Сочинения. Том 3

Гален, 2023

В настоящем издании представлены пять книг трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» Галена – выдающегося римского врача и философа II–III вв., создателя теоретико-практической системы, ставшей основой развития медицины и естествознания в целом вплоть до научных революций XVII–XIX вв. Данные работы представляют собой ценный источник сведений по истории медицины протонаучного периода. Публикуемые переводы снабжены обширной вступительной статьей, примечаниями и библиографией, в которых с позиций междисциплинарного анализа разбираются основные идеи Галена. Сочинение является характерным примером связи общетеоретических, натурфилософских взглядов Галена и его практической деятельности как врача. Публикуемая работа – демонстрация прекрасного владения эмпирическим методом и навыками синтетического мышления, построенного на принципах рациональной медицины. Все это позволяет комплексно осмыслить историческое значение работ Галена.

Исследовательский метод Галена

Сочинение Галена «Об учениях Гиппократа и Платона» занимает особое место среди источников, свидетельствующих о развитии античной протонауки. После выхода книги К. Поппера «Предположения и опровержения» термин «протонаука» получил несколько пренебрежительный оттенок — значении своего рода «недонауки»^[1]. Более того, понимание истории естествознания до XVII в. как развития неких «псевдонаучных идей», вслед за К. Поппером, характерно для многих историков, работавших во второй половине XX в.

Я употребляю термин «протонаука», следуя другой, тоже давно сложившейся историографической традиции, в рамках которой осмысливаются отдельные работы ученых Античности как представления, онтологически довольно близкие современным, во всяком случае, частично соизмеримые с ними^[2]. Напомню, что согласно современной концепции науки признаками научного знания считаются рациональность, объективность, воспроизводимость и проверяемость, логическая строгость, точность и логическая взаимосвязь различных элементов, иногда к ним добавляют полезность, что отражает суть науки как части культуры. Эти признаки характеризуют идеалы научности. Задачей науки является открытие закономерностей и общих принципов, с помощью которых происходит не только наблюдение и констатация фактов, но и их объяснение. Такой подход определяет весьма жесткие требования к историкам науки: ученый должен формулировать умозаключения, опираясь на анализ источников. В случае с исследованием наследия Галена (и античной медицины в целом) существенным ограничением является недоступность большинства важнейших источников для российских ученых.

Публикация перевода трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» на русский язык вновь ставит принципиальный вопрос об отличии истории медицины от истории других естественнонаучных дисциплин, отчетливо приобретающих современный облик именно в процессе научных революций XVII–XIX вв. Когда речь заходит о принципиальной методологической разнице между обликом протонауки эпохи Античности или, например, арабского Средневековья, как правило, выделяются два основных момента: экспериментальный метод изучения конкретных явлений природы и математическая обработка полученных данных. Последнее предполагает систематизацию и описание наблюдаемых явлений с помощью математических формул и уравнений. В таком случае уместен вопрос: можно ли, с этой точки зрения, вообще считать современную медицину наукой? Ведь до сих пор математические объяснения наблюдаемых процессов не стали частью повседневной практики врача. Более того, позволю себе выразить уверенность в том, что не станут никогда. Исключением могут считаться лишь отдельные медицинские дисциплины, состояние которых полностью (или почти полностью) определяется уровнем развития технологий. К их числу можно отнести, например, такой раздел клинической онкологии, как лучевая терапия, где определяющим моментом является прецизионность формирования пучка ионизирующего излучения и точность его попадания в ткань опухоли. С целью решения этой прикладной задачи возникла отдельная специальность, именуемая «медицинской физикой», представители которой изучают радиобиологию тканей и в процессе работы с пациентом отвечают за точность подведения дозы облучения. Между тем применительно к подавляющему большинству медицинских специальностей, как и во времена Гиппократа, следует использовать не только строго научные категории, но и понятие «искусство врачевания». Я осознанно употребляю слово «искусство» применительно к способности терапевта распознать болезнь и поставить правильный диагноз. Это относится и к хирургу, виртуозно выполняющему оперативное вмешательство. Ведь два разных хирурга, даже окончившие один университет, прошедшие сопоставимую практику и имеющие одинаковую ученую степень, могут выполнить одну и ту же операцию с совершенно разным качеством и, к сожалению, с разным исходом. Таким образом, язык математики не является универсальным языком медицинской науки и его значение для истории медицины еще предстоит определить.

Вопрос о том, когда именно экспериментальная практика становится неотъемлемой частью методов познания в медицине, также нельзя считать решенным. В историографии сложилось мнение о том, что для науки эпохи Античности характерен эмпирический уровень знаний, образованный непосредственными наблюдениями и переходом от них к установлению зависимостей и фактов^[3]. Напротив, экспериментальная практика как более высокий уровень познания имеет более сложную дисциплину. Она определяется, во-первых, взаимодействием объектов, протекающим по естественным законам, и, во-вторых, сопровождается искусственным воздействием, которое организует человек^[4]. Все это, безусловно, верно. Вместе с тем знакомство с новыми источниками ставит историков медицины перед необходимостью дать оценку опытам Герофила и Галена. Можно ли считать анатомические вскрытия, систематически повторяемые с целью проверки заранее сформулированной гипотезы, простым наблюдением фактов? Иначе говоря, оправдана ли точка зрения, сложившаяся в специальной литературе, в соответствии с которой работы мыслителей Античности можно легко отнести к простому эмпирическому опыту? При попытке сформулировать ответы на эти вопросы следует также внимательно отнестись к точке зрения ученых, благодаря которым были заложены основы научной медицины. Мне, например, представляется важным мнение К. Бернара, с именем которого принято связывать формирование в медицине типа мышления, характерного для современной науки^[5]. Он четко осознавал преемственность своего подхода к физиологическому эксперименту по отношению к традиции, заложенной Галеном. Технические возможности великого римского врача имели существенные ограничения, поэтому К. Бернар относил их к так называемым опытам возмущения, в рамках которых происходит разрушение предмета исследования^[6]. Естественно, что в арсенале ученого должны быть не только разрушающие вмешательства. Однако для выдающегося французского физиолога, Гален — такое же важное, хотя и редкое явление в истории медицины, как и В. Гарвей:

Гален производил опыты исключительно только в роде тех, которые мы назвали опытами возмущения и которые состоят в поранении, уничтожении или отнятии какой-нибудь части, с тем, чтобы судить об ее отправлении по возмущению, которое произведет ее отсутствие… Со времен Галена всегда бывали изредка, среди господства медицинских систем, знаменитые производители живосечений. Так, знамениты имена Граафа, Гарвея, Азелли, Пеккета, Галлера и др. В наше время, особенно под влиянием Мажанди, живосечение окончательно вошло в физиологию и в медицину, как обычный и неизбежный прием изучения^[7].

Вместе с тем в средневековой историографии именно с именами В. Гарвея и Р. Граафа принято связывать начало научной революции в медицине. Здесь мы вновь сталкиваемся с противоречивостью оценок: с одной стороны, античную науку в современной литературе связывают с обычным наблюдением явлений (вполне возможно, случайным) и простым их описанием, с другой — оценка К. Бернаром исторического значения работ Галена не укладывается в рамки простой схемы: до XVII в. — случайный характер наблюдений, после — научный эксперимент. Подобные противоречия заставляют историка обращаться к источникам в надежде на то, что расширение источниковой базы исследования позволит разрешить возникающие сомнения. Текст «Об учениях Гиппократа и Платона» как раз и является таким источником, который дает возможность оценить подлинное отношение Галена к проблеме вивисекций и анатомических вскрытий. Вскрытия для Галена — не отдельно взятый феномен исследовательской практики, а важнейший способ доказательства. Конечно, трактат «Об учениях Гиппократа и Платона» представляет большой интерес и для историков философии. На страницах этого сочинения мы знакомимся с исследовательским методом Галена: от его нартурфилософских взглядов и полемики со стоиками до самых сложных вопросов учений основных медицинских школ Античности и следующей из них практики изучения физиологических процессов.

О цели написания трактата

Многие работы Галена переводились на разные европейские языки — английский, французский, немецкий и другие, а текст «Об учениях Гиппократа и Платона» — только на английский^[8]. Его блестящий критический перевод был осуществлен крупнейшим американским философом и классическим филологом Ф. де Лейси и опубликован в 1978 г.^[9] Данный перевод сопровождается пояснениями, которые носят в основном филологический характер и являются важным элементом критического издания текста. В исторических комментариях Ф. де Лейси соотносит время написания отдельных книг, вошедших в трактат, с определенными этапами жизни Галена, однако не касается интерпретации текста. В историографии, посвященной Галену, в последние 40 лет наблюдается тенденция осмыслить и прокомментировать «Об учениях Гиппократа и Платона»^[10]. На основании текста защищались диссертации, отдельные его фрагменты становились предметом исследований философов, филологов или историков^[11]. Однако попыток дать целостную оценку этому сочинению не предпринималось (а в отечественной литературе единичный характер носили и простые упоминания об этой работе)^[12].

Хотел бы сразу оговориться, что в этой вступительной статье в центре внимания будет находиться прежде всего содержание первых пяти книг трактата — именно они публикуются в данном томе «Сочинений». Кратко обозначу лишь основные направления анализа трактата, прослеживающиеся в специальной литературе, и сошлюсь на отдельные, наиболее авторитетные работы, их иллюстрирующие. Ф. де Лейси в серии своих статей, посвященных трактату «Об учениях Гиппократа и Платона», уделил значительное внимание общефилософским взглядам Галена^[13]. Читая работы блестящего переводчика Галена, трудно избавиться от ощущения, что он, как ученый классической школы, постоянно испытывает сложности с оценкой взглядов Галена. Попытки отнести наследие Галена к какому-либо направлению философской мысли не привели к успеху, однако они дают историку медицины основания сформировать объяснения длительного доминирования его системы. В историографии за ним закрепилось определение «эклектик»^[14]. Трудно установить, кто именно из исследователей первым применил этот термин по отношению к Галену, однако чаще всего им пользуются историки философии^[15].

В трактате «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален неоднократно называет себя последователем Платона. Имя основателя Академии практически не упоминается в первых двух книгах, за исключением фрагмента 2.8.25, в котором Гален указывает на свою цель — убедить читателя в том, что «…начало произвольного движения расположено в голове, сердце же — источник движения иного, непроизвольного, то есть подтвердить мнение Платона и Гиппократа, а не Аристотеля и Хрисиппа». Эта фраза Галена воспринимается как цитата из текстов его великих предшественников, хотя ни в «Корпусе Гиппократа», ни в текстах Платона нет прямого подтверждения этого факта. Подобное суждение Галена вытекает из учения Платона о том, что душа состоит из трех частей, — об этом автор трактата подробно рассуждает в третьей, четвертой и пятой книгах. По мнению Галена, доказать факт местоположения центра управления произвольными движениями тела в головном мозге можно только с помощью анатомических вскрытий.

В трудах Платона отсутствуют какие-либо указания на интерес к изучению данного вопроса; в «Корпусе Гиппократа» содержатся единичные и разрозненные данные на этот счет. В то же время, в анализируемом тексте Галена представлена программа клинико-экспериментальных исследований, отдельные примеры которых мы находили в первой и второй книгах:

1.6.6. То же самое мы наблюдаем и у человека при трепанации черепа. Ведь при удалении обломка кости мы вынуждены ради безопасности больного подкладывать так называемые защиты оболочки (μηνιγγοφύλακες). Если же кто-то надавит этими приспособлениями на мозг немного сильнее, чем следовало бы, пациент становится бесчувственным, и любое произвольное движение становится для него невозможным. Однако этого не происходит, если надавить на обнаженное сердце.

1.6.7. Последнее я знаю точно: однажды я поручил держать сердце кузнечными клещами, так как оно выскакивало из рук от сильного биения. Но даже в этом случае у животного не изменились ни ощущения, ни произвольные движения: оно громко кричало, беспрепятственно дышало и сильно дергало всеми конечностями.

В первой и второй книгах трактата Гален делится не только своим наблюдениями, ряд фрагментов повествует об, очевидно, неоднократном проведении вивисекций — настоящих острых экспериментов, проверяющих его гипотезы на животных:

2.4.23. Когда мы говорим с усилием, хорошо видно напряжение этих групп мышц, но после рассечения трахеи они также напрягаются для порождения звука, хотя и тщетно.

2.4.24. Животное производит только хрип, отличающийся от нормального выдоха тем, что воздух выходит с шумом и высокой скоростью.

2.4.25. Таким образом, те, кто полагает, что речь исходит из сердца, ошибаются дважды: во-первых, они исходят из положения части тела, во-вторых, даже это они делают не должным образом.

2.4.26. Когда живое существо намеревается издать звук, мышцы груди и эпигастральной области напрягаются, в то время как сердце остается спокойным. Однако дыхательное движение не принимает форму речи, пока не достигает гортани: это показано нами в трактате «О речи».

2.4.27. Выдох образует речь лишь тогда, когда выдыхаемый воздух соприкасается с хрящами гортани, как с некими плектрами.

Часть текста первой книги (фрг. 1.7.4–1.7.55) посвящена анатомии сосудов, о которой и Платон, и Гиппократ^[16] имели весьма приблизительное представление, описывая их с помощью образных сравнений. Более того, в текстах «Корпуса Гиппократа» вообще не определяется разница между венами и артериями — все они именуются φλέβες. Первым их начинает различать Праксагор, а систематическое изучение анатомии (в том числе и сосудистой системы) начинается в Ликее в рамках сравнительной анатомии Аристотеля^[17]. Восьмая и девятая части первой книги также посвящены результатам анатомических вскрытий: в них детально разбирается устройство нервов и сухожилий^[18]. Гален демонстрирует преемственность своей методологии по отношению к взглядам Аристотеля, а исследовательской практики — к деятельности Герофила. Вместе с тем Аристотель в первой книге трактата — оппонент Галена:

1.8.3. Поэтому то, что Аристотель написал в третьей книге сочинения «О частях животных», недостойно его самого. Приведу его рассуждение полностью: «Сердце имеет большое количество нервов, и это вполне естественно, ибо от него исходят движения; производятся же они путем натяжения и ослабления, следовательно, необходимы соответственное устройство и сила».

…

1.8.15. Если же это так, то надлежит тебе, почтеннейший Аристотель, определять нерв не по его внешней форме, как это делает большинство, не имеющее навыка в научных рассуждениях, но по деятельности и функции.

Аристотель считал, что источник разумного управления произвольными функциями организма находится не в головном мозге, а в сердце. Он отвергал идею Платона о расположении разумной части души в мозге, спекулятивно наделяя сердце функцией источника нервов. Помещение разумной части души в сердце — это главное заблуждение Аристотеля, значимое с точки зрения реконструкции истории медицины. Это обстоятельство тем более удивительно, если вспомнить, что у Аристотеля в Ликее был обширный опыт системных обобщений результатов анатомических вскрытий животных. Несмотря на это, Стагирит продолжал настаивать на локализации разумной части души в сердце.

В первой книге Гален проясняет свое отношение к основателю Ликея:

1.10.2. Что же имел в виду Аристотель, говоря, что «сердце имеет большое количество нервов»? Ведь сей муж — не любитель лжи и не настолько несведущ в анатомии, чтобы, подобно Хрисиппу и его сторонникам, следовать чужим заблуждениям.

Он пытается воспроизвести рассуждения своего великого предшественника:

1.10.7. Мне кажется, что Аристотель справедливо опирался на два основных положения: во-первых, что для осуществления произвольных движений нужна значительная сила, и, во-вторых, что головной мозг такой силой обладать не может.

Однако к ним он добавил третье, основанное на чувственном восприятии, а именно на том, что в сердце наблюдается большое количество связок, похожих на нервы. При этом он не счел нужным прибегнуть к вскрытиям отдельных частей тела и показать, как же, в таком случае, нерв, исходящий от сердца, доходит до каждой из частей, но сделал такое заявление в приведенном мной пассаже, как будто это непосредственно следует из наблюдаемых явлений.

Далее Гален делает следующий вывод:

1.10.9. Мне кажется, что Аристотель допустил ту же самую ошибку, установив две истинные посылки и предложив третью — правдоподобную, но неверную.

Ранее я описал методологическую ловушку, в которой оказался Аристотель: с одной стороны, результат опыта (т. е. данные анатомии должны определять теорию), а с другой — неприятие концепции души, предложенной Платоном, что в конечном счете вынудило его игнорировать данные, полученные опытным путем^[19]. Гален указывает на очевидные ошибки Аристотеля, но связывает их с недостатком реальных наблюдений^[20].

В советский и постсоветский периоды в отечественных историко-медицинских исследованиях за Галеном закрепилась характеристика «основателя описательной анатомии» (в отличие от А. Везалия, который был назван основателем «научной анатомии», и Герофила, который рассматривался как «основатель анатомической науки»^[21]). Суть научной революции в медицине была определена как «опровержение галенизма»^[22]. Гален рассматривался как сторонник умозрительных теорий, отвергнутых новой, экспериментальной наукой XVII–XIX вв. Однако первые пять книг трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» свидетельствуют об ином. В ряде фрагментов публикуемого нами трактата Гален, на мой взгляд, описывает экспериментальную практику:

2.4.20. Если ты рассечешь трахею ниже гортани, то больше не будешь слышать издаваемых живым существом звуков, хотя и будешь видеть, что дышит оно по-прежнему беспрепятственно. Если же на месте животного будет раненый человек, можно попросить его что-либо сказать.

2.4.21. Он попытается, но ты ничего не услышишь, кроме звука, выходящего с шипением воздуха, который мы называем хрипом. Когда же он будет дышать молча, то при выдохе из горла будет выходить воздух, но дыхание будет свободным и бесшумным.

2.4.22. Ты также увидишь, что, когда живое существо с такой травмой пытается издать звук, у него сильно напрягаются грудные мышцы и мышцы эпигастрия.

Зарубежная историография трактата Галена «Об учениях Гиппократа и Платона» весьма обширна, но в ней есть общий недостаток: не предлагается целостной трактовки текста и нет оценки его качественного значения для истории медицины. Для иллюстрации этого утверждения приведу несколько конкретных примеров. Выдающийся современный исследователь античной философии и медицины Р.Дж. Хэнкинсон анализирует текст с позиции истории философии и оценивает его содержание как полемику Галена с философами-стоиками^[23]. Действительно, прочтение второй, третьей и четвертой книг трактата может привести исследователя к такому выводу. Гален живет во второй половине II в. стоицизмявляетсянаиболеепопуляр ным философским учением в Римской империи того времени. Император Марк Аврелий — сиятельный пациент самого Галена — один из ярчайших представителей этой школы. Однако в первых пяти книгах «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален яростно спорит с представителями Ранней Стои^[24], прежде всего с Хрисиппом из Сол, Зеноном, Клеанфом и другими^[25].

В личных беседах с известными историками философии мне неоднократно приходилось слышать следующее объяснение этого факта: Гален, будучи опытным царедворцем и не желая конфликтовать с императором и его приближенными, выбирал в качестве мишени для своей полемики их уважаемых предшественников. Это мнение несостоятельно. Я упомянул об этой точке зрения лишь для того, чтобы привести пример возможной историко-философской интерпретации. Р.Дж. Хэнкинсон, соотнося рассуждения Галена с классическим исследовательским аппаратом истории философии, делает акцент на близких ему категориях. Он пишет о «скептическом вызове» и «критериях познания», «самообеспеченной истине» в контексте истории стоицизма^[26]. Концентрируясь на историко-философском анализе, Р.Дж. Хэнкинсон делает вывод о «заигрывании» Галена со скептицизмом и о значительной общности представлений о пневме в учениях стоиков и галеновской версии медицинской теории, упуская из виду другую сторону этой полемики, в основе которой — спор Галена с врачами-эмпириками, следовавшими методологии стоиков.

Многие ученые^[27] справедливо замечают связь между стоиками и медицинской школой эмпириков, которая особенно важна в контексте анализа первых пяти книг трактата Галена «Об учениях Гиппократа и Платона». Это важный вывод, на эту связь совершенно определенно указывает сам Гален. Вместе с тем в работах, посвященных анализу «Об учениях Гиппократа и Платона», не показана четкая связь между практикой врачей-эмпириков и физикой стоиков (она лишь только подразумевается Галеном). Для верного понимания публикуемого нами сочинения ее необходимо реконструировать. Историко-медицинский анализ связи учения врачей-эмпириков с философскими идеями стоиков формально не может являться комментарием к тексту, однако без него понять «Об учениях Гиппократа и Платона» невозможно.

По отношению к изучению любого источника существуют основные вопросы, которые ученый обязан рассмотреть: почему написан этот текст? Каковы исторические обстоятельства, побудившие автора к его написанию? Какую цель автор сочинения ставил перед собой? Таким образом, мы должны ответить на вопросы: почему, зачем и для кого Гален создал трактат «Об учениях Гиппократа и Платона»? Все свои сочинения Гален адресует коллегам — врачам. Общефилософская, иначе говоря, общетеоретическая, проблематика интересует его только в связи с необходимостью получить адекватный инструментарий для интерпретации практических ситуаций, с которыми сталкивается врач.

Во второй половине II в. представители школы врачей-рационалистов находились в меньшинстве по отношению к своим коллегам, придерживающимся других воззрений. В медицине того времени существовали четыре четко оформленные медицинские школы, учения которых совершенно не сходны друг с другом: врачи-эмпирики, врачи-методисты, врачи-рационалисты, врачи-пневматики. Их представители абсолютно по-разному видели теоретические принципы интерпретации клинических ситуаций. Методология врачей-эмпириков и врачей-пневматиков основывалась на стоической философии. Именно представители этих школ являлись теми оппонентами Галена, доктрины которых он опровергает в тексте «Об учениях Гиппократа и Платона». К врачам-пневматикам Гален был более снисходителен, чем к врачам-эмпирикам. Врачи-методисты стояли на позициях натурфилософского атомизма, Гален был для них принципиальным оппонентом. К точке зрения методистов Гален обращается в четырех книгах, завершающих текст трактата^[28], однако отдельные упоминания о взглядах Эпикура встречаются уже в четвертой книге^[29].

Для прояснения взглядов Галена как врача большое значение имеет начало первой книги трактата. Ее полный текст не сохранился, что определяет наличие разных гипотез о ее содержании, не всегда обоснованных. Начало нам известно в изложении арабских авторов — Ибн Аль-Рази и Аль-Мутрана^[30]. В этих фрагментах речь идет о конкретном клиническом примере, который приводит Гален, основываясь на собственной практике. Ф. де Лейси считает, что в утраченных вводных фрагментах первой книги Гален сформулировал задачу, стоявшую перед всем трактатом^[31]. Это утверждение исследователь обосновывает тем, что в большинстве сохранившихся сочинений Гален придерживался именно такой композиции. На мой взгляд, это спекулятивное предположение. Во-первых, мы видим, что в большинстве из шестнадцати введенных нами ранее в научный оборот переводов на русский язык текстов Галена такая композиция не соблюдается. Для него скорее характерен неоднократный возврат к основной мысли по ходу сочинения. Во-вторых, фрагменты из арабских текстов идеально соответствуют дальнейшему изложению. Собственно, здесь и содержится ответ на вопрос, о чем текст Галена. Все сочинение «Об учениях Гиппократа и Платона» посвящено двум основным идеям. Первая заключается в том, что головной мозг является средоточием силы, управляющей произвольной деятельностью человеческого тела. Вторая состоит в том, что главным способом проверки состоятельности любой общетеоретической гипотезы, касающейся устройства и функционирования любого живого существа, является анатомическое вскрытие. Из этого следует вывод, что практика медицинских школ, не принимавших во внимание два этих основополагающих тезиса, является порочной и непригодна для решения клинических задач.

