Тайны женского клуба

Галина Асташина

В выходные дни в лечебном корпусе мединститута тишина и покой.Оставшиеся в больнице женщины не скучают: образовав свой мини-клуб, они откровенно делятся событиями своей жизни: любовью, горестями, счастьем и, конечно, тайнами. Но как сложатся их судьбы? Решать вам, дорогие читатели.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Татьяна

Марина: Итак, когда все выспались и позавтракали, мы решили собраться в моей палате: она самая просторная и удобная. И в ней на выходные осталась только я одна, остальные разъехались по домам. Я накрыла стол и заварила свежий чай. Поставила радио на частоту, где всегда звучит прекрасная тихая, расслабляющая музыка. И стала ждать девушек. Для меня, правда, они все еще девочки, так как значительно моложе меня.

Первой появилась Татьяна. В руках у нее были какие-то сверточки, узелки, контейнеры для пищи, сверху над этим богатством высилась большая красивая пачка импортного чая. Разложив все ее запасы по тарелочкам, мы так и ахнули: стол был изобильным и очень соблазнительным. Середину стола венчала маленькая баночка красной икры, которая заметно подняла у всех настроение.

Вскоре к нам присоединились Юлия и Наталья, чуть попозже должны были прийти Машенька и Елена. Каждая из них внесла свою лепту в наше женское пиршество. Когда все расселись вокруг стола, мне было дано право открыть наше «заседание».

Марина: Дорогие мои девочки! Я так рада, что мы собрались вместе, вдали от удручающих забот и наших чудных родственников. Наконец-то мы поближе познакомимся, наговоримся всласть, под хорошую музыку побалуемся запрещенными нам продуктами, я имею в виду шоколад, копченую колбаску и торт с кремом.

Но прежде всего я хочу напомнить всем, у кого мочекаменный диагноз. Если кто-то из вас сегодня еще не принимал с утра баралгин, выпейте пару таблеток сейчас. Поверьте моему опыту, с этим препаратом наши бриллианты в почках будут спать, как дети в люльке. Тихо-тихо, и нас не потревожат.

Напомню тем, кто забыл, как меня зовут — Марина Владимировна, но для вас всех, просто Марина. Если что-то нужно, то обращайтесь без всякого стеснения.

Итак, мои дорогие, первой дадим слово Танюше. К ней сегодня должен приехать родственник мужа, и к четырем часам она должна его встретить внизу, в приемном покое. Никто не возражает? Ну и славно.

А теперь за стол и ни в чем себе не отказывать! От меня к нашему столу подарок: я вытащила из холодильника бутылку трехзвездочного армянского коньяка и водрузила ее на стол. Подмигнув всем, сказала: «Разливаем по чайным чашкам для конспирации, и в путь!»

Застолье началось на славу. Все милые дамы чуть-чуть порозовели, быстро освоились и, перебивая друг друга, подкладывали себе и соседкам сладости, бутерброды, шпроты, домашние салаты, запивая все это крепким ароматным чаем с армянским коньячком.

— Ну же, Татьяна, не стесняйся, дружок, здесь все свои. Говори, что хочешь, мы тебя внимательно слушаем.

Татьяна: Девочки, дорогие, я так… так рада, что мы вместе. Господи, и почему я так волнуюсь? Но вы меня простите, я не очень умею говорить на публику, может быть, что-то не так скажу, ляпну что-нибудь невпопад. Не судите меня строго. У меня всего-то восемь классов за спиной.

Сама я из Татарстана, родилась в поселке городского типа, он от Казани в тридцати километрах. В прошлом году мне двадцать три года стукнуло. Вот. А в Москве я только второй раз. Первый раз была еще когда в школе училась, мы с классом на экскурсию ездили. Как же мне в столице понравилось! Мне так снова хотелось приехать сюда, но не смогла: то одно, то другое. И вот надо же, как судьба распорядилась: чтобы вновь оказаться здесь, ей обязательно надо было послать мне болячку.

Мое путешествие по больницам началось с Казани. Меня положили в городскую больницу, а там хотели сразу на стол к хирургу — операцию делать. Соседка моя по палате говорит мне: «Не будь дурочкой, не соглашайся. Операция очень тяжелая. Им что, разрежут почку, вынут камень. А дальше то что? Через некоторое время он опять вырастет. Или в другой почке образуется. И что, так и будешь все время почки резать? Еще неизвестно, какое у тебя к тому времени давление будет и как сердце с щитовидкой выдержат. У меня, к примеру, давление без конца прыгает. И все из-за почек».

