцать имен — гордость нашей культуры. Они искали выход из тупика, их мир разрушался, а они умели видеть в этом красоту. Это большое искусство. Конечно, если ты понимаешь значение этого слова.

— Господа, господа, — примирительно прозвучал голос Никиты, друга Алика. — Ну что вы, ей-богу, сцепились? Каждому свое. Кто-то любит арбуз, а кто-то свиной хрящик. Давайте лучше выпьем! За русскую поэзию, например. За красоту Заката, господа! Ну не за соцреализм же нам пить!

Вика засмеялась, и все заулыбались. Игорь досадливо поморщился и посмотрел на нее.

— Кстати, Вика, я тут на днях виделся с твоим приятелем из «Детской». Он в унынии. Ты обещала ему сдать окончательный вариант повести в мае и уехала. А здесь я что-то не заметил, чтобы ты работала. Смотри, Викусь, пролетишь с повестью!

Вика подцепила кусочек ананаса, бросила в свой бокал и, посмотрев сквозь стекло на Алика, нараспев прочла:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо, остро!

Вся я в чем-то парижском! Вся я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Поставила бокал и, протянув руку Алику, сказала:

— Все, господа, желаю хорошо провести время. А мы вас покидаем. Игорь прав, пора за работу. Алик мне поможет вдохновиться. Вдвоем-то уж как-нибудь эту повестушку осилим.

Алик, улыбаясь, взглянул на Игоря и, приобняв Вику за плечи, помахал всем рукой. Игорь проводил их злым взглядом. В такси Алик спросил:

— Ну, зачем ты его злишь?

— А ты зачем переглядываешься с этой актрисулей? Это я из-за нее тебя увела.

— Вик, да ты что? У меня и в мыслях не было!

— Да, да! Знаю я твои грязные мыслишки.

— А ты стихи перевираешь. «Вся я в чем-то парижском…» — передразнил Алик.

— А так лучше. Вся я в чем-то парижском, вдохновляюсь порывно! Вдохновляюсь порывно! Обожаю тебя!

— Врунья! Сказочница! Кто бы тебе верил! — прошептал он, обнимая Вику.

А на следующий день произошла история, которая ускорила их возвращение в Москву. Утро было пасмурным, на пляж не пошли и решили поехать обедать в ресторан «Аул». В горах цвели необычные цветы, в мангалах пылал огонь, пили домашнее вино под мамалыгу и вяленое мясо. Настроение у всех было хорошее, о вчерашней стычке Алика с Игорем никто не вспоминал. Игорь был спокоен, шутил, произносил веселые тосты и на Вику не обращал никакого внимания. В конце обеда, когда пили кофе в крошечных чашечках, Игорь спросил:

— Викусь, ты так увлеклась Северяниным, раньше я у тебя такой тяги к поэзии не замечал. Хочешь, я прочту тебе кое-что интересное?

Вике бы надо было послать его к черту, но она лениво пожала плечами, мол, хочешь, так читай. Игорь затушил сигарету и начал:

Изменить бы! Кому? Ах, не все ли равно!

Предыдущему. Каждому. Ясно.

С кем? И это неважно. На свете одно

Изменяющееся прекрасно.

Одному отдаваясь, мечтать о другом

Неиспробованном, невкушенном,

Незнакомом вчера, кто сегодня знаком

И прикинется завтра влюбленным…

И при этом возлюбленных так обмануть,

Ревность так усыпить в них умело…

Вика с удивлением посмотрела на Игоря и встретила его насмешливый взгляд. И эта издевательская улыбочка! Почему? Что она ему сделала? А он продолжал, и ей захотелось исчезнуть, чтобы не слышать. Голос Игоря дрогнул, и закончил он, четко и зло выговаривая каждое слово:

Наглость, холод и ложь — в этом сущность моя.

На страданья ответом мой хохот.

Я красива, скользка и подла, как змея,

И бездушно суха, как эпоха.

Все молчали. У Вики пылало лицо. Игорь смотрел на нее, усмехаясь. Алик вскочил, опрокинув стул, и бросился к нему.

— Ах ты сволочь, подонок, дерьмо!

Игорь тоже вскочил, смахнув бокал. Послышался звон и хруст разбитого стекла. Девушка, сидевшая рядом с ним, испуганно вскрикнула. Никита бросился к ним, но не успел и, разнимая дерущихся, бархатно уговаривал:

— Ну, все, господа, уймитесь. С ума посходили? Из-за стихов? Все, все! Успокойтесь!

К Никите подоспел еще один из сидевших за столом, и вдвоем они развели врагов в разные стороны. У Игоря была разбита губа, и его девушка осторожно прикладывала смоченную в водке салфетку. Он болезненно морщился и молчал. Алик сел рядом с Викой, взяв ее за руку. Она сидела безучастно. Настроение у всех было испорчено. Расплатились и пошли к машинам. В такси Никита пытался разрядить обстановку, рассказывал что-то забавное, но Алик и Вика молчали, и ему пришлось общаться со своей подругой. Она тоже делала вид, что ничего не произошло, смеялась над шутками Никиты и восторгалась красотой горной дороги. Вике было неуютно и грустно. Хотелось домой. К Стасу. К девочкам. К маме с папой. Никогда бы она не оказалась в такой унизительной ситуации, если бы рядом был Стас. Она вспомнила Зеленоград, их друзей, праздники и вечеринки. Все совсем другое! Другие лица, другие разговоры. Никому бы там не пришло в голову нахамить женщине! И безобразную драку никто бы не затеял. Это все отличительные черты столь милой ее сердцу московской богемы! Ей в их обществе «как медом намазано». Все забыла: и Стаса, и его друзей. Вот и получила! Дело, конечно, не в стихах, а в том, как он это преподнес и как мерзко прочел. Как будто грязью вымазал. И второй хорош! Кинулся морду бить, вместо того чтобы интеллектом парировать и свести на нет поэтические потуги Игоря. А ведь мог! Для него Северянин и вся его поэзия — дом родной. Мог бы высмеять Игоря его же оружием. Так нет, превратил все в скандал! Если бы не Никита, неизвестно, чем бы кончилось. Так и предавалась своим печальным мыслям всю дорогу. В лифте Никита предложил:

— Может, сходим поплаваем?

— Не хочется, устали, — ответил Алик.

— Ну ладно, тогда до вечера, — сказал Никита, выходя на своем этаже.

В номере Вика прошла на балкон и взяла в руки журнал, делая вид, что читает. Обсуждать все это с Аликом не хотелось.

— Викусь, у тебя какие планы? Почитаешь? Я по делам на часок отъеду.

— Давай. Я в номере буду.

Алик ушел, а Вика продолжала анализировать то, что произошло в последнее время. Она, конечно, виновата, но и Стас не прав. Уехал на полгода, а задерживается еще на три месяца. Лекции закончились, теперь какие-то статьи пишет. И всегда Вика на втором месте!

Вон Алик почти постоянно рядом, непонятно, когда он на работе бывает. Конечно, сравнивать их невозможно, кто такой Алик? А Стас — гений, причем признанный гений, все об этом говорят. Она все понимает и с самого начала знала, что Стас во время работы находится в другом измерении, ничего не замечая вокруг. Но Вика все-таки живой человек! Она создала ему все условия для работы, для его открытий. И чтобы дети не мешали, и чтобы она не маячила перед глазами живым укором! И что получилось? И кто виноват? Уж точно не она! Зачем взваливать на себя одну всю вину? Опять рифмы. На себя одну я взвалю вину. Ты же, ангел мой, лишь глаза закрой на мою вину, на твою беду. Ну а я уйду, отпусти, родной, не держи, прости… Дай мне жить одной!? Да, бред! Явно она не Цветаева. Очевидно, ей только про зайчиков и мишек… Надо ехать в Москву. Переделать и сдать повесть. Хорошо бы послать к черту редактора, не портить хорошую вещь, а написать сценарий. Хороший сценарий по хорошей повести. И Володя снимет фильм. Он же говорил, что фильм получится. Только если повесть не пропускает худсовет, то и сценарий «зарубят». Замкнутый круг. С этими мыслями просидела до возвращения Алика.

— Викусь, ты как тут? Не соскучилась? Давай собирай вещи, в «Камелию» переезжаем. Я там люкс взял на три дня. Больше не получилось, к сожалению, потом два одноместных дадут. В люксе три комнаты, и они, в виде исключения, поселили нас вместе. Но в двухместный вдвоем не могут, обещали рядом комнаты дать. Переедем, не хочу больше мерзкую рожу Панова видеть. Раз не могу его отсюда выкинуть, уедем сами. В «Камелии» даже лучше. Там тоже полно знакомых отдыхает…

«Да, — подумала Вика. — И актриска, которая строит тебе глазки, тоже там. Замечательно!» Но вслух сказала:

— Алик, достань мне билет в Москву. Пожалуйста! Действительно надо работать. Здесь не получается, а редактор ждет. Я бы хоть сегодня улетела…

— Хорошо, — Алик растерянно посмотрел на нее. — Сегодня, конечно, вряд ли. Последний рейс в семь часов. Завтра попробую. Все равно переедем, хоть на один день. Я пойду Никите скажу и расплачусь за номер, а ты пока соберись.

Люкс оказался в старом корпусе на первом этаже. Две спальни и гостиная с балконом, выходящим в сад. Уютно. Разбирать вещи Вика не стала, вдруг завтра удастся улететь. Достала только косметику и умывальные принадлежности. Поужинать предложила в номере. Алик заказал ужин с уймой деликатесов, фруктами, шампанским. Зажег свечи. Он явно хотел создать романтично-праздничную обстановку, чтобы вывести Вику из молчаливой задумчивости. Но она не хотела играть в эти игры, пить не стала и разговор поддерживала нехотя, односложно. После ужина Алик предложил подняться в бар.

— Ты иди, — ответила Вика. — А я пройдусь по парку. Посижу на пляже, подышу морским воздухом. Может, завтра улечу, так что лучше на море посижу последний вечер.

— В таком случае я с удовольствием составлю тебе компанию. В бар действительно не хочется. Думал тебя как-то развлечь. Можно даже искупаться, если хочешь?

— Нет, я не буду. Просто погуляю.

— Ну и я тогда не буду. Пошли?

Возразить было нечего. Хотелось побыть одной, но не может она запретить человеку гулять по парку. Гуляли молча и молча сидели на пляже. Алик курил, а Вика просто смотрела вдаль. На берегу было пусто, тихо. Едва слышная музыка доносилась из кафе в парке.

— Тебе не холодно, Викусь?

— Нет. Мне не холодно.

— Что с тобой, моя девочка? Расстроилась из-за этого подонка?

— Да нет. Просто невеселые мысли.

— Вик, это, конечно, твое личное дело, можешь не отвечать. Мне просто интересно, что такого у вас было, что он никак не может успокоиться? Ведь это никакой не экспромт, ты же понимаешь, что знать стихотворение наизусть он не мог. Где-то раскопал, выучил, готовился, гад… Что же его так гложет?

— Да ничего у нас не было, Алик. Начиналось что-то довольно серьезное давным-давно, в институте. Но я встретила Стаса, влюбилась и вышла замуж. Игорь закончил раньше, мы несколько лет не виделись. А год назад встретились случайно в ЦДЛ. Ну и стали общаться просто так, по-дружески. Да все на твоих глазах было! Никаких тайных встреч не происходило.

— Тогда вообще непонятно, какие у него к тебе претензии? Эх, жаль я ему морду не набил!

— Ох, Алик! — Вика поморщилась. — Вот мордобой этот был вообще некстати! Испортили всем настроение.

— Ну, извини! Я, значит, должен был слушать это хамство? Мою девушку оскорбляют, а я сижу, курю, в окно смотрю…

— Ну, можно было как-то словами…

— Ну да! А лучше взглядом, полным негодования… Ты, конечно, как дочь посла, привыкла к дипломатическим переговорам. Ну а в нашей простой еврейской семье принято драться за свою честь и своих женщин.

«Ну, какая я твоя женщина!» — хотела сказать Вика, но передумала и поднялась с шезлонга.

— Пошли, Алик. Поздно.

На следующее утро Алик хлопотал насчет билета. Кому-то звонил, куда-то ездил. С билетами в сезон было сложно. Вика думала, что он вряд ли будет брать билет на сегодня, скажет, что не было. Люкс в их распоряжении еще два дня, подумает, что вполне можно попользоваться комфортом до послезавтра. Но к часу он появился и помахал в воздухе двумя бумажками.

— Викуська, летим! В семь часов. Бронь «Интуриста» еле вырвал. Отец из Москвы звонил! Так что у нас до пяти есть время. Пошли, поплаваем, а потом красиво пообедаем. Я Никите позвоню, ты не против? Пусть он с Жанкой приедет, надо же «отвальную» сделать.

— А ты что, тоже летишь? — растерялась Вика.

— Здравствуйте вам! Я-то чего здесь останусь? Я из-за тебя поехал, чтобы ты развлекалась. А у меня, Викусь, работа! Хоть и синекура, но появляться регулярно все же надо.

И Вика почувствовала легкие угрызения совести. Алик поднял всех, чтобы достать билет на сегодня. И летит с ней, хотя мог бы остаться в обществе смазливой актриски. Наверно, она не права. Но в Москве все равно надо расставаться. Зря она все это затеяла. Стас скоро приезжает…

В Москве Вика пыталась положить конец их отношениям. Отговаривалась занятостью и действительно сидела над повестью. Редактор был сердит, но она сделала виноватое лицо, похлопала красивыми глазками, грустно вздыхая, и он оттаял. Дал ей срок до конца месяца, и Вике пришлось взяться за работу. Алик звонил, заезжал, но она отклоняла его предложения сделать паузу и поехать развлечься. Из Сочи вернулись друзья, и веселые вечера возобновились. Но Вика проявила твердость, и расстроенный Алик не знал, что думать. Он видел, что Вика действительно работает, но уж не до такой степени, чтобы и вечер не освободить для него!

Спасти повесть не удавалось, пришлось написать заново, следуя указаниям редактора. Получилась милая детская сказка, от старой повести осталось лишь название да несколько фантастических снов. Редактор был доволен, худсовет тоже. Повесть пошла своей издательско-типографской дорогой, а Вика получила гонорар. Что ж, такова жизнь! Ссориться с издательством не имело смысла, а повесть пусть полежит до лучших времен. Может быть, она со временем напишет сценарий.

У Вики появилось свободное время, и она не знала, чем заняться. Несколько дней провела на даче у бабушки, но соскучилась по московской жизни и вернулась в город. Родители с девочками уехали. Проводив их, она впала в хандру. Вот так и молодость пройдет в четырех стенах. Кошмар какой-то! Алик, выждав паузу, возобновил свои атаки, и Вика, махнув рукой на благие намерения, стала опять встречаться с ним каждый день. Честно говоря, она скучала без него, без его любви, заботы, нежности. Скучала по веселым вечеринкам. Нет, жизнь затворницы не для нее! Алик был счастлив, влюблен и безумен. К Вике вернулось хорошее настроение. Случай, испортивший им сочинские каникулы, забылся. Игоря они как-то встретили на просмотре в Доме кино, но только издали кивнули друг другу. Да и вся компания избегала встреч с ним. Игорь чувствовал это и больше бывал в Доме кино, а не в ЦДЛ.

