До свадьбы доживет

Галина Артемьева, 2014

«…Хорошо начинался тот сентябрьский день. Дочь Лукерья, она же Лука, она же Лушка, она же Лю, умчалась поутру в университет, они с мужем проснулись часов в одиннадцать: только позавчера вернулись из Греции, впервые за последний год провели десять дней вдвоем – хорошие, мирные десять дней, без мужниных колкостей и раздражения по пустякам. Конечно, он уставал, конечно, ему много приходилось тянуть на своих плечах, к тому же – критический возраст: им как раз минуло сорок пять. То есть, по всем правилам, она, Тина, становилась «ягодка опять», а муж ее Юра должен был переживать кризис под названием «как – и это все?» Что-то с ним явно происходило непривычное. Тина и подругам жаловалась, что Юрка стал «прямо как не родной», огрызается непонятно на что, доброго слова от него не дождешься. И как бы она ни старалась, ничем ему было не угодить. Прямо другой человек появился на месте ее любимого Юрки. Двадцать два года вместе, срослись намертво, все друг про друга знают, понимают, чувствуют, но вдруг – колючие взгляды, слова, огрызания. И обнять себя не дает, отстраняется, и иронизирует над каждым ее словом…»

Вечный вопрос

С квартирой дело обстояло так. Поначалу, когда они с Юрой только поженились, их приняли к себе ее родители. Они вполне мирно жили в небольшой двухкомнатной квартире, плюсом которой было ее центральное местоположение и четырехметровые потолки, потому что в начале ХХ века архитекторы считали, что высокие потолки — это не только красиво и приятно, но еще и жизненно необходимо человеку. Так что в их жилище на Кудринской всегда казалось просторнее, чем было на самом деле. Все было бы хорошо, даже когда родилась Лукаша. Но только один существенный момент мешал их полному счастью: Юрочке негде было творить. Чтобы писать музыку, ему необходим был, как минимум, рояль и к нему впридачу какая-никакая отдельная комната со звукоизоляцией, чтобы его занятия не доводили соседей до белого каления. Вот тут Тина и придумала насобирать денег на хоть какую-то однокомнатную квартиру для Юрочкиных занятий. И ей тогда очень повезло: она тогда только-только начинала заниматься тем делом, которому потом полностью себя посвятила. Она ездила по европейским городам, ходила на блошиные рынки, откапывала всякие антикварные редкости, в которых прекрасно разбиралась. Она собирала все: и одежду, и нижнее белье, и фарфор, и холсты, свернутые в рулоны, потемневшие от времени, найденные на чердаках старых домов. Новые хозяева избавлялись от хлама и задаром отдавали старьевщикам барахло из мансард и чуланов, а те, в свою очередь, распродавали свои дармовые находки за сущие гроши. Тина с упоением рылась в вещах-обломках старой жизни, и ей везло. Она обладала легкой рукой и выуживала порой настоящие сокровища. Ветхую одежду она приводила в порядок и пристраивала в театры, на киностудии или модельерам. Театральные портные интересовались не столько самой разваливающейся вещицей, сколько фасоном и кроем. Они тщательно перерисовывали малейшие детали, чтобы артисты, одетые в точнейшие копии настоящих модных шедевров определенных эпох, чувствовали себя людьми того времени, в которое хотели перенести своих зрителей. Ветхая одежда на блошиных рынках продавалась порой связками: бери это барахло, милочка, и разбирайся дома, что тебе из этого нужно, а что можно смело выбрасывать на помойку. Но на помойку она ничего не отправляла, напротив: аккуратно укладывала в небольшой чемодан и везла в Москву. Таможенники никогда не просили ее показать, что она такое везет. Девушка со стандартным двадцатикилограммовым чемоданом не привлекала внимание.

Несколько раз Тине попадались подлинники картин постимпрессионистов, художников, чьи имена особо не были на слуху. Только специалист мог встрепенуться при малоизвестном имени. А уж она-то как раз и была специалистом! Очень много находок сделала она в свое время и в русской провинции, где нищета девяностых гнала людей продавать за копейки все, что они считали ненужным старьем. Юра тогда еще только подавал надежды, а обеспечивала семейство она, причем легко, азартно и радостно. Много в те года было у нее сил и желания обеспечить любимых людей.

Однажды она откопала под Ярославлем подлинник Коровина. Внутренне ахнув и задрожав, поинтересовалась ценой, стараясь казаться равнодушной и даже слегка брезгливой к продаваемой ветоши.

— Тут все по триста, — махнул рукой продавец.

— Пожалуй, я возьму вот эту, — взялась Тина за отсыревший холст.

