Сочинения. Том 3

Гален, 2023

В настоящем издании представлены пять книг трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» Галена – выдающегося римского врача и философа II–III вв., создателя теоретико-практической системы, ставшей основой развития медицины и естествознания в целом вплоть до научных революций XVII–XIX вв. Данные работы представляют собой ценный источник сведений по истории медицины протонаучного периода. Публикуемые переводы снабжены обширной вступительной статьей, примечаниями и библиографией, в которых с позиций междисциплинарного анализа разбираются основные идеи Галена. Сочинение является характерным примером связи общетеоретических, натурфилософских взглядов Галена и его практической деятельности как врача. Публикуемая работа – демонстрация прекрасного владения эмпирическим методом и навыками синтетического мышления, построенного на принципах рациональной медицины. Все это позволяет комплексно осмыслить историческое значение работ Галена.

Предисловие переводчика

1

В статье, посвященной работе над изданием греческого текста трактата «Об учениях Гиппократа и Платона»^[132] и его перевода на английский язык в составе “Corpus Medicorum Graecorum”, Ф. де Лейси пишет: «Изучение греческих медицинских текстов по необходимости является коллективной деятельностью. Прежде всего, такие тексты часто затрагивают множество немедицинских тем. Гален, по крайней мере, излагая свои взгляды в области психологии, физиологии, анатомии и других узкомедицинских областях, находит возможность обсуждать вопросы языка, логики и литературы, упоминать политические, социальные и религиозные институты, а также касаться множества исторических и философских проблем. Помимо такой тематической широты медицинских трактатов, приходится иметь дело с обычными проблемами изучения любого древнего текста: реконструкцией оригинала, изучением его источников и истории и определением точного значения написанного»^[133]. Данный том, разумеется, тоже является плодом коллективного труда. В настоящем предисловии постараюсь коснуться той части перечисленных Ф. де Лейси трудностей, которые непосредственно относятся к работе переводчика и находятся в компетенции филолога-классика.

Прежде всего, представляя первый полный перевод трактата Галена «Об учениях Гиппократа и Платона» на русский язык, необходимо сказать несколько слов о судьбе греческого текста этого сочинения. Трактат изначально состоял из девяти книг, о чем свидетельствует сам Гален в своем сочинении «О моих книгах» (46.22). Хотя большая часть сочинения до нас дошла, в настоящее время неизвестно ни одной рукописи, которая содержала бы весь текст полностью. Начало первой книги не сохранилось; единственным источником для греческого текста окончания первой книги является рукопись XV в., хранящаяся в Кембридже^[134]. Палеографические данные свидетельствуют в пользу того, что находящаяся во Флоренции рукопись Larentianus 74,22, также содержащая значительные лакуны, была изначально частью того же кодекса. Эти рукописи — вернее, эти фрагменты когда-то единой рукописи — содержат сохранившуюся часть первой книги, всю вторую книгу, большую часть пятой книги и части третьей, четвертой и шестой книг.

Наиболее древней и близкой к архетипу из имеющихся в нашем распоряжении рукописей «Об учениях Гиппократа и Платона» Галена является текст XIII в., хранящийся в Берлине (Hamilton 270). Эта рукопись, также содержащая значительные лакуны, была обнаружена и впервые описана в 1885 г. Веллманом^[135]. Все прочие известные нам тексты этого счинения Галена, помимо этих трех, восходят к рукописи Hamilton 270 и имеют текстологическую ценность только в тех местах, где она повреждена или где переписчики этих рукописей пытаются исправить ее чтения, опираясь, возможно, на другие, не дошедшие до нас рукописи. Единственным изданием, учитывающим эту, наиболее текстологически значимую рукопись, является издание Ф. де Лейси, которое мы и выбрали как источник греческого текста для настоящего издания^[136].

Важными источниками несохранившейся на греческом части трактата являются арабские компендии, в которые вошли отрывки не дошедшего до нас сирийского перевода, выполненного в IX в. до Р. Х. Хунайном ибн Исхаком и, по свидетельству самого Хунайна, сделанному в одном из посланий, ставшего источником для полного арабского перевода, выполненного его учеником Хубаисом аль-Асамом^[137]. Именно этот арабский перевод, по-видимому, явился источником для аль-Рази, в котором цитируется, в частности, отрывок, непосредственно предшествующий части первой книги «Об учениях Гиппократа и Платона», дошедшей до нас по-гречески. По-видимому, эти же сирийский и арабский переводы стали источниками для Ибн аль-Мутрана, знаменитого дамасского врача XII в. Один из этих отрывков также является для нас источником фрагмента, предшествующего началу дошедшей части первой книги трактата^[138].

В отношении попыток реконструкции начала первой книги «Об учениях Гиппократа и Платона» прежде всего стоит отметить, что, помимо арабских переводов, нашим основным источником являются высказывания самого Галена, которые можно найти в других книгах этого трактата и других сочинениям (за пределами данного трактата, впрочем, отсылки к этому сочинению весьма немногочисленны). Все эти свидетельства собраны в издании Ф. де Лейси и помещены перед началом отрывка первой книги, дошедшего до нас благодаря арабскому переводу^[139]. Однако представление о содержании не дошедшей до нас части первой книги, которое мы получаем благодаря этим аутореференциям Галена, может быть неполным: судя по палеографическим данным^[140], не дошедшая до нас часть первой книги «Об учениях Гиппократа и Платона» — утраченное начало рукописи Cantabrigiensis Caius College 47/24 — более чем вдвое превышала ее сохранившуюся часть (то есть в издании де Лейси составила бы не меньше 25 страниц греческого текста), в то время как реконструкция Ф. де Лейси занимает лишь три с половиной страницы. Наибольший объем в этой утраченной части занимало, по-видимому, описание анатомии нервов, подтверждаемое результатами вскрытий и анатомических экспериментов, на которое Гален многократно ссылается в дальнейшем. Утрата этого фрагмента является для нас наиболее печальной. Считая нецелесообразным приводить все свидетельства, собранные де Лейси, поскольку все они, за исключением одного отрывка из “De usu partium”, представляют собой отрывки из других книг «Об учениях Гиппократа и Платона», которые либо вошли в настоящий том, либо войдут в следующий, мы перечислим здесь темы, которые, судя по собранным Ф. де Лейси свидетельствам, были затронуты в не дошедшей до нас части первой книги.

Прежде всего, в начале первой книги Гален, по-видимому, определял предмет своего сочинения. Именно там, судя по отсылкам, содержащимся в других книгах, было сказано, что, хотя трактат и называется «Об учениях Гиппократа Платона», автор не планирует анализировать все сочинения и все аспекты учения этих двух великих мыслителей. Его задача ограничивается сопоставлением их высказываний, близких по тематике, и попыткой определить, совпадают или различаются их взгляды (PHP 6.8.74, 9.1.1). Вероятно, в этой связи Гален упоминал о существовании иррациональных начал — аналогов яростного и вожделеющего начал человеческой души — у животных и объявлял учение стоиков о том, что животные этими началами не обладают и, следовательно, не могут ни гневаться, ни испытывать желания, противоречащим очевидным фактам (2.1.1–2.1.2, 2.2.3, 3.3.27; 3.7.16, 4.7.3). Здесь же Гален обосновывал свою мысль о том, что такие, на первый взгляд, далекие от клинической практики предметы, как количество и расположение руководящих начал человеческой души, должны быть предметом исследования и профессионального интереса не только для философа, но и для врача-клинициста (PHP 2.1.1). Вероятно, этот раздел вступительной части содержал обычную для Галена методологическую полемику с врачами-эмпириками. В русле той же методологической полемики, по-видимому, находилось и повторение Галеном его любимой мысли о необходимости для врача познаний в области логики и навыка в искусстве рассуждений — по крайней мере, во фрагменте 2.3.4 эта мысль высказана с отсылкой к началу первой книги трактата.

