Дьявол – это женщина

Галина Голицына

Любите говорить правду – о бронежилетике побеспокойтесь заранее! Вот решила журналистка Жанночка изложить свою непредвзятую точку зрения на деятельность мэра, да и попала в переплет. Подумаешь, всего лишь скромно упомянула на первой газетной полосе о грязных махинациях народного избранника! Главного редактора, прошляпившего выпуск такой бомбы, увезли с сердечным приступом, а "виновнице торжества" дали по шапке. Но это были цветочки. У порога ее поджидал киллер, только неуклюжий какой-то: промахнулся с двух шагов, бедняга. Жанна, недолго думая, затащила его к себе в квартиру и заперла в ванной. Надо же поговорить по душам с собственным убийцей!

День как-то не задался с самого утра. Может, потому, что было тринадцатое число, да ещё и пятница. Вот и не верь в приметы!

Андрей Михайлович, главный редактор газеты «Городские новости», вызвал меня «на ковёр».

Никакого ковра в его кабинете отродясь не было, а было перед его начальственным, очень величественным двухтумбовым столом особое место, истёртое сотнями подошв. Назывался этот пятачок «лобное место». Именно здесь получали в лоб, в глаз или в ухо нерадивые сотрудники.

Это вовсе не метафора, не образное выражение, — это суровая правда жизни. Когда наш Андрюша сильно разозлится, он позволяет себе рукоприкладство. Дам, конечно, не трогает, но зарвавшемуся журналисту, особенно практиканту, вполне может звездануть по уху. И очень удивляется, когда ему «ставят на вид». Объясняет, что подзатыльники им раздаёт любя, по-отечески. А на родительский подзатыльник кто же обижается?

Думаете, в нашу газету из-за этого никто не идёт работать? Ага, как бы не так… Валом валят! Особенно практиканты. Все студенты хотят на практику распределиться именно сюда, под горячую руку Андрея Михайловича.

В прошлом году мне под большим секретом поведала Людочка, которая стажировалась в отделе культуры, что у молодых журналистов примета уже такая: если Андрей Михайлович своей тяжёлой отеческой рукой отвесит подзатыльник, то звёздная карьера начинающему щелкопёру обеспечена.

— Я так жалею, что не родилась мальчишкой! — искренне вздыхала Людочка. — Девчонок-то он пальцем не трогает…

— Зато кричит на них так, что те сознание теряют со страху!

— Это не одно и тоже! — поучала меня Людочка. — Шеф должен собственноручно «приложиться», причём как следует, только тогда примета действует. Ну, это как посвящение в рыцари…

Ну да. В рыцари. Это мы-то, журналюги, — рыцари? Среди нас, конечно, разнообразный народец попадается — и твари дрожащие, и сволочи продажные, и газетные киллеры, способные одной статейкой навсегда разрушить чью-то карьеру, а то и вовсе погубить репутацию, и просто серые, невыразительные личности, и восторженные идиоты, но рыцарей в общепринятом значении этого слова среди нас, работников пера и компьютера, правду сказать, не так уж много.

Не знаю, может, где-то существуют реликтовые экземпляры, но в нашей редакции таковых точно нет. А зачем? Кому интересен журналист рыцарского толка? Тираж раскупается тем лучше, чем больше в номере «клубнички», неприглядной изнанки жизни, сплетен, слухов, ужасающих драм и кровавых трагедий. И кто же готовит эти кровавые блюда? Мы, журналисты.

А мясники вегетарианцами не бывают.

Сама я не так давно перешла в разряд газетных киллеров. Сама себя назначила таковым. Надоело мне писать о нечастых театральных премьерах и расхваливать то, что на самом деле смотреть было невозможно. Надоело захлёбываться от восторга по поводу гастролей очередной эстрадной бабочки-однодневки, которая губами не попадает в собственную фонограмму, потому что никак не может запомнить слова своих бессмертных хитов. Написать бы всё как есть, высмеять неумеху как следует, но нельзя: такие материалы заказываются и оплачиваются спонсором такой вот «звёздочки», и хорошо оплачиваются. Шеф деньги берёт, а нам приходится их отрабатывать. Ну, что ж, на то мы и работяги.

Месяца четыре назад я имела большую головную боль с такой вот новоиспечённой «звездой эстрады» и её не в меру любвеобильным спонсором. Спонсор этот оказался натуральным бандитом образца десятилетней давности: бритый череп, китайский спортивный костюм, цепь с «голдяком», все дела… Такое ископаемое! Имя чудное — Лесик, хотя официально именовался он Константином. Имя своё, судя по всему, не жаловал. Откликался исключительно на детскую кличку — Лесик. И задумал этот Лесик зазнобу свою очередную «раскрутить» по-взрослому: ну, чтобы клипы хорошие, эфир в прайм-тайм, гастроли, фестивали с обязательными призами… Знающие люди подсказали ему, как такие дела в шоу-бизнесе делаются, и Лесик загорелся: надумал из средненького бандита крутым музыкальным продюсером заделаться. А чего? Не боги же горшки обжигают!

