Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь

Гайк Октемберян

В Таро есть карта «Глупец» или «Дурак». Это неистребимый архетип. И книга эта о том, что какую войну ведут всю свою жизнь настоящие глупцы.

Часть вторая А Р М И Я

На следующий год, поздней осенью, НИКТО забрали на ДВА года служить в армии. Группу из ДВАДЦАТИ трёх человек, в которой ОН находился, к месту назначения сопровождал один прапорщик. С самого начала пути НИКТО заметил, как этот прапорщик стал как-то старательно КРУТИТЬСЯ около тех, кто мог оказать какое-то влияние на остальных. Он как стремился завоевать их расположение. ПЕРВЫЙ отрезок пути ПРОДЕЛАЛИ на самолёте. На железнодорожном вокзале Ленинграда этот прапорщик оставил их, чтобы сходить и получить билеты на ВТОРОЙ отрезок пути. Когда он вернулся, ему как будто уже НИЧЕГО не оставалось как ПОДЕЛИТЬСЯ с теми, ВОКРУГ которых он с самого начала словно тёрся, о том, что ему из-за каких-то возникших трудностей пришлось доплачивать, отдавать свои деньги за все билеты из своего кармана. И те, кому он рассказал как о своих потерянных деньгах, решили ему помочь и собрать по три рубля и отдать ему. Прапорщик при этом стоял с каким-то товарным выражением лица. С таким же товарным выражением лица он положил в свой карман собранные деньги. НИКТО заподозрил прапорщика во лжи, всё НЕПОНЯТНОЕ лжёт, но всё же решил отдать эти три рубля, чтобы НЕ ПОКАЗАТЬ себя каким-то мелочным, чтобы не слышать и не видеть что-то ещё. НИКТО как подводило ещё и то, что ОН имел весьма поверхностные представления о том, что ЕГО, на самом ДЕЛЕ, могло ждать в армии. Если бы ОН и все остальные знали о том, что в каком вагоне и как им придётся ехать ДАЛЬШЕ, этот прапорщик не получил бы того, что взял. Все, кроме него, в этот путь отправлялись в ПЕРВЫЙ раз. Да и одного раза, как ПРАВИЛО, часто как не хватает совершить что-то в ответ. Весь день пришлось ждаться нужный им поезд. Когда уже совсем стало темно, они стали выходить из вокзала к прибытию поезда. Когда вагоны останавливавшегося поезда проходили мимо них, обнаружилось то, что до какой-то отвратительнейшей тесноты они были забиты теми, кого тоже забирали на службу в армию. В этих вагонах ПОЛНЫМ-ПОЛНО было тех, кого забирали служить в армии. Через большие окна вагонов было прекрасно видно, как они до самого верха были ЗАПОЛНЕНЫ уже стриженных под «НОЛЬ». Такого НИКТО никогда прежде ещё не приходилось видеть. По всей видимости, это уже не один прапорщик мог ДЕЛАТЬ деньги. В том плацкартном вагоне, в который они стали заходить, им с таким трудом пришлось пробираться и протискиваться через КУЧИ лысоголовых, что само такое продвижение только больше и больше начинало помогать вызывать в них силу внутреннего сопротивления. Это внутреннее сопротивление стало набирать такую силу, которая заставила развернуться в обратную сторону и выходить из такого вагона. Неужели за такой проезд прапорщику из собственного кармана отдавать деньги? Ни один из ДВАДЦАТИ трёх человек не задержался в этом вагоне. «Что это такое?!! Мы так не поедем!!» — с такой силой запротестовали большинство из них, что уже начинало казаться, что они и в самом ДЕЛЕ в таком поезде никуда не поедут. Но они продолжали оставаться рядом с этим вагоном. И прапорщик стал хватать своими руками самых крайних, самых молчаливых, самых нерешительных и как ЗАТЯГИВАТЬ в этот вагон. Он как будто принялся грузить как каких-то баранов. При этом принялся старательно уверять остальных в том, что для них будет ВЫДЕЛЕНО ОТДЕЛЬНОЕ место. Видимо, он ПРОДЕЛЫВАЛ это уже не в ПЕРВЫЙ раз, потому что что-то недолго ему пришлось думать, что ему ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. ВТЯНУТАЯ в вагон часть как ПОТЯНУЛА за собой и остальных, и ДВАДЦАТЬ три человека вместе с прапорщиком разместились на шести полках, на ДВУХ противоположных верхних, на ДВУХ противоположных нижних и ДВУХ боковых, верхней и нижней. И чего же ДАЛЬШЕ следовало ожидать? Очень часто, уже само начало может ПОКАЗЫВАТЬ то, что каким будет продолжение ДАЛЬШЕ.

Ранним утром, когда было ещё темно и холодно, поезд остановился. Когда эти ДВАДЦАТЬ три человека стали выходить из поезда, какой-то полковник, видимо следуя ПРАВИЛУ «запуганные думать не способны», запуганными ЛЕГЧЕ же управлять, какой-то взбесившейся собакой стал бросаться на выходивших из вагона и срывать их со ступенек. Он стал кричать, чтобы все торопливо построились в ДВЕ шеренги. И брызги его слюны, когда он кричал, каким-то праздничным салютом искрились в зыбком свете электрических фонарей вокзала. Затем эти ДВАДЦАТЬ три человека на автобусе привезли в какую-то УЧЕБНУЮ часть. Их в ПЕРВЫХ же день РАЗДЕЛИЛИ, разбросали по ротам и придавили КУЧЕЙ ПРАВИЛ и занятий, чтобы до ПРЕДЕЛА лишить их свободного времени. Из этого времени было оставлено только ДВАДЦАТЬ минут. В течение дня через ОПРЕДЕЛЁННЫЕ отрезки времени их перемещали, переводили с места на место, как не давая опомниться и собраться с мыслями. От постоянного напряжения за день накапливалась такая усталость, что даже сна не хватало, чтобы восстанавливались уходившие куда-то ВПУСТУЮ силы. И что-то очень часто там ПОВТОРЯЛИ и ПОВТОРЯЛИ, что восьми часов ВПОЛНЕ должно хватать для сна. Зачем это ДЕЛАЛОСЬ?

Когда те, кто стал курсантами, постепенно стали понемногу осваиваться на новом месте и НАУЧИЛИСЬ минуту за минутой отвоёвывать то свободное время, которого их старались ПРЕДЕЛЬНО лишить, то ими стало не так ЛЕГКО управлять в этой какой-то чересчур ПРАВИЛЬНОЙ УЧЕБНОЙ части. В этой части НИКТО стал лучше понимать, что за одним злом может скрывается большее, что какое зло могло скрываться за тем злом, которое было направлено со стороны параллельных классов на тот класс, в котором ОН УЧИЛСЯ в школе. После поступавших сначала обещаний ЕГО «морально УНИЧТОЖИТЬ» с помощью постоянных насмешек и едких замечаний по каждому поводу и без повода на каждом шагу ЕМУ всё-таки стали грозить применением силы. И ЕМУ пришлось без лишних свидетелей самому постараться у желавших превратить ЕГО в какую-то МИШЕНЬ отбить всякое желание нацеливаться на НЕГО. Когда миновали шесть месяцев зимнего полугодия, ОТУЧИВШИХСЯ опять стали группами увозить из этой УЧЕБНОЙ части. И ДЕЛАЛОСЬ это так, чтобы убывавшие не встречались с начавшими прибывать туда. НИКТО случайно услышал как командир их роты, объяснял происходившее: «…чтобы не испортили». Как это «чтобы не испортили»? Чем это можно испортить? Передать что-то из своего опыта?

Из ленинградского военного ОКРУГА НИКТО попал в душанбинскую бригаду войск противовоздушной обороны. А в Душанбе ОН узнал о том, что куда ЕГО, на какую «точку», отправят ДАЛЬШЕ. «Точкой» оказался ОТДЕЛЬНЫЙ радиолокационный батальон в городе Керки, расположенный на берегу очень широкой реки Амударья. ПЕРВОЕ же утро в этом батальоне оказалось ПРАВИЛЬНЫМ для НИКТО. «Батальон, подъём!!» — прокричал дневальный, но мало кто из тех, кто лежал на кроватях, даже пошевелился. Стало ясно, что там уже так отвоёвывали своё время. Дневальный продолжал выкрикивать команду «подъём» ДВА — три раза в минуту. Кое-кто стал вставать и одеваться под настойчиво ПОВТОРЯВШУЮСЯ команду. И НИКТО решил, что лучше встать и одеться. Потом ОН сел на стул в ожидании того, что будет ДАЛЬШЕ. ОН не собирался ОПЕРЕЖАТЬ событий. Он решил, что лучше будет следовать за теми, кто уже находился в этой части, а НЕ ОПЕРЕЖАТЬ их. «Батальон, выходи строиться!» — стал кричать дневальный. Выходившие из казармы стали скапливаться перед узким дверным проходом, стоя один за одним в одной большой гусенице, которая выходили наружу. И все те четверо прибывших накануне вечером вышли в самом хвосте этой гусеницы, вышли самыми последними и встали в строй. Какой-то лейтенант, дежурный по части, из четырех незнакомых ему лиц вывел из строя троих и объявил, что они не встали по «подъёму». Черноволосого кавказца он решил оставить в покое. А троих он отправил в разные места на уборку в наказание за совершённое ими. НИКТО отправился убирать клуб, который, как оказалось, уже был убран и его не нужно было убирать. Но ОН напрасно понадеялся на то, что назначенное наказание как снимало уже обвинение за то, за что последовало это наказание. И совсем скоро ЕМУ стало ясно, что обвинения там могут изобретаться, что там ВПОЛНЕ могут не только наказывать за что-то ДВАЖДЫ, но и ДЕЛАТЬ это наказание постоянным. Тот лейтенант на очередном построении, на разводе, доложил, что трое не встали по «подъёму», и ни один из майоров и капитанов даже не засомневался в том, что те, кого они ВПЕРВЫЕ увидели, в наглости посмели превзойти остальных в ПЕРВОЕ же утро. Все ДЕЛАЛИ вид, что всё шло ПРАВИЛЬНО. И никто из этих троих даже и не пытался что-то объяснять, как-то оправдываться, потому что им уже стало ясно, что им придётся говорить как на другом языке, и НИЧЕГО не будет услышано, что говорить нужно только на ПРАВИЛЬНОМ языке. Им стало ясно, что их в ПЕРВОЕ же утро в этом батальоне принялись ИЗНИЧТОЖАТЬ.

В солдатской столовой находилось четыре десятиместных стола. Каждый «призыв» садился ОТДЕЛЬНО за свой стол. Полгода ОТДЕЛЯЛО один «призыв» от другого и ставило как на одну ступеньку выше другой. Из четырёх ступенек НИКТО ТЯНУЛА самая последняя, с которой словно оставалось СДЕЛАТЬ один шаг прочь оттуда. «Дембеля» были ближе всех к тому, чтобы вернуться домой, и НИКТО садился с ними. Самыми несчастными выглядели «духи». Они и в самом ДЕЛЕ были какими-то тихими, бесшумными, с бескровными лицами и с погасшими глазами. Так велик был в этих «духах» отлив жизни, что они казались блёклыми и потускневшими. Их в основном и «припахивали». «Дембелям», отслужившим ДВА года, и «дедам», отслужившим только полтора года, «не положено» было убирать посуду со столов, за которыми они ели. Убирать за ними должен был кто-то из «духов» или «черпаков». «Дембель» или «дед» только поворачивал голову в сторону стола, за которым сидели «духи», или, в крайнем случае, в сторону стола, за которым сидели «черпаки», отслужившие всего лишь год, выбирая кого-нибудь крайнего, подзывал и требовал_: «А ну-ка…» Оказавшийся крайним сразу всё понимал и убирал всё, что было нужно. Получалось так, что и НИКТО должен был ПОКАЗЫВАТЬ себя «припахивающим» или же самому начать убирать посуду со стола за других и, значит, ПОКАЗАТЬ себя каким-то НИЧТОЖЕСТВОМ. А ОН как и не собирался ДЕЛАТЬ ни того, ни другого. Из-за всё тех же опасений что-то самому нарушить ОН не мог заставить себя подчиниться этим ПРАВИЛАМ. Один ЕГО земляк из ЕГО же «призыва» решил исправить такое положение ДЕЛ и после обеда стал УЧИТЬ НИКТО_: «Слушай!…Вот, ты садишься за стол с „дембелями“…Они своё уже отслужили. Они почти „гражданские люди“. Тебе служить! И ты должен „припахивать“, а не они. Ты ни разу не заставил убрать посуду. Всегда кто-то из них это ДЕЛАЕТ. А им скоро домой уезжать. Им сейчас нельзя „залетать“. „Припахивай“! Или ты сам хочешь убирать посуду? Если не собираешься убирать сам, то, значит, должен заставлять ДЕЛАТЬ это других. То, как ты поступаешь, нехорошо. Ты нехорошо ДЕЛАЕШЬ. „Припахивай“!!» Всё сказанное земляком выглядело ПРАВИЛЬНЫМ. НИКТО так и не смог себя пересилить и отдать себя в подчинение этим ПРАВИЛАМ. Но принимавших все эти ПРАВИЛА, следовавших ИМ, было ВПОЛНЕ достаточно для того, чтобы ОНИ и без НИКТО продолжали действовать. Случалось и так, что «припахивать» было некого, и, уходя из столовой, «дембеля» оставляли посуду неубранной. Тогда только наряду по столовой приходилось её убирать. Несколько раз старшина замечал неубранную посуду, и в наказание за это НИКТО вместе с «дембелями» приходилось заниматься строевой подготовкой на плацу. Старшина, чтобы бороться с «дедовщиной», часто оставался в столовой до самого окончания «приёма пищи». Когда «духи» и «черпаки» в присутствии самого старшины убрали свои столы и вышли строиться, «припахивать» было уже некого. «Деды», «дембеля» и НИКТО продолжали сидеть за своими столами и не могли из столовой до тех пор, пока посуда не будет убрана. Старшина всё настойчивее начинал требовать, чтобы посуда была убрана. Такое сидение за ДВУМЯ столами уже явно начинало ЗАТЯГИВАТЬСЯ и не могло обещать НИЧЕГО хорошего. «Как же они выйдут из такого положения?» — думал НИКТО. «Я уберу только свою посуду!» — решительно заявил один «дембель», вставая из-за стола, забирая с собой только свою миску, свою ложку, свою кружку, чтобы отнести всё это к окошку в посудомойку. Все остальные последовали его примеру. Каждый убрал за собой только свою посуду. Когда «дембеля» уехали, НИКТО пересел к «дедам», к тем, кто ближе остальных находился к тому времени, когда и ЕМУ можно будет убраться оттуда. Из-за своих способностей к рисованию НИКТО оказался в распоряжении замполита батальона. И когда этот «товарищ капитан» спрашивал_: «СДЕЛАЛ?», НИКТО приходилось каждый раз отвечать_: «нет». Когда тот спрашивал_: «Почему?», то получал один и тот же ответ_: «Я в наряде был». Эти вопросы и всё те же ответы на них продолжали ПОВТОРЯТЬСЯ даже тогда, когда «товарищ капитан» стал освобождать НИКТО от наряда. В наряд НИКТО заступал в шесть часов вечера, а капитан узнавал об этом на следующее утро и «освобождал» ЕГО от наряда где-то в обед, где-то около ДВУХ часов дня. А в шесть часов вечера НИКТО опять оказывался в наряде. ОН не вылезал из нарядов. Наряд по роте только назывался «суточным», потому что, на самом ДЕЛЕ, было как каким-то ПРАВИЛОМ оставлять тех, кто в нём оказался, на ВТОРЫЕ сутки. Когда НИКТО оказался в армии, то ОН с самого начала почувствовал себя таким угнетённым, словно всё это время толщиной в ДВА года как придавила ЕГО. Когда же ОН попадал в «суточный» наряд по роте, то этот гнёт сразу как УДВАИВАЛСЯ. В наряде ОН чувствовал оказавшимся в меньшей клетке, которая находилась внутри большей. ОН чувствовал себя как с ДВАЖДЫ запертой душой и чувствовал себя большей МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз. Несмотря на то, что весь наряд по роте каждый раз оставляли на ВТОРЫЕ сутки, НИКТО, когда в очередной раз попадал в наряд, продолжал надеяться на то, что на этот раз, может быть, всё обойдёться одними сутками. Когда до окончания наряда оставалось три-четыре часа, эта надежда ещё жила. Но каждый раз к этому времени старшина начинал с какой-то НЕПОНЯТНОЙ настойчивостью убивать её. Сразу убить её у него не получалось. Убийство каждый раз начинало мучительно ЗАТЯГИВАТЬСЯ. Просто невыносимо было смотреть на то, как старшина, задавшись всё той же целью — оставить наряд на ВТОРЫЕ сутки, начинал опять ходить там, где уже проходил так, как будто что-то потерял и никак не мог найти. Было заметно то, что как тяжело становилось ему в его поисках и то, что он испытывал какое-то ОБЛЕГЧЕНИЕ, когда, наконец-то, находил какую-нибудь подходящую соринку, брошенную, может быть, кем-то минуту назад. С РАСТЯНУТОЙ улыбкой он подзывал к себе и ПОКАЗЫВАЛ на неё. Его лицо светилось от такой радости, что ему всё же удалось найти подходящее пятно для всего наряда. Когда он снова начинал убивать эту надежду, когда ему нужно было оставить наряд на третьи сутки, это становилось невыносимо. Для тех же, кто оказывался в наряде по столовой, для этого старшины было уже совершенно излишним искать какое-нибудь пятно. В наряде по столовой можно было остаться и на четверо суток, и на ЦЕЛУЮ неделю, и на ДВЕ недели. НИКТО был родом из Армении, и поддержка ЕГО земляков помогала ЕМУ держаться. ОН просто удивлялся тому, как всё приходилось выдерживать «духам», у которых земляки были похожи на тех, кто больше думал о сохранности собственной шкуры. На них было просто больно смотреть. Бледные, какие-то сгорбленные, они гнулись как надломленные, постоянно одни и те же с утра до вечера где-то что-то мыли, чистили, подметали и за себя, и за «дедов». И каждый из них не мог не нести в себе всё росший и росший страшный груз озлобленности. И что им помогало держаться? Надежда дождаться следующий призыв, на который можно будет всё разом сбросить с такой силой накопившейся злобы, что мало кто сумеет против неё устоять. «Деды», на которых старались сваливать все обвинения в «дедовщине», не трогали НИКТО и поэтому оставалось не заслонённым от НЕГО то, что от кого она, на самом ДЕЛЕ, исходила. «Деды» просто НАУЧИЛИСЬ ОБЛЕГЧАТЬ себе жизнь, просто ПОВТОРЯЯ то, что ДЕЛАЛИ прапорщики, старшина, лейтенанты, капитаны и так далее, и ПОКАЗЫВАЛИ себя такими же.