К сожалению, историография представляет массу примеров того, как внимание к деталям приводит к неверной интерпретации сверхзадачи, решаемой Галеном в разбираемом нами трактате. Так, например, Р.Дж. Хэнкинсон^[32] считает, что, по мнению Галена, Платон заимствует большую часть своей философии у Гиппократа: с помощью этой связи великий пергамец обосновывает свое понимание отношения медицины и философии. Конечно, это утверждение Р.Дж. Хэнкинсона неверно. Известно, что Платон учился медицине у Филистиона, который был известным антигиппократиком. Кроме того, взгляд Галена на отношение медицины и философии ясен и из других текстов. Как ни парадоксально, но в первых пяти книгах «Об учениях Гиппократа и Платона» читатель не обнаружит ни одной содержательной ссылки на Гиппократа. Безусловно, Гален неоднократно упоминает имя Гиппократа, однако характерные особенности подхода Гиппократа к клинической медицине не становятся предметом его обсуждения. Читатель вправе задать вопрос: причем здесь Гиппократ? Гиппократовский подход к клинической медицине является основой взглядов Галена^[33]. Упоминание имени Гиппократа становится понятным только в том случае, если текст Галена читается еще и «между строк». Все те особенности учения стоиков, которые критикует Гален в «Об учениях Гиппократа и Платона», прямого отношения к Гиппократу не имеют. Однако все становится ясным, если учесть, что в учении врачей-эмпириков, основанном на идеях стоиков, происходит полное отрицание базовых принципов медицины Гиппократа: учения об этиологии и патогенезе, классификации нозологий в сочетании с принципом индивидуального подхода к пациенту и доктрины лечения противоположного противоположным.

Другим примером дискретного характера историографии, посвященной «Об учениях Гиппократа и Платона», являются работы, анализирующие использование Галеном в тексте этого трактата поэтических метафор. Действительно, в этом сочинении мы встречаем необычно много значительных по объему цитирования фрагментов произведений древнегреческих классиков (Еврипида, Гомера и других), особенно насыщены ими третья и четвертая книги трактата^[34]. Подобный объем включения поэтических текстов обусловил появление значительного числа специальных исследований^[35].

Наследие Галена многогранно, а разбираемый трактат — одно из основных его произведений. «Об учениях Гиппократа и Платона» является важным источником, свидетельствующим не только о взглядах самого Галена, но и представителей ранней стоической философии. Работа с таким источником может быть интересной и для филолога-классика, и для историка психологии, и для культуролога. Проблема заключается в том, что подобные частные научные исследования не позволяют системно проанализировать трактат. Разумеется, никакого «поэтического доказательства» естественнонаучной теории в цитировании Галеном Еврипида или Гомера мы не найдем. Обращают на себя внимание уничижительные ремарки Галена в адрес Хрисиппа, приводящего объемные цитаты из классиков древнегреческой литературы. Дело в том, что эти фрагменты казались доказательствами именно Хрисиппу, а не Галену. Хрисипп пытался обосновать свой тезис о локализации управляющей части души в сердце, используя в качестве примеров мифологических героев, таких как, например, Медея. Ему казалось важным подчеркнуть, что именно исходящие из сердца импульсы управляют решениями, принимаемыми человеком (один из примеров — убийство Медеей своих детей). Из этого, по мнению Хрисиппа, следует «неопровержимый» вывод о локализации именно в сердце той части души, которая управляет произвольными движениями частей тела. Подобные доказательства представляются Галену спекулятивными, неубедительными^[36]. Доказательством, с помощью которого можно судить о локализации в теле управляющей части души, по его мнению, являются только анатомические вскрытия. Тот факт, что значительную часть текста третьей и четвертой книги составляют цитаты из стихотворных произведений античных авторов, не подтверждает наличия какой-то специальной методики Галена, заключающейся в использовании неких «поэтических доказательств». Собственно, на это указывает сам Гален, постоянно оговариваясь, что воспроизводит примеры из греческой классической литературы только потому, что их использует в качестве доказательств Хрисипп. При этом Гален не считает поэзию научным доказательством, а обращается к ней лишь для того, чтобы указать на ошибки Хрисиппа, неверно их интерпретирующего.

Гален относится к поэтическим сюжетам как к достоверному описанию человеческих эмоций и чувств. Гиппократовский принцип индивидуального подхода к пациенту предусматривает внимание к его психоэмоциональному состоянию как важному фактору, способному повлиять на процесс выздоровления. Для Галена тщательный сбор анамнеза и расспрос пациента имели большое значение, поэтому поэтические сюжеты он комментирует как своего рода типовые истории болезни. Конечно, это соображение не позволяет в полной мере понять, зачем Гален уделяет этому так много внимания. Ответ на него вновь следует искать за пределами текста трактата. Он состоит в том, что учение, предложенное Хрисиппом и развитое другими представителями Ранней Стои, содержало целостное и весьма привлекательное для врачей того периода учение о физике. Именно физика стоиков стала прочной основой более чем четырехсотлетнего привилегированного положения школы врачей-эмпириков и почти двухсотлетнего существования школы врачей-пневматиков. Последние попытались предложить некий компромисс между практикой медицины по Гиппократу и воззрениями стоиков.

Раздражение Галена вызвано не столько очевидной ему бездоказательностью и надуманностью аргументации Хрисиппа, сколько теми негативными последствиями для медицины, которые она вызвала к жизни в виде учения врачей-эмпириков. Именно поэтому Гален уделяет столь значительное внимание опровержению логики Хрисиппа. Его цель — не столько сам Хрисипп, сколько Серапион, Филин Косский и целые поколения их последователей. Трактат «Об учениях Гиппократа и Платона» посвящен одному из базовых вопросов методологии: по мнению Галена, доказательством тех или иных теоретических положений в медицине может быть только анатомическое вскрытие. Особое внимание Гален уделяет опровержению спекулятивных, по его мнению, подходов, которые были сформулированы Хрисиппом и его последователями на основании неверных теоретических установок. Одна из них — возможность описывать физиологические процессы, происходящие в организме живого существа, с помощью поэтических метафор и риторических доказательств. Значительное внимание Гален уделяет критике философских основ учения врачей-эмпириков, сформулированных стоиками. Гален, например, разбирает несостоятельность аргументов (в том числе и «этимологических») Хрисиппа и Диогена, которые они приводят, чтобы подтвердить свою правоту в вопросе определения местоположения того или иного органа человеческого тела:

2.5.22. Ведь я не вспомнил бы слова, сказанные Хрисиппом и Диогеном, но ограничился бы рассмотрением учения Зенона, если не произошел бы у меня когда-то спор с одним из стоиков из-за глагола «продвигается» (χωρεῖ), который Зенон употребил в доказательстве, написав: «Звук продвигается (χωρεῖ) посредством глотки».

…

2.5.25. Итак, первая посылка, если глагол «продвигается» заменить на более понятный, будет выглядеть так: «Звук посылается посредством глотки»; следующая за ней, вторая посылка такова: «Если бы звук посылался от головного мозга, это означало бы, что он не может посылаться посредством глотки».

2.5.26. Я утверждаю, что эта посылка не принадлежит не только первому роду посылок, которые подходят для доказательств, но и второму и третьему роду: она относится к четвертому роду — к софистическим посылкам, ведь здесь некая фигура речи коварно приводит к противоречию и вводит в заблуждение, надеясь незаметно ускользнуть от опровержения.

Гален также приводит аргументы физиологического характера, основанные на результатах его медицинской практики и опровергающие доводы стоиков:

2.5.31. То, что данное утверждение неистинно, мне не нужно доказывать. Следует предложить им самим разобрать следующее утверждение: «Моча изливается через пенис; если бы она посылалась посредством сердца, то не могла бы изливаться через пенис. И при этом она посылается нашим произволением.

Следовательно, произволение находится не в сердце».

2.5.32. Таким же образом можно построить рассуждение относительно извержения экскрементов из организма. Оно происходит через задний проход, но посредством нашего произволения, которое первым задает движение. Как я думаю, оно также дает движение всякому пальцу на ноге, находящемуся далее всего от него, и удаленность никак не препятствует скорости.

Так на примере работы органов выделения Гален показывает несостоятельность аргументации своих оппонентов: любой здоровый человек в состоянии хотя бы некоторое время удерживать осуществление мочеиспускания и дефекации. Анатомически и сердце, и мозг расположены достаточно далеко от прямой кишки и мочевого пузыря, и это подчеркивает очевидность того факта, что контролирующий орган не должен находиться рядом с местом реализации функции, которую он контролирует. Следовательно, и объяснение стоиков, рассматривающих произвольный сознательный характер человеческой речи как аргумент в пользу того, что управляющая сила, располагаясь в сердце, находится ближе к горлу, чем мозг, является несостоятельным. По мнению Галена, ни игра слов, ни филологические спекуляции не могут быть серьезным аргументом в естественнонаучном споре. Таким образом, нельзя говорить о том, что в арсенале Галена имеются «этимологические доказательства»: критика Галена «этимологических» аргументов Хрисиппа, так же как и «поэтических», предполагает противопоставление всем подобным спекуляциям доказательства, основанные на результатах анатомических вскрытий.

О школе врачей-эмпириков

Первая половина III века до Р. Х. выглядит как триумф рациональной медицины. Работы Герофила подтверждают плодотворность сочетания принципов Гиппократа с философскими учениями, зародившимися в Академии и Ликее. Невозможно переоценить значение анатомических и физиологических открытий, сделанных в то время в Александрии. Герофил воспитал множество учеников, усилиями которых его идеи на сотни лет стали основой медицинской практики. Например, представления Герофила о клинической важности наблюдений за пульсом (сфигмология) применялись, развивались и дополнялись в течение сотен лет, вплоть до времен Галена. Однако уже среди первого поколения учеников Герофила возникала оппозиция взглядам учителя, вплоть до полного отрицания его исследовательской практики. Это направление медицинской мысли уже в завершающей трети III в. до Р. Х. превратилось в целостное учение, которое принято называть «школой врачей-эмпириков».

Источники, на основании которых мы можем восстановить историческую картину развития медицины «после Герофила», весьма скудны. Однако в историографии сложилась точка зрения, связывающая возникновение школы врачей-эмпириков с деятельностью двух известных александрийских врачей — Серапиона и Филина Косского, которого В. Наттон называет «вольнодумствующим учеником Герофила»^[37].

Филин был уроженцем о. Кос и, судя по всему, там же начинал свою профессиональную деятельность врача. От великого Гиппократа его отделяют примерно сто лет. Вполне вероятно, что он учился у преемников Полибия — зятя Гиппократа, который после переезда великого врача в Фессалию возглавил косскую медицинскую школу. Филина можно назвать интеллектуальным «правнуком» Гиппократа и «наследником» Герофила. У нас нет достоверных указаний на то, что Серапион также учился у Герофила, но не вызывает сомнений, что он был хорошо знаком с его работами. Филин и Серапион сознательно отвергают наследие Герофила, в части значения медицинской теории, но принимают и охотно используют ту часть традиции, идущей от Гиппократа, которая связана с врачебной практикой. Характерным примером является уже упомянутое нами исследование пульса пациента — на его диагностическое значение указывал еще Гиппократ, но Герофил превратил сфигмологию в систему, построенную на основе систематизации клинически значимых признаков и их интерпретаций. Сфигмология принималась, использовалась и ценилась как врачами-эмпириками, так и врачами-методистами. Многие известные врачи II–I вв. до Р.Х. в целом не разделявшие рационалистических взглядов, очень внимательно относились к наследию Гиппократа. Создание собственных комментариев к «Корпусу Гиппократа» (всему или к отдельным его книгам) было своего рода демонстрацией достижения определенного профессионального уровня. Споря с врачами-рационалистами, но при этом широко используя наследие Гиппократа, врачи-эмпирики считали необходимым определиться с оценками основополагающих трудов своего великого предшественника.

Известным представителем школы эмпириков второго поколения, следовавших за Филином и Серапионом, был Зенон^[38] из Александрии. Он так же, как и его коллеги, комментировал Гиппократа: очевидно лексикографический анализ трудов великого уроженца Коса имел важное значение для апологетики эмпирического подхода. Зенон, уделял большое внимание понятиям и терминам, с помощью которых определялись конкретные клинические явления. Если считать это характерной чертой школьного учения, то мы получим объяснение той последовательности, с которой Гален сосредоточивает внимание на медицинской терминологии и ее трактовке. Этот подход великого пергамца особенно ярко проявляется именно в полемических сочинениях, направленных против врачей-эмпириков^[39].

Многие историки медицины обращают внимание на то, что «золотой век» Александрийской медицины, обусловленный расцветом анатомической науки, быстро сменяется периодом полного забвения практики аутопсий. В Александрии времен Герофила и Эрасистрата практика физиологических опытов на животных и вскрытия человеческих трупов становится общепринятой, а потом неожиданно прекращается. В отечественной историографии это объясняется различными религиозными запретами^[40]. Такое объяснение, с моей точки зрения, во-первых, абсолютизирует значимость внешних социальных факторов, а это означает, что происходит отказ от поиска возможных причин исчезновения практики анатомических вскрытий в самих конкурирующих медицинских теориях. Во-вторых, оно приводит к искажению оценок трудов Галена, так как в этом случае возникает вопрос: если религиозные табу запрещают вскрытия в Александрии конца III в. до Р. Х., то чем отличается от нее Рим конца II в.? В историографии существует мнение, что Александрия III в. до Р. Х. была либеральнее Рима II в. Отсюда как раз и следует стереотип: Гален будто бы не вскрывал людей, а иногда препарировал животных, экстраполируя полученные результаты на анатомию человека.

«Об учениях Гиппократа и Платона» как источник является лучшим аргументом, опровергающим эту точку зрения. Из него ясно следует, что Гален прекрасно понимал разницу между устройством тела животного и человека, а анатомические вскрытия считал главным исследовательским инструментом врача. В тексте трактата невозможно найти физиологическое или анатомическое наблюдение за животным, результаты которого неосмысленно экстраполируются на человека. Гален делает обобщения только тогда, когда они действительно имеют смысл!^[41]

Если обратить внимание на тот факт, что отказ врачей-эмпириков от проведения анатомических вскрытий носил сознательный характер, то история медицины в период «от Герофила до Галена» выглядит иначе. Более того, следует учесть, что бессмысленность изучения анатомии была врачами-эмпириками теоретически обоснована. Слово «теоретически» звучит в этом контексте довольно противоречиво: в современной историко-медицинской литературе под «теоретической медициной» того времени как раз и понимается герофилейская позиция, школьное учение врачей-рационалистов, по отношению к которому само название галеновского сочинения «Об учениях Гиппократа и Платона» звучит как системообразующий тезис^[42]. Напротив, врачей-эмпириков кратко характеризуют именно как отвергающих «теоретическую медицину». Новая школа врачей-эмпириков зарождалась во второй половине III в. до Р. Х. как направление врачебной мысли, в рамках которого часть наследия Герофила стала оцениваться как бесполезная с практической точки зрения. С предельной ясностью это можно представить в виде умозрительного опыта — условного обращения Филина Косского к Герофилу. На мой взгляд, оно могло бы прозвучать примерно следующим образом: «Дорогой учитель! Ты открыл много нового об устройстве нервов, органов пищеварения и тому подобном. Однако зачем нужно все это, если ни в малейшей степени это не помогает нам лучше излечить хотя бы одно больного?» Ученый-историк не должен забывать о крайне скудных технических и фармакологических возможностях медицины того времени. Действительно, порой получалось, что врач, преуспевший в изучении анатомии и философии, лечит не лучше, чем его менее образованный коллега. Таким образом, вначале все это выглядело как консервативная скептическая оппозиция здравого смысла, противопоставленная чрезмерному полету фантазий, реализуемых в анатомическом театре под влиянием идей Платона и Аристотеля. Кроме того, возникал резонный вопрос: насколько возможна экстраполяция данных, полученных при вскрытии трупов, на понимание устройства организма живого человека? Ведь очевидно: при умирании тело утрачивает «нечто» — античные врачи осознавали это «нечто» как одушевленность тела. Из этого следовал вывод о принципиальной разнице между живым человеком и трупом, что, в свою очередь, позволяло рассуждать о бессмысленности вскрытия мертвых тел в целях получения полезной медицинской информации^[43].

В скором времени врачи, скептически относящиеся к изучению анатомии, обрели теоретическую основу своих взглядов — ею стала натурфилософия Ранней Стои. К началу II в. до Р. Х. оформилось учение врачей-эмпириков, которое оказывало влияние на большинство практикующих врачей. М. Фреде следующим образом характеризует школу врачей-эмпириков:

Врачи-эмпирики, появившиеся в конце III в. до н. э., придерживались взгляда, согласно которому характерной чертой всех медицинских теорий является то, что они полагаются на спорные предположения, истинность которых… не может быть установлена, разум не способен разрешить подобные вопросы окончательно…^[44]

Характерными чертами учения врачей-эмпириков принято считать отрицание пользы любого теоретического знания о природе человека и абсолютизацию значения практического опыта. Именно с этим связывают их отказ от анатомических исследований и взгляд на медицину как искусство, передаваемое от учителя к ученику, в котором самое главное — результаты собственных наблюдений и опыт коллег. Врач-эмпирик наблюдает клиническую картину заболевания, делает определенные выводы и на основе имеющихся в его распоряжении терапевтических средств выбирает тактику лечения, учитывая предшествующий опыт (свой или коллег) помощи другим пациентам с аналогичным заболеванием^[45].

Для достоверной реконструкции истории античной медицины следует учитывать оценки, которые Гален дает врачам-эмпирикам (его трактаты являются одним из наиболее важных источников). Однако к трудам Галена следует относиться критически: в своих сочинениях он представляет эмпириков не способными ни к какому логическому рассуждению и теоретическому осмыслению. Так, в частности, в сохранившемся фрагменте трактата «О медицинском опыте» Гален пишет:

Ты же, как я прекрасно знаю, поражался, но, конечно, не моим словам, а глупости эмпириков… Поражает их невежество, какое-то исключительное бесстыдство и бесчувствие, превосходящее бесчувствие скотов: ведь подтверждения своих мнений им получить неоткуда, и даже если бы им дали возможность их получить, они не смогли бы ею воспользоваться^[46].

Однако они не были ограниченными людьми, какими их пытался представить Гален. Позиция врачей-эмпириков не лишена смысла. Если все существующие теории в чем-то ошибаются или не до конца проясняют вопросы, стоящие перед исследователями, то можно предположить, что никакая из теорий не позволит получить истинное представление о болезни. Более того, если усилия врачей, следовавших авторитету Гиппократа, Аристотеля и других мыслителей, не привели к существенному расширению практических возможностей медицины, то, по-видимому, эти усилия не имеют смысла и их не стоит предпринимать далее. Врачам-эмпирикам казалось, что надежнее полагаться на определенный набор проверенных практикой представлений и подходов. Они указывали на сомнительность дискуссий по вопросам общей патологии и их конечную бесполезность для медицинской практики. Врач, осознающий личную ответственность перед пациентом, никогда не будет полагаться на предположения, в достоверности которых он не уверен. Подход врачей-эмпириков можно рассматривать как результат осторожности практического врача, избирающего охранительную тактику по отношению к своему пациенту. Врачи-эмпирики ожидали от науки своего времени доказательств истинности того или иного теоретического представления. Гален неоднократно критикует их за чрезмерное недоверие теории, указывая, что, например, даже те фармацевтические средства, которые они охотно использовали, не могли появиться иначе, как вследствие серьезной теоретической работы по осмыслению принципов действия их компонентов.

Врачи-эмпирики часто ссылались на ощущения и память как две «способности», на которые следует полагаться. Они исходили из того, что основные симптомы болезни врач может увидеть сразу, бегло осмотрев пациента. В наши дни в лексиконе врача существует понятие «манифестирующий симптом», означающее основной признак болезни, на который прежде всего обращает внимание специалист. Однако данный симптом сам по себе не может давать целостного представления о болезни, которой страдает пациент. Более того, он может быть следствием сочетанного заболевания, маскируя, таким образом, основной недуг. Врач-эмпирик считал, что его задача заключается в том, чтобы быстро поставить диагноз, исходя из того, что «манифестирующий симптом» тождественен самому заболеванию, и предложить, основываясь на собственном опыте или опыте своего наставника, наиболее подходящий в данном случае способ лечения. Они не отвергали необходимость размышлений, но принимали их на уровне здравого смысла. Врачи-эмпирики не только критиковали своих коллег, по их мнению, чрезмерно увлеченных теоретическими построениями, но и довольно часто достигали успеха в лечении страждущих, так как имели тот же арсенал лечебных средств, что и их оппоненты.

Свидетельства источников, указывающие на наличие у врачей-эмпириков целостной аргументации, выстраиваемой в защиту своей позиции, требуют соотнесения их взглядов с физикой стоиков. Хотелось бы сразу обратить внимание читателя на категориальный аппарат стоической физики^[47]. Стоики выделяли четыре основные категории: субстрат, качество, состояние, определенное «изнутри», и состояние в отношении (определенное «извне»)^[48]. Обратим внимание на то, что они не дискретны, напротив, каждая последующая категория как бы раскрывает предыдущую. Стоическая онтология определяет не сущности, а явления, т. е. наличные состояния предмета исследования в данный момент, что не позволяет объективно оценить явления, наблюдаемые в клинической практике врача. Иными словами, это предполагает возможность параллельного существования большого количества клинических феноменов, сущностно никак не связанных друг с другом, ведь на практике речь идет о разных пациентах, заболевших при разных обстоятельствах. Врач, мыслящий в этих категориях, никогда не будет пытаться понять универсальные, базовые патофизиологические реакции организма — их для него просто не существует.

О физике стоиков и ее влиянии на медицину

Полемика со стоиками в трудах Галена носит исключительно прикладной характер. Философская дискуссия для Галена важна постольку, поскольку предоставляет методологический инструментарий для решения вопроса о познаваемости устройства и функций человеческого тела, чтобы впоследствии вылечить больного, поставив правильный диагноз и подобрав соответствующие методы лечения. Это, в свою очередь, невозможно без прояснения механизмов развития заболеваний и создания учения о симптомах и разновидностях болезней.

Познание, по мнению стоиков, начинается с первичного источника чувственного восприятия, направляющегося от «ведущего начала» (hegemonicon) души к органам чувств^[49]:

Стоики говорят, что ведущее начало — это высшая часть души, которая производит представления и согласия, чувственные восприятия и влечения. Эта часть и называется разумом^[50].

Познавательный акт строится по схеме «восприятие» — «впечатление» — «согласие» — «постижение»: содержание «впечатления» («отпечаток в душе») подтверждается в интеллектуальном акте «согласия», приводящего к «постижению», т. е. уяснению некоего предметного содержания впечатления, его смысла^[51]. Если рассмотреть эти взгляды применительно к практике медицины, то можно сказать, что итогом описанной цепочки реакций должно являться формирование у врача образа верного представления о болезни.

В трактате «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален резко критикует позицию Хрисиппа, который помещал «ведущее начало» души в сердце. Ведь, согласно логике Хрисиппа, следовало предположить, что именно в сердце формируется конечное интеллигибельное суждение, представляющее собой оценку врачом наблюдаемой им картины заболевания. Гален прекрасно понимал причины заблуждений, указывая на зависимость практики врачей-эмпириков от внешних впечатлений (прежде всего, «манифестирующего симптома» заболевания при диагностике и лечении).

Попытаемся разобраться, как принципы познания стоиков соотносились с алгоритмом диагностики заболеваний врачей-эмпириков. По мнению стоиков, существовало два вида представлений — «каталептическое» и «некаталептическое»^[52], первое из которых считалось правильным. Согласно философии стоиков, понятия закладываются в душе как наслоения чувственных представлений, их своеобразный отпечаток^[53]. Стоики настаивали, что «каталептическое представление» в точности описывает отличительные характеристики наблюдаемого объекта^[54], и именно этим можно объяснить упорство врачей-эмпириков, с которым они утверждали, что «манифестирующий симптом» болезни (т. е. то, что «ухватывается» прежде всего) и является самой болезнью. Таким образом, «каталептическое представление» о симптомах, моментально подмеченных опытным врачом, можно считать, с точки зрения врачей-эмпириков, верным представлением о страдании, испытываемом пациентом. Это объясняет специфический характер приема пациентов врачами-эмпириками. В. Наттон указывает на то, что они были особенно востребованы в больших городах, так как могли за короткое время осмотреть значительное число больных, поставить им диагноз и назначить лечение^[55]. Добавим к этому опыт постановки диагноза, исходящий из ранее накопленных единообразных наблюдений, который, в сущности, сводился к приведению всех патологических проявлений к нескольким «типовым» симптомокомплексам. В то же время скрытые процессы, происходящие внутри человеческого организма, врача-эмпирика не интересовали, что объясняет их принципиальное пренебрежение анатомией и физиологией по Герофилу. Напротив, в рамках традиции Гиппократа с ее постулатом об индивидуальном подходе каждому больному уделяется значительное время. Именно поэтому Гален посещал одного-двух пациентов в день и проводил длительные консилиумы и клинические разборы.

