Незваный гость

Галина Беляева

Рассказ ведется от первого лица. Главная героиня – еще старшеклассница. События ее жизни однообразны и предсказуемы. Но есть одно то, что делает ее особенной – сомнамбулизм.А с некоторых пор ее сны приобретают яркость, наполняя смыслом жизнь. И уже не хочется возвращаться в реальность.

III глава

Прошла пара недель с того самого дня, точнее ночи, когда я ходила во сне. Ничего существенного за этот период не произошло. О случившемся тогда, я решила попросту забыть, не зацикливаться, да и кому хочется вспоминать о подобных ночных похождениях. И это правильно. Но я все равно помнила. Мне регулярно об этом что-то напоминало, или кто-то, даже та же Соня, которая поддерживала меня в стремлении все забыть.

Однажды она рассказала мне историю, которую поведала ей некогда бабушка. Это было после того, как она узнала от меня, в каком именно месте кладбища покоится Виктор Солодов.

— Это кладбище самоубийц и безбожников, — сказала Соня. — Этот «островок» когда-то не был частью кладбища. Те могилы, что расположены там, находились вообще за воротами. Там их и хоронили — тех, кто решил свести счеты с жизнью, либо предал свою веру. Позднее, кладбище расширилось, старый забор сгнил, а новым обнесли все, не выбирая, да и нет сейчас такого, чтобы кого-то хоронили за забором. Но так было до какого-то времени. Сейчас это место уже почти слилось с основным кладбищем, но это не исключает вероятности, что твой Виктор лежит там, по собственной воле. Глубоко верующие все еще хоронят там «нестандартных» покойников. Присмотрись. Обычно родственников хоронят в одном месте. Ты видела такую фамилию рядом? Нет?…Ты не можешь иметь к нему никакого отношения. И посещать его тем более не стоит.

Солодовых и впрямь рядом с ним не было, я бы обратила внимание.

Я сидела молча. «Самоубийца» — это не укладывалось у меня в голове. Как можно, при такой внешности, будучи совсем молодым… Странно. Очень странно. Но доводы Сони были более чем убедительны.

Так или иначе, я решила, что мне все равно кем он был и что сделал со своей жизнью. В любом случае, это был его выбор. Странно было то, что он стал моим выбором, когда во сне я пришла на кладбище.

Забыть! Забыть! — твердила я себе. — Больше так далеко во сне я не уйду. И правда, спала я сладко, как младенец. Но недавно мне приснилось, что стою я на подоконнике и смотрю в звездное небо. И вдруг, отталкиваюсь ногами и взлетаю. Поднимаюсь все выше и выше. И тут я резко проснулась. Словно мой мозг почувствовал опасность и отдал приказ — разбудить. Я лежала в постели, что очень порадовало, но при этом, на ногах были тапочки, что настораживало. Долго не могла уснуть. Сердце так и норовило вырваться из груди — стучало, как барабан. Я с трудом позволила себе расслабиться и снова уснуть.

А время шло. В жизни происходили малозначительные события, которые, тем не менее, легко завладевали моими мыслями. Такие, как например, знакомство Сони с молодым человеком на автобусной остановке и как следствие — приглашение на свидание. Макияж ей тогда наносила соседская девушка — Таня, которая старше нас на два года. И она, видимо, не знает меры, потому как, зайдя к подруге перед ее свиданием, все, что я могла сказать ей с порога, это порекомендовать умыться побыстрее и переодеться, пока никто из родителей не увидел ее в таком вульгарном виде. Сама-то Соня не активно пользуется косметикой, потому, как могла, я помогла ей. Тем не менее, свидание провалилось. Она поняла это, когда парень этот положил руку на ее коленку. После замечания по этому поводу, в его адрес, он даже провожать свою новую знакомую не пошел.

Соня шла одиноко по дороге, размахивая сумочкой, как кадилом и пытаясь поднять себе настроение, мурлыкала под нос песенку про гнома из лесной чащи. В таком виде и увидели ее мы с Максом, ожидающие на скамейке возле дома. Распалившись от возмущения Шолохов, пообещал надрать обидчику уши. Соня выступила против насилия и открыто позавидовала моему женскому счастью.

