Девочка в поле

Галина Ергужина, 2022

На пороге пятидесятилетия Аля узнаёт, что на самом деле у неё другое имя. И прежняя её жизнь, такая понятная и простая, рушится в один миг. Калейдоскоп жизненных событий теперь открывается для героини в ином свете, а мир раскалывается на своих и чужих.Аля заглядывает внутрь себя и видит, что там по огромному полю души до сих пор скитается маленькая девочка, брошенная всеми. Как ей помочь принять новую реальность? Ведь правда – тяжелая ноша для хрупких детских плеч…

Глава 3

Знаете, есть в таких ситуациях как будто бы два разных измерения. В одном ты сидишь в такси, и в твоей голове ничего нет, кроме шока, потрясения и слёз. А в другом измерении ты точно знаешь, что надо делать. И эти два измерения сейчас были вместе. Они соединились в какой-то незримой точке абсолюта и сосуществовали так ежеминутно, едва осознаваемые мной. Через полчаса я была на другом конце города. Растрёпанные неухоженные волосы, заплаканные и сильно опухшие глаза, бледная, одетая как бы наспех в то, что попало в руки, с трясущимися пальцами я походила на бродячую пьяную женщину, слегка покачивающуюся из стороны в сторону, потому как от нервного перенапряжения за все эти дни в меня вселилась устойчивая слабость. И вот такая я вошла в здание ЗАГСа. Сразу же сурово и оценивающе на меня глянули работники, снующие по своим делам в холодном пустынном коридоре. Тяжёлым, слегка вялым языком я спросила заведующую. Мне кивнули на дверь, и я вошла в кабинет. Сидящая за столом красивая, ухоженная женщина подняла голову и изумлённо застыла, глядя на меня.

— Что вы хотели? — звонко, но довольно сурово и холодно спросила она.

До тех пор, пока ты не знаешь конкретики своих предстоящих действий, ты будешь всё время помнить, что есть шанс повернуть обратно. Уйти отсюда и выбросить всё из головы. Но конкретика была. В том другом измерении моего сознания, которое привело меня сюда. И я, подчиняясь неведомой силе внутри себя, ответила сухо:

— Мне нужен мой первый акт, выданный мне при рождении.

— Зачем?

— Я хочу знать, кто я.

Я назвала свои данные: фамилию, имя, отчество. Имена своих приёмных родителей. Но она стала ещё холоднее и безразличнее.

— Мы не выдаём такой информации физическим лицам. Существует закон о сохранении тайны усыновления. Так что, ничем не могу помочь.

По моим щекам полились слёзы, голос мой стал жёстким, на слух я даже не узнала его. Я не моргала и даже не шевельнулась. Просто процедила:

— А ваш закон сохраняет спокойствие только одной стороны?

Она стала что-то писать в своих бумагах.

— Как мне теперь жить? — едва слышно, почти одним дыханием спросила я.

Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Это был долгий взгляд человека с красивыми умными глазами. В тот миг я увидела, что моя невероятная боль поселилась и в её глубоких синих глазах. И моё измерение, которое всё знало и не было растерянным, как я, дало мне знать, что передо мной человек не без сердца.

— Вы же можете ошибаться, — мягко заговорила она и открыла что-то в своём компьютере.

— Не могу, — печально ответила я.

Она взяла несколько бумаг и вышла из кабинета. Где-то вдалеке Девочка в пустынном поле вдруг перестала плакать, и я, едва доверяя своему внутреннему голосу, всё же поднялась со стула и заглянула в монитор её компьютера. С экрана на меня желто — зелёным бланком смотрела бумага, на которой я не могла прочитать ни единого слова из-за застилавших глаза слёз. Тогда я достала телефон и еле удерживая сильную дрожь в руках, сфотографировала этот бланк.

Еле как я смогла прочитать и выговорить фамилии и имена, аккуратно перечёркнутые в бланке. Бакиева Гузель Иркеновна. Перечеркнуто и справлено — Григорьева Алина Васильевна. Садыкова Халида Иркеновна. Бакиев Адилжан, в графе отец — прочерк.

Теперь мой мир окончательно треснул и с грохотом падающего стекла разделился пополам.