Я отказалась от операции. Моя соседка, которая учила меня уму-разуму, дала адрес мне этой клиники, вот теперь я здесь, с вами. Теперь жду, что врачи, вернее главный врач, решит, что со мной делать, какое мне лечение больше подойдет.

Все-все, девочки, поняла, о болячках больше ни слова! Лучше я о себе.

Грех так говорить, но мои родители, как бы вам это сказать, мне были как посторонние люди, по правде говоря, большой любви от них я не видела. В том смысле, что они оба очень сильно пили. Алкоголизм… Когда я еще маленькая была, я не понимала многого и ничего не замечала. А когда мне исполнилось двенадцать, ох как мне было стыдно за них! Я даже на улицу редко выходила. В нашем поселке все, как и в деревнях, жизнь соседей у всех на виду. Стыдобища одна — и перед одноклассниками, и перед соседями по дому. Скрывай — не скрывай, а люди все обо всех знают, все видят, и все это в каждой квартире живо обсуждается.

Отец мой был дальнобойщиком. Ездил в рейсы то по четыре, а то и по пять дней. Мать от тоски по нему каждый день прикладывалась к рюмке. Все чаще и чаще, больше и больше. Стала вещи продавать из дома… Срам такой, ужас просто.

Но самое удивительное, что родители мои, хоть и были алкашами, но чувств друг к другу не растеряли, они души друг в друге не чаяли, буквально на руках друг друга таскали. Когда отец возвращался из рейса, они как повиснут друг на друге, будто молодожены какие. И целуются, и милуются, и гладят друг друга, слова сердечные говорят, воркуют как голуби, а на меня — ноль внимания.

Тем временем какая-то из подружек шепнула матери, что у дальнобойщиков в каждом городе еще по одной жене есть, а может, и не по одной. Такие жены считаются «гражданскими». Вот и думай, дуреха, когда ты ему совсем надоешь, с кем он тогда останется.

И тогда матушка моя объявила отцу, что больше ни в один рейс его одного не пустит. Будет везде ездить с ним рядом. Во всем будет ему помогать, будет охранять добро, которое он возит.

Так с восьмого класса я стала жить самостоятельно.

А когда родители приезжали из рейса, они отсыпались почти сутки, а потом опять за свое принимались, без водки никогда за стол не садились. И бегали за ней, окаянной, наперегонки. Потом меня за этой отравой посылали. Я у них на посылках была, когда они уже были не в состоянии ногами двигать или что-либо связанное сказать.

Мать была счастлива — всегда и всюду с мужем. Да и скандалов промеж них никогда не было. Все удивлялись — ни одной драки, жизнь без ругани, без злобы — ничего такого у них не было. Бывало, идут они в обнимку по поселку, песни поют на два голоса, улыбаются всем, раскланиваются и не ведают, что вдогонку о них люди говорят.

На меня никто из родителей внимания не обращал, как будто я не их дочь, а так, нечто отдельное и неопределенное.

Конечно, надзора за мной никакого не было, училась я, честно говоря, еле-еле, да мне в шестнадцать лет и не до уроков было. Одни парни и танцульки в голове. На танцы ходила почти каждую субботу и воскресенье.

Забыла совсем сказать, что у меня ведь бабушка была еще жива. Моего отца матушка. Жила она недалеко от нас, но к нам очень редко заходила. Она, как и я, тоже стеснялась, что сын ее с невесткой пьют целыми днями, в квартире грязь, как в хлеву.

«Бедная ты моя, вот горе-то какое, не родители, а настоящие забулдыги, позорят и меня, старую, и тебя, внучка, ославили на весь поселок».

Бабушка меня подкармливала, конфеты покупала, а к празднику всегда мне новую обновку кроила. Шила она все на руках, машинок не признавала. И так красиво выходило у нее — загляденье!

Была она маленькой и худенькой, как птичка, вся светилась. А годы за ее плечами были прожиты приличные.