Она отсчитала три сотни рублей (невероятно: десять долларов!) и немедленно убралась восвояси, не смея верить своей удаче. Картину эту она легко продала через пару недель коллекционеру за двадцать тысяч баксов. Вот что значит: знание — сила! На эти двадцать тысяч Тина и Юра сделали великое дело: они, во-первых, за десять тысяч купили однушку рядом с метро «Речной вокзал», во-вторых, сделали в этой убитой однушке евроремонт и профессиональную звукоизоляцию, а на оставшиеся деньги приобрели рояль. «Речной вокзал» был выбран не случайно: от Маяковки до него было всего несколько остановок по прямой. На дорогу от дома до Юрочкиной новой студии уходило максимум двадцать минут — сказочные условия.

Они спокойно, хорошо и дружно жили, не жалуясь на тесноту. Потом Лушка пошла в школу, а Тине позарез стала нужна хоть какая-то каморка, где она могла бы хранить в надлежащем порядке свои обретения, чтобы можно было иной раз и людей привести, все продемонстрировать, разложить. Она все еще одна справлялась с материальными вопросами целой семьи. Из-за этого при всем желании не смогла себе позволить родить Лушке братика или сестричку. Что было делать? У Юры проходили иногда концерты, он преподавал в консерватории, но вузовские зарплаты вызывали лишь горькую усмешку, а заграничные выступления пока можно было по пальцам пересчитать. Да Юра и не хотел больше детей.

— Человечество и так слишком размножилось, — часто повторял он, — мне для полного отцовского счастья вполне хватает единственной и непосторимой дочери.

Вопрос с жилплощадью решился сам собой. Однажды они с Юрой были приглашены к его давним, школьным еще друзьям. Те собирались навсегда покидать страну, не соответствующую их запросам и ожиданиям. Это была еще не прощальная встреча, праздновали получение разрешения на выезд.

— Теперь лишь бы успеть все продать, — вздохнула хозяйка дома, которой все: и квартира, и ее прекрасная обстановка достались в наследство от отца, знаменитого оперного певца, — С собой мало что можно вывезти. Библиотеку почти всю отдам в хорошие руки за символическую плату. Ну, а что получится продать хорошо, продам. Поможешь, Тиночка? И если знаешь кого-то из своих, кому квартира в центре столицы нашей бывшей родины нужна, скажи им. Мы же срочно продаем, дорого не просим. Хочется побыстрее и — своим, чтобы не надули.

И тут в разговор вступил Юра, которого ни до, ни после не интересовали вопросы быта. Но в тот вечер словно озарение нашло — так он потом рассказывал эту историю.

— Маш, а сколько вы за свою хату вообще-то хотите? — спросил он.

Подруга назвала цену — немаленькую, но и не заоблачную.

— А если с мебелью и всем остальным? — продолжал расспрашивать Юра.

— Ох, не дразни. О таком счастье мы и не помышляем, чтоб от всего одним махом избавиться раз и навсегда.

— Вот и подумай. И сообщи, — деловито отреагировал Юра.

— Так ты что? Знаешь кого-то, кто мог бы все это разом купить? — удивилась Маша.

— Знаю, — кивнул Юра, — Я сам. Твой покорный слуга. При хорошем раскладе в течение месяца-полутора я эту сделку осилю.

Тина пораженно слушала, удивляясь невесть откуда взявшейся мужниной деловой хватке и тому, что он впервые так активно брал что-то на себя.

— Юрка, тебе — со скидкой! — ликовала Маша, — Это ж действительно — все попадет в хорошие руки. И книги, и картины, и нотная библиотека! И у меня как камень с души свалился — а то я думала, что память папину предаю. Но тебе-то все нужнее, чем мне. А я тут больше не могу. Мне детей надо выучить, чтоб росли они в покое и безопасности. А тут — вон что творится…

Хозяева обещали сообщить окончательную цену буквально назавтра. Тина, выйдя из подъезда, спросила шепотом:

— Юрка, квартира, конечно, супер, но деньги где взять? Они, конечно, недорого просят, но у нас почти и нет ничего.

— Давай считать, — предложил муж, — Цены на жилье растут. Ну, не будут же в столичном городе цены на жилье оставаться копеечными. Скоро взлетят так, что тогда уж мы точно ничего не осилим. Надо успевать сейчас. Смотри: мне за мою студию вчера сорок тысяч баксов предложили. Могу толкнуть. И тогда — уже кое-что у нас есть.

— Кто это такой щедрый? — удивилась Тина.

— Да есть тут один. Из бывшей союзной республики. Член союза композиторов. Мечтает в Москву перебраться. Свою квартирищу у себя продает, а тут ему едва на мою студию хватит. Но она в прекрасном состоянии, заселяйся и живи. И опять же — с деньгами не кинут. Он все правильно рассудил.