Так, понемногу, я отдалялась от того дня, который уже не казался чем-то необычным, а я и впрямь начала забывать о полетах во сне. И чувствовала себя прекрасно, пока однажды еще один сон не напомнил мне о нем.

Я стояла у могилы Солодова и читала вслух выбитые на памятнике стихи:

«Уйдешь, когда-нибудь и ты,

ничто не вечно под луною…» — и замолчала, а неоткуда взявшийся мужской голос из-за спины продолжил:

«Придешь ко мне, я буду ждать,

я здесь… но сердцем, я с тобою».

— Красивые, — похвалила я строки неизвестного поэта, все еще не поворачиваясь к своему внезапному собеседнику. — А кто их написал?

— Я и написал, — услышала я голос у самого уха.

Его холодное дыхание колыхнуло волоски у меня на виске. Я замерла. Страх словно парализовал, когда я поняла, кто стоит за моей спиной. Это был покойный. Я нутром чувствовала это.

— Тебе они нравятся? — спросил он.

— Д-да, — промямлила я, продолжая во все глаза смотреть на памятник.

— Хорошо, — прошептал он, наводящим на меня ужас голосом.

Еще минута остолбенения и я резко повернула голову, желая встретиться лицом к лицу со своим страхом, но… никого не было рядом.

Я открыла глаза среди ночи, и странные слезы хлынули из глаз. Уткнувшись в подушку, я пыталась заглушить рыдания, возникнувшие совершенно произвольно, и нежелающие останавливаться.

Утром, рассматривая в зеркале свои опухшие от слез веки, я так и не смогла найти ответа — чем была спровоцирована истерика. Хорошо, что никого не разбудила. Мама, наверняка бы подумала, что виною Макс. Почему-то она всегда считает его виноватым в моем плохом настроении.

Я рассказала Соне о сне, и она совершенно по-взрослому, посоветовала мне заказать панихиду по усопшему. Пообещала ей подумать над этим. В храм я хожу исключительно перед праздником Пасхи для освещения кулича, да и то почти по принуждению, но и за компанию с той же Соней. Идти туда лишний раз желания у меня не возникло, даже по такому поводу, как ночные кошмары, потому как, чужды мне церковные обряды, песнопения, проповеди. Будучи убежденной атеисткой, я всерьез не рассматривала варианты спасения собственной души посредством покаяния, смирения, всепрощения и прочего, прочего, прочего.

В этом мы с Федуловой расходились: она веровала истинно и глубоко. Я же, не раз пыталась открыть ей глаза на то, что мир нельзя сотворить за семь дней, а женщину вылепить из ребра, но та была непреклонна. Молодец! Нельзя верить в Бога наполовину, даже если в чем-то и сомневаешься. Она называла меня Фомой-неверующим и уверяла, что придет время, когда я изменю свое мнение. Ах, Соня. Она не знает, как на самом деле я хочу уверовать во все то, что с такой легкостью принимает она. Как хочу я ощутить чью-то незримую заботу о своей бессмертной душе и хрупком теле. Как хочу я ничего не бояться. Ощутить себя в центре сверкающей сферы, оберегающей меня от того, что может причинить видимый и невидимый вред. Но когда я закрываю глаза, желая заснуть, то погружаюсь в иной мир, в котором жестокие игры моего подсознания вполне могут причинить мне любую боль, подвергнуть изощренным испытаниям, нагнать страх… в этом мире, я как никто, одинока. Там нет Бога. Там нет никого. Там я предоставлена сама себе… В этом мире меня никто не найдет и не сумеет защитить. Там бывает все: я висела на радуге; я рвала на лету персики с ветки; я плавала по озеру на огромном листе кувшинки; я видела парящих в небе дельфинов. И тот же сон, что даровал мне это прекрасное ощущение безмятежности, мог обернуться ночным кошмаром: я падала в глубочайшие пропасти; я шагала по останкам людей; я искала дорогу из темного леса, но все это лишь мелочи, по сравнению с тем, каким сама стала кошмаром для собственных родителей, когда первый раз вошла в их комнату спящая, сжимая в руках задушенного котенка. Это было мое первое и последнее убийство во сне, хотя откуда мне знать наверняка. Лунатики себя не контролируют. Это мой крест, но нести его приходится не мне одной и это не радует, ведь он от этого не становится легче, а тут еще и этот случай с кладбищем. Об этом родители не узнают. Их радует то, что я не ходила во сне уже полгода.

