Юбилейный выпуск журнала Октябрь

Вячеслав Курицын, 2019

«Сто лет минус пять» отметил в 2019 году журнал «Октябрь», и под таким названием выходит номер стихов и прозы ведущих современных авторов – изысканная антология малой формы. Сколько копий сломано в спорах о том, что такое современный роман. Но вот весомый повод поломать голову над тайной современного рассказа, который на поверку оказывается перформансом, поэмой, былью, ворожбой, поступком, исповедью современности, вмещающими жизнь в объеме романа. Перед вами коллекция визитных карточек писателей, получивших широкое признание и в то же время постоянно умеющих удивить новым поворотом творчества. Это многолетние авторы журнала «Октябрь», такие как Борис Мессерер, Вячеслав Курицын, Денис Драгунский, Борис Минаев, Евгений Попов, Ксения Драгунская, Денис Осокин, Владимир Салимон, Дмитрий Бак, Кирилл Кобрин, и те, кто сравнительно недавно дебютировал и в литературе, и на наших страницах: Дмитрий Данилов, Алексей Сальников, Павел Селуков, Булат Ханов, Анаит Григорян, Александр Бушковский и другие. Завершает нашу журнальную антологию обширная дискуссия ведущих критиков о премии «Поэзия», запущенной в год юбилея журнала, и публикация первых лауреатов премии со вступительным словом ее куратора Виталия Пуханова.

Денис ДРАГУНСКИЙ

Звери

рассказ

Тамара и Никита поехали раздавать гуманитарную помощь беженцам. Помощь была расфасована в одинаковые картонные коробки. Коробок было пятьдесят шесть, точно по числу беженцев, которых временно поселили в бывшем пионерлагере «Валентина», сто километров от Москвы. Тогда эти лагеря еще не снесли и не понастроили на их месте коттеджные поселки или просто виллы для богатых. Был, кажется, девяностый год. Апрель. Воскресенье. Одиннадцать часов.

Тамара была штатной сотрудницей российско-немецкого фонда «Гуманус», а Никита — членом общественного совета. Тамара была за рулем. Она быстро и ловко вела небольшой фургончик, иногда посматривая на бумажную, вытертую на сгибах карту — никаких навигаторов тогда еще не было. Никита сидел рядом, глядел на поля, уже совсем обтаявшие, покрытые нежно-коричневой прошлогодней стернёй. Было скучно. Он зевал и переводил взгляд на Тамару, гадал, сколько ей лет: наверное, под тридцать или чуть больше, но все равно моложе него — ему-то в июне исполнялось сорок. Она была в жилете со множеством карманов, в туговатой юбке камуфляжной расцветки, в тяжелых ботинках и шерстяных носках, скатанных книзу. Ноги были голые, потому что было не холодно, даже почти тепло.

Съехали с большого шоссе на узкую асфальтовую дорогу.

— Еще пятнадцать верст, — сказала Тамара.

— То есть полчаса?

— Примерно… — кивнула она и добавила: — Их специально в чертовой жопе селят, до электрички четыре часа пешком пилить, а автобус давно не ходит.

— Специально?

— Ну да. Чтоб не расползлись.

Никита внутренне поежился, услышав такое презрительное к людям слово, но виду не подал, лишь спросил, как же они поступают, если что-то вдруг случится.

— Есть машина у начальника лагеря. Скорую можно по рации вызвать. Пожарных и ментов. И полевая кухня приезжает каждый день. Так что не кисни, Никита Николаевич. Всё гуманно, высший сорт! Ничего, что я на «ты»?

То есть она поняла, что он тайком возмутился. Какая чуткая — страшное дело.

Ответил:

— Да, конечно, давай на «ты».

Приехали.

* * *

Там в лагере было два дощатых «спальных корпуса» и что-то вроде клуба со столовой. Тамара поставила машину около крыльца. Посигналила.

Подбежали человек пять, мужчины и женщины.

— Где начальник? — Тамара вылезла из кабины.

— В Егорьевск уехал, — ответил пожилой мужик. — Сказал, в обед будет.

— Ладно, — сказала она. — Обойдемся. Собирайте народ! — и посигналила еще раз, долго и пронзительно.

Никита тоже вышел из кабины, огляделся. Тоскливый вид, однако: пустое поле, вдали тощий лесок, разбитая дорога.

Люди из спальных корпусов шли, почти бежали, к машине.

Когда они собрались, Тамара открыла заднюю дверцу фургона.

— Внимание! — сказала она. — Мы приехали от гуманитарного фонда. Привезли вам помощь. Посылки типа. В каждой посылке рис, сахар, масло, конфеты, печенье, халва, джем, — она загибала пальцы, — мыло, тушенка. Еще зубная паста. Вроде всё. На каждого человека по одной посылке. Есть парни поздоровей, чтоб мне самой коробки не таскать?

Выдвинулось двое мужчин лет сорока. Подошла еще одна крепкая тетка.