— Что ж ты мне ничего не сказал?

— А какой смысл говорить? Мне где потом заниматься? Я ж не думал, что такое подвернется! — вполне рассудительно отвечал Юра.

— Хорошо. Сорок будет. Еще даже двадцать или тридцать я наскребу: покупатели есть на бронзу. Хотела себе оставить, уж очень мне она по душе, но раз такое дело — пожертвую.

Тина говорила о бронзовой скульптуре, воспроизводящей в натуральную величину безмятежно спящего младенца. Она нашла ее во время своей очередной экспедиции в российскую глубинку и никак не хотела с ней расставаться, все любовалась детским личиком, казавшимся полным жизни.

— Надо продавать, — вздохнул Юра, — Квартира — дело эпохальное.

— Ладно. А дальше? Остальное где взять? У нас же меньше половины наберется. Еще неизвестно, сколько они за мебель запросят.

— Я в банке кредит возьму, — решительно произнес муж, — Мне точно дадут: работа у меня постоянная, прописка тоже — не будет причин для отказа.

— Кредит — это же кабала! Это же — возьмешь сто рублей — вернешь двести, если не больше, — ужаснулась Тина.

— И пусть! — решил Юра, — Вот увидишь, лет через пять эта квартира будет не меньше миллиона баксов стоить. Вспомнишь мои слова. Они очень пожалеют, что дом свой продали. Зря они сейчас так. Но это — дело не мое. Они продают — я покупаю. И все тут.

Юра выглядел совершенно другим человеком: хватким, решительным, деловым. Тина вдруг почувствовала, что она за ним, как за каменной стеной. «Я решил, я покупаю» — это так по-мужски звучало, так по-взрослому. Она и не заметила, как ее любимый мальчик превратился в крепкого хозяйственного мужчину.

Конечно, она согласилась, и, конечно, все вышло так, как предсказывал Юра: и кредит легко дали, и мебель старинную им отдали почти даром, и квартира потом подорожала так, что Юра даже недооценил ее нынешнюю стоимость. Удобная во всех отношениях квартира: до Кудринской одна остановка на троллейбусе или десять минут пешком. Школу Лушке менять не пришлось, родители рядом. Четыре просторных светлых комнаты, восемнадцатиметровый холл, кухня пятнадцать метров. Комнату для Юриных занятий переделывать не пришлось: она была снабжена великолепной звукоизоляцией: прежний хозяин об этом позаботился. Теперь у Тины была своя комната, у Юрочки — своя, самая большая и даже с балконом, Луше тоже выделили девичью светлицу. У них с Юрой наконец-то появилась собственная спальня. Гостей принимали на кухне, а по особо торжественным случаям раздвигали в холле большой стол, за которым свободно усаживалось двадцать человек.

Тина долгое время переживала за прежних хозяев: ей все казалось, что они скучают по Москве и рвутся назад, домой, а дом занят чужими людьми. И эти чужие — они с Юрой. Странное ощущение. Через несколько лет ей довелось побывать в Штатах у тех самых бывших владельцев. Жили они в Калифорнии, в большом доме недалеко от океана, назад не стремились, наоборот: изо всех сил кляли «помойку», из которой им удалось вырваться. Тоскуют, поняла Тина, и сильно. Иначе — зачем ругаться? Живешь хорошо и радуйся себе. Во всяком случае, совесть ее была чиста, и больше она ни о чем не сожалела.

И только годы спустя, в тот теплый сентябрьский вечер, когда ее трясло из-за холода, поселившегося в сердце от Юриных слов, она вспомнила, что впервые «я», а не «мы» и «мое», а не «наше» услышала она от мужа именно при покупке той самой квартиры.

Ей хотелось спросить в ту их последнюю беседу и о том, считает ли он справедливым, что она должна покинуть любимый ею дом, и не просто справедливым — нормально ли это в мире людей или она что-то пропустила, какие-то новые правила появились. Но и эти вопросы у нее не получилось задать. Потому что изнутри выскочил другой вопрос, перекрывающий предыдущие: «А зачем? Что дадут его ответы? О чем теперь говорить?»

— Я завтра же уеду. Сейчас меня ноги не держат, — сказала она, — Сейчас мне надо лечь.

— Конечно, не спеши, — согласился Юра ласково.

В голосе его звучала давно не слышанная нежность.

— На Кудринской, как я понимаю, ремонт закончен? — деликатно уточнил он.

Она промолчала, с ужасом догадавшись, как четко и точно он рассчитал момент их решающего разговора.

