Движущиеся подземелья. Интеллектуальные рассказы

Газинур Хузаирович Дюсимбиев

Рецензия. Рок-живописец: «Очень оригинально получается. Я в восхищении. Но ты сознательный абсурдист или стихийный?!» Рецензия на «Библиотека»: «В первую очередь меня привлекло название – обожаю книги. А еще – так хорошо отражено отношение людей о так ими называемых „мелочах“. Им просто лень познавать такие маленькие, милые, интересные вещи, а они иногда так важны, эти „мелочи“»… Клементина Ширшова

Скотовод

То, что я богатый скотовод, известно всей округе. Мои стада коров и быков бродят по бесчисленным чекам, каналам, лесам и лугам. Возможно, я не стал бы так богат, если бы не это переселение. Людей переселили из-за вредности газового завода. Раньше скоту негде было пастись, было много людей, держащих скот. Скот выедал пастбища. Теперь нет ни людей, ни дворов. Остались лишь фундаменты от домов, погреба, сады плодовых деревьев и глубокие колодцы для воды, кучи мусора с консервными банками, блестящими на солнце, и ржавым металлом. Мой скот тучнеет изо дня в день. Я не знаю точного количества скота. Но знаю, что его безмерно много. Иногда я бегаю по полям, чтоб поправить свое здоровье, и натыкаюсь на неизвестные стада коров. Я знаю, что они мои, но скот плодится очень быстро, и я не узнаю свой скот. Здесь нет волков и нет воров, и ничего не мешает прогрессивному росту количества. Мне говорят, что лучше я устроился бы на завод и зарабатывал большие деньги. Но зачем мне работать, если деньги мне приносит мой беспризорный скот. Говорят, что выберут нового председателя, и он вспашет брошенные земли, и мой скот выродится. Но это утверждение не имеет под собой почву. Земли давно поросли дикими деревьями, чтоб их выкорчевать, потребуются колоссальные деньги. Их нет у колхоза, так что еще долго бродить по этим чащобам моим диким стадам. Нет, я бы переселился в город: мои стада дики и не требуют ухода, но тогда мои стада потеряют вид на жительство и станут вне закона. А пока они на своей родине. Они даже не знают, что принадлежат мне. Они едят траву, изучают местный ландшафт, пробивают себе дорогу под деревьями, образуя лабиринты дорог, непроходимых для человека. Я ловлю их, когда они выходят на открытые места. Мне говорят, что могут возникнуть воры. Они могут потихоньку обворовывать меня, так что я не замечу. Я вполне соглашусь, что заметить пропажу одного или нескольких десятков скота для меня непосильно. Но разве человек, своровав одного, остановится, он разредит стада, что станет заметно. Да и то, что попавшись, ему придется платить за все украденное. Есть скептики, которые утверждают, что я не так богат, или, если я богат, то можно меня ограбить; но можно ли ограбить меня, если мое имущество доступно всем, чтоб украсть мой скот не нужно сталкиваться со мной. Это спасает мою жизнь. Иногда я не замечаю пропажу: стада так бесчисленны, что падеж-утопленные, заболевшие коровы-для меня незаметен. Иногда пройдя по окрестностям я вижу, как грузят мой скот. Мне бывает немного обидно, но я не рискую приближаться, чтоб увидеть номер машины. Я просто говорю хранителям закона, что воруют и плачу. Это их работа, они и воры уравновешивают работы друг друга. Ничто еще не придумано человечеством, что могло бы быть эффективно. Они иногда убивают друг друга, они имеют право это делать. Странно то, что, зная все свои повадки, у них нет желания что-либо менять. Я плачу хранителям закона, и они включают в свое поле деятельности мои стада. Хранители утверждают, что стада подвижны и охрана их неэффективна и трудоемка. Но я плачу деньги, и гибнут хранители, их смерть вызывает профессиональную месть, и тогда они забывают о неэффективности. Гибнут воры. Воры начинают думать, что на моих стадах лежит проклятие. Они хотят внушить эту мысль мне, просят уничтожить скот. Но я не могу им помочь, возможно, быть богатым въелось в мою кровь, и мне