Этот методологический тезис Гален далее раскрывал на материале полемики о руководящем начале души. Вопрос о его местоположении был сформулирован в виде силлогизма, большая посылка которого — «Руководящее начало находится там же, где источник нервов» — признается всеми, а малая выглядит либо как «Источник нервов находится в мозге», что подтверждается результатами анатомических экспериментов, либо как «Источник нервов находится в сердце», что этими экспериментами опровергается (8.1.2).

Определение понятия «начало души» и дифференциация понятий «источник функции» (например, «источник эмоций») и «анатомический источник» (например, «источник артерий»), на которые Гален в дальнейшем постоянно ссылается как на то, что было разъяснено в начале первой книги (2.8.22, 6.6.23), было сделано именно здесь.

Итак, руководящее начало, согласно большой посылке сформулированного Галеном силлогизма, которую, по его словам, принимают все — как врачи, так и философы, — находится там же, где источник нервов. В свою очередь, источник нервов, по данным анатомических экспериментов, находится в головном мозге. Описание этих анатомических данных — результатов вскрытий — также, вероятно, содержалось в не дошедшей до нас части первой книги (см.: 1.6.16, 1.7.26, 8.1.7)^[141]. Экспериментальные данные, касающиеся анатомии сердца, призваны были подтвердить, что сердце является источником сосудов и содержит кровь, а не пневму, как предполагал Хрисипп. Часть описания устройства сердца и сосудов уже дошла до нас как по-арабски, так и по-гречески.

В приведенной реконструкции мы опирались на собрание свидетельств о содержании начала первой книги трактата «Об учениях Гиппократа и Платона», предваряющее издание греческого текста в серии Corpus Medicorum Graecorum, подготовленное Ф. де Лейси. В настоящее время это издание является, безусловно, образцовым. Из предшествующих ему изданий первым была альдина, изданная Франциском Азуланом в 1525 г. в Венеции. Рукопись, явившаяся ее источником, по-видимому, имела своими источниками, в свою очередь, Marcianus 284 и Hamilton 270, по которой в ней был исправлен ряд ошибок Marcianus 284^[142]. Текст этого издания лег в основу текста «Об учениях Гиппократа и Платона», опубликованного в первом томе издания Камерариуса^[143], содержащего ряд удачных конъектур^[144]. На текст базельского издания, в свою очередь, опирается издание данного трактата в собрании сочинений Галена, опубликованном Р. Картье (латинизированная форма его имени — Renatus Charterius)^[145]. Ему принадлежит заслуга сверки с оригиналом и исправления ряда поэтических цитат, приобретших в рукописях искаженный вид^[146], а также ряд конъектур, предлагавших вместо формы, содержащейся в рукописях, более естественную для Галена или его источника грамматическую форму^[147]. Однако наибольшее количество удачных конъектур, по сравнению с предшествующими изданиями, было сделано в издании К. Кюна^[148]. Впрочем, при подготовке своего издания К. Кюн пользовался только текстом Р. Картье, не сверяя его не только с какими-либо рукописями, но и с текстом базельского издания, бывшим его непосредственным источником, и альдины, источника базельского издания^[149]. В результате К. Кюном в ряде случаев были некритично скопированы не всегда удачные текстологические решения Р. Картье и базельского издания. Многие исправления Кюна, однако, вошли в текст всех дальнейших изданий^[150].

Заслуга создания первого критического издания Галена принадлежит Ивану Мюллеру. Именно им были произведены описание и колляция всех доступных к его времени рукописей «Об учениях Гиппократа и Платона» Галена^[151]. По заключению Ф. де Лейси, «его (Мюллера. — З. Б.) текст значительно лучше, чем все, что было опубликовано ранее», однако обнаружение и идентификация, через десять лет после его выхода в свет, рукописи Hamilton 270 значительно снизила ценность издания Мюллера, где чтения этой рукописи не были учтены^[152].

Текст Ф. де Лейси, который мы и воспроизводим в настоящем издании (за исключением реконструкции начала первой книги), отличается от предыдущих изданий греческого текста не только тем, что в нем учтены варианты рукописи Hamilton 270, принадлежащей, как уже говорилось, к независимой по сравнению с остальными рукописями традиции, но и тем, что в нем учтены конъектуры к тексту «Об учениях Гиппократа и Платона», делавшиеся и публиковавшиеся на протяжении почти столетия, разделяющего издания Мюллера и де Лейси^[153]. Разумеется, следует учитывать и конъектуры, предложенные Ф. де Лейси. Кроме того, в тексте этого издания скрупулезно учтены все арабские и латинские источники. Текстологические решения, впервые предложенные Ф. де Лейси, содержатся буквально на каждой странице греческого текста. Данная публикация является не только образцом критического издания греческого текста, но и свидетельством непростой истории текста сочинения Галена в Новое время, краткий и вынужденно неполный очерк которой мы постарались дать здесь.

Не воспроизводя критический аппарат издания Ф. де Лейси, мы тем не менее воспроизводим в греческом тексте условные обозначения, принятые в современной текстологии. Так, квадратные скобки — [] — выделяют фрагмент текста, имеющийся в рукописях, но исключенный издателем как позднее добавление, а угловые скобки — < > — выделяют фрагмент текста, отсутствующий в рукописях, но включенный в текст издателем. Эти обозначения весьма часто используются в греческом тексте трактата «Об учениях Гиппократа и Платона», поэтому мы приняли решение, во избежание путаницы, отказаться в русском тексте от использования квадратных скобок в тех случаях, когда то или иное слово, отсутствующее в оригинале, вставляется в перевод (для ясности и благозвучности). Помимо возможных недоразумений, связанных с использованием одного и того же знака в противоположных значениях в русском и греческом тексте издания-билингвы, это затруднило бы чтение русского текста, так как в силу сжатости галеновского синтаксиса и сложностей, связанных с передачей греческой научной терминологии, такие дополнительные слова приходится вставлять очень часто.

Отказ от обозначения квадратными скобками добавленных в целях ясности слов (в предыдущих томах мы использовали такое обозначение) был обусловлен не только тем, что произведения, вошедшие в предыдущие тома, имеют более простую текстологическую историю, чем «Об учениях Гиппократа и Платона»^[154]. Такое решение было принято прежде всего в связи с тем, что в силу перечисленных причин (синтаксический лаконизм галеновского текста, трудность однозначной передачи греческой медицинской терминологии) мы вынуждены были пожертвовать «буквализмом» перевода ради более точной передачи общего смысла и «гладкости» русского текста. В одной из своих статей, посвященных теоретическим вопросам перевода античных текстов, М.Л. Гаспаров пишет, что перевод, «отмечающий, скобками и курсивом, все слова, отсутствующие в подлиннике и добавленные по необходимости», уместен только в том случае, когда длина контекста при переводе минимальна, то есть составляет одно слово. Под длиной контекста здесь понимается «такой объем текста оригинала, которому можно указать притязающий на художественную эквивалентность объем текста в переводе»^[155]. По указанным причинам длина контекста при переводе текста Галена не может составлять одно слово — это в лучшем случае словосочетание или синтагма.

