Олигофрен

Гали Манаб, 2011

Автор проводит параллель между двумя социальными слоями населения: пересечение судеб – девочки из обеспеченной, благополучной семьи и мальчика, который был лишен всех человеческих благ с самого рождения.

Айгуль

Родилась я в Казахстане, вторым и очень желанным ребенком у родителей. У меня еще есть мой любимый братик Кайрат, который старше меня на два года. И все свое детство прожила в районном поселке под областным городом Тараз. Город раньше имел другое название — Джамбул, а потом его переименовали в Тараз. Мама у нас работала бухгалтером в районном потребсоюзе, а папа работал технологом на мясном комбинате. Все воспоминания моего детства связаны с братом. Мы с ним были очень дружны. А еще мои воспоминания о детстве сводятся, как ни странно, к мясным и колбасным изделиям, которых у нас в детстве было более чем в достатке. Может быть, поэтому я считалась девочкой из материально благополучной семьи. Родители нас баловали. Сказать, что они нас любили, не сказать практически ничего. Они в нас души не чаяли. Мы ни в чем не знали отказа. Любое наше желание исполнялось родителями беспрекословно. Захотели мы, допустим, в какой-нибудь престижный лагерь на лето, пожалуйста. Папа доставал нам путевки, и даже сами родители на машине отвозили нас туда. Захотели, допустим, на зимние каникулы в какой-нибудь детский санаторий в Анапу, пожалуйста, без проблем, папа сделает. А шмотки у нас были сплошь заграничные, привозные. Дядя Серик, папин брат, работал атташе в посольстве Казахстана, и по роду своей деятельности часто бывал в загранкомандировках, и постоянно привозил нам с братиком и моим родителям много всяких заграничных «диковин», которых, пожалуй, в нашей стране нигде не купить было. Дядя Серик — младший брат моего отца, но нами он всегда воспринимался не как дядя, а как старший брат. Может быть, потому, что он был моложе папы, а, может, потому, что, хоть он и женат был, у них не было детей. А жена его, тетя Назым — оперная певица, известная всему Казахстану. Она женщина высоко культурная, творческая, тонкая во всех отношениях, как все люди богемы. В быту совсем не пригодная ни к чему. В хозяйстве она не мыслила ничего. Готовить? Да вы что, тетя Назым и кухня — это вещи несовместимые даже в мыслях. Уборка, стирка? Спросите, знает ли тетя Назым о существовании пылесоса, стиральной машины и прочей земной ерунды? А родить ребенка для тети Назым — это всемирная катастрофа, это конец света.

Зато она очень хорошо разбирается в высоком искусстве, в высокой моде и вообще во всем высоком. Да и вообще ей некогда подумать о «низком», о земном. Ей всегда, в любое время суток, надо быть «в форме»; выглядеть не просто хорошо, а на все 100 — маникюр должен быть обязательно безупречным, лицо должно обязательно выглядеть безупречно свежим, ни в коем случае не заспанным, не уставшим или выражающим недовольство чем-либо вообще. У нее строгий режим, которого она даже под дулом пистолета не нарушит. И самое главное сокровище в ее жизни, ради сохранения которого она пожертвует чем и кем угодно, — это ее голос. Этот драгоценный голос можно в полном объеме услышать только на сцене, когда она поет на концертах, или, если повезет, то на репетиции. А в остальное время она ограничивается очень скудной речью, дабы сберечь его, драгоценного. Телефонные звонки? Да никогда в жизни она не будет отвечать на них. Телефона, как отдельное средство связи, для нее не существует в природе. Для этого есть определенный человек. А на приемах на высшем уровне, на богемных тусовках, которые иногда приходиться ей посещать, она ограничивается милой, кратковременной улыбкой. И то через раз. Кто-то удостаивается этой улыбки, а кто-то и помечтает о ней.

А для родственников ее общество вообще дефицит. За все свое детство, пока я жила с родителями, я лишь один раз видела ее воочию, живьем, не по телевизору. На свадьбе у дяди Марата, еще одного брата отца. Свадьбу справляли в Астане, в каком-то крутом ресторане. Помню, тогда тетю Назым все ждали больше, чем невесту. Она приехала в середине свадьбы, вся блестящая, под ручку с дядей Сериком, в окружении целой свиты из шикарных мужчин, которые несли огромные корзины с великолепными букетами цветов. Заходя в зал, она лишь своим одним видом произвела целый фурор. Она затмила всех дам, присутствующих в зале, не говоря уж о «бедной» невесте из богатой семьи, считающейся не последней красавицей в своем обществе.