Вика проводила много времени в квартире Алика на Малой Бронной. Ночевала редко, боясь, что Стас позвонит. Обычно он звонил рано утром, так совпадало по времени в Калифорнии. Не застав ее, мог позвонить на дачу к бабушке. Стас наверняка не мог себе представить, что если Вика не ночует дома, то она может быть где-то в ином, чужом месте. Только на даче, разумеется. Алик протестовал, не хотел отпускать… Что там стеречь в пустой квартире? Утренние звонки? Скоро приедут дети, Вика опять будет занята. Почему оставшееся свободное время он должен делить ее с телефоном? Но Вика чувствовала себя дома спокойней, как будто стены защищали, давая уверенность, что в ее семье все хорошо. Рестораны ЦДЛ и Дома кино закрылись до конца августа. Друзья разъехались кто куда. Москва опустела. Свободного времени было много. Они часто ездили в загородные ресторанчики обедать. Или Алик возил ее вдруг в далекий монастырь смотреть удивительную икону. Или в краеведческий музей тихого провинциального городка на Волге, где были редкие гравюры. Или в подмосковную усадьбу-музей, где она не была со школьных времен. Он рассказывал столько интересного про иконы, гравюры, миниатюры, про судьбу людей, владевших этой усадьбой, их связью с русским искусством, что Вика удивлялась — откуда он столько знает? Вроде светски-праздный человек, сибарит, а столько знает о литературе, живописи, о русской старине. У Алика было много хороших картин, редких книг, икон, коллекция старинного фарфора и удивительной красоты серебро работы известных русских мастеров. Он собирал картины современных московских художников. Вика к их творчеству относилась спокойно, даже с некоторым недоумением и не понимала этой страсти Алика. Он покупал, продавал, менялся и знал историю каждой картины и ее автора. Это, как поняла Вика, было его основным занятием. На своей работе он только числился. У Алика было много знакомых иностранных дипломатов. Он продавал им картины и иконы. Его ближайший друг Никита был одним из лучших реставраторов живописи. Эта их совместная деятельность, как догадывалась Вика, была не вполне законной и, очевидно, вполне наказуемой. Но что не наказуемо в нашей стране? Только унылое просиживание на работе с девяти до восемнадцати за сто пятьдесят рублей в месяц. Или нужно было иметь талант и заслуги, или сделать блистательную карьеру, как Викин отец.

Она не была наивной и знала, что большинство сограждан «крутятся», чтобы жить прилично. Музыканты, поэты и актеры делают «левые» концерты, учителя бегают по частным урокам, работники торговли спекулируют дефицитом, врачи берут «конвертики». У родителей был друг, известный хирург. Он рассказывал, смеясь, что пациенты делятся на нормальных и «незабудок». Нормальные после успешной операции дают «конвертик», а «незабудки» со слезами на глазах говорят: «Доктор, мы вас никогда не забудем!» А батареи марочного коньяка — это только консультация и лечение. Сложные операции предполагают благодарность в конвертике. Или пакет с дорогим подарком. Но это у хороших специалистов. А молодые врачи в больницах вынуждены брать дежурства или работать еще где-то на полставки, чтобы заработать дополнительно. Так что «крутятся» все. Грань между разрешенным и наказуемым очень тонкая, легко не заметить.

Поэтому о том, как Алик зарабатывает деньги, которые так легко тратил, Вика старалась не думать. Ей только странно было, что он носится со своими авангардистами не потому, что хорошо на этом зарабатывает, а искренне считая их гениями. Зверев, Кабаков, Целков, Игорь Иванов — он восторгался каждым новым приобретением, пытаясь объяснить Вике суть и смысл этих картин. Но она пропускала мимо ушей все эти нонконформизмы, концептуализмы, структурные символизмы — это было не ее и не находило отклика в душе. Она любила другую живопись. Вика два раза ездила в Ереван на премьеру своих друзей по ВГИКу, и ее водили в музей современного искусства. Она была поражена работами армянских художников. Да и сам музей удивил ее. Создать целый музей для современных работ! Да, армяне относились к своей культуре куда внимательнее, чем русские. Работ было много, они были такими разными, но некоторые просто завораживали. Вику с трудом увели оттуда — программа визита была очень насыщенной, друзьям хотелось показать ей все. В следующий свой приезд Вика пошла в музей одна и бродила по залам несколько часов. Почему у московских авангардистов такое мрачное, серое, тоскливое искусство? Глядя на работы, которыми восхищался Алик, она вспоминала Ереван, музей современного искусства и то чувство радостного удивления, которое испытала, бродя от картины к картине. Но спорить ей не хотелось, и она старалась поменять тему. Для Алика работы этих художников были предметом гордости: «Они — символы русского искусства. Вот увидишь, Вика, когда-нибудь их имена будет знать весь мир. Их будут изучать, о них будут писать, потому что это гениально». Вика неопределенно пожимала плечами, все может быть.

Тем же московским августом он уговорил ее поехать позировать к его любимому художнику Толе Звереву. Алику очень хотелось иметь Викин портрет. Вика, пару раз видевшая Зверева на выставках на Малой Грузинской, согласилась неохотно. Эпатажный, неряшливый и скандальный Толя не внушал ей симпатии. А что за портрет получится, если нет никакой связи с художником? Зверев работал молниеносно, что-то поливал водой, размазывал акварель пальцем, рукавом, ляпал разноцветные кляксы, виртуозно чертил тушью. Вика смотрела на портрет и не видела в нем отличия от других зверевских женских портретов. Где-то глазки, где-то ротик, яркие пятна — забавно! Но Алик был в восторге и повесил портрет у себя на Малой Бронной. А потом был счастлив, потому что это была одна из немногих последних работ Зверева, через несколько месяцев художник умер.

Последнюю неделю перед возвращением родителей с девочками Вика провела в Паланге. Собрались неожиданно. Позвонил Никита, что, мол, вы там затаились? Давайте к людям! Солнце, море, свежий ветер! И они, быстро собравшись, уже через час катили из Москвы. Бабушка спать собиралась, когда Вика позвонила предупредить, что уезжает на неделю в командировку.

А утром были в Прибалтике. Веселые, шумные Никита с Жанкой, чистенькая Паланга с уютными барами, ресторанами и кондитерскими. И удивительный воздух, наполненный бог знает чем! Тут и сосны, и солнце, и нагретый песок, и запах моря. Спали мало — ночная жизнь Паланги была весьма разнообразна. Дремали утром в дюнах. Вика быстро покрылась золотистым загаром, который бывает только в Прибалтике. Вода была обжигающе холодной, но сон и усталость смывала сразу же. Неделя пролетела, как один день. Приехала почти одновременно с родителями. Не успела войти в квартиру, как раздался телефонный звонок от мамы: «Давай, Викусь, быстро к нам. Люба пирогов напекла. Пообедаем, потом девочки домой пойдут, а то у тебя наверняка ничего нет». Приняла душ и через десять минут уже обнимала своих загоревших и выросших дочек.

Началась обычная московская жизнь. Девочки пошли в детский сад, Вика с двумя писателями готовила сборник детских рассказов. Отбирала с редактором кое-что из старого и написала новый. Про двух сестричек, которые приехали на море и подружились с умным дельфином. В первый же вечер после приезда соскучившиеся дочки потребовали рассказать новую историю. И Вика быстро придумала про того дельфина, которого они видели в море. История девочкам очень понравилась, они добавляли детали, и, переписав и «причесав» рассказик, она отнесла его в редакцию. «Симпатично, очень симпатично! — прочитав, сказал редактор. — А что? Давай включим его в сборник вместо старых стихов? Их все равно планируют переиздать, а тут свеженький рассказ в новом сборнике». Так что Вика на ближайшие пару месяцев «отстрелялась» и могла спокойно обдумать что-то новое. Девочки росли, и с ними менялись Викины стихи и историйки. Тот веселый рифмованный вздор про «мишек-топотыжек» уже не был интересен девочкам. Зато Алик изрядно веселился, листая красочные издания. И с выражением читал: «Мы, мишки-топотыжки, не рвем мы наши книжки. И носим всегда чистые, красивые штанишки».

— Нет, это шедевр! Чуковский отдыхает! Слушай, Викусь, а вот это: «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу. Все равно его не брошу, потому что он хороший», случайно не твое? Из серии про мишек?

— Скотина! Ничего не понимаешь, а издеваешься. Это же для детей! Вот будут у тебя дети, я посмотрю, что ты им будешь читать на ночь. Не иначе, как Гумилева, — злилась Вика.

— А когда у меня будут дети, Викусь?

— Ну откуда я знаю, — растерялась она. — Вот остепенишься, женишься — тогда и будут.

— На ком же мне жениться, Викуся, если я тебя люблю?

— Ой, вот только не надо на жалость бить. Кто тебе верит? Я же, по-твоему, дура бесталанная, пишу про мишек.

— Как раз этого я никогда не говорил! Наоборот. Мне жаль, что ты свой талант на «мишек» растрачиваешь. Написала хорошую, настоящую вещь и испортила в угоду редактору… Зачем? Зачем ты ради денег пишешь? Что, тебе деньги нужны? Я дам, сколько хочешь. Ты бы боролась за свою повесть. Сегодня не прошла, через год в журнал попробуй, сколько у нас друзей везде работает! Сидела бы и писала хорошие вещи. Ты же можешь!

— Ты, Алик, как раз дашь посидеть спокойно, чтобы написать хорошее! Прицепился, как клещ… Я и про «мишек» на ходу, левой ногой пишу. Между Домжуром и «Архангельским».

— А ты пиши у меня. Чтобы я тебя видел. Не могу я не видеть тебя, Викусь! Сразу жутко нервничаю: где ты, с кем ты? Говорю же, что ведьма! Зельем каким-то опоила!

— Да кому ты нужен! Опоила я его! А ты не пей!

И оба расхохотались.

В конце сентября приехал Стас. Вика смотрела и не могла насмотреться. Вроде бы изменился, или она отвыкла? Нет, по-прежнему самое родное и любимое лицо. Радовались все. И родители, и друзья, и Анечка, которая буквально «прилипла» к отцу. Ирочка смотрела настороженно. Она в основном следила, чтобы Вика не забыла про нее в этой праздничной суете. Хотя подарки приняла с интересом и поцеловала папу сама, что было редкостью. Обычно она безразлично подставляла щечку. Стас остался в Москве на несколько дней, не мог оторваться от детей и Вики. Телефон разрывался, звонили друзья, знакомые, коллеги. Стас первые дни не мог привыкнуть к смене времени, а гости шли и шли. Мама, Вика и Люба готовили, накрывали, угощали.

Иногда Стас вдруг замечал, что Вики нет рядом, и, извинившись перед собеседником, шел ее искать. Находил на кухне и, обняв, замирал, шепча ей в волосы:

— Викусь, ты не уходи. Куда ты все исчезаешь? Не бросай меня, пожалуйста, я там без тебя совсем один.

Нина Сергеевна и Люба растроганно вздыхали и гнали Вику из кухни.

— Иди, иди! Только мешаешь здесь. И без тебя справимся. С мужем побудь!

— Там же все твои друзья и коллеги. Что я в ваших разговорах понимаю? — улыбалась Вика.

— Нет, ты посиди рядом. А то мне все кажется, что это сон. Вдруг ты мне снишься, а я еще в Америке?

— А я тебе снилась?

— Нет, — честно ответил Стас. — Не снилась, а так хотелось, чтобы хоть разок приснилась. Я даже стал забывать, какая ты красавица!

— Что? Забывать меня! — испугалась Вика. — Ну, нет, больше я тебя так надолго не отпущу!

— А меня все зовут и зовут. Чего только не предлагают! И в Калифорнийский, и в Колумбийский, и в Кливленд. С семьей, конечно. И дом, и гринкарту, всякие почетные звания. А деньги такие, что даже не буду говорить, все равно не поверишь. Но все это сложно, наверно? В смысле выехать с семьей?

— Не знаю, родной. Потом обсудим. Пойдем к гостям, неудобно… Давай завтра не будем к телефону подходить, останемся вдвоем. Девчонок в сад отведем, а телефон отключим.

— Давай, — обрадовался Стас. — У тебя всегда гениальные идеи. Ведь так просто — выключить телефон, а я бы не сообразил!

Все это продолжалось неделю. Потом надо было ехать в Зеленоград. Стаса ждали и на работе, и друзья. Она поехала с ним. В квартире была чистота и порядок. Вика давно не занималась хозяйством, приезжала только в гости. Все обязанности по поддержанию порядка переложила на милейшую женщину Анну Степановну. Познакомилась с ней два года назад в очереди. О чем-то разговорились, Вика спросила, нет ли какой-нибудь приличной женщины для ведения хозяйства у мужа. А то она работает в Москве и многого не успевает. Одинокая Анна Степановна согласилась попробовать сама. Бездельничать не привыкла, а чем на пенсии заняться? И оказалась подарком для них. Анне Степановне, как жительнице научного городка, ученые были людьми привычными и уважаемыми. А вот писательница Вика потрясла ее воображение. Настоящих писателей, которые пишут книжки, пусть и для детей, она еще не встречала. Поэтому Викой хвастала перед соседками, а у кого были внуки — дарила подписанные Викой книжки. Стаса она, разумеется, полюбила и заботилась о нем, как о родном. Вика была спокойна. Стас с Анной Степановной жили душа в душу, а перед Викой она немного робела. Кто их знает, писателей, может, они не едят голубцы? Может, куриные котлеты сделать?

— Едят, едят! — смеялся Стас. — А Вика голубцы слопает за милую душу!

Но Анна Степановна недоверчиво качала головой. Надо же такое сказать про Вику! Слопает! Такая тоненькая и ест, поди, как птичка? Чем ее кормить? Анна Степановна жила через два дома от них и носила противни с пирогами через двор. Стас сердился, зачем таскать тяжести? Но она говорила, что у нее плита проверенная, а на чужой, может, и не пропечется или подгорит… Не хватало опозориться перед московскими! Это она имела в виду Любу. Как-то Вика привезла знаменитые пирожки с капустой. Анна Степановна попробовала и сухо сказала, что пирожки неплохие, но возить их Стасу не стоит. У нее не хуже, да с пылу с жару. Кто ж вчерашние пироги ест? Вика отнеслась с пониманием — конкуренция Анне Степановне не нужна, она хотела опекать Стаса единолично.

Так что, приехав в Зеленоград, застали полный порядок, праздничный обед и горячую кулебяку с мясом. Анна Степановна от радости всплакнула, сколько не виделись! И похудел! Да почему же так долго? А кто стирал? А кто гладил? От подарков она разволновалась до слез, пришлось успокаивать. Ну, раз уединения не получилось, позвали соседей, не пропадать же пирогу! Анна Степановна разрумянилась от рюмки коньяка и никак не хотела спокойно посидеть за столом. Все подкладывала еду и мыла посуду. Только переделав все дела, собралась домой, сказав Вике в дверях:

— Рано не приду, мешать не буду. Обед в холодильнике. Посуду не мой! Я после обеда приду, часика в три. Стасику творог домашний на завтрак, он любит. А соседей гони уже, хватит чаевничать. Вам отдыхать нужно.

Еще неделю они провели вместе. Стас несколько раз ненадолго уходил в институт и, возвращаясь, с порога кричал:

— Викуся! Ты где? — как будто боялся, что она может куда-то уйти.

А Вика в его отсутствие потихоньку писала. Стас прочел ее повесть и сказал примерно то же, что Алик.

— Здорово! Ты знаешь, Викусь, очень хорошо. Странно только, почему ее не пропустили? Тебе надо серьезно писать. Стихи детям, это, конечно, хорошо. Но ты ведь талантлива! Жаль разбрасываться… Настоящая работа — вещь серьезная, на ходу не получается. Подумай, родная.

Через несколько дней, рассказывая что-то Стасу, она заметила, что он слушает рассеянно и, скорее всего, не слышит. Вика вздохнула, но не обиделась — все давно знакомо. Пора ей на второй план, и так десять дней у науки украдено. Надо ехать домой, тем более капризничала Иришка, требовала Вику, плакала. Нина Сергеевна не могла справиться с ней. Да еще Алик! Она просила не звонить, и он молчал. Она сама позвонила ему из Зеленограда, узнать, как он. Алик сказал, что все нормально, но голос у него был такой, что Вика забеспокоилась. В общем, надо было возвращаться в Москву. Стас проводил ее до машины, долго не мог отпустить, все целовал, поправлял ей шарф, просил ехать осторожно. Глаза у него были грустные. Но не уговаривал Вику остаться. Договорились, что он, как всегда, приедет в пятницу вечером. А в субботу и воскресенье сходят с девчонками куда-нибудь, Вика придумает. И никаких гостей! Только они.