трудно отказаться от этого. Но чаще это лень, эта лень мне когда-то мешала отказаться от бедности. Мне трудно было заставить себя делать попытки разбогатеть. В моем нынешнем процветании, если это можно назвать так, виновна моя лень. Жители собирали документы, ходили в совет, плакали, рыдали, волочили ноги, заползали туда ползком, ходили на руках, утверждая, что ноги покалечены, ползали на спине, утверждая, что ползать на животе не могут, так как кишки оголены. У них действительно оголены кишки. Они помогают руками своему пищеварению. Получил распространение такой способ оздоровления, его назвали переселенческим. Один житель стал народным врачом, к нему приезжали со всего мира, он лечил этим методом. Повсюду стояли палатки. Утром выстраивались очереди, люди уходили со вспоротыми животами..Некоторые утверждали, что этот способ помогает от ожирения, курения, алкоголизма, наркомании, снимает стресс, лечит импотенцию. Но врач уехал за границу, теперь он лечит там. Мне было лень пойти в совет. Я не собирал документы, хотя льготы имел. Мой отец воевал в самой большой войне страны. Он приехал к матери на заре, и мать сказала, почему сквозь тебя видно солнце. отец сказал, должно быть много стреляли..Его раны затянулись, он породил меня и моих братьев. Мой дом стар, и в документах, которые хранятся в совете, срок строительства исчисляется до рождения Адама и Евы. Каркас дома сгнил, но доски, обшитые в те времена, добротны и они держат дом. На стене есть масляное пятно. Оно утверждает предание бросания бутылки подсолнечного масла, которую бросил Адам на Еву после вкушения змеиного яблока. Говорят, что дом строили Адам и Ева после изгнания из рая. Тогда еще не пользовались для утепления камышом. Это придумал Хрушев, это было после; Адам и Ева использовали коноплю и от этого дом получился холодным. Есть утверждение, что после рождения детей Адам зарубил Еву топором в пьяном угаре. Но другие утверждают, что он застрелил из ружья. Третьи утверждают, что они уехали, продав дом Рахиль. Мой отец купил его у Рахиль в те времена, когда она не подкладывала под своего мужа наложниц и могла рожать сама. Древний старый ветхий дом и самая большая война, в которой участвовал мой отец. Лишь одной льготы было бы достаточно, чтоб я получил квартиру. Но я ленился переезжать. Моя корова исчезла в чаще дикой облепихи, и оттуда начали появляться стада. Старая корова появлялась возле дома, я кормил ее яблоками. Ее утроба работала денно и нощно, подходя за яблоками. Везде лежали новорожденные телята. Они вываливались, когда она ела яблоки. Она не обращала на них внимания. Телята образовали за ней след. Они обсыхали, поднимались и принимались есть. Вначале мать пыталась выхаживать телят, но вскоре перестала этим заниматься. Телят становилось больше, даже если не все выживали. Зимой я резал мой скот, дом превращался в склад коровьих туш. Люди приходили, рубили мясо с замороженных туш. Я разжигал на полу костер и варил мясо в большом котле и угощал своих клиентов. Они покупали мясо и бросали деньги в угол. Они ходили, поднимали туши, выбирали подходящие туши, куски мяса. К концу дня я сметал деньги и забивал ими мешки. Иногда забредали скупщики рыбы. Они говорили, что когда-то давно покупали здесь красную рыбу и черную икру. Я пожимал плечами и водил в подземные галереи. Показывал старые, брошенные жителями села подводные лодки для проверки снастей и сеток, бухты ржавых тросов, по которым двигались эти лодки, истлевшие сети, ржавые брошенные мотоциклы, на которых рыбаки носились по подземному лабиринту. Скупщики рыбы уезжали. Их не интересовало мясо. Они говорили, почему они уехали-ведь рыба стоит дорого. Я пожимал плечами. Иногда приезжали циркачи, они раньше давали представления. Я помню их с детства. они давно научили меня глотать мечи. Я научился глотать семиметровые мечи. Нужно было только хорошо расслабиться и меч уходил