Раскрутку решил он начать с нашего городка. Здесь эту «сладкую парочку» никто не знал, и это было очень хорошо. Не видели раньше наши люди колоритного Лесика, не были знакомы с восходящей звездой, которая раньше, как оказалось, зарабатывала себе на жизнь триммингом, — проще говоря, причёски собачкам делала. Лесик её из собачьего салона красоты забрал, придумал ей звучное имя Ильмира, посадил на твёрдое жалованье десяток девчушек, которые должны были повсюду за ней таскаться и изображать самый настоящий фан-клуб.

А чтобы люди на концерт никому пока не известной Ильмиры валом повалили, Лесик пришёл в газету и предложил сотрудничество: он даёт нам деньги на парочку новых компьютеров, а мы обеспечиваем его «малышке» звёздную карьеру в пределах нашей области.

Андрею Михайловичу такое сотрудничество понравилось, он принял Лесика весьма благосклонно и тут же перепоручил его моим заботам.

Лесик стал сотрудничать со мной очень активно: тут же пригласил в ресторан. Я думала, что познакомлюсь там с Ильмирой, но этого не случилось. На мой вопрос, когда же я смогу познакомиться с героиней репортажа, он ответил просто:

— А зачем? Я сам тебе всё о ней расскажу. Спрашивай.

— Нет, Лесик, ты не понял. Мне не биографические данные нужны, мне интересно, чем человек этот живёт, чем он дышит…

— Воздухом она дышит! Как все.

— Ну, ты под дурака-то не коси, и так не больно умный! — не стала я с ним церемониться. — И экипировка твоя бандитская меня с толку не собьёт. Ты — заказчик, я — исполнитель. Я познакомлюсь с объектом и сама всё напишу. Могу даже серию статей сделать. Хочешь серию?

— Хочу. А может, ну её к чёрту, эту Ильмиру задрипанную? Она петь училась у клиентов своих. То воет, то лает…

— Не поняла, — опешила я. — Так зачем тебе её раскручивать?

— А я, может, на свет народился исключительно для того, чтобы стать продюсером!

— Музыкальным? — уточнила я.

— Не обязательно. Могу, например, тебя раскрутить. Хочешь?

— Это в каком же жанре? — поинтересовалась я. — В оригинальном?

— Да в любом. Может, ты стихи тайно пописываешь? Или романы? Давай сделаем из тебя знаменитую писательницу. Точно! — загорелся он.

— Я, Лесик, плавать очень люблю. В море, в речке, в бассейне — без разницы. Ты сможешь меня раскрутить на этом поприще?

Он почухал репу и надолго замолчал. Думал. Потом покивал головой в такт своим мыслям, сам себя одобрил и заявил:

— Не, красавица, не выйдет ничего. Если ты плаваешь, из тебя надо олимпийскую чемпионку делать. А столько денег у меня нет.

Ну, не дурак ли?

— А ты поднапрягись, у друзей займи, — подначила я.

— Так ты ж старая для спорта! — объяснил он. — В такой дохлый проект никто денег вкладывать не станет.

Учтивый такой человек… Интеллигентный. И собеседника очень уважает.

Я горько вздохнула и развела руками:

— Прощай, мечта… И как теперь жить на свете? После такого приговора хорошо бы утопиться, да вот беда: я и в самом деле очень хорошо плаваю. Выплыву из любого омута. Одним словом, не трать на меня время. Лучше Ильмиру свою раскручивай. Давай запишу её краткие данные.

Сарказма моего он, конечно же, не понял. Но это и к лучшему.

Я честно сделала хвалебную статью о неизвестной певице, сдала материал и думать о ней забыла.

Но я недооценила Лесика. Он решил во чтобы то ни стало раскрутить меня, причём вид деятельности для него значения не имел. Он стал таскаться каждый день ко мне в редакцию и предлагать разные варианты, в основном эстрадные. Всё-таки эстрада была как-то ближе его продюсерскому сердцу, нежели спорт или писательство.

Меня это забавляло чрезвычайно — до тех самых пор, пока однажды на меня посреди улицы не налетела незнакомая девица с явным намерением выцарапать глаза и вырвать все волосы.

Спас меня милицейский патруль, который скрутил визжащую девицу, а заодно и меня, и доставил нас обеих в околоток.