Я стояла на улице, дрожа больше от слёз, чем от холода. Тряслась всем телом и искала глазами, сама не зная кого. Не знаю, хотите ли вы такого горя своему чаду. Но то, что происходило со мной в тот момент, я даже не смогу вам описать. Конечно, люди на такие вещи реагируют по-разному. И шок у всех разный. Но будучи человеком, глубоко привязанным к своим родителям, к своему роду, к своему прошлому, человеком, для кого семья — значимое место в сознании, я была полностью разбита. Окончательно.

Сейчас вы будете со мной спорить, зачем придавать такое глобальное значение таким простым вещам? А что в этом плохого, в усыновлении? Зачем так остро реагировать и закатывать истерику? Но я вам скажу одно. Именно для того, чтобы вы не задавали этих вопросов и не спорили о том, чего сами не можете испытать, именно для этого я пишу эту книгу.

В нашем мозгу живёт рациональное и эмоциональное. Они всегда находятся в разных измерениях. Но не живут сами по себе, независимо друг от друга. Они постоянно взаимодействуют. И если эмоциональное вырубается каким-либо потрясением, то рациональное сразу же начинает делать ошибки. И человек, находящийся в такой ситуации, начинает вести себя довольно странно.

Дав волю моему настоящему измерению выплакаться и прокричать мысленно всю свою горечь, обращённую к своим умершим родителям, моё второе методичное сознание усадило меня в такси и натолкнуло на мысль набрать имена из бланка родства в поисковике в телефоне. Теперь действовало только второе моё сознание. Я набрала в интернете имя Садыкова Халида Иркеновна. Замелькало множество фотографий с соответствующими именами. Но год рождения и национальность были схожими только у двоих. Полная круглолицая, с маленькими глазками. Нет, не она…

А эта, яркая, с длинными распущенными смоляными волосами, красивая, молодая. Медийная личность. Я включила один из роликов. Медицинский туризм. Она заговорила и по повороту её головы я сразу поняла: вот это точно она.

И уже через десять минут в телефоне протяжно гудел мой исходящий звонок в моё прошлое.

— Алло! — звонкий и яркий голос женщины на другом конце провода напугал меня. Я тут же поймала себя на мысли, что не знаю, что говорить. Но методичное рациональное само решило за меня.

— Здравствуйте, это Халида?

— Да, — немного протяжный, но очень приветливый голос очаровал меня. Это была моя младшая сестра. Та самая, которую я так долго скала в своём далёком детстве, оставляя свою маму на лавочках во дворах. Халида родилась именно тогда, когда мне было пять лет и я в поисках её блуждала с мамой по дворам.

— Мне хотелось бы встретиться с вами, как мне вас найти?

— Вы по поводу лечения?

— Да, — соврала я, — куда можно мне подъехать, чтобы увидеть вас?

— Ну, приезжайте в офис, — вежливо ответила Халида и тут я учудила. Я назвала один из полученных в интернете адресов. И она вдруг замолчала, а потом закричала на меня:

— Кто вы такая?! Вы называете не адрес офиса. Откуда вы знаете, мой домашний адрес? Отвечайте мне, кто вы?

— Я… я, наверное, родственница, — тон у меня стал суровым, будто я рассердилась на ёё крик.

— Родственница? — растерянно переспросила она, и через паузу спросила: — С какой стороны?

— С обеих, — грустно ответила я.

— Гузель! — закричала она, — Гузя, это ты! Гузечка!

Гузель?! Кто это? Это моё имя?.. Какое странное имя…Голос её смеялся, она была потрясена своей непонятной радостью, а меня словно вдавило в сиденье машины от её радости. Я опешила не то от имени, которым она меня назвала, не то от её радости, потому как я ожидала другой реакции. И уже через полчаса мы взахлёб говорили друг с другом. То, что для меня было тяжёлым горем, для неё было огромной радостью. Она тут же сказала мне, что они с братом Ахатом несколько дней назад провели сорок дней со смерти матери. И то, что я появилась сейчас, было ничем иным, как чудо. Ведь никто и никогда не надеялся встретить меня, и уж тем более никто не ожидал, что я найду свою семью сама. Мой брат Ахетжан младше меня на три года, и его сокращённо все зовут Ахатом, а она младше меня на пять лет. То есть тогда в 1976 году, когда я таскала маму по улицам в поисках сестрёнки, она родилась. Халида болтала без умолку, была радостной и спокойной одновременно. Она всю жизнь знала обо мне и мечтала найти. Так почему не нашла? Мама была против. Даже постарев, она закрывала руками глаза и горько плакала:

— Не надо, Халидка, что я скажу ей?!