Вот так иногда бывает, и у самой счастливой с виду семьи могут быть самые жуткие тайны. Позволить этим тайнам раствориться в прошлом — моя задача, потому возникающие проблемы, я стараюсь решать без родительского участия.

Вот и сейчас, я снова шла на кладбище, чтобы своими глазами взглянуть на проблему, мучащую меня, словно что-то могла предъявить человеку, явившемуся мне во сне, но настроена я была воинственно, правда, когда достигла цели, пыл спал. Я, молча, стояла рядом с могилой и буравила взглядом фото.

В чем он предо мной виноват? Что сделал ни так? Не выразил должного почтения, когда я прилегла к нему «под бок»? Не он, я к нему пришла, нарушив его покой.

Задумавшись, я не заметила, что ни одна. Звук медленных шагов сзади, привел меня в чувства и воскресил в памяти вчерашний сон.

Я боялась повернуться. А когда повернулась, увидела недалеко, крестящуюся над чьей-то могилой, старуху. Я не узнала ее. Она стояла спиной ко мне, и по всей видимости, не собиралась здесь особо задерживаться.

Теперь, когда агрессия спала, а страх растворился, я снова превратилась в девочку, что по непонятной причине пришла к незнакомцу на могилу.

— Вот я снова здесь, — еле слышно произнесла я, не желая прилечь внимание старушки. — Можно сказать, у нас второе свидание, хотя… наверное, уже третье. И снова я к тебе вламываюсь, как султан в свой гарем. Извини. Этого больше не повторится… Сейчас я уйду, и… все.

Но, не смотря на только что данное обещание, я начала приближаться к могиле и опустившись на корточки, кончиками пальцев провела по фотографии.

— Зачем ты это сделал? — спросила я. — Почему? Разве жить не лучше?

Мне хотелось получить ответ на этот вопрос, не смотря на искреннее желание забыть тот день, когда впервые прочла на памятнике его имя.

— Наверное, я лезу не в свое дело, — сделала я выводы.

Я уже отошла от могилы, когда вдруг задала ему еще один вопрос, совершенно неожиданно для себя, — тебя навестить еще? Я могу… У меня здесь бабушка с дедушкой похоронены, я у них бываю. Хочешь? Понятно, — я кивнула себе. — Зайду как-нибудь.

— Думаю, он не станет возражать, — вдруг, откуда не возьмись, послышался женский голос.

Это была та старушка, которую я просто не рассмотрела за памятником, наивно предположив, что снова осталась одна и можно поразглагольствовать. Но теперь я узнала ее. Это была ни кто иная, а бывшая классная руководительница моей мамы — Клавдия Ивановна. Наверное, ей не было еще и семидесяти, вот только горе по потери дочери сломало ее. Женщина превратилась в тень.

— Рая, да? Долгих? — спросила она таким приятным голосом, словно это была сказочная фея.

— Рита, — поправила я, — Долгих.

— Ах, да… Как мама поживает, не болеет? Как отец? — женщина выражала искреннюю заинтересованность.

— Все хорошо, — ответила я, все еще смущаясь оттого, что она стала свидетелем моего разговора с памятником.

— Знаешь, кто это? — она кивнула в сторону могилы Солодова.

Я пожала плечами.

— Ну да, куда тебе… Тебе верно года три было, когда его хоронили.

— Примерно так, — согласилась я, и, воспользовавшись моментом, спросила, — а вы знаете?

Кому, как ни ей, школьной учительнице знать его.