— Под расписку выдаете? — спросила она. — По паспорту?

— Нет, — сказала Тамара. — Всё на доверии. Ну, понеслась… Эй! Ты чего творишь? А ну, отдай! — закричала она.

Потому что эта тетка, подождав чуточку, вдруг схватила сразу две посылки и побежала к отдаленному корпусу.

— Стой! Отдавай! — кричала Тамара ей вслед.

— Она вообще-то с дочкой, — сказал какой-то мужик.

— Тогда ладно, — успокоилась Тамара.

— Ай-ай-ай, да не очень ладно! — распевно сказал другой мужик. — Дочка уже хватанула! Вон они бегут, вон!

Да, две женские фигуры бежали по размокшей тропинке, тащили коробки.

— Суки! — заорала Тамара и побежала за ними.

Никита вдруг испугался за нее и побежал следом.

Вбежал в корпус, по коридору двинулся на крики, распахнул дверь комнаты и увидел, что мать и дочь лежат на полу, не позволяя Тамаре залезть под кровать и вытащить лишнюю посылку.

Тамара встала с четверенек, начала яростно объяснять, что ей самой не жалко, но кто-то из беженцев — «из ваших соседей, из ваших товарищей, ясно вам?!» — останется без передачи. Без сахара, печенья и варенья. «Не стыдно?!» Мать и дочь, не вставая с пола, заслоняя телами подкроватное пространство, молчали. У них дрожали губы и, казалось, слюна падала с зубов. Или это ему только показалось?

— Звери! — прошипела Тамара, плюнула и вышла вон.

Вернулись к фургону.

Он уже был пуст.

— Самообслуживание, блин! — сказала Тамара. — Ну, кажись, поехали домой.

Захлопнула заднюю дверцу фургона, открыла кабину.

— А наша помощь где? — раздалось сзади.

Подошли еще человек пятнадцать.

— Уже, — сказала Тамара.

— То есть как «уже»?! — завозмущались люди. — Где наши посылки? Опять обман?

— Внимание, — железным голосом сказала Тамара. — Мы привезли сюда пятьдесят шесть коробок. Ровно по числу проживающих в данном пункте временного размещения. Вот накладная, — вытащила из кармана бумагу, развернула, потыкала пальцем в цифры прямо перед носом самого старшего мужчины — смуглого, седого и тощего.

Тот моргал глазами, поправлял очки.

— Увидели? Поняли? Еще кто хочет посмотреть? Нет? — Она спрятала накладную обратно в карман, застегнула его на молнию. — А что ваши соседи всё разокрали в две минуты, так вы сами с ними разбирайтесь.

— Под расписку надо было выдавать! — крикнули сзади. — Стеречь было надо!

— Так я, значит, и виновата? — возмутилась Тамара.

— Где наши посылки? Отдайте наши посылки! Жулики московские! Отдайте, хуже будет!

Люди обступили машину. Никите стало чуточку страшно: а вдруг они их не выпустят, устроят самосуд, черт знает. «Несчастные, отчаявшиеся люди, — думал он. — От таких можно всего ожидать. Вплоть до».

— Стоп! — Тамара снова отперла заднюю дверцу фургона. — Глядите! Все пусто. Ничего нет. Всё ваши дружки-приятели разокрали. Ну, — наступала она, — чего смотрите?

— Нам жрать нечего! — крикнула женщина.

— На! — закричала Тамара, выхватила из кармана выкидной нож; щелкнуло лезвие. — На! — Тамара протянула этой женщине нож и свою левую руку. — Отрежь кусок, зажарь и сожри! Больше у меня ничего нету!

Женщина зарыдала. Старики оттащили ее. Тамара спрятала нож. Люди стали медленно расходиться.

* * *

— Звери, — вздыхала Тамара, гоня машину по шоссе. — Чистые звери. У своих крадут.

— Это несчастные люди! — Никита в ответ качал головой. — Ты хоть представляешь себе, чего они натерпелись? Полный обвал, и впереди ничего. Никаких перспектив. Никакого будущего. Вообще. Это же страшно! Я не могу их ругать и осуждать. Вот честно, не могу.

— Звери, звери, — повторяла она. — Я к этим бабам присмотрелась, которые лишнюю посылку сп…здили. Обе беременные. На шестом примерно месяце, точно говорю.

— Ну и что?

— А то, что они здесь уже больше года торчат. Они уже здесь между собой перетрахались. Погоди, они еще размножаться начнут. Уссаться.

— А ты злая, — сказал Никита.

— Зато ты добрый. Минус на плюс, в результате нолик.

Небо потемнело. Сверкнуло, загрохотало. Они въехали в ливень.

— Люблю грозу в конце апреля, когда весенний что-то там! — засмеялась Тамара. — Стоп. Смотри, прямо завеса водяная. Я не могу вести. Ничего не вижу. Постоим?

— Постоим.