Пять лет назад родители Тины с промежутком в две недели покинули ее навсегда. Ушли — так принято говорить. Сначала неожиданно, без всяких болезней и недомоганий, умерла мама. Острая сердечная недостаточность. Скорая приехала быстро, но — не успела ничем помочь. Папа после маминых похорон сказал: «Мне теперь жить больше незачем.» Две недели он словно к чему-то готовился: выбрасывал хлам, по его выражению. А потом лег спать и не проснулся.

«Им-то там хорошо, они вместе, — сокрушалась Тина, — а мне здесь без них — как?» Время не лечило ее рану. Она мысленно говорила то с папой, то с мамой, советовалась с ними. Они ей снились — дружные, веселые, давали советы по хозяйству. Однажды мама сказала:

— Хватит уж убиваться. Сделай ремонт и сдай квартиру. А сама — хватит уже тебе быть добытчицей, передохни. Ты всю жизнь вертишься, как белка в колесе.

«Как белка в колесе» — любимое мамино выражение. Тина поверила сну и сделала именно так, как велела мама.

Все последующие после этого решения годы она вкладывала в общий семейный котел деньги, которые приносила аренда квартиры, а сама слегка свернула свою бурную деятельность: ей действительно надо было прийти в себя. К тому же у Лушки надвигались выпускные экзамены и одновременно с ними — сложный подростковый период, когда дочь можно было ненароком упустить. Юра к этому времени был уже известным и востребованным, жизнь налаженно катилась по накатанной дороге. Если бы не ощущение сиротства от потери родителей, Тина могла считать себя вполне счастливой, а свою миссию на земле состоявшейся. С мужем они договорились, что квартира на Кудринской — Лушкино наследство. Выйдет замуж, именно там на свободе начнет свою новую жизнь. А пока — пусть родительский дом приносит денежку.

Четыре месяца назад жильцы, которыми Тина была очень довольна, съехали — обзавелись собственным жильем. И тогда она решила сделать ремонт с небольшими изменениями. Она собиралась из двухкомнатной квартиры сделать трехкомнатную. Давно об этом мечтала, еще родителям предлагала, но они отказались: им и так не было тесно, двух комнат и просторной кухни хватало вполне. Тина же рассудила так: есть у квартиры скрытые возможности, которыми грех было не воспользоваться. Небольшая прихожая вполне давала возможность оставить верхнюю одежду и переобуться. Вслед за прихожей находилось довольно бестолковое квадратное пространство площадью семь с чем-то квадратных метров. Один коридор из него вел на кухню. При кухне, кстати, имелся туалет с душевой кабинкой, что задумано было еще в стародавние времена, видимо для прислуги. А другой коридор, пошире, приводил в комнаты: одна налево, другая направо. Между ними находилась просторная ванная комната с туалетом. Тина задумала из кухни сделать еще одну спальню. А кухню разместить в том самом семиметровом продолжении прихожей. В пространстве, которое прежде занимал большой стенной шкаф, должна была поместиться кухонная стенка с плитой, раковиной, посудомойкой. Даже небольшой холодильник вписался в общий ансамбль. Круглый столик, четыре легких стула, красивый светильник — что еще нужно на кухне? Тем более, в отличие от прежних времен, на готовку много времени тратить не приходилось. Так и получилась вполне удобная и необычная трехкомнатная квартира на Кудринской. Три месяца ушло на ремонт, потом устранялись кое-какие недоделки. После греческих каникул Тина собиралась вплотную заняться поисками квартирантов. Она-то собиралась. Но Юра спланировал иначе, по-своему. Ну да, год замышлял. Только она почему-то была слепа и глуха. Слепа и глуха.

А теперь — вот… Кудринская вполне готова.

Они только переступили порог квартиры, из которой Тине предстояло исчезнуть навсегда, как позвонила Лушка. Отцу позвонила, как обычно, когда хотела предупредить, что останется где-то с ночевкой. Знала, что мать будет возражать. Отца уговорить было значительно легче.

— Лукерья звонит, у друзей хочет остаться, на, поговори, — протянул Юра трубку.

— Нет, — качнула Тина головой, — Не могу говорить. Пусть остается, где хочет. Завтра сам ей все скажешь.

— Мама не против, не делай глупостей, — как ни в чем не бывало попрощался отец с дочерью.

Тина, не разуваясь, прошла на кухню и взяла из холодильника бутылку воды, открыла и стала пить прямо из горлышка.

— Ты где хочешь лечь? — деликатно спросил муж.

— Знаешь, мне не до куртуазностей, — сказала Тина, — Я лягу, как обычно, в спальне. И ты можешь ложиться там же. Это ничего не значит. А сил на выкрутасы у меня нет. Лягу-полежу и поутру съеду.