Собралась она как-то весной поехать к младшему сыну, к моему дяде, хотела посмотреть на него, на всю его семью, на внуков. Говорила, что едет к ним в последний раз. Как чувствовала: оттуда она уже не вернулась. Там ее и похоронили.

Как-то в середине полугодия, у меня как раз зимние каникулы были, в нашей квартире прозвучал настойчивый звонок, а потом забарабанили в дверь. Я пошла открывать, смотрю на пороге незнакомый мужчина стоит. И говорит мне: «Ты что ли Татьяной Емельчук будешь? — Я махнула головой, мол, я это. — Он представился и сказал: Я к тебе по делу пришел. Мы с твоим отцом вместе работаем».

Я пригласила его в комнату. Гость, не раздеваясь, присел на край стула и без предисловия поведал мне жуткую историю о том, как мои родители погибли. Сгорели они в машине. Причину пожара установили, а вот останков родителей так и не нашли. Да что сказать, на повторной экспертизе настаивать никто не стал.

Сослуживец отца сказал, что отец с матерью находились в контейнере, где было много всяких бутылей с горючей жидкостью. Они там праздник отмечали, пили водку, закусывали и курили. Кто-то из них, по всей вероятности, задел одну из этих бутылей и она стала подтекать. Наверняка от их непогашенных окурков все это и загорелось. Кто теперь точно скажет…

«Взрыв, — сказал гость, — был жуткий, несколько пожарных машин не могли долго справиться, тушили около двух часов. Все, что было в машине, превратилось в одну запекшуюся черную массу».

Осталась я совсем одна.

То ли с горя, то ли по дурости своей стала я чудить… Меня как черт крутил: вела я себя похабно… даже стыдно об этом говорить. Честно скажу: спала с кем попало. А все потому, что мне так остро хотелось тепла, заботы и любви. Хотелось все плохое забыть, хотелось большой настоящей любви. Как в красивых книгах о любви пишут, чтобы я встретила настоящего рыцаря, а он меня на руках бы носил. Друзей у меня и так было немного, но мне нужен был настоящий преданный только один друг. Чтобы он меня сильно любил, всегда жалел, всегда обнимал и целовал. Чтобы мы везде были вместе. Как мои родители.

Но ничего из этого не получалось: все мои кавалеры, как говорится, были только на одну ночь, никто из них не хотел серьезных отношений. День-другой, и исчезали они из моей жизни. А когда кого-нибудь из них я в поселке встречала, то они отворачивались, и даже не здоровались со мной, будто мы и не знакомы были.

И пошла гулять по поселку обо мне слава, что я, хоть и молода еще, а пробы ставить уже некуда.

Школу я бросила: надо было деньги зарабатывать на жизнь. Той пенсии, которую мне до восемнадцати лет положили в собесе, — Танюша шмыгнула носом, вздохнула и продолжила, — эти жалкие гроши пошли на выплату хозяину фуры за сгоревший груз.

В поселке, прямо скажем, оставаться мне не хотелось, да и нечего там было делать. Ни друга, ни любовника я так и не нашла, а подружек закадычных моя жизнь и вовсе не интересовала: у них были свои проблемы, свои заботы. Они, дурочки, только завидовали мне, что у меня больно богатый опыт общения с противоположным полом.

И такая меня тоска грызть начала, что в самый раз в петлю залезть.

Обдумала я все, и ничего лучшего не пришло в голову, как пойти служить в армию. В армии ведь и кормят, и обмундирование дают, и деньги, по-моему, платят. Решила я все обстоятельно выяснить, собралась поехать в Казань, в городской военкомат. Так и сделала. Приехала в столицу — и прямиком в городской военкомат.

Но на собеседовании мне популярно объяснили, что девушки служат в армии по контракту с восемнадцати лет. А по документам мне только шестнадцать с половиной. Слишком рано я приехала. Вначале мне надо школу закончить, предъявить комиссии справку о среднем образовании, а затем пройти тест на физическую подготовку.

Инструктор, пожилой военный, долго мне объяснял нормативы по физической подготовке: сколько я раз должна отжаться на руках от пола, за сколько секунд пробежать стометровку и еще какие-то упражнения сделать за определенное время. Да еще и плавать я должна прилично… После этого мне надо будет пройти всех врачей, целую комиссию из специалистов — вдруг я по здоровью не подойду для службы.