Несмотря на все ее великолепие, тетя Назым нам с Кайратом не нравилась. Она была вся какая-то неестественная, не живая, как красивый музейный экспонат. То ли дело наша мама. Она у нас самая красивая, самая настоящая и самая теплая. А как она у нас умеет готовить! Все мое детство мне казалось, что наша мама лучше всех готовит бешбармак. Это наше национальное блюдо, которое состоит из мяса и из мучных пластов, которых отваривают в мясном бульоне и подают вместе с мясом.

У нас с Кайратом было счастливое детство. Мы были настолько дружны, что были всегда вместе. Я не представляла жизни без него. Даже когда пришло время меня отдавать в детский садик, как мне потом рассказывали, я так плакала, что хочу быть вместе с братиком, что родителям пришлось договариваться с заведующей детским садом, чтобы нас не разлучали. И несмотря на разницу в возрасте, весьма заметную в тот период, мы с братиком ходили в одну группу.

Когда Кайрату исполнилось 7 лет, его отдали в школу. И я помню, как я закатила истерику родителям, чтобы мне тоже вместе с братиком ходить в школу. К 5 годам я знала почти все буквы, умела считать до 10 и обратно, как требовалось для ребенка, идущего в первый класс. Еще бы, я же ходила в подготовительную группу вместе с братиком, во всем ему подражала и старалась не отставать от него ни в чем. Родители меня звали «скороспелкой».

Когда я подросла, как-то с мамой у нас состоялся доверительной женский разговор. Оказывается, у мамы по молодости были проблемы чисто женского плана. Выйдя замуж за папу, мама долгое время не могла родить. Вернее, беременеть она беременела, но у нее бывали постоянные, как в медицине это называется, привычные выкидыши. У нее, как считали медики, матка была слабая, и предполагалось, что она вообще не способна доносить плод до положенного срока. Причиной такому обстоятельству, по словам медиков, служило то, что мать в молодости занималась художественной гимнастикой.

А родители, конечно же, мечтали о ребенке. Для папы пол ребенка не имел значения. А мама тайно мечтала только о дочери. Папа возил мать по всему Союзу по светилам медицины. Она долгое время лечилась во всесоюзном центре матери и ребенка в Москве, и, наконец, на шестом году семейной жизни, в свои немалые 30 лет матери удалось сохранить пятую по счету беременность, и родился долгожданный их первенец, мой братик Кайрат. Родители были от счастья на седьмом небе. Врачи не советовали матери больше рожать. А как же несбывшаяся мечта о дочери, о маленькой «принцессочке Будур»? Мама тайно продолжала мечтать о рождении дочери. Она интуитивно чувствовала, что она обязательно родит дочку, порой сама пугаясь одержимости своей тайной мечтой. И время поджимало, возраст. Забеременев в очередной раз чуть больше, чем через год, мать решилась попробовать оставить все как есть, т. е. попытаться сохранить свое «интересное» положение. Она не обратилась к врачам, даже отцу не говорила о своем положении, боясь, что отец не разрешит ей рисковать своим здоровьем. Шестая по счету беременность вопреки всему протекала хорошо. И кризисный период привычного выкидыша прошел. Лишь на пятом месяце беременности она осмелилась поставить отца в известность. Отец воспринял эту новость с величайшим восторгом, но маминых взглядов насчет игнорирования врачей не разделял, и мама была вынуждена обратиться к медикам. Медики, страховщики, прогнозировали возможность неблагоприятного исхода, предлагали срочно госпитализироваться. Но мать, прислушиваясь к женской интуиции, посчитала, что больничная обстановка угнетающе подействует на ее психическое состояние и, уповая на одного всевышнего, как она выразилась, отказалась. И осталась в кругу любимой семьи ждать желанную свою «принцессу Будур». Ровно в 26 недель у мамы начались преждевременные роды. Едва ее успели довезти до роддома, в приемном покое, не дожидаясь пока роженицу поднимут в родильное отделение, на свет появилась я. С маленьким весом, глубоко недоношенная. У меня, оказывается, как мать с ужасом восприняла тогда эту информацию, даже легкие еще не полностью раскрытые были и еще не способные выполнять свою функцию. Т. е. родившийся ребенок считался еще плодом, потому что не способен был самостоятельно дышать. Помимо этого неразвит был еще и глотательный рефлекс. И еще куча соответствующих недоразвитий. И требовалось специальное оборудование для дальнейшего развития плода. Мама была сначала в шоке от всего этого, а затем у нее развилась послеродовая депрессия. Находясь в тяжелом психическом состоянии, она с ужасом ожидала вести о том, что ее недоношенный ребенок, возможно, уже погиб. Вся родня собралась возле мамы и всячески поддерживала ее. По словам матери, получи она в тот момент такое известие, возможно, она больше никогда бы не оправилась от такого состояния. Но вопреки всему я «хваталась за жизнь зубами».