Еще одним фундаментальным понятием, оказавшим существенное влияние на формирование медицинский практики школы врачей-эмпириков, является «пневма». В стоической философии именно пневме отводятся основные функции в реализации единства космоса и существования живых существ. Пневма не просто часть физики стоиков — она выступает как главная движущая сила и всеобщая связь вещества, обладающая характеристиками «тонкости» и «напряжения»^[56]. С. Самбурский обращает внимание на динамический континуум (единство космоса и материальных тел как его части) как главное в физике стоиков^[57]. Р.Дж. Хэнкинсон указывает на любопытный момент в трактовке стоиками функции пневмы, имеющий значение для медицины: пневма как динамическая субстанция, пронизывающая мир, на своем самом низком уровне отвечает за связность материальных объектов, на более высоком — за организацию функционирующего и самовоспроизводящегося организма^[58]. Хрисипп считал, что физические состояния тел невозможно понять вне их духовного начала, связывающего их и сообщающего им соответствующие свойства^[59]. Согласно физике стоиков, мир имеет целостное строение, являясь одновременно материальным и живым. В этом случае «пневма» — это не дух в платоновско-аристотелевском смысле, а такое же тело, как и все остальное. Следовательно, душа, по представлению стоиков, является телесной:

…душа — это предшествующий способностям субстрат, а из объединения субстрата и способностей образуется сложная природа, состоящая из неподобных частей^[60].

Согласно их мнению, «душа слита с телом», и «они… живут воедино, и этот образ жизни состоит во взаимоучастии или взаимосмешении во всем живом организме». Одни способности души различаются «сообразно подлежащим им телам», другие — «своеобразием качества применительно к одному и тому же субстрату…»^[61] В стоической философии именно пневма активна и присутствует во всех телах, разнообразие которых зависит от ее «напряжения» (ἕξις). Именносостояние «напря жения» пневмы определяет физическое состояние тела^[62].

Стоики считали пневму причиной, которая действует целенаправленно, а целенаправленность расценивали не как действие духовных или надприродных сил, как Платон и Аристотель, но как естественную характеристику материи. В данном случае ἕξις также интерпретируется как состояние материи, основанное на количественном присутствии пневмы в той или иной вещи, а элементы ἕξις — как физические свойства материи, создающие совокупность вещи. В таком случае ее механические, оптические, тепловые и другие свойства имеют общую сущность и являются взаимозависимыми. С одной стороны, такая взаимозависимость очевидна любому врачу, с другой — механизм ее объяснения может быть совершенно разным. Врачи-эмпирики связывали сбалансированность внутренней среды организма с функцией пневмы — в этом случае равновесие метаболизма становилось следствием общего единства космоса и не требовало иных объяснений. Такой взгляд на организм предполагал существование порядка обмена веществ и уровней психических функций, определяющихся пневмой: для животных — чувственное восприятие и применение силы по своей воле, для людей — еще познание и понимание. Р.Дж. Хэнкинсон попытался сравнить представления о пневме, имеющиеся у стоиков, Гиппократа, Аристотеля, Диокла, Эрасистрата и Галена. Однако из текста Р.Дж. Хэнкинсона видно, сколь разные смыслы вкладывают в понятие «пневма» стоики и врачи-рационалисты^[63]. Фактически речь идет о некой божественной природе материи, понимание которой в современных исследовательских категориях можно было бы охарактеризовать как пантеистическое. Кроме того, вещество, из которого, по представлению стоиков, состоит тело конкретного человека, находится в зависимости от «логоса» (или деятельного принципа), который обожествляется и отождествляется с «творческим огнем»^[64].

Необходимым условием выживания человеческого организма является поддержание постоянной температуры тела. С. Самбурский видит в представлении стоиков о пневме аналогию с идеей изономии (представлением о здоровье как равновесном состоянии организма), предложенной Алкмеоном, и в силу этого нечто сходное со способом мышления, характерным для школы Гиппократа^[65]. Однако ничего общего в образе мыслей стоиков с гиппократовским представлением о здоровье мы не видим, если не считать таковыми элементарные, бытовые наблюдения, как, например, возможность смерти человека от переохлаждения. Объяснение стоиками роли пневмы никак не способствует поиску физиологических законов функционирования человеческого тела. Очевидно, что любая физическая теория прежде всего должна была объяснять процесс дыхания как одну из основных физиологических функций и характерный признак существования живого. Отождествление пневмы с душой живых организмов и объяснение с помощью этого понятия функции дыхания приводит к появлению стоической гипотезы о составе пневмы как смеси воздуха и огня. Безусловно, такое представление о пневме имеет определенные параллели с концепцией «внутреннего тепла», воспринятого Платоном из сицилийской традиции. Телеологический характер действия «внутреннего тепла», объясняемый Платоном с помощью математических идеальных объектов, существенно отличается от необъяснимого с точки зрения физиологических процессов движения пневмы у стоиков.

В медицине (от Гиппократа и до наших дней) задача исследователя заключалась в том, чтобы понять механизмы саморегуляции человеческого тела. Именно в Античности была осуществлена умозрительная попытка теоретически обосновать разделение внутренней среды человеческого организма и окружающей его внешней. Во-первых, уже в «Корпусе Гиппократа» эта внешняя среда воспринимается как источник неблагоприятных воздействий на человеческий организм, однозначно понимаемых как патогенные. Во-вторых, пневма в учении Галена делится на внешнюю и эндогенную. Дыхание понимается как процесс поступления в организм через легкие и через кожу внешней пневмы и преобразование ее во внутреннюю — субстанционально совсем иную. Именно по этой причине возможно употребление термин «эндогенная пневма», ведь она физически образуется внутри человеческого тела. Следует обратить внимание на соответствие трех видов эндогенной пневмы (по их локализации и функциям) трем частям человеческой души: «растительный дух» образуется в печени и выполняет вегетативную функцию; «жизненный дух» — в сердце, двигается по артериям и, наряду с артериальной кровью, отвечает за жизнедеятельность частей тела; «животный», или «психический», дух образуется в головном мозге и перемещается по нервам, обеспечивая чувствительные и двигательные реакции. Таким образом, психическая пневма (дух) в системе взглядов врачей гиппократиков-рационалистов как раз и является тем субстратом, с помощью которого высшая разумная часть души управляет телом.

Стоики полагали, что душа человека состоит из восьми частей: главной, управляющей части — «ведущего начала», пяти чувств (зрения, слуха, обоняния, осязания, вкуса), а также способностей к репродукции и речи. Обратим внимание на существенную разницу между стоической и платоновской традицией: у Галена душа человека состоит из трех частей, а чувства являются лишь функцией соответствующей части, реализующейся с помощью нервов — чувствительных и двигательных. Разумеется, здесь речь идет не о том, что Платон понимал анатомию и функцию нервов, а о традиции в целом — в том виде, в котором она сформировалась от Платона до Галена, с учетом основополагающих открытий Герофила^[66]. По мнению стоиков, пять чувств (т. е. частей единой души) на практике реализовывались через контакт с исследуемым физическим объектом. Например, зрение как физиологическая функция понималось так:

Зрение, например, — это пневма, простирающяся от ведущей части души до глаз, слух — пневма, простирающаяся от ведущей части до ушей…^[67]

В этом описании заложена безупречная внутренняя логика: если тело человека существует в континууме напряжения единой среды (пневмы), то вполне естественно, что та часть пневмы, которая составляет «ведущее начало», через пневму, окружающую человеческое тело, вступает во взаимодействие с материальным объектом. Очевидно, что подобное объяснение механизма зрения не предполагает осмысление его в качестве физиологической функции и исключает интерес к анатомии глаза. Действительно, понимание зрения как сознательного акта деятельности пневмы, исходящей из «ведущего начала» через ее циркуляцию к объекту и от него, делает ненужными исследования Герофила в области анатомии органов зрения. Так, Хрисипп сравнивал «ведущее начало» с пауком, сидящим в центре сплетенной им паутины:

Подобно тому, как паук в центре паутины держит ногами кончики всех нитей, и если насекомое где-нибудь попадает в сеть, он тут же это чувствует, так и ведущее начало души, расположенное в средоточии сердца, управляет началом всех ощущений, так что если какое-то ощущение возникает, оно тут же его распознает^[68].

Известно также сравнение «ведущего начала» и испускаемых им лучей пневмы с осьминогом и щупальцами, простирающимися в разные стороны^[69]. Критика Галеном воззрений Хрисиппа в тексте «Об учениях Гиппократа и Платона» позволяет нам достаточно четко реконструировать аргументацию стоиков: она носит умозрительный характер, исключающий данные анатомических исследований.

Расплывчатость интерпретаций функции пневмы проявляется в описании познания как физиологического процесса. «Ведущее начало», или «управляющая часть души», является, по сути, непроясняемым в анатомическом плане, но абсолютно самодостаточным центром реализации всех процессов нервной деятельности (вспомним аналогию с пауком, таящимся внутри паутины). В рамках философской системы стоиков подобная интерпретация выглядит логичной, однако для развития методов познания в медицине совершенно бессмысленной^[70]. Потоки пневмы, устремляющиеся из «ведущего начала», встречаются с потоками пневмы (волнами), приходящими извне, — так и рождается чувственное впечатление. Такая умозрительная картина физиологического процесса порождает не менее умозрительные ее объяснения. Например, для описания зрения используется понятие «оптическая пневма», излучаемая «ведущим началом» в направлении к глазу^[71].

С. Самбурский усматривает связь между развитием стоиками теории причинности и вниманием врачей к вопросу этиологии. Он предположил, что развитие гиппократовских идей о причинах заболеваний находилось под влиянием стоиков. Однако и здесь, на наш взгляд, имеет место подмена понятий: наступление неотвратимых и предопределенных событий, реализующихся через напряжение пневмы, не имеет ничего общего с установлением причины болезни. Только решение последней задачи побуждает врача к поиску специфического фактора, который и приводит к развитию конкретной болезни. Из этого следует возможность выбора способа воздействия на нее. Важно также учесть, что уже в работах Галена появляются основы учения об индивидуальной резистентности организма. Он прекрасно понимал, что воздействие одних и тех же патологических факторов на организм разных людей имеет широкую вариативность результативных проявлений^[72]. В «Корпусе Гиппократа» эти идеи были обозначены вскользь в силу отсутствия во время его написания системы взглядов, способной подкрепить предложенные принципы врачебной деятельности. Такая теория была позднее представлена Платоном и дополнена Аристотелем, что закономерно привело к появлению представлений о целостной регуляции деятельности организма в результате работ Герофила и, конечно, Галена.

О школе врачей-пневматиков

Врачи-эмпирики не были единственными последователями учения стоиков, существовала еще и школа врачей-пневматиков^[73], основателем которой принято считать Афинея Атталийского. Большинство исследователей относят расцвет его деятельности к середине I века. У В. Наттона мы встречаем предположение, сделанное на основании замечания Галена об определяющем влиянии Посидония на формирование мировоззрения Афинея^[74]. Непродолжительная (по разным оценкам, от 150 до 200 лет) история школы врачей-пневматиков оканчивается второй половиной II в. — временем расцвета творчества Галена. Его отношение к врачам-пневматикам было более сложным и не столь однозначным, как к врачам-эмпирикам.

Одновременно со школой врачей-пневматиков некоторые авторы упоминают «врачей-эклектиков»^[75]. В. Наттон использует по отношению к ним понятие «альтернативные гуморальные теории»^[76]. Речь идет, по сути, об одном и том же, а использование разных названий отражает противоречивую суть предмета исследования. Термин «врачи-пневматики» акцентирует внимание на основополагающем значении понятия «пневма»^[77] в теоретической системе приверженцев этого учения. Выражение «альтернативные гуморальные теории» подчеркивает, что сторонники этого течения принимали патогенетические представления Гиппократа, связанные с описанием заболеваний в категориях нарушения равновесия четырех жидкостей: крови, флегмы, черной и желтой желчи. Врачи-пневматики соединяли в своих взглядах элементы разных учений ранее существовавших медицинских школ. Для врачей-эмпириков важное значение имело представление стоиков о пневме, в отличие от врачей-рационалистов, рассматривавших представление о дискразии как основу патологических процессов. Заимствование элементов разных учений, как казалось врачам-пневматикам, предоставляло возможности для более точного понимания наблюдаемых заболеваний. Несмотря на это, создать свою комплексную теоретико-практическую систему для медицины врачам-пневматикам не удалось. Это сделал Гален, переосмыслив имевшийся комплекс естественнонаучных и философских представлений предшественников, без предубеждения выбирая наиболее пригодные для медицины объяснения процессов, происходящих в материальном мире. Возможно поэтому учение пневматиков утратило актуальность уже к концу II в.

Работы Афинея Атталийского известны в основном по фрагментам, сохранившимся в сочинениях Орибасия, Руфа и Галена. В своей медицинской практике Афиней следует стоическому пониманию пневмы. Согласно его представлениям, пневма является всемирной душой, из которой происходят души людей, а также животных и растений (именно таким образом он разделял живое и неживое). По мнению Афинея, состояние здоровья и болезни определяется циркуляцией всепроникающей пневмы, попадающей извне в легкие и движущейся от них к сердцу и далее, через артерии, вместе в кровью распространяющейся по всему телу^[78]. Он говорил о пяти разделах медицинской науки: физиологии, патологии, диэтетике (знания о принципах регулирования питания), фармакологии (знания о лекарственных веществах) и терапевтике (совокупность практических знаний о диагностике и лечении заболеваний).

Взгляды врачей-пневматиков следует оценивать как непосредственно предшествующие Галену и его теоретико-практической системе. Интеллектуальное бесплодие эмпириков, отрицавших плодотворность любой теории, иногда дополнялось избыточным вниманием многих рационалистов к теории, вследствие этого приверженцы учения Гиппократа получили презрительное прозвище «догматики». Идея пневмы, казавшаяся Афинею пригодной для объяснения физиологических процессов, протекающих в организме, позволила объединить элементы учения Гиппократа и врачей-эмпириков. В учении Афинея пневма является главной энергией космоса и всего живого, определяет возможности роста и размножения, объясняет наличие тонких психических энергий^[79]. Афиней принимает идею первоэлементов (земля, огонь, вода, воздух) как объяснение природы строительного материала, из которого состоят разные части тела — кости, мышцы, мягкие ткани и т. д. Он также принимает тетраду противоположностей (жар—холод—влажность—сухость) в качестве условных единиц описания физиологических процессов, которые непосредственно связывает с влиянием пневмы, являющимся, по его мнению, основополагающим по отношению к физическому происхождению противоположных состояний материи. Это суждение впоследствии оспаривал Гален, считавший, что врачи-пневматики, таким образом, превращают четыре категории, необходимые для описания физики человеческого тела, в некие самостоятельные силы.

Понятно, что без осуществления функции дыхания живой организм жить не может, из этого следовал разумный вывод о потреблении организмом из внешней атмосферы через легкие некой субстанции, обеспечивающей процессы жизнедеятельности. Напомним, что объяснение дыхания как процесса газообмена кислородом и углекислым газом было предложено А. Лавуазье более чем через полторы тысячи лет и непосредственно определялось доступностью определенных технологий химического анализа. С учетом этого обстоятельства представление древних врачей о роли пневмы для объяснения физиологических процессов организма представляются совершенно разумными, а дальнейшее разделение Галеном пневмы на экзогенную и эндогенную, сопровождавшееся выделением трех видов эндогенной пневмы, — закономерным развитием теории со значительным объяснительным потенциалом.

Теория патологии Афинея основывалась на представлении об основополагающем значении пневмы, циркулирующей по кровеносным сосудам. Пневма в принципе могла присутствовать и в артериальной, и в венозной крови, однако в венозной ее было гораздо меньше — настолько, что собственно «животворящей»^[80] считали только кровь артериальную. Соответственно, врачи-пневматики умозрительно определяли здоровье организма или степень его нарушения в зависимости от степени насыщенности артериальной крови пневмой.

Болезнь — νόσος в системе пневматиков — являлась прямым следствием процесса, наступающего вследствие дискразии. Термин πάθος использовался для обозначения конкретного симптомокомплекса. В этом случае лихорадка как νόσος отграничивается от ее форм — таких конкретных πάθη, как трехдневная, четырехдневная и т. д. Особенность понимания пневматиками патологического процесса заключалась в том, что дискразию, по их мнению, вызывало снижение напряжения (атония) или иной вид «испорченности» пневмы. В этом случае руководством для лечения становился гиппократовский принцип «лечи противоположное противоположным». Вследствие определенного соотношения теории и практики «нозос» и «патос» как медицинские термины переставали быть синонимами. Возможности диэтетики, фармакологии и границы хирургической активности были, за небольшим исключением, одними и теми же для представителей самых разных медицинских школ. Однако их можно было использовать по-разному, и эта разница в применении методов и препаратов определялась теоретической основой учения той или иной медицинской школы^[81].

Афиней разделял представления Платона о гемопоэтической функции печени, а также идею о том, что кровь создавалась из элементов пищи, всасываемых из желудка. Важнейшим в учении Афинея о патологии было восприятие элементов учения Гиппократа о существовании причины болезни и описании патогенеза как нарушения баланса четырех жидкостей. В практике врачей-пневматиков мы можем обнаружить примеры, подтверждающие наличие экспериментальной практики в медицине протонаучного периода. Так, например, Агатин из Лакедемона, ученик Афинея Атталийского, проводил интересные опыты на собаках: пробовал давать им вместе с пищей разные комбинации лечебных трав и наблюдал при этом очевидное улучшение или ухудшение их физического состояния. Эти опыты по своему значению вполне сопоставимы с проводимыми Герофилом систематическими вскрытиями трупов. Они имеют закономерный характер: если, согласно мнению Гиппократа, у болезненного состояния есть причина, обусловленная внешним воздействием, то его можно вызвать у животного в результате целенаправленных усилий врача-экспериментатора. Фармакопея того времени предлагала достоверные сведения о значительном числе лекарственных средств^[82] (в том числе ядов), следовательно, Агатин имел возможность изучать влияние разных лекарственных трав в зависимости от их дозы.

Большую помощь в реконструкции учения врачей-пневматиков как непосредственных предшественников Галена нам оказывает еще один источник — трактат некоего компилятора II в. по имени Анаксагор (также хорошо известный в англоязычной литературе). Он состоит из двух частей: одна из них посвящена общим вопросам медицины, вторая — лихорадкам. Лихорадки подразделяются по тяжести (большие и малые) и по ритму (медленная, быстрая, прерывистая и непрерывная). Интересно, что подобной классификации следует и Гален. Более того, и у Анаксагора, и у Галена непрерывный или прерывистый ритм лихорадки связывается с состоянием жидкостей внутри организма — соответственно, с парообразной или загустевающей их консистенцией^[83].

Взаимопроникновение элементов учений различных медицинских школ было характерно для античности. Так, например, в качестве аргумента в пользу утверждения о наличии во взглядах поздних пневматиков элементов учения врачей-методистов указывается использование ими «технических терминов», таких как «засорение пор». На мой взгляд, это утверждение неверно — ведь нетрудно убедиться^[84], что и Гален не отрицал существования многочисленных мелких незримых каналов внутри организма. Например, Гален видел в них продолжение более крупных анатомических образований и хорошо понимал, что реальное движение жидкостей, питающих ткани на уровне гомеомерий, очевидно, происходит сквозь пространства, невидимые глазу. Таким образом, сам по себе термин «поры» отнюдь не означал прямое влияние методизма. Под «порами» можно понимать не только хаотически расположенные каналы, по которым беспорядочно движутся атомы, но и мельчайшие образования, по которым осуществляется циркуляция жидкостей. В системе понятий современной медицины этим галеновским «порам» соответствует микроциркуляторное русло.

В отечественной историографии отсутствуют работы, с помощью которых можно было бы сформировать целостное представление о теории и практике врачей-пневматиков. Однако не решив эту задачу, нельзя получить целостное представление о медицине II в. и о тех врачах, для которых Гален пишет трактат «Об учениях Гиппократа и Платона». Работы наиболее значительных представителей пневматической школы свидетельствуют о важном историческом явлении: медицина в конце I — начале II в. приходит к необходимости создания целостной теоретико-практической системы. Работы Агатина, Архигена и Афинея как раз и представляют собой движение в этом направлении: их подход к клиническим вопросам, безусловно, следует гиппократовской традиции, а на примере опытов Агатина очевиден возврат к исследовательским принципам Герофила. Последние представители школы врачей-пневматиков были современниками Галена. Являясь сторонниками взглядов Гиппократа, они не могли иметь с Галеном значительных противоречий в отношении клинической практики, однако, оставаясь под влиянием стоической философии, врачи-пневматики следовали за своими коллегами — врачами-эмпириками — в отношении трактовки физиологических процессов. Последователи Афинея и Архигена были, очевидно, не менее важными адресатами текста «Об учениях Гиппократа и Платона», чем представители других медицинских школ.

О доказательстве Галена

Логические построения стоиков и структура аргументации, сложившаяся в рамках платоновско-аристотелевской традиции, имеют разное смысловое значение для развития античной науки. Трактат «Об учениях Гиппократа и Платона» возвращает нас к фундаментальным проблемам ее истории: способам познания, методам доказательства и поиску истины как таковой. Этот источник помогает нам понять, как принципы познания стоиков и метод доказательства, развиваемый Галеном, влияли на теорию и практику медицинских школ врачей-эмпириков и врачей-рационалистов.

Анатомические вскрытия, как опытный способ верификации в медицине, являются основой аргументации Галена. Альтернативой такого опыта являются всевозможные способы умозрительных спекуляций, сопровождаемые произвольными наборами риторических приемов. Дискуссия, которую ведет Гален со своими оппонентами, является частью более широкой проблемы, существовавшей в истории древнегреческой мысли еще во времена Гиппократа. Дж. Ллойд обозначает ее как соотношение использования диалектического метода, или метода философской беседы, построенной на полемических приемах, и методов аподиктического доказательства, основанного на строгих требованиях к аргументации^[85]. Соотношение аподиктического и диалектического методов было предметом серьезных разногласий. Аподиктический метод исключает возможность вероятностных суждений. Он основан на логической необходимости и фактах реальности, что позволяет ученому стремиться к безусловной истинности суждений. Диалектический метод не исключал возможности вероятностного суждения и во многом основывался на стремлении убеждать любой ценой, используя софистические посылки, которые неприемлемы для естествознания в целом и медицины в частности. Гален, как и Аристотель, наряду с аподиктическим методом выделял диалектический способ доказательства, не отвергал его до конца, но считал, что в медицине опасно вероятностное суждение. По его мнению, только научные посылки обращаются к сущности исследуемого. Диалектический метод у Галена — это доказательство, исходящее лишь из вероятностных, правдоподобных посылок:

2.3.10. Все прочие посылки являются только внешними по отношению к этой сущности. Некоторые нужны для упражнений в диалектике и для того, чтобы опровергнуть софистов, убедиться в том, что неокрепший ум на правильном пути, вести его к открытиям, порождая в нем вопросы и стремление сомневаться и действовать. Все эти посылки, если хочешь, можно называть упражнениями в диалектике или топике… но их надо строго отличать от научных.

Дж. Ллойд был одним из первых ученых, обративших внимание на то, что развитие эмпирических исследований в медицине (еще со времен написания «Корпуса Гиппократа») происходит в рамках стремления применять метод строгого доказательства. С этой точки зрения, принципы Гиппократа — идея этиологии, классификации нозологий, индивидуального принципа подбора лечения для каждого пациента — проявление аподиктического метода в медицинской теории и практике. Ярчайшим примером такого подхода, по мнению Дж. Ллойда, является трактат Гиппократа «О священной болезни». Он посвящен описанию клинической картины и методов лечения эпилепсии, которые в античной религиозной традиции связывались с мистическими явлениями.