Он мне еще что-то объяснял, показывал брошюры, убеждал, но я его слушала в пол—уха, потому что для себя я уже твердо решила: нет, все это не для меня. Не смогу я жить в казарме, ходить строем, бегать и прыгать, не смогу в людей стрелять.

Я вообще не люблю, когда мне что-то приказывают, конечно, в армии легче замуж выйти, но надо постоянно держать себя в форме, а я всякие ограничения терпеть не могу. — Нет, армия с ее дисциплиной и нагрузками не для меня. Мне лично абсолютно безразлично, какая у меня фигура, — худая я или толстая, — какая есть, такой бог создал, такой и буду. И зачем, скажите на милость, мне всякие отжимания, бег с препятствиями и прыжки в воду? По-моему, от спорта женщины только грубеют, становятся похожими на мужиков. Пусть армия подождет, а я в мирное время подыщу себе мирное занятие.

Сижу я в коридоре военкомата и думаю, где бы мне пообедать поплотнее и подешевле.

В это время по коридору навстречу мне шла симпатичная молодая женщина с целым ворохом каких-то папок и бумаг, поравнявшись со мной, она попросила помочь ей: «Пожалуйста, помогите мне до канцелярии всю эту кипу донести, а то у меня уже руки затекли, боюсь, что все это хозяйство может упасть» — «Конечно, конечно, давайте я возьму сверху все бумаги, а то они сейчас все рассыплются, вот так, и дайте мне еще несколько верхних папок».

Познакомились мы с ней, она была заведующей канцелярией военкомата. Звали ее Алевтиной Николаевной.

Она посадила меня напротив себя и начала меня расспрашивать, откуда я приехала, как и с кем живу, короче, все о моей жизни. И, поверите, девочки, выложила я ей все про всю свою жизнь как на духу. И про смерть пьяных родителей, и про бабушку, которая очень любила меня. И про свои безумные поиски дорогого друга. И про то, что школу не закончила, а учиться уже мне стало в тягость. А все из-за того, что пропусков занятий у меня было больше, чем посещений. По правде говоря, я математику и физику ненавидела, и как ее? А… тригонометрию. И все потому, что многого не понимала в них, и чего греха таить, поэтому и учиться дальше не хотела.

Слушать Алевтина Николаевна умела. Ничего я не утаила от нее, ничего не скрыла. Когда я закончила говорить, она угостила меня чаем, подошла ко мне и ласково погладила по голове. А потом предложила поработать у нее в канцелярии, под ее личную ответственность и с испытательным сроком. «Работа, — сказала она, — не сложная, ты справишься, а я тебе все покажу и всему научу. Правда, зарплата у нас маленькая, но это уже не от меня зависит.

Ездить тебе каждый день в город и обратно, Таня, будет тяжело. Надо бы тебе в городе комнатенку снять у хорошей хозяйки. А еще лучше — поближе к военкомату.

Я, — сказала Алевтина Николаевна, — постараюсь тебе с комнатой помочь. Но уж и ты меня не подведи: ни у хозяев квартиры, ни здесь, на будущей работе. А самое главное — забудь ты думать пока о замужестве! Поверь, девочка моя, с этим спешить нельзя. Все придет в свое время. Когда судьбе будет нужно, так и случится. Учись ждать!»

Через два дня я вышла на работу. После трудового дня мы с Алевтиной Николаевной пошли смотреть мою новую комнату.

Хозяйкой ее была пожилая женщина, седая, но с живыми, выразительными и очень добрыми глазами. Звали ее Полиной Андреевной. «Деточка, называй меня просто тетя Поля», — так она мне представилась.

И все-то мне у нее понравилось: в комнатах много цветов, стол у окна — сиди любуйся большой улицей, новыми домами. Кровати все застелены чистым бельем. На стенах фотографии родственников. За отдельную комнатку в своей двухкомнатной квартире брала она очень недорого. Только попросила меня не снимать фотографии, которые были ей очень дороги, и в «моей» комнате ничего не переставлять. В этой комнате, которую она мне сдала, жил и был прописан ее сын. «На войне он, в Афганистане», — сказала тетя Поля, и заплакала.

Сына она ждала ночью и днем, каждый день проверяла почтовый ящик и каждый раз вздрагивала, когда в квартиру кто-то звонил. Боялась, что тот, стоит кто-то за дверью, пришел с плохой вестью.