Приехав домой, позвонила маме, узнать, какие у нее планы. Нина Сергеевна с возмущением начала рассказывать об очередных «выкрутасах» Ирочки. Вика терпеливо выслушала, защищать дочку не стала — бесполезно. Ирка могла и святого вывести из терпения. В заключение Нина Сергеевна сказала, что ужин для девочек в холодильнике, на завтрак сварить кашу и не беспокоить их с Любой до послезавтра. Может, Вика за пару дней надоест Ирке и она успокоится? Вика заверила маму, что все будет в порядке, она с девчонками справится. Заберет из сада вовремя, утром не проспит, проследит, чтобы каждая по полчаса оты грала на рояле, и весь вечер будет говорить с ними на английском. А маму любит и ужасно ей благодарна за все.

Нина Сергеевна смягчилась и посоветовала Вике быть построже. Если бы Вика проявляла твердость и строгость в отношении Ирочки, то ребенок вел бы себя совершенно иначе. Легче всего быть хорошей для детей, но пользы от этого — ноль. Наконец мама успокоилась, и, попрощавшись, Вика повесила трубку. Посмотрела на часы — половина четвертого. Забирать девчонок еще через два часа. Подумала и решила пойти за ними сейчас, раз уж она свободна. Вика соскучилась, хотелось повозиться с детьми. Какая там строгость? Кому она на пользу? Папа никогда не был с ней строг. Так что девчонкам одной Нины Сергеевны — за глаза!

Воспитательница удивилась, Вика редко появлялась в саду. Может, что-то случилось? Нет? Конечно, можно и пораньше забрать. Ведут себя? Ведут себя хорошо. Анечка — чудесный ребенок! А Ирочка… ну, посложнее, конечно. Очень красивая девочка, просто очень! Хорошие, хорошие девочки, очень развитые! Нина Сергеевна — молодец! Так много занимается с внучками. Энергичная женщина! «Какая милая! — подумала Вика. — Не стала жаловаться на Ирку. Надо ей хороший подарок к Новому году сделать».

Девчонки обрадовались, перебивая друг друга, рассказывали о своем. Вика смеялась, тормошила их, осыпая смешными, ласковыми словечками. Решили, что домой идти рано, Вика предложила пойти в кафе-мороженое. Дочки запрыгали от радости. Переулками вышли на улицу Горького и зашли в кафе «Московское». Три порции мороженого «Космос» под шоколадным соусом, две бутылки «Буратино» и три эклера. Девочки ели с удовольствием и очень аккуратно. Пользовались салфетками, а к эклерам попросили маленькие вилочки. «Десертные», — пояснила Анечка озабоченному официанту. Он ушел и принес две обыкновенные вилки и две чайные ложечки — на выбор. Девочки переглянулись, но ничего не сказали. Анечка вежливо поблагодарила.

— Ну, ничего. Раз нет десертных вилочек, то можно и ложечкой, да, мамуль? — Анечка вопросительно посмотрела на Вику.

Она кивнула, конечно, можно.

— Фу, пирожное — ложкой! Бабуля бы не разрешила, — фыркнула Ирочка, но взяла ложку.

«Как она их дрессирует! — подумала Вика. — Совсем как меня в детстве. Не потеряла хватку. Зря я с этими эклерами, теперь ужинать не будут. Ну ладно. Не будут и не надо!»

После кафе погуляли на бульваре. Аня играла со знакомыми девочками, а Ирочка собирала кленовые листья и раскладывала на скамейке рядом с Викой.

— Это я тебе дарю. Правда, красивые? Смотри, Вика, вот этот почти красный. Нравится? Ты их засуши и в разные книги положи. А потом будешь читать, вдруг увидишь этот листик и вспомнишь, что это я тебя так люблю. Никто тебя так сильно не любит. Ни папа, ни Анька…

Глаза защипало от нежности к Ирочке. Почему все видят в ней одни недостатки? Бедный ребенок!

Домой вернулись в восьмом часу. Ужинать дружно отказались. Вика усадила Анечку за рояль, а сама стала разбирать с Ирочкой принесенные листья. Отбирали самые красивые и осторожно раскладывали в книги. Позвонила мама, спросила, поужинали ли? Вика неопределенно ответила, что только собираются, гуляли долго. Анечка играет, а Иришка — после ужина. Все хорошо, девочки ведут себя прекрасно, в детском саду их очень хвалили.

Потом пришлось уговаривать Ирочку позаниматься.

— Я буду заниматься, а ты с Анькой играть? Так нечестно! — ныла Ирочка. — Нет, ты рядом со мной сиди. Я для тебя играю. Ты будешь — публика. Ну, Вика, пожалуйста!

Пришлось сесть в кресло у рояля. Аня пристроилась рядом, и Вика обняла ее рукой.

— Нет, пусть Анька уйдет, — решительно запротестовала Ира. — Она мне мешает. Я только для тебя хочу играть!

Аня обиженно взглянула на Вику.

— Иди, Анечка, к себе, поиграй, а я потом тебе почитаю. Ты же умница у меня, да?

Вика поцеловала Аню. Девочка улыбнулась и побежала в свою комнату.

Укладывались долго. Спорили, кто первый пойдет умываться и кому первому мама будет читать. И что читать? Или рассказывать? Наконец заснули. Вика позвонила Стасу. Он работал, но обрадовался, спросил про девочек. Вика рассказала про кафе и вилочки. Стас посмеялся. Сказал, что скучает. Очень. И пусть Вика звонит ему почаще. Да, конечно. И она очень скучает.

Посмотрела на часы — десять. Алика дома нет, где-нибудь с друзьями. Надо будет попозже, но на всякий случай набрала номер. Он взял трубку.

— Привет, — сказала Вика. — Ты дома? Так рано пришел? Рассказывай, какие новости. Где был? Кого видел? Что вообще происходит в городе?

— Я не знаю, Вика, что происходит в городе. Нигде не был, никого не видел. Занимался своими, совершенно неинтересными делами. Это у тебя бурная жизнь. Ученый муж приехал! Встречи, банкеты, научные конференции на дому. Удивительно, что ты вообще про меня вспомнила.

— Я о тебе не забывала. Просто была занята.

— Так я именно об этом и говорю, Викуся. О твоей занятости.

— Я утром девчонок в сад отведу и зайду к тебе. Что-нибудь в начале десятого. Ты на работу не уйдешь еще?

— Нет. До такой гражданской сознательности я еще не дорос, чтобы к девяти на работу ходить.

— Вот и хорошо, я приду. Не нравится мне твое настроение.

— Ну, извини, чем богаты…

Разговор Вику расстроил. Запуталась она! Надо расставаться с Аликом. А как? И неужели надо? У всех любовники! Некоторые ее приятельницы даже не скрывают этого от мужей. Да, но и у мужей постоянные связи на стороне. В их компании это никого не шокирует. А Стас? Она же любит Стаса! Он ей гораздо дороже и роднее Алика. Но Стас-то откуда узнает? Он, слава Богу, так далек от ее друзей и приятелей. И что, врать Стасу? Ну почему врать, он же ни о чем не спрашивает. А когда она говорит, что любит его, — это совершенная правда. А как же Алик? «И Алика люблю», — подумала она, засыпая.

Алик встретил ее довольно сухо. Никаких признаний, объятий, поцелуев, шуток, как бывало раньше. Выглядел неважно — небрит, какие-то линялые джинсы и свитер. Не похоже на него, обычно он свеж, ухожен и хорошо одет.

— Проходи. Кофе будешь? — и направился в кухню.

— Выпью, если сваришь. Спасибо.

На кухне царил беспорядок. Раковина полна посуды, пепельницы — окурков. Это что-то новенькое! Дома Алик не ел, убираться приходила женщина два раза в неделю. Так что всегда чистота, нигде ни пылинки. Странно даже…

— Что это у тебя такой разгром? Оргию устраивал? — шутливо спросила Вика.

— Ну, я человек свободный, отчитываться не перед кем.

— А вот и нет! А передо мной? — улыбнулась Вика.

— Перед тобой пусть муж отчитывается.

— А что ты хамишь? Я все-таки гость.

— Извини, не ждал гостей. Да и не до гостей мне, настроение не то.

— То есть ты хочешь сказать, что не ждал меня? — растерялась Вика. Разговор явно не получался.

Алик молчал, сосредоточенно разливая кофе в две маленькие чашечки. Поставил одну перед Викой и сел напротив. Взял сигарету, щелкнул зажигалкой. Курил, глядя в окно. Молчание становилось тягостным.

— Английский сплин иль русская хандра? — улыбнувшись, поинтересовалась Вика.

Алик усмехнулся и, не поворачивая головы от окна, тихо произнес:

Встречаются, чтоб разлучаться,

Влюбляются, чтоб разлюбить.

Мне хочется расхохотаться.

И разрыдаться, и не жить!

Помолчали. Вика подумала: «Вот и все. Как просто. Я-то думала, как с ним расставаться? А он уже все решил. Надо уйти». Но не было сил подняться со стула.

— Ты спросила, ждал ли я тебя. Нет, Вика, я тебя не ждал. Уже не ждал. И чего мне ждать, скажи на милость? Что ты прибежишь на полчасика, отведя детей в садик? Осчастливишь меня кратким визитом, навешаешь лапши на уши и побежишь дальше, за кефиром для мужа? А потом в уютном семейном гнездышке будешь эту же лапшу вешать своему мужу. Так и будешь бегать и врать то здесь, то там, пока не изоврешься до донышка. И не будет той Вики, которую я любил: нежной, светлой, радостной, как ребенок, моей прекрасной ведьмы с «певучими глазами», — он замолчал, так и не взглянув на нее.

— «Не жалею, не зову, не плачу»… — усмехнулась Вика, вставая. — Ты уже обо мне в прошедшем времени говоришь. Сиди, не провожай! Долгие проводы — лишние слезы.

И слезы, с трудом сдерживаемые на кухне, полились в лифте. Вика смотрела в зеркало и видела, как они текут по щекам и исчезают в шарфе. Она их не вытирала, так и шла по переулкам. А потом потрогала — лицо сухое. Наверно, сами высохли на ветру.

Началась другая жизнь. Без Алика, без вечеринок с веселыми, безалаберными друзьями, без посиделок в ресторане ЦДЛ и без ночных поездок в Архангельское. Звонили приятельницы и подруги: «Когда увидимся? Столько накопилось новостей!» Она отговаривалась делами. Томка была на съемках и вернуться должна лишь к Новому году. Так что рассказать было некому. А так хотелось пожаловаться, выплакаться, может, и легче бы стало! Но нельзя никому, кроме Томки. Приходилось жить с этим и плакать про себя. Приходилось улыбаться и делать вид, что она счастлива этой тихой спокойной жизнью с детским смехом и любимым Стасом.

Недели через три после возвращения он устроил ей сюрприз — пришла отправленная грузом машина. Надо ехать получать и оформлять кучу бумаг. Один он и не представляет, как за это взяться. Вика изумилась, какая машина? Красная, как Вика когда-то мечтала. Выбирал не он, а его американские коллеги, он только просил, чтобы была красного цвета и красивая. Называется форд-«мустанг».

— Ничего себе! Стас, ты сошел с ума! Это же немыслимых денег стоит, да еще перевозка!

— Викусь, денег было много. И лекции, и несколько статей… Мне в нашем консульстве посоветовали машину привезти. Когда официально работаешь, пошлину не платишь. А то твоей «ласточке» пять лет — надоело чинить. Честно говоря, мне так хотелось тебя порадовать! Хотя бы красной машиной. Не очень тебе повезло с мужем. Хотел всю свою жизнь посвятить любимой, а ничего не получается. Так мало времени уделяю тебе, прости, Викуль.

— Стас — ты гений, а все равно дурачок. Ты самый лучший муж на свете. Вот уж мне повезло так повезло!

Увидев машину, Вика на несколько дней забыла о своих горестях. Это была не машина, а мечта! Такие, наверное, у американских звезд бывают.

— Бедная «ласточка»! — смеялась Вика. — По сравнению с моей американочкой она похожа на старую детскую тележку!

Вика наслаждалась красотой и удобством новой машины. Долетала до Зеленограда за двадцать минут. Стас волновался, умолял Вику быть осторожнее. Она только смеялась, не может же спортивный «мустанг» тащиться, как старые «Жигули». Вика теперь часто ездила в Зеленоград. Ходила со Стасом в гости и на банкеты, то кто-то защитился, то получил звание. Последние два года она редко бывала с ним на подобных мероприятиях, некогда было. А теперь время появилось. Времени было столько, что хоть вой! И она не знала, чем его убить, пока девочки в саду или Стас в институте. Но не написала ни строчки. Не хотелось. О чем писать? В голове пустота. Хотела ради эксперимента хоть какое-то четверостишье про «мишек», но лезли противные, тягучие рифмы: «Какой роман! Держи карман! Сплошной дурман! Один обман! О, мой Арман! Ты мой изъян! Где ты, Арман? Ты глух и пьян!» Вика ужасалась, какой Арман? Бред какой-то!

По выходным они ходили с девочками в театр, в цирк, в зоопарк. Осень была теплая, солнечная. Гуляли в парке. Девчонки носились наперегонки, Стас ловил их, сажал на плечи и гарцевал, изображая лошадь. А они кричали: «Быстрей, коняшка! Галопом!» И все были счастливы. А Вика была несчастна. Она бегала с ними, кричала и смеялась. Но внутри было больно, больно, больно! «Мне хочется расхохотаться. И разрыдаться, и не жить!» — вспоминала она. Ей было плохо без Алика. Когда Стас обнимал, она с нежностью, без всякой фальши целовала его. Все было хорошо. Но наступал день, и ей опять становилось плохо и одиноко. Пока она занималась с детьми или была рядом со Стасом — это не было так ощутимо. Но когда оставалась одна — физически чувствовала пустоту вокруг. Ей нужен был Алик. Его руки, его шутливая, ироничная нежность, его дурацкие стихи по любому поводу. Она скучала по разговорам с ним, по поездкам в глухие монастыри, по их спорам и ссорам. Почему он, черт возьми, не страдает? Почему не звонит, не унижается, не умоляет о прощении? Почему он такой дурак! Ведь она любит его! Любит! Не так, как Стаса, но все равно любит. Почему он с ней так поступил? Но Алик упорно молчал. Вика не ходила никуда, где могла его встретить. Иногда ей звонил кто-то из друзей, приглашая куда-то, но она вздыхала: «С удовольствием бы, но как-нибудь в другой раз. Пишу. Работаю, как негр на плантациях. Сроки поджимают. Со временем полная катастрофа». Ей ужасно хотелось пойти, знала, что Алик обязательно будет, но не могла. Вдруг он не один? Она тогда не выдержит и разрыдается у всех на глазах! Нет уж, лучше пережить все это в одиночестве.

Наступил ноябрь. Темнота, тоска, дождь. Вдруг позвонила Томка, она в Москве.

— Ты? Какими судьбами? — удивилась обрадованная Вика. — У тебя же съемки до января?

— На два дня прилетела. Отпустили на премьеру последнего моего фильма. Завтра в Доме кино. После просмотра банкет. Я ужас на кого похожа. Одичала в Карпатах. Надо успеть и в парикмахерскую, и на маникюр. Красоту навести, — тараторила подруга. — Вы-то здесь, в Москве, все красотками явитесь. А мне все-таки на сцене стоять. Как же — главная героиня! Ты в чем пойдешь?

— Ох, извини, Томка, я, наверно, не смогу.

— Ты что, с ума сошла? У подруги премьера, а она не пойдет… Отменяй все!