Казармы находилась «внизу», а чтобы оказаться «наверху», нужно было подниматься на крепость, на которой располагалась позиция с радиолокационными станциями. На крепости несли постоянное боевое дежурство. И вот после того, как жизнь НИКТО «внизу» была превращена как в сплошное наказание, командир роты «СВЯЗЬ» позвал ЕГО к себе и СДЕЛАЛ ЕМУ предложение_: УЧИТЬСЯ на дизелиста и подниматься «наверх» на «смену». «А что ему мешало СДЕЛАТЬ это предложение раньше? Зачем он больше месяца ТЯНУЛ с этим предложением? Он ждал всё это время, чтобы ему ЛЕГЧЕ было получить от меня согласие? Для этого так стараются изводить в нарядах? И в нём всё это время жила какая-то надежда?…» НИКТО относился к роте «Узел» и должен был иметь отношение к ремонтным мастерским после проведённых шести месяцев в УЧЕБНОЙ части. ОН решил, что раз больше месяца и «Узел», и «СВЯЗЬ» обходились без НЕГО, то могут и ДАЛЬШЕ без НЕГО обходиться. Опять начинать на кого-то УЧИТЬСЯ ОН уже не собирался. ОН ПОДЕЛИЛСЯ с земляком с тем, что какое предложение ЕМУ было СДЕЛАНО. И земляк, ходивший на «смену», сказал ЕМУ_: «Поднимайся „наверх“. Там ЛЕГЧЕ тебе будет. И в наряды будешь ходить, может, раз в месяц. Дизелист — это одна из лучших работ. И времени свободного ПОЛНО будет. И на арык купаться каждый день можно ходить. И в самоволку можно сходить. А „внизу“ куда ты сможешь пойти? Там постоянно одно контрольное построение за другим. Там и штаб. Там и вся эта КУЧА начальства. Начальство „наверх“ только утром на развод поднимается. Потом там остаётся только один оперативный-дежурный. Бывает ещё кто-то там остаётся, но это тогда, когда что-то приходится ремонтировать. На крепости спокойнее. Главное_: ты там эту сволочь, старшину, не будешь видеть… Будешь работать дизелистом — капитан для тебя и отпуск домой СДЕЛАЕТ и в увольнения по выходным будешь ходить. Вот один уже ДВА раза дома побывал. А что твой замполит до сих пор СДЕЛАЛ? Увольнение объявил? А ты вместо увольнения в наряде гнил? И потом ты же в увольнение так и не сходил? И этот капитан об этом как будто забыл. „Наверху“ ЛЕГЧЕ. Поднимайся „наверх“.» Что-то внутри у НИКТО как-то не принимало того, что наговорил ЕМУ земляк, что ВПОЛНЕ выглядело разумным. «А что такое отпуск?…Зачем он мне нужен, если после него опять придётся возвращаться сюда. Сама мысль о возвращении сюда настолько невыносима, что никакой отпуск не нужен. И что-то не заметно, что эти отпуска стараются давать. Они выглядят чем-то таким, чего, скорее всего, не стоит даже дожидаться. Больше разговоров про эти отпуска. Если тебя как стараются чуть ли не израсходовать, надо же что-то обещать за это. Отсюда лучше убраться и больше сюда не возвращаться. Мне не хватало ещё и самому стараться заработать этот отпуск. Я и так как одной ногой в дерьме оказался. Мне не хватало ещё и самому ВТОРОЙ ногой встать в него, чтобы только больше в нём увязнуть.» Через пару дней из Душанбе пришло распоряжение отправить НИКТО в ташкентскую бригаду, на одну из подчинённых ей группу дивизионов. В той образцово-ПОКАЗАТЕЛЬНОЙ части, где ОН оказался, всё выглядело намного лучше, чем то, что осталось в военной части, расположенной в Керках. НИКТО прибыл в эту часть в числе самых ПЕРВЫХ из тех, кого собирались использовать на каких-то строительных работах. Их было человек четырнадцать. ПЕРВЫЕ ДВЕ недели они были свободны от нарядов. Ни к уборкам и ни к каким-нибудь работам их не привлекали. После испытанного напряжения от пребывания в состоянии какого-то постоянного наказания такое ощущение свободы только продолжало удерживать в напряжении. Когда затем чуть ли уже не каждый день стали прибывать такими же группами или чуть большими такие же застёгнутые в солдатскую форму, всех прибывших ВЫДЕЛИЛИ в ОТДЕЛЬНУЮ строительную роту, в которой пошло РАЗДЕЛЕНИЕ вплоть до ОТДЕЛЕНИЙ. С началом работ и в этой роте стали ВЫДЕЛЯТЬ кого-то на уборку территории ВОКРУГ казармы и в суточные наряды. И это РАЗДЕЛЕНИЕ пошло ещё ДАЛЬШЕ. И когда подобные тем, кто в УЧЕБНОЙ части нацеливался на НЕГО, стараясь СДЕЛАТЬ ЕГО МИШЕНЬЮ, и тем, за кого ОН ещё в школе подставлял себя под удары, стали превращаться в жалкие МИШЕНИ, то никакого сочувствия они у НЕГО уже не вызывали. НИКТО уже старался держаться ДАЛЬШЕ от таких. Некоторые из таких даже стали опасаться ложиться спать в казарме, уходили на всю ночь в самоволку. После этого участились построения. А когда уставшим от работы вместо заслуженного отдыха приходилось стоять в строю неизвестно сколько времени, то это не могло их не злить. Раз ДВОЕ сразу после ужина взяли и ушли в город в самоволку. На вечерней поверке их отсутствие было замечено, и подполковник, который был ответственным в тот день, всю строительную роту взял и оставил стоя дожидаться возвращения тех ДВОИХ. Освещённая зыбким электрическим светом рота молча стояла на плацу рядом с ДВУХЭТАЖНЫМ штабом, переминаясь с ноги на ногу. После ДВУХ часов ночи она оживилась от слабого ропота недовольства, который прошёл по ней. НИКТО же отвлекал себя разглядыванием того, как большие чёрные сверчки ползали по земле на границе света и темноты. — Сколько можно так стоять?! — вырвалось из строя. — Сколько нужно столько и будете стоять, — отозвался подполковник, тоже уже как уставший от слишком ЗАТЯНУВШЕЙСЯ мёртвой тишины. — Как это «сколько нужно»?!! Мы ЦЕЛЫЙ день работали!!! Мы имеем право на отдых?! Нам же завтра опять на работу! — кто-то ещё оживился в строю. — Уже сегодня, — ещё один заговорил в строю, СДЕЛАВ уточнение. — Будете стоять до тех пор, пока не придут ваши товарищи, — заявил подполковник. — Какие они нам «товарищи»?! — заявил в ответ голос из строя. — Они ушли — с ними и разбирайтесь! Их и наказывайте! А мы тут причём?! Разве от того, что мы здесь стоим, эти ДВОЕ быстрее вернуться?! — ещё кто-то заявил о своём недовольстве происходившим. — Нам, что, так до утра стоять?! — не выдержал ещё кто-то. — Да. Если нужно, то вы будете стоять до самого утра. — И почему это мы должны стоять?! Кто нарушает — с теми и разбирайтесь! — Вы один коллектив! — заявил подполковник РАЗДЕЛЁННЫМ вплоть до ОТДЕЛЕНИЙ и не имевшим даже права подавать коллективные письменные заявления, словно никому из них, ни ему самому НИЧЕГО не было известно о принципе «РАЗДЕЛЯЙ и властвуй». — Какой ещё «коллектив»?! Где вы его видели?! — Вы должны как-то подействовать на них, чтобы они так больше не поступали, — сказал подполковник. — Выходит_: вы сами провоцируете нас на ваши «неуставные взаимоотношения»! — ответил ему кто-то из строя. — Ищите другие методы, — в свою очередь ответил подполковник. — Какие у нас могут быть «методы»?! — воскликнул кто-то из строя. — Вам нужно — вы и ищите!! А мы весь день работали и устали, и хотим отдохнуть, а не «методы» искать! — кто-то другой заявил о себе. — Воспитывайте!! — заявил в ответ подполковник, как будто всем могло стать ясно и понятно то, что же именно имел он в ввиду. Скорее всего, у него самого не было ясного представления о том, что он сказал. — Как?! Кулаками, что ли?! Вот они вернуться, и мы их «воспитаем»! Спать-то теперь можно идти?! Мы уже больше четырёх часов стоим на ногах! — Если вы их не можете воспитать, то как мы сможем это СДЕЛАТЬ? Они, скорее всего, только утром вернуться. А мы, что, совсем из-за этого не будем спать?! — Зачем же обязательно бить? СДЕЛАЙТЕ так, чтобы такого больше НЕ ПОВТОРЯЛОСЬ, — продолжал УЧИТЬ подполковник. — Мы обещаем с утра заняться их «воспитанием»!! Спать-то теперь можем идти или нет?! — Да ладно тебе! Перестань… С ним же бесполезно о чём-то говорить. Не ясно, что ли? — сказал один другому в строю. Опять повисло молчание. Все уже устали и от бесплодности своих слов. Когда осталось где-то полтора часа до «подъёма», подполковник отправил строй в казарму, так и не дождавшись тех ДВОИХ. А те ДВОЕ опоздали даже к «подъёму» и потом узнали о том, что кто на них больше всех разозлился.

Перед началом строительных работ, за быстрое их ВЫПОЛНЕНИЕ, были обещаны отпуска домой тем, кому ещё нужно было отслужить год или полгода, и увольнения, чуть ли не на ВТОРОЙ день после приказа, тем, для кого срочная служба в армии осенью этого года должна была закончиться. Для НИКТО эти обещания выглядели чем-то из области многообразия ПУСТОГО звона, и ОН не собирался стараться себя чем-то утруждать. В этой военной части, расположенной в Янгиюле, ЕМУ не раз приходилось слышать заявления о том, что их строительная рота была набрана из тех, кто оказался как не очень-то и нужным в тех частях, из которых их отправили в это место. А в Керках ЕМУ не раз приходилось слышать заявления о том, что людей не хватает, и поэтому одним и тем же сутками приходилось оставаться в нарядах. Эти заявления друг с другом никак не согласовывались. Это же о чём-то говорило. Само по себе происходившее каждый день тоже не могло о чём-то говорить. И опыт пережитого вместе с происходившим каждый день говорил о том, что когда всё будет СДЕЛАНО и работавшие после этого перестанут быть нужными, ожидать следует чего-то обратного тем обещаниям, которые сыпались. И ощущение подступавшей ПУСТОТЫ, говорило об этом, когда работы стали подходить к завершению, когда командировка на четыре месяца в эту часть в Янгиюле уже заканчивалась, когда большую часть строительной роты после работы стали отвозить в Ташкент. НИКТО оказался в числе тех, кого пока оставляли ночевать в этой части. В ПЕРВЫЙ же вечер, когда большую часть строительной роты отвезли в Ташкент, замполит ВТОРОГО дивизиона позвал ЕГО на ВТОРОЙ этаж и ПОКАЗАЛ на кровать, на которой НИКТО мог переночевать. Утром НИКТО узнал, что оставшиеся на ПЕРВОМ этаже спали без одеял, простыней и наволочек. Им ставшим как уже ненужным, оставили только голые подушки и матрасы. На ВТОРОЙ вечер замполиту, которому до остальных не было никакого ДЕЛА, пришлось как напомнить НИКТО о том, что ЕМУ уже нечего ДЕЛАТЬ на ПЕРВОМ этаже, что ЕМУ нужно подниматься на ВТОРОЙ этаж. По всей видимости, замполит собирался оставить ЕГО у себя, во ВТОРОМ дивизионе, потому что НИКТО оставался ему нужен. НО НИКТО отказался подниматься на ВТОРОЙ этаж, решив остаться вместе со ставшими какими-то ненужными. Опыта прошлой ночи на ПЕРВОМ этаже у НЕГО не было, и поэтому ОН остался на одном матрасе с ДВУМЯ подушками. А те, у кого был уже опыт ПЕРВОЙ ночи с одними голыми подушками и матрасами, постарались обзавестись и ВТОРЫМ матрасом из оставшихся лишними, чтобы им было чем накрываться. Как только НИКТО засыпал, какой-то неотступный и пронизывавший холод начинал прогонять сон. У НЕГО никак не получалось заснуть из-за того, что холод пробирался сверху в ничем не накрытое тело. НИКТО пробовал лежать то на спине, то на животе, но заснуть всё равно не получалось. Когда ОН стал одной подушкой накрывать ноги, а другой спину, ЕМУ удавалось засыпать и оставаться во сне уже дольше. Но ЕМУ, всё равно, приходилось просыпался, когда спина начинала мёрзнуть. А спина начинала мёрзнуть из-за того, что ВТОРАЯ подушка раз за разом не держалась на ней и сваливалась со неё. ОНА и на животе как-то недолго держалась, когда НИКТО пробовал заснуть лёжа на спине. ОН просто замучился переворачиваться с живота на спину и обратно. В конце концов, НИКТО решил встать с кровати, чтобы снять с себя верхнюю часть одежды, разложить её на матрасе так, чтобы можно было лечь на неё спиной и просунуть руки в рукава, и перед этим положить на неё подушку. ОН лёг спиной на подушку и постарался продеть руки в рукава, затем застегнулся на те пуговицы, на которые у НЕГО получилось это СДЕЛАТЬ. НИКТО заснул, только закрепив таким образом на спине подушку. Утром ОН почувствовал, что не выспался. Наступившим вечером уже и ЕГО, и тех, кто ещё оставался, отвезли вместе с другими в Ташкент. Утром привезли обратно ДОДЕЛЫВАТЬ то, что ещё оставалось СДЕЛАТЬ. Ещё пару недель их привозили и увозили. А потом, когда их возвращение было уже ни к чему, НИКТО в числе тех, с кем был отправлен из Душанбе, поехал уже в обратную сторону. А в Душанбе перед ДВУМЯ шеренгами прибывших из Ташкента какие-то майоры с каким-то удивлением стали выкатывать свои глаза и ДЕЛАТЬ НЕПОНИМАВШИЕ лица, когда им сказали, что многим из них были объявлены отпуска за те четыре месяца НЕЛЁГКОЙ работы, за то, что заливали бетон, укладывали асфальт, выкладывали кирпичи. Как что-то НЕПОНЯТНОЕ было для этих майоров и что-то совершенно неожиданное в том, чтобы кого-то из прибывших куда-то отпускать. А ведь, и в самом ДЕЛЕ, не за отпусками же их, застёгнутых в солдатскую форму, отправляли в ташкентскую бригаду! Застёгнутым было заявлено, что раз они не занимались в течение этих четырёх месяцев ни боевой, ни политической, ни физической подготовками, то всем им придётся пойти в наряд по столовой. НИКТО вместе с одним «отпускником» оказались в посудомойке, в самом трудном месте. После наряда всем было объявлено, что они оставлены на ВТОРЫЕ сутки. Вообще-то, после наряда им нужно было дать возможность отдохнуть. В НИКТО стала закипать такая злость, от которой ОН готов был разорваться. Неизвестно, что могло произойти ДАЛЬШЕ, если бы дежурный по столовой, прапорщик, не стал настаивать на том, чтобы этих ДВОИХ обязательно сменили. Напрасно НИКТО понадеялся на то, что сможет после наряда отдохнуть. Эту надежду убил старшина. После ужина старшина ЕГО и «отпускника» отправил на чистку картофеля. Этот старшина не мог всех знать, потому что личный состав у него в казарме постоянно менялся. Он пользовался тем, что чувство голода само собирало в строй безденежных солдат, когда подходило время «приёма пищи». Безденежными можно СДЕЛАТЬ даже КУЧУ людей, народ, чтобы ЛЕГЧЕ было их порабощать. НИКТО, оказавшись после наряда на чистке картофеля, решил, что не нужно помогать чувству голода ставить ЕГО в строй, тем более тогда, когда старшина назначал наряды.