Разумеется, следует четко различать факты, полученные в результате простого наблюдения и целенаправленного исследования, поэтому любые, пусть даже самые точные описания клинического случая необходимо относить к единичным наблюдениям. Именно такое значение имеют для Галена «поэтические доказательства», заимствованные Хриссипом из произведений Гомера или Еврипида. Однако описанное Гиппократом вскрытие мозга животных, страдающих заболеванием, по симптомам схожим с эпилепсией у человека, безусловно, следует отнести к фактам, полученным с целью выявления новых данных и подтверждения ранее выдвинутых гипотез. Иными словами, их можно считать полноценным естественнонаучным исследованием.

Трактат «О священной болезни» в этом смысле представляет собой резкое возражение всей сложившейся к тому моменту практике храмового врачевания, основанного на религиозном культе. Эпилепсия всегда расценивалась как явление, вызванное вмешательством сверхъестественных сил. Однако Гиппократ считает ее обыкновенным заболеванием:

Относительно болезни, называемой священною, дело обстоит таким образом: нисколько, мне кажется, она ни божественнее, ни более священна, чем другие, но имеет такую же природу происхождения, какую и прочие болезни. Природу же ее и причину люди назвали каким-то божественным делом вследствие неопытности и удивления, потому что она нисколько не похожа на другие болезни^[86].

Он описывает эпилепсию в категориях дискразии, как и любую другую болезнь:

Но в ком эта болезнь возникла и возросла с детства, у того появляется привычка при перемене ветров страдать ею и подвергаться припадкам и преимущественно при южных ветрах. И освободиться от нее трудно, ибо мозг делается влажнее, чем требует природа, и слизь обильно изливается, так что происходят частые катаральные истечения, и нельзя уже больше сделать, чтобы мокрота выделилась или чтобы мозг осушился, но по необходимости он бывает орошенным и влажным^[87].

Трактат «О священной болезни» примечателен не только тем, что представляет собой попытку предложить сугубо физические объяснения недуга, вызывавшего мистические ассоциации: наблюдение за пациентом в состоянии grand mal^[88] действительно производит тяжелое впечатление. Гиппократ обращается к целенаправленному анатомическому исследованию для прояснения возможных изъянов в строении головного мозга, способных, по его мнению, вызвать данный недуг:

Это самое может всякий видеть на овцах, пораженных таким образом, и в особенности на козах, которые чаще всего поражаются этой болезнью, ибо, если рассечешь их голову, заметишь, что мозг влажен, изобилует водою и дурно пахнет, из чего, конечно, узнаешь, что болезнь, а не бог повреждает тело. Так же точно дело обстоит и в человеке; когда болезнь застареет, ее уже нельзя более лечить, ибо мозг объемлется слизью и разжижается, а разжиженный он обращается в воду, которая обходит мозг вокруг и заливает все вблизи, а поэтому чаще и легче делаются припадки эпилепсии^[89].

По мнению Дж. Ллойда, единичные опыты вивисекций, описанные в «Корпусе Гиппократа», представляют собой важный этап внедрения аподиктического метода в медицину. Безусловно, применительно к концу V—началу IV в. до Р.Х. невозможно говорить о системном использовании вскрытий как элемента строгого доказательства. Однако, на мой взгляд, линия развития исследовательского метода в медицине очевидна: от единичных, хотя и вполне осмысленных, опытов Алкмеона и Гиппократа к Герофилу и его практике регулярного проведения анатомических вскрытий.

Трактат «Об учении Гиппократа и Платона» отражает проблему «диалектика vs аподиктика» на более позднем этапе развития античной мысли. При этом суть дискуссии, которую ведет Гален со своими оппонентами о методе доказательства в медицине, остается неизменной. Гален говорит о строгом доказательстве, основанном на результатах анатомических вскрытий, а его оппоненты — о методе, основанном на риторическом, этимологическом и других спекулятивных способах формирования умозаключений.

Для правильного понимания образа мысли представителей различных медицинских школ следует разобраться с тем, что предшествует процессу доказательства. В философии Платона определяющее место занимает понятие «эйдос». Для Платона «эйдос» — это идея, то есть идеальный вид, род и характер идеальных (совершенных) вещей, определенным способом находящаяся внутри материальных (несовершенных) вещей. «Эйдос» — это умопостигаемая форма, существующая отдельно от единичных вещей в качестве их определяющего начала. «Эйдос» выступает у Платона как определенное проявление идеального, сам способ организации бытия. В этом смысле «эйдос» равен другому термину античной философии — идее (ἰδέα) как первообразу, идеальному началу. Оба термина определяют имманентный способ бытия вещи. Кроме того, надо учитывать, что «эйдос» имеет самостоятельный онтологический статус, связанный не с миром материи, а с трансцендентным миром идей. В таком контексте взаимодействие между объектом и субъектом в процессе познания трактуется Платоном как общение (κοινόνία) между «эйдосом» объекта и душой субъекта.

В системе стоиков ключевое место занимает понятие «лектон»^[90]. В буквальном смысле это — нечто, что возникает вследствие впечатления, которое прошло проверку разумом и содержание которого можно выразить словами. Под проверкой разумом, судя по всему, следует понимать некую «обработку» эмпирического опыта со стороны «ведущего начала». А.А. Столяров указывает, что «лектон» определяется как «мыслимая предметность», т. е. высказанное разумное представление осмысливается вне прямого отношения к конкретной ситуации. «Лектон» трактовался стоиками как нечто безразличное, лишенное положительной или отрицательной оценки, являлся только мыслительной конструкцией, связанной со словом (языковыми играми). Таким образом, лектон не имеет никакой идеальной сущности, это просто игра ума, иными словами, некое «обозначаемое». «Лектон» — это чистый смысл, а физический предмет есть та или иная телесная субстанция, с которой «лектон» соотнесен, но сам по себе он не является ни телесной, ни духовной субстанцией. Поэтому «истинность» или «ложность» у врачей, следовавших философии стоиков, не «аподиктична», в платоновско-аристотелевском смысле, а вероятностна, «диалектична» (иными словами они с одинаковой убежденностью могли сказать, что нечто существует или, напротив, не существует).

Обратим внимание на сущностную разницу значений понятий «эйдос» Платона и «лектон» у стоиков применительно к медицине. Отличие античных медицинских школ в практике врачевания основывалось на разных методологических принципах. Врачи-гиппократики с помощью аподиктического метода доказательства и идеи определяющего начала, в качестве которого выступал «эйдос» Платона, могли сосредоточиться на изучении имманентных закономерностей развития заболеваний и устройства организма человека. Врачи-эмпирики, используя принципы познания стоиков, были полностью сосредоточены на результатах непосредственного наблюдения и вероятностном содержании (вследствие использования гипотетического силлогизма) полученных на его основе мыслительных конструкций (т. е. именно того, что обозначалось термином «лектон»), что исключало постановку задачи получения достоверного знания о сущности заболевания и способах его лечения.

Гносеология стоиков как антипод платоновско-аристотелевской исходит из того, что опыт есть источник познания, а «идеи» Платона — лишь отвлеченные понятия рассудка. На вопрос «что можно знать о мире?» они отвечают, основываясь на критерии истинности сиюминутных чувственных представлений. Мышление изначально не имеет другого материала, кроме содержания ощущений. В то же время категориальный аппарат рациональной медицины, развивавшейся в русле фундаментальных идей Платона и аристотелевской теории познания, как раз и исходит из того, что можно постичь истину, используя правильные законы мышления. Применительно к медицине этот процесс начинается с соотнесения базовых понятий здоровья и болезни. Осмысление их авторами «Корпуса Гиппократа» предполагает существование идеально здорового организма и отклонений от состояния идеала как следствия патологии. Для развития медицины важно, что «эйдос», будучи идеальным образом материального предмета, позволяет совершенно определенно конструировать представления в дихотомии «норма—патология». Не случайно Аристотель дает определение «идеального здоровья»:

«Подобно тому как медицина имеет беспредельную цель — абсолютное здоровье человека, точно так же и каждое из искусств беспредельно в достижении своих целей, и к этому они больше всего стремятся; но те средства, которые ведут искусство к достижению его цели, ограничены, так как сама цель служит в данном случае для всякого искусства пределом»^[91].

Врач-гиппократик, картина мира которого сформирована в рамках платоновско-аристотелевской традиции и который, в принципе, допускает существование идеально здорового человеческого тела, естественным образом обращается к анатомическим исследованиям. Исходя из этого становится понятной исследовательская программа Герофила: во-первых, он ищет факты, необходимые для описания нормальной анатомии и физиологии человека по принципу «как устроен человек идеально здоровый?»; во-вторых, он допускает искажение идеальной анатомо-физиологической системы под воздействием внешних факторов, приводящих к развитию заболевания; в-третьих, ему понятен сам подход описания внутренней среды человеческого тела в категориях идеального «красиса» или «дискразии», наоборот, описывающей состояние болезни. Все это является следствием осмысления материального мира сквозь призму «эйдоса».

Напротив, «лектон» представляет собой некий смысл, совпадающий с той или иной клинической ситуацией, носящий для врача сугубо ситуативный характер. Этот субъективно трактуемый смысл наблюдаемого врачом-эмпириком явления и определяет его тактику лечения. Именно поэтому врач-эмпирик искренне убежден в адекватности описания клинической ситуации с помощью умозрительной языковой игры, связанной условным смыслом. При этом, как ни парадоксально, он удаляется от гиппократовского принципа индивидуального подхода к пациенту и склонен к предельной схематизации лечения. Вероятностный характер суждений обесценивает связь между внешними проявлениями болезни и ее внутренними механизмами, скрытыми от непосредственного наблюдения. Более того, отсутствие интереса к анатомическим исследованиям у врачей-эмпириков связано с тем, что в основе теории и практики медицины лежали представления о принципах познания стоиков, существенно отличавшиеся от эпистемологии Аристотеля. Стагирит пытался установить внутреннюю связь понятий — вида и рода, частного и общего и т. д., следствием чего становится идея зоологических рядов и внимание к сравнительной анатомии. Мышление врача-эмпирика сосредоточено на конкретных эмпирических обстоятельствах. На практике это означает соотнесение мгновенно «схваченной» картины «манифестирующих симптомов» заболевания и существующих способов лечения. Каталептическое представление, путем которого постигается конкретный случай, является истинным в конкретный момент времени, поэтому нет никакого смысла в построении сложных патогенетических схем.

Подобный подход подвергается Галеном серьезной критике. В ряде фрагментов текста «Об учениях Гиппократа и Платона» последовательно проводится различие между научно обоснованными посылками, с одной стороны, и риторическими (или софистическими) — с другой. Это подтверждает мой тезис о том, что врачи-эмпирики сознательно пренебрегали открытиями Герофила. Кроме того, в «эйдосе» содержится закономерность, не зависящая от нашего сознания. Категорический силлогизм представляет собой инструмент познания, с помощью которого раскрывается возможность понять сущность идеальной закономерности (заложенной в «эйдосе») с помощью эмпирических фактов, с одной стороны, и правильных законов мышления — с другой. Очевидно, что целостная систематика мира живых существ, сравнительная анатомия и, применительно к медицине, идея последовательного, взаимосвязанного протекания в организме патологических процессов с установлением четкой классификации разновидностей болезней и их симптомов возможна только в рамках такой логики. Нетрудно заметить, что учение врачей-эмпириков, тщательно избегающее абсолютизации оценок физиологического состояния организма в дихотомии «норма—патология», основу которого составляет практический анализ конкретного симптомокомплекса, связано с гносеологией стоиков. В качестве универсального критерия истины ранние стоики используют понятие «каталептического представления», настаивая, что оно в точности описывает отличительные характеристики наблюдаемого объекта^[92].

Моей задачей не является специальный анализ формальной логики стоиков — это дело историков философии. Однако, учитывая значительное внимание, которое Гален уделяет опровержению силлогизмов Хрисиппа, кратко напомню о подходе мыслителей Ранней Стои к проблеме умозаключений. С. Бобциен отмечает: «Логика стоиков — это, в сущности, логика, относящаяся к суждениям». Главный инструмент познания для них — гипотетический силлогизм^[93]. Это означает, что у стоиков высказывание «истинное—ложное» сводится не к представлениям о вещах и к истинному постижению их сущности, а к логическому высказыванию, или утверждению, — сознательному обобщению результатов чувственного впечатления об этих вещах. Здесь важно мнение стоиков об «утверждении»: «Утверждением является то, что либо истина, либо ложь». В данном случае истинность и ложность — лишь свойства утверждений, и быть истинным или ложным — значит являться как необходимым, так и достаточным условием для того, чтобы что-то было утверждением. Иначе говоря, истинность у стоиков имеет не сущностное значение, которое мы встречаем у Платона и Аристотеля, а характер гипотетического высказывания. Это обстоятельство важно для понимания влияния стоицизма на медицинскую практику врачей эмпириков.

Гален весьма скептически настроен относительно этих силлогизмов:

2.3.18. Теперь же много найдется тех, кто обучен анализу силлогизмов, построенных из двух или трех посылок, а также тех, кто не делает различия между этими видами, тех, кто использует дополнительные большую или малую посылки. Иные же обучены разрешать силлогизмы посредством третьей или четвертой посылки.

2.3.19. Однако большую часть этих проблем можно разрешить иначе — более кратко, как показано у Антипатра, тем более что все это обширное хитросплетение силлогизмов — бесполезное дело, о чем свидетельствует и сам Хрисипп: нигде в своих сочинениях при доказательстве того или иного положения он их не использует.

Важно подчеркнуть основополагающую значимость гипотетического силлогизма в учении стоиков. С практической точки зрения главной для историков медицины является особая важность этимологических и «семантических» посылок, используемых для трактовки функций человеческого организма, которые Гален жестко критикует в своих трактатах.

По его мнению, они подменяют опытное изучение функций частей человеческого тела отвлеченными конструкциями и приводят к искажению представлений об устройстве организма:

2.2.5. Им должно быть стыдно использовать для научного доказательства риторические и непрофессиональные посылки, которыми полны книги Хрисиппа. Он призывает в свидетели то неспециалистов, то поэтов, а порой приводит даже столь любимую многими этимологию и тому подобные аргументы, ничего таким образом не доказывая, но лишь расточая впустую наше время. Мы же показываем, что такого рода посылки, лежащие в основе умозаключений, нельзя считать научными. Более того, даже решившись сражаться с ними на их территории, мы смогли показать, что и простые люди, и поэты свидетельствуют в нашу пользу не меньше, а порой даже больше, чем в их.

2.2.6. То же самое и с этимологей: как только у нас будет чуть больше времени, мы покажем им, что и она свидетельствует в их пользу не более, чем в нашу.

2.2.7. Но этот свидетель — шарлатан, поскольку этимология подчас может одинаково свидетельствовать и в пользу истины, и в пользу лжи, а иногда в пользу лжи свидетельствует даже больше, чем в пользу истины.

Очевидно, что применительно к феноменам, наблюдаемым в медицинской практике, подобный подход непригоден для формирования системной картины в рамках базовых категорий «норма—патология». Гален отмечает:

2.3.8. Все, оказывающееся за пределами этой линии рассуждения, является излишним и чужеродным. Именно в этом и состоит отличие посылки научной от посылки риторической, софистической или пригодной для школьных упражнений. Те, кто следуют Зенону и Хрисиппу, не научили нас ни методу, ни упражнению.

2.3.9. Поэтому в их книгах все посылки беспорядочно перемешаны. Часто они начинают с риторических аргументов, затем прибегают к диалектическим, далее идут научные, а затем — софистические. Они не понимают, что научные посылки обращаются к самой сущности исследуемого предмета и только ею и определяются.

Гален предлагает собственную оценку посылок:

2.8.2. Я называл первую их разновидность научной и аподиктической, вторую — полезной для обучения (это та, которую Аристотель называет диалектической), третью — убеждающей и риторической, четвертую — софистической. Я показал, что научными посылками являются те, что берутся от свойств, относящихся к самой сути исследуемого вопроса. Те, что берутся от прочих свойств, — диалектические; те, что от внешних свидетельств — риторические; те, что коварно используют какие-либо совпадения звучания слов или фигуры речи, — софистические.

Доказательство для Галена — это не просто «игра слов», выстроенных в формально правильном логическом порядке, а возможность установить необходимую связь между понятием и непосредственно самой действительностью. Здесь Гален обращается к категорическому силлогизму Аристотеля. Для достижения истины одной формальной логической правильности мало, требуется истинность посылок, в которых связь субъекта и предиката отражала бы связи, присущие самой действительности. В суждениях проявляется несоответствие мысли вещам и, как следствие, несоответствие слов мыслям, что и является главной претензией Галена к стоикам. Природная, видимая вещь условна, изменяема и конечна, на основе единичной вещи невозможно выяснить истину. Для методов познания в медицине это имеет сущностное значение: на основании единичного, пусть даже ярко проявленного симптома невозможно определить причину болезни. На основании одного наблюдения нельзя создать представление о нозологической форме и системно осмыслить результаты клинической практики.

Гален, в отличие от врачей-эмпириков, считает, что если посылки истинны, а связь между ними формально правильная, то мы имеем научное аподиктическое доказательство, то есть доказательство, основанное на логической неопровержимости. Вероятность, гипотетичность умозаключений стоиков не исключала возможность существования противоположного тому, что в них утверждается. Гален с помощью примеров из медицинской практики указывает на устройство человеческого тела, критикуя вероятностный характер суждений врачей-эмпириков. Для Галена доказательством может служить лишь аподиктический силлогизм, исходящий из истинных посылок. В противоположность «диалектическим» посылкам, научные, «аподиктические» посылки дают строгое научное, дедуктивное знание. Софистические умозаключения еще более мнимы, и, по мнению Галена, созданы исключительно в интересах полемики, так как такие посылки «еще дальше от сущности изучаемого вопроса» (фрг. 2.3.11). Таким образом, логические построения стоиков носят лишь частный характер, в них нет общего начала науки, которая исследует причины.

Гален постоянно возвращает читателя к двум, по его мнению, подлинно научным источникам знания, к которым уместно прибегать для разрешения медицинских проблем, — логике и опыту, полученному при проведении анатомических вскрытий. Здесь телеологический принцип в анатомо-физиологической системе Галена выступает не только в качестве фундаментальной методологической основы, но и как универсальный «объяснительный» механизм, обеспечивающий внутреннюю стройность его полемики с оппонентами.

Гален спорит с теми, «кто утверждает, что ни одно бессловесное животное не испытывает желаний и не гневается», и теми, «кто говорит, что в сердце находится начало нервов» (фрг. 2.1.1). Он исходит из понимания единства творения живых организмов. Герофил, систематически проводивший в III в. до Р. Х. в Александрии вскрытия человеческих тел, по мнению Галена, является важным и уважаемым представителем традиции Гиппократа. Вскрытия животных для Галена — главный метод экспериментальной хирургии и источник знаний в области сравнительной анатомии. Кроме того, в соответствии с концепцией Платона, согласно которой человеческая душа имеет трехчастное строение, высшие животные обладают двумя ее низшими частями, одна из которых — яростная — как раз и находится в области сердца. Гален указывает на это своим оппонентам, развивая преемственность своей аргументации по отношению к подходу Теофраста и Аристотеля:

2.2.3. Совершенно ложными являются те посылки, о которых я много рассказывал в первой книге: положения о том, что ни одно из бессловесных животных не испытывает желаний и не сердится — а именно это утверждают стоики — или что нервы произросли из сердца. О том, каковы по природе посылки, не соответствующие заявленному предмету исследования, много говорилось в моем трактате «О доказательстве». Там я разъяснил, в чем состоит научный метод, и в первой же книге трактата рекомендовал всякому, кто стремится что-либо доказать, прежде в нем поупражняться.

2.2.4. Я утверждаю, что лучше всего о научном методе писали древние философы — Теофраст и Аристотель во «Второй аналитике». Поэтому я и надеюсь, что мой ответ на утверждение о наличии трех руководящих начал в живом существе не займет много времени.

Гален подчеркивает, что понятие «научный метод» может основываться только на использовании методов формальной логики. Мишенью Галена в данном случае становится логика стоиков, лежащая в основе учения врачей-эмпириков. Именно поэтому Гален подробно разбирает изъяны использования «этимологических» аргументов для объяснения процессов жизнедеятельности человеческого организма. Он следует за Гиппократом, который не принимал философию софистов, прибегавших к риторическим ухищрениям для обоснования скептицизма. Гален отвергает возможность использования риторических посылок для построения медицинской теории, противопоставляя им аргументы, основанные на результатах анатомических вскрытий:

2.3.3. Основное же заключается в том, что посылки отыскиваются, исходя из самой сущности поставленного вопроса. Поэтому и рассуждение, в котором Хрисипп исследует вопрос о руководящей части души (τὸ ἡγεμονικόν), следует начать с сущностного определения предмета исследования и пользоваться им как критерием для нахождения частных посылок.

2.3.4. Руководящая часть души (τὸ ἡγεμονικόν), как они сами ее определяют, есть источник ощущения и стремления.

2.3.5. Поэтому подтверждение наличия руководящей части души в сердце не может основываться ни на какой иной посылке, кроме доказательства того, что именно сердце производит любое произвольное движение и в нем же сходятся все ощущения.

2.3.6. Это невозможно доказать иначе, как с помощью вскрытий. Ведь если именно сердце посылает органам всю силу движений и ощущений, то от него должны исходить некие вспомогательные сосуды, по которым должна передаваться эта сила.

2.3.7. Можно считать научно доказанным, что вскрытие является наиболее надежным способом изучить, какие именно анатомические структуры и в каком количестве произрастают из сердца, устремляясь к различным частям тела живого существа. Только так можно выяснить, сколько их и какую структуру они имеют, какие из них предназначены для движения, какие — для ощущения, какие — и для того и для другого, а какие могут выполнять и иные функции. Таким образом можно узнать, источником каких функций живого организма является сердце.

Преемственность аргументации Галена и Гиппократа вновь проявляется, когда Гален указывает на необходимость строго следовать опытному принципу изучения анатомии и физиологии и неприемлемость использования доказательств, основанных на гипотетическом силлогизме в целях объяснения жизнедеятельности организма:

2.3.11. Некоторые из этих посылок еще более удалены от предмета исследования и построены в основном на общепринятых обобщениях, параллелях из области общественной жизни и тому подобных аргументах. Их можно называть убеждающими, или риторическими, — это не так важно, — но следует понимать их сущность, то есть отдавать себе отчет, что софистические посылки еще дальше от сущности изучаемого вопроса.

2.3.12. Обо всем этом было написано древними: в «Софистических опровержениях» — о софистических посылках (они же суждения, они же рассуждения — здесь для нас не важно, какое название выбрать); в «Риторике» — о риторических, в «Топике» — о диалектических, в книгах «О доказательстве», которые называют также «Вторая аналитика», — о научных.

В работах Платона и Аристотеля обнаруживается понимание ими тесной взаимосвязи функций дыхания и кровообращения. Сами великие философы и их многочисленные последователи порой предлагали различные объяснения физиологического механизма реализации этих функций. Некоторые из этих объяснений расценивались Галеном как ошибочные. Так, например, в своих комментариях к диалогу «Тимей» он не соглашается с предложенным Платоном объяснением функции дыхания (не подвергая, впрочем, сомнению сам факт реализации этого процесса двумя способами: через кожу и через легкие)^[94].

Проявлением логики стоиков, используемой врачами — оппонентами Галена, является идея поместить высшее, руководящее организмом душевное начало в сердце на том основании, что этот орган топографически занимает срединное положение в организме:

2.4.14. Подобным же образом тот, кому все равно, откуда брать аргументы, может выдумать и доказательства, основанные на том, что сердце расположено в середине грудной клетки.

2.4.15. Но все эти рассуждения ненаучны и недостаточны для того, чтобы доказать обсуждаемое предположение, так как в них нет ничего, что доказывало бы, что в сердце заключается начало ощущений и произвольных движений. Если что-то находится в середине тела животного, то из этого не обязательно следует, что оно является началом всего.