— Да понимаешь, и отменять-то нечего. Просто… — и Вика рассказала подруге все, что произошло у них с Аликом.

— Да, дела… — посочувствовала Томка. — Но ты не кисни! Как раз будет возможность помириться. Банкет, «танцы-шманцы» и все такое… Он же влюблен в тебя, Викуська! От ревности бесится. К нам Светка приезжала, та блондиночка из МХАТа, снималась в эпизоде. Так она рассказывала, что у вас в Сочи такие страсти кипели, чуть не драка какая-то из-за тебя была! Ой, Викусь, милые бранятся… сама знаешь — все игры наши женские. Кончай хандрить! Придешь завтра, такая раскрасавица, он и приползет к тебе с извинениями. Слезы, сопли — все, как водится. А ты у меня такая красивая, взгляд такой небрежный, в сторону… Потом посмотришь на него холодно так, равнодушенько, мол, кто такой здесь под ногами путается? Ну, этюд первого курса, тебя ли учить? И все в порядке, Викуська, он твой — что хошь с ним делай.

Вика рассмеялась. Томка и в институте такой была, как ураган и ничего всерьез — все шуточки. Но подруга настоящая, никогда не подведет!

— Ну да, а вдруг он с кем-то придет? С какой-нибудь красоткой длинноногой?

— Укоротим ноги, не волнуйся. И дорогу забудет! Не хо-о-о-ди в наш садик! — противным тоненьким голоском пропела Томка, и обе расхохотались.

После разговора с подругой Вика повеселела. Съездила в институт красоты, и там волшебница Танечка положила на лицо чудо-маски, а потом, придирчиво осматривая порозовевшее лицо Вики, удовлетворенно сказала: «Ну, хоть на выставку, под стекло! Или в ЗАГС, под венец». Вечером позвонила маме, попросила, чтобы Люба забрала завтра детей из сада и осталась ночевать. Она на премьеру к Томке, придет поздно. На следующее утро позвонила подруга.

— Слушай, Велехова, надо обсудить стратегию и тактику. Простенький этюд отменяем.

— Ты о чем? — не поняла Вика.

— Видела я вчера вечером твоего донжуана в ресторане. Заехали с Илюшкой вечером в ЦДЛ. Опа! Сидит голубь наш со всей компанией.

— Ну и что? Один был?

— В том-то и дело… Знаешь старый анекдот? Поехали два армянина в Сочи. Куролесили там, развлекались. Ну, одного и хватил инфаркт. Другой думает, как родным сообщить помягче? И посылает телеграмму: «Сэреж заболел, лежит в морге». Ему в ответ присылают: «Он жив?» — а он отвечает: «Пока нет».

— Ясно. Это ты смягчаешь мне новость?

— Ну да. Сидела с ним мымра какая-то, манекенщица.

— Красивая?

— Ой, да не на что смотреть! Ни кожи, ни рожи. Обычная вешалка. Моль перигидролевая! Но Илюшка сказал, что он с ней последнее время везде таскается.

— Томка, я никуда не пойду вечером.

— Ага, щас прям! Ты еще в монахини подайся. И так никуда не ходишь! Я красавца твоего эдак на голубом глазу спрашиваю: «А где же наша красотка Викуся? Говорят, ты в Сочи соперников на дуэль вызывал? Не знала, что ты такой ревнивец. Говорят, из ревности затолкал Викуську в первый же самолет и улетел с ней в Москву? А после этого подругу мою никто не видел. И я звоню ей, звоню целый день, а никто не отвечает. Ну-ка, Алик, колись, где ты Викусю спрятал? Что, как дракон ее охраняешь, чтобы никто не украл твое сокровище? Любовь, конечно, вещь святая, но я-то на два дня приехала, ты Викуську отдай хоть на время, я ж ее не съем, верну тебе в целости и сохранности». Все притихли за столом, вроде неловко как-то… мымра эта занервничала, напряглась, Никита улыбается в усы, у Жанки глаза горят в предвкушении скандала. Ну а мне что? Ты знаешь — с меня как с гуся вода…

— Ну, а он-то что? — нетерпеливо перебила Вика.

— А вот и то! Даже жалко мне его стало. Смотрит на меня, а глаза, как у больной собаки, несчастные, и говорит: «Про свою подругу ты узнавай у ее мужа. Ты же с ним хорошо знакома. У них там семейная идиллия. Говорят, что, не отрывая пера от бумаги, пишет очередной шедевр. У Пушкина — Болдинская осень, а у твоей Викуси — Зеленоградская. Надеюсь, скоро порадует советских детишек новой «Люлиадой».

— Вот гад! Еще издевается! — чуть не плача, сказала Вика.

— Да нет, Викусь. Это он себя мучает. Сам себе больно делает. Знаешь, как больной зуб — трогаешь его, трогаешь, нажимаешь… Ты — его больной зуб, подруга! Не успокоится, пока себе и тебе жизнь не переломает. Или ты ему переломаешь, что вероятнее. Плюнь на него, Викусь, зачем тебе эти страсти? Ты у нас умница. Талант! Хочешь, я тебя с таким мужиком познакомлю, обалдеть! Снимается со мной. Вот будет роман так роман! А это какие-то страдания-рыдания. С умными мужиками всегда так. А тебе зачем умный любовник? У тебя для интересных разговоров муж имеется, гений — на минуточку! Да все хорошо, Викусь! Развеем сегодня твою грусть-тоску!

— Не надо, Томка. Не пойду. Он там с мымрой, а я одна…

— Ну, вот еще! Почему это одна? Илюшка за тобой заедет. Мы-то всей группой пораньше собираемся, режиссер попросил. В зале будешь сидеть с Ильей. Сядете близко. Илья два букета купит. Один для меня, а второй ты Вальке Ракитскому вручишь, когда мы на сцене стоять будем.

— С чего это я Ракитскому его вручу? Я и знакома-то с ним едва…

— А с того, что Валька будет твоим кавалером на банкете. Сядем рядом, Валька сейчас разведен, свободен — пусть ухаживает за тобой. Я с ним договорилась. Он — с радостью. Да ты не бойся, Викусь, он приставать не будет. Валька — хороший парень, свой. Пусть Алик помучается. Откуда он знает, что у вас там с Валькой?

— Ой, не знаю, Томка. Что-то ты наворотила, Вальку зачем-то впутала?

— Чем тебе Валька не подходит? Красавец — мечта всех советских женщин! Конечно, за тобой может и Илюшка целый вечер ухаживать, только кто поверит? И вообще, что ты капризничаешь? Я стараюсь для нее…

— Спасибо, Томка! Ты настоящий друг! Ладно, уговорила. Тряхну стариной, разыграю любовный дуэт с твоим Валькой.

— Не с моим, а с твоим. Ты в образ-то уже входи, настройся, — засмеялась Томка.

Когда Вика с Ильей вошли в зал, Алик с Никитой и Жанной уже сидели где-то в середине. Мымра была рядом с Аликом, но Вика ее не рассмотрела. Лишь скользнула взглядом и кивнула в знак приветствия. Жанна замахала рукой, показывая на свободные кресла рядом, но Илья покачал головой. Оттуда им далеко идти до сцены. Сели в третьем ряду. Зал быстро заполнялся. Знакомых было полно, то и дело окликами, подходили целоваться. Наконец на сцену вышла вся съемочная группа. Выступил маститый режиссер, говорил теплые слова в адрес постановщика, хвалил фильм — все, как обычно. Потом несколько слов сказали Томка, Валька и еще один пожилой актер. Наконец режиссер поблагодарил всю группу, жал руку композитору, оператору, обнял Томку и Вальку. Надо было вручать цветы. Народ потянулся к сцене. Сначала пошли поклонники, передавали цветы, не поднимаясь. Актеры и режиссер благодарили и возвращались на свои места. Потом на сцену с цветами пошли родные и близкие. Каждый вручал букет своему, обнимал и целовал, поздравляя с премьерой. Вика сначала хотела идти к сцене вместе с поклонниками, но Илья схватил ее за руку: «Сиди! Ты что, Томка велела на сцену, с поцелуями», — и рассмеялся. Когда двинулись родственники, Илья взял Вику за руку и пропустил вперед. Они поднялись на сцену. Вика боялась, что Валька уставится на нее с изумлением, когда она полезет к нему с поцелуями. Но он, увидев приближающуюся Вику, сделал шаг ей навстречу и, улыбаясь, обнял. «Поздравляю с премьерой», — прошептала Вика, отдавая букет. Ей казалось, что весь зал смотрит на нее, и она готова была провалиться под сцену. Вика сделала движение, чтобы уйти, но Валька крепко держал ее за руку. Потом привлек к себе, поцеловал и развернул к залу, полуобняв за плечи. В этот момент рядом появился Илья, пожал руку Вальке и сказал: «Пошли, Викусь, отстрелялись». Она шла к своему месту, стараясь не смотреть на зрителей в зале. Наконец они с Ильей сели. Свет погас, и начался фильм. Что уж там происходило на экране, Вика не особо понимала. Мелькали красивые, смеющиеся лица Томки и Вальки. Потом был поезд. Валька куда-то уезжал, лицо у него было страдающее. Томка стояла на перроне одна и смотрела вслед удаляющемуся поезду. По ее лицу катились крупные слезы. Появилась надпись «Конец», и зажегся свет. Все зааплодировали, и Вика тоже начала хлопать. Потом стали расходиться. Те, кто были приглашены на банкет, пошли к переходу, соединяющему два здания. Ресторан находился в старом. Остальные спускались вниз к гардеробу.

Когда Илья с Викой вошли в ресторан, вся группа уже выпивала и закусывала. Томка махнула им рукой, и они направились к ней. Вика оказалась рядом с Валькой. Он налил ей вина и положил в тарелку закуску. Ресторан быстро заполнялся. Вика не отрывала взгляд от двери. Наконец появился Алик со всей компанией. Пока они шли к своему столику, ей удалось хорошо рассмотреть мымру. Это была красивая, высокая девушка, лет двадцати пяти, может, моложе. «Никакая не моль перигидролевая, это Томка меня утешала. Может, и крашеная блондинка, но красивая», — с горечью подумала Вика, отводя взгляд. Да и Алик вовсе не выглядел несчастным. Никита что-то оживленно рассказывал, и Алик улыбался.

Из-за низких перегородок, разделяющих зал, столы были расставлены рядами. Вика сидела в центре, вместе с группой, а стол, за который сел Алик, стоял у окна, ближе к оркестру. В обычные дни маленькая сцена пустовала, но на праздники и банкеты приглашали оркестр. Начались тосты, шум, смех. Праздник набирал обороты. Заиграл оркестр, что-то медленное, лиричное. Маленькая площадка у сцены стала заполняться. «Пошли, Вика, потанцуем!» — Валька протянул ей руку. Они стали танцевать, и Валька прижимал ее к себе чуть сильнее, чем ей бы хотелось. Но что делать! Раз затеяла весь этот спектакль — терпи. У Вальки было красивое лицо с добрыми, серыми глазами. Он был положительный герой.

— Валь, извини, что мы с Томкой втянули тебя в эту историю, — вздохнула Вика. — Ты бы мог с какой-то своей девушкой прийти сегодня.

— Да ну, какие девушки. Не переживай, Викуся. Сам бывал в таких ситуациях, когда хотелось позлить немного какую-нибудь царевну. К тому же я очень рад, что у меня на сегодняшний вечер такая прелестная девушка. Ну и где наша жертва?

— Там впереди, у окна.

— А, вижу. Ну, так двинули туда, Викуся. Подожди, я поставлю тебе актерскую задачу, — зашептал он ей в ухо. — Когда приблизимся к ним, ты давай сейчас глазки призакрой и улыбайся мечтательно, я же тебе вроде слова всякие распрекрасные говорю… Значит, когда поравняемся с их столом, ты так пальцем нежно убери эту прядь волос у меня со лба. И тоже прошепчи что-то…

Валькины губы щекотали ей ухо, и Вика тихонько рассмеялась. И каким-то боковым зрением ощутила на себе взгляд Алика. Как ожог! Она нежно-нежно откинула Вальке прядь со лба и пальцем провела по щеке к губам. Валька поцеловал ее палец. Музыка закончилась. Он поцеловал Вику в шею и, обняв, повел к столу.

— Молодец, Викусь, — похвалил, усаживая ее на место. — Давай выпьем за твои актерские способности.

— А за мои? — капризно крикнула Томка.

Она сидела на коленях у какого-то молодого человека и была сильно навеселе.

— А за твои особенно! — Валька чокнулся с Томкой и Викой. — Тебе за эту роль вообще заслуженную надо дать.

— Да, Томка, сыграла ты блестяще! Поздравляю, талантливая ты наша! — раздался голос Алика.

Вика посмотрела на него, и он кивнул.

— Привет, Вика, рад тебя видеть. — И, обращаясь к Томке, спросил: — Ну что, нашла свою подругу?

— Это не я нашла, — обиженно протянула она. — Это Валька нашел. Нет, вернее, я их вместе нашла. И вообще она меня даже не поздравила! Ты видел, Алик, на сцене даже не подошла ко мне. Все своему Валечке — и цветы, и поцелуи. А я ведь ее лучшая подруга! А у нее только Валька — свет в окошке. Разве это справедливо, Алик? — голос Томки задрожал.

— Ну что ты, Томочка, Вика наверняка не хотела тебя обидеть, — Алик посмотрел на Вику, и она кивнула. — Видишь, не хотела. Просто растерялась на сцене. Тебе-то привычно там стоять. А Вика первый раз. Да еще с букетом… тоже непривычно. Обычно ей молодые люди цветы вручают, — Алик усмехнулся. — А вообще вы все смотрелись на сцене замечательно. Вы, Валентин, особенно! Поздравляю с премьерой! Приятно, наверно, когда такая девушка, как Вика, целует тебя на глазах всей Москвы?

— Да уж, не скрою! — Валька мечтательно улыбнулся. — Давайте выпьем за любовь! За любовь внезапную, неожиданную, похожую на сон!

Он разлил шампанское и протянул бокал Алику. Заиграла музыка.

— Спасибо, — сказал Алик. — За внезапную любовь с удовольствием. Но шампанского не пью.

— Так мы сейчас водочки, — Валька взял со стола бутылку «Столичной».

— В другой раз. Потанцуем, Викуся? — весело улыбаясь, спросил Алик, крепко и больно сжав Викино запястье.

— Лучше в другой раз, — улыбнулась она, незаметно пытаясь освободить руку. — Сегодня у нас Валечка премьер, герой праздника, я с ним потанцую.

— Да уж позвольте! — Валька поставил бутылку и сделал движение в сторону Вики.

Но тут Томка ловко вскочила с колен молодого человека и с обидой в голосе воскликнула:

— Валька, я ведь тоже премьерша, а ты все Вика да Вика! Нет уж, Валечка, потанцуй со мной! Никуда твоя Вика не денется, а я улетаю.

Валька растерянно смотрел то на Томку, то на Вику.

— Неужели ты не разрешишь лучшей подруге разок с ним потанцевать? — капризно протянула Томка, обнимая Вальку.

— Да, конечно, разрешит. Танцуй на здоровье, — насмешливо сказал Алик и потащил Вику за собой.

— Пусти! Мне больно! Отпусти, правда больно!

Алик чуть ослабил хватку и другой рукой крепко прижал к себе Вику. Она пыталась вырваться, но он прижал ее еще крепче.

— Чего ты добиваешься? Это называется: потанцуем? Оставь меня в покое! — Вика посмотрела ему в глаза и словно прочитала там, что никогда он не оставит ее в покое. И это наполнило ее ликованием! Любит! Никуда ему от нее не деться! Она продолжала упорно и зло вырываться. На них оглядывались.