«Пусть думают, что я уже в наряде.»

Было ясно, что пропускать раз за разом «приём пищи» и не попадаться на глаза какому-то сволочному начальству, долго не получиться. Нужно было приложить какие-то усилия для того, чтобы поскорее убраться оттуда и вернуться в батальон, расположенный в Керках. Тех, кто прибыл из ташкентской бригады и оказался в наряде по столовой, оставили там ещё раз на сутки. Вечером НИКТО направился к штабу, чтобы подождать там появления командира бригады и обратиться лично к нему. Когда командир бригады вышел из штаба вместе с его ОКРУЖЕНИЕМ, НИКТО направился прямо к нему. Когда ОН обратился к нему и сказал о том, что ЕГО привело, у того как-то сразу забегали глазки. Что-то его как насторожило. Ему, скорее всего, прекрасно было известно о том, что твориться в этой части. А начинающий самостоятельно действовать солдат уже мог представлять что-то неуправляемое и непредсказуемое. От этого полковника НИКТО узнал, что на следующий день в Керки должна поехать машина с дровами, что с ней и ОН сможет уехать, что для этого её нужно будет сначала нагрузить. На следующий день НИКТО вместе с «отпускником», которому тоже нужно было отправляться в тот же самый батальон, стали грузить дрова в кузов грузовика. В этом кузове и они как могли поехать. Чем больше они грузили, тем всё более НЕПОНЯТНЫМ становилось для него то, что_: как же они сами смогут в этом кузове поехать. НИКТО решил, что всё же может существовать какой-то неизвестный ЕМУ способ, и, когда они закончили работу, спросил у старшего лейтенанта, который должен был поехать главным в этой машине_: — А как же мы сможем поехать? — Вы?…Как вы поедете? — удивлённо переспросил тот и сказал. — Поедем только я и шофёр. В кабину же вчетвером не влезешь. А кузов, сам видишь, ПОЛНЫЙ.

«Опять нас обманули… Получается так, словно мы сами себе только работу нашли…»

В течение ДВУХ дней после этого НИКТО старался так убивать время, чтобы не попадаться начальству на глаза. ОН решил, что лучше убивать время, которое ТЯНУЛОСЬ невыносимо медленно, чем отдавать его какому-то издевательству над собой. Пару раз после того, как «принявшие пищу» уходили строем от столовой, НИКТО заходил туда, словно какая-то работа ЕГО так могла задержать. Четыре дня назад ЕМУ выдали бушлат, потому что уже было достаточно прохладно. И ЕМУ не хотелось, чтобы этот бушлат пропал. Когда НИКТО заходил в столовую, ОН оставлял его в углу у входа, чтобы он оставался в поле ЕГО зрения. Когда НИКТО на третий день зашёл в столовую после того, все остальные уже закончили «приём пищи» и ушли из неё, какой-то майор, дежуривший по части, ПРИВЯЗАЛСЯ к НЕМУ из-за бушлата. Этот бушлат ОН уже нёс на руках. И повар на этот раз оказался каким-то ПРАВИЛЬНЫМ_: ему, видите ли, никто не давал распоряжений оставлять «пищу» кому-то ещё из находившихся на каких-то работах. НИКТО всё же и на этот раз поел. После того, как НИКТО ушёл из столовой, и половины часа не прошло, когда ЕМУ сообщили, что старшина ЕГО искал. НИЧЕГО хорошего в этом не было и не могло быть. Когда НИКТО подошёл к казарме, то рядом со старшиной увидел того самого ПРАВИЛЬНОГО майора. — Ты в столовую в бушлате зашёл?! Пойдёшь в наряд! — услышал НИКТО от старшины. — Это тебя я видел в столовой?! — тут же с такой ядовитостью спросил этот майор, словно продолжал находиться во власти какого-то неудержимого желания как-нибудь нагадить. Похоже, для этих ДВОИХ уже ВПОЛНЕ могло быть достаточно дать собаке плохую кличку, чтобы её повесить. — Да, — ответил НИКТО. — Вот видишь_: какой у меня глаз! Фотографирую!

«Видно некому взять и помять твою поганую фотокарточку…»

НИКТО понимал, что, оказавшись в наряде по столовой, ОН останется там на несколько суток.

«А ведь те остальные до сих пор так и остались в наряде по столовой… Как они всё это выдерживают?…Что же мне теперь ДЕЛАТЬ?…»

Опасение обмана или ожидание чего-то худшего УЧАТ хитрости. НИКТО решил сходить в санчасть в надежде отвоевать для себя ещё хоть один день. Там ОН сказал, что плохо себя чувствует и что ЕГО, несмотря на это, поставили в наряд по столовой. Фельдшер измерил давление. — А у тебя, случайн не повышенное давление? — Нет, — солгал НИКТО фельдшеру, который выглядел каким-то ПРАВИЛЬНЫМ. А тот, как сомневаясь в чём-то, решил измерить температуру. НИКТО же стал стараться покрепче сжать термометр у себя под мышкой, надеясь, что это как-то поможет поднять ПОКАЗАНИЕ ртутного столбика. Термометр ПОКАЗАЛ «тридцать семь и девять». Может, от ощущения какой-то внутренней воспаленнности и какой-то внутренней подорванности температура оказалась такой высокой. — Ты, наверное, простудился. — Наверное. Фельдшер дал выпить какие-то ДВЕ таблетки и выписал освобождение от наряда, которое оказалось не нужным, потому что НИКТО и «отпускника», который был родом из Молдавии, ночным поездом уже было решено отправить в ПРЕДЕЛЫ их батальона. Сопровождавший их сержант поехал в бушлате, а НИКТО и «отпускник», раз они были не из этой части, отправлены были без бушлатов, в одном «хэ-бэ». А ночью было очень холодно, и они мёрзли и не выспались. Им мало помогали те матрасы, в которые они старались завернуться.

На следующий день, вечером, НИКТО снова оказался внутри той военной части, из которой уехал четыре месяца назад. Выглядела она какой-то безлюдной, но при этом как что-то уплотнившееся висело в воздухе. КРУГОМ было чисто. И НИКТО поразился тому, что как от самой этой чистоты ЕМУ стало как-то жутковато. Тут ОН увидел знакомую фигуру, шедшую в ЕГО сторону. Она выглядела какой-то бесконечно одинокой. И у шедшего была такая усталая походка, словно за спиной у него была давившая его громада какого-то невыносимого груза. Тот, кто подошёл, остановился рядом с НИКТО и спросил у НЕГО_: — Зачем ты приехал? Пока НИКТО пытался подобрать слова для короткого и ясного ответа, ОН уже был избавлен от необходимости отвечать на заданный вопрос другим вопросом_: — Разве там, где ты был, не было лучше? — Было. — Не мог там остаться? — Мог. — Зря ты сюда приехал. Надо было тебе там остаться… Здесь просто мраки. С утра и до самого вечера какой-то дурдом. В клубе я больше не работаю. Сел на машину. В бригаде один работал киномехаником и почтальоном и «залетел» там с письмами. Его сюда и отправили. Замполит меня вызвал к себе и стал мне предлагать СДЕЛАТЬ выбор_: или остаться работать киномехаником, или садиться на машину. Я сразу понял, что он так мне предлагает уходить из клуба, чтобы тот занял моё место, и сказал, что мне лучше работать шофёром. Шофёром и в самом ДЕЛЕ лучше_: меньше в наряды стал ходить. Ну, ладно… Мне нужно идти машину ремонтировать. Я пойду. — Ладно. Иди. В тот день, за пару часов до вечернего «приёма пищи», НИКТО заметил троих с «фонарями» под глазами_: у ДВОИХ синяки были под одним глазом, а у третьего — сразу под ДВУМЯ.

«В этом есть даже что-то забавное… Будущее нам обещают только светлое и к нему идти лучше с ДВУМЯ „фонарями“ под глазами».

Когда на следующий день, утром, НИКТО на строевых занятиях, превратился как в какую-то МИШЕНЬ для тех, кого ОН запомнил бесшумными, тихими и с погасшими глазами. Для НЕГО что-то забавное было в том, что как через какие-то четыре месяца, эти «духи», считавшие себя уже «черпаками», ослеплёнными злобой стали набрасываться на НЕГО.

«ВТОРОЙ раз я приехал в эту часть, и ВТОРОЙ раз меня с самого начала хотят как заклевать… как в каком-то курятнике. Но они же, всё равно, НЕ ТЯНУТ до того, какими стараются себя ПОКАЗЫВАТЬ».

В столовую опять, как и прежде, каждый раз нужно было идти с песней, которую противно было слышать, которую заставляли петь для того, чтобы она ПОКАЗЫВАЛА степень подчинённости и степень сопротивления личного состава. Эту песню нужно было петь с тем же постоянством, с каким нужно было чистить предательски окислявшиеся и темневшие латунные бляхи ремней. Эти бляхи должны были блестеть. И вот однажды, когда батальон зашагал в сторону столовой на обед, песню запели на пару голосов меньше, чем обычно. В строю шло больше тридцати человек, а слышно было где-то семь-восемь голосов. Старшина раз за разом стал возвращать строй обратно. У него, по всей видимости, на этот раз появился особый настрой упражнением и ПОВТОРЕНИЕМ добиться того, чтобы сама песня зазвучала ПРАВИЛЬНО. Песня продолжала оставаться всё такой же «жидкой», потому что пели только «молодые». Остальные, большая часть, шли с плотно сжатыми губами и время от времени били в спины «духов», чтобы те пели раза в ДВА громче, с УДВОЕННОЙ силой, и за себя, и за бивших их в спину.

«Это какое-то сплошное издевательство!… Сколько можно так ходить_: КРУГОМ да КРУГОМ!»

И НИКТО шёл молча. Но ОН никого не собирался заставлять петь песню. И ОН решил помочь строю дойти всё же до столовой. И ОН стал изо всех сил орать, выкрикивая слова песни, только увеличивая какое-то безумие. И усилия, которые ОН стал прилагать, всё равно, раз за разом оказывались какими-то тщетными и напрасными. У НЕГО уже стало болеть горло, а до столовой батальон так и не доходил. Уже стало сильно начинало надоедать то, что происходило.

— Сколько можно туда-сюда ходить?! — вспыхнул НИКТО, когда строй в очередной раз вернулся назад и остановился в ожидании команды старшины зашагать в сторону столовой, и со злостью обратился к стоявшему рядом. — Эй, ты! Тебе трудно немного покричать?! Ты, что, забыл как недавно тебе приходилось петь? — Я НИЧЕГО не забыл… — проговорил отслуживший год, и НИКТО заметил по его лицу, как память выхватила его, вынесла и как утопила в горечь недавнего прошлого, когда этот несчастный был больше похож на какой-то оживший стон. И НИКТО отступил перед этим. И ОН сам решил замолчать и не лезть в происходившее. До столовой было ДВА шага ходьбы, но хождение строем в ту сторону и обратно продолжалось больше получаса. Пели только «молодые», которых только больше погружали в ад бессилия и бесправия. А уже накопившие в себе адский груз продолжали идти молча. Этому старшине, который решил добиваться своего, только продлевал ад. И в этом аду в хуже всего было «молодым». Но этому старшине не под силу оказалось сдвинуть тот груз, который носили в себе остальные. Туда и сюда ходили до тех пор, пока сам старшина не устал. До столовой батальон дошёл со всё той же «жидкой» песней. Когда наступило время переходить на «зимнюю форму одежды», старшина построил батальон перед штабом и стал собирать с голов личного состава в один мешок панамы с какой-то торопливостью. Затем он с ещё большей торопливостью стал вытаскивать из другого мешка и всучивать каждому в руки по одной зимней шапке-ушанке. Он как собирался СДЕЛАТЬ это и закончить до того, как стоявшие в строю успеют разглядеть то, что же оказалось у них в руках и что они будут должны носить на своих головах. Это были не те шапки, которые сдавали старшине, а какие-то другие, старые и мятые, утратившие не только свою форму, но местами и сам цвет. Всё же возмущение шапками оказалось неизбежным. Оно пронеслось по ДВУМ шеренгам и улеглось, потому что ясно было, что и тут НИЧЕГО против этого СДЕЛАТЬ не получиться. И ни один из тех ПРАВИЛЬНЫХ, которые отличались такой остротой зрения, которая позволяла им сразу замечать и не застёгнутую у кого-то пуговицу, и не подшитый подворотничок, который остался чистым и не подшивался накануне вечером (подворотничок как должен был быть обязательно «свежим»), и не начищенную до блеска бляху на ремне, и даже то, что насколько этот ремень с бляхой стал у кого-то свободнее держаться на поясе, как не заметил ни в тот день, ни в последующие дни того, что стал носить на головах ЦЕЛЫЙ батальон.

Когда на НИКТО обрушилось известие о землетрясении в Армении, прошло год и почти ДВЕ недели с того дня, как ЕГО забрали на службу в армии. ОН на всякий случай написал короткое письмо отцу и поспешил на почту, чтобы отправить телеграмму. Чтобы НЕ ДЕЛАТЬ КРУГ через КПП, ОН пошёл к столовой, за которой можно было перелезть через стену. А у столовой сидели на скамейке повар-«дембель» и «дед», приехавший из одной «точки», которая подчинялась батальону, за продуктами. «Дед» утверждал, что ему побить одного «молодого» повара как ДВА раза плюнуть. А «дембель» настаивал на том, что он не сможет это СДЕЛАТЬ, заметив проходившего мимо НИКТО, он взял и подозвал ЕГО, чтобы одна из споривших сторон смогла, наконец-то, перевесить другую. «Дед» ВПОЛНЕ мог побить «молодого» повара. Он был покрупнее и внешне выглядел сильнее. НИКТО сказал, что исход драки зависит от КУЧИ разных вещей и может оказаться совершенно неожиданным. — Что ты меня УЧИШЬ?! — выпалил «дед». — Я НЕ УЧУ, а яснее… — начал было отвечать НИКТО, но «дед» вскочил со скамейки и перебил ЕГО ударом кулака по лицу. Он сразу после этого встал в боксёрскую стойку.