Отец срочно связался с братом, живущим в Алма-Ате, в то время столице Казахстана, тот использовал все свои полномочия, и в течение менее суток был привезен в нашу областную больницу «кювез» — это специальное оборудование для «донашивания» подобных детей. Только на третьи сутки после родов матери сообщили, что пошла положительная динамика и что есть надежда на возможность мне выкарабкаться. Это известие придало ослабевшей маме надежду, и она буквально ожила. Она день и ночь напролет молила Бога, лишь бы выжила ее «принцесса Будур». И лишь в двухмесячном от роду возрасте меня выписали из больницы. Вот как я тяжело досталась родителям. Медики прогнозировали, что лишь к третьему году своей жизни я, возможно, догоню в своем развитии своих сверстников. Но, невзирая на все прогнозы медиков, я, по словам матери и на удивление всех окружающих, развивалась быстрыми темпами и к году наверстала все «недоразвитое». И поэтому меня прозвали «скороспелкой». И по жизни у меня складывалось все наперед.

И в первый класс я пошла в 5-летнем возрасте, вместе с 7-летним братиком. Поначалу родители посадили меня за парту, лишь потакая прихотям избалованной дочери. Но, невзирая на свой возраст, я, как спорное растение, стараясь не отставать от своих семилетних одноклассников, на удивление всем училась хорошо. И к концу первого класса у учителей не было основания не переводить меня во второй класс. Но в третьем классе у меня начались всевозможные проблемы с успеваемостью. Программа третьего класса не усваивалась мною ввиду возрастных особенностей психики. Но не ходить в школу или пойти на класс ниже я, по словам родителей, не соглашалась ни в какую, закатывала истерики, дабы не разлучаться с Кайратом. И тогда маме пришлось бросить работу и заниматься мною по определенной, специально для меня одной разработанной программе. И лишь к 9 годам я начала самостоятельно справляться со всеобщей учебной программой для 11-летних детей. Дальше все пошло, как по накатанной.

И таким образом среднюю школу я закончила в 15 лет. В то время такое явление было редкостью. Это в настоящее время психологами проводятся по такому явлению много исследований; набираются экспериментальные классы пятилетних детей, которые успешно справляются, казалось бы с непосильной по возрасту деятельностью.

В детстве я подражала во всем братику. Я, говорят, отказывалась даже юбки носить, требовала мне покупать брюки, также как и братику. Мои такие наклонности вызывали у мамы опасения. Она боялась, как бы я не выросла у нее мужеподобной особой. Но к периоду полового созревания я полностью преобразилась. Меня стали интересовать чисто девчачьи «заморочки».

Возможно, оттого что меня сильно любили, и поэтому я чувствовала на себе постоянную родительскую опеку, мне не терпелось повзрослеть и начать самостоятельную жизнь. Как бы я ни любила родителей и как бы ни была сильно привязана к любимому братику, меня всегда привлекала перспектива жить самостоятельной, без опеки родителей, жизнью, возможно даже вдали от родителей. Помню, когда училась еще в 4 классе, я почему-то сильно увлеклась, если это можно так назвать, балетом. Меня сильно привлекала пластика балерин, этот свободный полет в танце. «Вот это настоящая жизнь», — думала я. Я собирала вырезки из красивых журналов с изображением балерин. Однажды мне попалась статья о жизни людей балета. Это, казалось, особый, и что самое главное, самостоятельный образ жизни, когда маленькие девочки, будущие балерины, жили в специальных школах-интернатах, вдалеке от родителей, изолированные от общества взрослых. Меня, пожалуй, эта кажущаяся свобода больше всего и привлекала. Я помню даже написала письмо в Москву, в какую-то балетную школу, с просьбой меня принять. Ответ из школы озадачил моих родителей. Школа готова была меня принять в число учащихся на общих основаниях. Основания были такие: определенный возраст, по которому я уже не проходила, а еще хореографическая подготовка, которой у меня не было тоже. В нашем захолустном поселке в то время не было никаких детских кружков, кроме рисования. Я была сильно расстроена, когда узнала, что в балетную школу детей готовят с раннего детства, самое позднее с 4 лет. Так что, как бы меня ни считали «скороспелкой» мои родители, но в данном конкретном случае оказалось, что я уже «стара» для балетного искусства. Но балетом я «болела» недолго. Я еще с детства человек увлекающийся, и у меня вскоре появились другие увлечения.