— Ты что творишь, Вика? Ты что творишь! — с отчаянием в голосе Алик пытался перекричать музыку. — За что меня мучаешь! Выставила на посмешище! Связалась с этим смазливым актеришкой! Где ты только его выкопала?

— Тебе-то какое дело? Я же тебя не спрашиваю, где ты свою мымру откопал?

— Какую мымру? — он на секунду запнулся. — А, ты об этом… Господи, Вика, да при чем здесь вся эта ерунда! — с досадой сказал Алик.

— Совершенно ни при чем! Твоя личная жизнь меня вообще не волнует, — насмешливо ответила она. — Но и ты в мою не лезь!

Оркестр играл что-то быстрое, зажигательное. Мелькнуло в танце лицо Томки. Она весело подмигнула Вике и скрылась за спинами танцующих. Среди лихо отплясывающей публики Алик с Викой выглядели странно. Они топтались на месте, крепко прижавшись друг к другу, лица их были напряжены. Алик резко дернул ее за руку.

— Пошли отсюда! Нам нужно поговорить, — и стал выбираться из толпы, ведя за собой Вику. Она делала вид, что вырывается, и он опять крепко сжал ей руку. Вышли из зала, и Алик побежал вниз по лестнице. Вика, боясь споткнуться на высоких каблуках, уже сама вцепилась в его рукав.

— Послушай, куда ты меня тащишь? Что ты привязался? Ну, о чем нам говорить? Бред какой-то!

Миновали один пролет, и Алик свернул в пустое полутемное фойе Малого зала. По случаю банкета никаких мероприятий в этот вечер не было.

— Вика, давай поговорим спокойно. Просто как старые друзья. Садись.

— Ну и о чем ты хочешь говорить? — насмешливо спросила она, садясь в кресло. — Обсудим светские новости?

— Можно и новости. Давно не виделись, хочется узнать, как у тебя дела. Что нового, кроме романа с этим актеришкой. Говорят, ты что-то пишешь? Для «Детской» или наконец что-то стоящее начала?

— Да так, ерунда. Любовная лирика. Новые чувства, знаешь ли, вдохновляют на поэзию.

— Да неужели? — оживился Алик. — Любопытно было бы послушать.

— Как-нибудь в другой раз. Нет настроения.

— И все-таки, Викусь, хоть что-нибудь, чтобы иметь представление. Ты знаешь — я ценитель, может, подскажу или посоветую…

— Да ради бога… — в голове Вики стала звонко отстукивать бессмысленная рифма, и она, в упор глядя на Алика, отчеканила:

О, мой Арман! От счастья пьян!

Ты — мой дурман, ты — мой изъян!

Кругом туман! Уйди, Арман!

Ведь наш роман — сплошной обман.

Алик растерянно смотрел на нее, а Вика, как ни в чем не бывало, продолжала:

— Вот такой цикл стихов. Называется «К Арману». Думаю издать отдельной книжкой. Что скажешь? Как ценитель…

Алик молчал, и Вика, глядя на него, не выдержала и расхохоталась.

— Издеваешься? — спросил он. — Викусины штучки… — Но видя, как заливается Вика, тоже рассмеялся.

— Ну, давай на этой веселой ноте и закончим наш бессмысленный разговор. Вернемся к своим спутникам и продолжим веселье. — Вика встала.

— Нет. Никуда мы не вернемся, — Алик обхватил ее за плечи и привлек к себе. — Викуся, девочка моя любимая, давай уйдем отсюда. Не нужен тебе этот Валька. Ну, поверь мне, все это бред какой-то! Ты не представляешь, как мне плохо было все это время, а ты еще решила добить меня. Ведь я люблю тебя! Ты даже представить не можешь, как я люблю тебя, Викуся!

Он покрывал лицо Вики поцелуями, и все одиночество, боль, горечь потери растворились без остатка в этих поцелуях, в кольце этих рук. Она опять была счастлива.

— Викусь, поедем ко мне. Ну, пожалуйста!

И они уже бежали вниз по лестнице.

— А сумка моя? — вдруг спохватилась Вика.

— Да Бог с ней, Томка заберет.

— Нет, у меня там ключи от дома. Подожди, я поднимусь за сумкой и приду.

— Нет, стой здесь, — Алик подошел к телефону, стоящему на столике, и набрал номер ресторана.

— Карина? Карин, это Алик. Будь добра, скажи Никите, чтобы быстренько принес в раздевалку Викину сумку. Она рядом с Томкой на стуле лежит. Ну да. Ага. Томка знает. Спасибо, Кариночка, с меня коньяк. Да ладно, — он рассмеялся и повесил трубку. — Сейчас Никита спустит твою сумку. Пошли одеваться.

— А номерок? — спросила гардеробщица Вера.

— А номерок у Ильи остался. Вон мое бежевое пальто висит. Номерок Илья отдаст.

— Вот так всегда у вас. Илья забудет или потеряет, а с меня начальство спросит.

— Слушай, Вер, отдаст тебе Илья, зачем ему твой номерок, — сказал Алик и положил на стойку десятирублевую бумажку.

— Лучше тогда вообще номерки не берите. Спасибо, Алик, — сказала Вера, забирая бумажку. — Дай тебе Бог здоровья.

По лестнице спускался Никита с Викиной сумкой в руке.

— Ну что, все в порядке? Воссоединение влюбленных состоялось? Рад за вас, — хитрая усмешка пряталась в его ухоженной светлой бородке.

— Спасибо, Никит. Мы поедем.

— Да, Алик, — Никита выразительно кивнул наверх. — А как мне все…

— Ой, Никита, — перебил его Алик. — Ну, как-нибудь сам. Придумай что-то… — и потянул Вику за собой.

Она поняла, что речь шла о мымре, и ревность больно кольнула где-то внутри. «Ну, ничего, — подумала Вика. — Я тебе еще припомню все это. Ты еще сто раз пожалеешь, что изменял мне».

В машине ехали молча. Вика, закрыв глаза, слушала музыку, ощущая рядом руку Алика, которой он поглаживал Викины пальцы. В лифте обнялись, и он целовал ее, шепча: «Вика, Викуся моя, девочка ненаглядная». Вика открыла глаза и увидела в зеркале свое счастливое лицо. Неужели полтора месяца назад она видела в этом зеркале, как слезы ручьем бежали по щекам, исчезая в шарфе? Вика вздрогнула, и Алик с тревогой посмотрел на нее.

В квартире были чистота и порядок. Вика прошла в гостиную и села в старинное резное кресло с высокой спинкой. «Королева Виктория на своем троне», — говорил Алик. Все было на своих местах, такое знакомое, никакой чужой дух и запах не витал здесь. Алик поставил пластинку, и музыка наполнила комнату. Гайдн, «Симфония при свечах», одна из ее любимых вещей. Зажег свечи во всех старинных серебряных и бронзовых подсвечниках и выключил верхний свет. Вика смотрела на мерцающий свет свечей и думала: «Неужели она была здесь? Сидела на моем кресле, спала на моей маленькой подушке? Нет, не может быть. Господи, какая же он скотина!»

— Викусь, что будем пить? Шампанское? Или сварить кофе? С ликером? Хочешь?

— Да, свари, пожалуйста.

Алик вышел на кухню. Вика встала и огляделась. Здесь никаких следов. Может, в ванной? Она заглянула туда — полнейшая стерильность. Пошла в спальню. Запах свежего осеннего воздуха из открытого окна и чуть-чуть одеколона Алика. Кровать аккуратно застелена, на покрывале ни единой складочки. Похоже, домработница была сегодня. Она откинула покрывало и взяла в руки маленькую подушечку. Понюхала — ничего, запах чистого белья. В дверь заглянул Алик и увидел в ее руках подушечку.

— А, вот ты где! Вика, здесь не было никого. Пожалуйста, Вика, поверь! — он подошел и нежно обнял за плечи. — Пойдем пить кофе, остынет.

Но то ли от напряжения, не покидавшего ее весь вечер, то ли от обиды за все, что произошло, Вика уткнулась лицом в подушечку и расплакалась. Вообще Вика плакала редко, и Алик никогда не видел ее плачущей. Эти слезы потрясли его, и он, прижав ее к себе, говорил и говорил ласковые, какие-то детские слова. Как будто она была ребенком, которого несправедливо обидели. Он просил прощения, клялся в любви, называл себя идиотом и кретином, обещал ей все, что она захочет. Наконец Вика успокоилась и, отняв подушечку от лица, засмеялась.

— Наверно, сейчас я и правда похожа на ведьму?

— Никаких больше ведьм. Ты — моя самая прекрасная колдунья. Королева бабочек и эльфов. Пошли пить кофе.

Потом он сидел на полу около Вики и рассказывал, как ему было плохо без нее. Как он вспоминал каждый ее жест, ее смех, ее взгляд. Вспоминал каждый день, проведенный вместе, после той, самой первой встречи.

— Ты помнишь, как мы с тобой первый раз встретились? Где это было?

— Ну, наверно, где-то в ресторане? — неуверенно сказала Вика.

— Ну, ясно, что не в библиотеке. А где именно, по какому поводу собирались.

— Ну не помню. В ЦДЛ? На чьем-то дне рожденья?

— Нет, Викуся. Правильней сказать, когда я тебя первый раз увидел, потому что ты меня явно не заметила. Это было в «Интуристе» пятнадцатого марта восемьдесят пятого года. Праздновали первую годовщину нашей со Светкой семейной жизни. Ты пришла с Томкой. На тебе была бежевая замшевая мини-юбка, лиловый свитер и лиловые замшевые сапоги. Ты была сказочно, ослепительно хороша! Я посмотрел на тебя и понял, что погиб окончательно и бесповоротно. Дальнейшего не помню, потому что напился так, как не напивался с ранней юности. С горя, надо полагать. А утром проснулся, выпил две таблетки алказельцера, и в голове сразу возник образ девушки с «певучими глазами». И тогда я понял, что влюбился. Всерьез и надолго.

Вика вспомнила тот вечер. Хорошенькую Светку. Она тогда подумала: такая красотка, а вышла замуж за некрасивого и какого-то странного парня. Вика засмеялась и сказала:

— Уверена, что ты все это придумал только что, чтобы я смягчилась, растаяла и забыла о твоих грязных похождениях.

— Нет. Все так и было, — мечтательно протянул Алик. — А потом я стал видеть тебя часто. Непонятно было, одна ты или нет. Ты приходила то с Пановым, то с Лериком, то с какими-то режиссерами, но вроде у тебя ни с кем ничего не было. Мы общались, разговаривали, шутили. Ты относилась ко мне ровно так же, как к остальным. А я тебя любил. Знаешь, «безмолвно, безнадежно…» Томка сказала, что у тебя необыкновенный муж, две дочки, замечательная семья. Я ни на что не надеялся. Разбивать счастливые семьи? Это не мой стиль.

— А твой брак со Светкой почему так быстро распался? Она хорошенькая такая!

— Ну, это ее единственное достоинство, на него и купился. Сдуру женился в двадцать пять лет. Нет, Светка неплохая, но уж слишком дурочка. Мне иногда странно было, что она школу каким-то образом закончила, а потом театральное. Светка даже заявление в ЗАГСе с ошибками заполнила. Я не проверял, разумеется, с чего бы? А тетка, ехидная такая, замечание сделала, велела переписать. Мне бы тогда призадуматься, но я посмеялся, думал, шутит. Да, веселенький годик мы прожили! А тут еще ты нарисовалась, так что годовщина получилась первая и последняя.

Вика погладила его жесткие волосы, а он, поймав ее руку, приложил к губам.

— А помнишь, ты меня танцевать пригласила? Сама пригласила. Помнишь?

— Нет, не помню, — улыбнулась Вика. — Врешь, наверно, все.

— Ну, вот еще! Буду я врать! Приставала к женатому мужчине! Я тогда, правда, со Светкой уже не жил, но еще не развелся. Летом, на кинофестивале, в пресс-баре. У нас большой стол был, ты рядом со мной сидела. «Алик, а вы не хотите пригласить меня танцевать?» — противно-тонким голосом пропищал он. — Ну, я, конечно, обрадовался. Отчего же не потанцевать с девушкой моей мечты? А ты мне: «Ах, Алик, как вы, оказывается, хорошо танцуете!» А я и рад стараться, до утра подошвы протирал!

— Разве у меня такой противный голос? — засмеялась Вика. — Помню я прошлогодний кинофестиваль. Тебя помню в белом костюме. От иностранных звезд не отличишь. Может, и танцевала с тобой. С кем только в этом пресс-баре не танцевала за две недели! А танцуешь ты действительно прекрасно. Пожалуй, лучше всех моих знакомых.

— Ну, слава Богу, хоть что-то делаю хорошо!

— Нет, ты многое делаешь хорошо.

— Да? — оживился Алик. — А что именно?

— Ты знаешь уйму стихов и прекрасно их читаешь. С тобой интересно. По-моему, ты знаешь обо всем на свете. Такой умный, умный еврейский мальчик. И еще ты очень милый…

— Ну, некрасивым мужчинам всегда говорят, что они очень милые. Что еще я делаю хорошо? — Алик встал на колени и, притянув к себе Вику, посмотрел ей в глаза.

— Отстань, развратный тип. Я вовсе не это имела в виду, — смеясь, прошептала она. — И вообще вы меня с кем-то путаете, молодой человек. Я не такая. Я зашла выпить чашечку кофе и послушать музыку.

— Я так и понял. У меня и в мыслях-то ничего другого не было.

Он встал и, взяв Вику за руку, поднял с кресла. Она обняла Алика и прижалась щекой к его рубашке.

— Девушка, вы что себе позволяете? Пристаете к постороннему мужчине, — бормотал Алик, крепче прижимая ее к себе. — Вам мама не говорила, что это может плохо кончиться?

— Говорила, но я так и не поняла, что в этом плохого.

— Господи! Испорченная девчонка! — Алик подхватил Вику на руки и понес в спальню.

Они не спали до утра. Не могли оторваться друг от друга, не могли наговориться.

Опять ссорились, вспоминая Вальку и мымру, и тут же мирились. Вика уверяла, что с Валькой у нее был совершенно невинный флирт, а он изменял ей с мымрой всенародно! Да, а поцелуй с Валькой на сцене, это не всенародно? Поцелуй — это ерунда, а он изменял и таскал за собой везде эту мымру! Алик виновато вздыхал, пытался оправдаться, а потом каялся и просил прощения. Вика вспоминала, что надо домой, но Алик обнимал ее и никуда не отпускал. Под утро возник разговор о том, что больше так продолжаться не может, надо что-то менять.

— Не могу я, Викусь, понимаешь, просто не могу отпускать тебя. Мне плохо! Я ревную! Тупо, примитивно ревную, как последний идиот! Я в жизни никого не ревновал! А тебя ко всем, ко всем. Даже к твоему манерному дружку Лерику. Знаю, что бред, но когда вижу, как вы обнимаетесь! И вечные эти поцелуйчики, перешептывание, голосок его сладкий. Так бы и дал ему по смазливой роже!

— Ты что, серьезно? — озадаченно спросила Вика. — Совсем очумел? Лерка-то здесь при чем? Это я могу тебя к нему ревновать, слишком много комплиментов он в твой адрес отпускает. А как нежно называет: Алюня, солнце мое! — протянула она нараспев, передразнивая голос Лерика, и рассмеялась.

— Вот то-то и оно! Знаю, что глупо, и все равно злюсь. Не понимаю этой привязанности. Расфуфыренный петух, а вы носитесь с ним: ах, Лерочка, ох, Лерочка! Ну да черт с ним! Я к тому, что даже этот любитель балетных мальчиков раздражает меня, когда интимно шепчет тебе на ушко свои секретики.

— Да ладно, прекрати. Он нам с Томкой как брат. Мы с первого курса дружим, добрее его и человека-то нет. Лерку все любят. И одевается очень красиво. Необычно — да! Красавец! А какой актер? Гений! Уж это ты должен признать! А то, что его вдохновляют хорошенькие мальчики, — это личное дело Лерика. Чего ты на него взъелся?