Почему — то мне был понятен этот страх. И я тут же простила ей это.

К тому моменту я уже приехала к дому, но выйдя из такси, я и не собиралась идти домой. Я брела вокруг дома в несколько кругов, продолжая говорить с ней.

— Почему я оказалась в детском доме, Халида?

Её голос снова зазвенел на другом конце, и я отметила про себя, какой он звонкий и жизнерадостный в сравнении с моим низким и глубоким.

— На этот вопрос тебе никто не ответит. Мама не любила на эту тему говорить, а отец вообще не говорил. Только когда мне было семнадцать лет, мы как-то поругались с родителями, я спросила их, где моя сестра? Мне эту тайну открыл мой брат старший. И отец меня ударил. Даже наш брат Ахат сейчас переживает, что я ей скажу, говорит. Он плачет. А я говорю, а что ты скажешь? Мы такие же дети, как она. Но я чуть-чуть жёстче, чем он. Он намного мягче. Ты сейчас увидишь всё сама. А насчёт тебя мы с мамой разговаривали потом долго и часто. Она часто говорила, сейчас Гузели столько-то лет, сейчас столько. Но она была уверена, что тебя удочерили кавказцы. Потому что, когда они пошли тебя забирать, им сказали, что теперь это тайна о неразглашении. Ты удочерена, а вы, мол, опоздали. У родителей был очень тяжелый период. Но они…родители у тебя порядочные люди. Они не алкаши, не пьяницы, не наркоманы. Они опоздали, ошиблись в нескольких днях или неделях. Это была версия моей мамы. Папе было больно говорить о тебе. Я была бунтарка. В юности стала упрекать их тобой. И он ударил меня. Тогда мне стало стыдно, и я больше не поднимала эту тему. Ахат был очень близок с отцом, они много говорили. Может, он знает об этом больше.

Слушая её, я заливалась слезами, как ребёнок и практически ничего не слышала, всё сильнее сжимая трубку обмёрзшими пальцами, чтобы не потерять звук её голоса. Тогда она почти по-детски протянула мне:

— Ну не плачь, ты мне была очень нужна. Я всегда завидовала тем, у кого были сёстры. Характер у меня очень тяжелый, очень творческий, прямой. Таких людей не все любят. Я не знаю, что будет завтра. Но сегодня я уверенна, что мы будем счастливыми сёстрами. Я счастлива.

Тогда я ещё больше стала плакать. И Халида торопливо продолжила:

— Я не помню, какое это было число, но знаю, что в октябре она накрывала стол. Это были твои дни рождения. Она очень стыдилась этой темы и избегала всех разговоров. Но твоя мать была очень хорошим человеком. Это правда. Она была молодая и очень глупая. Она поверила словам работников детского дома, что можно оставить ребёнка и через неделю забрать его. Они хотели найти работу и жильё. На руках тогда был ещё ребенок. Твой старший брат, ему было около пяти лет.

Я услышала, как гулко с грохотом тяжёлых металлических ворот захлопнулось моё сердце. Я не поверила ни одному её слову, сказанным только что. Где — то в жизни мне приходилось столкнуться с информацией об усыновлении, и я знала, что ребенка усыновить процесс не простой. И он должен быть отказником. То есть должен быть документ, подтверждающий или лишение родительских прав или отказ. А Халида продолжала:

— Бахытжана, твоего старшего брата на тот момент отдали старшей сестре. И он тоже очень долго жил у этой сестры. Когда я узнала об этой истории, я была очень обижена. Я тоже сильно обиделась, что у меня такие родители. И мама мне всё объяснила. Отец не смог. Просто ударил, заплакал и вышел из комнаты. Они по — своему страдали и помнили о тебе. Мы все про тебя знали. Все знали: и Ахат, и я, и Баха. Баха тебя помнил. Жалко, что ты его не застала. Он умер. Уже давно, в 2006 году. А вообще я ничего не знаю. Знаю только то, что сказали. Может быть, что-то утаили, не досказали. Я не знаю. Но я знаю точно, что тебя помнили.