Этот аргумент Гален опровергает, доводя апофатическое доказательство до логического абсурда: срединное положение в теле человека занимает пуп. Следуя логике о «срединном местоположении» необходимо помещать разумную часть души в область пупка:

2.4.16. Более того, на самом деле сердце и не располагается строго в центре тела животного. Тот, кто взялся бы с научной точностью изучить этот вопрос, обнаружил бы, что центр тела находится в районе пупа. Точно так же неверно рассуждение, согласно которому сердце есть начало всего в животном, поскольку находится в центре груди.

Далее Гален непосредственно обращается к катафатическим аргументам с целью прояснить действительную роль сердца в осуществлении функции человеческого организма. Он кратко напоминает читателю об анатомии сердца и других частей тела, топографически связанных с ним:

2.4.6. Итак, сердце характеризуется положением, размером, тканью, образованием, устройством и движением. Начнем с положения, поскольку на него опираются многие посылки.

2.4.7. Сердце располагается ближе к середине груди, основание его есть точная середина всей груди, вершина же и нижние части расширяются соответственно размеру сердца.

2.4.8. По отношению ко всему телу живого существа сердце расположено настолько же выше средних его частей, насколько отстоит от области пупка, ведь именно здесь и есть наиболее точная середина. Оно имеет такое положение по отношению к горлу, посредством которого мы дышим, что примыкает к нему через середину легких.

2.4.9. Из левого желудочка выходит артерия, по своему строению подобная вене, которая сначала расщепляется на столько же ответвлений, сколько долей у легких. Ее ответвления далее распространяются в ткани легкого, разделяясь на все более и более мелкие ветви, пока она не рассеется и не исчезнет вовсе.

Для Галена очевидна важнейшая роль сердца в системе кровообращения — именно она и подтверждается анатомическими данными, свидетельствующими об исхождении от сердца магистральных сосудов. Напротив, никаких данных о связи сердца с дыхательной системой анатомические вскрытия не предоставляют.

Следующая группа аргументов касается важного вопроса — образования голоса и человеческой речи:

2.4.19. Если эти люди способны представить нам научное доказательство своего мнения, мы их охотно выслушаем, однако неверно отталкиваться в своих рассуждениях лишь от положения того или иного органа. Тогда ведь можно и легкие, и трахею назвать источником речи, потому что они расположены ближе к органам речи, чем сердце. Однако мы знаем, что главный орган, образующий голос, — гортань.

Эти процессы очень сложны с точки зрения попыток их физиологического объяснения. Во-первых, очевидно, что функция речи является производной сознания. Не возникает сомнения в том, что речь, как и любое другое, более произвольное действие, является следствием определенного желания, эмоции или побуждения, иными словами, связано с деятельностью души:

2.5.11. «Однако верно и то, что речь посылается сознанием. Поэтому некоторые и определяют, что само высказывание есть значащий звук, посылаемый от сознания.

2.5.12. Впрочем, представляется убедительным, что речь исходит из сознания, будучи наполненной смыслом посредством мыслей, которые находятся в нем, и как бы неся их оттиск, при этом длится столько же, сколько процесс мышления и сам акт произнесения звуков.

2.5.13. Сознание, следовательно, находится не в голове, но в области, расположенной ниже, преимущественно вокруг сердца».

2.5.14. Вот тебе рассуждение Диогена, настолько же затянутое, насколько рассуждение Зенона кратко: насколько у одного недостает необходимых промежуточных положений, настолько у другого они имеются в избытке.

2.5.15. Я хочу, прежде чем опровергнуть их рассуждения, привести еще одно рассуждение Хрисиппа: «Разумно предположить, что то, к чему обращены содержащиеся в артикулированной речи значения и откуда возникает артикулированная речь, — это повелевающая часть души.

2.5.16. Ясно, что источник артикулированной речи не может быть иным, чем источник рассудка, или источник голоса — иным, чем источник артикулированной речи, или — если выразить все это самым простым образом — источник голоса не может быть ничем иным, как повелевающей частью души».

2.5.17. Их определение мысли соответствует этому рассуждению: они определяют ее как источник речи:

2.5.18. «Ибо в целом та область, откуда исходит артикулированная речь, должна быть также местом рассудка, мышления и образования речевых выражений, как я сказал.

2.5.19. Но все это явно происходит в области сердца, поскольку и звук речи, и сама артикулированная речь передаются из сердца через горло.

2.5.20. Кроме того, вполне вероятно, что слова получают значение оттуда, куда они доставляют смыслы, и звук речи должен исходить оттуда же тем же образом, который описан выше».

2.5.21. И довольно мне рассуждений стоиков о звуке; если я и дальше буду также последовательно излагать все, о чем меня попросят другие, то эта книга увеличится до невероятных размеров.

Во-вторых, речь определяется процессом голосообразования, который можно описать с помощью языка анатомии. Галену ясно, что место возникновения голоса — гортань, а механизм этого процесса определяется дыханием и прохождением воздуха вверх по трахее в направлении гортани, в чем можно убедиться с помощью опытов по пересечению трахеи у животных^[95].

2.4.23. Когда мы говорим с усилием, хорошо видно напряжение этих групп мышц, но после рассечения трахеи они также напрягаются для порождения звука, хотя и тщетно.

2.4.24. Животное производит только хрип, отличающийся от нормального выдоха тем, что воздух выходит с шумом и высокой скоростью.

2.4.25. Таким образом, те, кто полагает, что речь исходит из сердца, ошибаются дважды: во-первых, они исходят из положения части тела, во-вторых, даже это они делают не должным образом.

2.4.26. Когда живое существо намеревается издать звук, мышцы груди и эпигастральной области напрягаются, в то время как сердце остается спокойным. Однако дыхательное движение не принимает форму речи, пока не достигает гортани, — это показано нами в трактате «О речи».

2.4.27. Выдох образует речь лишь тогда, когда выдыхаемый воздух соприкасается с хрящами гортани, как с некими плектрами.

2.4.28. Гортань, как известно, состоит из трех хрящей, движимых многими мышцами. Я подробно описал ее устройство и характер движения мышц и хрящей в соответствующих работах, но все это, кажется, неизвестно тем, кто рассуждает, исходя лишь из положения части тела.

Прохождение воздуха по трахее обусловлено функцией дыхания — Гален подробно описывает свое понимание этого процесса:

2.4.31. Однако нельзя строить доказательство, опираясь лишь на эти сведения. Ведь мышцы приводят в движение некие части тела, производящие дыхание и голос, но им, в свою очередь, требуются нервы, исходящие от мозга. Если пережать один из нервов лигатурой или перерезать его, то мышца, к которой он направлен, делается совершенно неподвижной. Неподвижной становится и та часть тела животного, которая приводилась в движение этой мышцей до того, как нерв был перерезан.

2.4.32. Всякий, кто любит истину, может явиться к нам и убедиться посредством опытов на животных, что одними частями тела, мышцами и нервами производится спокойный вдох, а другими — неспокойный.

2.4.33. Спокойным я называю вдох, который происходит у людей здоровых, не выполнявших перед этим движений, требующих усилий, неспокойным — тот, что бывает при некоторых болезненных состояниях и после интенсивных упражнений.

Можно ясно наблюдать, что в последнем случае при вдохе поднимаются части тела около плеча. При выдохе же они расслабляются, а другие части напрягаются: некоторые мышцы и нервы при непринужденном и коротком выдохе, иные — при принужденном и длинном, который мы часто называем «хрип».

2.4.34. Кроме того, следует обратить внимание на специальный орган речи — гортань — и мышцы, приводящие ее в движение, а также нервы, идущие из мозга к этим мышцам. Далее — язык, другая часть тела, ответственная не за произведение звука, а за речь или словопроизнесение — называй, как хочешь. К нему тоже подходят выходящие из мозга нервы.

Обратим внимание на сходство и различие между взглядами Галена и современным объяснением функции дыхания. Я уже отмечал, что Гален осознавал природу существования явления, именуемого в наши дни «нервно-мышечным рефлексом»^[96]. По его мнению, сигнал к производству произвольного движения посылается из головного мозга сознательным волевым решением разумной части души. Медиатором сигнала является «животный дух» (этот вид пневмы также можно называть также «психическим духом»), проходящий по нервам, которые Гален, вслед за Герофилом, представлял в качестве полых трубочек с ничтожно малым диаметром просвета. Собственно движение осуществляется мышцей (ее он уподобляет рычагу) в момент, когда импульс из головного мозга достигает места, где нерв врастает в мышечную ткань. Естественно, что Гален, в силу ограниченности своих технических возможностей, не мог убедиться в существовании сурфактанта или отрицательного давления в плевральной полости. Поэтому дыхание для него — прежде всего функция, реализуемая с помощью движений костно-мышечного аппарата верхней части тела. При таком объяснении дыхательной функции следовало обратить особое внимание на нервы, подходящие к мышцам грудной клетки. Первый вопрос: откуда они исходят? Второй: возможна ли экскурсия грудной клетки без передачи по ним соответствующего сигнала? Гален все вышесказанное прекрасно осознает и следующим образом отвечает на эти вопросы:

2.4.37.…мы показываем, что легкие приводятся в движение грудной клеткой. Расширяясь при ее расширении, они втягивают воздух снаружи — это вдох. Сужаясь при обратном движении, они выталкивают содержащийся в них воздух через горло и рот — это выдох.

2.4.38. Вслед за этим сочинением можно изучить мой трактат «О причинах дыхания», где описаны все участвующие в этом процессе мышцы, органы, ими движимые, и нервы, которые доставляют к ним жизненный дух от головного мозга.

2.4.39. Далее можно изучить мое сочинение «О речи», в котором я описал органы речи, мышцы, приводящие их в движение, и нервы, подходящие к ним из головного мозга.

Гален блестяще, основываясь на результатах собственных исследований, развивает идеи Герофила и доказывает, что нервы исходят из головного и спинного мозга. Это прекрасное подтверждение того, что медицинская теория требует, во-первых, предельной конкретизации понятий, а во-вторых, их четкой связи с конкретными явлениями, наблюдаемыми на практике. Вновь обратим внимание на то, что значительная часть «Об учениях Гиппократа и Платона» посвящена опровержению тезиса об исхождении нервов из сердца. С позиции современных методов познания в медицине все кажется совершенно очевидным — анатомические вскрытия дают наглядное решение этого вопроса: нервы исходят из головного мозга, сосуды — из сердца. Вместе с тем стоиками, на основании умозрительных посылок и спекулятивных аргументов, построенных на гипотетическом силлогизме, утверждается нечто противоположное полученным результатам при проведении анатомических вскрытий. Исходя из этого, врачи-эмпирики на протяжении нескольких сотен лет игнорировали экспериментально обоснованные открытия Герофила. Не считаю возможным соглашаться с другими российскими учеными, склонными представлять это в виде случайного исторического явления: подход врачей-эмпириков к медицине, беспощадно критикуемый Галеном, — естественный результат развития их натурфилософских взглядов, основанных на принципах познания стоиков.

О болезнях души и тела

При написании трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» в центре внимания Галена находился вопрос о локализации душевной силы, управляющей телом, для решения которого ему требовалась ясная и непротиворечивая система доказательств. Решая эту задачу, Гален развил представления Герофила об анатомии нервов до целостного учения о нервной системе. Одних только анатомических данных было уже недостаточно, необходимо было показать механизмы осуществления функции, а это было невозможно без проведения физиологических экспериментов, демонстрирующих, как именно нервы приводят в движение части тела.

Гален превосходно понимал молниеносный характер передачи сигналов посредством нервной системы:

2.5.33. Поместишь ли ты произволение, или сознание, — называй, как хочешь, сейчас это неважно, — в головном мозге или в сердце, не будет никакого временного промежутка между желанием пошевелить пальцем и самим этим действием, то же, я думаю, касается и ощущений.

Это наблюдение подтверждают и результаты опытов на животных:

2.5.34. Ведь и когда речь идет об ощущениях, между нанесением удара колющим или режущим оружием и болью от удара не проходит никакого времени: ранящее ранит и животное чувствует боль одновременно.

Галену очевидно, что аргументация, основанная на идее стоиков о близости контролирующего органа к месту осуществления его функции, несостоятельна. Отталкиваясь от анатомического и клинического описания реализации функций речи, Гален последовательно оспаривает логические посылки, используемые стоическими философами.

Вместе с тем обращает на себя внимание реплика Галена о том, что излишне вступать в длительные объяснения со «сведущими людьми», к числу которых он относит перипатетиков:

2.3.23. Если же человек хорошо обучен распознавать различные виды посылок, мой ответ ему не займет много времени: не более, чем понадобилось бы в разговоре с перипатетиками.

Ведь понимание того, что «начало руководящей силы души» находится в голове, а «страстной» — в сердце, соответствует их собственному учению:

2.3.24. Им я возражу в соответствии с их собственным учением, показав, что вместилищем руководящей части души является мозг, яростной — сердце, а вожделеющей — печень.

В то же время, по мнению Галена, со стоиками спорить необходимо:

2.3.25. К стоикам же, людям весьма опытным в бесполезных логических теориях, полезным же не обученным и при этом воспитанным на негодных методах убеждения, придется обратиться с более пространной речью. Ведь необходимо не только обучить их полезному, но прежде заставить отказаться от вредного.…

2.4.1. Но так как мы пытаемся убедить не только их, но и всех других, чей ум еще не вполне развращен негодными способами доказательств, я вновь начну сначала и покажу, исследуя намеченное, как следует находить научные посылки, ведущие к истинному доказательству, и как отличать их от всяких других.

Кроме того, я продемонстрирую посылки, кажущиеся возможной основой научного доказательства, но таковой не являющиеся. 2.4.2. В каждом случае я постараюсь, насколько это возможно, со всей ясностью показать, как они отличаются друг от друга.

Опровергая аргументы своих оппонентов, Гален время от времени повторяет свой основной тезис, в котором и содержится ответ на вопрос об источнике сил, управляющих организмом, который он сформулировал так:

2.1.1. Вознамерившись исследовать учения Гиппократа и Платона, я начал с первого по значению и показал, что все прочие, частные, вытекают из него. Я имею в виду учение об управляющих нами силах: сколько их, какова каждая из них и какое место в живом существе она занимает…

Логика аподиктической аргументации позволяет ему поставить вопрос, исходя из допущения правоты своих оппонентов:

2.4.3. Итак, наша задача — выяснить, заключена ли руководящая часть души в сердце. Иначе говоря, является ли сердце источником ощущений во всех частях тела живого существа, а также его произвольных движений?…

Рассуждая об этом главном тезисе, Гален напоминает о различиях функциональных проявлений частей тела:

2.4.49. Поскольку движения бывают двух видов, то и из двух начал движения одно не нуждается в другом. Сердце — источник движения пульса, мозг — начало произвольных движений частей тела, и нет никаких причин считать, что для всех функций живого организма существует единое начало. Ведь нельзя доказать ни того, что невозможно наличие нескольких начал, ни того, что на самом деле начал не больше одного.

Преемственность взглядов Платона и Галена проявляется не только в том, что учение о трехчастной природе человеческой души стало для великого римского врача одним из основных компонентов его системы взглядов на физиологию организма человека. Не менее важным является соотношение духовного и телесного в осмыслении Галеном общей проблемы здоровья и болезни. Гален вслед за Платоном исходил из принципа единства духовного и телесного, что определяло понимание им функционирования человеческого организма в норме и патологии. Платон был первым мыслителем, рассматривавшим заболевание души не как мистическую проблему, связанную с вмешательством сверхъестественного, а как следствие нездоровой конституции, унаследованной от родителей или приобретенной в результате плохого воспитания^[97]. В качестве проявления невежества Платон рассматривает чрезмерно выраженные эмоциональные состояния человека (например, упоение радостью или чрезмерное огорчение), которые он считает следствием желания «несвоевременно получить одно и освободиться от другого». Более того, вслед за Гиппократом, Платон намекает на возникающую в этом случае дискразию в организме: «…мозг рождает в избытке струящееся семя»^[98]. В таком случае душа человека впадает в безумие именно вследствие телесных расстройств, к которым приводят «необузданности» — любовные, гастрономические, а также алчность, тщеславие и другие страсти. То же самое касается депрессивных эмоций, повергающих тело, а вслед за ним и душу в состояние страдания. Здесь Платон прямо использует понятия, характерные для «Корпуса Гиппократа»:

Так, когда острая и соленая флегма, а также горькие желчные соки, блуждая по телу, не находят себе выхода наружу, но скапливаются внутри и возмущают примесью своих паров движения души, они вызывают всевозможные душевные недуги разной силы и длительности. Поскольку же они могут вторгаться в любую из трех обителей души, то в зависимости от места, в которое они попадают, рождаются многообразные виды подавленности и уныния, дерзости и трусости, забытья и тупоумия^[99].

Для излечения чрезмерной страстности, влекущей за собой телесные и душевные расстройства, Платон предлагает прибегнуть к воспитательным мерам, упражнениям и занятиям.

Представления Платона существенно отличаются от доминировавшего в то время мнения о душевнобольных как безнадежных существах. Если исходить из представления о психическом заболевании как необратимом следствии магических или иных сверхъестественных воздействий, то нужно относиться к душевнобольному как «недочеловеку», опустившемуся до уровня животного. Соответственно, возникает вопрос о необходимости пенитенциарного режима содержания такого пациента. Платон не разделяет подобную точку зрения: для него психический недуг — следствие нарушения конституции или неудачного воспитания, повлекшее за собой сначала возникновение телесных, а затем душевных расстройств: бессмертная душа находится в смертном теле, поэтому вследствие телесных заболеваний могут возникнуть и определенные болезни души. Людей с пораженной психикой нельзя обвинять в этом, поскольку предрасположенность к этой болезни — не их выбор, однако они должны предпринимать все возможные усилия, чтобы «избегнуть порока». Исходя из этого представления, Платон предлагает план корригирующих мероприятий. По его мнению, состояние душевнобольного можно стабилизировать и улучшить с помощью применения терапевтических средств, приводящих к очищению организма и максимально возможной коррекции расстройств:

Соответственно из всех видов очищения и укрепления тела наиболее предпочтительна гимнастика; на втором месте стоит колебательное движение при морских или иных поездках, если только они не приносят усталости; а третье место занимает такой род воздействий, который, правда, приносит пользу в случаях крайней необходимости, но в остальное время, безусловно, неприемлем для разумного человека: речь идет о врачебном очищении тела силой лекарств. Если только недуг не представляет чрезвычайной опасности, не нужно дразнить его лекарствами^[100].

Напомню, что объяснение устройства человеческого тела Платон описывал в виде умозрительных математических идеальных объектов, в которых первоэлементы составляли правильные треугольники, из которых складывалась структура частей человеческого тела. Соответственно, процесс старения организма либо его повреждения вследствие болезней описывался как ослабление структур этих треугольников^[101]. По мысли Платона, во время болезни наблюдается процесс некоего изнашивания организма, по своей сути напоминающий старение. В зависимости от исхода болезни этот процесс может быть обратимым или необратимым: человек либо излечивается от болезни, которая в любом случае ослабляет тело, либо умирает от нее. Исходя из представления о единстве духовного и телесного и следующей из него идеи влияния телесных недугов на возникновение болезней душевных, появляется целостное представление о возможностях лечения душевного посредством исцеления телесного. Платон описывает это следующим образом:

Дело в том, что строение любого недуга некоторым образом сходно с природой живого существа; между тем последняя устроена так, что должна пройти определенную последовательность жизненных сроков, причем как весь род в целом, так и каждое существо в отдельности имеет строго положенный ему предел времени, которого и достигает, если не вмешается сила необходимости. Сами составляющие это существо треугольники при своем соединении наделены способностью держаться только до назначенного срока и не могут продлить свою жизнь долее. Таким же образом устроены и недуги, и потому обрывать их течение прежде положенного предела силой лекарств может лишь тот, кто хочет, чтобы из легких расстройств проистекли тяжелые, а из немногих — бесчисленные. Следовательно, лучше руководить недугом с помощью упорядоченного образа жизни, насколько это позволяют нам обстоятельства, нежели дразнить его лекарствами, делая тем самым беду закоренелой^[102].

Таким образом, Платон настаивает на том, что главным средством, которым следует излечивать телесные и душевные болезни, является не лекарственная терапия, представляющая собой внешнее насильственное воздействие, но внимательное, корректирующее обучение. Его следует осуществлять с самых ранних лет, обеспечивая соответствующий режим и гимнастические упражнения, соблюдая равновесие между состоянием души и тела.

В пятой книге «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален демонстрирует подход к болезням души и тела, развивающий идеи Платона об их единстве и взаимосвязи в состояниях здоровья и болезни. Правильное понимание этой проблемы, по мнению Галена, может быть основано на сочетании идей Платона о единстве души и тела с представлениями Гиппократа об этиологии: у душевных болезней (как и у телесных) всегда есть определенная причина.

Основы учения об этиологии и патогенезе, заложенные в текстах «Корпуса Гиппократа», позднее были развиты Галеном^[103]. Для верного понимания содержания пятой книги трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» напомню о сути взглядов Галена на эти вопросы. Теория причинности — это фундамент современной общей патологии. Телеология является основой платоновско-галеновской традиции во взглядах на физиологию живого организма. При этом следует учитывать, что историки медицины подчас сталкиваются с ситуациями, когда одними и теми же словами называются совершенно разные вещи. Когда речь заходит об идее того, что конкретная болезнь имеет определенную причину, мы вспоминаем о понятии «детерминизм» и о значении работ К. Бернара, Р. Гейденгайна, И.П. Павлова и других выдающихся ученых XIX века, которые, как принято считать, и определили именно детерминистический характер современного учения о природе болезни. В историографии считается общепризнанным, что именно с учением Гиппократа связана идея этиологии болезни. Понятие «детерминизм» мы часто встречаем в специальной литературе и по отношению к философии стоиков^[104], однако это детерминизм совершенно иного рода: речь идет о судьбе, предначертавшей ход событий, и целесообразности процессов старения и умирания живого организма как исполнения предопределенных закономерностей.

Зарождение представлений об этиологии и патогенезе болезней в традиции древнегреческой рациональной медицины не имеет никакого отношения к стоикам. Герофил и Гален прекрасно понимали, что старение и умирание организма — это следствие определенных физиологических процессов. Болезнь может наступить или не наступить в зависимости от применения определенных профилактических средств, а излечение или смерть пациента, наступающие вследствие законосообразных патологических процессов, определяются успешным либо неудачным использованием тех или иных терапевтических пособий. Влияние «климата, воздухов и местностей» на здоровье человека не предопределено фатумом, выздоровление или смерть пациента довольно часто зависят от квалификации врача, а наступление осложнения заболевания может быть результатом его ошибки. Причинность, описанная стоиками, никак не могла привести, например, к появлению идеи контагий или миазмов как предтеч современной эпидемиологии и теории инфекционных болезней. Их представления об устройстве материального мира скорее напоминали оккультное пантеистическое учение. Рискну утверждать, что в рассуждениях стоиков о приоритете чувственного опыта, которые можно встретить в историографии, содержится такая же подмена понятий. Эмпирический опыт в картине мира античного врача-рационалиста — это, например, наблюдение и успешное лечение трансстернального свища — случай, описанный Галеном в первой книге «Об учениях Гиппократа и Платона» и известный по сохранившимся арабским фрагментам. Очевидно, что интерпретация результатов эмпирического наблюдения заставляла Герофила, Галена и их последователей скрупулезно трудиться в анатомическом театре, чтобы произвести как можно больше анатомических и физиологических экспериментов для верификации своих предположений. «Каталептическое представление» могло вести только к предельной субъективизации чувственного впечатления. Кроме того, единство «ведущего начала», определяющего познавательные возможности конкретного человека, с общим пространством космической пневмы придавало этому субъективизму сакральный характер.