— Да не взъелся я. Просто на себя злюсь, что даже к нему ревную.

— Вот и глупо. Не ревнуй, солнышко, я тебя люблю. Правда-правда, — заверила Вика.

— Если ты действительно любишь меня, то почему нам не пожениться? Вика, да я с тебя и девчонок буду пылинки сдувать! Ну что ты молчишь?

Ничего неожиданного в предложении Алика не было. Она понимала, что не может жить без него. Их разлука была так ужасна для Вики, не дай Бог, чтобы это повторилось! Но разрушить все, что связывало ее со Стасом? Она не могла себе этого даже представить! A девочки? Нет — это совершенно невозможно.

— Алик, милый мой, любимый! Думаешь, мне легко? Думаешь, я не хочу, чтобы мы всегда были вместе? Если бы ты знал, как мне хорошо с тобой! Да я без тебя просто не живу! Пока мы были в ссоре, я существовала, как неодушевленный предмет, как автомат. Просто одна видимость, что живой человек. Но давай подождем. Я не могу так сразу. Мне надо все обдумать. Ты — свободный человек, а я, как цепями, опутана их любовью. Стас, дети, мама, папа, бабуля… Я всем должна! Должна быть веселой, любящей, заботливой, нежной, послушной и очень приличной. Такой безупречной молодой женщиной из хорошей семьи. Комильфо. А то папа и мама очень расстроятся. Мама уже как-то делает скидку на мою творчески безалаберную профессию, но имеет весьма смутное представление о легкости и свободе наших нравов. А папа — весь в своей высокой международной политике, особо ничего не замечает, очень любит Стаса и уверен, что Викуся — хорошая девочка.

— Тем более надо освободиться от всех этих условностей! Я же вижу, как тобой Нина Сергеевна командует. Тебе не хочется никого огорчать, но ты уже взрослый человек. И не просто какой-то обычный рядовой человечек, а личность. Яркая, сильная личность, а подыгрываешь своим родным. Ты, конечно, очень артистичная, меня всегда удивляло, что на актерский не пошла, но нельзя же до тридцати лет быть в образе хорошей девочки. Викусь, надо бороться. Плохо, что тебе всегда все в руки давали. Мало ли как жизнь может повернуться. Поэтому мне так важно быть рядом. Защищать тебя от всего и от всех. Ты так много причин привела, а ведь важно одно — любишь ты меня или просто удобно иметь рядом влюбленного и на все готового ради тебя мужика!

— Ну, зачем так, мой родной? — Вика заглянула ему в глаза. — Ты же знаешь, что я люблю тебя. Сама себе не хотела признаться, но получается, что люблю. Просто дай мне немного времени. Ну, потерпи, пожалуйста, ради меня.

Так и проговорили до утра. Уже рассвело, когда Алик заснул. Вика, счастливая и расстроенная этими разговорами, поняла, что не уснет. Тихонько собралась и пошла домой. Когда пришла, дома никого не было. Люба увела девочек в сад. Надо было придумать что-то в свое оправдание. Вика позвонила маме и рассказала, что банкет затянулся, Томка поссорилась с Ильей, приревновав его к кому-то. Пришлось поехать к ней и как-то утешать. В общем, проговорили всю ночь. Она почти не спала и только что приехала.

— Так что ты не волнуйся, мамусь, все нормально. Сейчас попытаюсь немного поспать. К шести в издательство надо подъехать, а оттуда в Переделкино, в гости к редактору из «Литгазеты». Пусть Люба заберет девочек, — привычно соврала Вика.

— Я сама заберу. У них сегодня музыка, я прослежу. А когда вернешься? Поздно?

— Ну не знаю. Вряд ли поздно. Но пусть Люба останется. На всякий случай.

Вика сразу же провалилась в сон и спала, пока ее не разбудил телефонный звонок. «Алик», — подумала она и взяла трубку. Но это оказалась Томка.

— Ну что, подруга, как ты? Все нормалек, помирились?

— Да, помирились. Все замечательно.

— Вот видишь, а ты страдала! Все разыграли, как по нотам. Я же говорила, куда он от нас денется?

— Слушай, Томка, но ты уж чересчур… Что ты там плела про то, как нашла нас с Валькой вместе? Такое впечатление, что ты нас где-то в интиме нашла. И вообще перестаралась. Такую обиду изобразила, «она только с Валечкой своим, про подругу забыла», — передразнила Вика Томкин голос, — я потом полночи клялась и божилась, что у нас с Валькой ничего не было.

— Но, наверно, это были приятные полночи? — хихикнула Томка. — А сама-то тоже заигралась! Он тебя танцевать тянет, в руку вцепился мертвой хваткой. А ты, вместо того чтобы слиться с ним в экстазе и помириться, сладко блеешь, что танцуешь только с Валечкой. А Валька — дурак, к тебе ломанулся, я еле перехватить успела!

— Ну да, жутко фальшивым, жалостным голосом стала уговаривать отдать тебе Вальку. Станиславский бы сказал «Не верю!»

— Тоже мне кинокритик! Да мне вот-вот заслуженную дадут, а она «Не верю!» Ты-то Вальке сладко улыбалась, на Алика не смотрела. Не видела, какие у него бешеные глаза были. Мне вчера рассказали, как он Игоря Панова избил вообще ни за что. Конечно, я кинулась спасать Вальку. Не хватало еще, чтобы он за свою доброту пострадал от твоего Отелло. Тебе бы вмазал — ну это ваши дела любовные, а Вальке-то за что? Видела, как я ловко на Вальке повисла и заканючила? Потому что я друзей в обиду не даю!

— Спасибо тебе, Томка, ты настоящий друг и лучшая подруга, — засмеялась Вика.

— Вот то-то! Я приезжаю и вижу — Викуська моя страдает, прынца своего потеряла… Непорядок! Томочка раз-два, простейшую сценку придумала, роли раздала и будьте-нате. Хэппи-энд! Влюбленные соединились. Да и куда б он от нас делся? От профессиональных-то лицедеек, да, Викусь?

Вика тихонько засмеялась, легко с Томкой!

— Ну, раз Велехова смеется, значит, все в порядке. Могу спокойно уезжать. Это и есть дружба. А то Жанночка твоя палец о палец не ударила за все время, да еще с мымрой общалась! А ты с ней дружишь. Разве это подруга?

— Да не дружу я с ней, с чего ты взяла? Никита с Аликом всегда вместе, вот и мы общаемся. Да, а мымра-то вчера как?

— А что мымра? Когда Алик тебя через весь зал поволок, как овцу на заклание, она занервничала. Два раза выходила, с понтом — в туалет, но вас, видимо, и след простыл. Ну, свято место пусто не бывает, с кем-то танцевала. Чего ей теряться? Мужик бросил. С кем ушла — не видела.

— А что ты мне наврала, что у нее ни кожи, ни рожи? Она — красивая, — укорила подругу Вика.

— Ну да, ничего себе, не урод. Но уж так, чтобы красивая? И потом, зачем я буду тебе соль на рану? Это Жанка бы ее красоту расписала во всех подробностях, чтобы тебе жизнь малиной не казалась.

— Ну ладно, Томка, далась тебе эта Жанка. Кто она? Никто. Просто чья-то девушка. Актриса — никакая. Бросит ее Никита, появится другая. А они, кстати, давно вместе?

— Да года три уже. Но у Никиты и законные жены максимум четыре года держались. Так что скоро смена состава произойдет.

— А что, у него много жен было? — поинтересовалась Вика.

— Три. И все актрисы. Никита влюбчивый и женится охотно. Вот только на Жанке почему-то не женился.

— Неужели три? Когда же он успел?

— Ну, дурацкое дело — нехитрое. Потом он все же на десять лет старше нас.

— Да? Я знала, что он постарше, но не думала, что на десять. Ты когда уезжаешь?

— Завтра днем. Сегодня увидимся? Или вы в любовном уединении?

— Как раз нет. Алик сегодня праздник устраивает. Так что приходите с Ильей вечером в Дом кино.

— А можно я Валечку с собой прихвачу? Он, наверно, соскучился по тебе, вы вчера недотанцевали… — невинным голосом спросила Томка.

— Прекрати свои провокации! Мне еще долго на пушечный выстрел подойти к Валечке не дадут, — засмеялась Вика.

И Викина жизнь вернулась в привычное русло. Выходные со Стасом и дочками, а всю неделю веселая суета. Она очень редко ездила в Зеленоград — не было времени. Даже на дачу к бабушке старалась съездить в выходные со Стасом и девчонками. Стас никак это не комментировал. Он был погружен в новую, важную для него тему, работал до глубокой ночи и дней недели не замечал. Если бы Вика не напоминала, что сегодня пятница и они его ждут, он и про это бы забыл. Но Анечка всю неделю ждала папу, и Вика была непреклонна — выходные с семьей. Сама она не обижалась на Стаса. Давно поняла, что она лишь любовница, с которой проводят выходные. Любимая — да! Но любовница. А вся неделя отдана науке. И такие сильные чувства связывали Стаса с этой дамой, что, приезжая к Вике, он скучал и беспокоился, как она там без него, законная супруга? Смешно, но получалось, что Алик ей более муж, чем Стас. Алик знал о ее жизни все, от него не было тайн, он был в курсе всех Викиных планов и забот. Он прочно вошел в ее жизнь. С Ниной Сергеевной и с Любой у него давно был полный альянс. Но Алик сумел завоевать любовь девочек. С Анечкой было проще, ее он просто обожал. «Теперь я знаю, какая ты была в детстве», — говорил он Вике. А Ирочку приручал терпеливо и осторожно, относясь к ней, как рыцарь к своей даме. Он сразу угадал ее слабое место — тщеславие и хвалил за любой пустяк, льстил ей, удивлялся ее небольшим способностям к музыке и рисованию. Вике это не нравилось, но Алик объяснял, что как только завоюет доверие Ирочки, начнет постепенно и осторожно менять ее представления о самой себе и окружающем мире. Вика подумала, что, может быть, у Алика что-то и получится. Твердая убежденность дочери в собственном превосходстве беспокоила все сильнее. Но что делать с этим, Вика не знала. Зависимость и невозможность обходиться без мамы вроде бы уменьшилась, но иногда Ирочка закатывала дикие сцены, требуя внимания Вики.

Однажды Алик сидел в гостиной, помогая Ирочке вырезать и наклеивать картинки в альбом. Анечка отыгрывала свои полчаса. Вдруг он поднялся, подошел и сел рядом с ней.

— Подожди, котенок, пальчики встряхни. Вот так, вот так. Они у тебя напряжены и поэтому устают. Расслабь ручку. Вот так легко, легко положи пальчики на клавиши, погладь их, и они оживут. А теперь плавно, медленно…

Анечка снова начала «Осеннюю песню», но Алик покачал головой.

— Вот послушай, солнышко, как это должно звучать. Природа для Чайковского всегда была источником вдохновения.

Алик стал играть. Плавная печальная мелодия наполнила комнату. Зазвучал тихий голос Алика.

— Слушай, как чист и прозрачен воздух. Далекие поля окутаны лиловатой дымкой…

Алик играл. Ирочка, бросавшая недовольные взгляды в их сторону, вдруг встала, подошла и, облокотясь на рояль, стала слушать. Вика отложила журнал и тоже прислушалась.

— В низине стелется туман. Это осень. Чувствуете, все холоднее и холоднее? Ветер разбросал на поляны пестрый ковер из листьев…

Алик закончил, поцеловал Анечку в лобик и сказал:

— Вот как это нужно играть. Ты только старайся услышать, что тебе говорит музыка, и поверь, котенок, это совсем несложно. Попробуй еще раз.

— Нет, Алик, сыграй еще что-нибудь, — капризно попросила Ирочка. — Пожалуйста!

— Ну, хорошо. Что вы еще должны разучить?

— Пьеса «Жаворонок», — Анечка стала перелистывать страницы альбома «Времена года».

— Не надо, котенок, — и усмехнулся. — Уж «Жаворонка» как-нибудь…

Светлые, чистые звуки полились вместе с голосом Алика.

— Высоко, высоко по синему небу плывут облака. Рокочет где-то майская гроза, но нет — напугала и рассыпалась брызгами. А вот звенит и звенит песня. Это жаворонок — посланец весны. Весна! Слушайте, как радуется жаворонок.

Вика слушала и удивлялась. Алик никогда не играл прежде. Она даже не особенно задумывалась, почему. У него дома инструмента не было. Прекрасная аппаратура, роскошные пластинки лучших исполнителей — они оба с удовольствием слушали. Но сам он раньше никогда к роялю не подходил.

— Ну что, мои красавицы, — обратился он к девочкам, — поняли, как просто? Давай, Анечка, попробуем.

— Нет, Алик, сыграй еще что-нибудь, — попросила Ирочка.

— Пожалуйста, Алик. И расскажи, о чем ты играешь, — добавила Анечка.

— Ну что бы вам такое сыграть? — Алик задумался на минуту. — Ну, вот давайте послушайте еще о природе. Равель «Восход солнца».

Алик играл. Девочки слушали, затаив дыхание.

— Раннее утро. Природа просыпается, первые лучи солнца освещают травку, цветы, каждый листик. И вот уже яркий свет заливает все вокруг!

Прозвучал последний аккорд. Алик встал.

— Красиво! — сказала Анечка. — Равель?

— Да. Из балета «Дафнис и Хлоя». Вы балет любите?

— Мы только «Щелкунчик» и «Лебединое озеро» смотрели, — недовольно сказала Ирочка. — А так в театр на детские спектакли ходим по воскресеньям. И в консерваторию с бабушкой, на утренние концерты.

— Консерватория — это замечательно. Но балет — чудесное зрелище. В ближайшее время пойдем, я подберу самый красивый для начала. И обязательно послушаем «Волшебную флейту», а я расскажу вам про Моцарта, про его детство.

С тех пор Алик часто занимался с девочками музыкой, терпеливо объясняя их ошибки. Учительница удивлялась переменам и успехам своих учениц, а Нина Сергеевна стала относиться к Алику, как к полноправному члену семьи. И когда стали готовиться ко дню рождения двойняшек, сама пригласила его на семейное торжество. Вика понимала, что не пригласить нельзя, да и девчонки с этим не согласились бы. У них была настоящая дружба — с секретами, обидами и требованиями. А Стас? Стас, скорее всего, не заметит Алика среди гостей. Когда он приезжал в Москву, его больше всего интересовала Анечка и, конечно, Вика. Вот этого она и опасалась. Как Алик отреагирует на трогательную и нежную привязанность Стаса к ней? И еще, конечно, папа. Лев Иванович, в связи с частым отсутствием, редко бывал у Вики. Чаще она с девочками приходила на Алексея Толстого. Поэтому папа о существовании Алика пока не знал. «Да будь что будет!» — решила наконец Вика.

Девчонки пытались выпытать у Алика, какие подарки их ждут. Но он отвечал, что это сюрприз. День рождения пришелся на субботу, что было очень удобно. Но в пятницу надо было угостить друзей в детском саду. Вика хотела купить торт и конфет, как она делала обычно, но Алик просил не хлопотать. Он заказал торт, и его привезут к полднику. Конфет не надо — торт большой, там есть все. Вике стало любопытно, и она пришла вместе с Ниной Сергеевной. Ровно в четыре часа привезли торт и две громадные связки воздушных шаров. Эти колышущиеся облака еле-еле пролезли в двери и вызвали бурю восторгов у детей. Ира и Аня раздавали их, и скоро у всех в руках оказались разноцветные шарики. Когда внесли торт, даже привычная к изыскам международных дипломатических обедов Нина Сергеевна удивленно заулыбалась. Торт был двухъярусный, украшенный шоколадными и марципановыми фигурками. На первом ярусе — мишки, свинки и слоники, а наверху на разноцветной глазури две марципановые куколки. Дети, возбужденно шумя, столпились вокруг торта, рассматривая зверюшек. Кондитер, доставивший это сладкое чудо, объяснил, что Ира и Аня сейчас подарят своим гостям шоколадных и марципановых зверей, а потом торт разрежут и раздадут. Он аккуратно брал щипчиками фигурки и укладывал в маленькие пергаментные пакетики, а девочки раздавали пакетики гостям. Своих куколок они принесли домой. Аня хотела подарить папе, а Ирочка раздумывала — подарить Вике или съесть самой? Девочки чувствовали себя героинями дня и были довольны.