Для того чтобы проиллюстрировать нашу мысль, покажем, как выглядел бы наш перевод одного из фрагментов пятой книги «Об учениях Гиппократа и Платона» (5.2.28), если бы мы заключали в квадратные скобки все слова, которые переводчик вынужден добавлять ради ясности текста: «Ведь очевидно, что в этих [рассуждениях] Хрисипп хочет [последовательно] провести аналогию между страстями души и страданиями тела, немощами [души] и немощами [тела], болезнями [души] и болезнями [тела], здоровьем [души] и здоровьем [тела], крепостью [души] и крепостью [тела], силой [души] и силой [тела], слабостью [души] и слабостью [тела], и в целом между всеми [свойствами души и тела], называемыми одними и теми же именами, [подразумевая], что если слова употребляются одни и те же, то и смысл у них [должен] быть один и тот же». Разумеется, в таком виде переводы античных текстов не публикуются, иначе такой перевод был бы похож либо на попытку реконструкции текста сильно испорченного папирусного фрагмента, либо на произведение автора-(пост)модерниста, [зло]употребляющего <не>традиционными графическими средствами выразительности.

2

Трудности, с которыми мы столкнулись при работе над переводом трактата «Об учениях Гиппократа и Платона», обусловлены природой задачи, которую ставит перед собой Гален в этом сочинении. В самом начале второй книги, вероятно, повторяя то, что было сказано в первой, Гален заявляет о своем намерении рассуждать «об управляющих нами силах: сколько их, какова каждая из них и какое место в живом существе занимает каждая» (PHP 2.1.1). Словом «сила» мы переводим здесь греческое δύναμις, о многозначности которого мы говорили в Предисловии переводчика к предыдущему тому^[156]. В данном случае речь идет о психических функциях: как мы помним по трактату «О разновидностях симптомов»^[157], «функции» (или «силы») бывают физическими и психическими. Но история наименований «психических функций» требует отдельного пояснения.

О δυνάμεις как способностях души говорил еще Платон в «Федре», в отрывке, неоднократно цитируемом Галеном: определяя программу изучения души, Платон обозначает общие принципы изучения любого сложного явления, включающие требование разделить его на простые части и для каждой части «рассмотреть ее способности: на что и как она по своей природе может воздействовать или, наоборот, что и как может воздействовать на нее»^[158]. В соответствии с этой программой Платон, обсуждая в четвертой книге «Государства» природу человеческой души, выделяет три ее части: разумную, яростную и вожделеющую^[159]. В своем переводе «Об учениях Гиппократа и Платона» мы передаем, применительно к названиям частей души, λογικόν как «разумная», ἐπιθυμητικόν как «вожделеющая» и θυμοειδές как «яростная», поскольку именно так эти термины переводит А.Н. Егунов в своем ставшем классическим переводе «Государства» Платона, а Гален заимствует их именно у Платона. Больше всего проблем возникло с последним термином, так как он происходит от слова θυμός, которое может означать и «гнев, ярость», и «дух». Иногда для контекста важны оба эти значения, и это приходится учитывать в переводе. Например, в 3.3.25–3.3.28, где Гален полемизирует с хрисипповской интерпретацией стиха Тиртея, в котором поэт говорит о львином духе (θυμός) в груди воина, перевод «ярость в груди» был бы художественно неточен и не позволил бы передать мысль Галена. В результате иронично-краткую фразу Галена ὅτι μὲν γὰρ ἔχει ὁ λέων θυμόν, ἀκριβῶς ἅπαντες ἄνθρωποι… γιγνώσκομεν («Мы все, люди, прекрасно знаем, что у льва есть θυμός») приходится переводить как «Мы все, люди, прекрасно знаем, что у льва есть яростный дух», передавая греческое θυμός двумя словами.

Однако общий термин (или термины) для трех частей или способностей души вызвали еще большие затруднения. Мы уже упоминали, что Гален определяет эти начала словом δύναμις. Однако у Платона в описании трехчастной души это слово не употребляется ни разу. Более того, из платоновского изложения теории трехчастной души нельзя заключить, идет ли речь об отдельных частях с их функциями или лишь о трех типах проявлений единой души (сам Гален во фрагменте 5.7.32 «Об учениях Гиппократа и Платона», предваряя обширную цитату из Платона, признает этот недостаток рассуждений Платона)^[160]. Платон сознательно избегает употребления слов со значением «часть», предпочитая им перифрастические конструкции («то, чем мы мыслим», «то, чем мы гневаемся»)^[161]. Гален же излагает свою версию платоновского учения о трехчастной душе определеннее: три части (μέρη, μόρια) души расположены в трех органах — мозге, сердце и печени. Отсюда и использование термина δύναμις почти в качестве синонима понятия «часть души»: как мы помним по анатомическим сочинениям, δύναμις является атрибутом части тела, и части души также помещаются Галеном в соответствующие органы — мозг, сердце и печень — как некий атрибут. (Заметим, что у Платона δυνάμεις более многочисленны, чем части души: это и знание, и способность формировать мнения, и справедливость или несправедливость, и мужество, и способность логически рассуждать, и способность постигать искусства.)^[162] Поэтому из всех возможных переводов термина δύναμις мы чаще всего использовали значение «сила», учитывая определенную гипостазированность этого понятия в русском языке и стремясь таким образом передать близость понятий δύναμις и «часть» души^[163]. В тех же случаях, когда термин δύναμις ближе к обычному для него значению «функция» и когда Гален, полемизируя с Аристотелем и Посидонием, признававшим наличие у души разных способностей, но не разных частей, подчеркивает разницу между понятиями μέρος и δύναμις, мы переводим δύναμις как «способность»^[164].

Однако наименования способности, которая явилась предметом наиболее ожесточенной дискуссии Галена со стоиками, мы у Платона не находим. Понятие τὸ τῆς ψυχῆς ἡγεμονικόν было центральным для стоической психологии^[165]. Термин этот буквально переводится «руководящее» (в нашем переводе «руководящее начало», «руководящая часть» или «ведущая часть») и означает «разумное начало», которое, согласно стоикам и их учению об изначально разумной природе человека, является в человеке главенствующим. Помимо руководящего начала, другими частями души являются пять чувств, функция производства речи и репродуктивная функция (например, PHP 3.1.11)^[166]. Понятие ἡγεμονικόν, по-видимому, было введено еще Зеноном, основателем школы стоиков. Клеанф, учитель Хрисиппа, учение которого было основано на последовательном проведении параллелей между микрокосмом и макрокосмом, распространил это понятие на весь мир: определяя высшее божество как разум и руководящее начало мира^[167].