«Этого мне ещё не хватало…»

«Дед» стоял спиной к штабу и не мог видеть того, как оттуда вышла КУЧА майоров, капитанов, старших лейтенантов, которую НИКТО увидел и это стало мешать ЕМУ ответить ударом на удар. ЕМУ не хотелось лишний раз оказаться как в чём-то запятнанным для каких-то ПРАВИЛЬНЫХ. Тут как раз мимо них проходили ДВА «дембеля», у которых напоследок, в «аккорде», выжимали силыв на ОТДЕЛОЧНЫХ работах в этом штабе. Один из них обратился на ходу «деду»_: — Что ты с ним здесь возишься?! Посмотри_: какая КУЧА вывалилась из штаба! Отведи его за столовую и там с ним разберись! — Пошли! — ДЕЛОВИТО скомандовал «дед», обращаясь к НИКТО, и зашагал за столовую. Он был очень доволен тем, что даже сумел обратить на себя внимание. И НИКТО с письмом в конверте молча ПОТЯНУЛСЯ следом за ним. За столовой несколько человек работали над сливным устройством. — Пошли к туалету! — позвал за собой «дед», повернув в правую от столовой сторону. Когда они пришли на место, «дед» сразу встал в боксёрскую стойку и успел нанести пару ударов по лицу НИКТО. Тут НИКТО как взорвался. Со всей силой разгоревшейся злости ОН стал удар за ударом снизу-вверх по голове «деда», стараясь бить как можно чаще. Удары были такие сильные, что создавалось такое впечатление, что шея стала служить «деду» лишь для того, чтобы не дать болтавшейся из стороны в сторону его голове оторваться от тела. Руки «деда», который не выдержал такого натиска, повисли. Он бросился вперёд и обхватил руками НИКТО и сильно прижался к НЕМУ. НИКТО же упёрся руками в подчелюстную область головы своего противника и стал отрывать его от себя, чтобы получить необходимое для нанесения ударов пространство. От очередного града ударов «дед» повернулся, чтобы убежать, но НИКТО успел схватить его сзади рукой за одежду на спине и ПОДТЯНУТЬ к себе, после чего снова стал бить согнувшегося уже от боли по спине, по голове, по бокам. — Всё-о!! Всё! — закричал «дед». НИКТО ещё ДВА раза врезал ему, чтобы закрепить свою победу. — Всё-о!!…Хватит! — стал просить «дед», и НИКТО отпустил его и тут же почувсвовал какое-то жжение на своей вспотевшей коже. ОН подобрал конверт, который пришлось выронить, и они ВДВОЁМ пошли к умывальнику. — Ну, что же… ты оказался сильнее. Но мы найдём другие методы. — Ищите, — ответил «деду» НИКТО и вышел из умывальника. На почте ЕМУ сказали, что с зоной бедствия нет совсем никакой СВЯЗИ. ОН отдал письмо, раз не получалось дать телеграмму, и вернулся обратно в часть. Хорошо, что у НЕГО с лицом всё было более-менее в порядке, и ОН смог выбраться из части и пойти на почту. Когда НИКТО вернулся в батальон, ОН обратил внимание на то, что «дед» всё так же продолжал сидеть на той скамейке у столовой как ни в чём не бывало. Он сидел один. Через минут ДВАДЦАТЬ НИКТО вышел из клуба и снова посмотрел в сторону столовой. «Дед» уже сидел в кабине того грузовика, на котором приехал за продуктами.

«У него уже лицо распухло, и он решил спрятаться в кабине грузовика и СДЕЛАТЬ вид, словно НИЧЕГО не произошло…»

Вскоре пришло распоряжение отправить НИКТО в отпуск из-за произошедшего землетрясения.

«Как же я смогу поехать в такую даль в такой шапке?…»

НИКТО стал собираться в дорогу. «Молодой» повар из Узбекистана, тот, из-за которого заспорили между собой «дембель» и «дед», дал ЕМУ десять рублей, как на всякий случай. А один безобидный парень из Москвы, он был одного призыва с НИКТО, молча подошёл снял с головы НИКТО шапку, чтобы заменить её шапкой со своей головы, которая внешне выглядела намного лучше. Этих ДВОИХ никто НЕ УЧИЛ поступить так. К тому же, все уже думали, что НИКТО может не вернуться, что ЕГО могут оставить восстановливать разрушенный город. Вечером на станции Керкичи НИКТО в ответ на выданное ЕМУ «воинское требование» получил билет на поезд. Что-то ОН часов не смог обнаружить на этой станции, чтобы более-менее ориентироваться во времени. Трудно найти то, чего нет. Может часы где-то и были, но ощущение какой-то внутренней подорванности стало как мешать НИКТО прилагать лишние усилия для их поиска. Поезда хоть так хоть этак нужно было дожидаться. НИКТО сел на скамейку, которая находилась на равном удалении и от вокзала, и от проходивших рядом железных дорог, и сосредоточился на ожидании поезда. ПЕРВЫЙ поезд, который появился, оказалось, направлялся в противоположную сторону. Значит, нужно было дождаться поезда, который шёл в другую сторону. НИКТО снова застыл на скамейке в ожидании поезда. Уже в наступившей темноте подошёл другой поезд, который направлялся уже в нужную ЕМУ сторону. — Это билет не на наш поезд. Твой поезд был до нас, — сказал проводник того вагона, к которому ОН подошёл. — Не на ваш?! НИКТО побежал к вокзалу, к той кассе, в которой получил билет. — Это билет не на их поезд! — А что ж ты не поехал?! Что я сейчас могу СДЕЛАТЬ? Происходило что-то НЕПОНЯТНОЕ.

«Как же могло такое произойти?! Никаких поездов больше не было. Как же я мог пропустить ЦЕЛЫЙ поезд?!…»

НИКТО от кассы ПОТЯНУЛО к поезду. — Возьмите меня до Душанбе. Мне нужно в Армению. — В Армению? — переспросил пожилой проводник и продолжил, как напоминая что-то самому себе. — Армянам нужно помогать… Заходи! Поехали. В душанбинской бригаде НИКТО выдали необходимые бумаги и деньги на дорогу до Армении. Было уже совсем темно, когда НИКТО вернулся на душанбинский вокзал, у которого уже стоял какой-то поезд. Для женщины, которая сидела в кассе, «воинское требование», ПРОТЯНУТОЕ ей НИКТО, как вызвало какое-то для неё затруднение, и она попросила подождать минут пятнадцать, чтобы как решить вопрос с получением для НЕГО билета на поезд. НИКТО остался стоять у кассы. ЕМУ опять пришлось сосредоточиться на ожидании. ОН обратил внимание на ДВУХ офицеров, которые находились у стоявшего рядом с вокзалом поезда. ЕГО ПОТЯНУЛО в тягостные раздумья, которые опустили ЕМУ голову. — Куда едем, товарищ рядовой?! — с какой-то отвратительной ПРАВИЛЬНОСТЬЮ спросил ЕГО старший лейтенант, который подошел к НЕМУ сзади. НИКТО развернулся, но НИЧЕГО не ответил, только со злостью посмотрел на того, кто как пристал к НЕМУ со своим вопросом. И эта злость сдавила ЕМУ горло. НИКТО уже не раз приходилось ВЫПОЛНЯТЬ с разгоревшейся злостью то, чего как не получалось оставлять незаконченным, когда накопившаяся усталость начинала мешать что-то ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. Злость часто помогала что-то начатое завершать. — Ваши документы!! — потребовал старший лейтенант.

НИКТО со злостью расстегнул шинель и так вырвал документы из внутреннего кармана, что не удержал их. Они упали на пол. Как назло, пришлось ещё и наклоняться, чтобы их поднять и отдать. — Чем Вы не довольны? — продолжал ТЯНУТЬ из НЕГО старший лейтенант. Этот вопрос настолько часто приходилось слышать НИКТО за год службы в армии, что он становился всё более и более ненавистным ЕМУ вместе с теми, кто его ПОВТОРЯЛ. — Жизнью… — выдавил через сдавленное горло НИКТО. — Ну, я тебе ПОКАЖУ «жизнь»!! — заявил этот старший лейтенант. Он повернулся и ушёл, забрав с собой документы.

«Этого мне только не хватало… Это какое-то сплошное издевательство…»

Тут НИКТО обратил внимание на какие-то неразборчивые слова какого-то голоса и торопливый стук по стеклу. ОН развернулся и ПОТЯНУЛСЯ к кассе. — Вот билет. Можешь садиться вот в этот поезд, — сказала ему кассирша.

«В этот поезд?!!… Он же сейчас может поехать! Куда я поеду без документов?!…Неужели я опять не смогу уехать?!…Что же ДЕЛАТЬ?!…»

Отчаяние просто захлестнуло НИКТО. ОН увидел, что у поезда остался стоять только один военный. Он же мог знать, куда ушёл другой. НИКТО побежал к нему. — То… варищ подпол… ков… ник! С Вами сейчас стоял старший лей… тенант!…Не скажете_: куда он ушёл! — Комендант, что ли? — Да, — ответил НИКТО, сообразив, что старший лейтенант мог быть комендантом. — Он в комендатуре. — А где она находиться? — Она с другой стороны вокзала. НИКТО изо всех сил бросился бежать через вокзал. С другой стороны вокзал и привокзальная площадь оказались совершенно безлюдными. В какую сторону ДАЛЬШЕ бежать НИКТО не знал и спросить ЕМУ об этом было не у кого. ОН побежал назад. — То… ва… рищ под… пол… ковник… я не могу… её найти!…Где она?! — Она сразу направо как выйдешь из вокзала.

«Поезд же сейчас уйдёт!! Уйдёт же!!!»

НИКТО опять изо всех сил побежал на другую сторону вокзала.

«Неужели и на этот раз этот билет окажеться как ненужным?! Это уже во ВТОРОЙ раз!!! Неужели я не смогу уехать?!…»

Перед ЕГО мысленным взором всё время ПОКАЗЫВАЛСЯ уходивший без НЕГО поезд, до которого уже было или не добежать, или же его уже совсем не было на рельсах, там, где он стоял. Выбежав из вокзала с другой стороны, НИКТО сразу бросился направо. Когда ОН увидел какой-то тёмный подъезд, сразу забежал в него. Там ОН увидел едва различимые в темноте двери справа и слева от себя вдоль одной и другой стены. ОН толкнул одну дверь — она оказалась запертой. Толкнул другую — тоже заперта. В третью НИКТО, чувствовавший себя уже оказавшимся в каком-то кошмаре, уже ударил кулаком. В четвёртую ударил ещё сильнее. НИКТО перебегал от двери к двери, и разгоравшаяся с новой силой злость помогала ему наносить удары кулаком, чтобы открылась, наконец, хоть одна. Ни одна дверь не открылась. Все двери оказались запертыми. Перед мысленым взором всё настойчивее ПОКАЗЫВАЛСЯ уходивший без НЕГО поезд. ЕГО воображение всё настойчивее ПОКАЗЫВАЛО как ОН бежит за набирающим ход поездом и как ОН, всё равно, не успевает его догнать. Из тёмной глубины коридора НИКТО побежал в обратную сторону. Заметив лестницу на ВТОРОЙ этаж, ОН бросился бежать по ней вверх. На ВТОРОМ этаже ОН различил такие же двери, какие были на ПЕРВОМ, и стал перебегать от одной к другой, нанося по ним удары кулаком. И вот последняя, та, что оказалась прямо перед ним, а не справа или слева от НЕГО в глубине коридора, с силой распахнулась от ЕГО удара. Свет ударил ЕМУ в лицо и ослепил ЕГО, но ОН различил кого-то, кто находился от НЕГО за стойкой. — Поезд уже уходит!!! — закричал НИКТО вбегая в ту комнату. Заметив торопливое движение, ОН различил перед собой ПРОТЯНУТЫЕ ЕМУ ЕГО документы. ОН схватил их и сразу бросился бежать в обратную сторону. Тут ЕГО отчаяние стало обостряться до самой крайней степени из-за всё тех же опасений, что ЕМУ, всё равно, придётся увидеть поезд, который уже не получиться ЕМУдогнать или увидеть. его совсем. « Я не успею… Не успею… Я, всё равно, не успею… Всё как назло… как нарочно…»

Забежав в вокзал, ОН увидел через большие окна с другой его стороны, что поезд всё ещё стоял. «Неужели именно сейчас, как нарочно, поезд тронеться с места?! Я же не успею его догнать!!!…»

Перед ЕГО мысленным взором раз за разом стало проноситься то, как ОН из последних сил бежит за набиравшими скорость вагонами и, всё равно, не успевает их догнать. Но ОН всё-таки успел добежать до нужного вагона. Когда ОН забежал в вагон, дошёл, борясь с предательской усталостью, до места, на которое у НЕГО был билет, то сел на него уже совершенно обессиленным. И в ту же минуту поезд тронулся с места. В Бухаре была пересадка. Другого поезда нужно было ждать часов восемь. Время стало ТЯНУТЬСЯ мучительно долго, когда НИКТО оставался сидеть на одном и том же месте на вокзале. ОН решил выйти походить где-то снаружи. Уже начинало темнеть, когда какие-то ребята, провожавшие своих друзей-приятелей на службу в армию, увидели ЕГО и подошли к НЕМУ с обычными вопросами, которые задавались солдатам. ДВОЕ из подошедших вскоре отошли, и затем вернулись с большим кульком печенья и с ДВУМЯ бутылками лимонада. Всё это они с такой настойчивостью предлагали взять НИКТО, что нехорошо было отказаться. До прибытия поезда оставалось ещё где-то больше трёх часов, и НИКТО, устав ходить с места на место, решил посидеть на вокзале. Там недалеко от себя ОН заметил КУЧКУ «дембелей». Сидя на скамье, согнувшись, ОН незаметно для себя уснул, но ненадолго. Когда НИКТО проснулся, то ни печенья, ни бутылок с лимонадом уже не увидел. ОН догадался, что кто мог это СДЕЛАТЬ, видимо, посчитав, что так будет ПРАВИЛЬНЕЕ. В поезде к НЕМУ привязался один земляк, который, по его словам, отслужил ДВА года в Афганистане и ехал домой. Какие-то его сослуживцы плохо с ним поступили, и он остался с ПУСТЫМИ карманами. Он раз за разом начинал ПОВТОРЯТЬ одно и то же, про то, что когда они приедут в Ереван, то сначала обязательно поедут к нему домой, чтобы посидеть за столом, на котором будет ПОЛНОЕ изобилие разной еды, а уже потом самого НИКТО на такси отвезут до автостанции, где ЕМУ даже и билет купят на дорогу до Ленинакана. НИКТО устал всё это слушать, и раз за разом ЕМУ приходилось ПОВТОРЯТЬ, что ЕМУ лучше нигде не задерживаться и сразу с вокзала поехать в нужную ЕМУ сторону. Когда они приехали в Красноводск, ДАЛЬШЕ им уже нужно было плыть на пароме через Кайспийское море. В Баку они приплыли ночью. В городе был комендантский час. Всех пассажиров парома забрал один большой автобус, который поехал к железнодорожному вокзалу. По пути на вокзал этот автобус один раз остановился у какого-то поста с военными. Эти военные потребовали, чтобы из автобуса вышли только застёгнутые в солдатскую форму. Таких оказалось человек восемь. Их спросили о том, что везёт ли кто из них что-то запрещённое, и как поверили всем на слово, получив только отрицательные ответы. Всем, кто вышел из автобуса, предложили снова зайти в автобус и ехать ДАЛЬШЕ. Когда подъехали к вокзалу, то подойти к нему можно было только через уже другой пост с военными. На этом посту самым главным оказался один лейтенант. Все темноволосые гражданские и застёгнутые в солдатскую форму темноволосые благополучно прошли мимо него. Никого из них он даже не попытался как-то задержать. Но, видимо, ему всё же хотелось обязательно себя ПОКАЗАТЬ и найти для этого подходящую живую МИШЕНЬ. И для роли этой МИШЕНИ он взял и остановил НИКТО. Сначала он потребовал предъявить ему документы. НИКТО расстегнул шинель, вытащил из внутреннего кармана документы и отдал их. Тот как-будто погрузился в их изучение, но, на самом ДЕЛЕ, просто СДЕЛАЛ такую паузу, чтобы затем взять и рявкнуть_: — А ну-ка, заправьтесь, товарищ солдат!!! А то я сейчас посажу на пять суток за нарушение формы одежды!