в полость. Циркачи могли глотать одиннадцати-, четырнадцатиметровые мечи. Но это меня не удивляло. Я знал, что при известной тренировке смогу достичь их уровня. Но я давно не тренируюсь. Да и сейчас при стянутости внутренностей я смог бы без тренировки проглотить четырехметровый меч. я кормил циркачей мясом. Я давал им мяса, сколько они могли унести. Но это их не радовало, они хотели дать представление, жалели о зрителях. В нашей деревне, говорили они, были лучшие зрители. Они говорили правду. Я сам был их зрителем. Мы выходили на улицу, заворачивались в простыни, одеяла, чтоб не кусали комары. Циркачи заводили переносную электростанцию, устанавливали прожекторы. Мы смотрели на них. Они и мы были на освещенной части пространства. Вокруг была темнота, наполненная кваканьем лягушек, стрекотанием кузнечиков и сверчков. Но это была темнота. Бесконечное пространство, темнота неизвестных земель необитаемых. Говорят наши предки пришли оттуда, с необитаемых безжизненных земель. Они пришли как взрыв первородной звезды, они были хаосом. Может ли быть стабильность у хаоса. Хаос расширяющийся, возможно, имел лишь один стабильный параметр-это скорость расширения. Возможно, скорость даже не была постоянной, пульсирующей, сейчас об этом никто не знает. Предки были концом света для света стоячего, оседлого, но сами несли разрушение. Мужчины и женщины прошлись разом, совокупляясь с побежденными. Рождались новые солдаты, это был взрыв генов. Они сталкивались с оседлой силой, чтоб уничтожить часть людей и побудить к взрывной силе размножения. Мужчины и женщины трудились, чтоб принести бесконтрольное ничем, ни пищей, ни моральными, ни этическими, объяснимыми нормами, размножение. Теперь движение прекратилось. Хаос прекратил быть хаосом. Размножение остановилось. Оно определяется способностью прокормить. Переселение-это жалкая попытка возродить былой хаос. Эти земли имеют дорогой ядовитый газ. В той части темноты был построен завод. Он осветил часть пространства. Но это было ненадолго. Хотя и теперь горит свет, но его стало меньше. Говорят, завод заброшен, а в оставшейся части бродят одичавшие пожарники. Они опасны для людей. Их иногда приезжают смотреть туристы..Завод огорожен. Смотреть разрешается лишь из-за бронированного стекла. От села, которое стояло на Бузане, до села, которое стоит на Ахтубе, четыре километра, за ним начинаются барханы. За этими барханами виднеются купола дворцов. Они построены джинами из кувшинов, которые вылавливали из Ахтубы мои сверстники-школьники. Эти дворцы изрядно обветшали. Они неотапливаемы и оттого не могут служить жильем. Дорогой мрамор, гранит, которым он отделан, никого не интересует. В те времена, поняв бесполезность дворцов, в них устроили туалет, заходя куда приходилось долго перепрыгивать через испражнения, чтоб потом оставить свои. Летом от жары запах испражнений менял свой оттенок, прибавляя к своей гамме запах гнилых абрикосов. Сейчас в холодное заброшенное время можно было только увидеть в одном из залов возле белого кирпича засохшее рассыпающееся испражнение полугодовалой давности проступающей кожурой красного помидора. Скоро ветер и его сдует. Хотя испражнение и не эстетично, но в этом холоде и оно несет частицу человеческого тепла. Хотя оно достаточно разложилось, чтоб знать, как это было давно. Если идти дальше по барханам километров двадцать пять, то можно набрести на село Лапас. В том селе давно никто не живет, они давным давно откопали статую великого предка и его сокровища. Вернее пески раздвинулись и стали прозрачными и открыли сокровища. Жители того села, накупив тракторов, гонялись, играли на них. В конце концов пески снова закрылись, и селяне покинули родные места. Лишь один, говорят, бродит в тех местах, дожидаясь возвращения сына. Я с ним солидарен. Хотя мое богатство не золото, а мои коровы. Я не жду сына, хожу потому, что ничего не хочу менять..