Сложнее оказалось подобрать эквивалент для других терминов стоической антропологии и психологии: πνεῦμα (PHP 1.5.7, 1.7.14, 1.6.12, 2.8.36–2.8.48, 3.1.10), τόνος и связанного с ним ἄτονος (PHP 4.6.3.–4.6.5, 4.6.19, 5.2.26–5.2.27) и οἰκείωσις (PHP 5.5.8–5.5.26)^[168]. Наиболее труден для интерпретации и перевода последний термин. За неимением лучшего эквивалента в русском языке мы перевели его как «предрасположенность», однако значение этого понятия в стоической этике и антропологии значительно шире и адекватно передать его одним словом невозможно. Термин οἰκείωσις имеет корень οἰκ-, означающий «дом», «семья», и происходит от прилагательного οἰκεῖος, означающего «домашний», «родственный», «подобающий», «подходящий». При этом глагол οἰκειόω, от которого происходит существительное οἰκείωσις, означает «присваивать», «объявлять своим» или «делать своим». Все эти оттенки делают затруднительным поиск эквивалента данного термина на каком-либо современном языке: так, Б. Инвуд, предлагая достаточно близкий английский перевод “orientation” («направленность», «ориентация»), добавляет, что и этот эквивалент, как и любой другой, не вполне точен^[169]. Это понятие является центральным для всех сохранившихся текстов, в которых подробно изложено стоическое этическое учение^[170]. Происходит οἰκείωσις из естественного стремления к самосохранению, свойственного всем живым существам. Это стремление — своего рода первичный импульс, обусловливающий реакции живого существа на внешние раздражители: всякое живое существо умеет сторониться того, что для него разрушительно, и стремится к тому, что позволит ему сохранить себя. Но именно это стремление — примитивная, первичная форма οἰκείωσις — развивается в разумном человеке в стремление сохранить себя не просто как живое существо, но как существо разумное, иными словами, стремление к жизни, согласованной с разумом^[171].

Понятие πνεῦμα (лишь частично соответствующее русскому слову «дух» и поэтому в некоторых случаях передаваемое нами транслитерацией: «пневма») является центральным и для стоической физики, и для стоической антропологии и этики. Еще Клеанф, учитель Хрисиппа, определил этим словом духовное начало мира, противопоставленное миру материальному. Однако разделение «духовного» и «материального» в данном контексте является не вполне точным: πνεῦμα стоиков (в отличие от «духа» в естественном для русского языка понимании) материальна. При этом материальная πνεῦμα обладает разумом и самосознанием: начиная с Клеанфа, она идентифицируется с божеством и творящим огнем. В качестве имманентного божества она пронизывает весь мир, а в качестве имманентной души — все тело человека (см., например, PHP 3.1.10)^[172]. Природа человеческой и мировой πνεῦμα общая: человеческий дух является лишь высшей ступенью в градации уровней πνεῦμα, низшая ступень которой — дух, пребывающий в камнях и других неодушевленных предметах^[173]. Более того, в самом человеке присутствуют различные уровни организации проявления πνεῦμα: разумная πνεῦμα роднит его с богами, жизненная — с животными, вызывающая рост — с растениями, обеспечивающая единство тела — с неодушевленными предметами^[174]. После смерти человека его дух воссоединяется с мировым духом, из которого он произошел^[175].

С этой концепцией связан другой, встречающийся у Галена труднопереводимый стоический термин — τόνος. История понятия τόνος («напряжение», «натяжение») в греческой философии начинается как минимум со времен Гераклита, рассуждавшего о «гармонии натяжения — гармонии лука и лиры». Однако лишь в философии стоиков это понятие стало одним из ключевых — как в области физики, так и в области этики и психологии. Как πνεῦμα, «дух», присутствует во всех телах, начиная от неодушевленных предметов и кончая телами людей, так и τόνος — «напряжение, натяжение» пневмы — существует для всех этих категорий тел^[176]. Также разные виды пневмы, присутствующие в человеке, отличаются именно своим τόνος: наименьший τόνος имеет та пневма, которая роднит человека с неодушевленными предметами, далее следуют растительная и животная пневма, а наибольший τόνος имеет пневма, образующая руководящее начало человека, — ἡγεμονικόν (разум)^[177]. По-видимому, эта параллель между микрокосмом и макрокосмом вновь восходит к Клеанфу. Согласно Клеанфу, τόνος разумной части человеческой души — это «напор огня» (πληγὴ πυρός), который при достаточной интенсивности дает человеку возможность не отступать в достижении задуманного^[178]. Душа, обладающая достаточно сильным τόνος, способна существовать и действовать в согласии со своей природой, то есть, по учению стоиков, с мудростью. «Расслабленная» же, лишенная должного напряжения душа оказывается подвластной эмоциям^[179]. Приводимое Галеном рассуждение Хрисиппа о τόνος души и его влиянии на наши поступки (PHP 4.6.7–4.6.9) позволяет понять, как стоики с их жестким детерминизмом давали ответ на вопрос о нравственной ответственности человека: мы отвечаем не столько непосредственно за свои поступки, сколько за τόνος нашей души, который, в свою очередь, является одной из причин наших поступков^[180].

Таким образом, учение стоиков, с которым полемизирует Гален в трактате «Об учениях Гиппократа и Платона», отличалось подробной и детально разработанной терминологией. Ее знание и адекватная передача столь же необходимы для переводчика, как и понимание терминологии других областей, затрагиваемых Галеном.

В частности, это касается логической терминологии. Так, во вводной части второй книги «Об учениях Гиппократа и Платона» (2.4.1) Гален заявляет, что его задача — не только выявить истинно научные аргументы, но и разоблачить ненаучные, в особенности «диалектические» — те, которые кажутся убедительными, но не являются научными. Это сразу переносит его рассуждение из области медицины в область логики и требует от переводчика знания терминологии этой науки. В частности, для логических рассуждений Галена чрезвычайно важно понятие ὑπάρχοντα (2.4.3, 2.4.5, 2.5.46, 2.8.2–3, 2.8.26–27,), которое мы, за неимением более близкого русского эквивалента, решили переводить как «свойства». Также к области логической терминологии относятся понятия πρότασις (2.3.12, 2.4.6, 2.5.92) и λήμμα (2.3.1–3, 2.3.9, 2.3.20, 2.4.1–4, 2.5.51, 2.5.55, 2.5.74, 2.5.85, 2.5.89, 2.5.91–92, 2.5.96, 2.8.25–26, 2.8.30, 2.8.49, 3.6.1), которые мы переводим как «посылка», ἐπιχείρημα (2.2.23; 2.3.9, 3.1.20, 3.1.24, 3.1.27, 3.3.30, 3.5.9, 3.5.18, 3.5.27, 3.8.29), которое мы переводим как «аргумент», и чрезвычайно трудное для перевода προκείμενον («предлежащее»), которое мы переводим как «положение, предложенное для доказательства», или «положение, требующее доказательства» (2.4.1, 2.4.3, 2.4.15, 2.5.82, 2.8.1, 3.6.1, 3.8.35).

