Провинциальные тетради. Том 1

Вячеслав Лютов

В книге собраны стихотворения, проза, литературные и философские заметки 1989—1994 годов, в том числе работы, посвященные немецким романтикам и русскому модернизму.

СОР (1991)

Куда стремишься ты, поэт,

Пытаясь быть звездой нелепой,

Стараясь плакать возле склепа,

Которого в помине нет,

И, презирая тяжесть лет,

Спешишь к заказанным мирам

По переулкам и дворам,

Чтоб среди скуки райской него

Читать молитвы и псалмы;

Зачем же лучшие умы

Свершали дерзкие побеги

Из этой сказочной тюрьмы?

Но страшно ль жить среди разврата

В кварталах черных и скупых,

Где все заброшено до сих,

Где непорочным нет возврата

И лишь идут стихи от них?

Здесь хорошо, и все знакомо:

От фонаря до управдома;

Здесь мутный запах чертит круг

И здесь любой известен стук.

Для коммунального содома

Нет стыдных мест, чужих дверей;

Спеши и ты туда скорей,

Ступив на хвост соседской кошке,

Свернув, ругаясь, козью ножку;

Горюя в страсти к табаку,

Нудить о коликах в боку

И слушать пьяную гармошку;

И проклиная то да се,

Писать стихи про это все…

О том, как древняя старуха

Заснуть не может на печи,

И что-то злобное рычит,

И ковыряет спичкой в ухе,

И ищет ржавые ключи…

О том, как звонок ад квартир;

И доктор, уличенный в пьянстве,

Вмещает этот дивный мир

В свой огнедышащий сортир.

Ему упрек в раблезианстве

Всего дробина для слона,

И в этом не его вина,

А тех, кто мнит себя посланцем

От бога ли, от сатаны —

Среди… мы все равны…

Писать о том, как чинно жить,

Не доползая до дивана,

Но исключив тропу обмана;

И добрым словом дорожить,

Не утешать и не тужить;

А чтобы совесть не болела —

Заняться всуе русским делом;

Не в меру умным дать под зад,

Забыв спросить, кто виноват,

Оставив Герцена в покое.

Почтив в сердцах вишневый сад,

Таланты сходятся по трое,

А после по трое лежат.

Что ж, вот такая перспектива

У тех, кто хочет жить не криво,

Не извиваться, не юлить,

Не восхвалять и не хулить,

Не ставить сонные вопросы

О качестве первоначал;

Курить сырые папиросы

И петь, как бравые матросы

Сходили гордо на причал,

Как Константин ногой качал

И что-то грустное мычал;

Как нервно ползают в затылке

Чужие мысли, ложки, вилки,

И погнутый столовый нож…

А если плохо пропоешь —

Тебя размножат на опилки…

О том, как в мусорных бачках

Века прошедшие томятся,

И как глаза твои слезятся,

И стынет слово на устах…

Неужто боль, неужто страх!

Понять тоску консервной банки

И резкий жестяной оскал —

Кто слюнки тайные стирал,

Как непорочность с лесбиянки?

Кому досталась эта честь —

Смотреть, как умирает жесть?

Когда кончается терпенье

И возникает жажда выть,

Уже не остановишь тленье,

И будь доволен, что чадить

Тебе осталось в мире этом;

Не доверяя никому,

Читать вчерашние газеты,

Пририсовать рога тому,

Кто смотрит с мутного портрета.

Касаясь тяжести веков,

Хирургом вырезать заметку

О том, как местные кокетки

Попали в руки мусоров,

Как участковый был суров

И посадил бедняжек в клетку —

И вот до сих они поют,

Как скорбен их нелегкий труд…

Но, впрочем, мелкие детали

Подвластны «гению» едва ли.

Стратег последствий и причин,

Сторонник глубины и дали —

Он импотент среди мужчин

И целый век крутил педали;

И даже девственницы зло

Ему сморкались на чело…

Но у Облонских все смешалось —

Какой кошмар, какая жалость,

Какой беспечный кавардак!