На следующий день, помню, это была суббота, я взяла из своей старой квартиры свои носильные вещи, фотографии бабушки, родителей и поехала к Полине Андреевне. По дороге купила нам с ней маленький тортик к чаю, цветочки для нее… и так мы душевно посидели и поболтали обо всем на свете, что даже не заметили, как на дворе уже ночь наступила.

Я осталась жить у нее. Мы с ней дружно жили, душа в душу. Да и сейчас у нас очень теплые отношения. Она такая славная женщина!

Всю тяжелую работу по дому я оставляла себе на выходные дни, чтобы помочь хозяйке постирать и приготовить, а от нее я много узнала о премудростях хозяйских дел.

По утрам завтрак готовила тетя Поля, провожала меня с улыбкой и добрым словом на работу, вечерами всегда встречала, стояла у окна и смотрела, как я к дому подхожу, вечером заставляла полный обед съедать. «Первое обязательно есть нужно! Ты же целый день на сухомятке, а это для желудка плохо».

Перед сном мы любили с тетей Полей о жизни посудачить. По натуре она была женщина простая, но мудрая. Многому я от нее научилась, многое узнала о людях и так к ней привязалась, будто она мне родная была. Как бабушка моя или родная тетя.

Да, я у нее поправилась: нервы мне никто не мотал, за водкой мне бегать не надо было. В своем доме алкоголя тетя Поля не держала, жили мы ладно и спокойно. Когда я к ней только пришла, я была хуже заморенной лошади, а теперь, видите, девочки, какой я пышкой стала. Щеки розовые, волосы блестят, на душе спокойно.

Так прожили мы с тетей Полей год или чуть более. Мне уже восемнадцать стукнуло. А в моем родном поселке никто и не знал, куда я уехала, где я, что я.

Как-то раз вечером, я посуду мыла на кухне и пропустила звонок в дверь. Услышала голос хозяйки, она в прихожей с кем-то беседовала. Я выглянула: женщина средних лет, вроде незнакомая. Та вошла в квартиру, осмотрелась и спросила у меня имя и фамилию. Я ответила ей. А на душе стало как-то неспокойно. Она это почувствовала и говорит: «Татьяна, вы прописаны по такому-то адресу?» — «Да, говорю, точно. А что случилось?» — «Я юрист собеса и занимаюсь вашей задолженностью за коммунальные услуги». Оказалось, что я задолжала целую кучу денег почти за два года — она мне показала все коммунальные счета. «Мы, — говорит, — вас еле нашли, никто из соседей ничего толком о вас не знает, где вы теперь живете, учитесь или замуж вышли».

Она предложила мне подписать документы, что я как сирота имею право на скидки по платежам. Все пересчитав на калькуляторе, она показала мне сумму. «Вот это надо немедленно оплатить в сбербанке, а то вы можете лишиться своей жилплощади», — но для меня и эта сумма показалось огромной.

«А сколько вы получаете по потере кормильца?» — «Да, я ничего не получаю, так как пособие это я перевожу на банковский счет хозяина фуры, где мой отец работал, потому что именно его машина сгорела, хозяйская». Она мне объяснила, что владелец машины не имел права с меня что-либо удерживать. А суд ему обязан был отказать, так как вы круглая сирота. Тем более что деньги за груз и машину ему по страховке уже выплатили, таким образом, хозяин фуры меня обманул, незаконно получая деньги, которые предназначались только лично мне как сироте, потерявшей кормильцев.

Юрист из собеса решила мне безвозмездно помочь, но напомнила, что прежде всего необходимо погасить задолженность, а потом уже мы подадим в суд заявление. Хозяин машины должен вернуть мне все деньги до копеечки, которые мне полагались до восемнадцати лет.

Когда мы с тетей Полиной проводили ее, я разревелась. Мне так обидно стало, что я такая недотепа, ни одного закона не знаю, что ни разу не вспомнила о комнате, где столько лет прожила, что напрочь забыла о платежках. И где мне теперь взять деньги, чтобы оплатить задолженность, да еще с процентами? Да и хозяин фуры хорош! Меня вокруг пальца обвел: знал ведь негодяй наверняка, что по страховке все свое обязательно вернет.