В пятой книге «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален снова затрагивает вопрос о локализации разумной, управляющей части души. С определенной долей условности в категориях клинической медицины можно назвать его логику «патогенетической»: здесь рассуждения об управляющем начале непосредственно относятся к вопросам причин болезней души и их связи с телесными недугами. Соглашаясь с рассуждениями Хрисиппа о том, что в сердце «собираются страсти, которые связаны с яростным началом» (фрг. 5.1.2), Гален высказывает сомнение в том, что сердце — единственный центр локализации души. Он требует доказательства «положения об общем начале для страстей и разумения»^[105]. Хрисипп признает, что страстные состояния, в особенности приводящие к очевидно неразумным поступкам (таким, например, как умерщвление Медеей своих детей), являются некими трудно контролируемыми порывами души, противоречащими ее природе. Гален фиксирует эту часть аргументов Хрисиппа для того, чтобы использовать их против него. Гален предлагает определиться с понятиями «норма» и «патология» по отношению к состоянию души точно так же, как он настаивает на этих определениях по отношению к состоянию тела. Хрисипп также проводит аналогию между заболеваниями тела (такими как лихорадки, расстройства желудка и др.) и отсутствием душевного равновесия. Однако в дальнейших своих рассуждениях он, по мнению Галена, смешивает разноплановые аргументы, что в итоге приводит его к неверному выводу. Гален требует единства в рассуждениях и неожиданно использует в качестве примера мнение другого стоика — Посидония, также указывавшего на то, что не следует сравнивать разноплановые вещи. Посидоний видит причины душевных расстройств в невежестве, предполагая, что невоспитанные люди подвержены им в большей степени, чем хорошо образованные и научившиеся себя сдерживать представители высших слоев общества:

5.2.4. Посидоний же не одобряет этого сравнения: он говорит, что следовало сравнивать души низких людей… с телами здоровыми. Ведь по отношению к болезни или впадению в страстное состояние люди различаются не тем, лихорадит их от серьезных причин или от ничтожных. Разница между людьми заключается в том, что одни с легкостью впадают в это состояние, других же тяжело до него довести.

5.2.5. Итак, он говорит, что Хрисипп ошибается, когда сравнивает здоровье души со здоровьем тела, а недуг души — с состоянием тела, которое легко впадает в болезнь; ведь душа мудрого делается не подверженной страданию (страсти), но никакое тело не является нечувствительным. Поэтому было бы правильнее сравнивать состояние души низких людей или с телесным здоровьем, имеющим предрасположенность к болезни (как называет это состояние Посидоний), или с самой болезнью, поскольку это состояние — или своего рода болезненная конституция, или уже имеющая место болезнь.

5.2.6. Однако сам он соглашается с Хрисиппом, когда говорит, что все низкие люди имеют больные души, и болезнь их схожа с названными состояниями тела.

Гален подводит промежуточный итог, призывая корректно сопоставлять сравниваемые вещи:

5.2.11. Более правильно было бы сравнивать больные души только с больными телами, а не с теми и другими, ведь несообразно сравнивать один и тот же предмет, а именно душевную болезнь, одновременно с двумя противоположными вещами — здоровьем и болезнью.

5.2.12. Ведь если бы такое сравнение было правильным, из него неизбежно следовало бы, что здоровье близко болезни, поскольку если и то, и другое схоже с болезнью души, то сходство обоих понятий с одним и тем же подразумевает их сходство между собой.

Рассуждения о «душе» согласно платоновско-галеновскому подходу к естественным наукам важны для дальнейшего развития медицины. Здесь речь не идет об узком, сугубо теологическом (или, если угодно, философском) значении понятия «душа», связанном в той или иной степени со сверхъестественным. Конечно, и Гален, и в большей степени Платон, рассуждают о душе и в этом смысле. Однако для нас важны те смыслы, которые становятся частью зарождающегося языка естественных наук. Во-первых, с помощью критерия одушевленности античная протонаука разрешает тот же, что и современные ученые, вопрос, возникающий при делении природы на живую и неживую. Во-вторых, в медицине античности с помощью понятия «душа» предпринимается умозрительная попытка объяснить явления, которые современная медицина изучает с помощью нейронаук (высшая нервная деятельность и т. п.).

Так, например, и Платон, и Гален принимают идею Эмпедокла о четырех первоэлементах. Получается, что из одних и тех же «огня», «воздуха», «земли» и «воды» состоят все материальные предметы, отличия обусловлены лишь принципом их смешения. Однако каким образом можно отделить камень или песок, относящиеся к неживой материи, от растений, животных и людей? Эту сугубо научную задачу и решает критерий одушевленности. В рамках платоновско-галеновских представлений о пищеварении является очевидным факт разложения поступающей в организм пищи на первоэлементы, которые усваиваются организмом и распределяются по его частям, как строительный материал. Ученый-медик обязан разъяснить конкретные механизмы, обусловливающие, с одной стороны, включение первоэлементов растительного и животного происхождения в процесс жизнедеятельности организма, с другой — невозможность такого включения первоэлементов, составляющих предметы, относящиеся к неживой материи. Очевидно, что огурец съесть можно, а утолить голод пригоршней кварцевого песка — нет. Задача ученого — раскрыть содержание данного явления, объяснив сопровождающий его физико-химический процесс. Сегодня в нашем распоряжении имеются значительные знания, накопленные общей, органической и биологической химией^[106], которые были недоступны во времена Галена, поэтому на языке науки, характерном для его типа рациональности, этот (и другие подобные вопросы) разрешались именно путем умозрительного одушевления растений и животных.

При анализе трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» следует помнить о том, что в споре о «душе» мы имеем дело не с современным языком философии и богословия, а со специфическим языком науки того времени, в котором это понятие имело и другие смыслы, отличающиеся от привычных для нас. То же самое касается и сугубо медицинского языка Галена-клинициста. Это как раз тот самый вопрос о «соизмеримости» или «несоизмеримости» научного знания разных эпох^[107]. Физиологические процессы, протекающие в организме человека, Гален также объясняет с помощью категории «душа». Например, пищеварение и гемопоэз осуществляются при непосредственном участии низшей части души, располагающейся в печени: для того чтобы пища правильно всасывалась в организме, а первоэлементы должным образом пополняли анатомические образования разных частей тела, требуется деятельное присутствие «растительного духа», вида эндогенной пневмы, являющейся производной низшей, «вожделеющей» части души. При этом именно печень является органом как кроветворным, так и насыщающим кровь питательными веществами. В печени заканчивается процесс пищеварения и всасывания, и с нее начинаются функции венозной крови. То же самое касается и двух других видов эндогенной пневмы, которые, как считал Гален, становятся производными от деятельности высшей (разумной) и средней (яростной) частей души. Именно с их помощью объясняется реализация функций мозга, сердца и артериальной крови. Поэтому, по мнению Галена, к заболеваниям души следует подходить с тех же позиций, что и к заболеваниям тела:

5.2.16. Ведь те, кто страдает четырехдневной или трехдневной лихорадкой, страдают, когда у них бывает озноб или жар…

5.2.17.…я думаю, что можно уподобить эти болезненные состояния состояниям горюющих, или вожделеющих, или завидующих, или находящихся под действием других подобных страстей.

В учении Галена о соматических болезнях содержатся основы представлений об индивидуальных особенностях организма^[108]. Великий римский врач указывает на то, что разные люди в разной степени склонны как к телесным, так и к душевным заболеваниям^[109]. Неслучайно применительно к болезням души Гален вводит понятия «соразмерность» или «несоразмерность», которые он использует для характеристики идеального «смешения» тетрад жидкостей и сущностей и сопровождает это критикой взглядов Хрисиппа:

5.2.48.…Хрисипп правильно говорит, что душа называется прекрасной или уродливой, здоровой или больной в зависимости от соразмерности или несоразмерности ее частей. Однако он не может сказать, что это за части души, так как, помещая ее здоровье и болезнь, красоту и уродство лишь в ее разумной части, он вынужден путать слова и называть функции души ее частями.

Этот вопрос столь важен, что по ходу дискуссии Гален считает необходимым высказать критические замечания и в адрес других философов, на основе учений которых складываются теоретические взгляды конкурирующих медицинских школ:

5.3.18. Ведь если тела живых существ состоят из частиц и промежутков между ними, как полагал Асклепиад, то здоровье есть их соразмерность; если из атомов, по Эпикуру, или из однородных частиц, по Анаксагору, или из горячего, холодного, сухого и влажного, как полагает Хрисипп и все стоики, и до них Аристотель и Теофраст, и до них еще Платон и Гиппократ, — в любом случае соразмерность этих элементов создает здоровье.

5.3.19. Если же кто-то хочет провести полную аналогию между тем, что в теле, и тем, что в душе, как обещал сделать Хрисипп, то ему следует показать, что вся душа состоит как бы из неких простых элементов и что от соразмерности или несоразмерности их между собой зависят ее здоровье или болезнь, что и сделал Платон.

Показав несостоятельность взглядов Хрисиппа на болезни души, Гален вновь возвращается к необходимости доказывать факт рассредоточения совокупности функций души по трем ее частям. Он это делает согласно Платону, в отличие от Хрисиппа, который полагает, что «страстные» движения души сосредоточены в ее «ведущем начале». По утверждению Галена, Хрисипп «не признает, что упомянутые силы находятся у нас в душе, но говорит, что все функции и все страсти души содержатся только в ее разумной части, и не учит, ни как следует лечить появляющиеся страсти, ни как препятствовать их появлению» (фрг. 5.4.5). Здесь Гален вновь делает акцент на том, что такие важнейшие тезисы нужно «не измышлять», а доказывать.

Современный врач прекрасно знает о значении психологического стресса в развитии ряда соматических заболеваний (например, кардиологических или гастроэнтерологических)^[110]. Ему также известно, как может страдать психика пациента при определенном течении тяжелых хронических болезней. Именно поэтому понимание психосоматического единства организма является важной частью теории современной клинической медицины. Учение о единстве духовного и телесного в теоретико-практической системе Галена, на мой взгляд, следует оценивать как зарождение представлений, повлиявших на формирование данного подхода в медицине сегодня.

Как и в трактатах «Способ распознавания и лечения страстей любой, в том числе и своей собственной, души»^[111] и «О распознавании и лечении заблуждений всякой души»^[112], в тексте «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален возвращается к излюбленному им примеру — поведению детей. В античной медицинской традиции ребенок представлен как некий не до конца сформировавшийся взрослый человек, что практически не вызывает противоречий с представлениями современной медицины. Так, например, педиатры прекрасно понимают, что на разных этапах развития жизни ребенка функции торможения и возбуждения могут быть не вполне сбалансированы в силу возрастной незрелости нервной системы. Естественно, что при отсутствии явно выраженной неврологической патологии корректировка этой незрелости является задачей воспитания. Похожий взгляд на эту проблему встречается у Платона и Галена.

Гален считает, что причина ошибок мыслителей прошлого заключается в неверной оценке проблемы дурных либо хороших предрасположенностей:

5.5.8. Итак, существуют три рода таких предрасположенностей, имеющихся у нас по природе в каждой из частей души: к удовольствию — через вожделеющее начало, к победе — через яростное начало, к прекрасному — через разумное начало; Эпикур рассмотрел только предрасположенность худшей части души, а Хрисипп — только лучшей, говоря, что мы стремимся только к прекрасному, которое, несомненно, является и благом. Однако только древние философы оказались в состоянии рассмотреть все три предрасположенности.

Следуя учению Гиппократа о влиянии внешних факторов на физическое состояние человека и на человеческую психику, Гален прямо указывает на значимость сугубо соматических факторов по отношению к состоянию души человека:

5.5.23. Точно так же и в разных местностях люди значительно различаются по малодушию и отваге или по любви к наслаждениям и трудолюбию, поскольку страстные движения души всегда зависят от состояния тела, которое сильно зависит от смешения соков в окружающей среде.

Не случайно, по ходу изложения Гален неоднократно положительно оценивает рассуждения Посидония по этому вопросу, не соглашаясь с ним в главном: когда последний связывает дурные предрасположенности души с невежеством и это является некой окончательной точкой в его рассуждениях. Гален же, вслед за Платоном, считает, что ситуацию можно исправить воспитанием и образованием. Ведь правильное объяснение психических отклонений, по его мнению, возможно только благодаря пониманию роли всех трех частей души. Есть надежда, что высшая, разумная часть может контролировать среднюю, яростную:

5.6.16. Кто живет по страсти, тот не живет согласно природе, кто — не по страсти, тот живет согласно природе. Ведь один следует неразумной и безрассудной части души, а другой — разумной и божественной.

…

5.6.20. Ведь мы будем рекомендовать воспитывать одних — в одних ритмах, темпах и навыках, других — в других, как нас учит Платон, одних — слабых, ленивых, малодушных — мы будем взращивать в жестких ритмах, в гармониях, вызывающих сильное движение души, и будем подбирать для них соответствующие упражнения, других — более горячих и склонных принимать безумные решения — в противоположных ритмах и гармониях.

Можно предположить, что и название исследуемого нами трактата во многом было связано с основополагающей ролью взглядов Платона об устройстве и функциях души и Гиппократа о причинах и принципах лечения болезней в формировании системы представлений о единстве духовного и телесного в теоретико-практической медицинской системе Галена.

О клинической практике и физиологическом эксперименте

В медицине аподиктический метод доказательства основывается на результатах анатомических вскрытий и систематизации клинических наблюдений, на основе которых выстраивается классификация заболеваний и методов их лечения. Я уже обращал внимание на преемственность идей Гиппократа и исследовательской практики Галена. Преемственность в целом является характерной чертой развития медицинского знания. В распоряжении современных врачей имеются определенные методы физикального обследования пациента (аускультация, перкуссия, пальпация) и лабораторной диагностики (например, анализ мочи, крови и кала), с помощью которых осуществляется оценка состояния организма. Лабораторные методы диагностики в настоящее время выполняются с помощью автоматических анализаторов и, разумеется, носят точный количественный характер. Однако конкретные цифры, характеризующие анализы пациента, позволяют врачу перейти к качественной оценке — решить, здоров пациент или болен. Соответственно, если он болен, то следует выяснить, какова степень ухудшения его здоровья. Во времена Гиппократа врач также решал эту задачу, но ввиду отсутствия в то время специального оборудования точную количественную оценку заменяли опыт и наблюдение. Так, например, выделения оценивались визуально и по запаху:

Моча наилучшая есть та, в которой во все время, пока болезнь не получит кризиса, образуется белый, гладкий и однообразный осадок… Оседания в моче мучнистые — дурной знак; еще хуже — похожие на лепестки. Белые и тонкие весьма худы, а еще хуже их — похожие на отруби^[113].

Кроме того, мочу еще оценивали и по вкусу. Так, например, сладкий привкус мочи и наличие у пациента определенных симптомов позволяли говорить о «сахарной болезни» (в наши дни она называется «сахарный диабет»). Гиппократ был уверен в возможности не только адекватной оценки болезни, но и установления верного прогноза ее течения на основании, например, анализа мочи. Оценка состояния пациента с самого начала носила качественный характер:

…до тех пор, пока моча будет тонкой и красной, это показывает, что болезнь еще сырая (не сварилась)… Кто испускает тонкую и сырую мочу в продолжение долгого времени, то, хотя другие признаки указывают на выздоровление, у тех абсцесс должен ожидаться у мест внутри грудобрюшной преграды. Так же точно должно осуждать жирные материи, плавающие сверху и похожие на паутинную ткань, ибо это показывает разжижение…^[114]

Врач-рационалист эпохи Античности исходил из того, что по косвенным внешним признакам можно составить правильное представление о сути процессов, происходящих в организме. Он четко понимал, что состояние экскретов человеческого тела отражает патологические процессы, происходящие внутри него. Именно это определяло формирование языка науки, присущего врачам-рационалистам. Так, например, авторы «Корпуса Гиппократа» пользуются понятиями «горячего», «холодного», «влажного» и «сухого» — эти категории лежат в основе физиологических и патологических теорий^[115]. Когда речь заходит об оценке конституциональной предрасположенности конкретного человека к тем или иным болезням, а также о причинах этих болезней, ими предлагаются категории «соленого», «горького», «сладкого», «кислого», «вяжущего» и «безвкусного». Речь идет не только об имеющих огромное значение компонентах пищи, представления о которых уже во времена Гиппократа развиваются в отдельную область медицинских знаний — «диэтетику». Шел поиск характеристик для описания процессов, происходящих внутри человеческого тела. В соответствии с учением Гиппократа, в пище существует много различных компонентов, имеющих разные «силы», которые могут различаться качественно и количественно. Эти же силы действуют и внутри организма. Более того, вещества, поступающие в организм человека с пищей, могут определенным образом видоизменяться. Важно понимать, что в больном организме они изменяются иначе, поэтому один и тот же продукт может быть показан здоровому человеку, но противопоказан больному. Например, Гиппократ наблюдает определенный характер мокроты при заболевании дыхательных путей. Эти выделения могут быть солеными и водянистыми, что позволяет врачу сделать заключение: осиплость голоса, першение в горле, кашель и другие проявления пневмонии связаны с формированием внутри организма этих конкретных субстанций. Из этого делается следующий вывод: жидкости, соответствующие по своему характеру патологическим выделениям, наблюдающимся при конкретной болезни, важны для ее патогенеза. От внимания опытного врача не ускользает тот факт, что температура и боли уменьшаются в тот момент, когда у пациентов начинается обильное выделение мокроты. Можно предположить, что состояние больного улучшается тогда, когда его организм избавляется от лишнего количества соленой слизи. Это приводит врача к выводу, что начало болезни связано с употреблением продуктов, характеризующихся именно этими качествами.

В трактате «О режиме» Гиппократ соотносит первоэлемент «огонь» со свойствами «горячего» и «сухого», а первоэлемент «воду» — со свойствами «холодного» и «мокрого». Исходя из принципа «лечи противоположное противоположным», в случае подъема температуры тела дается предписание интенсивно употреблять жидкость. Подробное рассуждение встречается в трактате «О природе человека»^[116]. В нем отмечается, что существуют лекарства, способствующие выработке слизи в организме человека, а также средства, стимулирующие выделение черной или желтой желчи. Далее следуют рекомендации по выбору терапии: давать препарат, который способствует выработке той жидкости, которой в организме не хватает. В то же время при осуществлении лечебных назначений следует учитывать и сопутствующие обстоятельства (например, время года). По мнению Гиппократа, в зависимости от климатических условий, в которых находится пациент, в его здоровом организме физиологически преобладает одна из четырех жидкостей. Необходимость учитывать значительное число факторов, способствующих развитию болезни, приводит Гиппократа к пониманию важности тщательного сбора анамнеза и осмотра пациента. Например, в трактате «Прогностика» Гиппократ указывает на необходимость внимательно осмотреть лицо пациента, оценить его цвет и состояние кожи, а также глаз:

В самом деле, если глаза боятся света и против воли наполняются слезами или перевертываются, или один из них сделается меньше другого, или белки краснеют или синеют, или на них появляются черные жилки, или вокруг зрачка гнойные корочки; если они также постоянно двигаются, или сильно выдаются, или, наоборот, сильно западают; если зрачок их грязный и без блеска, или если цвет всего лица изменился, — то все эти признаки должно считать дурными и гибельными…^[117]

Врач также должен расспросить, как пациент спал, какие у него пищеварение и аппетит, учитывать температуру и положение головы, рук и ног. Отдельные главы трактата «Прогностика» посвящены тому, как интерпретировать стул пациента, мочу, рвоту и мокроту. Таким образом, в текстах «Корпуса Гиппократа» мы видим очевидное стремление к строгости доказательства: истории болезни тщательно описываются, при их анализе большое внимание уделяется причинно-следственным связям между наблюдаемыми симптомами и возможными патологическими процессами. Наконец, после тщательной верификации диагноза назначается лечение, которое в каждом случае должно быть обоснованным.

Важнейшим вопросом является оценка работ античных авторов, следующих аподиктическому принципу доказательства: носили они случайный характер, или это не просто преемственность, но и развитие традиции? В данной статье внимание читателя уже было обращено на историческое значение школы врачей-пневматиков, в области практической медицины также следовавших учению Гиппократа. Между тем у Галена был еще один предшественник, которого можно относить к традиции античной рациональной медицины, — Руф Эфесский, работавший в первой половине II в. Его творчество — яркий пример существования в клинической медицине традиции Гиппократа. Трактат Руфа Эфесского «Вопросы о медицине»^[118] представляет собой уникальный документ, свидетельствующий о развитии гиппократовского принципа индивидуального подхода к пациенту. Он является практическим руководством по диагностике и лечению заболеваний. Руф уделяет значительное внимание физиологии, общей патологии, данные которых подкрепляют приоритетное внимание к вопросу выявления причины болезни. Именно четкое понимание того, что прояснение причины заболевания влияет на терапевтическую тактику, и определяет его внимание к осмотру пациента, в процессе которого особое место занимает его опрос^[119]. Таким образом он демонстрирует, что внимание врача должно быть сконцентрировано на анализе состояния конкретного пациента, а не на поиске, или, говоря иными словами, подборе «подходящей» болезни. А для врача-эмпирика, напротив, главным является разглядеть в наблюдаемых симптомах нечто похожее на уже знакомую картину, ранее многократно встречавшуюся в практике. В такой ситуации речь идет именно о схеме, представляющей собой некий, заранее известный врачу набор диагнозов, предполагающих применение стандартных форм лечения. Индивидуальный характер протекания заболевания у конкретного пациента становится скорее досадным препятствием для «подгонки» отдельно взятого клинического случая под ранее заготовленные лечебные схемы.

В клинической практике Руф не ограничивался только наблюдением. При опросе пациента его интересовали мельчайшие подробности: профессия больного, диета, которой он придерживался, психологический статус и т. д. Он исходил из того, что подробности, кажущиеся на первый взгляд маловажными, могут прояснить причину болезни, а следовательно, и ее сущность. У врачей-эмпириков пациент является своеобразным источником неких фактов (т. е. симптомов), которые помогают врачу составить представление о болезни. Только в этом случае можно достигнуть цели лечения, которая заключается в том, чтобы наиболее эффективно облегчить страдания и боль пациента^[120].

На основе имеющихся у Руфа Эфесского практических указаний М. Леттс составила алгоритм действий врача при опросе пациента. По мнению Руфа, необходимо: 1) установить время появления жалоб пациента на конкретное заболевание; 2) прояснить, является ли жалоба чем-то новым, или ранее у пациента отмечались аналогичные явления; 3) понять характер пациента и его привычки, а также обязательно установить любые отклонения от обычного образа жизни; 4) выявить очевидные и возможные скрытые причины возникновения болезненного состояния; 5) оценить количество и качество мочи, фекалий и слюны, наблюдаемое у пациента в настоящий момент и ранее, в рамках его нормальной диеты; 6) узнать о том, каков сон в момент болезни и в нормальном состоянии; 7) соотнести образ мыслей пациента с характером сна и сновидений; 8) установить наличие тех или иных врожденных болезней с особенным вниманием к их рецидивирующему характеру; 9) прояснить ранее применяемые методы лечения; 10) разобраться с привычной пациенту диетой; 11) уточнить характер испытываемого пациентом болевого синдрома; 12) прояснить вопрос о физической активности, присущей пациенту, — насколько просто или сложно даются ему те или иные движения; 13) при лечении укусов животного установить, не было ли оно больно бешенством; 14) при лечении ран определить тип оружия, которым эти раны были нанесены, и предшествующий опыт излечивания ран у пациента (если таковой имеется)^[121].

Руф обращает внимание на необходимость собрать максимум достоверной информации о состоянии пациента путем комбинации положительных и отрицательных вопросов (этому мы и в наши дни обучаем студентов и молодых врачей). При наблюдении за конкретным симптомом следует тщательно соотнести степень его проявления с информацией пациента о его нормальном состоянии. Это связано с необходимостью прояснить острый или рецидивирующий характер симптомов.

У Галена мы встречаем сходные идеи. Так, например, в трактате «К Главкону, о методе лечения»^[122], который является ярким примером его тактики осмотра пациента, имеющей много общего с рекомендациями Руфа, Галена интересует, как больной говорит, не в меньшей степени, чем содержание самих ответов. Гален понимает, что в рамках гиппократовского принципа индивидуального подхода к лечению пациента, необходимого для учета нюансов каждого клинического случая, эффективно действовать можно только при тесном контакте с пациентом и его родственниками. Разумеется, к подлинному использованию «диарезиса» — правильной комбинации катафатических и апофатических посылок, являющейся высшей формой медицинского рассуждения, — большинство врачей, по мнению Галена, не способно. Из-за этого часто создается неверное представление о причинах болезни, ведущее к фатальным ошибкам в лечебных назначениях.