В трактате «Об учениях Гиппократа и Платона» содержится меньше медицинских терминов, чем в большинстве сочинений Галена (так как этот трактат является преимущественно философским), интерпретация и перевод которых традиционно связаны с определенными трудностями, — тем более там, где терминологические затруднения, по свидетельству самого Галена, возникли еще в античности. Например, во второй книге трактата (2.8.4–2.8.18) Гален, разбирая аргументацию Хрисиппа в пользу помещения руководящей части в сердце, указывает на то, что ссылки на эмоциональные (мы бы сейчас сказали — психосоматические) причины заболевания, которое он называет καρδιαλγία, несостоятельны, так как корень καρδ — в этом термине означает не сердце, но «устье желудка» (τὸ τῆς γαστρὸς στόμα). Данное рассуждение оказалось тем более трудно для перевода, что терминологическая проблема, на которую указывает Гален, не исчерпана в медицинской терминологии до сих пор: термины «верхнее устье желудка» и cardia («кардия») синонимичны, а термин «кардиалгия» применяется к болям в левой части грудной клетки, не связанным с сердечной патологией и часто возникающим в связи с заболеваниями желудочно-кишечного тракта, в том числе эзофагитом (патологией пищевода и устья желудка). При этом и эзофагит, и кардиалгия (связанная или не связанная с ним) могут быть симптомами психосоматического характера, то есть, как пишет Гален, соглашаясь в этом с наблюдениями Хрисиппа, «сопровождать чувство тоски и скорби» (2.8.4). Более того, dolor (anxietas) praecardialis — симптом депрессии («боль, сопровождающая чувство тоски и скорби»), может, в полном соответствии с наблюдениями Галена и Хрисиппа, проявляться болезненными ощущениями как в области грудной клетки, так и в эпигастральной области. Для того чтобы не множить терминологическую путаницу, имевшую место уже в древности, слово καρδιαλγία мы переводим (скорее, транслитерируем) как «кардиалгия», а καρδία всегда переводим как «сердце», но, когда имеется в виду кардия желудка, берем это слово в кавычки (см., например, 2.8.13).

Источником переводческой проблемы является характер аргументов, которые приводит в защиту своей позиции Хрисипп и которые вынужден опровергать Гален. Хрисипп (за что Гален неоднократно осуждает его, объявляя такую аргументацию ненаучной) приводит в доказательство своих анатомических представлений общеупотребительные греческие идиомы и метафорические выражения, эквиваленты которых в русском языке зачастую отсутствуют. Любой переводчик (особенно переводчик художественных текстов) сталкивался со следующей почти неразрешимой проблемой: в языке перевода отсутствует эквивалент идиом или стершейся метафоры, важной для понимания смысла. Так, в греческом языке εὐκάρδιος и εὔψυχος («имеющий хорошее сердце» и «имеющий хорошую душу») означает «храбрый, мужественный» (чем, конечно, не замедлил воспользоваться Хрисипп при доказательстве того, что «ведущее начало» расположено в сердце, см. 3.5.37). В свою очередь, в русском языке слово «благодушный» имеет совсем другое значение, а «благосердечный» не употребляется. Также в русском языке слово «бессердечный» означает «неспособный к состраданию», в то время как греческое ἀκάρδιος означает «трусливый, робкий» (3.5.38). То же относится и к метафорическому употреблению греческого глагола καταβαίνειν («спускаться») в значении «восприниматься, пониматься, приниматься» (интеллектуально или эмоционально, см.: 3.5.4–3.5.6): такое употребление нормально для греческого языка, но недопустимо в русском. По-русски можно сказать, что в человеке «поднимается гнев» (θυμὸς ἀναβαίνει), но «опускается раздражение» в качестве кальки с греческого χολὴ καταβαίνειν не было бы понято без пояснений (3.5.6). Во всех подобных случаях мы пытались подобрать аналогичные русские фразеологизмы, а если это было невозможно, то приводили греческие слова с дословным (или поморфемным) переводом и соответствующим пояснением.

Наиболее сложной оказывается ситуация, когда такой этимологический анализ, характерный для Хрисиппа (способ аргументации, не одобряемый, но используемый Галеном в полемических целях, чтобы «побить» врага на его же территории), применяется к слову, взятому из литературного контекста. В таком случае поморфемный перевод слова был бы неадекватен и неуместен в контексте художественного произведения, однако необходим для понимания текста Галена. Я имею в виду рассуждение Галена о значении слов ἄσπλαγχνος и μεγαλόσπλαγχνος (3.4.20–3.4.26), где применительно к последнему из этих слов приводится цитата из Еврипида («Медея», ст. 108–110) и ее разбор. Корень σπλαγχν — означает «внутренности»; ἄσπλαγχνος («лишенный внутренностей») употребляется в значении «трусливый, робкий» (например: Софокл, «Аякс», ст. 472). В буквальном значении («лишенный внутренностей») оно употребляется в дошедших до нас сочинениях лишь один раз — в псевдо-галеновском «Глоссарии»^[181], применительно к морским животным. В свою очередь, слово μεγαλόσπλαγχνος вне медицинской литературы встречается всего один раз — в приведенных Галеном стихах Еврипида (остальные 18 его употреблений приходятся на «Корпус Гиппократа» и сочинения Галена, где оно является медицинским термином и буквально означает «имеющий большие внутренности»)^[182]. В контексте же трагедии Еврипида данный эпитет следует переводить как «обуреваемый сильными страстями». Гален, в свою очередь, придает этому поэтическому эпитету не свойственное ему медицинское значение: «внутренние органы», которые, согласно его интерпретации, подразумевает здесь Еврипид — это мозг, сердце и печень, вместилища разумного, яростного и вожделеющего начал соответственно. Перед переводчиком такая ситуация ставит неразрешимую задачу: перевести одно и то же сложное слово, чтобы оно было и поэтическим эпитетом, и анатомическим термином, невозможно. Но Гален, как ни странно, находит для своей экстравагантной «анатомической» интерпретации поддержку в тексте Еврипида, поскольку его героиня, действительно, наделена и чрезвычайно острым умом, и сильными страстями и желаниями. Однако вопрос об использовании Галеном и его оппонентами цитат и примеров из поэтических текстов заслуживает отдельного обсуждения.

3

Любой читатель трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» заметит обилие в нем цитат из поэтических текстов. В этой связи уместно более подробно остановиться на отношении Галена и его оппонентов к «свидетельствам поэтов» — неожиданной, с точки зрения современного человека, но имеющей долгую и почтенную историю в древнегреческой философской мысли традиции аргументировать философские положения поэтическими цитатами, прежде всего из Гомера и трагических поэтов. Насколько естественен был этот тип аргументации уже к IV в. до Р. Х., подтверждает хотя бы то, что Платон, при всем своем скептическом и даже враждебном отношении к поэзии и драме^[183], не пренебрегал такого рода аргументацией^[184]. Хрисипп, главный оппонент Галена в трактате «Об учениях Гиппократа и Платона», был, по-видимому, особенно привержен этой практике. Об этом свидетельствует следующий исторический анекдот, пересказанный Диогеном Лаэртским в биографии философа: «В одном сочинении он переписал почти целиком “Медею” Еврипида, и недаром какой-то его читатель на вопрос, что у него за книга, ответил: “„Медея” Хрисиппа!”»^[185]