Там, уже в участке, разобрались, что девица эта и есть Ильмира, концерт которой был обещан на следующей неделе, но билетов было продано — всего ничего.

— Она должна была мне в газете рекламу сделать, а вместо этого моего спонсора к себе переманила! — брызгала слюной восходящая звезда.

Из её дальнейших жалоб выяснилось, что Лесик потерял интерес и к предстоящему концерту, и к самой несостоявшейся звезде эстрады. Объяснил, что теперь он намерен раскручивать меня, а Ильмира пусть дальше по жизни идёт одна, проще говоря — катится куда подальше.

Доказывать ей, что я здесь вовсе ни при чём, было бесполезно. Я и не стала доказывать.

Из участка я ушла озадаченная, но даже предположить не могла, какая непростая жизнь у меня начнётся.

В редакции меня ежедневно поджидал Лесик, который продолжал предлагать себя в качестве моего продюсера в любой области искусства, которую я выберу, а за стенами редакции в засаде меня поджидала Ильмира, концерт которой отменили, поскольку из тысячи билетов было продано всего одиннадцать. Причём купил их сам Лесик «на почин» для девочек из фан-клуба, «чтобы те на концерте зажигали публику».

Больше билетов никто не покупал, зажигать было некого, и концерт отменили.

Ильмира, оставшись не у дел, стала выслеживать меня в надежде поквитаться. Как она собиралась поквитаться, я не знаю, поскольку старалась на улице в одиночку не появляться.

В общем, оба они — Ильмира и Лесик — целыми днями ходили за мной как пришитые, но каждый по отдельности, и избавиться от них не было никакой надежды.

Через несколько дней мне это сильно надоело, и я сказала Андрею Михайловичу:

— Вы меня в эту историю втравили, вы и решайте проблему. А то покалечит меня эта полоумная, кто отвечать будет?

Уж не знаю, какие шаги он предпринял, но вскоре Лесик с Ильмирой исчезли, как в воду канули. Может, в тюрьму их посадили, а может, поехали искать счастья в другой город — не знаю и знать не желаю.

Вот вам и тихая, спокойная жизнь в отделе культуры! Врагу не пожелаешь…

А теперь на нас надвигались выборы мэра, и вся пишущая братия надеялась хорошо на этом заработать. Ну, и я тоже надумала хоть что-то для себя урвать. Да что там греха таить, хотелось урвать по максимуму.

Лёша, наш ответственный секретарь, впервые поставив в номер предвыборный материал, торжественно провозгласил:

— Господа охотники, сезон открыт, отстрел разрешён. Киллеры, в ружьё!

И мы пустились во все тяжкие. Соревнование в редакции развернулось нешуточное: у кого дичь крупнее, кто нароет больше компромата, кому сколько заплатят за «джинсу»… Лёшка, который сам никогда ничего не писал, подзадоривал нас, аплодировал и улюлюкал.

Сейчас Лёша сидел в кабинете шефа на неудобном гостевом диванчике — тихий, бледный, сосредоточенный. Прилежно изучая пейзаж за окном, он задумчиво потирал ухо — то ли огрёб «отеческий подзатыльник», то ли просто не знал, куда руки деть.

Я послушно встала на «лобное место», сложила руки в молитвенном жесте, смиренно потупилась и приготовилась слушать.

Андрей Михайлович держал в руках свёрстанную полосу, уже готовую для отправки в типографию, и дрожащим голосом вопрошал:

— Это что за безобразие?

— Статья, — пискнула я, даже не взглянув на то, что было у него в руках.

А чего глядеть? И так всё ясно. Вряд ли речь идёт о спортивных новостях или прогнозе погоды. Шороху наделала моя статья о Данилове, нашем действующем мэре и главном претенденте на кресло мэра ещё на один срок.

— Ты что же это себе позволяешь, уважаемая? — брызгал слюной Андрюша.

— Так ведь предвыборная кампания… — защищалась я, не поднимая глаз.

— А тебя она каким боком касается?

— Это всех касается, — тоскливо прошептала я. — Я ведь тоже живу в этом городе…

— Боюсь, недолго тебе жить осталось. И в этом городе, и на белом свете. За такую статейку и тебе, и мне секир-башка будет, ты это соображаешь?!

— Может, и не будет, — горестно вздохнула я, упорно глядя вниз.

— Кто заказывал?

— Никто.

— А платил кто?

— Тоже никто.

— Ну да, ну да, так я и поверил. Ты у нас где числишься?

— В отделе культуры.

— Вот и пиши о культуре! Чего ты, дурёха, в политику полезла?

— Так ведь предвыбор…

— Слышал, слышал! А ты поговорку такую слышала: кесарю-кесарево, ну, и далее по тексту?