И кто, вы думаете, меня выручил? Да, конечно, тетя Полина. Я хотела ей расписку написать, а она на меня так посмотрела, что мне не по себе стало.

Мое двадцатилетие мы решили вдвоем справить. А вечером неожиданно к нам приехала Алевтина Николаевна. С подарками. Посидели мы втроем, а когда наша гостья уже собиралась домой, она неожиданно сказала: «Татьяна, хотела тебе завтра сюрприз сделать, но не могу удержаться. Сейчас все расскажу: я, девочка моя, ухожу на другую работу. Завтра подписываю обходной лист и попрощаюсь со всеми. На свое место я рекомендовала тебя. Ты со своими обязанностями прекрасно справляешься. Все тонкости нашего дела знаешь. Военком не возражает. Так что у тебя теперь будет свое «хозяйство», будь и впредь умницей. Я уж тебе и помощницу приглядела, завтра познакомлю вас. Ну, мне пора домой. Времени уже много, я поехала. До свидания, Полина Андреевна. До завтра, Танюша.

С этого момента в моей жизни наступили перемены, но не совсем такие, какие бы хотелось. А началось все с письма, которое тетя Полина получила от своего бывшего мужа. Он проживает в Питере, у него там другая семья, дети есть от второго брака, но с Маратом, сыном тети Полины, он тесно общается, они очень дружны и регулярно переписываются.

Чтобы не волновать и не расстраивать мать, так как у нее больное сердце и высокое давление, Марат написал письмо отцу прямо из госпиталя. Госпиталь для военнослужащих находился в Карелии. Лежал он там долго, так как у него было тяжелое ранение головы и ног. Слава богу, ноги спасли, ампутации не было. Правда, ему пришлось заново учиться ходить. А невролог, тот сообщил отцу Марата, что все последствия осколочного ранения могут проявиться не сразу, а через некоторое время. У всех все бывает по-разному. Но в данный момент состояние вашего сына стабильное, психических отклонений нет, и его можно будет через неделю-другую отправлять домой.

С одной стороны, я была очень рада за тетю Полю, а с другой — настроение у меня резко изменилось: ведь мне снова негде было жить. Надо было срочно искать новое жилище. Возвращаться в поселок? — Ни за что! Погрустили мы с тетей Полей и решили: пусть все будет как идет. Пока я живу в Казани, подыщу себе еще какую-нибудь комнату, а к Полинушке буду в гости приходить. Так я и сделала: нашла себе комнатушку, внесла задаток, и стали мы ждать возвращения Марата.

Через некоторое время отец привез сына. Выглядел Марат отлично, не подумаешь, что он в госпитале больше полугода пролежал. Веселый, улыбчивый, интересный парень: красивое, с правильными чертами лицо, вьющиеся каштановые волосы. Правда, ростом он не вышел, он с меня росточком, но зато настоящий атлет, крепыш одним словом.

На меня он посматривал с явным интересом, болтал без умолку, и в первый же вечер пригласил меня в кино. Я, конечно, отказалась, намекнув, что нельзя маму оставлять после такой долгой разлуки, да еще в первый вечер!

Отец, немного погодя, распрощался со всеми и поспешил на вокзал за билетами. Он уже скучал по новой семье. И в тот же день уехал в Питер.

Я часто наведывалась к тете Полине, мы часто по заведенной традиции пили чай и рассказывали друг другу новости и всякие истории.

Я увлеклась чтением, записалась в библиотеку, а вечерами с удовольствием пересказывала прочитанное тете Полине. Бывало, что с нами проводил вечера и Марат. Он всегда внимательно слушал меня, а сам о своей фронтовой жизни молчал, никогда о ней не вспоминал и ничего не говорил. Он вообще стал очень молчалив и немногословен, и куда—то исчезли вся его веселость и улыбчивость.

Помню, как-то тетя Поля уж больно его доняла: «Сынок, милый, прошу тебя, расскажи мне и Танечке что-нибудь интересное. Как там, где ты воевал, люди живут? Расскажи, нам же интересно, как ты воевал, что запомнил?»