Мне не было никакого толку от её рассказа, от того, что они помнили меня. Я понимала, что это не правда. Это была отчаянная попытка Халиды защитить родителей. Мой мозг кричал. Почему они меня не искали?! Ведь помнят умерших детей, а живых… живых ищут и возвращают в семью, чтобы ни случилось! И тем не менее, какая-то сила внутри меня толкала меня вперёд, я просила о скорой встрече, говорила, что не проживу и ночи, если не увижу её. И она несмело пообещала мне, что поговорит с братом. Мне вдруг показалось в её испуганном тоне, что она негласно отстраняется от меня. Они с братом не хотят видеть меня также немедленно, как этого хотела я. Значит, всё правильно. Я не была потеряна. Меня отдали, я просто не была нужна. Да и дату моего рождения Халида помнила бы очень хорошо, если бы на самом деле каждый год её отмечали в семье.

Я стояла на улице, промёрзшая насквозь. Но лицо моё горело от слёз. Я ждала, когда она позвонит мне и скажет о своём решении. Телефон засветился, и я увидела звонок своего сына.

— Мама, ты где? — голос его был встревоженный, он пытался казаться непринуждённым.

— Я? — я была очень растерянной, как будто меня поймали на чём-то не хорошем, — я здесь, у магазина. Я говорила со своей сестрой.

— Мама, иди домой, родная! — взмолился мой сын, — Что ты придумала? Какая сестра? Папа сказал мне, мама. Но это же бред какой — то.

— Это не бред, Еркен, — устало ответила я, — Это правда. Я нашла их. Съездила в ЗАГС по месту жительства своих родителей и теперь у меня на руках документ.

— Мама, — он был ошарашен не меньше меня и вдруг стал говорить со мной, как с ребёнком: — Тогда говори мне всё, будет происходить дальше, ладно? Я на работе сейчас, но ты мне звони. Если надумаешь ехать к этим людям, я прошу тебя, сообщи мне адрес, хорошо?

Я хорошо понимала его панику. Мысленно поблагодарила его и ответила:

— Конечно, сынок. Не волнуйся. Я о каждом своём шаге буду тебе сообщать.

Он положил трубку, а я снова стала озираться по сторонам. Где-то хныкал, словно умирая от голода, ребёнок. Но тут зазвонил телефон, и Халида сказала адрес, на который мне надо приехать, чтобы увидеть и её и моего младшего брата Ахата. Я тут же позвонила сыну, повторила адрес, влетела в магазин, купила торт и уже через минуту сидела в такси.

В голове стояла холодная ветреная картина серых декабрьских дней. В отсыревшем и уже успевшем промёрзнуть поле среди окоченевших палок травы стояла Девочка двух — трёх лет в красном пальто с растрёпанными кое-как обрезанными волосами. Она испуганно смотрела по сторонам и плакала, искривив маленький, слегка посиневший рот. Она стояла в сумерках холодного чёрного поля и отчаянно кричала, оглушая моё сознание, и мне дико захотелось найти её и спасти, только где это поле? Почему я вижу теперь себя такой маленькой и беспомощной?

Машина легко вывернула на обочину и остановилась. Я выскочила из неё на улицу и, озираясь по сторонам, увидела, как напротив, по ту сторону дороги притормозила машина моего сына. На мгновение я почувствовала облегчение. Я не одна, но Еркен вышел из машины и занял наблюдательную позицию. Поняв, что сын не собирается присоединиться ко мне, я снова стала озираться по сторонам в поисках сестры. И вдруг из темноты вывернула крупная фигура, стройно шагающая по тротуару. Она была в тёмном пальто, длинные черные волосы рассыпались по её плечам, а полные стройные ноги вышагивали в аккуратных дорогих туфлях. Рост её был около сто семидесяти пяти против моих полутора метров. Крупные восточные черты лица, большая грудь и тёмное слегка отёчное лицо показались мне настолько чуждыми, что я усомнилась в том, что это именно тот человек, которого я жду. Но она, увидев меня, тут же подбежала ко мне и крепко обняла, накрыв меня полностью собой.

Отстранясь от меня всего на мгновенье, она заглянула в моё лицо.

— Пацанка, — ласково определила она меня, — так сильно похожа на Бахытжана, на старшего брата, который умер. И на маму.