«Вот скотина!…Нашёл над кем поупражняться…»

НИКТО послушно застегнулся и решил, что лучше ещё раз растегнуться и застегнуться, когда получит свои документы обратно, чем давать этой сволочи лишнюю причину упражняться ДАЛЬШЕ. На лице ПРАВИЛЬНОГО лейтенана РАСТЯНУЛАСЬ гадкая самодовольная улыбка. Он даже не смог удержаться от того, чтобы не бросить взгляд в сторону стоявших рядом ДВУХ сержантов, насмешливо наблюдавших за происходившим. Для него же было важным увидеть своими довольно заблестевшими глазёнками то, что каким же молодцом они его оценивали. Но он, видимо, был в особом настроении ПОКАЗАТЬ то, что он ЛЕГКО он может порзволить себе СДЕЛАТЬ. — А ну-ка, выкладывай, что везёшь! НИКТО пришлось вытаскивать из вещь-мешка как какие-то МИШЕНИ для насмешливых оценок и потом всё укладывать опять обратно. Получив обратно документы, ОН получил возможность уйти. Когда они приехали в Ереван, когда они вышли на привокзальную площадь, привязавшийся к НЕМУ земляк вдруг бросился куда-то бежать. Этому земляку просто ЛЕГЧЕ было бросить НИКТО и убежать.

В начале ПЕРВОГО зимнего месяца, как ПРАВИЛО, с неба мог идти только снег, но никак не дождь. Но шестого декабря, накануне землетрясения, на землю с неба пролился дождь. Утром город утонул в толще очень густого тумана. В домах появились и разлетались большие чёрные мухи. Эти мухи почувствовали какое-то тепло. Но это тепло было не весеннее. На заводе у отца с работой что-то не ладилось. Не дождавщись нужных ему резцов, он на час раньше обычного ушёл на обеденный перерыв и поднялся на ВТОРОЙ этаж общежития в ту комнату, которую занимал. Через какое-то время он обратил внимание на то, что за окном как-то необычно зашумели галки. Они КУЧЕЙ опускались на ветви плакучей ивы и, едва коснувшись их лапками, с криками все вместе взлетали. Это ПОВТОРЯЛОСЬ опять и опять. И воробьи вели себя точно так же. И как-то НЕПОНЯТНО стало, что и крыс, которые обычно кишмя кишели среди сваленных в КУЧИ сухих веток и прочего садового мусора, не было видно. Какое-то предчувствие заставило и отца в одних носках вскочить на подоконник, чтобы затем, соскочив с него на площадку от балкона, добраться до ветвей растущей рядом ивы и по ней спуститься на землю. Так намного быстрее можно было выбраться из дома. Но отец даже не успел соскочить с подоконника на площадку, которая находилась снаружи под окном, когда началось землетрясение. ПЕРВЫЕ толчки били снизу вверх, и лицо земли пошло волнами. И деревья, и столбы закачались, поднимаясь и опускаясь, на этих волнах. И дом стал ходить ходуном. Отец только крепче руками вцепился в оконную раму. Он только это и смог СДЕЛАТЬ. Он хотел криком обратить внимание на происходившее, но не смог выдавить из себя ни звука. Он словно потерял дар речи. Он уставился на камни, из которых был сложен ДВУХЭТАЖНЫЙ дом. Они словно пилили друг друга, и словно кто-то стал выдувать пыль оттуда, где их РАЗДЕЛЯЛ известковый раствором. Неожиданно всё замерло. Отец заметил, что скованность в его теле пршла, и он сразу спрыгнул на площадку под окном и добрался до ветвей плакучей ивы. Тут он уже с дерева не смог спуститься вниз, потому что земля с такой страшной силой задергалась из стороны в сторону, словно ей нужно стало просеять через себя всё то, что находилось на её поверхности. Отец увидел, как обрушился сборочный цех завода. Тут же обрушилась сразу и швейная фабрика располагавшаяся за шоссе и железными дорогами. Со всех сторон стали подниматься тучи пыли. По всему городу стали с грохотом рушиться многоэтажные дома. Над всем городом выросло огромное облако пыли. Камни падали на тех, кто не успел отбежать ПОДАЛЬШЕ от разрушавшихся домов. Бетонные плиты перекрытий падали на тех, кто находился под ними. Когда эти плиты сползали по другим, они растирали человеческие тела. Кто успел отбежать ПОДАЛЬШЕ и не стал держаться за ствол дерева или за какую-нибудь ограду, не в силах были устоять на ногах и падали на землю, скрываясь тучах пыли. Небо страшно ревело. И сплошные облака, которые ЗАТЯГИВАЛИ его, очень быстро рассеялись. И от непроглядного тумана не осталось и следа. ПОКАЗАЛОСЬ солнце. Всё небо окрасилось в красный цвет заката.

По стене ДВУХЭТАЖНОГО общежития пошла трещина, и стена, опасно шатаясь, стала ОТДЕЛЯТЬСЯ от дома и грозила упасть в ту сторону, где отец качался на ветвях ивы. Стена всё же устояла. И когда земля успокоилась, отец спустился с дерева. И земля оказалась какой-то удивительно мягкой под босыми ногами. Отец заметил, что его ноги погружались в неё на каждом шагу как на пару сантиметров. Он решил подняться на ВТОРОЙ этаж через подъезд, чтобы обуться. Потом он направился вдоль шоссе в ту сторону, где жил один из его братьев, чтобы посмотреть, что случилось с ним и его детьми, и посмотреть на то, что насколько сильно разрушился город. Его брат он сидел с босыми ногами рядом с дорогой и заливался горькими слезами. Одет был он лишь в то, в чём успел выбежать из ПЕРВОГО этажа рухнувшего девятиэтажного здания. К шоссе стали выходить ПЕРВЫЕ раненные. Одни шли сами, другим помогали идти. У одних были переломы рук, у других — ног. Одни были сильно окровавленными, другие меньше. Машины, которые не остановились, чтобы отвезти раненных в больницу, так сильно разозлили тех, кто спешил дойти до дороги, что в другие машины уже полетели камни. И если те ЛЕГКОВЫЕ машины, которые как не собирались останавливаться, останавливались из-за разбитых стёкол, то на тех, кто выходил из этих машин, набрасывались с кулаками, а сами машины переворачивали. Но куда кого-то из раненных можно было довезти? И больницы были разрушены, и дороги были местами засыпаны обломками рухнувших зданий. И там, где уже невозможно было проехать, машины останавливались в длинных пробках. Отцу пришлось спать у костра в течение пяти ночей. Он всё это время не снимал обувь. Когда он разулся, то обнаружилось, что у него ноги сильно распухли. После произошедшего землетрясения УЦЕЛЕВШИЕ стали бояться оставаться в тех домах, которые устояли. И ночевали ОНИ у костров. В мёртвой тишине ПЕРВОЙ тёмной-претёмной ночи отец услышал доносившиеся из под развалин швейной фабрики крики о помощи. Он поднялся, перешёл на ту сторону шоссе, поднялся на железнодорожную насыпь и остановился. Что он мог СДЕЛАТЬ? Что он мог СДЕЛАТЬ для оказавшихся в холодном плену? Как он мог добраться до задавленных, но ещё живых людей? Постояв, он повернул в обратную сторону и вернулся к костру. Уже на ВТОРОЙ день после землетрясения начались грабежи. Несколько мародёров было расстреляно на месте без суда и следствия. Пыльные изуродованные тела погибших, которые были извлечены из-под развалин, лучше было не оставлять без присмотра, если на пальцах были золотые кольца, а на мочках ушей оставались золотые серьги. Находились такие, которым хватало нескольких минут, чтобы отрезать пальцы с кольцами, вырвать серьги, разорвав мочки ушей. В ПЕРВЫЕ дни тела погибших хоронили без гробов. Тела хоронили, заворачивая их в ковры или отрезок какой-нибудь ткани. Это уже потом в город привезли очень много гробов, которые КРУГОМ раскладывали КУЧАМИ. Когда в разных местах уже лежали КУЧИ гробов, на центральной площади города КРУГОМ валялся брошенный хлеб. И так много было этого хлеба, который выкинули и бросили, что из него можно было собрать ЦЕЛУЮ КУЧУ хлеба. Почему так много было брошенного хлеба? Потому что много было таких, кто хватал его с лотков только для того, чтобы один-ДВА раза откусить, а остальное выбросить. И сметану можно было увидеть, которую выбрасывали ящиками, потому что хватало таких, кто старался брать не по одной или ДВЕ баночки, или три, или четыре баночки, а сразу ящик сметаны, или сразу ДВА ящика.

Когда с разных мест стала поступать помощь, и из Душанбе прибыли для оказания помощи ДВА-три десятка человек, работавших в одной из автоколонн. Они расположились в своих палатках на другой стороне дороги от общежития, на полосе между шоссе и железными дорогами. И отца позвали перебраться в одну из тех палаток. Палатки были СДЕЛАНЫ из толстого войлока, который держался на деревянном каркасе. Снаружи эти палатки были покрыты брезентом. Отец с трудом снял обувь со своих ног. Пять суток он не снимал её, и они сильно распухли. Когда отец приютился в палатке, он обратил внимание на один грузовик. Заводские ворота поздно ночью открывались, и этот грузовик, как по какой-то «тревоге», несколько раз выезжал, куда-то уезжал, возвращался, чтобы снова куда-то уехать. Всю ночь этот грузовик куда-то уезжал. Вскоре выяснилось, что это ПРАВИЛЬНЫЕ из ПРАВИЛЬНЫХ втайне от остальных под покровом ночи вскрыли контейнеры, отправленные из Чехословакии. Это коробки с чешским сервизом грузились и вывозились с территории завода, чтобы НАПОЛНИТЬ им свои устоявшие одно — или ДВУХЭТАЖНЫЕ дома. До простых людей содержимое заграничных контейнеров, большей частью, не доходило. Хорошо наживаться можно там, где есть в наличии чьи-то беды. Есть такое ПРАВИЛО. Отец обратил внимание и на то, что уже с раннего утра в сторону города начинали двигаться какие-то людишки. Когда наступал вечер, эти же людишки шли уже в обратную сторону чем-то нагруженными. С каждым разом они всё больше становились похожими на муравьёв. Кто-то потерял крышу над головой, всё своё имущество, родных и близких ему людей, а у кого-то из живших на окраине города с одноэтажными домами или в близлежащих сёлах, нашлось столько места, чтобы туда можно было что-то таскать и таскать. НИКТО почти месяц провёл у отца в палатке. Никто из родственников НИКТО не погиб. ЕМУ много раз задавался этот вопрос о том, что погиб ли кто из ЕГО близких, из ЕГО родственников, когда ОН встречался со знакомыми ЕМУ людьми. ЕМУ нужно было возвращаться под армейский гнёт. И ЕМУ было тяжело.

— Ну что, уже построил город?! — спросили ДВА офицера батальона у НИКТО. Они улыбались при этом. В ЕГО возвращении они словно нашли что-то забавное. НИКТО молча прошёл мимо них. ОН не собирался искать какие-то слова, чтобы им хоть что-то ответить. ОН в тот же день вернул те десять рублей и ту шапку. Уже на следующий день ЕМУ стало ясно, что ЕГО УДЕЛОМ опять стали наряды. Замполита не было. Он как раз ушёл в отпуск на месяц. НИКТО понял, что ЕМУ нужно быть готовым переносить многосуточные наряды. ОН почувствовал, что вес уже пережитого и толща того, что ещё оставалось вынести, стали давить на НЕГО ещё сильнее. Печальные мысли лезли ЕМУ в голову. И ЕМУ опять и опять приходилось каждый раз, когда ОН снова и снова оказывался в наряде, ОТЯГОЩАТЬ себя зыбкой надеждой на то, что ЕГО на этот раз, быть может, не оставят на ВТОРЫЕ сутки. Но эту надежду каждый раз всё равно убивали. НЕ ЛЕГЧЕ ЕМУ было и в те ДВА-три дня, когда ОН оставался свободен от нарядов. Уже с самого утра ЕГО начинала давить НЕОПРЕДЕЛЁННОСТЬ того, что какую именно ДЫРУ вздумается кому-то ИМ заткнуть. От одного того, что ПОВТОРЯЛОСЬ и ПОВТОРЯЛОСЬ одно и то же, от самого ожидания того, что опять должно было ПОВТОРИТЬСЯ, в НЁМ продолжала расти какая-то усталость. И чем ДАЛЬШЕ, тем само ожидание того, что опять должно было ПОВТОРИТЬСЯ, превращалось в какое-то наказание. И ЕМУ тем больше приходилось собираться с оставшимися силами, чтобы выдержать ближайший час. И собственная беспомощность избавить себя от установленного ПРАВИЛЬНОГО порядка угнетала ЕГО и начинала выводить из себя. И выводило ЕГО из себя и то, что обвинять и судить за то, что кто-то попробует СДЕЛАТЬ что-то против, всё равно будут ПРАВИЛЬНЫЕ. В НИКТО от раза к разу всё сильнее начинали буйствовать возмущённые жизненные силы, и всё выше поднимался в НЁМ центр тяжести этого возмущения. НИКТО становился всё более и более раздражительным, более и более воспалённым.

Оказавшись в наряде по столовой, ОН заметил, что там ЕМУ ЛЕГЧЕ. Там НЕ ПОКАЗЫВАЛИ, что за что же оставляли ЕГО на ВТОРЫЕ сутки, потом ещё на сутки, потом ещё и ещё. И в тёплой столовой была одна ОПРЕДЕЛЁННАЯ работа. Там можно было оставаться в стороне от поганого старшины и ему подобных, в стороне от утренних зарядок, которые удерживали в том напряжении, которое только отнимало силы, в стороне от «утренних осмотров», на которых ОН чувствовал себя МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз, в стороне от «подъёмов» и «отбоев», от шаганий в столовую с песней, в стороне от нескольких контрольных построений за день, на которых раз за разом пытались выявить тех, кто мог находиться в самоволке, тех, кому хотелось побыть в стороне от всего, что творилось за стенами этой части, тех, кому хотелось ненадолго выбраться из неё, из под гнёта всей её ПРАВИЛЬНОСТИ и дать себе передышку. Но всей этой ПРАВИЛЬНОСТИ, почему-то, как не хватало на то, чтобы зимой в казарме было тепло. Всем спавшим в казарме приходилось накрываться ещё и шинелями, потому что холод начинал мешать заснуть и выспаться. А по утрам как-то не получалось сразу срываться в холод из-под одеял и шинелей так, чтобы уложиться в ПРАВИЛЬНОЕ время. Тут уже команды «подъём» и «отбой» начинали ПОВТОРЯТЬСЯ и ПОВТОРЯТЬСЯ до тех пор, пока в строй начинали вставать не разогревшимися от ВЫПОЛНЕНИЯ этих команд, а с каким-то внутренним накалом.

В очередной раз выбравшись из многосуточного наряда, НИКТО решил не становиться в строй. ЕМУ не хотелось лишний раз почувствовать себя МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз. ОН не хотел лишний раз видеть старшину и того, чтобы старшина ЕГО увидел.