Марат побледнел, потом схватился за голову и зло так прошипел: «Никогда больше меня об этом не проси, слышишь, мать, никогда! Я в аду был, в настоящем аду, который никому из вас, простых смертных, и не снился! Я был там, где только песок, кровь и смерть, тебе понятно?! Моли бога, что я жив, знаешь, сколько там моих братьев осталось… Ты не можешь даже представить, какая она, смерть! Видела бы смерть детей, их разорванные бомбами тела, видела бы такую разруху, как там, жуткую жалкую нищету, горящие села и развороченные тела убитых… Сколько таких, как я, ребят с ума посходило, сколько их погибло в плену… никогда меня не проси больше». Он схватился за голову и ушел, прихрамывая, в свою комнату.

Я быстро накинула пальто, простилась с бедной тетей Полей, которая молча проводила меня до двери и только горестно кивнула на прощание.

Со временем это забылось. В квартире, как и раньше, было покойно и тихо. Правда, у тети Полины частенько после этого случались сердечные приступы, но она принимала кучу всяких таблеток, которые поддерживали ее. Марат искренне волновался за маму, подолгу сидел с ней, гладил ее непослушные седые волосы.

Я каждый день заходила к ним, узнать о здоровье тети Полины, помочь приготовить обед, постирать белье, прибрать в квартире. Очень часто оставалась у них на ночь. Усталой, мне не очень хотелось на ночь глядя ехать на новую съемную квартиру.

В один из таких вечеров, когда тетя Полина заснула, Марат подошел ко мне и прошептал на ухо: «Мама крепко спит, пойдем, Тань, на лестницу, я покурю, а ты постоишь со мной. Нам надо поговорить».

Мы вышли. Он закурил, я тоже за компанию взяла себе сигарету. Курить я не умею: першит в горле, я кашляю и бледнею. Не умеешь — не берись. Это как раз такой случай. Мы стояли молча. Я ему напомнила: «Марат, ты хотел что-то сказать мне».

— Я помню, Таня. Давай поговорим о нас с тобой без лишних сантиментов. Я не умею красиво говорить о любви, не люблю телячьих нежностей. Короче, ты мне сразу понравилась. Ты мягкая, покладистая, спокойная, характер у тебя золотой. Как раз какой мне нужен в женщине. Ты мне очень симпатична, да и хозяйка хорошая… маму мою любишь. Так что, выходи за меня. Я не могу тебе ничего особенного обещать, но со мной будешь как за каменной стеной. Я человек надежный, в жизни много видел. Конечно, я постарше тебя, так это хорошо, это не помеха… Что ты об этом думаешь?

— Я не думала об этом, Марат! Как-то уж все быстро! Но, в принципе, я не против. Только у меня одно условие: я пышных свадеб не люблю и не хочу такой. Все это мишура и показуха. Да и забот у нас с тобой будет много: матушка серьезно болеет, значит, ее надо будет определить в больницу на обследование. Может быть, нужна операция на сердце, ее надо показать кардиологам, да не одному, а нескольким. А все это больших денег стоит. Как мы с тобой справимся?

— Не волнуйся, все сделаем. Насчет свадьбы ты абсолютно права: показуха нам не нужна. Главное, чтобы между нами были мир и понимание. А завтра я с утра маме все расскажу: ну… о том, что мы решили пожениться. Жить ты будешь у меня. Так что попрощайся с новой съемной квартирой. Ну, все решено? Тогда пошли укладываться. Ты сегодня в маминой комнате поспи, она проснется и тебя увидит. Ей на душе полегчает.

Вот так я вышла замуж.

Прошло несколько лет. Жаловаться мне было не на что: я по-прежнему работала в канцелярии военкомата. Марат тоже работает там же инструктором.

Свекрови моей повезло: она получила в собесе квоту — и ей сделали операцию на сердце. Мы очень волновались, дежурили с Маратом поочередно, но, слава богу, все обошлось и теперь все уже позади. Чувствует она себя гораздо лучше. Приступов пока не было.

Алевтина Николаевна вышла замуж. Муж ее, по-моему, работает в министерстве обороны, и она переехала с сыном от первого брака в Москву. Она нам с тетей Полиной пишет, но не часто.