— Слышала, — шепнула я.

— Жанна, девочка, ты вообще соображаешь, во что впрягаешься? И чего ты так пристально туфли разглядываешь? Первый день надела, что ли? В глаза мне смотри!

Я снова вздохнула — протяжно, со стоном — и подняла на него глаза.

Андрей Михайлович смотрел на меня участливо, как на душевнобольную. Кажется, он действительно недоумевал, как это я могла вляпаться в такую некрасивую, дурно пахнущую историю.

— Кто статью заказывал? — нормальным тоном спросил он.

— Говорю же — никто.

— Все вы так говорите. Все вы как бы незаангажированные. Прямо эпидемия кристальной честности, и что интересно — всегда накануне выборов.

— Мне никто ничего не заказывал. Просто я, как любой житель нашего города, имею своё мнение о предстоящих выборах. А поскольку работаю в газете, могу поделиться своим мнением с окружающими.

— Не можешь! — закричал успокоившийся было шеф. — Ты будешь мнениями делиться, а мне потом пожары тушить на всех уровнях?! Вы деньги берёте, статейки киллерские пописываете, а потом настоящие киллеры на вас охоту устраивают! И то правда, что-то давненько у нас на федеральном уровне не лили слёз по поводу очередного убиенного «честного и неподкупного» журналиста, который сунулся в воду, не зная броду! А не совался бы куда не просят, так и не пришлось бы потом устраивать вселенскую панихиду! Сто раз уже вам, бестолочам, объяснял это! Сто раз просил — не лезьте под пули! Берегите свою жизнь и репутацию газеты! А ты мне тень на плетень наводишь? Ну вот что, что ты со мной делаешь?!

У шефа началась истерика. Он брызгал слюной, топал коротенькими ножками, и от этого топанья седой хохолок надо лбом подпрыгивал очень и очень забавно.

Чтобы не рассмеяться, я снова опустила очи долу.

Лёша сидел неподвижно, будто сам себе памятник, даже не моргал. Восковая фигура из музея мадам Тюссо.

— Ты на прошлой неделе тиснула статейку, пока меня не было, и я смолчал, думал, может, читатели не заметят, а ты умная и сама всё поймёшь, — лютовал шеф. — Однако мне позвонили из приёмной Данилова и поинтересовались, что это мы себе позволяем. Им очень не понравилась наша самодеятельность, хотя та статья по сравнению с этой, — он опять потряс перед моим носом свежесвёрстанной полосой, — была просто-таки хвалебной.

— Там я тоже критиковала его методы работы, — осмелилась я подать голос.

— «Методы рабо-о-ты», — передразнил меня шеф. — Что ты понимаешь в методах работы сильных мира сего?

— Ничего не понимаю, — тут же согласилась я.

— А чего лезешь? Лавров Жанны д'Арк захотелось?

— Я борюсь за справедливость и правопорядок, — гнула я свою линию.

— Ага, ага! Вся газета, значит, за беззаконие, а ты одна, белая и пушистая, за справедливость и порядок! — снова затопал ножками Андрюша. — Жанну д'Арк, между прочим, на костре сожгли, если помнишь!

— Помню, как не помнить, — снова потупилась я.

— Во-от! А я пытаюсь твою бедовую головушку от беды-то и спасти!

— Поздно, Андрей Михайлович, — ожил памятник у окна. — Мы уже на плёнки вывели и в типографию отправили.

— Как, и эту отправили?..

— Все четыре отправили. Я же сразу, как зашёл к вам, доложил, — обиделся Лёша.

Газета наша еженедельная, выходит на шестнадцати полосах, или, как говорят обыватели, страницах. Каждый день редакция готовит и отправляет в типографию три полосы. Сегодня был последний день сдачи номера, поэтому в печать шло четыре полосы — три рабочие плюс первая. Первая вообще полосой не считалась, работы с ней было совсем мало, поскольку состояла она из большого нарядного фото из жизни города, обрамлённого по периметру анонсами материалов, включённых в номер. Сегодня в анонсы была вынесена и моя крамольная статья.

— Переверстать! Немедленно переверстать! Заменить!

— Чем? — скучным голосом поинтересовался Лёша.

— У тебя что, в загашнике ничего нет? — не поверил шеф.

— Такого объёма — нет.

Шеф от отчаянья завопил, снова затопал ногами, подёргал себя за седой хохолок. Уж лучше бы в ухо мне дал, честное слово, — до того мне было его жалко.