О том, какую роль стоики в своей антропологии и этике отводили поэтическому исследованию человеческой жизни (прежде всего аттической трагедии), мы можем лучше всего судить по сочинениям Эпиктета, последователя Хрисиппа и современника Галена, которые, в отличие от трудов самого Хрисиппа, до нас дошли. Как ортодоксальный стоик Эпиктет убежден, что все беды человека происходят от ложных убеждений, осознанных или не осознанных до конца. Трагедия была для Эпиктета иллюстрацией этого представления, то есть изображением того, какие ужасные вещи люди могут совершать под влиянием ложных убеждений. Герой трагедии для Эпиктета — глупец, слепо следующий своим представлениям о благе и не способный оценить их с точки зрения правильной, т. е. стоической, философии^[186]. Этот тезис Эпиктет доказывает, в частности, на примере «Медеи» Еврипида. Так как Эпиктет не только говорит о той же трагедии, но и приводит те же стихи, что и Хрисипп (в изложении Галена, см.: PHP 3.3.13–3.3.22), то можно предположить, что Эпиктет здесь также опирался на не дошедшее до нас сочинение Хрисиппа «О страстях», с которым полемизирует Гален^[187].

Приведем рассуждение Эпиктета:

« — Так, значит, не может никто, думая, что что-то ему полезно, не выбирать этого? — Не может. — Как же та, которая говорит:

«Я знаю, что свершаю дело страшное,

Но гнев во мне теперь сильнее разума»^[188]?

— Потому что именно это, удовлетворить свой гнев и отомстить мужу, она считает полезнее, чем сохранить детей.

— Да, но она обманывается.

— Покажи ей ясно, что она обманывается, и она не сделает этого. А до тех пор, пока не покажешь, — чему может она следовать, кроме того, что ей представляется? Ничему. Что же ты негодуешь на нее за то, что эта несчастная заблуждается в самых важных вещах и вместо человека стала гадюкой? А не лучше ли тебе, если на то пошло, как мы жалеем слепых, как жалеем хромых, так жалеть ослепших и охромевших в самых главных вещах?»^[189]

По свидетельству Галена, в сочинении Хрисиппа «О страстях» содержалось весьма похожее рассуждение, в котором приводил те же стихи Еврипида для подтверждения того, что за неправильными поступками людей стоят ложные суждения.

Итак, согласно Эпиктету (и, по всей вероятности, Хрисиппу), если бы рядом с Медеей вовремя оказался философ-стоик, наделенный правильным представлением о добре и зле и умеющий убеждать, ее несчастные дети остались бы живы, а трагедии Еврипида не было бы… Все это прекрасно согласуется с антропологией стоиков, но не с образом, созданным Еврипидом.

Отношение Галена к «свидетельствам поэтов» (то есть к аргументам, взятым из поэтических произведений) амбивалентно. С одной стороны, в своем «Протрептике» (14.4) он говорит о том, что изучение литературы, наряду с медициной, следует относить к «полезным» искусствам, которые противопоставлены искусствам бесполезным и даже вредным, таким как акробатика или цирковые представления. В том же «Протрептике» (гл. 10) он приводит цитаты из Еврипида, чтобы доказать бесполезность и вред атлетики для человека и общества, хотя и говорит о том, что не считает подобную аргументацию строго научной и прибегает к ней только ради своих читателей, которым такого рода аргументация кажется убедительной. Галену не были чужды литературоведческие и даже, как мы бы сейчас сказали, филологические интересы. Согласно его сочинению «О моих книгах» (17, 20), он написал работу «О словах, употребляемых аттическими авторами» (в 48 книгах), а также несколько книг о языке Аристофана, Кратина и других авторов Древней Комедии. Можно только сожалеть о том, что, как мы узнали из трактата Галена «О преодолении горя» (Περὶ ἀλυπίας, 20–29)^[190], большая часть из них погибла в 192 г. во время великого пожара в Риме. В сочинении же «Об учениях Гиппократа и Платона» он осуждает использование свидетельств поэтов в качестве научного доказательства. Создается впечатление, что здесь Гален был не вполне последователен: с одной стороны, в «Протрептике» он стремится показать, что его собственное широкое гуманитарное образование помогает ему в исполнении его жизненного призвания врача, а с другой — его стремление к строгому научному мышлению заставляет его с подозрением относиться к свидетельствам поэтов^[191].

Эта амбивалентность во многом объясняет отношение Галена к ссылкам на свидетельства поэтов, которые он находит у Хрисиппа: Гален не одобряет использование таких свидетельств, но сам иногда для подтверждения своей позиции дает свою интерпретацию приводимым Хрисиппом цитатам и прибегает к аргументам, использование которых осуждал. Например, разбирая интерпретацию, которую Хрисипп дает мифу о рождении Афины^[192], Гален сначала напоминает, что «философу, доказывающему свое учение, мифы не нужны» (PHP 3.8.28), и сразу демонстрирует, как тот же миф можно использоваться правильно, то есть ради доказательства его, Галена, учения (3.8.32)^[193].

Таким образом, Гален возражает не столько против самой тенденции приводить свидетельства поэтов в качестве аргумента, сколько против их неправильной интерпретации Хрисиппом. Еще более показательным можно считать отрывок, в котором Гален приводит анализ поведения Медеи и связанной с этим ситуации в трагедии Еврипида, сначала данный Хрисиппом, а потом собственный (PHP 4.6.20–4.6.27). Для Хрисиппа, по-видимому, поведение и слова героини служили примером того, что даже за внешне неразумным и иррациональным поведением стоит некое убеждение, пусть и ложное. Гален, напротив, видит в той же трагедии и в тех же стихах, которые приводит Хрисипп, иллюстрацию того, что человек под влиянием страстей действует вопреки здравому смыслу. Заметим: Гален не говорит о том, что трагический поэт ничего не сообщает и не может сообщить о природе человека и психологии его поведения, но лишь заявляет и доказывает, что Хрисипп понял Еврипида неправильно.

Гален убежден, что свидетельства поэтов нельзя использовать как научное доказательство, но при этом признает, что поэтам можно доверять в одном: они умеют достоверно изображать поступки людей и их мотивы. Повторяя в пятой книге трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» мысль о том, что в научном споре поэты являются плохими союзниками, Гален поясняет свою мысль: они «ничего не пытаются доказывать, но лишь украшают то, что, по их мнению, приличествует (πρέπειν) произносить тому или иному действующему лицу их драмы, посредством словесного выражения» (PHP 5.7.43). Здесь Гален определяет сферу применения «свидетельств поэтов»: драматический поэт не берется доказывать философские, антропологические или медицинские теории, он вообще имеет права ничего не знать о них, так как лишь выбирает и показывает естественные, уместные, убедительные^[194] слова и поступки человека с определенным характером и в определенных обстоятельствах. Интересно, что сходным образом определял область драматической поэзии в своей «Поэтике» и Аристотель: задача поэта, по его мнению, «состоит в изображении того, что случается говорить или делать по вероятности или по необходимости человеку, обладающему теми или другими качествами»^[195]. И Аристотель, и Гален, исходя из общих методологических предпосылок, стремятся определить сферы компетенции драматического поэта, философа или исследователя природы^[196], и по отношению к поэзии они приходят к общим выводам.