Одна у меня сейчас забота: мне, я уже говорила, в этом году уже двадцать три года исполнится, а вот детей у меня нет. Муж и свекровь так хотят девочку, а я ни разу еще не беременела. Врачи говорят, что надо лечиться. Вот с почками разберусь и вплотную займусь гинекологией, надо будет обязательно…

В этот момент в дверь постучали: «Девочки, куда Таню Юлдашеву дели, она ведь с вами сидела? К ней пришли, в приемном покое ее пожилой человек дожидается», — запыхавшаяся медсестра, всем улыбнулась и извинилась, что беспокоит нас. Все стали наперебой приглашать Ирочку попить чаю и перекусить с нами. «Спасибо, дорогие мои. Сейчас не могу, девочки, я к вам вечерком загляну. Оставьте мне кусочек тортика, как же мне хочется сладенького, просто ужас какой-то. Я только с собой две конфетки возьму. Ладно?», — сказав это, наша любимица убежала.

Из соседней палаты появилась Таня, в обновке, причесанная, с чуть-чуть подкрашенными губами.

— Ну как я вам, нравлюсь? Это у меня новый спортивный костюм. Я его впервые надела. Для вас только. Пойду со отцом Марата пообщаюсь. Он по своим делам приехал в Москву, а муж попросил его ко мне заглянуть, посмотреть на меня, если нужно, велел меня подкормить. А куда мне есть-то еще? Уже и так около девяноста килограммов набрала!

Марина:

Танечка, дружок, задержись—ка на несколько минут. Вот скажи нам, членам нашего мини‒клуба, только честно: ты счастлива? Или бы хотелось что-то изменить в жизни?

Танюша присела за стол. Задумалась, похрустела печеньем и ответила нам: «Если сравнивать мою нынешнюю жизнь с детством и жизнью в поселке, я могу считаться счастливым человеком. А с другой стороны, меня постоянно что-то гнетет. И я знаю, что именно: по своему складу я человек веселый, общительный, люблю народные гулянья, застолья, с песнями, шутками, танцами. А дома мне очень и очень скучно: все у нас монотонно и однообразно. Один день похож на другой как две капли воды. Марат уткнется в газету или в телевизор, со мной практически не разговаривает. Одно и то же каждый вечер. Говорим только о болезнях. Ходим на цыпочках, тихо, тихо, чтобы мама не слышала, мы боимся ее беспокоить. К нам практически никто не приходит: в Казани у меня нет новых друзей, а Марату никто из старых не нужен. А без людей так скучно жить! Я смеха‒то человеческого, задушевного уже не помню, когда в последний раз слышала. Без людей, без душевного общения так скучно жить!

Безусловно, я люблю и уважаю тетю Полину, она для меня родным человеком стала. Но свекровь очень слаба, ей говорить и то тяжело. Если бы у меня хоть ребеночек был, может, я бы не тосковала так, не чувствовала себя такой одинокой.

Если взять что Марата, что тетю Полину — они же намного меня старше. Они из других поколений. А меня тянет к сверстникам… Иногда так хочется пошуметь, пошалить… Мне порой становится понятно, почему Марат женился на мне: сам он от жизни устал, у него как будто душа умерла. А я вот она, здесь, рядом, и собеседница для мамы, и постоянная сиделка, да такая, которая и уколы сделает, и обед сварит, проследит, чтобы вовремя помыть свекровь, чтобы все было в чистоте. Такая сиделка не обидит, будет ухаживать с любовью, и сын будет доволен.

Не знаю, девчата, но если через два года у меня так и не будет малыша, куда-нибудь уеду. Далеко-далеко. Завербуюсь подальше, вдруг именно там встречу свое настоящее счастье.

Годы… как же они быстро бегут! А я до сих пор не знаю, что такое настоящая мужская любовь. У меня ведь ни одного настоящего свидания не было, ни одного поцелуя по любви, никто мне так ласковых слов и не шептал. А близость, простите меня за откровение, у нас с мужем настолько редка, что можно даже сказать, что ее как бы и нет. Стыдно об этом говорить, да и сам секс как по принуждению, бесстрастный, вялый, короче, без любви…

Девочки, дорогие, я пошла вниз. Свекор заждался. Неудобно его столько томить. Скоро буду. Вы без меня ничего не обсуждаете, ладно? C этими словами Таня спустилась в приемный покой, где ее ожидал отец Марата.

А мы, оставшиеся в палате, в полном молчании думали над ее судьбой, изредка прихлебывая чай с лимоном, который уже совсем остыл.