Мужики наши говорили, что все начальственные подзатыльники вреда приносили не больше комариных укусов. Андрюша наш — мужчинка миниатюрный, росточку маленького, злобы небольшой, складу, правда, истерического, но отходчивый. Покричит, слюной побрызжет, кулачком своим слегка потыкает нерадивому сотруднику в район головы или подмышки — куда достанет, — да на этом обычно и успокаивается. Ни тебе выговора, ни лишения премии, ни злобного шипения за спиной, — красота!

Курилка наша обычно, помыв, как полагается, шефу кости, в конце концов сходится во мнении, что такого шефа, как у нас, ещё поискать надо, но искать бесполезно, потому что руководителей лучше нашего Андрюши и в природе-то не бывает.

— Кто на прошлой неделе выпуск подписывал, когда меня не было? — обратился шеф к Алексею.

— Чан Кайши, кто ж ещё? — пожал тот плечами. — И сегодняшние полосы он подписал.

Чан Кайши — это заместитель главного редактора. Носил он странное непроизносимое имя Ксенофонт Досифеевич, был, по слухам, алчен, злобен, в гневе абсолютно непредсказуем, к тому же лицом был странно похож на жителя Поднебесной: глаза-щёлочки, носик пипкой, крупные зубы торчали изо рта, потому что во рту не умещались. Волосы, правда, имел не смоляные, а соломенно-жёлтые, но даже это не придавало его внешности ничего славянского. Он выглядел всё равно китайцем, только крашеным. К тому же ни один нормальный человек в здравом уме и трезвой памяти не мог с разбегу и без ошибок выговорить «Ксенофонт Досифеевич», а поскольку журналисты в силу особенностей профессии далеко не всегда бывают в трезвой памяти, то многие даже и не пытались запомнить этот безумный набор шипящих и свистящих.

Если надо было к заму обратиться, люди сипели что-то наподобие «Ксе-и-фи-сич», а за глаза называли его даже не по фамилии, а только Чан Кайши.

Можно, наверное, было прозвать его и Мао Цзедуном, и Дэн Сяопином, и просто Хунвейбином, но он уже пришёл к нам с прежнего места работы с именем Чан Кайши, так Чан Кайши и остался. В журналистском мире все друг друга знают, и потому однажды данная кличка прилипает намертво.

Я подозревала, что после сегодняшней выволочки превращусь в Жанну д'Арк, но нисколько не горевала. И вовсе даже не обидное прозвище!

Андрей Михайлович зашарил ручками по своему необъятному столу, нажал кнопочку и вызвал зама.

Тот материализовался на пороге в течение одной десятой секунды:

— Звали, Андрей Михайлович?

— Как же ты, Сеня, на прошлой неделе материал дурищи этой пропустил? И сегодня облажался… Ты что?!

— Так я ж думал — с вами согласовано.

— Что согласовано? — бушевал Андрюша. — Что все мадамки из отдела культуры полезут в большую политику?!

— А все и не лезут… — робко вступилась я за остальных наших «мадамок» из прочих отделов, поскольку в отделе культуры нынче числилась я одна.

— А тебя чего понесло?

Я промолчала.

— Активная жизненная позиция, — кратко напомнил Алексей.

— Да, помню. Напряжение измеряется в вольтах, а ваша активность — в долларах. Вот и вся жизненная позиция.

Я надула губы и шумно задышала.

— Ладно-ладно! — прикрикнул на меня шеф. — Я на ваши слёзы не ведусь, не маленький! Думай лучше, чем дыру в газете залатать!

— Это какую?

— Которая останется на месте твоей неудачной статейки! Садись и пиши материал точно такого же объёма.

Я с готовностью кивнула:

— Уже иду. А о чём писать?

— Не имеет значения. Главное — не о выборах и вообще не о политике.

— Тогда о чём?

— О чём угодно. Ну, хоть о качестве питьевой воды.

— Какой марки?

— Что — какой марки? — свёл бровки на переносице шеф.

— Вы сказали написать о питьевой воде. А её сейчас так много разной продаётся…

— О воде из-под крана! — рявкнул шеф.

— А что, разве сейчас кто-нибудь пьёт воду из-под крана? — удивилась я.

— Не знаю, может, кто и пьёт! А ты напиши, чтоб не пили из-под крана, а пили только из бутылок или бытовых фильтров. Только смотри мне, никаких торговых марок не упоминай, а то ещё пришьют скрытую рекламу!

— Ясно, — кивнула я.

— У нас эта полоса вся посвящена выборам, — ещё больше поскучнел и без того грустный Лёша. — При чём здесь проблемы питьевой воды? Воду надо ставить в рубрику «Потребитель», а сюда — политику.