Когда Вика спросила Алика, где он сумел заказать такой необычный торт, он пожал плечами:

— Немного фантазии, времени и денег. Поехал на «Большевик» и договорился с директором.

— И все? — удивилась Вика.

— Ну, еще маленькая деталь — звонок из министерства пищевой промышленности.

— А, ну тогда понятно! Не для средних людей.

— Ну что делать, Викусь! Главное, что дети были довольны.

А для своего основного сюрприза он попросил Вику оставить свободную площадку около рояля. Примерно два на два метра. Устанавливая раздвижной стол на двадцать человек, Вика с Любой переставили в гостиной диван и кресла, чтобы оставить свободное место. И все они гадали, что же такое большое собирается привезти Алик?

Народу собралось много. В основном друзья Нины Сергеевны и Льва Ивановича с внуками. Были Викины подруги и Сережа Комаров с женой. Все собрались, но Вика не приглашала к столу, дожидаясь Алика. Он просил не начинать без него. Дети бегали из комнаты в комнату, взрослые вели беседы в гостиной. Наконец приехал Алик и, не заходя в комнату, стал объяснять Вике, что нужно делать. Усадить гостей и никого не пускать в прихожую. Все расселись, с интересом посматривая на дверь. Вошел Алик, поклонился и сел за рояль. Зазвучал марш, в комнату вбежал клоун, и началась веселая кутерьма. Сначала выступил жонглер в ярком костюме. В воздухе мелькали шары, кольца, цветные тарелки, клоун делал сальто-мортале и успевал ассистировать жонглеру. После него вбежали две девушки в блестящих юбочках с оборками, а за ними, на радость детям, две обезьянки тоже в юбочках и три белые болонки с бантиками. Алик играл польки, вальсы, а собачки и обезьянки танцевали. Девушки хвалили их, давали угощение, и маленькие артисты опять кружились и скакали галопом под краковяк. Клоун тоже танцевал, падал, кувыркался и тоже хотел угощение за свои танцы. Потом он принес из прихожей грифельную доску на подставке и большие стоячие счеты. Дрессировщицы писали на доске цифры, а собачки по очереди лаяли столько раз, сколько соответствовало цифре. После них обезьянки считали на счетах. Девушка называла цифру — обезьянка ловко отсчитывала и сдвигала нужное количество костяшек. Другая дрессировщица спрашивала: «Скажи, пожалуйста, Грета правильно посчитала Лола?» И обезьянка Грета, поднимала лапы над головой и хлопала в ладоши. Видимо, это означало, что Лола — молодец. Смеялись даже взрослые, а дети были в полном восторге. Конечно, все они были в цирке, но то, что цирк приехал к ним и клоун разговаривает, подходит и шутит с каждым из них — вызывало радостное изумление. Вика улыбалась, глядя на детей. Она знала, что Алик дружит с цирковыми, и даже узнала одну из девушек — жену приятеля Алика, воздушного гимнаста, но не ожидала такого сюрприза. Под конец одна из девушек вышла вместе с Лолой и Гретой в прихожую и вернулись оттуда с тележкой, на которой лежали две коробки, перевязанные лентами. Обезьянки вдвоем везли тележку за веревочку. Алик играл торжественную медленную мелодию. Когда тележка остановилась около рояля, музыка стихла. Одна из девушек обратилась к своим питомцам:

— Мы пришли поздравить с днем рождения двух девочек — Ирочку и Анечку. Ну-ка давайте поприветствуем наших девочек и вручим им подарки. Как мы приветствуем друзей?

Собачки встали на задние лапки и закружились, а обезьянки подняли лапы и махали ими в воздухе.

— Молодцы! — похвалила дрессировщица. — А сейчас Ира и Аня могут взять свои подарки.

Алик заиграл марш, и девочки с сияющими лицами подошли к тележке. Вика заметила, что Ирочка радуется так же искренне, как Аня. И она еще раз подумала, какой Алик молодец! Не просто принес подарки, а устроил детям настоящий праздник. Артисты, провожаемые аплодисментами, раскланялись и ушли. Алик вышел проводить их. Девочки с нетерпением развязали коробки и остались довольны. У Ани конструктор в глянцевой импортной упаковке. А у Ирочки — кукольный сервиз с множеством предметов. Совсем как настоящий, только маленький. Вернулся Алик, и девочки бросились к нему, наперебой делясь впечатлениями.

Только Вика хотела представить Алика гостям, как ее опередила Нина Сергеевна.

— Прошу, друзья, познакомиться — это Алик, друг нашего дома, Викусин коллега, музыкант, знаток русской поэзии и прекрасный педагог. Под его руководством наши девочки полностью изменили свое отношение к музыке.

— Нина Сергеевна, вы меня просто смутили! Ну, какой из меня педагог?

— Не спорьте, Алик. Спасибо за ваш сюрприз. Вы доставили удовольствие не только детям, — и она стала знакомить Алика с гостями. Алик, улыбаясь, пожимал протянутые руки. Со Стасом он обменялся рукопожатием вполне непринужденно. Нина Сергеевна усадила его рядом с собой и, указав на свою подругу, попросила не давать ей скучать. Алик тут же включился в игру и развлекал свою даму весь вечер. Вика с благодарностью подумала о маме, как легко и естественно она ввела Алика в их ближайшее окружение.

С тех пор он стал бывать на всех семейных праздниках. На Викин день рождения, отмечаемый в семейном кругу, пришел с официальным букетом красных роз. И этот букет скромно и нейтрально выглядел рядом с роскошными цветами Стаса — бледно-желтые розы, Викины любимые. Чувство такта было присуще Алику. Но в коридоре он вручил ей бархатную коробочку и прошептал:

— Потом посмотришь. Это в честь юбилея. Ровно год.

— Год будет завтра, — тоже шепотом поправила Вика.

— Вот завтра и отпразднуем. Я стол в Архангельском заказал, — и быстро поцеловал ее.

У себя в спальне Вика заглянула в коробочку: изумительной красоты старинная брошка-бабочка с бриллиантиками и сапфирами. «Вот сумасшедший! — подумала она. — Завтра приколю к платью».

После нескольких встреч со Стасом Алик погрустнел и как-то сказал, что понимает теперь, почему Вика так тянет с окончательным решением. Конкурировать с ее мужем трудно! Жаль, что он так симпатичен и так умен. Ему-то казалось, что гении — все сплошь эгоисты, с плохим характером. Но это, наверное, в искусстве, а в науке — такие вот приятные во всех отношениях господа. Поэтому, когда в начале мая Стас стал собираться в Америку читать лекции, Алик повеселел. Стас уверял, что поездка не продлится больше трех месяцев, но Вика знала, что все эти лекции, университеты, конференции и симпозиумы — процесс бесконечный. Как только заканчиваются очередные исследования или делается очередное открытие — начинаются научные обсуждения новой теории или как там у них называется. А в Америке еще перевели и издали две книги Стаса, так что ему найдется чем заняться. Ну что ж, хорошо, что у нее есть Алик. Действительно, взять да и выйти за него замуж. Девчонки его любят, мама тоже. А с папой и его приятелями он очень удачно сыграл пару раз в преферанс и был принят в мужскую компанию. Стас для папы мил, приятен и уважаем, но Алик — человек более земной и понятный.

Но когда Вика встречалась с мужем, видела его радость, видела, с какой любовью он смотрит на нее, то понимала — никуда она не уйдет! Какая-то неразрывная связь существует между ними. Может, что-то из прошлой жизни, что-то, что так крепко держит их, не давая разрушиться такому странному браку.

Стас уехал, а жизнь без него текла, как обычно. Вика в соавторстве с приятелем-драматургом написала две пьесы, и они готовились к постановке. Все свободное время проводила с Аликом, иногда дома, с девочками, но чаще в компании друзей.

Летом начались поездки на дачу, к детям. Алик совершенно обаял бабушку и тетю Нату, а ведь у них Стас всегда в любимчиках ходил. Но Алик читал бабуле и тете Бальмонта, Блока, Ахматову, и они таяли от удовольствия и внимания. Когда приезжал Лев Иванович и гости, устраивался большой праздник с шашлыками, пирогами и шумным весельем. Алика уговаривали остаться ночевать — дом большой, места всем хватит. Куда ехать так поздно, тем более выпивали? Но Алик никогда не оставался, обещал приехать завтра.

— Не могу, Викусь, — объяснял он. — Боюсь, не выдержу, проникну к тебе, и Лев Иванович застукает нас, как сопливых десятиклассников. Представляешь картинку? Я за тобой завтра приеду.

Вика, смеясь, провожала его до машины. И в темноте они целовались, «как сопливые десятиклассники».

В конце июня мама с папой и девочки уехали в Ялту, в санаторий, а Вика с Аликом наслаждались полной свободой. Этим летом, в июле, проходил кинофестиваль, так что вся «киношная и околокиношная» публика вернулась в Москву. Открытие, просмотры и пресс-бар, где до утра не затихало веселье. После закрытия утомленные киношники потянулись на юг.

Вика с Аликом и Никита со своей новой девушкой уехали в Пицунду, в Дом творчества. Девушка Вероника — тоже актриса, Никита своим вкусом не изменял, была очень милой, женственной, с каким-то одухотворенным взглядом серых глаз. С ней было легко и спокойно. Вероника обладала некой женской мудростью, что было совершенно несвойственно бывшим подругам и женам Никиты. Он тоже изменился. Харизматичный, подчеркнуто галантный по отношению к любой девушке из их компании, он всегда был чуть ироничен. То ли шутит, то ли серьезно говорит — не поймешь. На Веронику же смотрел с недоверчивой нежностью, хотя и говорил при этом шутливым тоном. С Никитой отдыхать и праздновать всегда было очень приятно. Он умел все организовать, договориться, создать легкое, праздничное настроение. Не считал за труд сорваться с пляжа, съездить на рынок в Гагры, накупить горы вкуснейших вещей, и в ближайшем пляжном кафе вдруг появлялся роскошно накрытый стол. Люди, стоящие в очереди за сосиской и лимонадом, с изумлением взирали на это изобилие. А Никита, как ни в чем не бывало, появлялся возле лениво загорающей компании и приглашал:

— Прошу, господа, закусить чем Бог послал и выпить холодного домашнего вина.

Он всем, за исключением нескольких близких друзей, говорил «вы». Это было странно слышать в артистической среде, где на «ты» переходили легко и быстро. Но эта игра шла ему, и его «вы» звучало изысканно, а не официально. Где-то около полудня он мог приподняться с шезлонга и спросить:

— Вика, а не выпить ли нам с вами портвейного вина?

— Я бы с удовольствием, Никита, но не хочу вас затруднять.

— Помилуйте, Вика, какие трудности? Только прикажите.

— Сопьетесь, такая жара и портвейн… — недовольно бурчал Алик.

Но Никита уже уходил и, вернувшись, приносил бутылку вина «Черные глаза», пластиковые стаканчики, горячий лаваш и вымытую кисть винограда. Наливал в два стакана, желающих пить в жару портвейн не находилось, и протягивал Вике — «Прошу».

— Какая роскошь, — радовалась Вика, любившая сладкое вино. — Никита, вы — волшебник.

Внимание Никиты даже к таким мелочам трогало ее. Он умудрялся всех окружить заботой. Редкая черта в их обществе. Люди творческих профессий вообще довольно эгоистичны, а в Никите эгоизма не было и в помине. Так что отдыхать с ним было очень комфортно.

Знакомых в Доме творчества — великое множество, все съехались после кинофестиваля. Спорили о фильмах, о наградах, обсуждали мировых знаменитостей — кто в чем, кто с кем и кто как выглядит в обычной жизни. Все-таки две недели каждую ночь танцевали и сидели бок о бок в пресс-баре. Вообще было весело, Вика любила отдыхать с киношниками. Приехал туда и Валька с девушкой. Алик поначалу напрягся, но Валька был такой милый и добрый, что злиться на него просто глупо. Тем более он был влюблен и собирался жениться. Алик успокоился.

Томка с новым поклонником отдыхала в Сочи. В «Жемчужине» тоже собралась веселая компания. Так что ездили туда-сюда. Все это хоть и называлось отдыхом, но было весьма утомительно. Досыпали на пляже, рискуя обгореть.

В конце августа вернулись в Москву. Надо было готовиться к школе. На семейном совете решено было отдать девочек в школу этой осенью. Шесть с половиной лет, девочки читали, писали, что держать их еще год? Записали в бывшую Викину школу. Она была с углубленным изучением английского языка и по-прежнему престижна. Лии Исааковны давно уже в школе не было. Но директорствовала одна из прежних Викиных преподавательниц. Укорила Вику, что та не бывает на вечерах встреч, только от Комарова и узнавали о ней. Всегда знали, что Вика талантлива, и очень гордятся ею. Вике стало смешно, но она поблагодарила и пообещала приходить на встречи. Самой хочется увидеть всех, но со временем тяжело было — двое детей, учеба, потом работа… Директриса закивала, конечно, все понятно, но теперь дочки пошли в школу, так что встречаться будут чаще… Вика не стала заранее огорчать директрису, что воспитательным процессом по-прежнему занимается Нина Сергеевна, и согласно кивала. Познакомившись с девочками, директриса осталась довольна — очень развитые и воспитанные дети, а красота Ирочки, как обычно, сыграла свою роль. Тут же было предложено поручить Ирочке дать «Первый звонок».

— К нам первого сентября такие люди приезжают! И пресса, и даже телевидение иногда, — сказала директриса. — Думали, какую девочку выбрать? А теперь все сомнения отпали — конечно, Ирочку!

Так продолжалось все школьные годы, всегда и везде на первом плане Ирочка. И когда в 1994 году школу посетила королева Елизавета, разумеется, Ирочка вручала ей цветы и приветствовала от лица всех учеников. Бороться с этим было бесполезно, а характер девочки отнюдь не улучшался.

Когда в первое утро сентября в переполненном школьном дворе, из-за букетов больше похожем на цветущий сад, появилась Ирочка — двор взорвался аплодисментами. Действительно, сидящая на плече симпатичного десятиклассника девочка выглядела просто очаровательно. Ирочке пришлось подождать, пока зрители успокоятся, и только потом, балетно-красивым движением тоненькой руки, прозвенеть колокольчиком. Так началась школьная жизнь девочек.

Анечка училась с удовольствием, удивляя учителей своими способностями. В школе ее любили все — и дети, и преподаватели. Ирочка же училась неровно, в зависимости от настроения. То, что ей было интересно, делала охотно. Если же казалось скучным, она капризничала и не хотела приложить ни малейших усилий. Но Нина Сергеевна строго следила за их школьной жизнью и не давала Ирочке расслабиться. Со слезами и капризами, но приходилось заниматься. Ее отношения с детьми тоже были неровными. В младших классах все девочки относились к ней с обожанием, мечтали дружить, но Ирочкины привязанности менялись так же быстро, как и настроение. Обид и слез у отставных «фавориток» было множество! А когда стали постарше, желающих дружить с Ирочкой заметно поубавилось. Девочки стали напряженно равнодушны, но зато мальчики с каждым годом окружали ее все большим и большим поклонением. Ира к своим рыцарям относилась с равнодушным пренебрежением, как к чему-то само собой разумеющемуся. Так что друзей в школе у нее не было, но, похоже, ей они и не были нужны. Ирочка была странной девочкой, и Вика не могла понять, что с ней не так. Алик даже познакомился с известным специалистом по практической психологии, который занимался проблемными детьми. Он приглашал врача на просмотры хороших фильмов в Дом кино, доставал билеты в Большой театр, приглашал в рестораны. И подружившись с ним, привел к Вике. Целью было понаблюдать девочек-близнецов в обычной обстановке и высказать свое мнение.