Тамара съехала на обочину, заглушила двигатель.

— Радио включить?

— Не надо, — сказал Никита. — Давай послушаем дождь.

Дождь и в самом деле на разные голоса тарабанил по капоту, по крыше, по стеклу. Дворники попискивали, не справляясь со струями воды.

— Послушаем дождь, — тихо повторила Тамара. — Кап-кап, трын-трын. Какой ты лирический. И добрый. Наверное, из богатой семьи? — Она выключила дворники, и в кабине стало еще темнее.

— Ну, так, — сказал Никита. — Более-менее обеспеченные. Папа доцент. Мама просто старший преподаватель.

— Тю! — сказала Тамара. — У меня покойный папа был профессор МАИ, а мама была секретарь Фрунзенского райкома партии. По оргработе. А я вот получилась злая. Поцелуй меня за это.

Она что-то нажала под его сиденьем, и спинка откинулась назад. Она налегла на него сбоку. Они долго целовались, потом она левой рукой стала освобождать его от одежды.

— Ох ты, — лопотала она ему прямо в ухо. — Ох ты какой… Ох, я уже вся мокренькая… Давай я на тебя присяду, м-м-м?

— М-м-м… — кивнул он.

Она задрала юбку и что-то сделала со своими трусами — наверное, сдвинула на сторону.

— Вот ты какой, — громко вскрикивала она. — Ну ты какой…

Никита чувствовал, что ему просто прекрасно, как не было, пожалуй, никогда, — из-за какого-то сладкого легкомыслия, до сих пор не испытанного ни разу. Он всегда сдерживался, затягивал время, чтоб женщине подольше было приятно, и следил за собой, чтоб вовремя вытащить, а тут он чувствовал беззаботное и безнаказанное удовольствие. Но все-таки спросил, скорее, по привычке:

— Можно?

— Давай! — задрожала она и потом застонала: — Ой, как тебя много… Ой, как хорошо…

— Не боишься? — шепнул он.

— Главное, ты сам не бойся! — сказала она. — Платок носовой есть?

— В кармане брюк, достань сама, мне далеко тянуться.

— Спасибо.

* * *

Но эти слова — «главное, ты сам не бойся!» — Никита не забыл.

Особенно стал помнить после восемнадцатого июня, это был день его рождения, сорок лет, и папа-доцент произносил тост и сказал: «Главное, сынище, ничего не бойся! Понял, что отец говорит? Главное — не бойся!» Кажется, Никита даже покраснел, потому что рядом с ним, во главе стола, сидела его жена, и она засмеялась, и чокнулась с ним, и сказала: «Вот именно! Слушай папу!»

Потому что жена считала его человеком, мягко говоря, нерешительным.

«Что же она тогда в виду имела? — сотый раз спрашивал себя Никита. — Ну, конечно, скорее всего, какую-то обыкновенную ерунду. Типа не бойся, не залечу. А если залечу, то сама справлюсь. Скорее всего, так. А может быть, в другом смысле? Что она такая отвязная, захочет — забеременеет и родит? Безо всяких мыслей о будущем? Вот как эти тетки-беженки. Ужас».

* * *

В конце июля, после отпуска, он пришел в фонд «Гуманус» получить бумагу о том, что он является членом общественного совета. Якобы это нужно было в отделе кадров его института. Так он объяснил жене.

В коридоре он сразу же наткнулся на Тамару.

Она была в той же самой камуфляжной юбке и в жилете с двадцатью карманами. Только вместо тяжелых шнурованных ботинок на ней были босоножки; виднелись толстые пальцы с короткими некрашеными ногтями.

Но главное, у нее торчал беременный живот. Несильно, но явственно.

— Привет, Никита Николаевич. — Она спокойно чмокнула его в щеку. — Как дела, как жизнь, как успехи?

— Привет, — сказал он, приобняв ее за плечи. — Ты…

— Что я? — Она немного нарочито подняла брови.

— Ты беременна?

— Нет, что ты! — засмеялась Тамара, хлопая себя по животу. — Пирожков наелась в буфете! С капустой!

— То есть…

— Ты, вообще, считать умеешь? — Она засмеялась еще громче и стала загибать пальцы. — Май, июнь, сейчас июль! За три месяца такое не нарастает. — Она снова хлопнула себя по животу. — Не тоскуй, Никита Николаевич, все хорошо.

— То есть ты уже была беременна?

Она кивнула.

— Ты, наверное, замужем?

Она кивнула снова.

— А кто твой муж?

— Ну, всё тебе сразу расскажи! — хмыкнула она.

— Ладно, — вздохнул Никита. — Хорошо. Тогда пока.

— Погоди, — сказала Тамара. — Минутку. В воскресенье надо ехать гуманитарку раздавать. Лагерь под Шатурой. Отъезд отсюда в девять ноль-ноль. Я тебя запишу к себе в пару?

— Конечно, — сказал он. — Обязательно.