«Если столько суток меня не видели в строю, пусть ещё столько же времени меня не увидят. Пусть думают, что я по-прежнему в наряде. Этого старшину видеть стало невыносимо… У меня началась какая-то аллергия на него…»

НИКТО перестал ПОКАЗЫВАТЬСЯ в строю. ОН стал ходить в столовую ОТДЕЛЬНО от всех. ОН шёл туда молча и молча возвращался. ОН отправлялся в столовую где-то через полчаса после того, как возвращался после «приёма пищи» строй с кричавшими песню. По времени это совпадало с тем, когда в батальон с крепости, с боевого дежурства, спускалась «смена» на «приём пищи». Если возникала угроза оказаться замеченным, то НИКТО в столовую не ходил. Пару раз ЕМУ так удавалось отвоевать ДВА-три дня передышки. ОН выбирался из казармы ещё до «подъёма» и запирался в клубе изнутри. Снаружи на дверях клуба оставался висеть замок, на котором эти двери как-будто были заперты. И в клубе как-будто никого не было. Бывало и так, что за ЦЕЛЫЙ день НИКТО только один раз мог позволить себе пойти в столовую. Когда ЕГО отсутствие в строю было замечено, и ЕМУ передали, что командир роты «СВЯЗЬ» ЕГО искал.

— Ты почему утром на разводе не был?! — с ПРАВИЛЬНОЙ строгостью спросил этот командир, когда НИКТО подошёл к нему. Для НИКТО ЛЕГЧЕ было промолчать. О чём ОН мог говорить говорившему на другом, на ПРАВИЛЬНОМ, языке? — В наряд пойдёшь!! — этот старший лейтенант сам же ВТЯНУЛСЯ в ПУСТОТУ, которую оставил после своего вопроса.

«Подумаешь, новость!…Вот только не по роте. Видеть вас всех не могу…»

ДВОЕ суток НИКТО пропадал в наряде. Потом опять ДВА дня ОН НЕ ПОКАЗЫВАЛСЯ в строю. Заподозрив, что ЕГО ОТСУТСТВИЕ снова было замечено, ОН сам себя поставил в наряд по столовой. Когда в следующий раз НИКТО сам себя поставил в наряд, в столовой на многосуточном наряде уже находился один из таких как ОН. НИКТО сказал ему, чтобы он уходил, что ОН будет вместо него в наряде. А тот чего-то опасаясь, всё как-то медлил с уходом. Тут неожиданно появился старшина. — Ты что здесь ДЕЛАЕШЬ? — Я в наряде, — ответил НИКТО. — А он? — А он пусть уходит. Я буду вместо него. — Его назначили, а ты почему здесь находишься? — А я сам себя в наряд назначил. — Уходи отсюда. Он будет в наряде. — Я не уйду. — Я тебя накажу. — Нечего меня наказывать_: я уже сам себя наказал раз здесь уже нахожусь. Старшина НЕ ПЕРЕТЯНУЛ, и НИКТО остался в наряде вместе с тем несчастным. На следущие сутки НИКТО один остался в наряде. Несмотря на то, что НИКТО было ЛЕГЧЕ в наряде по столовой, всё равно, ЕМУ всё труднее становилось ДОТЯГИВАТЬ до конца этих многосуточных нарядов. Ощущение какой-то внутренней подорванности продолжало расти, и ЕМУ всё труднее становилось собираться с таявшими силами, с которыми приходилось идти каждый раз как на очередной штурм. ЕГО всё сильнее начинала злить неубранная посуда со столом. ОН решил останавливать кого-то, кто мог выйти из столовой только после того, как уберёт посуду за собой. Утром, после завтрака, ОН немного задержался и никого не застал там, где «принимали пищу», где вся посуда осталась неубранной на столах. ЕМУ самому пришлось её убирать, что ещё больше ЕГО разозлило. После обеда ОН остановил одного из тех, кто выходил в числе последних из столовой. Им оказался один «молодой», который стал отказываться убирать посуду. И это как-то сильно задело одного «деда», который уже сам стал добиваться того, чтобы посуда была убрана. А «молодой» продолжал упрямиться, что только больше начинало злить этого «деда», который был с ним из одной «смены». И «дед» сорвался. Столы и скамьи оказались перевёрнутыми, а посуда разбросанной по полу, на котором после «молодого» осталась лужица крови. Другой «молодой», случайно оказавшись свидетелем произошедшего, был напуган настолько, что его сразу «припахал» повар. Этот «молодой» вымыл КРУГОМ полы и даже стены из кафеля. НИКТО почувствовал себя отвратительно после всего произошедшего, ведь это ОН как положил всему этому начало. И ЕМУ было НЕ ЛЕГЧЕ от того, что этот другой «молодой» послушно, по воле повара, СДЕЛАЛ часть и ЕГО работы. Но через день НИКТО остановил ещё одного из выходивших_: — Выйдешь тогда, когда уберёшь посуду. — Да ты, сынок! Кому ты это говоришь?!

«Это «дед»?!… А-а… Он думает, что своё он уже «отпахал»…

— Ты это кому сказал «сынок»? — Тебе! — Значит, мне? И НИКТО тыльной стороной кулака левой руки нанёс КРУГОВОЙ удар «деду» по щеке наотмашь, сильно и безжалостно. Удар получился такой сильный, что голову «деда» развернуло от него. «Дед», зашатавшись, всё же сумел СДЕЛАТЬ шаг вперёд и нанести ДВА удара по воздуху перед собой. НИКТО, отступив немного назад, двинулся затем навстречу и стал срывать зло, доходя чуть ли не до белого каления. «Дед» не выдержал такого натиска, повернулся и бросился было бежать, но НИКТО вцепился левой рукой в его одежду на спине и, ПОТЯНУВ на себя, подставил подножку. «Дед» споткнулся и упал на спину. Затем он быстро развернулся на живот, собираясь подняться, но НИКТО обхватил левой рукой его шею и стал бить этого «деда», оказавшегося на четвереньках перед НИМ. « Отпусти!!…Отпусти! А то ху-же… бу-дет!…» — чуть не плача от обиды, потребовал «дед». НИКТО ещё пару раз ударил его по спине и отпустил. Когда «дед» поднялся, у него изо рта сочилась кровь. НИКТО собрал на полу пуговицы, которые оторвались тогда, когда ОН ПОТЯНУЛ его сзади за одежду, и ПРОТЯНУЛ их на ладони. «Дед» в ответ ПРОТЯНУЛ свою открытую ладонь, и НИКТО высыпал ему на неё пуговицы. И тот ушёл. НИКТО как разрядил душившую ЕГО злобу. ОН опять сам всё убрал. На душе ЕГО было черным-черно. В следующий раз один попавшийся «молодой» не стал воткрытую противиться и собирался было потихоньку улизнуть. НИКТО вовремя преградил ему дорогу, выход из столовой. — Ты это куда? — А чёрт его знает?! — НЕПОНЯТНО чему улыбаясь, ответил тот, как продолжая ускользать. И тут сильный удар сорвался по его челюсти. У НИКТО это получилось как само собой. От удара тот упал в угол между ДВУХ стен. НИКТО уже не хотел мешать ему уйти, но тут повар стал заставлять подбитого «молодого» мыть и убирать. Опять НИКТО от всего происходившего почувствовал себя просто отвратительно. На том месте, куда ОН ударил, так сильно распухло и посинело, что там словно вырос ВТОРОЙ подбородок. На это место было страшно и больно смотреть. «Молодой» всё послушно СДЕЛАЛ. И от этого НИКТО было НЕ ЛЕГЧЕ. Как-то НЕПОНЯТНО быстро всем в части стало известно о том, что кто это так сумел подбить этого «молодого». Командир роты «СВЯЗЬ» вызвал НИКТО к себе. — Пиши «объяснительную»! НИКТО молчал и не собирался НИЧЕГО писать, не желая даже этим как продолжать задерживаться в произошедшем. ОН вернулся в столовую. — Ты зачем его трогал? Разве ты не знал, что он стукач? — участливо поинтересовался у НЕГО один сержант. НИКТО промолчал. ЕМУ было настолько невыносимо гадко, что ЕМУ не хотелось кому-то что-то ещё пытаться объяснять. Когда через полчаса к НЕМУ в столовую подошёл тот «молодой», и ЕМУ пришлось отводить глаза, чтобы не видеть выросшего от ЕГО удара ВТОРОГО, бокового, подбородка. — Все говорят, что я настучал. Но я НИЧЕГО никому не говорил. Это кто-то другой. Ты так про меня не думай. — Я так не думаю… что это ты… — Ты НИЧЕГО не пиши. Я уже сам написал «объяснительную», что шваброй так ударился. Я не стучал. Это кто-то другой. После произошедшего, через несколько дней, НИКТО отправили ПОДАЛЬШЕ от этого батальона, в ПУСТЫНЮ Кара-кумы, в расположенную у самой границы с Афганистаном «точку». ЕМУ там стало ЛЕГЧЕ и немного поспокойнее. Через ДВА месяца НИКТО вернулся обратно в батальон, чтобы в городской больнице вылечить зубы. Весенний приказ об увольнении в запас отслуживших ДВА года уже был подписан, так что и НИКТО мог уже считаться «дедом». И уже на ВТОРОЙ день ЕМУ стало известно, что ЕГО поставили в наряд по столовой. ЕГО это так возмутило, что ОН решил позвонить начальнику штаба, чтобы узнать по какой причине ЕГО уже на ВТОРОЙ день назначили в наряд. — Товарищ майор!! Почему меня в наряд поставили?! Я приехал сюда зубы лечить или в наряды ходить? — Ты в столовую ходишь? — спросил спокойным голосом майор. — Да. — Ты посудой пользуешься? — Да. — А мыть её кто-то должен? Всё было ПРАВИЛЬНО в словах майора, но память вызвала огромную волну всего того, что накипело в НЁМ, и эта волна подкатила к горлу подобно огромной толпе, которая бросилась к узким дверям. И НИЧЕГО в ответ майору НИКТО выпалить не смог.

«А что ему скажешь в ДВУХ словах?…»

— Понятно… — выдавил из себя НИКТО после возникшей паузы и закончил разговор. Этот наряд длился всего сутки и оказался самым последним для НИКТО. НИКТО не раз обращал внимание на то, что не только у НЕГО в горле могла застрять ЦЕЛАЯ КУЧА слов. На послеобеденном разводе начальник штаба СДЕЛАЛ замечание одному «деду», поднимавшемуся на «смену»:

— Товарищ солдат! ПОДТЯНИТЕ ремень.

«Дед» даже не пошевелился, но горло у него сдавилось от какой-то подкатившей к нему волны, и глаза загорелись ненавистью. — Товарищ рядовой! Я к Вам обращаюсь… ВЫПОЛНЯЙТЕ!…ДВА наряда вне очереди!…Отвечайте!… — Есть… ДВА наряда… — «дед» СДЕЛАЛ над собой усилие и сумел вытолкнуть через сжатое горло клубок из нескольких слов. Майор ПОТЯНУЛСЯ к бляхе ремня рядового, чтобы помочь «деду» ВЫПОЛНИТЬ его требование. — Снимите ремень… Вот так… А теперь ПОДТЯНИТЕ… Теперь можете надевать. Для «дембелей», рвавшихся домой, последние дни, были особенно мучительными_: одной ногой они были уже как на свободе, а ВТОРОЙ всё так же оставались в армии. За эту ВТОРУЮ ногу их старались так крепко держать, чтобы напоследок выжать из них всё, что ещё в них оставалось. И число этих последних дней, как ПРАВИЛО, росло. НИКТО по своему внутреннему состоянию стал намного ближе к «дембелям». На этот раз подходило время расставаться с ними, чтобы оставить себе ДВЕ трети от горечи расставания. НИКТО с одним «дембелем» стал ДЕЛАТЬ одну «дембельскую» работу“. ОН помогал вырезать буквы на покрашенной стороне стекол. Нужно было срезать слой тёмной краски со стекла, чтобы с другой стороны можно было прочитать „штаб“, или „солдатская столовая“, или „рота материального обеспечения. Слова вырезали зеркально, чтобы затем на эту покрашенную сторону стекла нанести слой светлой краски. Когда они сидели за работой, подошёл старшина. Он словно поспешил прийти и ПОДЕЛИТЬСЯ какой-то поразившей его новостью. Он находился в штабе и узнал, что все командиры рот отказались принимать НИКТО в подчинённые им подразделения, чтобы не нести за НЕГО ответственности.

«НИЧЕГО себе новости… Неужели это я такое чудовище?…»

Старшина сказал, что он отважился взять ответственность за НИКТО на себя. Раз все командиры отказались от НИКТО, то ОН, получалось, уже не относился ни к одной из рот. У НЕГО не было даже кровати ни в одной из рот. ЕГО перестали назначать в наряды. Разве ЕМУ стало хуже от этого? ОН и «дембель» ложились спать ОТДЕЛЬНО от всех в той комнате, где работали. Когда этот «дембель» уехал домой, НИКТО уже один спал от всех ОТДЕЛЬНО в этой комнате. ОН раньше остальных из ЕГО призыва, на полгода, досрочно, стал «дембелем». Прежде НИКТО не понимал того, что иной раз так начинало злить «дедов», раздражать их. Когда весной в часть стали прибывать прибывать «молодые» из очередного призыва, ОН стал замечать за собой ту самую раздражительность, которую прежде замечал у других. НИКТО и тот «дембель», с которым ОН работал, вместе садились за один стол в столовой. Вечером они, как обычно, сели крайними за стол, напротив друг к другу, и совсем понемногу положили себе в миски уже давно поднадоевшей им пшённой каши. Когда-то НИКТО думал, что прослужившие полтора-ДВА года больше для какой-то ПОКАЗУХИ так мало накладывали себе этой каши. Рядом с «дембелем» сидел недавно прибывший «молодой», который наложил себе ПОЛНУЮ миску и стал эту кашу ПОЛНЫМИ ложками отправлять в свой жадно открывавшийся рот. И когда он начинал жевать, его щёки как-то чересчур сильно распирались от набитой в рот каши. Этот «молодой» ОПУСТОШИЛ ПОЛНУЮ миску каши, затем, как не собираясь обращать ни на кого совершенно никакого внимания, принялся ДЕЛОВИТО накладывать ВТОРУЮ ПОЛНУЮ миску каши. Он стал ложкой выскребывать всё, что осталось в алюминевом бочке, с таким чрезмерным усердием, при котором никак не могло получиться, чтобы не постукивать при этом по бочку. И его как НИЧЕГО не сдерживало, не стесняло. Вёл он себя как-то раскованно. НИКТО почувствовал, как сильно ЕГО этот «молодой» стал раздражать. ОН постарался сдерживать себя. ОН стал отводить глаза в сторону, чтобы не видеть того, что как этот «молодой» ел_: кто знает, может, он настолько сильно проголодался, что для него очень важным было успеть как можно больше набить этой кашей свой живот. — Пойду. Ещё один кусок хлеба возьму, — сказал «дембель», съевший хлеба больше, чем каши. Каши он съел ложки три. — Не ходи. На возьми. Мне больше не хочется, — сказал НИКТО, отодвинув от себя к «дембелю» по краю стола горбушку свежего белого хлеба. «Молодой» ел с каким-то самозабвением. Он ОПУСТОШАЛ ВТОРУЮ миску с кашей, ПОЛНОСТЬЮ «отключившись». И «включился» он, когда у него кончился хлеб, как раз к тому времени, когда НИКТО отодвинул от себя горбушку хлеба. Он взял и нагло ПРОТЯНУЛ руку перед «дембелем» к краю стола, схватил эту самую горбушку хлеба и стал жадно от неё откусывать. «Дембель» даже не успел взять её. Для НИКТО это уже было слишком. ОН едва сдерживал прорывавшуюся в НЁМ и разгоревшуюся всё сильнее злость. Она выводила ЕГО из равновесия. И чем больше ОН старался себя сдерживать, тем только больше она в НЁМ разгоралась. За столом никто НИЧЕГО этому «молодому» не сказал. Когда прозвучала команда выходить строиться, НИКТО постарался поскорее выйти из столовой из-за ставшей душить ЕГО злобы, которая требовала разрядиться. Этот «молодой» одним из последних ПОКАЗАЛСЯ из столовой. Его пришлось ещё и дожидаться. — Эй, ты! — не выдержал НИКТО. — Ты как себя за столом ведёшь?! И с вырвавшимися у НЕГО этими словами сорвался удар кулаком. Верхняя губа «молодого» лопнула, и потекла кровь.