Психолог оказался симпатичным, спокойным человеком, с девочками общался ненавязчиво и непринужденно. Они посчитали его обыкновенным гостем и вели себя, как всегда, не стесняясь и не напрягаясь. Вика с волнением ждала мнения врача, Алик заранее рассказал о ее беспокойстве за Ирочку. Но психолог успокоил Вику, объяснив, что иногда двойняшки испытывают друг к другу антагонизм. У них появляется соперничество. И они растут, как одиночно рожденные дети. То есть ссорятся, пытаются бороться за любовь и внимание родителей. Ничего странного и тем более тревожного в этом нет. То, что они такие разные по характеру, — вполне объяснимо. Обе девочки очень умные, сообразительные, интересные. Ирочке, в отличие от сестры, присущ крайний индивидуализм. Она, конечно, более сложный ребенок. Возможно, чрезмерное внимание, оказываемое в детстве, повлияло на ее характер. Может быть, на уровне подсознания она чувствует, что Анечка лучше или что ее сильнее любят, — трудно пока сказать. Несомненно, что редкостная красота, которой одарила ее природа, сыграла не последнюю роль. Красота — это дар божий, но в случае с Ирочкой этот подарок осложнил ее отношения с окружающими. Возможно, когда она станет постарше, изменится ее уверенность в собственном превосходстве над остальными. Скорее всего, так и будет. Никаких поводов для беспокойства он не видит. И Вика успокоилась. Конечно, со временем Ирочка изменится к лучшему.

В семейной жизни Вики ничего не менялось. Стас жил и работал в Зеленограде, не собираясь переезжать в Москву, хотя получал заманчивые предложения. Он был погружен в свою микроэлектронику, а в Стэнфордский университет ездил уже как в свой и проводил там по нескольку месяцев. Вику по-прежнему любил и по-прежнему мучился чувством вины за то, что так мало времени уделяет своей семье. Вика успокаивала — никакой вины нет, они любят друг друга, они — семья.

Алик периодически требовал, чтобы она развелась, но Вика приводила все новые и новые доводы и просила потерпеть. Конечно, она выйдет за него замуж, но вот только не сейчас. Надо подготовить Стаса, а у него в работе как раз происходит что-то очень важное, не может же она вот так, как нож в спину… Алик злился, но ничего не мог поделать. И ждал. Вика познакомилась с его родителями и стала иногда бывать в их доме в странном качестве — подруги сына. Первый раз приехали с Аликом на семейный обед в его день рождения. А потом, нечасто, но он тащил ее с собой, объясняя, что не может полдня провести у родителей, не видя Вику. К ней там отнеслись без особого восторга, но вполне лояльно. У Беллы Михайловны, его мамы, разумеется, не было повода для радости, она мечтала о внуках и нормальной семейной жизни для сына. Мама преподавала музыку и уже пережила разочарование оттого, что Алик не оправдал ее надежд. И, бывая у родителей, он, желая доставить маме удовольствие, подолгу играл. Вика уже знала, что Алик прекрасный исполнитель. У них на Неждановой он играл редко. Когда Вика просила, шутливо отговаривался и садился за рояль только, когда девчонки уговаривали, с педагогической целью. Однажды Вика спросила, почему он бросил музыку? Алик ответил, что не хотел быть вторым, а на первого не тянет.

По настоянию отца он поступил на заочный в Плехановский. Отец боялся быстрых перемен, происходящих в стране. Прикрывать Алика, занимающего должность без всякого основания, когда-то станет невозможно. Для спокойствия родителей Алик решил получить диплом.

А перемены действительно были. Перестройка шла полным ходом. Уже открыто поругивали власть, цензура, в лице худсоветов, стала снисходительнее к литераторам и режиссерам. Открывались кооперативы. Появился коммерческий ресторан на Кропоткинской. Вика с друзьями сразу отправились посмотреть, что это такое. Ресторан был небольшой, но уютный. Посетителей здесь называли «господа» и вежливо обслуживали. Никакого панибратства, к которому привыкли завсегдатаи московских ресторанов, не было. Официанты их не знали, но, похоже, вежливость была здесь непременным атрибутом. Еда оказалась не совсем ресторанной, но по-домашнему вкусной. Вообще вполне неплохо для начала. Потом рестораны и ночные клубы стали появляться один за другим. Многие приятели-актеры открывали свои маленькие ресторанчики, это стало модно. Но творческие люди по натуре беспечны, и работать в таком серьезном и трудном деле им скоро надоело. Поиграли и бросили. Но уже стали появляться настоящие рестораторы, и Москва заполнилась заведениями на все вкусы. Как-то незаметно перестали ездить в Архангельское. В городе было полно мест, где музыка гремела до утра. Атмосферы такой там, правда, не было, да и публика собиралась совершенно иная… Раньше в десятке лучших «интуристовских» ресторанов и в творческих домах сидели люди почти всегда одни и те же. Это была вся артистическая Москва, богатые советские коммерсанты-«теневики», дети высокопоставленных чиновников и партийных бонз, иностранцы — представители торговых фирм, «фирмачи» и аккредитованные журналисты, просто красивые молодые женщины — чьи-то жены, и так, по мелочи — фарцовщики, валютчики, манекенщицы и «центровые девушки» — жрицы любви. Все они были если и не знакомы между собой, то визуально привычны. Просто знакомые лица.

А теперь Вику и ее друзей окружали вечерами совершенно новые люди. Они были хамоваты, невоспитанны, ужасно одеты, их женщины были вульгарны. Разговаривали громко, и эта малограмотная речь резала слух. Но самое удивительное, что неумение вести себя их совершенно не смущало. Они были уверены в себе и швыряли свои легкие деньги с купеческим надрывом. Московская богема перестала бывать в ставших вдруг чужими ресторанах и обосновалась у себя — в ЦДЛ, Доме кино и Домжуре. И рестораны этих домов продержались еще несколько лет.

Стас стал чаще уезжать, Вика уже не пыталась удерживать его. Он был ученым с мировым именем, и бесполезно уговаривать мужа жить и работать поближе к ним. Вот и выходило, что у них с Аликом что-то больше похожее на семейные отношения, чем на адюльтер. Но это ничего не меняло. Стас оставался. Наверно, эта была какая-то прекрасная Викина мечта, а преданный, заботливый Алик — реальность. Вот если бы Стас разлюбил ее, тогда она точно вышла бы замуж за Алика. Но Стас, кроме науки, любил только Вику и детей, в особенности Анечку.

В восемьдесят девятом году в Минске умер отец Стаса, и он поехал на похороны. Она хотела ехать с ним, но Стас отговорил, сказав, что ему легче будет одному. Вика подумала, что теперь он круглый сирота, никого у него нет, кроме нее. И как она может уйти? Оставить его совсем одного? Нет.

Стас привез из Минска небольшой чемодан с фотографиями и какими-то дорогими ему вещами. Разбирая в Зеленограде фотографии, Вика вдруг замерла, всматриваясь. На снимке была совсем молодая девушка с удивительными прозрачно-кошачьими глазами. Такой знакомый лениво-уверенный взгляд, такая поразительная красота! Фотография была старой, черно-белой, но на Вику смотрела Иришка, только более взрослая. Она показала фото Стасу.

— Это, наверное, твоя мама?

— Да, это мама. Еще до свадьбы с отцом.

— Посмотри, милый, какое сходство с Иришкой. Жаль, у тебя не было этой фотографии раньше. Надо было Иришку назвать Анной.

— Да, очень похожи. А я и не замечал. Мало маминых фотографий дома было. Я не очень хорошо ее помню.

— А от чего она умерла?

— Утонула. Мне тогда семь лет было. Отец не рассказывал подробностей.

— Бедный мой, любимый мальчик. — Вика обняла Стаса и прижалась щекой к его плечу, а он крепко обхватил ее руками и долго не отпускал. Нет, никогда она не оставит Стаса. Пусть она плохая жена, но пока ему нужна, будет рядом.

А вскоре после этого поехала с Аликом к его родителям на праздничный обед. Белла Михайловна прекрасно готовила, всегда были какие-то необычные для Вики блюда. После обеда Алик с отцом смотрели футбол. Смотрели, как всегда, с криками, спорами, подбадривая и ругая игроков. А Вика с Беллой Михайловной убирали со стола. На кухне, отставив посуду, мама Алика попросила Вику присесть, есть разговор.

— Вика, дорогая, я хочу вас кое о чем попросить. Разговор непростой, но я заранее прошу извинения. Вы — мать и должны понять меня. Судьба Алика, его дальнейшая жизнь — самое главное для нас.

Вика подумала, что сейчас и Белла Михайловна начнет спрашивать о разводе и браке с Аликом. Она напряглась, понимая, что маме все ее причины, оттягивающие развод, покажутся неубедительными.

— Вика, вы мне симпатичны. Не хочу вмешиваться в ваши с Аликом отношения, но три года — достаточный срок для принятия каких-то решений. Раз все остается без изменений, значит, ничего менять вы не собираетесь. Но Алику уже тридцать, и пора ему подумать о семье. Я знаю, какое влияние вы на него имеете, поэтому прошу вас помочь. Вы, наверно, не раз слышали, что у нас есть близкие друзья в Будапеште? Срок их работы в торгпредстве закончился, и они недавно вернулись в Москву. У них есть дочь — Лилечка, чудная девушка. Закончила в Будапеште университет, ей двадцать пять лет, красивая, спокойная, воспитанная. В общем, о такой жене можно только мечтать. А она в Алика влюблена с детства. Но он уперся, как баран — ни в какую! Ничего не хочет слушать, все шуточки… У вас есть семья, дети, но и Алику пора подумать об этом. Такая жена, как Лиля, никогда не будет вмешиваться в жизнь мужа или устраивать вульгарные сцены. Она слишком хорошо воспитана, к тому же понимает, что такое разумный брак. Алик может жить, как он привык. Ну, соблюдая приличия, разумеется. Поговорите с ним, Вика, я вас очень прошу! Так хочется, чтобы он не болтался одиноким бобылем, ведь мы с отцом не вечны. Семья человеку необходима. Не всегда же мужчина молод, здоров, успешен и окружен привлекательными, интересными женщинами. Время так летит! Одинокая старость, что может быть печальнее? Помогите мне, Вика, у меня вся надежда на вас.

Белла Михайловна с грустью смотрела на нее, и Вика растерялась.

— Конечно, конечно, Белла Михайловна, я поговорю. Только вы преувеличиваете степень моего влияния. Алик привык все решать сам и в таком серьезном вопросе ничьих советов слушать не станет.

Оставшееся время визита Вика вытерпела с трудом. Она старалась не встречаться глазами с Беллой Михайловной и заставляла себя улыбаться шуткам Алика и его отца. Наконец они вышли на улицу и сели в машину. И здесь Вика не выдержала и расплакалась. Алик испуганно взглянул на нее и нажал на тормоз.

— Викусь, ты что? Ударилась обо что-то? Где болит?

— Не знаю, везде… Не женись, пожалуйста, Алик! Не бросай меня! Я просто умру.

— О господи! — Алик вздохнул с облегчением. — Я-то думал, ты об дверь ударилась. Ну, ты даешь, Викусь! Что это на тебя нашло? — И он медленно выехал со двора.

— Не женись на Лильке, зачем она тебе?

— А, ну понятно! Мама с тобой поделилась своими брачными планами… Не плачь, родная, не собираюсь я на Лильке жениться.

— Ты правда не влюблен в нее? — тревожно спросила Вика. — Тебе ведь никто, кроме меня, не нужен? Скажи, что никто!

— Успокойся! Сейчас точно как Ирка сказала. Даже интонации те же. Никто мне, кроме тебя, не нужен. Это, к несчастью для меня, правда.

— Почему к несчастью? Разве ты несчастлив со мной? Алик, тебе со мной плохо?

— Да хорошо! Слишком хорошо, вот в том-то и беда. Мама права, если бы ты любила меня, давно развелась и жили бы, как люди. Я — дурак, верю твоим обещаниям и сижу, как пришитый, возле тебя.

— Неправда! Я люблю тебя, и ты это прекрасно знаешь! Очень люблю! Даже не представляю, как без тебя жить. И я что-нибудь придумаю, вот увидишь! Девчонки чуть-чуть подрастут…

— Ох, Вика, хватит! — перебил ее Алик. — Три года слышу… Не в девчонках дело, а в Стасе. Ты с ним не можешь расстаться.

Вика не отвечала, плакала молча. Все правильно, дело не в детях… Алик прав, скоро ему все это надоест, и она останется одна. Слезы текли, и Вика жалобно всхлипывала. Алик не выдержал, остановил машину и обнял Вику.

— Ну, все, все, хватит. Не плачь, моя маленькая. Ну что случилось? Перестать, малыш! Конечно, мы будем вместе, я буду ждать. Куда я на фиг денусь с подводной лодки!

Он рассмеялся, и Вика тоже улыбнулась, вытирая лицо салфеткой.

— Правда не бросишь меня?

— Гадом буду! — с серьезным видом пообещал Алик, и Вика рассмеялась.

— Ну, вот и хорошо! А то целое море наплакала, дурочка моя! Не бойся! Не нужны мне никакие невесты, кроме тебя. И дети никакие не нужны, кроме наших девчонок.

Вика прижалась к нему и прошептала:

— Ох, Алик, ты даже представить не можешь, как я тебя люблю!

— «Ах, обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад…» По-моему, ты сильно преувеличиваешь, сказочница. Но я рад. Вдруг ты в кои веки сказала правду?

Вика успокоилась, и все пошло по-прежнему. С работой, правда, стало сложнее. К девяностому году почти перестали печатать. Сценарий, который она написала, понравился всем, и старый вгиковский приятель-режиссер собирался снять «маленький шедевр». Но и на «Мосфильме» наступила тревожная тишина, финансирование прекратилось, павильоны пустовали. Жизнь и страсти кипели только на телевидении. Народ жадно смотрел и слушал. С продуктами в магазинах стало совсем плохо. Вика покупала в «Березке» и возила на дачу раз в неделю полную сумку. В Клязьме магазин просто закрылся. Бабуля и тетя Ната охали, уговаривали не беспокоиться, лучше детям, а у них большой запас крупы, да и огород скоро выручит. Тетя Ната в этом году посадила больше обычного. Слава богу, молочница по-прежнему носит молоко!

Но Вика только обнимала бабулю. Господи, совсем старенькая стала! Бедная генеральша! Дожила до того, что на крупу и огород надеется. А когда-то на Песчаную водитель сумки со спецзаказами возил еженедельно. Как кстати оказались папины чеки и валюта, заработанная Стасом. Ходили слухи, что валютные магазины скоро закроются. Доллары уже свободно меняют на рубли, а недавно это было страшным криминалом. Чудеса!

Но в уютном ресторане Дома кино пока ничего не менялось. То же меню и та же публика. Никита женился на своей Веронике, и они частенько ходили вечером на ее спектакли, чтобы поддержать артистов. «Изображаем публику», — грустно шутил Никита. Зал теперь на треть не заполнялся. А ведь хороший театр и актеры хорошие! После спектакля допоздна сидели в ресторане, поднимая настроение. Настроение от шампанского поднималось быстро, подходили и подсаживались знакомые. Новые анекдоты о перестройке, смех, шутки, сплетни, и вот уже забыты тревожные мысли. Жизнь продолжается, господа!

Конец ознакомительного фрагмента.