— А вот мы политику водичкой-то и разбавим! — захохотал шеф, очень довольный неожиданным каламбуром. — Звони, Лёша, в типографию, в ногах валяйся, проси подождать, пока перемакетируем. Всё. Диспут окончен. Все свободны, всем — спасибо.

Мы выскочили из августейшего кабинета, словно из настоящей парилки, и понуро побрели по рабочим местам.

Чан Кайши сидел в том же крыле, что и шеф, потому очень быстро нас покинул.

Мне совсем не хотелось к себе в отдел, где меня некому было утешить, или к прочим «мадамкам», как изволил выразиться шеф, и я поплелась за Алексеем в его каморку.

У него настроение было паршивое, а у меня и настроения-то никакого не было, только желание — пойти и утопиться. А, ну да, утопиться мне, сильной пловчихе, нечего и мечтать. Разве что с камнем на шее… А надёжнее всего — повеситься.

— Что, Жанна д'Арк, выпросила себе на орехи?

Вот, я же так и знала, теперь я из обычной Жанки превращусь в Жанну д'Арк!

— Что мне делать, Лёш? Неужто правда писать о водопроводе?

— Не ной, сейчас что-нибудь придумаю. Чёрт, так ведь и первую полосу перевёрстывать! Там же анонс на твою жизненную позицию, — спохватился он.

— Давай я сбегаю к компьютерщикам, скажу им, что именно переделывать, — горела я желанием подлизаться.

— Погоди, я сам ещё не знаю, что переделывать, — бурчал Лёшка, роясь в своих допотопных папках с тесёмочками.

Заглянула Лариса с дымящейся чашкой, спросила с порога:

— Сахарку не найдётся?

— Ой, Лорка, до того ли? — запричитал Лёша.

— Случилось что?

— Да Жанка, дура, в политические обозреватели рвётся, прямо спасу нет, а я, даун, потакаю!

— И что? — заинтересовалась Лариса.

Она протиснулась между мною и стеной, уселась на свободный стул и стала прихлёбывать свой несладкий чай.

Лариса — девушка крупная: и высокая, и статная, и ногастая, к тому же необыкновенно подвижная и громогласная. В редакции её зовут Лорка-кобылица. Очень метко, на мой взгляд. Она действительно производит впечатление молодой норовистой кобылицы, которой вроде бы и хочется отбиться от нашего скучного табуна, а вроде бы и боязно.

Кудрявую свою гриву, светлую от природы, она красит зачем-то в абрикосовый цвет. На мой взгляд, родные светло-русые волосы украсили бы её намного больше, но сама она так не считает. Что ж, на вкус и цвет товарища нет, я в стилисты к ней не набиваюсь.

Деваха она неплохая, но чересчур напористая. Талантом её, правда, бог обидел, зато самомнения дал с избытком! Уж если она за что-то берётся, то берегитесь все! Преград для неё не существует, она сметёт любого и даже не заметит этого. Не нравится? А не становитесь на пути!

Когда Лариска рысью несётся по коридору, люди шарахаются в сторону и жмутся к стенкам, чтобы ненароком не попасть ей под копыта, а Лёша заворожено смотрит вслед и шепчет: «Летит, летит степная кобылица и мнёт ковыль!..» И я никогда не могу понять, восхищается он или насмехается.

— Тебя в самом деле в политику потянуло? — улыбнулась мне Лариска.

— Да так, слегка, — смущённо улыбнулась я в ответ.

— Зря. Женщину такое хобби не украшает.

— Да я вроде бы деньги за статью получить собиралась. А тогда это уже не хобби, а работа. Тогда, наверное, можно? — предположила я.

— И много денег? — деловито осведомилась практичная Лорка.

— Гонорар. Как обычно.

— От кого?

— От главного редактора. А он велел Лёше мою статью совсем выбросить.

— А про кого статья-то?

— Про Данилова.

— Опять? Сдался он тебе… Так я не поняла — ты что, от себя лично, что ли? Никто не заказывал?

— Нашёл! — радостно выкрикнул Лёшка, потрясая тетрадным листочком в клеточку. — Письмо ветерана, размышляющего о судьбах Родины.

— А на кой оно нам? — удивилась Лорка.

— Так поставить вместо Жанкиной статьи.

— Маловато будет, — усомнилась я. — И половину дыры не закроет.

— А мы шрифт сделаем покрупнее.

— Как в букваре?

— Да, ты права… Что ж, придётся к этому письму комментарий писать. Кому бы поручить?..

— Поручи мне, Лёшенька, — вызвалась деятельная Лариса. — Прошлые материалы все посдавала, новых заданий ещё не получила, прямо изнываю без работы.

— Везёт же… — вздохнул Лёша. — А я вот изнываю от головной боли. Сегодня синоптики смену циклона на антициклон накаркали, так я с утра больной на всю голову.