В сфере, отведенной поэтам и драматургам, их свидетельствами, действительно, можно пользоваться как указаниями экспертов, что и делает Гален, когда ставит себе задачу показать последователям Хрисиппа, как следует интерпретировать «свидетельства поэтов». Так, в начале двадцатой песни «Одиссеи» внутренний диалог героя, тайно вернувшегося в собственный дом и пытающегося удержаться от желания немедленно расправиться с неверными служанками, представлен как его обращение к собственному сердцу. Хрисипп видит в этом свидетельство того, что в сердце расположено руководящее начало человека, Гален же — борьбу эмоциональных и рациональных мотивов, естественную для гомеровского героя в сложившейся ситуации: «Если не признавать, что в этих строках Гомер описывает именно борьбу гнева против разума в рассудительном человеке, победу разума и подчинение ему гнева, то это все равно, что признать, что мы вообще ничему не можем научиться из стихов Поэта. Ведь если даже столь ясно выраженная мысль приводит нас в замешательство, то из прочих стихов мы уж точно не сможем извлечь для себя никакой пользы. Гнев принуждал Одиссея, видевшего преступное поведение служанок, покарать их, но разум удержал его, указав на несвоевременность наказания. Когда же разуму не удалось легко склонить гнев помедлить с наказанием до более подходящего времени, он наступает на него более энергично, подобно наезднику, который с силой тянет понесшую лошадь крепкой уздечкой в другую сторону, и обращается к сердцу с такими словами: “Терпеливо переноси настоящее, о благороднейшее сердце, как и прежде терпело ты у Киклопа, видя, как он убивает твоих товарищей”» (PHP 3.3.10–3.3.13). Гален не зря замечает, что такой анализ ситуации является тем, «чему мы можем научиться у Поэта»: отказывая поэтам в компетентности в области медицинской и философской антропологии, Гален признает их право и способность «научить» нас понимать поведение людей. Это понимание, по Галену, включает признание наличия иррациональных мотивов: там, где Хрисипп, а вслед за ним Эпиктет, видит пагубные последствия неправильных убеждений Медеи, Гален говорит о том, что в борьбе с эмоциями здравый смысл терпит поражение (PHP 3.3.13–3.3.18).

Ф. де Лейси отмечает, что «Гален находит у Гомера убедительное опровержение учения стоиков»^[197]. Обозначив область применения «свидетельств поэтов» значительно уже, чем это делали стоики, Гален использует эти же свидетельства против своих оппонентов, при этом интерпретируя поэтические тексты, на наш взгляд, более убедительно, чем это делали Хрисипп и Эпиктет.

Мы коснулись здесь лишь одной особенности сочинения «Об учениях Гиппократа и Платона», которое впервые предлагается вниманию русского читателя, но и она может показать, насколько многогранен этот текст и сколько тем, помимо проблем истории философии и истории медицины, позволяет поднять его прочтение. Мы надеемся, что публикация этого произведения на русском языке позволит приоткрыть русскому читателю еще одну грань античной мысли — как медицинской, так и философской.

Примечания

132

В традиционном латинском переводе — “De placitis Hippocratis et Platonis”, далее — PHP.

133

De Lacy Ph. Editing and Translating a Galenic Text // Modern Methods in the History of Medicine / Ed. E. Clarke. London, 1971. P. 232.

134

Cantabrigiensis Caius College 47/24.

135

Wellman E. Codex Hamilton 329 (Galenos) // Rheinishes Museum. 1885. N 40. S. 30–37.

136

Описание рукописной традиции PHP, а также стемму рукописей см.: Galeni De placitis Hippocratis et Platonis, edidit, in linguam Anglicam vertit, commentatus est Ph. De Lacy, CMG V 4.1.2, 3 vol. Berlin, 1978–1984; Vol. I. Berlin, 2005. Introduction. P. 12–35; De Lacy Ph. Editing and Translating a Galenic Text // Modern Methods in the History of Medicine / Ed. E. Clarke. London, 1971. P. 234.

137

Об арабских переводах сочинений Галена и их роли в развитии средневековой арабской медицины см.: Iscandar A.Z. Development of Medical Education among the Arabic-Speaking People // The Light of Nature. Essays in the History and Philosophy of Science / Ed. J.D. North, J.J. Roche. Boston, 1995. P. 7–20.

138

Об арабских источниках для текста PHP см. подробнее: De Lacy Ph. Introduction // Galeni De placitis Hippocratis et Platonis / Ed. Ph. De Lacy. P. 42–46.

139

De Lacy Ph. Editing and Translating a Galenic Text. P. 64–70.

140

Ibid. P. 32.

141

Сравни: De usu partium, 1.16.

142

Описание первого печатного издания PHP см.: Claudii Galeni De placitis Hippocratis et Platonis libri novem / Ed. J. Mueller. Lipsiae, 1874. Introduction. P. 14–35; De Lacy Ph. Introduction. P. 21–24.

143

Claudii Galeni Pergamensi Opera Omnia / Ed. Camerarius., Fuchs et Gemusaeus. Basel, 1538.

144

De Lacy Ph. Introduction. P. 35–36.

145

Opera Hippocratis Coi et Galeni Pergamensi / Ed. R. Charterius. Paris, 1679. Об этом издании см.: Mueller J. Introduction. P. 45–60; De Lacy Ph. Introduction. P. 36.

146

Например, нескольких неточностей в цитатах из поэм Гомера в PHP 3.7.51–3.7.52 и в PHP 4.1.9, и из «Андромахи» Еврипида в PHP 4.6.9.

147

Например, οὐδ’ — вместо οὐχ в PHP 3.7.46, κατῳκίσθαι — вместо κατῳκεῖσθαι в PHP 3.7.50, κεκριμένοις — вместо κεκριμμένοις в PHP 4.6.11.

148

Galen. De placitis Hippocratis et Platonis // Claudii Galeni Opera Omnia / Ed. C.G. Kühn. 22 vols. Vol. V. Leipzig, 1823. P. 181–805.

149

Mueller J. Introduction, P. 60–61.

150

Например, в 2.5.2 ἔσφαλλε вместо рукописного ἔσφαλε («вводило в заблуждение» — вместо «ввело в заблуждение»), в 3.5.37 παραπλησίας ταύταις ἢ καὶ σφοδροτέρας ἔτι προσθείημεν ἀποδείξεις вместо παραπλησίας ταύτας ἢ καὶ σφοδροτέρας ἔτι προσθείημεν ἀποδείξεις («мы предложили бы подобные этим или еще более сильные доказательства» вместо «мы предложили эти, подобные или еще более сильные доказательства»), в 3.8.25 φησι («он говорит») вместо φασι («они говорят»), в 5.2.24 ὅτι οὕτως ἔχει вместо ὅτι οὕτως ἔχει («что так обстоит дело» вместо «что так обстояло бы дело»).

151

Mueller J. Introduction, P. 70–78.

152

De Lacy Ph. Introduction. P. 36. Editing and Translating a Galenic Text.

153

Перечисление публикаций, содержащих учтенные при подготовке текста конъектуры, см.: De Lacy Ph. Introduction. P. 37–39.

154

В силу этого опасности смешения обозначений в первых томах не было.