— Конечно, — она улыбнулась и сделала вид, что я спросила глупость, — он был моим учеником. Правда, недолго. Я вела химию в его классе. Чудный был класс. Дружный.

На минуту она замолчала, и я уж было решила, что разговор окончен, но она продолжила, — Солодовы переехали в наш город за пару лет до смерти Вити. Тогда он уже был болен.

— Болен? — меня это удивило. В своем воображении я уже нарисовала картину, как он заносит нож над своим сердцем, дабы ослабить муки любви. Что еще может толкнуть в сторону суицида человека его возраста?

— Да. У него был рак, который уже давно прогрессировал. Виктор отказался от операции и родители не стали настаивать. В ее успешность уже никто не верил. Четвертая стадия болезни… Бедный мальчик, пил много обезболивающих… Он очень любил жизнь. Не хотел ложиться в больницу, желая отведенное ему время провести дома среди родных. У него было много друзей. В школе его любили. Он был очень способным. И знаешь… при полном осознании скорейшего конца, он продолжал жить как все: встречался с друзьями, ходил на свидания. У него была девушка, которая даже не знала о его болезни. Кроме того, он даже поступил в Педколледж, тогда это было Педучилище, на математическое отделение, сразу после школы, а ведь знал, что и года не доучится. Будто хотел обмануть смерть, сбить ее с толку. Не получилось.

По щеке старой учительницы скатилась слеза.

Меня тоже тронул ее рассказ.

— Простите, а почему он похоронен здесь? — я показала рукой, дабы сделать акцент на территориальное расположение могилы.

— Он не дожил до отведенного ему срока. Адские боли, против которых не помогали лекарства, довели его до такого состояния, что он выпил слишком много таблеток. И хотя их переизбыток в его организме можно было списать на несчастный случай, мол, не рассчитал… его праведная тетка, признала парня самоубийцей и просто принудила родителей похоронить мальчика здесь. Да, теперь это не важно. Здесь уже всех хоронят.

— А где теперь его родители? Я не слышала этой фамилии раньше.

— Солодовы уехали после похорон сына. За могилой смотрит тетка… Он так долго болел, а умер так внезапно. Всегда был улыбчив, приветлив и никогда не жаловался на здоровье. А еще он писал стихи…

Слезы одна за другой струились из глаз женщины. А я, стояла, молча потупив взгляд на строки, красующиеся на памятнике.

— Почему умирают молодые? — задала она риторический вопрос. — Как же нам жить, когда уходят они? Как справиться с этим?

— Извините меня, — я почувствовала вину. Мой вопрос завел ее в дебри памяти, где померк свет и вокруг лишь гробовая тишина. И кажется, что если заглянуть ей в душу, то увидишь ее стоящую посреди темной поляны, а вокруг — бледные руки, тянущиеся из черного небытия, желающие уцепиться за спасительные лучики едва пробивающегося солнца. И луч, что падает на ее лицо, все более тускнеет. Это мир, в котором, видимо, она частенько прибывала. Мир, в котором она чувствовала себя своей среди тьмы и холода.

— Ты, меня прости, детонька. Иди.

Она развернулась и тихо побрела прочь.

А я, накинув рюкзак на спину, пошла в другую сторону. Пораженная ее рассказом и раненая ее горем, я не могла мыслить здраво. Голова кружилась. Ком подошел к горлу. Мне хотелось плакать, а не плакалось.

Не отдавая себе отчета в выбранном направлении, я прошла через все кладбище и вышла к кикиморову — мосту, как называют двухметровый в ширину, заваленный ветками и выцветшими искусственными цветами, ручей. Старый деревянный мост скрипел и качался, но я все же остановилась на нем, и опершись о перила, заглянула в воду, несущую в себе память страданий людей, которые приходили сюда оплакивать близких.

Сколько я там простояла, не помню. Домой пришла поздно, еле волоча ноги. От ужина отказалась и мама, зло сверкнув глазами, начала ругать Максима, видимо, думая, что в этом повинен он.

Спала, как убитая.