— И чего ты сразу мне не поручил? — удивилась Лорка. — Давай я письмо отдам в набор, а сама пока комментарием займусь. Кому потом показать? Тебе?

— И мне, и Андрюше — на всякий случай. Он, я думаю, теперь лично будет контролировать каждый материал, особенно о выборах. Чёрт, как голова-то болит, в самом деле!

— Ты полежи, а я всё сделаю, — засуетилась Лорка. — Что ещё надо?

— Ещё надо переверстать первую полосу, снять анонс Жанкиной статьи, сунуть на это место ветерана, позвонить в типографию, чтобы не запускали эти полосы в работу, ждали новых…

— Всё сделаю, не изволь беспокоиться! Таблеточку прими и полежи.

Она схватила письмо ветерана и рысью помчалась по коридору. По направлению удаляющихся шагов мы поняли, что двинула она в сторону компьютерщиков.

— Так. Хоть это с себя свалил, — потёр Лёша лицо руками и смачно потянулся, извиваясь всем туловищем. — Терпеть не могу переделывать хорошую работу. Труда своего, понимаешь ли, жалко.

— Своего-о-о? А я думала, моего… — совсем скисла я.

— Ну, и твоего, конечно, тоже. Но своего жальче. Своя рубашка, сама понимаешь…

— Так ведь и мне моя рубашка… — стала я торговаться.

— Ох, да невелик труд — раскритиковать претендента. А зло хочешь на ком-то сорвать — сходи на концерт, раскритикуй исполнителя. Шеф, помнится мне, велел тебе заниматься строго культурой, а не вертеть головой направо-налево!

— Лёша, ты разве забыл нашего хорошего знакомого Лесика и неадекватную певичку, собачьего парикмахера?

— Ну, помню… И что?

— А то, что тогда я даже не пыталась критиковать, наоборот, рекламу ей делала, и то едва в живых осталась! А ты говоришь — раскритикуй… Опасное это дело, дружок.

— Ну да, ну да, — с готовностью закивал ответственный секретарь. — Критиковать артистов — дело опасное. А критиковать методы работы городского руководства — это что-то вроде увеселительной прогулки: весело, увлекательно и совсем не опасно, да? Сказано тебе — не высовываться, значит, сиди и не высовывайся! Ты вообще-то кто такая есть? Никто, ничто и звать никак. Твоё дело — старших слушаться. Усекла?

— Лёш, а может, мне к конкурентам нашим переметнуться? — спросила я. — Может, там во мне увидят специалиста, журналиста, человека?

–… спортсменку, комсомолку, отличницу! И тут же поручат писать о каком-нибудь здравоохранении или о пенсионной реформе. А хрен, как известно, редьки не слаще. Писать о пенсиях и поликлиниках, поди, во сто раз скучнее, чем о культуре. Или нет?

— Но что же мне делать, Лёша? — всхлипнула я. — Я обязательно должна перейти в газетные киллеры! И обязательно выехать на кандидатуре Данилова!

— Я могу только догадываться, какие бабки тебе предложили за серию разгромных статей. Интересно только, — кто? — прищурился он.

— Лёша!!!

— Молчу, молчу, молчу! Судя по истерике, ты дяде Лёше даже шоколадку купить не догадалась. А дядя Лёша, между прочим, ради тебя и твоих честолюбивых планов наживает себе совсем не нужную головную боль. Вот как шибанёт мне по башке инсульт, как стану я инвалидом… Ты хоть слюни мне, немощному, вытирать будешь?

— Буду. И памперсы менять тоже буду. Что ты болтаешь, глупый? Не дай бог, накаркаешь!

— Да, но голова-то действительно болит! И проходить не собирается. А в больную голову и мысли лезут соответствующие.

— Ох, Лёшка, тошно мне! Может, домой пойти?

— А чего же, дело хорошее… Газета уже вся сдана…

–… причём, заметь, без моего материала!..

— Да брось ты скулить! Тоже мне, киллерша выискалась… Там такие зубры сражаются, такие воины, и все как один с тяжеленными копьями наперевес! А ты с чем в эту драку лезешь? С маникюрной пилочкой?

— Уже не лезу. Вместо меня в завтрашней газете будет сражаться седой ветеран с письмом в клеточку. Я надеюсь, он тоже против Данилова?

— Да нет, он так, вообще… — Лёша сделал рукой изящный жест. — Я же говорил, о судьбах Родины размышляет. А Лорка ему в размышлениях подсобит. Если не обманет, конечно.

— Слушай, а чего это она так рьяно за работу хватается? Да ещё и не за свою…

— Планы у неё. Честолюбивые. Хочет освоить профессию ответственного секретаря.