Считаю возможным утверждать, что в трактате «Об учениях Платона и Гиппократа» продемонстрирована приверженность Галена ранее заложенной Гиппократом традиции рационального подхода к медицине. Гален, безусловно, следовал аподиктическому методу, что находит выражение в его системном подходе к клиническим наблюдениям. Анатомо-физиологические исследования являются другим важным элементом применения аподиктического метода в медицине.

На мой взгляд, после публикации трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» предположение о том, что анатомические вскрытия и их результаты являлись неотъемлемой частью исследовательского метода Галена, можно считать доказанным. Также становится понятным неслучайный характер его работ, как и то, что его анатомические и физиологические исследования носили системный и целенаправленный характер.

Некоторые историки науки категорически не согласны с возможностью использования термина «эксперимент» по отношению к работам Галена. Предвижу возражения со стороны некоторых коллег, которые обязательно укажут на общепринятый характер представления о том, что экспериментальный метод возникает гораздо позднее и является одним из методологических аспектов научной революции XVII в. В данной статье я уже обращал внимание читателя на некоторые особенности становления медицины как науки, позволяющие сделать вывод о неприемлемости «трафаретного» переноса на ее историю периодизации, принятой в истории других естественных наук (физики, химии и т. д.). Однако возможно ли употреблять термин «эксперимент» по отношению к исследованиям Галена? Может быть, понятие «эксперимент» слишком радикально и уместнее использовать слово «опыт»? Многочисленные анатомические вскрытия тел животных или человеческих трупов, методично проводимые год за годом с целью получения знания об их устройстве, зачастую многократно перепроверяющие конфигурацию органов, сосудов и нервов, безусловно, соответствуют понятию «эксперимент». Не случайно, такие крупные ученые, как Г. фон Штаден, В. Наттон и Дж. Лонгригг, используют этот термин именно по отношению к работам Герофила и Галена^[123].

В одной из своих публикаций известный французский историк медицины А. Дебрю систематизировала различные виды экспериментов Галена, которые он упоминает в своих сочинениях: опыты над мозгом, опыты на спинном мозге и спинномозговых нервах, экспериментальные исследования языка и гортани, эксперименты над грудным отделом, эксперименты на сердце, над сосудами (в том числе относительно содержимого артерий, лигирования оных артерий, исследования пульсации), эксперименты над эмбрионом, пищеварительной системой и ее функциями, над почечной системой и ее функциями^[124]. Весь этот объемный список разновидностей экспериментов, проводившихся великим врачом античности, вполне сопоставим с исследовательской практикой более поздних периодов. Гален часто высказывается о задачах, которые он решал, проводя эксперименты над живыми существами. Он указывает различия между вскрытиями и вивисекцией: анатомическое вскрытие (ανατομή) осуществляется в отношении мертвого животного, а вивисекция — это исследование, «осуществляемое в отношении живых животных», или, точнее, «еще живого животного». Цель исследований Галена состояла в изучении функций частей тела. Методы вскрытия и вивисекции, которыми он пользовался на практике, имеют четкие определения: вскрытие мертвого животного дает анатомические знания о частях тела, а вивисекция служит для понимания функций его элементов. Первое подразумевает методичное наблюдение, второе сопровождается умышленным вмешательством:

Производили ли они сами когда-либо вскрытие, накладывали ли швы на части тела еще живого животного, чтобы знать, какая деятельность нарушается?^[125]

Вскрытие позволяет рассмотреть скрытые части тела, например внутренние органы:

Вскрытие, производящееся на мертвом животном, позволяет узнать расположение каждой части, ее количество, характер вещества, ее величину и форму, а те эксперименты, которые ставятся на живых животных, позволяют иногда познать саму функцию, а иногда дают необходимые предпосылки для ее познания^[126].

Вивисекция предоставляет данные, которые позволяют выявить именно физиологические функции частей тела.

Гален указывает на первичность анатомических данных, на основе которых делаются научные заключения:

Все, что было и будет сказано, было обнаружено, без исключения, на основе изучения строения органов, а также симптомов, которые проявляются при рассечении и сдавливании^[127].

Даже во время опытов Гален требует от себя «чистоты эксперимента», разделяя элементы наблюдаемой картины на необходимые непосредственно для целей исследования и не относящиеся к нему. Таким образом, чтобы определить функцию конкретной части тела, важно изолировать соседние части, функционирование которых может исказить наблюдаемую картину. Некоторые вмешательства требуют проведения опытов на нескольких животных. Это также свидетельствует о сознательном стремлении к улучшению дисциплины эксперимента с целью более четкого наблюдения его отдельных фаз:

Мы, конечно же, приготовили несколько животных и продемонстрируем на разных животных нарушение каждой из перечисленных функций в ходе отсечения каждого нерва, происходящего из головного мозга^[128].

По этой же причине для того, чтобы последовательно продемонстрировать наблюдаемое во время эксперимента явление, необходимо менять животных, например, вызывая у них паралич дыхательных мышц.

Мне кажется, что моделирование Галеном патологических ситуаций в острых опытах на животных в полной мере соответствует определению «экспериментальная хирургия». Именно такие опыты Гален описывает во второй книге трактата «Об учениях Гиппократа и Платона»:

2.4.42.…я уже писал, что, если в ходе анатомического эксперимента сдавить или сжать сердце, животное не потеряет голос, не перестанет дышать и не потеряет способность совершать другие произвольные действия. Если же, обнажив головной мозг, ты ранил или сдавил какой-либо из его желудочков, то подопытное животное тотчас станет безгласным, бездыханным, совершенно бесчувственным и неспособным к какому-либо произвольному движению.

2.4.43. Ранее я обращал внимание на необходимость при создании доступа к сердцу избегать ранений обеих полостей грудной клетки.

…

2.4.45. Нечто подобное происходит во время многих жертвоприношений, совершаемых в соответствии с обычаями: когда сердце жертвы уже помещено на алтарь, животное продолжает дышать и отчаянно кричит, и даже иногда убегает, пока не умрет от кровотечения.

2.4.46. Оно истекает кровью довольно быстро: ведь у него перерезаны четыре наиболее крупных сосуда. Однако пока животное живо, оно дышит, издает звуки и двигается.

2.4.47. Наблюдая ежедневно, как рассекают тушу быка, нанося ему смертельное ранение в районе первого позвонка, где начинается спинной мозг, мы видим, что тотчас после этого бык теряет способность бежать и даже просто двигаться; у него одновременно пропадают и дыхание, и голос, так как начало им дается сверху.

2.4.48. И в то же время можно видеть, как у быка, получившего такой удар, и сердце, и все артерии еще долго сохраняют пульсацию, из чего можно заключить, что ни артерии, ни само сердце не могут получить пульсацию от мозга.

Гален, таким образом, показывает, что при перерезке соответствующих нервов немедленно прекращаются функции дыхания и мышечного возбуждения. Напротив, нарушение функции кровообращения при перерезке сосудов или сердечной функции при повреждении или извлечении сердца из грудной клетки никак не отражается на голосообразовании или работе мышц — животное издает звуки и двигается.

Далее Гален вновь возвращается к опровержению излюбленного логического аргумента своих оппонентов — выносить заключение о значении того или иного органа на основании его местоположения, а не его функции. Для Галена функциональное предназначение органа является главным. Даже анатомическая структура части тела интересует его потому, что, по его мнению, и она определяется функциональным предназначением.

Вспомним еще раз, что оппонентами Галена являются врачи-эмпирики. Самое главное различие между ними и Галеном заключается в их отказе от систематизации единичных, т. е. опытных, наблюдений. «Теоретической медицины», т. е. классификации болезней, выделения их патогенетических механизмов, систематики этиологических факторов, по мнению оппонентов Галена, быть не может, потому что все теории ошибочны в той или иной степени. В приверженности идее релевантности знания их укрепляли принципы познания стоиков. Единственным вариантом возражения для Галена была попытка продемонстрировать и доказать закономерный характер физиологических процессов, протекавших в организме живого существа. Сам характер дискуссии подталкивал великого врача на путь от единичного опыта к его систематическому воспроизводству, т. е. к эксперименту. Подмеченные Галеном явления следовало демонстрировать многократно, убеждая слушателей в правильности своей точки зрения. Именно с этой целью он публично производил вскрытия животных в аудитории при римском храме Мира, превращая сугубо лабораторный опыт в яркое публичное действие. На него приглашался самый широкий круг зрителей — Галену, как опытному царедворцу, нужна многочисленная аудитория образованных людей (аристократов, военных, юристов и т. д. и т. п.), на основе суждений которых складывалось общественное мнение. Если симпатии представителей привилегированных слоев общества будут на стороне Галена, то в случае болезни приглашать они будут врачей, которые разделяют галеновское учение. Здесь вновь возникают смысловые параллели с XIX веком, когда публичные естественнонаучные лекции с демонстрацией физико-химических или биологических опытов стали популярны во многих европейских странах.

К. Бернар, выдающийся французский физиолог, один из творцов научной революции XIX в., отдавал должное Галену, которого считал своим предшественником на пути к поиску принципов получения истинного знания о физиологии живого. Находясь, казалось бы, в совершенно иных условиях развития медицины, К. Бернар сопоставляет свою практику с идеями Галена:

Опыт… заключает в себе мысль изменения или нарушения, намеренно вносимого наблюдателем в условия естественных явлений. Это определение действительно соответствует многочисленной группе опытов, производимых в физиологии и которые можно бы назвать опытами через разрушение. Этот способ делать опыты, восходящий до Галена, составляет самый простой способ и должен был прийти на мысль анатомам, пожелавшим узнать на живом существе отправление частей, находимых ими при рассечении трупа. Для этой цели вырезают или отнимают какой-нибудь орган и по тому нарушению, которое происходит в целом организме или в какой-нибудь частной его деятельности, судят о значении устраненного органа. Этот, в сущности, аналитический опытный прием ежедневно употребляется на практике в физиологии^[129].

К. Бернар предлагал четко уяснить различие между наблюдением и опытным подтверждением знания в медицине. По его представлению, экспериментатор должен был касаться тела, каким-либо образом видоизменяя его. Именно факт воздействия на тело и означал для К. Бернара разделение научной практики на «наблюдательную» и «опытную».

Именно К. Бернар был одним из первых ученых, выдвинувших идею экспериментальной критики гипотезы как фактора развития научного знания. Это, по его мнению, позволяло избежать господства теорий, так часто опирающихся на ложные идеи или основанные на некорректных единичных наблюдениях. К. Бернаром постулировался главный критерий истинного знания — принцип экспериментального детерминизма, соединенный с философским сомнением. Именно в этом методическом аспекте обнаруживается значительное сходство между идеями великого римского врача II в. и знаменитого физиолога XIX в.

Гален прекрасно понимал необходимость «усвоить некий метод, позволяющий отличить правду ото лжи», и «стремиться к истине» в решении конкретных медицинских задач, вместе с тем он считал необходимым «пользоваться методом так, чтобы не только обладать знаниями, но и уметь их применять». Это, конечно, объясняет причину того, что К. Бернар довольно часто обращается к истории возникновения экспериментального метода в медицине и связывал его с именем Галена:

Следуя тем же аналитическим путем, физиолог должен дойти до приведения всех жизненных обнаружений сложного организма к игре известных органов, а действия этих последних к свойствам тканей или органических элементов строго определенных. Анатомо-физиологический экспериментальный анализ, который восходит до Галена, не имеет другого смысла, и все ту же задачу преследует еще теперь гистология, приближаясь естественно все более и более к цели^[130].

Работы Галена и К. Бернара объединяет общее стремление к систематизации и выяснению сущности явлений, протекающих в организме человека.

Разумеется, дисциплину опытов Галена мы не можем сравнивать с хорошо понятной современному ученому дисциплиной экспериментальной медицины конца XIX в. Неслучайно, В.С. Стёпин в своей книге «Философия и методология науки»^[131] постоянно обращает внимание на принципы использования исследователем приборов и инструментов. Технические возможности Галена или Герофила невозможно сравнивать с теми, которые находились в распоряжении Ф. Мажанди или К. Бернара. Следует также учитывать и данные других естественнонаучных дисциплин — физики, химии, математики — которыми располагали ученые эпохи научной революции. Эти сведения существенно влияли на формирование их картины мира, что определяло возможности постановки целей и задач эксперимента.

Вместе с тем очевидно, что традиция анатомических и физиологических исследований Античности, в рамках хронологического периода «от Гиппократа до Галена», в действительности существенно отличались от их оценки, принятой в отечественной историографии. Сочинения Галена раскрывают нам совершенно иную историческую реальность, в которой анатомическое вскрытие является единственным правильным методом доказательства натурфилософской гипотезы, а тщательные системные практические наблюдения служат основой для систематики заболеваний. Также очевидно и несовершенство этого опыта по сравнению с классическими экспериментами К. Бернара или И.П. Павлова. Итак, с одной стороны, труды Галена описывают экспериментальную практику, а с другой — ее дисциплина явно уступает тому, что в наши дни принято понимать под естественнонаучным экспериментом. Для разрешения этого очевидного методологического противоречия предлагаю использовать понятия «протонаучный эксперимент» или «экспериментальная практика рациональной медицины Античности». В этом случае историки науки смогут отказаться от использования устаревших, уничижительных оценок античной медицины, основанных на недостаточном знакомстве с источниками, и вместе с тем избежать некорректного сравнения исследований Галена и исследовательской практики современной науки.

* * *

Комплексный сравнительный анализ трактата Галена «Об учениях Гиппократа и Платона» и других более ранних источников (таких как труды Гиппократа, Платона и Руфа Эфесского) позволяет сделать ряд выводов, имеющих принципиальное значение для истории медицины. Разумеется, мой тезис об «экспериментальной практике рациональной медицины Античности» нуждается в дальнейшем обсуждении. Вне рамок проведенного анализа остается вопрос о ее влиянии на клиническую практику Галена. Для разрешения этой проблемы не хватает источниковой базы. Последующая публикация четырех книг, завершающих трактат «Об учениях Гиппократа и Платона», конечно, позволит ярче показать некоторые аспекты дискуссии Галена с его оппонентами — врачами-методистами и врачами-эмпириками. Однако уже сейчас мне ясно, что и этого будет недостаточно для целостного понимания соотношения теории и практики в системе Галена. Требуется введение в научный оборот как можно большего числа его клинических работ. Это также позволит глубже понять его идеи, развивающие учение Гиппократа, верным последователем которого он считал себя всю жизнь.

Примечания

1

Поппер К.Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания. М.: Издательство ACT, 2008. С. 90.

2

Кун Т. Структура научных революций М.: Прогресс, 1977. 300 с.; Кун Т. После «Структуры научных революций». М.: АСТ, 2014. 448 с.; Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной философии // Гален. Сочинения. Том II / Общ. ред., сост., вступ. ст. Д.А. Балалыкина. М.: Практическая медицина, 2016. С. 5–106; Longrigg J. Greek Rational Medicine: Philosophy and Medicine from Alcmaeon to the Alexandrians. London: Routledge, 1993. 296 p.

3

См. например: Mansfeld J. Sources // The Cambridge History of Hellenistic Philosophy / Eds. K. Algra, J. Barnes, J. Mansfeld, M. Schofield. Cambridge University Press, 1999. P. 3–30; Historical and Philosophical Dimensions of Logic, Methodology and Philosophy of Science: Part Four of the Proceedings of the Fifth International Congress of Logic, Methodology and Philosophy of Science, London, Ontario, Canada-1975 / Eds. R.E. Butts, J. Hintikka. Springer; 1977, 338 p.; Concise Routledge Encyclopedia of Philosophy / Ed. E. Craig. London: Routledge, 1999. 1064 p.; Epistemology. Companions to Ancient Thought. Vol. 1 / Ed. S. Everson. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. 296 p.

4

Подробнее об этом см.: Стёпин В.С. Философия и методология науки. Избранное. М., 2015. С. 338–372; Concise Routledge Encyclopedia of Philosophy / Ed. E. Craig. London: Routledge, 1999. 1064 p.; Рассел Б. История западной философии. В 3 кн. 3-е изд. / Подготовка текста В.В. Целищева. Новосибирск, 2001. 508 с.

5

Бернар К. Введение к изучению опытной медицины. М., 2010. 314 с.; Бернар К. Лекции по экспериментальной патологии. М.-Л.: Биомедгиз, 1937. 512 с.; Бернар К. Курс общей физиологии. Жизненные явления, общие животным и растениям / Пер. М. Антоновича. СПб., 1878.

6

Подробнее об этом см.: Бернар К. Введение к изучению опытной медицины. С. 229.

7

Там же. С. 129–130.

8

Singer P.N. List of titles and abbreviations of Galen’s works // Galen Psychological Writings / Ed. P.N. Singer. Cambridge: Cambridge University Press, 2014. P. 429–442.

9

Galeni De placitis Hippocratis et Platonis / Ed., comm. Ph. De Lacy. 3d ed. Berlin, 2005 (CMG V 4,1,2).

10

См. например: Debru A. L’experimentation chez Galien // Aufstieg und Niedergang der römischen Welt. 1994. Bd. II. Vol. 37. N 2. P. 1718–1756; Frede M. On Galen’s epistemology // Galen: Problems and Prospects / Ed. V. Nutton. London, 1981. P. 65–86; Hankinson R.J. Galen’s Philosophical Eclecticism // Aufstieg und Niedergang der römischen Welt. 1992. Vol. 36. N 5. S. 3505–3522; Hankinson R.J. A Purely Verbal Dispute? Galen on Stoic and Academic Epistemology // Revue Internationale de Philosophie. 1991. Vol. 45. N. 178.3. P. 267–300.

11

См. например: Tieleman T. Galen and Chrysippus on the Soul Argument and Refutation in the De Placitis Books II–III. Brill, Leiden, New York, Koln, 1996. 307 p.; Lloyd G.E.R. Theories and practices of demonstration in Galen // Rationality in Greek Thought / Eds. M. Frede, G. Striker. Oxford: Clarendon Press, 1996. P. 255–277; Kollesch J. Galen und die Zweite Sophistik // Galen: problems and prospects / Ed. V. Nutton. London, 1981. P. 1–11; Hood J. Galen’s Aristotelian definitions // Definition in Greek / Ed. D. Charles. Philosophy, Oxford: Oxford University Press, 2010. P. 450–466.

12

Ссылки на основополагающую работу Галена, какой и является трактат «Об учениях Гиппократа и Платона», отсутствовали в отечественной историографии вплоть до недавнего времени. Единственным исключением является блестящая антология стоической философии, составленная А.А. Столяровым, который как историк философии, работая с текстом «Об учениях Гиппократа и Платона», решал свою исследовательскую задачу: он перевел и опубликовал фрагменты трактата, сообщающие о содержании утраченных сочинений философов-стоиков (см.: Фрагменты ранних стоиков. Т. I. Зенон и его ученики / Пер. и коммент. А.А. Столярова. М., 1998. 256 с.; Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Хрисипп из Сол. Ч. 1. Логические и физические фрагменты / Пер. и коммент. А.А. Столярова. М., 1999. 288 с.; Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Хрисипп из Сол. Ч. 2. Физические фрагменты / Пер. и коммент. А.А. Столярова. М., 2002. 272 с.; Фрагменты ранних стоиков. Т. III. Ч. 1. Хрисипп из Сол. Этические фрагменты / Пер. и коммент. А.А. Столярова. М., 2007. 312 с.; Фрагменты ранних стоиков. Т. III. Ч. 2. Ученики и преемники Хрисиппа. М., 2010. 274 с.). В ряде случаев они использованы в данной публикации. Кроме того, комментарии А.А. Столярова к работам философов-стоиков были весьма полезны при подготовке вступительной статьи.

13

См., например: De Lacy Ph. Galen’s Platonism // The American Journal of Philology. 1972. Vol. 93. N 1. Р. 27–39; De Lacy Ph. Galen and the Greek Poets // Greek, Roman and Byzantine Studies. 1966. Vol. 7. N 3. P. 259–266; De Lacy P. Galen’s concept of Continuity // Greek, Roman, and Byzantine Studies. 1979. Vol. 20. N 4. P. 355–369; De Lacy P. The third Part of the Soul // Le opera psicologiche di Galeno. Atti del terzo colloquio Galenico internazionale / Eds. P. Manuli, M. Vegetti. Pavia 10–12 settember 1986. Naples, 1988. P. 43–63.

14

Мы специально не углубляемся в вопросы исследования понятия «эклектика». В Античности мыслители, определявшие свою философию как эклектизм, вкладывали в это понятие исключительно положительное значение. В настоящее время наиболее распространенным является мнение, согласно которому эклектизм — это общая характеристика античной мысли (с негативным значением), которую часто используют историки применительно к философам I–II вв. Эклектизм также может быть определен как некая «срединная позиция» авторов, которые включают в свое учение элементы других учений, способствующие усилению их собственных позиций (моменты, позволяющие обосновать и объяснить их собственную доктрину). Соответственно, в зависимости от задач исследователя термин может быть использован как в позитивном, так и негативном смысле. Подробнее об этом см.: Donini P. The history of the concept of eclecticism // The Question of “Eclecticism”. Studies in Later Greek Philosophy / Ed. J.M. Dillon, A.A. Long. California, 1996. P. 15–33.

15

См., например: Hankinson R.J. Galen’s Philosophical Eclecticism. P. 3505–3522.

16

Его мнение упоминается во фрагменте 1.7.54.

17

Наиболее важные достижения Ликея в этой области связаны с именем Диокла. Об этом подробнее см., например: Van der Eijk Ph.J. Diocles of Carystus. A Collection of the Fragments with Translation and Commentary. Vol. 1: Text and Translation. (Studies in Ancient Medicine, 22). Leiden, Boston, Cologne: Brill, 2000. 497 p.; Van der Eijk Ph.J. Diocles of Carystus. A Collection of the Fragments with Translation and Commentary. Vol. 2: Commentary. (Studies in Ancient Medicine 23). Leiden, Boston, Cologne: Brill, 2001. 489 p.; Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной философии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 5–106.

18

См. фрг. 1.8.1–1.9.10.

19

Об этом см. подробнее: Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной философии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 5–106.

20

См. фрг. 1.10.11.

21

Терновский В.Н. Классики анатомии и медицины и их изучение в Советском союзе // Тезисы докладов. Первая Всесоюзная научная историко-медицинская конференция. 3–9 февраля 1959 г. Л., 1959. С. 53.

22

Подробнее о моем анализе традиции отечественной историографии в истории медицины см.: Балалыкин Д.А., Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М.: Весть, 2014. 416 с.; Балалыкин Д.А. О проблеме периодизации истории медицины // История медицины. 2016. Т. 3. № 3. С. 245–264.

23

См., например: Hankinson R.J. A Purely Verbal Dispute? Galen on Stoic and Academic Epistemology. P. 267–300; Hankinson R.J. Cause and Explanation in Ancient Greek Thoughts. Oxford: Oxford University Press, 1997. 499 p.; Hankinson R.J. Stoic Epistemology // The Cambridge Companion to the Stoics / Ed. B. Inwood. Cambridge, 2003. Р. 59–84.

24

Традиционная периодизация истории философии стоиков (ранний, средний и романский, или поздний, стоицизм) характеризуется четким смысловым наполнением каждого из этапов и связана с деятельностью конкретных представителей. Подробнее об этом см.: Столяров А.А. Стоя и стоицизм. М.: Ками Груп, 1995. 222 с.; Allen J. Academic probabilism and Stoic epistemology // Classical Quarterly. 1994. Vol. 44. N 1. Р. 85–113; Striker G. Essays on Hellenistic Epistemology and Ethics. Cambridge, 1996. 352 p.; Sedley D. The Stoic Criterion of Identity // Phronesis. 1982. Vol. 27. N 3. P. 255–275; Sedley D. Stoic physics and metaphysics // The Cambridge History of Hellenistic Philosophy / Eds. K. Algra, J. Barnes, J. Mansfeld, M. Schofield. Cambridge, 1999. P. 382–411; Grill C. Stoic Writers of the Imperial Era // The Cambridge History of Greek and Roman Political Thought / Eds. C.J. Rowe, M. Schofield. Cambridge, 2000. P. 597–615; The Cambridge Companion to the Stoics / Ed. B. Inwood. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. 438. p.; Gill C. Did Galen understand Platonic and Stoic thinking on emotions? // Emotions in Hellenistic Philosophy / Eds. T. Engberg-Pedersen, J. Sihvola. Dordrecht, London, 1998. P. 13–148.