И она с новой силой прижала меня к себе. От неё сильно пахло дорогими духами, и её объятия были настолько крепкими, что я на какое-то время перестала слышать раздражающий меня плач. Я стиснула свои руки на её спине и вслепую целовала её куда попадя, ощутив вдруг внезапный прилив счастья. Но в тот же момент я почувствовала чей-то пронзительный взгляд в спину. Я думала, что это мой сын и обернулась, оторвавшись от сестры. Но передо мной стояла маленькая сгорбленная фигура мужчины с костылём. У него были длинные курчавые волосы, рассыпанные по худощавым плечам и лицо стареющего индуса. «Господи, — пронеслось в голове, — кто они по нации?!» Но моё рациональное снова было отброшено эмоциональным сознанием, и я крепко обняла его, краем глаза видя, как мой сын перебегает через дорогу. Волосы «индуса» были свежевымытыми и ещё влажными, а от одежды неприятно и сильно пахло чем-то, очень знакомым мне. Он тихо расплакался в моих объятиях, чем подтолкнул мои слёзы в ответ.

— Мы с Ахатом решили сегодня встретиться у него дома, Гузечка, — услышала я за спиной голос Халиды.

И всё-таки в этой встрече она была несколько холодна. И если не считать её крепких объятий, можно было бы подумать, что она считает нашу трогательную сцену встречи с братом Ахатом слишком преувеличенной. Я мельком глянула на Халиду, было в ней что-то тревожное, глубоко расколотое, скрытое за звонкими интонациями и натужной улыбкой. А мы с Ахатом плакали и обнимались, отрывались друг от друга и снова обнимались. А потом почти бегом все вместе пошли к подъезду высоченного дома. И уже очень скоро поднимались на лифте. И знаете, в этот момент я напрочь забыла о сыне.

Мы вошли в просторную улучшенную квартиру, довольно дорого, хотя и безвкусно обставленную мебелью. Потолки были немыслимо высокими, стены покрыты дорогими обоями, однако всё это жилище было наглухо забито какими-то коробками, мешками, пакетами, что сразу дало мне понять об отсутствии хозяйки в этом доме. Но вопросов об этом у меня не возникало, потому что сознание было притуплено эмоциями встречи. Ахат деловито, прошёл вперёд меня и галантно снял с меня пуховик сына, который я так и не снимала все эти дни.

— Это моя квартира, Гузель, — как бы между прочим сказал он, — есть ещё одна, но та стала моей мастерской.

Я почувствовала, некое плохо прикрытое хвастовство, но подумала, что ему сейчас важно себя показать. А наличие хорошего жилья — это всегда статус. Хотя мне всегда на это было совершенно наплевать, особенно сейчас. Но бывают же люди, помешанные на мнении о себе, желающие демонстрировать свои богатства и достижения всем, и я отнесла его слова именно к этому и почти не придала значения столь неуместному явлению. Халида, молча поджав тонкие губы, самостоятельно сняла своё пальто и туфли, а потом оставалась стоять на месте, пока мы с братом не прошли в просторную кухню. Ахат по-хозяйски расставил на столе кое-какие сладости и поставил чайник. Он смотрел только на меня, будто совершенно не видел Халиду. Я села за стол, так как другого места для приземления не видела. Халида села рядом. Он расхаживал по кухне с сигаретой в зубах и соображал, что ещё поставить на стол. Он был маленького роста, точно такого же как я, только сгорбленный почти пополам и очень худой. На нём была модная приталенная футболка, брюки с железной цепочкой, от которой пахло девяностыми и массивный ремень. На руках болталась чёрная фенечка, а на шее маленький мусульманский амулет. Он почти демонстративно собрал курчавые волосы в резинку, ловко уложив их в сложенный хвост и мельком взглянул на меня. Большие, почти навыкате темно-карие глаза, длинный рот с узкими губами и большой крылатый нос с высокой горбинкой. Я ещё раз подумала, что он индус, ни как иначе, и перевела взгляд на молча открывшую пачку тонких сигарет сестру. По сравнению с нами она была высокой и крупной, но совсем не толстой. Изящные руки с маникюром были белыми в отличие от нас с Ахатом, но нос и подбородок были очень схожи с братом. Густые, красивые, длинные волосы послушно лежали на плечах, хотя довольно сильно подчёркивали её возраст. Я всегда консервативно считала, что женщина после тридцати не должна носить волосы распущенными, так как какими бы красивыми они не были, из — под них на людей всегда смотрело стареющее лицо. Отёкшее и одутловатое оно имело нездоровый вид, и сильное глубокое напряжение не спадало даже тогда, когда она выдохнула первый затяг сигареты. Часто она вытаскивала баллончик сальбутомола и впрыскивала ингалятором глубоко в глотку. То же самое делал и Ахат. Я поняла, что они астматики.