«Вот чёрт!… Не одно, так другое»

— Иди в посудомойку и умойся там! — Не-ет… Не нуж-но… — вытирая кровь рукой, промямлил «молодой». У него как-то сразу погасли глаза.

«Вообще-то, так и ему и надо. По всему видно, что эта тварь себя ещё ПОКАЖЕТ, когда она сама станет „дедом“…»

НИКТО замечал как ЕГО начинало злить, когда «молодые» старались уклоняться от работы, чтобы ОБЛЕГЧИТЬ себе жизнь. ОН всё же старался держаться в стороне от происходящего. Заметно было как «дедов» особенно злили НАУЧЕННЫЕ «молодые», и те, кто явно НЕ ТЯНУЛИ на тех, какими себя старались ПОКАЗЫВАТЬ, те, в ком не было НИЧЕГО, кроме слепого упрямства. ДВОЕ «молодых» открыто отказывались что-либо ДЕЛАТЬ. Начальник штаба стал грозить им судом. И ещё один упрямо отказывался ДЕЛАТЬ уборку. Разозлившийся «дед» — сержант стал выбивать это упрямство кулаком так, что от его удара по голове лопнула на ней кожа и потекла кровь. «Молодого» отправили в больницу. НИКТО услышал, как о случившемся доложили начальнику штаба. «Пускай…» — сказал майор и добавил.-«Если так ДАЛЬШЕ пойдёт, то никто работать не будет.» И сержанту НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛИ.

Когда год назад НИКТО находился в командировке, в Янгиюле, там ЕМУ пришлось с одним «дембелем» рисовать в одном детском саду. В этом детский сад как не могли взять ребёнка одного лейтенанта, потому что там как никакого места для него не было. Но это место нашлось в ответ на обещание что-то там у них нарисовать. Заведующая этого детского сада, в котором места для одного ребёнка не было, а потом оно всё же нашлось, стала спрашивать_: — Вот КРУГОМ пишут, говорят про «дедовщину» в армии… Зачем вы молодых ребят бьёте, обижаете? — В армии-то как? Не можешь — НАУЧИМ, не хочешь — заставим. «Молодые» сейчас НИЧЕГО не хотят ДЕЛАТЬ. А кто работать будет? Вот и приходиться бить их, чтобы силой заставить, — ответил «дембель». Разве это всё? Он НИЧЕГО не пропустил? Одного «деда» на «точке», на самой границе, видимо, сильно стал раздражать один «молодой», который прибыл на место уволившегося в запас фельдшера и не желал заниматься уборкой по утрам. По всей видимости, он считал, что это не его ДЕЛО. И этот «молодой» рано утром взял и провёл по шее спавшего «деда» лезвием от бритвы, затем, испугавшись того, что СДЕЛАЛ, бросился бежать на позицию к оперативному-дежурному, где стал в истерике кричать, что он совершил убийство в казарме. А «дед», возможно он был разбужен топотом удалявшихся чьих-то шагов, встал с кровати и пошёл посмотреть сколько времени на часах. И когда он поднял голову к висевшим на стене под самым потолком и над выходом из казармы часам, то слипшиеся края СДЕЛАННОГО надреза на шее раскрылись, и хлынула кровь. «Деда» едва успели спасти. Его сначала отвезли на машине к пограничникам. Затем его привезли в Керки. А «молодого» укрыли от расправы над ним и отправили служить в какое-то другое место. В батальон из той бригады, в которой проработавшие четыре месяца на стройке вместо обещанных отпусков, оказались загнанными в многосуточный наряд по столовой, поспешили приехать разные начальники, которые сразу стали обвинять во всём произошедшем «деда», которого обещали отдать под суд. И ПОВТОРЯЛИ они своё обещание раз за разом словно лишь для того, чтобы не осталось никого, кто бы не поверил в это обещание. Но «деда» не судили, как и того, кто СДЕЛАЛ ему надрез на шее. Зачем им было нужно лишний раз ПОКАЗЫВАТЬ то, что творилось в армии? У этого «деда», пролежавшего в больнице, та сторона лица, правая, с которой у него на шее был нанесён порез, уже не потела под жарким туркменским солнцем тогда, когда на другой стороне лица выступали крупные капли пота. И правый его глаз стал несколько меньше левого. Но этим всё ещё не закончилось. Где-то через месяц после произошедшего одно расчётливое НИЧТОЖЕСТВО, прослужившее год, утром, где-то за полчаса до «подъёма», зашло в «спальное помещение» казармы, побывав сначала в столовой, чтобы взять там большой кухонный нож, и замахнулось им, целясь опять в шею этого же «деда», спавшего в кровати. Трудновато оказалось для этого НИЧТОЖЕСТВА точно направить в цель остриё длинного лезвия ножа. В ПЕРВЫЙ раз остриё, порезав щёку «деду», вонзилось в подушку. «Дед» проснулся и закричал в ужасе, когда увидел над собой занесённый нож для ПОВТОРНОГО удара. Острие ножа на этот раз вонзилось в шею рядом с углом челюсти. Опять «деда» едва успели спасти. А это НИЧТОЖЕСТВО, у которого довольно заблестели глаза, опять поспешили укрыть от расправы и отправили в какую-то другую часть. Опять в батальон поспешили начальники из Душанбе, чтобы ПОВТОРЯТЬ, что этого «деда» будут судить. И ПОВТОРЯЛИ они это столько раз, сколько может хватить на то, чтобы в это все могли поверить. А «деду» необходимо стало СДЕЛАТЬ ПОВТОРНУЮ операцию, иначе для его жизни оставалась серьёзная опасность.

Хоть НИКТО и был избавлен от гнёта нарядов, но ОН же, всё равно, оставался там, где пережитое им вновь и вновь оживало в ЕГО памяти от происходившего ВОКРУГ, от ПОВТОРЯВШЕГОСЯ ВОКРУГ. ОН чувствовал в себе какую-то свинцовую тяжесть, которая ЛЕГКО выводила ЕГО из равновесия и которая не могла не продолжать увеличиваться. Череп всё чаще стал наливаться пульсирующей болью. Болел лоб. Давило в висках. Стоило ЕМУ провести рукой по голове, и что-то многовато оставалось на ладони после этого выпавших волос. Один старший лейтенант, недавно прибывший в батальон для прохождения службы, решил себя как-то проявить с ПЕРВЫХ же дней. Прикрытый щитом самодовольства он зашёл в клуб и распорядился чуть ли немедленно взять и СДЕЛАТЬ таблички с надписями для дверей роты «СВЯЗЬ». Никому до него, где-то в течение года и даже больше, СДЕЛАТЬ это не нужно было.

«Не успел приехать, а уже старается себя ПОКАЗАТЬ…»

НИКТО, из-за тяжести висевшей в НЁМ, чувствовал как взваливал на себя не только вес каждой работы, которой ЕГО нагружали, но и вес всей толщи времени, за которую эту работу можно было СДЕЛАТЬ. До тех пор пока работа оставалась НЕВЫПОЛНЕННОЙ, она продолжала как висеть в НЁМ. Вес чего-то даже очень ЛЁГКОГО, если долго держать на ВЫТЯНУТОЙ руке, становиться может только всё невыносимее. Поэтому НИКТО старался поскорее всё заканчивать, чтобы избавить себя от лишнего веса, который, чем дольше оставался, тем становился всё невыносимее. — Осталось полчаса до обеда. Табличками я займусь сразу после обеда. А до обеда я как раз успею закончить одну работу. — Нет! Ты сейчас же СДЕЛАЕШЬ то, что я тебе приказал СДЕЛАТЬ, — заявил этот старший лейтенант, чем оставил навесу незаконченную работу и добавил вес новой. НИКТО почувствовал, как кровь застучала у НЕГО в висках. — Я до обеда всё равно не успею СДЕЛАТЬ эти таблички… — сказал НИКТО, стараясь сдерживать себя и говорить спокойно. — Начальник штаба приказал!! Я прихожу через ДВАДЦАТЬ минут, и чтобы они были готовы!

«Причём здесь начальник штаба?! Какие ДВАДЦАТЬ минут?! Эта тварь сама когда-нибудь ДЕЛАЛА эти таблички за ДВАДЦАТЬ минут?!»

Воображение НИКТО ПОТЯНУЛО ЕГО в ту сторону, где перед ЕГО мысленным взором стало проноситься то, как ОН взялся быстро-быстро ДЕЛАТЬ эти таблички, чтобы успеть их СДЕЛАТЬ за ДВАДЦАТЬ минут, чтобы уложиться в этот немыслимо короткий отрезок времени, как ОН начинает торопиться там, где спешка неуместна, где она только начинает всё портить, портить что-то уже СДЕЛАННОЕ, как всё приходиться начинать сначала, как время оказывается потраченным ВПУСТУЮ и его остаётся всё меньше, как то, что необходимо СДЕЛАТЬ, продолжает в НЁМ висеть, и вес этого только продолжает расти. НИКТО почувствовал растущее в НЁМ напряжение от затраченных ИМ ВПУСТУЮ времени и сил и оставленный и продолжавший давить вес НЕДОДЕЛАННОЙ работы, растущий вес того, за что нужно было приниматься и всю ту толщу времени, в течение которого груз этой работы будет давить на НЕГО. ОН почувствовал, что не выдерживает такого издевательства над самим собой, что ещё немного, и ОН готов будет уже взорваться. — Я начну их ДЕЛАТЬ после обеда, — ответил НИКТО, продолжая внутренне накаляться яростью, которую, если бы она прорвалась, уже было не остановить. ОН старался её сдерживать. — Я прихожу через ДВАДЦАТЬ минут, и если не будет всё готово…

«Опять эти ДВАДЦАТЬ минут!! Откуда он их взял?! Что это за тварь ко мне ПРИВЯЗАЛАСЬ?!»

Тут уже сидевшие в омрачённой душе тени пережитого напомнили о себе. Там были и тень старшего лейтенанта, ПРИВЯЗАВШЕГОСЯ к НЕМУ на вокзале в Душанбе, и тень лейтенанта, приставшего к НЕМУ у вокзала в Баку, и тени им подобных. НИКТО почувствовал, как ЕГО захлестнуло горячей волной, как боль уже сильнее сдавила ЕМУ виски. — Да я НИЧЕГО не буду ДЕЛАТЬ!! — То есть как «не буду»?! Ты у меня сядешь на пять суток!!

«Да тут с ума можно сойти в этой армии!!!»

— Да меня здесь не будет! — Как это «не будет»?! — Я — сумашедший! Я ухожу в сумашедший дом! Лицо НИКТО пылало, а сердце колотилось от безудержного гнева. — Ты у меня сядешь!! — Как это я сяду, если меня здесь уже не будет?!! Я — сумашедший!!! — закричал НИКТО. И в ЕГО надрывавшемся голосе было столько злобы и звериной ярости, что старший лейтенант переменился в лице, как-то растерялся, повернулся и поспешил уйти.

«Куда это он поспешил? Наговорить кому-то про меня и продолжить ход этого дурдома ДАЛЬШЕ?»

— НИ-ЧЕ-ГО себе… Как это тут у вас с офицерами разговаривают… — проговорил один из ДВУХ «дембелей», которые сидели в клубе. Их поразило то, что перед ними происходило. НИКТО им был незнаком. Они приехали увольняться из другой части. НИКТО застыл там, где стоял. ОН почувствовал себя каким-то опалённым. ОН как давал себе остыть после разгоревшейся в НЁМ ярости. Потом ОН глубоко вздохнул, и почувствовал, как у НЕГО мучительно заныла грудь, и направился к выходу. У НЕГО сильно стали болеть виски и лоб. Рядом со штабом ОН заметил стоявшего прапорщика из санчасти и направился к нему. — Товарищ прапорщик, мне нужно в сумашедший дом. — Зачем?! — удивился тот. — Сколько можно всё это терпеть?! С ума же можно сойти! У меня лоб болит! Волосы выпадают! В последнее время постоянно в висках болит! — сказал НИКТО и нервно нажал пальцами с ДВУХ сторон, ПОКАЗЫВАЯ давившую на них боль. — Хорошо. После обеда вместе сходим. После обеда выяснилось, что они пошли не в сумашедший дом, а в больницу. Врач выслушал НИКТО, проверил кое-что и сказал, что у НЕГО нет никаких нарушений, что ОН просто сильно переутомлён, что ОН сильно устал, что ЕМУ нужен покой.

«Покой?… Какой покой?! Когда это в армии можно будет оставатся в покое?… Сумею я дотерпеть до конца или нет? Совсем немного осталось…»

«Деды» становились большей частью какими-то взрывоопасными, поэтому их и старались лишний раз не трогать. Поэтому «молодые», в основном, и несли бремя нарядов, каждодневных уборок и чисток, что самих уже ДЕЛАЛО взыроопасными за полгода до окончания ДВУХЛЕТНЕГО срока службы. НИКТО после окончания школы почувствовал какую-то подорванность и усталость. А в армии ОН устал раньше других. Поэтому последние полгода ОН находился в положении не «деда», а «дембеля». В наряды ОН не ходил, ходил за почтой, за фильмами в кинопрокат, ВЫПОЛНЯЛ ОТДЕЛЬНЫЕ работы. На утренних зарядках ОН перестал появляться ещё раньше, потому что они сил ЕМУ нисколько не прибавляли, а только отнимали их. На построениях ОН был как сам по себе, стоял в самом конце строя и ОТДЕЛЬНО, как какой-то прикомандированный, как не принадлежавший личному составу этой части. Была уже середина августа, когда ОН обратил внимание на то, что волосы на голове стали выпадать сильнее. ЕГО стало тревожить то, что так ОН может и облысеть. Когда ОН постригся покороче, то заметил, что выпадавших волос стало только больше.

«Надо подстричься под „НОЛЬ“…»

ОН сбрил волосы тогда, когда у «дедов» они стали уже отрастать. По сложившейся традиции за сто дней до приказа «деды» постриглись наголо около ДВУХ месяцев назад. НИКТО не собирался стричься, не собирался следовать этой традиции, но и ЕМУ всё же пришлось постричься наголо.