25

См., например, «Об учениях Гиппократа и Платона», фрг. 2.5.15, 2.5.22, 2.5.47, 2.8.43, 2.8.48.

26

Hankinson R.J. A Purely Verbal Dispute? Galen on Stoic and Academic Epistemology. P. 267–300.

27

Например, см.: Frede M. The Empiricist Attitude towards Reason and Theory // Apeiron. 1988. Vol. 21. N 2. P. 79–98; Doubt and Dogmatism: Studies in Hellenistic Epistemology // Eds. M. Scholfield, M. Burnyeat, J. Barnes. Oxford, 1980; Hankinson R.J. Saying the phenomena // Phronesis. 1990. Vol. 35. P. 194–215.

28

Переводы этих четырех книг — шестой, седьмой, восьмой и девятой — будут опубликованы в следующем томе «Сочинений».

29

См., например, фрг. 4.2.6.

30

В сохранившихся в них текстах есть описание истории болезни и выздоровления юноши с трансстернальным ранением, проникающим в полость перикарда.

31

De Lacy P.H. Galen: On the Doctrines of Hippocrates and Plato. P. 48–49.

32

Hankinson R.J. Stoicism and Medicine // The Cambridge Companion to the Stoics / Ed. B. Inwood. Cambridge, 2003. P. 295–309.

33

Вопрос о характере преемственности идей Гиппократа и Галена был мною детально разобран ранее. Особое внимание я уделил тому, чтобы показать слабость натурфилософской основы учения Гиппократа: в период расцвета его деятельности еще не существовало ни учения Платона о трехчастной душе человека, ни принципов Аристотелевского опытного изучения живой природы. Подробнее об этом см.: Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной философии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 5–106.

34

См., например, фрг. 3.4.23–3.4.30 или фрг. 4.1.7–4.1.12.

35

Например, см.: De Lacy Ph. Galen and the Greek Poets. P. 259–266; Rosen R.M. Galen on Poetic Testimony // Writing Science: Medical and Mathematical Authorship in Ancient Greece / Ed. Asper M. Berlin, Boston: De Gruyter, 2013. P. 177–189; Galen Psychological Writings / Ed. P.N. Singer. Cambridge: Cambridge University Press, 2014. 540 p.

36

См. например, фрг. 3.5.8–3.5.44.

37

Подробнее об этом см.: Nutton V. Ancient medicine. London, New York: Routledge, 2013. P. 149; von Staden H. Herophilus: The Art of Medicine in Early Alexandria. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. 666 p.

38

Г. фон Штаден называет Зенона «сравнительно-ортодоксальным герофилейцем», имея в виду его представления о сфигмологии. По мнению Зенона, пульс представляет собой «смесь сокращения и растяжения», имеющую одинаковую последовательность во всех его частях, независимо от его характера, укладывающегося в равные или неравные временные единицы. При этом Зенон не упоминает значение сердечной деятельности в генерации пульса, а использует термин «артериальные части», связывая, таким образом, генерацию пульса с функцией артерии. См.: von Staden H. Herophilus: The Art of Medicine in Early Alexandria. P. 96.

39

См. трактаты Галена «О разновидностях болезней», «О причинах болезней», «О разновидностях симптомов» (Гален. Сочинения. Т. II. С. 578–604, 639–663, 700–728).

40

С анализом ошибочных представлений различных авторов об этой пролеме можно ознакомиться, прочитав: Балалыкин Д.А., Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М., 2014. 416 с.; Балалыкин Д.А. Религиозно-философские системы и их значение для истории медицины // История медицины. 2014. Т. 1. № 1. С. 9–26; Балалыкин Д.А. О проблеме периодизации истории медицины // История медицины. Т. 3. № 3. С. 245–264.

41

См., например, фрг. 1.5.8–1.5.13, 1.7.4, 1.7.10.

42

Подробнее об этом см.: von Staden H. Herophilus: The Art of Medicine in Early Alexandria.

43

Этот вопрос стоял не только перед врачами эпохи Античности. В начале XIX в., когда медицина находилась на пороге важнейших событий научной революции, данная проблема широко обсуждалась философами и естествоиспытателями. Например, Г. Гегель в «Феноменологии духа» высказался по этому поводу следующим образом: «Напротив того, в общем представлении о том, что такое, например, анатомия, — скажем, знание частей тела в их лишенном жизни наличном бытии, — мы (в этом убеждены все люди) еще не располагаем самой сутью дела, содержанием этой науки, а должны, сверх того, позаботиться об особенном» (Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб.: Наука, 2000. С. 8).

44

Frede M. The Empiricist Attitude towards Reason and Theory. P. 79–98.

45

Подробнее об этом смотри в одном из разделов вступительной статьи ко второму тому «Сочинений» Галена (Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной натурфилософии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 67–85).

46

См. фрагмент из трактата Галена «О медицинском опыте» (Гален. Сочинения. Т. II. C. 548–549).

47

Ориентируясь, в целом, на высокий уровень подготовки читателей, считаю необходимым в некоторых случаях напоминать о базовых понятиях и содержании философских воззрений античности. Здесь (и далее) не предполагаю подробно разбирать их, так как это не предусмотрено форматом данной вступительной статьи и подходом к исследованию, целью которого является историко-медицинский анализ. Подробнее ознакомиться с подходами к изучению философии стоиков можно в следующих публикациях (помимо уже упомянутых работ А.А. Столярова): Stoicism: Traditions and Transformations / Eds. S.K. Strange, J. Zupko. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. 310 p.; Sambursky S. Physics of the Stoics. Princeton: Princeton University Press, 1959. 156 p.; De Lacy Ph. The Stoic categories as methodological principles // Transactions and Proceedings of the American Philological Society. 1945. Vol. 76. P. 246–263; Epistemology. Cambridge Companions to Ancient Thought. Vol. 1. Cambridge, 1990; Allen J. Academic probabilism and Stoic epistemology // Classical Quarterly. 1994. Vol. 44. P. 85–113.

48

Столяров А.А. Стоя и стоицизм. С. 98.

49

Stevens J. Preliminary Impulse in Stoic Psychology // Ancient Philosophy. 2000. Vol. 20. P. 139–168; Stocker M. Emotional Thoughts // American Philosophical Quarterly. 1987. Vol. 24. P. 59–69; Striker G. Essays on Hellenistic epistemology and ethics. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. 335 p.;

50

Аэтий, IV 21. Перевод А.А. Столярова. См.: Столяров А.А. Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Ч. 2. С. 98.

51

Зенон поясняет это с помощью образного сравнения: «“Впечатление” — рука с растопыренными пальцами, “согласие” — согнутые пальцы, “постижение” — сжатые в кулак, как бы “схватывающий” содержание впечатления» (Столяров А.А. Стоя и стоицизм. С. 56). Можно сказать, что итогом описанной цепочки реакций является формирование у врача образа истинного знания о болезни.

52

Allen J. Academic probabilism and Stoic epistemology // Classical Quarterly. 1994. Vol. 44. N 1. Р. 85–113; Hankinson R.J. Stoic Epistemology. P. 59–84.

53

Arthur E.P. The Stoic analysis of mind’s reactions to presemtations // Hermes. 1983. Vol. III. P. 69–78; Sandbach F.H. Phantasia Katalêptikê // Problems in Stoicism / Ed. A.A. Long. London: Athlone Press, 1971. P. 9–21.

54

Подробнее об этом см.: Hankinson R.J. Natural Criteria and the Transparency of Judgement: Antiochus, Philo and Galen on Epistemological Justification // Assent and Argument: Studies in Cicero’s Academic Books / Eds. B. Inwood, J. Mansfeld. Leiden: Brill, 1997. P. 161–216; Kidd I.G. Orthos Logos as a Criterion of Truth in the Stoia // The Criterion of Truth: Essays written in honor of George Kerferd together with a text and translation (with annotations) of Ptolemy’s On the Kriterion and Hegemonikon / Eds. P. Huby, G. Neal. Liverpool: University of Liverpool Press, 1989. P. 137–150; De Lacy Ph. The Stoic categories as methodological principles. P. 246–263.

55

Nutton V. Ancient Medicine. P. 170–173.

56

Inwood B. Introduction: Stoicism, An Intellectual Odyssey // The Cambridge Companion to the Stoics / Ed. B. Inwood. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 1–6; Sedley D. Stoic physics and metaphysics. P. 382–411.

57

Sambursky S. Physics of the Stoics. Princeton, 1959. 156 p.

58

Hankinson R.J. Stoicism and Medicine. Р. 295–309.

59

Bobzien S. Logic: The Stoics (part one) // The Cambridge History of Hellenistic Philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 92–125.

60

Цит. по: Столяров А.А. Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Ч. 2. С. 96.

61

Там же. С. 96.

62

Sedley D. The Stoic criterion of identity. P. 255–275; Sedley D. The School, from Zeno to Arius Didymus // The Cambridge Companion to the Stoics / Ed. B. Inwood. Cambridge, 2003. Р. 7–32.

63

Hankinson R.J. Stoicism and Medicine. P. 295–309.

64

Вопрос о «логосе», «сперматическом логосе» и др. у стоиков является предметом многих специальных исследований. В контексте историко-медицинского анализа, являющегося нашей целью, углубляться в анализ данных положений философии стоиков не представляется возможным. Для более подробного ознакомления с этой проблемой рекомендую: Sambursky S. Physics of the Stoics. London, 1959. 156 p.; Sedley D. The Stoic criterion of identity. P. 255–275; Sedley D. The School, from Zeno to Arius Didymus. Р. 7–32; Столяров А.А. Стоя и стоицизм. С. 106, 110; Frede M. The Stoic Conception of Reason // Hellenistic Philosophy / Ed. K.J. Boudouris. Athens, 1994. P. 50–63; Topics in Stoic Philosophy. Ed. K. Ierodiakonou. Oxford: Clarendon Press, 1999. 266 p.

65

Sambursky S. Physics of the Stoics. P. 2.

66

Подробнее об этом см.: Балалыкин Д.А., Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М., 2014. 416 с.; Гален. Сочинения. Т. II. М., 2015. С. 781–796; Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной медицины // Гален. Сочинения. Т. II. С. 66–85.

67

Аэтий, IV. 21. Цит по: Столяров А.А. Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Ч. 2. С. 96.

68

Хрисипп. Цит. по: Столяров А.А. Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Ч. 2. С. 113.

69

Sambursky S. Physics of the Stoics. P. 24.

70

Аэтий отмечал идею стоиков о круговом или сферическом распространении колебаний в воздухе, используя аналогию с волнами на воде. Стоики, по его мнению, учили, что воздух не состоит из частиц, но является сплошной средой, не содержащей пустого пространства. Подробнее см.: Sambursky S. Physics of the Stoics. Princeton, 1959. 153 p. Переводы на русский язык фрагментов из сочинений Аэтия см.: Столяров А.А. Фрагменты ранних стоиков. Т. II. Ч. 2. М., 2002. 272 с.

71

Подробнее об этом см., например: Brunschwig J. Papers in Hellenistic philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. 292 p.; Caston V. Something and Nothing: The Stoics on Concepts and Universals // Oxford Studies in Ancient Philosophy. 1999. Vol. 17. P. 145–213; Long A.A., Sedley D.N. The Hellenistic Philosophers. Cambridge: Cambridge University Press, 1987. 528 p.; Sedley D. The Stoic theory of Unversals // Southern Journal of Philosophy. 1985. Vol. 23 (Suppl.). P. 87–92; De Lacy Ph. The Stoic categories as methodological principles. P. 246–263.

72

В сходных обстоятельствах один пациент может заболеть, другой остаться здоровым, а верная или неверная тактика врача существенно влияет на ход и исход заболевания.

73

Ее обычно считают четвертой (по хронологии и по значимости) школой в истории античной медицины.

74

Nutton V. Ancient medicine. P. 207–208.

75

Данный подход связан с традицией исследования понятия «эклектика» в философии. Подробнее об этом см. Donini P. Thehistoryoftheconcept of eclecticism. P. 15–33; Allbutt T.C. Greek medicine in Rome. London, 1921, P. 265–287.

76

Nutton V. Ancient Medicine. P. 207–220.

77

Афиней и его последователи трактуют его в духе философии ранних стоиков.

78

Allbutt T.C. Greek medicine in Rome. P. 266–269.

79

Ibid. P. 267.

80

Определение, предложенное Афинеем и позднее используемое Архигеном, Анаксагором и другими пневматиками. Подробнее см.: All-butt T.C. Greek medicine in Rome. P. 266.

81

Например, исходя из учения Гиппократа о существовании определенной причины болезни, часто связанной с внешним воздействием факторов окружающей среды, пневматик Афиней придавал большое значение качеству воды в домах своих пациентов. Иногда он даже предлагал дополнительно фильтровать ее перед употреблением, что в целом вполне соответствовало традиции рациональной медицины.

82

Малапани А. Гален о фармакологии: его научное мышление и вклад в фармакологию Кипра // История медицины. 2016. Т. 3. № 3. С. 274–286.

83

Анаксагор прямо указывает на свой источник — им является работа Архигена «О симптомах лихорадки». Известно, что Архиген написал четыре трактата, посвященные симптомам острых заболеваний (первый), их диагностике (второй) и, соответственно, диагностике и симптомам хронических заболеваний. Подробнее об этом см.: Allbutt T.C. Greek medicine in Rome. London, 1921. 633 р.

84

См., например, трактаты Галена «О разновидностях болезней» и «О симптомах болезней» (Гален. Сочинения. Т. II. С. 578–604, 700–728).

85

Появление принципа строгого доказательства историки науки связывают с развитием в VI–V вв. до Р. Х. древнегреческой математики, прежде всего с «Началами» Евклида, а также с более ранними работами Евдокса. Это — одна из фундаментальных проблем истории и философии науки. Ей посвящена значительная историография, анализирующая зарождение различных естественнонаучных специальностей. В силу ограниченного формата данной статьи, я затрагиваю только те ее аспекты, которые имеют непосредственное отношение к истории медицины. Читателям, желающим подробнее с ней ознакомиться, рекомендую следующие публикации: Health T.E. A history of Greek Mathematics. 2 vols. Oxford, 1921. P. 76–84, 213–246; Knorr W.R. The evolution of the Euclidean Elements. Dordrecht, Boston, 1975; Lloyd G.E.R. Magic, Reason and Experience. Studies in the Origin and Development of Greek Science. Cambridge: Cambridge University Press, 1979. 348 p.; Lloyd G.E.R. Polarity and Analogy. Two types of argumentation in early Greek Thought. Cambridge: Cambridge University Press, 1966. 503 p.; Mueller I. Greek mathematics and Greek logic // Ancient logic and its Modern Interpretations // Ed. J. Corcoran. Dordrecht, Boston, 1974. P. 35–70.Подробнееометоде в античности см.: Lloyd G.E.R. Alcmaeon and the early history of dissection // Sudhoffs Archiv. 1975. Vol. LIX. P. 113–147; Lloyd G.E.R. Methods and Problems in Greek Science. Selected Papers. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. 472 p.; Epistemology. Cambridge Companions to Ancient Thought. Vol. I. Cambridge, 1990; Allan D.J. Causality, ancient and modern // Proceedings of the Aristotelian Society. 1965. Suppl. XXXIX. P. 1–18; Boas G. Rationalism in Greek Philosophy. Baltimore, 1961; Edelstein L. Greek medicine in its relation to religion and magic // Ancient Medicine // Eds. O. Temkin, C.L. Temkin. Baltimore, 1967. P. 205–246; Gomperz H. Problems and methods of early Greek science // Journal of the History of Ideas. 1943. Vol. IV. P. 161–176; Hempel G.G., Oppenheim P. Studies in the logic of explanation // Philosophy of Science. 1948. Vol. XV. P. 135–175, 350–352; McKeon R. Aristotle’s conception of the development and the nature of scientific method // Journal of the History of Ideas. 1947. Vol. VIII. P. 3–44.

86

Гиппократ. О священной болезни // Гиппократ. Избранные книги. М.: Биомедгиз, 1936. С. 495.

87

Там же. С. 507.

88

Grand mal (a. epilepticus major) — большой эпилептический припадок, протекает с потерей сознания, падениями, тоническими судорогами, выделением пены изо рта пациента. Petit mal (a. epilepticus minor) — малый эпилептический припадок, протекает с потерей сознания, судорогами отдельных мышц или повторяющимися простыми движениями.

89

Гиппократ. О священной болезни // Гиппократ. Избранные книги. С. 507.

90

Подробнее об этом см.: The Cambridge Companion to the Stoics / Ed. B. Inwood. Cambridge, 2003. 440 р.; Lloyd G.E.R. Methods and Problems in Greek Science. Selected Papers. Cambridge, 1991. 472 p.; Frede M. The Stoic notion of a lekton // Language. Cambridge Companions to Ancient Thought. Vol. 3. / Ed. S. Everson. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. P. 109–128.

91

Аристотель. Политика. 1257b-25 // Аристотель. Собрание сочинений в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1983. С. 392.

92

Everson S. An Empiricist view of knowledge: memorism. 1990. P. 225–250; Frede M. The Empiricist Attitude towards Reason and Theory. P. 79–98; Brennan T. Reasonable Impressions in Stoicism // Phronesis. 1996. Vol. 41. N 3. P. 318–334; Sandbach F.H. Phantasia Katalêptikê. P. 9–21.

93

Силлогизмы делятся ими на элементарные и сложные. Сложные силлогизмы делились стоиками на гомогенные и гетерогенные, состоявшие, соответственно, из однородных и неоднородных посылок. Безупречное по форме умозаключение может быть доказано на основании пяти элементарных силлогизмов, образующих при определенных условиях бесконечное число возможных умозрительных гипотез. Подробнее об этом см., например: Bobzien S. Stoic Syllogistic // Oxford Studies in Ancient Philosophy. 1996. Vol. 14. P. 133–192; Bobzien S. The Stoics on Hypotheses and Hypothetical Arguments // Phronesis. 1997. Vol. 42. N 3. P. 299–312; Bobzien S. Wholly hypothetical syllogisms // Phronesis. 2000. Vol. 45. P. 87–137.

94

Подробнее об этом см.: Гален. Сочинения. Т. II. С. 781–796.

95

См. фрг. 2.4.23–2.4.28.

96

Подробнее об этом см.: Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной натурфилософии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 13, 14, 70.

97

Платон определяет два основных вида недугов души, считая их формой «безумия» (ἡ ἀνoία (anoia) — состояние, когда разум не может осуществлять надлежащий контроль над остальной душой): сумасшествие (ἡ μăνία (mania) — повышенная возбудимость) и невежество (ἡ ἀμăθία (amathia) — тупое, апатичное невежество). Подробнее об этом см.: Балалыкин Д.А., Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М., 2014. 416 с.

98

Платон. Тимей, 86с // Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. III. М.: Мысль, 1994. С. 493. Перевод С.С. Аверинцева.

99

Там же. С. 494.

100

Платон. Тимей // Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. III. С. 496.

101

Этот вопрос мною подробно разбирался ранее. См.: Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной натурфилософии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 5–106.

102

Платон. Тимей // Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. III. С. 496–497.

103

См.: Гален. Сочинения / Общ. ред., сост., вступ. ст. и комм. Д.А. Балалыкина. Т. I. М., 2014. 656 с.; Гален. Сочинения. Т. II. М., 2015. 800 с.; Балалыкин Д.А., Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М., 2014. 416 с.

104

Подробнее об этом см. например: Bobzien S. Determinism and Freedom in Stoic Philosophy. Oxford: Oxford University Press, 2001. 456 p.; Hankinson R.J. Cause and Explanation in Ancient Greek Thoughts. Oxford, 1997. 499 р.; Hankinson R.J. Causes and empiricism // Phronesis. 1987. Vol. 32. P. 329–348; Frede M. The Stoic Conception of Reason. P. 50–63.

105

См. фрг. 5.1.3.

106

Так, например, химические элементы «медь», «цинк», «железо» жизненно необходимы для реализации важной роли коферментов и в микроконцентрациях должны находиться в организме человека.

107

Кун Т. После структуры научных революций. С. 73–132.

108

См. комментарии к трактатам Галена «О разновидностях болезней», «О причинах болезней», «О разновидностях симптомов» (Гален. Сочинения. Т. II. С. 604–617, 663–677, 728–738).

109

См., например, фрг. 5.2.19.

110

См., например, рассуждение об апоплексии: Балалыкин Д.А. Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной натурфилософии // Гален. Сочинения. Т. II. С. 10–18.

111

Гален. Способ распознавания и лечения страстей любой, в том числе и своей собственной, души // Гален. Сочинения. Т. I. C. 184–258.

112

Гален. О распознавании и лечении заблуждений всякой души // Там же. C. 259–308.

113

Гиппократ. Прогностика, 12 // Гиппократ. Избранные книги. С. 316.

114

Гиппократ. Прогностика, 12 // Там же. С. 316–317.

115

См., например, трактат «О древней медицине» (Гиппократ. Избранные книги. С. 143–167).

116

Гален написал довольно значительное по объему сочинение, посвященное анализу этого трактата. Его перевод на русский язык см.: Гален. Три комментария на книгу Гиппократа «О природе человека» // Гален. Сочинения. Т. I. С. 641–652.

117

Гиппократ. Прогностика, 2 // Гиппократ. Избранные книги. С. 310.

118

Letts M. Rufus of Ephesus and the Patient’s Perspective in Medicine // British Journal for the History of Philosophy. 2014. Vol. 22. N 5. P. 996–1020. Подробнее об этом трактате см.: там же. Р. 999–2012.

119

В наши дни мы называем это сбором анамнеза жизни и анамнеза болезни (anamnesis vitae et anamnesis morbi).

120

Letts M. Rufus of Ephesus and the Patient’s Perspective in Medicine. P. 998–999.

121

Подробнее о значении опроса пациента для Руфа Эфесского см.: Letts M. Rufus of Ephesus and the Patient’s Perspective in Medicine. P. 996–1020.

122

Гален. Сочинения. Т. II. C. 427–514.

123

Longrigg J. Greek Rational Medicine: Philosophy and Medicine from Alcmaeon to the Alexandrians. London: Routledge, 1993. 296 p.; Longrigg J. Herophilus // Dictionary of Scientific Biography / Ed. C. Gillespie. Vol. 6. New York: Charles Scribbners Sons, 1972. P. 316–319; von Staden H. Experiment and experience in Hellenistic Medicine? // Bulletin of the Institute of Classical Studies. 1975. Vol. 22. P. 178–199; von Staden H. Body, soul, and nerves: Epicurus, Herophilus, Erasistratus, the Stoics, and Galen // Psyche and Soma / Eds. J. Wright, P. Potter. Oxford: Clarendon Press, 2000. P. 79–116; Nutton V. Medicine in the Greek world, 800–50 BC // Conrad L.I., Neve M., Nutton V., Porter R., Wear A. The Western Medical Tradition. 800 BC to AD 1800. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 11–38; Nutton V. Roman medicine, 250 BC to AD 200 // Conrad L.I., Neve M., Nutton V., Porter R., Wear A. The Western Medical Tradition. 800 BC to AD 1800. Cambridge, 1995. P. 39–70; Blüh O. Did the Greeks perform experiments? // American Journal of Physics. 1949. Vol. XVII. P. 384–388; Farrington B. The Greeks and the experimental method // Discovery. 1957. Vol. XVIII. P. 68–69; Zubov V.P. Beobachtung und Experiment in der antiken Wissenschaft // Das Altertum. 1959. Vol. V. P. 223–232.

124

Debru A. L’experimentation chez Galien. P. 1718–1756; Дебрю А. Гален об анатомии души // История медицины. 2015. Т. 2. N 2. P. 165–171.

125

Цит. по: Debru A. L’experimentation chez Galien. P. 1722.

126

Ibid.

127

Ibid. P. 1750.

128

Ibid.

129

Бернар К. Введение к изучению опытной медицины. С. 10.

130

Там же. С. 93.

131

Стёпин В.С. Философия и методология науки. М., 2015. 716 с.