Когда мы с братиком перешли в 6 класс, у нас в поселке открыли музыкальную школу. Там были только три класса по трем инструментам; по классу фортепьяно с продолжительностью учебы в 7 лет, по классу баяна — 5 лет и по классу домбры (это казахский национальный струнный инструмент) — 5 лет. Помню, как я возжелала играть на фортепьяно. Теперь у меня была новая «болезнь», я «заболела» пианино. Но нас с братиком не взяли, поскольку до окончания средней школы мы не успевали закончить музыкальную. Я, как всегда, вся в слезах устроила родителям мировую истерику.

— Принцессочка моя, — успокаивала меня мама, — понимаешь, вы по возрасту не проходите. Выберите другой инструмент, идите в класс баяна, например, там тоже со второго года обучения будут занятия по фортепьяно.

— Не хочу я на баян, это мужской инструмент, пусть Кайрат идет на баян, а я хочу на пианино. И вообще, мне еще всего 9 лет, и я успею в 16 лет закончить учебу в музыкальной школе.

— Так то оно так, но школу ты закончишь в 15 лет, и что, вместо того, чтобы поступать в институт, как все, ты еще два года будешь доучиваться в музыкальной?

Как же так. Значит, Кайрат после окончания школы уедет в Алма-Ату учиться в институт, а я останусь дома доучиваться в музыкальной школе? Меня такая перспектива, конечно, не устраивала. И я, скрепя сердце, согласилась на класс баяна, в надежде, что все-таки меня научат играть и на пианино. Но меня хватило только на полгода. Во-первых, как бы я ни силилась, меня не устраивал инструмент, не любила я баян. Во-вторых, я об этом никому не рассказывала, меня не устраивал и преподаватель по баяну. Преподаватель у нас был мужчина средних лет; он был противный — толстый, лысый и с противными потными ладонями. И каждый раз, когда во время урока он хватал мои руки своими потными ладонями, меня бросало в дрожь, то ли от омерзения, то ли еще от какого-то чувства. Мне было неприятно. И вообще, я в нем не видела учителя, мне он почему-то казался противным «самцом». В свои-то 9 лет я уже интуитивно ощущала, что он воспринимает меня как противоположный пол. Может, я и ошибалась, не знаю. Но, как бы там ни было, после первого полугодия я наотрез отказалась ходить в музыкальную школу. Для родителей мой отказ был полной неожиданностью. Вроде ходила с удовольствием, училась на «отлично», и вдруг, на тебе, не хочу и все. Помню, как приходила заведующая музыкальной школой и уговаривала меня продолжать учебу. Но я была непреклонна в своем решении. Я даже расплакалась, когда начали на меня напирать, и закатила опять истерику:

— Он противный, у него руки потные…

Мама, кажется, поняла о ком и о чем я, и разрешила мне больше не ходить. И мечта моя научиться играть на пианино так и осталось мечтой. А Кайрат до конца доучился и вместе с аттестатом о среднем образовании получил и свидетельство об окончании музыкальной школы по классу баяна. Но восторга он, пожалуй, от этого тоже не испытывал.

Когда мы учились в девятом классе, у нас в школе появился новый учитель истории. У него была красивая жена, русская, москвичка. Она в нашей школе открыла кружок «политинформации». Я захотела в этот кружок записаться. Не знаю, что мною двигало в тот момент. Помню только, что мне очень нравилась эта москвичка, Надежда Васильевна. Она была не только красива, она была, как мне тогда казалось, необыкновенна, какая-то особенная, она не была ни на кого похожа. На первом уроке она представилась, сказала, что только что закончила МГУ, философский факультет. Все ее занятия были очень занимательны. Она нам читала лекции, учила нас конспектировать. Говорила, что нам это пригодится в студенчестве. Она нам много рассказывала о философах, о философии в целом. Мы ее буквально заслушивались, так она интересно рассказывала. Босоногий, не признающий никакие сандалии, Сократ просто поразил мое детское воображение. Я влюбилась в него и в занятия философии. Теперь я «заболела» философией. И у меня появилась очередная мечта — поступить в МГУ, и именно на философский факультет. А мне стоит только захотеть, загореться, я все сделаю для осуществления своей мечты. Мне тогда так казалось. С помощью Надежды Васильевны я по почте записалась на платные заочные подготовительные курсы МГУ. Мне по почте присылали учебный материал: учебники, контрольные работы, темы сочинений. И таким образом я два года готовилась к поступлению в желаемый вуз, на желаемый факультет. К окончанию школы перед моими родителями стояла дилемма, как отговорить меня от этой, как они считали, моей очередной прихоти. С Кайратом не было проблем. У него не было каких-либо особых предпочтений в выборе профессии. Он был готов поступить в любой вуз, куда только родители смогли бы его устроить. А со мной…