— Тебя, что ли, подсиживает?

— Надеюсь, нет. Может, в другое издание подастся, — уже с профессией в руках.

— А что так?

— Мы вот привыкли считать её как бы дурочкой, а она не так проста! Кое-что всё-таки соображает. Понимает, что в журналистике звёзд с неба не хватает, «золотым пером», гордостью нашей ей не быть. А в таком случае лучше оставаться «над схваткой», макетировать полосы, просто брать готовые материалы и растыкивать их покрасивше. Как это делаю я.

— А тебя она бёдрышком из гнезда не выбросит?

— Что ты! — засмеялся Алексей. — Молода ишшо! Да и Андрей Михайлович не позволит. Он-то ей цену лучше всех знает!

Да, это точно. Молодую поросль наш главный всегда стращает коронной фразой: «Меня не проведёшь! Я трупный запах дохлых материалов за версту чую. Бездарей на порог не пущу!» А Лорка как раз бездарь и есть.

Лариска попала к нам во время болезни шефа. Он у нас сердечник, если уж попадает в больницу, то держат его там врачи по максимуму. А чего не лечиться? Газета уверенно держится на сильных Лёшкиных плечах, да и Чан Кайши, хоть и не особо любим сотрудниками, всё же дело своё знает неплохо.

Шеф, выйдя из больницы, сразу разглядел Лоркину бесперспективность, но поздно: она уже была в штате. Он не стал настаивать на её немедленном увольнении, решил дать ей шанс: авось поднатореет, распишется, войдёт во вкус. Но чем больше она старалась, тем хуже у неё получалось. И теперь её основная работа заключалась в придумывании текстовок к фотографиям и в телефонных переговорах с особо рьяными гражданами, которые желали в каждом номере видеть разгромные статьи о начальнике своего ЖЭКа, об участковом милиционере, который, хоть и не был уличён, но скорее всего взяточник, и о том, что верховная власть прогнила до самых корней, поэтому пора снова делать революцию, и вообще, Сталина на них нет, а заодно и на нас!

Люди, звонившие в редакцию, были совершенно особым контингентом: большей частью — пенсионеры, часто — с расстроенной психикой. В основном это были люди одинокие, и для них вся радость жизни заключалась в возможности ну хоть с кем-то поговорить, не важно о чём, пусть даже с невидимой Лариской. А она умела как-то заговаривать их израненные души, потому что человеком была, в общем-то, неплохим. За незлобивость и покладистость её любили сотрудники, очень уважали душевнобольные пенсионеры и терпел главный редактор.

— Всё, Лёшик, я иду домой. Как подумаю, что сейчас мой труд уничтожают и заменяют бредом отставного красного кавалериста…

Я скривилась от обиды и жалости к себе. Лёша, покивав сочувственно, сделал мне ручкой: пока, мол, всего хорошего.

Поскольку дома у меня ничего особо интересного не намечалось, я пошла не домой, а к себе в отдел. Заварила себе чаю, села у окошка и задумалась. Чай заваривался. Я сидела и дулась на весь белый свет.

Вот Андрей Михайлович меня сейчас перед всеми полной дурой выставил. А чего, спрашивается? Ну, понятно, с городским начальством ссориться — себе дороже. Мало ли как аукнется… Но дело-то я затеяла стоящее! И резонанс уже есть. Наш главный конкурент, газета «Честное слово», пропечатала ядовитенький ответ на мой опус.

Самое смешное в этой газете — её название. «Честное слово»! Ага… Честнее не бывает. До прошлого года она по старинке называлась «Рабочее слово», хотя о рабочих давным-давно уже не писала, потому что это теперь непрестижно. А с прошлого года, когда это самое «слово» стало «честным», ничего честного в нём вообще не осталось. Концепция газеты — слухи, сплетни, домыслы. Тираж у них — кот наплакал, с нашим не сравнить. А их главного редактора с нашим Андрюшей и рядом-то не поставить! Ничтожество… И журналистики там подвизаются такие же… В общем, дрянь людишки. Ну, каков поп, таков приход, это ж понятно.

На статейку мою критическую откликнулся некто по фамилии Честнов-Искренний. Фу, гадость какая… До чего измельчал наш брат журналист! Уж и псевдоним себе толком выдумать не в состоянии… И слово-то печатное у них «честное», и фамилия автора, конечно, должна быть «Честнов», а как же иначе… Правда, ничего искреннего в его злопыхательствах не было, но мне и такое внимание со стороны конкурентов польстило. Я вообще ни на какие отклики не надеялась, во всяком случае — так быстро.

Конец ознакомительного фрагмента.