Полуподвал-получердак —

Одно наследие осталось:

В сиянье битого стекла

Луна куда-то потекла…

Все разойдется вкривь и вкось:

Обшивка рухляди старинной,

И пепел в полости каминной,

Свеча, табак, собачья кость,

Лоскут футболки магазинной,

Наклейка от бутылки винной,

Десяток скомканных страниц,

И фото неизвестных лиц,

Изгиб гитары семиструнной,

И грязный медицинский шприц,

И статуэтки блик чугунный,

И канцелярская печать,

Давно забытые игрушки,

И металлическая стружка,

И злоскрипучая кровать,

Друзья до кучи и подружки,

Затем подъездные старушки,

Скамейки, линии ветвей,

Противный пух от тополей,

И дым машин, и стук дверей,

И безалаберные дети,

И экскременты на паркете,

На кухне — капающий кран,

Кастрюли, чайник и стакан,

Здесь разговоры о балете,

О новостях из дальних стран,

О Данте, Байроне и Шелли,

О Достоевском и Рабле,

О мудрости Макиавелли,

О цирковом парад-алле,

О перестройке, о законах,

О бунтарях и чемпионах,

О теще-стерве и жене,

И о тебе и обо мне…

Вот и живем мы как во сне

И бьем сумятице поклоны!

Здесь неприветливы дома

Для белокурых, чернобровых,

Им сыплют вместо мака порох,

Им «хорошо сходить с ума

Или кончать самоубийством»,

Когда они не в силах жечь

Порок, озлобленность и желчь;

Когда от прошлого витийства

Остался жалобный сквозняк

И не разменянный пятак;

Когда уже любовь в награду

Тебе подносят, как бокал,

Что до краев исполнен яду;

И под чужую серенаду

Ты понимаешь смысл начал

И то, что разум обнищал,

И нужно выпить все до дна —

Как хорошо, что жизнь одна!

Что ж, Моцарт выжит был Сальери!

Но что с того и что потом?

И будь семь пятниц на недели

И пядей столько же за лбом —

Вы ж сами этого хотели!

Когда, не ведая стыда,

С моей руки пришла беда,

Как постоялец-отравитель,

Что спит в прихожей вместе с псом.

Он мог бы вашим быть отцом,

Но он лишь ангел-искуситель.

Он вам противен, мерзок… Что ж,

За сим и в комнату не вхож.

Раскрой глаза свои, поэт!

Желаешь ли из грязи в князи?

Но этот путь ни в коем разе

Не открывал надменным свет!

Почувствуй холод вековой

На дымной свалке городской;

Средь целлофановых пакетов,

Железок ржавых и бумаг,

Какой еще отыщешь стяг

И поведешь за ним зевак

На берега уснувшей Леты?..

Так кто же чище, кто сильней,

Кто светоносней в этом храме:

Иль инок в посеревшей раме,

Иль коронованный злодей,

Иль горький шут и лицедей,

Пропойца с рожею пророка

Или блудница, дщерь порока?

Кто в этой комнате слепой:

Гомер или певец из Марры?

Кто здесь не чувствует кошмара

И убаюкан тишиной

И легким звуком перегара?

Да ладно, бог с ним, что о том

Писать, переводя чернила…

Мне нравится мой мрачный дом,

Что, вероятно, схож с могилой.

Уж смята пачка сигарет

И сон велит поставить чаю,

Все чаще тянет в туалет,

И на излете мысль встречаю,

Что все смешно, светло и тленно,

Что слово каждое мгновенно,

Что все пройдет неумолимо:

И блеск Афин, и строгость Рима,

Как полуночник из гостей

Средь восхищенных фонарей

Проходит мимо, мимо, мимо…

P. S.

Уж нет огня, не будет сил,

Уж не резон мечтать о лучшем…

Жаль, кто-то лиру раздразнил,

И вот в терзании беззвучном

Родилось слово, и оно

Быть таковым обречено,

Не худшим, видно, и не лучшим,

Пусть не дошедшим — все равно…

Мне нужен пес, чтоб стих стеречь,

Или искра, чтоб это сжечь…

май, 1991