155

Гаспаров М.Л. Брюсов и буквализм // Поэтика перевода. М., 1988. С. 45–46.

156

См.: Гален. Сочинения / общ. ред., сост., вступ. ст. и коммент. Д.А. Балалыкина. Т. II. M.: Практическая медицина, 2015. С. 113.

157

Гален. Сочинения. Т. II. С. 700–727.

158

Платон. Федр, 270d. Перевод А.Н. Егунова. См.: Платон. Федр / Пер. А.Н. Егунова, под ред. Ю.А. Шичалина. М., 1989. С. 58–60.

159

См.: Платон. Государство, IV 439a-444a.

160

Обзор дискуссии на эту тему см.: Woods M. Plato’s division of the soul // Proceedings of British Academy. 1987. Vol. 73. P. 23–48.

161

Kamtekar R. The Powers of Plato’s Tripartite Psychology // Proceedings of the Boston Area Colloquium of Ancient Philosophy. 2008. Vol. 24. P. 130–131.

162

Ibid. P. 131.

163

Например, см. PHP 2.1.1, 3.7.9, 3.7.11, 4.1.3, 4.1.6, 4.1.11–4.1.13, 5.4.5, 5.5.1, 35, 5.5.6, 5.5.18, 5.5.38, 5.7.2–5.4.8.

164

Например, см. РНР 4.1.16–4.1.17, 4.2.3, 4,2.27, 4.2.40, 5.4.2–5.3.6, 5.7.42, 5.7.50.

165

Свидетельства об этой концепции см.: Stoicorum Veterorum Fragmenta / Ed. H. von Arnim. Vol. II. Lipsiae, 1964. P. 227–229, frg. 234–247.

166

Arnold V. Roman Stoicism. Cambridge, 1911. P. 244–245; Inwood B. Ethics and Human Action in Early Stoicism. Oxford, 1987. P. 29–40; Lokke H. Knowledge and Virtue in Early Stoicism. London, 2015. P. 24–25.

167

Фрагменты ранних стоиков. Т. I. Зенон и его ученики / Пер. и коммент. А.А. Столярова. М., 1998. С. 185–186, фрг. 530–532.

168

О стоической терминологии у Галена и трудностях ее перевода см.: De Lacy Ph. Editing and Translating. P. 235.

169

Inwood B. Ethics and Human Action. P. 184–185. О термине οἰκείωσις также см.: Klein J. The Stoic Argument from oikeiôsis // Oxford Studies in Ancient Philosophy. 2016. Vol. 50. P. 143–200.

170

См., например: Диоген Лаэртский, VII, 85–86; Цицерон. О пределах добра и зла, III, 16–22.

171

Inwood B. Ethics and Human Action. P. 184–194; Sellars J. Stoicism. Berkeley, 2006. P. 107–109.

172

Arnold V. Roman Stoicism. P. 88–89; Sellars J. Stoicism. P. 86–90, 96–98.

173

Arnold V. Roman Stoicism. P. 186.

174

Arnold V. Roman Stoicism. P. 242–243; Long A.A. Stoic Studies. Cambridge, 1996. P. 230–234.

175

Arnold V. Roman Stoicism. P. 125.

176

Sellars J. Stoicism. P. 91; Lokke H. Knowledge and Virtue // Early Stoicism. P. 21–22.

177

Sellars J. Stoicism. 104–106; Brito R. A fisica da Stoa // Anais de Filosofia Clasica. 2013. Vol. 7. P. 63, 66–67.

178

Плутарх. О противоречиях у стоиков 7, 1034d. См.: Фрагменты ранних стоиков. Т. I. Зенон и его ученики. С. 196. Фрг. 563.

179

Arnold V. Roman Stoicism. P. 89, 160–161; Bond R.P. Stoic Influence in Selected Satires of Horace. Canterbury. 1977. P. 154–157; A Discussion of Various Tensions in Horace, Satires 2.7 // Prudentia. 1978. Vol. 10. P. 87–88.

180

Bobzien S. Determinism and Freedom on Stoic Philosophy. Oxford, 1998. P. 267–269; Ferreira P. Chrysippus on Retribution and Rehabilitation // Dois Pontos. 2013. N 10. P. 121–123.

181

Galenus, Glossarium // Claudii Galeni Opera Omnia / Ed. C.G. Kühn. Vol. 19. Lipsiae, 1830. P. 120.16–17.

182

О словах μεγαλόσπλαγχνος и ἄσπλαγχνος, а также о значениях корня σπλαγχν — за пределами медицинской литературы см.: Lopez Ferez J.A. Euripides in Galeno // Filologia e storia delle idée, a cura di Ugo Criscuolo. Napoli, 2014. P. 42–44 et n. 71, 73; Lopez Ferez J.A. Mytos e personajes myticos en Galieno // Lopez Ferez J.A. Mytos en la literature grega helenistica e imperial. Madrid, 2003. P. 449.

183

См., например: Платон. Государство, 596e-598d, 600e, 605b-606b; Платон. Законы, 817a-d.

184

См. подробнее: Dillon J.M. Medea among the Philosophers // Medea: Essays on Medea in Myth, Literature, Philosophy and Art / Eds. J.J. Clauss, S.I. Johnston. Princeton, 1998. P. 211.

185

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, 7, 140. Перевод М.Л. Гаспарова.

186

De Lacy Ph. Galen and Greek poets // Greek, Roman and Byzantine Studies. 1966. N 7. P. 261–262.

187

Предположение о том, что Эпиктет здесь опирается на Хрисиппа, сделано в статье: Dillon. Medea among the Philosophers. P. 214.

188

Еврипид. Медея, 1079–1080.

189

Эпиктет. Беседы // Беседы Эпиктета. М.: Ладомир, 1997. С. 85–86, I, 28. Перевод Г.А. Тароняна, с изменениями (в переводе строк из Еврипида).

190

Текст этого произведения, найденного в 2005 г., вошел в четвертый том издания Галена в серии Budé: Galien. Vol. 4. Ne pas se chagnier / Eds. V. Boudon-Millot, J. Jouanna. Paris, 2010.

191

См. подробнее: Rosen R.M. Galen on Poetic Testimony // Writing Science: Medical and Mathematical Authorship in Ancient Greece / Ed. M. Asper. Berlin, 2013. P. 177–189.

192

Ссылки на мифы, конечно, можно отнести к «свидетельствам поэтов», ведь знание мифов эллины черпали главным образом из поэтических произведений.

193

В интерпретации Галена проглоченная Зевсом Метида символизирует психическую пневму, поднимающуюся, в соответствии с учением Галена, от расположенных ниже частей тела к голове.

194

Все это варианты перевода нормативного πρέπειν, не имеющего точного аналога в русском языке.

195

Аристотель. Поэтика, 9, 1451b 8–9. Перевод Н. Новосадского, с изменениями.

196

Ср. гл. 25 «Поэтики» Аристотеля, где философ защищает поэтов от обвинения в изображении вещей, «неправильных» с точки зрения других наук — философии, теологии или биологии: от поэта можно требовать компетентности только в его области, т. е. в создании правдоподобных и убедительных образов.

197

De Lacy Ph. Galen and Greek poets. P. 266.