«Значит, не случайно появилась эта традиция…»

Командир батальона, как какой-то стопроцентный борец с проявлениями «дедовщины», стал угрожать посадить на гаупвахту всех, кто посмеет постричься наголо за сто дней до приказа. Несмотря на его угрозы, все «деды» постриглись наголо. Только НИКТО не постригся. И некоторые как за такой союз с чем-то преступным оказались в нарядах. В роте «УЗЕЛ» разрешили купить старый телевизор, который стал доставлять больше тревог и неприятностей, чем какой-то радости собравшим деньги на его приобретение. Смотревшие его оставались в постоянном напряжении из-за опасений, что кто-то ПРАВИЛЬНЫЙ зайдёт и увидит их такое вот БЕЗДЕЛЬЕ. Как-то вечером старший сержант этой роты, который дослужился до заместителя старшины, стал звать НИКТО посмотреть один фильм. НИКТО отказывался. По выходным в клубе ПОКАЗЫВАЛИ фильмы, и НИКТО замечал, что отвлекался происходившим на экране настолько, что совершенно забывал про то, что где продолжал находиться. Когда фильм заканчивался, возвращение в реальность для НЕГО становилось каким-то болезненным ударом. И НИКТО не хотелось получать такие удары лишний раз. ОН не хотел лишний раз ПОВТОРЯТЬ такие возвращения туда, откуда всей душой стремился вырваться. Но старший сержант звал ЕГО и звал, уверяя, что сам дежурный по части разрешил смотреть телевизор после «отбоя». Хоть НИКТО и не хотел ещё одного болезненного возвращения в реальность, но ОН ведь каждое утро после сна возвращался к ней, и ОН всё же уступил. ОН помнил о том времени, когда-то относился к этой роте, когда этот старший сержант тоже пропадал раз за разом в многосуточных нарядах, когда был ещё рядовым, помнил о том, что он даже ходил в штаб, чтобы там ему сказали о причине того, что он так часто попадает в наряды. А что там ему могли сказать? «Людей не хватает»? Память об этом помогла ЕМУ уступить. А один прапорщик из этой роты, дежуривший в эти сутки по столовой, вместо того, чтобы попробовать выгонять белых и жёлтеньких червячков и чёрненьких жучков, чтобы они исчезли из ПЕРВОГО и ВТОРОГО, решил ПОКАЗАТЬ свою ПРАВИЛЬНОСТЬ как раз в это время. Он взял и заявился в казарму, чтобы повыгонять всех посторонних, всех тех, кто относился к ДВУМ соседним ротам, всем кому тоже могло захотеться посмотреть телевизор. Это же ЛЕГЧЕ ему было СДЕЛАТЬ. И несколько человек направились к выходу. — А ты, что здесь ДЕЛАЕШЬ? — спросил этот прапорщик НИКТО так, словно такие как ОН, тем более не могли заходить в эту роту, словно ОН был каким-то худшим из худших. — НИЧЕГО, — ответил НИКТО на ходу. — Уходи отсюда! — Я ухожу. — Не смей здесь появляться! НИКТО, когда вышел наружу, опять присел на ту скамью, которая находилась рядом с казармой, чтобы понежиться в ночной прохладе. Прапорщик ушёл в столовую. — Пошли. Сейчас фильм начнётся, — старший сержант опять стал звать ЕГО, присев рядом с НИМ на эту скамью. — Нет. Не нужно. Сейчас этот гад опять появиться. — Пойдём. Он больше не придёт. — Придёт. — Да не придёт он! Пошли! Те «деды», которым пришлось выходить из этой роты, стали опять в неё заходить и НИКТО ПОТЯНУЛИ за собой. Прапорщик вскоре опять появился, назвал «козлами» тех, кого снова стал выгонять. У одного НИКТО блестела выбритая кожа головы, которую освещал экран телевизора в тёмном помещении казармы. ОН опять выходил последним. — Опять ты здесь! — Я ухожу. — Я тебе, что говорил? — Я ухожу. Один несчастный телевизор есть, и смотреть его, как одно сплошное издевательство над собой. — Что ты сказал? НИКТО уже выходил наружу, когда получил из-за спины пощёчину. ОН развернулся. — А ну-как, иди сюда! — сказал прапорщик, хватаясь при этом за локоть правой руки НИКТО ДВУМЯ руками, чтобы ВТЯНУТЬ ЕГО назад. Затем он тут же ДВА раза ударил ЕГО кулаком по лицу. Может, этот прапорщик получил вдохновение от того, что, как он совсем недавно позволил себе с одним расправиться? НИКТО взрывом ответных ударов взял и сильно потеснил прапорщика, чьё положение спасли забежавшие «деды». НИКТО остался стоять у дверей, когда ЕГО оттащили от прапорщика. А прапорщик почувствовал, что НЕ ТЯНЕТ на то, чтобы одними кулаками попытаться одолеть ЕГО, и с заметавшимся взглядом стал искать что-то подходящее, что можно было схватить и чем можно было ударить. Он ПОТЯНУЛСЯ к граблям, стоявшим в углу с лопатами и мётлами. НИКТО был готов к удару, но как-то ЛЕГКО ЕМУ удалось оказаться за дверьми на крыльце. От удара по двери на уровне ЕГО головы грабли сломались. Прапорщик с одним уже черенком в руках бросился к НИКТО. А ОН спокойно хлопнул дверью прямо перед самым носом прапорщика, спрыгнул с крыльца, сбросил тапочки и босиком побежал в тёмную глубину части. — Я тебя всё равно поймаю! — крикнул ЕМУ остановившийся прапорщик. — Не поймаете! — Я с тобой всё равно РАЗДЕЛАЮСЬ! — Сначала найдите!… Товарищ прапорщик! Вы — не человек! НИКТО ещё больше углубился в темноту, где решил немного подождать, пока всё остынет. Издали, из темноты, ОН стал наблюдать за освещённым местом у входа в роту материального обеспечения, где «деды» собрались на крыльце. Оттуда один из них направился в сторону НИКТО и стал звать ЕГО пойти с ним. — Пошли. — Куда? — Пошли. Посидим на крыльце. — Нет. Не нужно. — Пошли. Не бойся. — Я не боюсь. Просто не нужно ДЕЛАТЬ продолжение. — Пошли. Если он попробует тебе хоть слово сказать — мы его так ОТДЕЛАЕМ, что не обрадуется. Пусть убирается в свою столовую. Я могу всю ночь просидеть на крыльце. Это никого не касается. Я на «отбой» отправился и по «подъёму» буду стоять в строю. А в это время могу спать, могу и не спать, — сказал «дед» из Новосибирска. — Нет. Я не хочу продолжения. Иди один. Этот «дед» вернулся на крыльцо к оставшимся там. Через несколько минут снова появился прапорщик и направился в их сторону, по всей видимости, с намерением продолжать наводить порядок, с намерением всех там разогнать. Но находившиеся на крыльце как с какой-то угрозой ему что-то ответили, и один из них даже встал как с готовностью осуществить сказанное на ДЕЛЕ. Никто с крыльца не ушёл. Этому прапорщику самому пришлось убираться. Утром НИКТО рассказали о том, как подошедшему и раскричавшемуся прапорщику, который, видимо, решил, что произошедшее только ещё больше давало ему право продолжать давать разгон «дедам», взяли и сказали, что если ему мало, то ему могут ещё добавить, и хорошо добавить, что он ещё и за «козлов» может ответить. И, видимо, прапорщик почувствовал, что эта угроза далеко НЕПУСТАЯ, СДЕЛАЛСЯ сразу мягче и счёл за лучшее самому уйти и оставить «дедов» в покое. Один «дед» стал рассказывать про то, как он испугался за НИКТО и как он, пригнувшись как можно ниже, чтобы ему самому не попало по голове граблями, всей своей силой вытолкнул ЕГО за двери.

«Так вот почему я так ЛЕГКО оказался за дверями…»

Тем утром НИКТО прошёл мимо прапорщика в столовую, а тот — НИЧЕГО. И после произошедшего прапорщик стал относиться к «дедам» поучтивее. В воскресенье утром к каше с противными червями никто не притронулся. Все и на этот раз как решили, что для того, чтобы позавтракать им ВПОЛНЕ хватит хлеба с маслом, кружки чая и ДВУХ сваренных вкрутую яиц. Если в прошлое воскресенье только у одного или ДВУХ все ДВА яйца оказались тухлыми, то остальным, кроме ДВУХ, которым как повезло и которые съели на завтрак по ДВА яйца, досталось по одному тухлому яйцу, то на этот раз у всех были одни тухлые варёные яйца.

«То ли эти сволочи, все из себя такие ПРАВИЛЬНЫЕ, решили нас кормить списанными продуктами? Деньги они ДЕЛАЮТ, что ли?»

«Батальон, встать! Выходи строиться!» — скомандовал тот самый старший сержант, который ТЯНУЛ НИКТО посмотреть телевизор. Он решил прервать такой завтрак, повести батальон к штабу и вызвать туда заместителя командира по тылу. Зампотылу появился и стал чуть ли не каждому в лицо говорить про то, что все крупы, макароны, вермишель «хорошие», что это повара такие «плохие», потому что не мыли всё это перед варкой, чтобы все поверили в то, что он наговорил.

«Макароны перед варкой нужно мыть?…И вермишель тоже? И яйца оказались тухлыми из-за того, что их повара не помыли?»

Зампотылу распорядился выдать всем «сухой паёк». Этот паёк выдали только в один этот раз, затем всё той же червивой едой продолжали кормить батальон всё так же три раза в день. «Дед» из Новосибирска ПОДЕЛИЛСЯ с НИКТО_: «Против этих гадов как НИЧЕГО нельзя СДЕЛАТЬ. НИЧЕГО добиться не получиться. Не оставаться же голодным. На ПЕРВОЕ смотреть даже не могу, когда на поверхности плавает так много разных червячков и жучков. Значит, остаётся только ВТОРОЕ. Возьму немного каши ложкой и смотрю_: есть черви или нет. Если червей не видно, то ем. А если заметил червячков, то выкладываю кашу на стол.» После «приёма пищи» на столах лежали КУЧКИ каши. И под столами лежали эти КУЧКИ.

«Неужели этих КУЧЕК никто не замечает? И кому это приходиться убирать? Для кого это лишняя работа? И что может накопиться в тех, кому приходиться убирать эти КУЧКИ?»

Этот же «дед», который подходил к НИКТО, чтобы позвать ЕГО посидеть на крыльце после «отбоя», больше всех стал воевать со старшиной в столовой. — Батальон, встать! Выходи строиться! — командовал старшина. Одна эта команда как сразу сдувала «молодых» из-за столов. Они выглядели какими-то ЛЕГКОВЕСНЫМИ. Это со временем в них накопиться того, что СДЕЛАЕТ их потяжелее. Этот «дед» продолжал сидеть и понемногу брать ложкой рисовую кашу даже тогда, когда уже он один оставался сидеть за столом. Вокруг его миски лежали КУЧКИ каши. — Товарищ солдат! Была команда «выходи строиться»! — обратился к нему старшина, для которого КУЧКИ из каши оставались какими-то невидимыми. — А я ещё не поел! — А я вам ещё раз ПОВТОРЯЮ_: «Была уже команда_: „Закончить приём пищи! Выходи строиться!“ — А я не закончил „приём пищи“! — А я вам ещё раз ПОВТОРЯЮ_: „Была команда!“ — А я ещё не поел! — А я вам ещё раз ПОВТОРЯЮ_: „Была команда!“ — Я червей есть не буду!! — А я ещё раз ПОВТОРЯЮ_: „Выходи строиться!“ То же самое раз за разом слышал в ответ от старшины НИКТО, когда собирался забрать свой почти новый бушлат, когда ЕГО решили отправить в ПУСТЫНЮ. Бушлата, конечно же, уже не было. Старшина был не дурак, чтобы не продать этот бушлат. Это было почти полгода назад, когда и этого „деда“, который стал задерживаться во время „приёма пищи“ дольше всех в столовой, отправили следом за НИКТО туда же. НИКТО тогда ещё успел во время передышек, которые давал себе между нарядами, нарисовать карикатуры на некоторых на большом листе бумаги и вывесить его рядом с казармой. Об этом в части так долго помнили, что забыть этого уж не могли. Этого парня из Новосибирска отправили в ПУСТЫНЮ, к самой границе, за то, что он не подчинился командиру батальона, этому ПРАВИЛЬНОМУ борцу с „дедовщиной“, которому вздумалось „припахать“ „молодого“ на своём огороде. Этот борец с „дедовщиной“ приказал всему батальону построиться и повёл строй к туалету, к громоздкому четырёхугольному строению, которое называли внушительным словом«пентагон», где заявил, что все будут стоять до тех пор, пока тот, для кого как что-то НЕПОНЯТНОЕ было в том, что к НЕМУ может иметь какое-то отношение и огород командира батальона, не вычерпает ведром отстойник. — Я ПЕРВОГО не ел! ВТОРОЕ тоже с червями! Есть червей не буду и голодным уходить не собираюсь! А ПРАВИЛЬНЫЙ старшина, продолжавший не видеть всех этих КУЧЕК каши на столах, вспомнил о том, что сколько же минут отводиться на «приём пищи», и стал об этом говорить «деду». — Я голодным не уйду! Словесные испражнения старшины выглядели такими же червивыми, как те КУЧКИ каши, которые лежали на всех столах. И он только помогал «приёму пищи» больше ЗАТЯГИВАТЬСЯ своими словесными испражнениями, словно одной червивой еды было мало. «Молодым» для того, чтобы так сопротивляться тому же старшине, как не хватало какого-то внутреннего веса, какого-то внутреннего груза. И их за их какую-то ЛЕГКОВЕСНОСТЬ было ЛЕГЧЕ нагружать нарядами и разной работой.

И НИКТО напоследок тоже собирались нагрузить «дембельской» работой, но ОН на ВТОРОЙ день после приказа письменно обратился с просьбой о ЕГО скорейшем увольнении. ОН коротко написал о внутреннем своём состоянии, напомнил и о землетрясении. «Что ж ты до сих пор молчал?» — произнёс начальник штаба после того, когда прочитал написанное, и сразу поставил свою подпись под вышеизложенным. Ещё нужно было, чтобы и командир бригады подписал это заявление. Через пару недель и ВТОРАЯ подпись была уже на этом заявлении. Начальник штаба сначала сообщил НИКТО, что ОН может хоть на следующий день ехать домой, после чего стал предлагать ЕМУ остаться на сверхсрочную службу. — Оставайся. Станешь начальником секретной части или продсклада. — Нет. Я поеду. У меня там отец остался. Когда НИКТО ещё УЧИЛСЯ в школе, ОН думал, что ДАЛЬШЕ, когда этот отрезок ЕГО жизни останется позади, ЕМУ будет ЛЕГЧЕ. ОН ошибался. ДАЛЬШЕ становилось только тяжелее. ЕМУ хотелось, чтобы этот ДВУХЛЕТНИЙ армейский отрезок как можно скорее закончился. Но когда ОН дождался дня, который как должен был оказаться последним в этой части, никакого прилива жизненных сил, никакой радости ОН не почувствовал. Что-то говорило ЕМУ о том, что ЕГО плен не закончился, что что-то ЕГО задержит. Через час в столовой к НЕМУ подошёл один «дед» и сказал ЕМУ_: — Ты, наверное, завтра не уедешь. — Почему? — Пистолеты пропали. В это день вдруг обнаружилось, что пропали ДВА пистолета в ОТДЕЛЬНОЙ роте, которая находилась в ПУСТЫНЕ за сто восемьдесят километров от батальона. Эта рота подчинялась этому батальону. Стало ясно, что из-за этих ДВУХ пистолетов «дембелям» пришлось бы уже долго дожидаться своего увольнения. Но на следующий день стало поспокойнее. Выяснилось, что полгода назад один из ДВУХ майский «дембелей», служивших в той ОТДЕЛЬНОЙ роте, не удержался и ПОКАЗАЛ один пистолет тому, кому оставалось ещё полгода служить, кому не хотелось ещё долго оставаться и дожидаться своего увольнения, кому очень хотелось поскорее уехать домой, кто и пошёл в штаб, чтобы назвать тех, кто мог взять эти пистолеты. В очередной раз в этот батальон и в ту ОТДЕЛЬНУЮ роту понаехало начальство из бригады, чтобы выяснить, что там происходит и чего там не хватает, чтобы выяснить, что какие недостатки следовало бы устранить. И выяснилось, что в той ОТДЕЛЬНОЙ роте как не хватало НИКТО.

«Вместо того, чтобы меня отправить домой, меня ещё ДАЛЬШЕ от дома отправляют. В ПУСТЫНЮ!»

ОН чуть не взбунтовался, но, прислушавшись к своему внутреннему голосу, подчинился. В ОТДЕЛЬНОЙ радиолокационной роте НИКТО подошёл к замполиту батальона. — Товарищ капитан! Зачем меня привезли сюда? — Потерпи немного. Ты с нами сегодня же обратно поедешь. А пока СДЕЛАЙ то, что тебе сказали СДЕЛАТЬ. НИКТО красил снаружи, когда услышал, как внутри казармы капитан заговорил о НЁМ с подполковником, начальником ПОЛИТОТДЕЛА бригады. — Нет. Он останется. — Товарищ подполковник, но ведь командир бригады подписал, и он может ехать. — Нет! Пока он здесь вам всё НЕ СДЕЛАЕТ, не нарисует, не покрасит, то никуда не поедет!

«Нет?!!… Всё — это сколько?!! Месяц?! ДВА месяца? КРУГОМ ПУСТЫНЯ! Уехать можно на машине, которая может приехать раз или ДВА раза в месяц. Кузов, сам видишь, ПОЛНЫЙ! В кабине нет места! В следующий раз? А в следующий раз опять найдётся причина, чтобы отложить ещё на следующий раз! Так можно до самого Нового года ТЯНУТЬ!»

Какой-то бешенный гнев охватил ЕГО. ЕГО охватила такая неудержимая неистовая ярость, что вены на висках вздулись. Мощь внутреннего накала направила ЕГО прямо к вышедшему из казармы подполковнику. — Товарищ подполковник! Сколько можно резину ТЯНУТЬ

Конец ознакомительного фрагмента.